Ад Министр @ Тор. 1/5 - хронологический

Халов Андрей Владимирович

"Ад Министр @ Тор"

Гипер роман ў

Книга одна /пятая

"Вероника"

Хронологическое изложение

1995-2009 гг.

Глава 1.

-Вероника! Вероника! — она не отзывалась.

Он догнал её.

-Почему ты не захотела отвезти урну с прахом домой, на родину? — спросил её Гладышев. Он, видимо, даже не догадывался, что в эту минуту Вероника его терпеть больше не могла.

После похорон мужа Вероника почувствовала вдруг дикое, нестерпимое отвращение к своему спутнику.

Гладышев был ей теперь противен так, как никогда прежде. Отвращение было нестерпимо так нестерпимо, что она даже смотрела с трудом в его сторону.

"Боже, как я с ним ещё в постель ложилась?! Куда мои очи смотрели?!" — думала про себя Вероника, стараясь не смотреть в сторону Гладышева, пока они шли по дорожке от крематория.

Кроме того, её просто душила какая-то горькая, подспудная обида. Нет, не на него конкретно, не на Гладышева. Она понимала, что Гладышев — просто дурак, шут гороховый. Но этот шут застрелил её мужа, пусть и нечаянно, а теперь разгуливал, как ни в чём не бывало, рядом с ней, удаляясь от крематория, где только что сожгли его бывшего патрона и её супруга.

Может быть, Вероника злилась на себя, на свою судьбу. Что-то внутри неё подсказывало ей, что теперь не будет так, как было прежде! Не будет той беззаботной жизни, когда она могла тратить деньги столько, сколько хотела. Теперь, вероятно, ей, как и прежде, до замужества, придётся считать копейки, выбирая мучительно и долго, куда их потратить, что нужнее дорогущая губная помада или кусок колбасы...

Да, она злилась на свою судьбу, которая почему-то решила вдруг снова повернуться к ней задницей. И Гладышев был частью этой судьбы. Если бы не он, то Бегемот был до сих пор жив, и её беззаботному существованию теперь бы, как и прежде, ничего не угрожало. Поэтому неосознанной частью нестерпимого отвращения, которое она теперь испытывала к Гладышеву, была та угроза её пошатнувшемуся положению, которая исходила от него. Она её чувствовала всем своим существом. Хотя угроза уже приведена в действие, осуществилась в прошлом, но у Вероники было такое ощущение, что она гнездиться где-то в будущем и угрожает ей оттуда. Ей казалось, что если сейчас она не избавиться от Гладышева, то в будущем её ждут большие неприятности. Она просто не понимала, просто не хотела понимать, что неприятности уже начались, механизм кармической расплаты уже был запущен, и избавилась бы она от Гладышева или нет — это ничего бы уже не изменило в её будущей судьбе. Возможно, даже напротив, присутствие Гладышева как-то могло быть ей на пользу, ведь она собиралась остаться совсем одна в чужом городе, огромном мегаполисе, где и родственники-то, подчас, друг другу не нужны, не то, что посторонние. Однако провинциальная беспечность, которой ей не было причины лишаться, поскольку никакого негативного опыта, связанного с одиночеством в необъятном мегаполисе, который сам был, как целая страна, толкала её на необдуманные и легкомысленные шаги.

Вероника ничего не хотела думать. Гладышев был ей противен.

-Я смотрю, у тебя повышенная разговорчивость сегодня, — заметила Вероника, прервав свои размышления и повернувшись к надоевшему и опротивевшему ей спутнику. — Но так уж и быть, я отвечу. И надеюсь, что это твой последний вопрос на сегодня. Я думаю, что ему приятнее будет покоиться в столице, где его убили, чем лежать в той земле, по которой ходит его убийца — недоделок.

С этими словами Вероника остановилась, обернулась и бросила последний взгляд на оставшееся вдалеке надгробие, а затем решительно пошла прочь, к выходу с кладбища крематория.

Гладышев следовал за ней, и теперь все её мысли были заняты тем, как отвязаться ль этого надоевшего и опротивевшего ей эскорта. Он поотстал, и потому Веронике пришлось ждать его у выхода из кладбища. Она остановила его жестом руки.

-Мы сегодня же съезжаем из гостиницы: мне нужны деньги, — бросила ему Вероника. — К тому же, я не собираюсь тебя содержать, как это делал Жора. Так что, Гладышев, в гостиницу можешь даже не возвращаться... Впрочем, нет, заберёшь свои пожитки, и сваливай. Ты меня больше не интересуешь, как впрочем, не интересовал никогда. Надеюсь, что с завтрашнего дня наши пути никогда не пересекутся, мой маленький идиотик. Честно говоря, Гладышев, я ожидала от тебя всего, что хочешь, только не такой свиньи, которую ты мне подложил: лишить сразу и мужа, и средств к существованию. Кому я теперь нужна? Я сейчас не плачу лишь потому, что выплакала слёзы в эти последние ночи! Свинья! Ты сделал меня сиротой и оставил моего ребёнка без отца.

Она говорила быстро, без запинки, без остановки, с такой уверенностью, будто давно уже отрепетировала и эту речь, и эту сцену.

-Какого ребёнка? — удивился Гладышев.

-Такого, который заводится, когда мужчина и женщина спят вместе.

-У тебя будет ребёнок?! — Гладышев обрадовался и от того стал ей ещё омерзительней.

-Да, к сожалению, — ответила она ему, рассуждая, как бы поскорее закончить с ним. — Но, слава Богу, что не от тебя, Гладышев.

Вероника развернулась и пошла прочь быстрым шагом. Её каблучки цокали металлом по асфальту. Каким-то шестым чувством она чувствовала, словно у неё были на спине глаза, что он в растерянности и смятении остался стоять на месте, провожая её взглядом. Казалось, что она отделалась от него навсегда, и Вероника вздохнула с облегчением. И хотя Гладышев бросился следом за ней, она уже знала. Что теперь осталась одна.

Подойдя к шоссе, Вероника по привычке подняла руку, чтобы поймать такси, но тут же опустила её, вспомнив, что теперь ей придётся считаться с новой реальностью: деньги надо считать и экономить. Вероника повернулась и направилась в сторону автобусной остановки.

Гладышев плёлся где-то сзади.

Через час она вошла, взяв ключи, вошла в номер, который они занимали прежде с Гладышевым. В голове уже вертелись мысли: что, куда положить, какие вещи собрат, а какие выбросить на мусорку.

Вошёл Гладышев. Он молча собрал свои пожитки и через полчаса, буркнув под нос "До свиданья!", исчез за дверью номера, покинув её жизнь навсегда.

-Вали! Вали! — бросила на прощанье ему Вероника, на ходу, даже не обернувшись, деловито и быстро прошагиваясь по номеру и подбирая то тут, то там разбросанные вещи.

Когда дверь за Гладышевым закрылась, она подошла, заперла её на ключ, чтобы он вдруг не вздумал вернуться.

Теперь она плюхнулась на постель и позволила себе расслабиться, раздумывая, как добираться домой.

Несколько минут, может быть, даже полчаса она лежала, просто и бездумно глядя в потолок, изредка прислушиваясь к глухим шагам в коридоре за дверью. Её всё-таки беспокоило, что Гладышев может вернуться и начать ныть, что у него нет денег...

"Кстати, надо подбить бабки!" — подумала Вероника, и потянулась за сумочкой.

Присутствовавшие на похоронах друзья, знакомые и родственники Бегемота, не все, правда, были добры к ней, и теперь у неё в руках было три десятка сотенных долларовых купюр. Вероника стала рассчитывать, сколько ей придётся поменять прямо сейчас внизу, в обменном пункте в фойе гостиницы, чтобы хватило на дорогу и на первое время дома на расходы. Остальные деньги она убрала подальше в сумочку, спрятав их в небольшой потайной карманчик. Ей казалось, что она укрыла деньги весьма надёжно от разного рода посягательств на них по дороге на вокзал и в поезде, если такие вдруг возникнут. "Видимо, всё-таки придётся взять такси, — подумала, она, окидывая взглядом свои вещи: два больших чемодана и сумку. — В автобусе или в метро я с этим всем сама не доеду!"

Вероника набрала по телефону номер администраторши:

-Будьте добры, на шесть часов вечера закажите мне такси на Киевский вокзал, — попросила она дежурную.

-А вы что, съезжаете? — поинтересовалась та.

-Да, — беззаботно ответила Вероника. — Мне ещё билеты надо на поезд заказать и деньги надо поменять, доллары.

-Я сейчас к вам поднимусь, — раздалось в ответ в трубке.

Вероника пожала плечами и стала переносить чемоданы в прихожую номера. До поезда оставалось ещё два часа.

Управившись со всеми делами, Вероника подошла к окну и стала смотреть вниз, на улицу.

Вокруг была глубокая осень, кое-где лежал уже небольшими островками мокрый, таящий снег. Около станции метро суетилась огромная толпа народа. Дальше в тумане угадывались контуры центрального входа на ВДНХ.

Дверь попытались открыть, но она была заперта изнутри. Тогда раздался настойчивый стук, как будто бы Вероника забаррикадировалась в номере и долгое время кого-то не пускала. Стук был какой-то настойчивый и неприятный. Это немного полоснуло Веронику по нервам.

-Иду, иду, — закричала она через весь номер, стараясь успокоить кого-то за дверью. — Да кто там такой нервный.

За дверью стояла администраторша, которой Вероника только что звонила по телефону. Её лицо было каким-то напряжённым. Она внимательно и пристально всматривалась в глаза Вероники, будто та что-то у неё собиралась украсть. За спиной администраторши маячил портье.

-Можно войти? — поинтересовалась администраторша, как будто бы Вероника не пускала её в номер.

-Конечно, — девушка пропустила служащих гостиницы внутрь.

Администраторша зашла в прихожую номера, окинула взглядом собранные и готовые к выносу чемоданы. Портье следовал за ней, мялся в нерешительности. Женщина прошла в комнату и остановилась посередине, видимо, ожидая, когда подойдёт Вероника.

Девушка плюхнулась на кровать перед администраторшей, полуразвалившись, подперев голову локтем.

Администраторша смотрела на неё пристально, потом сказала:

-У вас долг за номер, вы должны рассчитаться!

Веронику точно холодным душем окатили. Она даже поднялась с постели и села ровно. Где-то в глубине её души засвербело какое-то нехорошее предчувствие. От наглости администраторши у Вероники пропал даже на какое-то время дар речи. Внутри неё росло возмущение, которое вот-вот должно было выплеснуться наружу справедливым возмущением, скандалом и записью в жалобную книгу. Вероника решила, что спуску этой наглой даме не даст.

-Вообще-то, за номер и за обеды в него из гостиничного ресторана оплачено было сразу, при поселении, до конца года, насколько я знаю! — медленно, со сдерживаемым гневом произнесла она, рассчитывая увидеть в следующую минуту гримасу извинения за недоразумение и доставленное беспокойство

на лице служительницы гостиницы.

Но лицо той вопреки ожиданием наивной провинциалки и не думало меняться. Ни один мускул не дрогнул на её щеках. И лицо администраторши было по-прежнему суровым и даже несколько злым.

-Это не так! У вас долг за номер! Повторяю! Вы, прежде чем съехать, должны оплатить ещё вот сколько! — она протянула Веронике расчётный листок.

Вероника взглянула на сумму, и её брови высоко взлетели от удивления. На оплату счёта, если поменять доллары, которые были у неё припрятаны на чёрный день, ушла бы почти вся её заначка на чёрный день. Из Москвы она уехала бы практически с пустым кошельком. Это сильно возмутило Веронику. Она не считала, что этот чёрный день настал, чтобы расставаться с последними деньгами. Тем более что платить требуют по новой за то, что уже давно оплачено её покойным супругом.

-С какой это стати! — возмутилась она. — Откуда эта сумасшедшая цифра. Вы хоть представляете. Сколько это денег?!

-Это денег ровно столько, сколько стоит номер, который был у вас в распоряжении по сегодняшний день.

-Но мой... мой муж при мне оплачивал номер до конца года. Да я вам сейчас квитанцию покажу об оплате! — Вероника принялась лихорадочно рыться в сумке, чувствуя нутром, что ситуация выходит у неё из-под контроля, и она не знает что сделать, чтобы вернуть всё в нормальное русло, чтобы всё продолжало идти спокойно и размеренно, как только что, как полчаса назад.

-Мне не надо ничего показывать! — остановила её жестом администраторша. — У вас долг за проживание в номере люкс, будьте добры, его оплатить до отъезда!

-Но объясните мне! Я ничего не понимаю! — взмолилась в растерянности Вероника, чувствуя в словах администраторши какую-то нерушимую уверенность в своей правоте.

-А что тут понимать?! — администраторша открыла блокнотик, который подал ей портье. — Да, у вас был оплачен номер до конца года, в котором вы сейчас находитесь! Но этот номер оплачен на фамилию Гладышев. У вас фамилия — Бегетова, насколько я понимаю, если верить данным вашего паспорта. Это, во-первых! За вами числиться другой номер, насколько мне известно.

-Да, но мы сдали тот номер, и неиспользованная плата за этот номер до конца года, — ведь ещё не Новый год, правда?! — должна перейти на покрытие долга за этот номер, если и чего-то не хватает! — парировала довод администраторши сконфуженная Вероника. Она чувствовала, что её пытаются развести самым наглым образом, и лихорадочно искала пути защиты.

-А какое отношение вы имеете к самому товарищу Гладышеву Дмитрию и к его деньгам, собственно говоря? Вот он пусть подходит и получает возврат суммы! Мы ему выплатим! Вы же никакого отношения к деньгам Гладышева не имеете. А, во-вторых, по правилам нашей гостиницы, которые вы нарушили, вам, гражданка Бегетова Вероника, выписан штраф за проживание в одноместном номере с посторонним мужчиной, поскольку, как теперь выяснилось, это вовсе не ваш супруг, как вы нам тут представляли целый месяц. Вы нарушили правила социалистического общежития. У нас тут что, дом свиданий или публичный дом?! У нас порядочная высокоразрядная гостиница высшего уровня качества! И нам не всё равно, что тут у нас в номерах делают постояльцы! По правилам проживания в гостинице, — она потрясла какой-то невзрачной брошюркой, — мы имеем полное право вас оштрафовать! Что мы и делаем!

Голос администраторши повышался всё более угрожающе с каждым произнесённым словом, и Вероника чувствовала, как она пытается пригвоздить её своим натиском и не дать ускользнуть от расплаты.

-Такой же штраф выписан на имя снимавшего этот номер Дмитрия Гладышева! Но, поскольку он съехал, — а я видела, как он выходил с вещами из гостиницы, — а вы остались, то платить оба штрафа будете вы! — администраторша тыкнула в её сторону своим корявым длинным пальцем, потом достала из блокнота какие-то две квитанции и затрясла перед носом у Вероники.

-Это безобразие! — возмутилась уже как-то не совсем смело Вероника. Чувствовалось, что аргументы наглой администраторши, её наглый натиск и всё более возрастающий тон её голоса возымели на неё своё действие, и она начала ломаться. — Я ни за что платить не буду! Я требую, чтобы мне предоставили книгу жалоб!

Возникла небольшая пауза, словно обозначилась кульминация разговора, затем администраторша уже более низким и спокойным тоном победителя, только что прикончившего жертву спросила:

-Может быть, вы гражданка Бегетова, с милицией хотите разговаривать? Я её сейчас вызову!

Мысли, путаясь друг с другом, лихорадочно закрутились в голове Вероники. Она чувствовала, что её пытаются надуть, но понимало, что формально администраторша была права, и, как ей теперь казалось, если она вызовет милицию, то дело примет совсем скверный оборот.

Вероника сидела и лихорадочно пыталась что-нибудь придумать, пока администраторша молча ждала её ответа, стоя посреди комнаты и нагло глядя на неё сверху вниз.

Самый простой и, возможно, правильный выход из сложившейся ситуации был заплатить сумму, которую требовала администраторша. Но сумма, которую та требовала, как нарочно практически совпадала с имеющейся у неё наличностью за вычетом расходов на дорогу. И если бы она решила поступить так, то на перрон вокзала родного города она сошла бы без копейки за душой.

Конечно, если бы остаться с ней с глазу на глаз и занять примирительную позицию, то, вполне возможно, что администраторша скостила бы ей некоторую часть суммы, приняв деньги без квитанций и без обмена на рубли. Но ведь могла и не скостить! К тому же, она могла сделать вид, что Вероника ей вовсе ничего не отдавала, и, забрав сумму без квитанции, требовать её снова! Судя по наглости и подлости, с которыми на неё напирала администраторша, она была на такое способна, если бы почувствовала в девушке слабину.

Но более всего Веронике жалко было расставаться с деньгами, поскольку это, в самом деле, были последние крупные деньги, которые ей ещё принадлежали, и отдавать их ловкой тётке, которая словно бы узнала, сколько может с неё получить, и наехала теперь по совершенно надуманному предлогу, ей совершенно не хотелось. Они бы ей самой пригодились!

Вероника глянула на часы. Скандал отнял у неё целый час времени. Мысли продолжали лихорадочно крутиться в её голове, отыскивая оптимальный выход из этой угрожающей ситуации.

Вероника снова глянула на администраторшу. Та смотрела на неё, как удав на кролика. Рядом, чуть позади неё, тёрся портье, посматривая по сторонам и зыркая то и дело зачем-то, видимо, чтобы не встретиться с Вероникой глазами, в потолок. Видимо, присутствовать на таких разводах ему приходилось регулярно.

-Хорошо! — сдалась Вероника. — Я заплачу! Только у меня нет с собой таких денег! Я буду звонить родственникам и знакомым. Сами понимаете, что собрать такую сумму непросто. У вас день проживания стоит, как их месячная зарплата.

-Дело ваше! — более дружелюбно произнесла администраторша. — Но пока вы не рассчитаетесь, мы вас не отпустим — сами понимаете! Вот! Подписывайте квитанции, что с долгом согласны! Крайний срок расчёта — завтра до двенадцати ночи!

Она протянула Веронике квитанции, а портье, вдруг переставший глазеть по сторонам и ловить ворон, участливо подставил ей поднос, на котором она могла бы писать.

"Ты подписываешь себе смертный приговор!" — кричало что-то внутри Вероники, но она проигнорировала это внутренний голос и стала писать под диктовку администраторши.

-И учтите, — добавила в дверях служительница гостиницы, покидая победителем поле битвы, — что, пока вы живёте здесь, — никого не волнует, по какой причине — плата за номер продолжает начисляться!

Когда дверь в коридор за незваными гостями захлопнулась, Вероника рухнула на кровать, словно подкошенная, и долго лежала так, раскинув руки и глядя в потолок.

"Беги! — кричало что-то внутри неё. — Спасайся! Беги! Тебя до нитки разденут!"

Эта беспокойная мысль больно сверлила сердце тревогой. Будущее, которое ещё час назад казалось, пусть и безрадостным, но всё же каким-то оформленным в рамки, теперь выглядело неопределённо. Рассчитываться непонятно за что Вероника вовсе не собиралась, и теперь у неё была одна только мысль, как бы незаметно улизнуть из гостиницы.

Глава 3.

За окном лёгким хороводом кружились снежинки, освещаемые на чёрном фоне вечернего московского неба откуда-то глубоко снизу уличными фонарями. Их совершенно не волновало, что где-то посреди Москвы, в огромной гостинице стоит и смотрит на их загадочный и беспечный танец девушка, запертая в фешенебельной крепости, как в тюрьме.

После разговора с администраторшей Вероника спустилась в ресторан и поужинала, заодно убедившись, что за каждым её шагом пристально наблюдают. В фойе гостиницы с неё не спускали глаз несколько швейцаров и портье. Под их взглядами Вероника чувствовала себя, словно мишень, торчащая на стрелковом поле в ожидании, когда её поразят.

Вот теперь, убедившись в серьёзности своего положения, — хотя что-то подсказывало ей, что лучше, если есть деньги в требуемом администраторшей количестве, отдать их, и пусть нищей, но спокойной за своё будущее уехать из Москвы восвояси, но она сочла эти мысли признаком малодушия, а не здравого смысла, — Вероника только сильнее укрепилась в решимости бежать. Но она не знала, как это сделать так, чтобы получилось наверняка, потому что второй попытки не будет, и теперь смотрела в окно, раздумывая, как правильно совершить побег.

Ясно было, что вещи, как ни жалко ей было, придётся оставить в номере. Но что делать дальше? Вызвать коммерческое такси, минуя администраторшу? Конечно!

Вероника вспомнила, как таксист, что подвозил их с Бегемотом, когда они только приехали в Москву в "Космос", оставлял визитку со своим номером телефона на всякий случай. Жора тогда хотел её незаметно выбросить, но Вероника, заметив это, забрала ею и положила в свою сумочку. Сумочка её со временем непрестанно пухла, наполняясь всякой дрянью вроде вот этой никому не нужной визитки, и потому Вероника периодически её вычищала, выбрасывая все, что было в ней, нужное и ненужное, без разбора в мусорное ведро. Теперь она отчаянно трясла сумку, вываливая всё её содержимое, которое могло бы, наверное, занять целый саквояж, но помещалось в её небольшие габариты, на постель и отчаянно вспоминая при этом, когда она в последний раз делала сумке "чистку".

Поскольку новых встреч и случайных знакомств в последнее время практически не было по причине длительного проживания в замкнутом мире гостиницы в чужом, огромном, как океан, городе, в который с этого острова она практически не выбиралась, а потому ни с кем и не знакомилась, то визитка таксиста всё ещё была в сумке. Она раскопала её среди груды косметики, носовых платков, подследников, колготок, трусиков, тампонов, ватных палочек, ручек, карандашей, тюбиков, цепочек, колье, браслетов, клипсов, серёжек, колец на руки и на ноги и прочих безделушек, а также многих когда-то давно уже брошенных в сумку бумажек с записями, открыток, визиток и прочих вещей, которые вообще непонятно каким образом уместились в её сумочке.

Вероника схватила как некую драгоценность и бросилась к телефону на прикроватной тумбочке, на ходу поглощая содержимое визитки и стараясь запомнить, как зовут этого таксиста.

"Только бы он был на месте!" — взмолилась Вероника, набрав последнюю цифру.

Трубку долго не брали, потом на другом конце провода раздался сварливый женский голос, в котором угадывался грубый армянский акцент. Женщина, ответившая ей мало того, что говорила с диким акцентом, в котором знакомые слова попадались через раз, но ещё и русский понимала плохо.

-Гарик! Мне нужен Гарик! — добивалась от неё Вероника.

-Нэту, нэту, Гарик! — далее следовал какой-то непереводимый набор слов. — Уэхал в город! — и опять неразбираемое что-то.

-Когда будет? Будет когда?! — по десять раз переспрашивала у неё Вероника, добиваясь, чтобы армянка её поняла.

-Нэту! Нэту! — повторяли на том конце провода.

Вероника положила трубку и в отчаянии заломила руки. Гарик нужен был очень срочно. Он теперь был той соломинкой, за которую хваталась утопающая Вероника.

"Буду звонить позже! — наконец решила она. — У меня ещё есть время!"

Она позвонила снова через час, потом через два, наконец, она позвонила в первом часу ночи, когда нормальные приличные люди уже никого не беспокоят своим натренькиванием. Но в ответ она слышала всё тот же голос плохо понимающей и скверно изъясняющейся на русском армянской женщины. И в ответ на её "Гарик" всё так же, по-прежнему слышалось "Нэту!"

Время неумолимо, стремительно мчалось вперёд. Было уже три часа ночи. Уличные фонари за окном приглушили свет. Теперь хорошо был виден силуэт взлетающей в небо ракеты — памятника, темневшего на фоне оранжевого зарева далёких огней.

Вероника не спала. Она напряжённо думала, как ей найти этого чёртова Гарика, шагая по комнате взад-вперёд, как будто бы он уже пообещал её спасти, то и дело она подскакивала к тумбочке, намереваясь позвонить, но всякий раз останавливалась, почти набрав номер полностью: звонить в такое время было неудобно даже армянам.

В конце концов, она решилась и набрала в очередной раз номер полностью, понимая, что завтра с утра Гарика никакого она точно уже не найдёт. Надо было перешагивать через "неудобно" и "неприлично", если она действительно хотела спастись. А она теперь всё явственнее понимала, что хочет этого, во что бы то ни стало. Теперь она твёрдо решила, что по доброй воле не заплатит этой наглой доярке-администраторше ни копейки!

В трубке долго раздавались длинные гудки. Наверное, на другом конце линии уже спали. Вероника хотел уже положить трубку, как вдруг раздался сонный мужской голос:

-Алло!

-Гарик?! — угадала Вероника, вся внутренне обрадовавшись так, как будто бы только что выиграла в лотерею миллион.

-Да. Кто это?! — теперь она явственно узнала голос того таксиста, скрипучий, словно прокуренный. Его она почему-то хорошо запомнила.

-Гарик! Это Вероника!.. Ну, помнишь, ты вёз с Киевского вокзала троих в "Космос", там оставил двоих, а третьего повёз в "Метрополь"

В трубке слышалось сопение. Было непонятно, то ли Гарик внимательно слушает и напряжённо пытается вспомнить своих клиентов, которых, таких, как девушка ему сообщала, у него на неделе по десятку случалось, то ли он уже просто уснул, забыв положить трубку на аппарат.

-Гарик! Ты меня слушаешь?! — осторожно поинтересовалась Вероника.

-Да-да! — раздалось через некоторое время. — Кто это?!

-Гарик! Это Вероника тебя беспокоит! Ты что, не помнишь меня?!

Молчание красноречиво ответило Веронике за Гарика.

-Чэго надо-то?! — снова раздалось на том конце провода.

-Гарик! Мне нужно, чтобы ты срочно подъехал ко мне в гостиницу "Космос"! — напрямую выложила Вероника.

-А-а-а! Так бы сразу и сказала! А то: помнишь-помнишь,... Откуда я вас всех могу, помнишь?! Сейчас, через полчаса буду! Номер какой?..

-Только ты пройди так, чтобы никто не знал, в какой номер ты идёшь! — давала ему инструкции Вероника. — У меня тут проблемы с администраторшей возникли...

-Хорошо, милая! Не будет у тебя проблем! — Гарик едва заметно экал, но говорил по-русски чисто — сказывалась долгая практика столичного таксиста.

Армянское обещание взбодрило Веронику. Она воспряла духом и, распластавшись теперь расслабленно на двуспальной постели, стала в полудрёме ждать Гарика.

Через полчаса, как и обещал Гарик, в дверь её номера тихо постучались. Заговорщический, едва различимый звук постукивания в дверь не оставил и тени сомнения, что это был кто-то другой, а не таксист. Вероника открыла дверь и запустила в номер армянина.

-А-а, это ты красивая! — признал её Гарик. — Тебя-то я хорошо помню! Что у тебя тут стряслось?

-Гарик! — доверчиво, словно это был старый друг, а не таксист, которого она видела второй раз в жизни, бросилась к нему Вероника. — Помоги! Мне надо выбраться отсюда незаметно и завтра уехать на Киевский вокзал!

-Что, за постой задолжала, милая? — спокойно и рассудительно поинтересовался Гарик

-А ты откуда знаешь? — удивилась Вероника.

-Тут многие влипают! — поделился информацией Гарик.. — У меня-то клиентов — о-го-го сколько. Немного непорядочно здесь считают! Простых, кого приметят, что за ним никого нет, так и норовят обобрать! Да, ты не бойся. Завтра я тебя отсюда, милая выведу. Во сколько поезд?

Вероника договорилась с Гариком, что он подъедет завтра, в половине шестого, за полтора часа до отправления поезда. На прощанье, когда Гарик, симпатичный армянин лет тридцати, уходил, осторожно и тихо, чтобы не шуметь, прикрывая входную дверь, он, — Вероника заметила это, — одарил её сверху донизу, точно раздел, каким-то странным взглядом.

"Наглец! — подумала она про себя. — Мне ещё армяна не хватало! К тому же я вдова! В трауре!"

У женщин постоянно возникают шаловливые мысли — это их природа, но Вероника решительно отсекла их, не оставив в душе даже намёков на возможность какого-либо флирта. От одной только мысли об этом её невольно всю передёрнуло. Хотя природа уже давала себя знать, и её подружка, привыкшая без промедления получать своё, всё чаще призывно требовала какого-нибудь приключения, не предавая никакого значения её статусу вдовы, носящей траур. К чему природе социальные обличия, придуманные человеком? Ей, существу женскому, в котором душа находится, своё подавай! В нём, в этом существе свои процессы идут, и им наплевать, что там происходит у души, хозяйки этой вселенной, которая называется человеческим телом. Ему, существу этому, главное, чтобы оно само существовало, развивалось, плодилось — ведь это его программа. А душа? Что душа?! Душа всего лишь гостья в этом материальном объекте, подчинённом ей на время жизни, собранном из окружающей земли.

Веронику всю передёрнуло снова. Однако желание всё-таки посетило её, и ей пришлось некоторое время бороться, чтобы прогнать его прочь и усмирить начинавшее бушевать тело. Да, дай волю одухотворённой материи, прогони прочь разум, поистине она бесстыдна! Впрочем, стыд и срам, опять же, понятия социальные, чуждые природе, естеству. Это всего лишь рамки, в которых разум держит в узде естество...

Вероника справилась, наконец, со своими мыслями и стала лихорадочно думать, что же ей взять с собой, поскольку Гарик подтвердил, что чемоданы придётся оставить. Он должен был, пользуясь своими многочисленными знакомствами среди персонала гостиницы: портье, горничных, уборщиц, поваров, официантов, — а, также хорошо зная все входы и выходы, провести её через кухню ресторана и подсобные помещения казино на улицу.

-Тебе поспать надо, милая, до вечера. Завтра трудный день будет! — предупредил её перед уходом Гарик.

Однако поспать ей спокойно не дали. Несколько раз в номер приходила администраторша и предупреждала, что близиться время расчёта, чтобы она шевелилась в поиске денег. Она приходила, не церемонясь, буквально через каждый час, поэтому, когда в очередной раз постучали, Вероника хотела уже высказать администраторше всё, что о ней думает.

За дверью стоял Гарик. Вид у него был хитрый, как у жулика. И Веронику даже посетила мысль, что с ним всё-таки связываться не стоит. Но она прогнала её прочь: всё было решено.

-Иди за мной! — шёпотом скомандовал Гарик. — Вещи никакие не бери!

Они проследовали какими-то лестничными шахтами, о существовании которых Вероника даже и не догадывалась, вниз, и оказались в подвале, на кухне ресторана. Затем, петляя по каким-то заваленным всякими непонятными вещами коридорам, где было темно и грязно, а иногда даже пробраться между завалами можно было едва ли, вылезли с тыльной стороны гостиницы через какой-то двухстворчатый люк. Пригибаясь к газону, прошмыгнули открытое пространство до узкой дорожки, огибавшей гостиницу с тыла, перелезли через невысокий, по пояс решётчатый забор.

Такси Гарика стояло здесь под парами. Машина была закрыта, но мотор работал.

-Да, милая! — обратился, отдышавшись, к ней таксист, когда они оказались в салоне. — Я за свою услугу с тебя втрое возьму против своей обыкновенной таксы! И деньги прямо сейчас давай!

-Доллары возьмёшь?! — только спросила Вероника, понимая, что сейчас не время торговаться, — армянин выбрал самый подходящий момент, чтобы не упустить своё.

С сотенной долларовой купюры армянин, долго слюнявя и старательно отсчитывая, отдал Веронике сдачу рублями по государственному курсу, который был в пять раз ниже коммерческого. Видя, что Вероника долго держит деньги в руке, он сказал:

-Не нравиться — иди, меняй в обменник в гостинице!

Вероника молча убрала деньги, только поджав от обиды губки.

-Могу билеты достать "без проблем"! — сказал ей на прощанье Гарик, словно не замечая, что девушка на него не на шутку разозлилась. — Куда тебе?

-Спасибо! Я сама! — Вероника со злостью захлопнула дверцу "Волги" и пошла быстрым шагом прочь с коммерческой стоянки такси, где в вечном ожидании клиентов стояло с два десятка пустующих таксо.

-Подходи, если что! Я здесь буду стоять! — услышала она вдогонку слова Гарика, донёсшиеся через гомон толпы на тротуаре, в которую она в следующую минуту нырнула.

На Киевском вокзале стояло настоящее столпотворение. Народу было столько, что Веронике показалось, что здесь собралась вся украинская диаспора, рассеянная по просторам Союза, в едином порыве вернуться на родину.

Она долго искала кассовый зал, спрашивая у случайный прохожих. Никто не отвечал, молча, будто бы к ним и не обращались, проходя мимо. Наконец, какой-то дядька, похожий с виду на Тараса Бульбу, каким его в детстве, когда они проходили Шевченко по школьной программе, представляла себе Вероника, остановился и дружелюбно гыркнул ей с родным хохляцким акцентом:

-Так вон же ж, с другой стороны вход.

Несмотря на то, что касс было много, в каждую стояла длиннющая очередь, и Вероника, глядя на табло, забеспокоилась, как бы не опоздать на поезд. Она стала просить пропустить её, потому что до её поезда осталось меньше часа, и она не успеет, но никто не соглашался. Пришлось становиться в конец очереди длинной человек в пятьдесят. Вероника подсчитала, что даже если на каждого человека кассирша потратит минуту, в реальности та работала гораздо медленнее, то она всё равно не успеет на поезд. Только теперь, поскольку раньше ей никогда не доводилось покупать билеты на столичных вокзалах, она поняла, что значат слова Гарика — без проблем.

Да, она, несомненно, опоздала бы, если бы продолжала так тупо стоять в своей очереди в билетную кассу. Но к Гарику она обращаться больше не хотела — он и без того её надул! Надо было придумать какой-то другой способ, как не опоздать на поезд.

Сказав, что она сейчас вернётся стоявшей за ней толстенной тётке с какими-то плетёными авоськами, Вероника направилась к окошку кассира. Она протиснулась сквозь плотную толпу и, не обращая внимания на возмущения окружающих её сограждан, обратилась к кассирше, нагло отвлекая её от обслуживания очередного клиента:

-Тётенька! У меня поезд через тридцать минут! Продайте, пожалуйста, билет!

"Тётенька" уделила ей ровно секунду внимания. Она зыркнула на неё молниеносным оценивающим взглядом и отвернулась, бросив:

-В порядке очереди!

Веронику, ошеломлённую ответом, тут же оттеснили от окошка кассы. Она обернулась, ища в толпе свою очередь, и в это миг увидела нескольких кавказцев, рыскающих среди народа. Они сразу бросали в глаза. Потому что энергично выискивали кого-то в толпе, чего больше никто не делал. Вероника поняла: это её душу.

Тут же отвернувшись, она бросилась на выход из зала, стремглав слетела по ступенькам подъезда на мостовую и что есть мочи бросилась, не помня себя, сшибаясь со встречными прохожими, извиняясь на бегу, снова сталкиваясь и извиняясь, к стоянке коммерческого такси. "Только бы он ещё не уехал!" — взмолилась Вероника.

Заметив машину Гарика, по-прежнему стоящую среди других скучающих таксо на пустынной стоянке, в стороне от дикой очереди на государственные такси, которых, как всегда не было, Вероника остепенилась и пошла медленно, почти вразвалочку, словно беспечно прогуливаясь, стараясь отдышаться на ходу.

Гарик уже заметил её. Он сидел за рулём своей "Волги", и как бы сигнализируя ей, чтобы она не промахнулась, включил свет салоне. Теперь он смотрел на неё, как девушка приближается к его машине, ёжась в вечерних промозглых сумерках столицы, и нагло улыбался: Гарика провести было невозможно — он собаку уже съел, занимаясь извозом с Киевского вокзала и зная все здешние порядки и обстановку. Он даже вылез наполовину, высунулся из машины, открыв дверцу:

-Давай скорее, милая, а то опоздаешь ещё чего!

На его лице было написано, как на белом листе бумаги: я знал, что ты вернёшься!

Вероника сразу же ускорила шаг, перестав ломать комедию. В глазах девушки всё ещё стояли образы рыскающих в её поисках среди толпы славян кавказцев, энергично вращающих головами и бросающих вокруг, как кинжалы, пристальные взгляды.

Она заскочила к нему в машину, как будто бы в следующую секунду сделать это было бы уже поздно:

-Гарик!..

-Что, милая! Билет нужен?! — иронично протянул Гарик. — Куда едешь-то?! Говори! Через пять минут принесу! Цена билета, сразу предупреждаю, — двойная!

Вероника достаёт сдачу, которую ей дал таксист со стодолларовой купюры.

-Этого не хватит! — кивает головой Гарик.

-У меня больше нет! — Вероника сама не ожидала, что скажет это.

В самом деле, остальные несколько тысяч долларов она зашила ночью в подклад сумки, чтобы их никто не смог найти. Эти сто долларов, как она правильно и посчитала, должно было хватить с лихвой на грабительские цены Гарика и на билет на поезд. Должно было хватить, если бы ей удалось поменять деньги в обменном пункте "Космоса", который обслуживал только постояльцев гостиницы, по коммерческому курсу. Вероника зашила баксы так старательно, что сейчас их доставать было целой проблемой — они бы обнаружились все, а она не хотела, чтобы хоть кто-нибудь знал, что у неё с собой такая сумма валюты: за такой "кэш" могли запросто и убить!

В голове Вероники пронеслась отчаянная мысль, что, может быть, действительно было бы лучше рассчитаться с администраторшей и не ввязываться в отчаянную и опасную авантюру с побегом. Зачем она сейчас врала, что у неё нет денег?! На что рассчитывала?!

Глаза Гарика плотоядно сверкнули, так, что Вероника даже испугалась какого-то своего предчувствия, блеснувшего в мозгу, словно яркая, пронзительная, саблезубая молния, затмившая на мгновение рассудок. Ей даже тут же захотелось сказать, что она пошутила, что она ошиблась, но потом вдруг она вспомнила, что Гарик меняет доллары по мизерному государственному курсу, и это её остановило.

Лицо Гарика расплылось в загадочной улыбке. Вероника силилась прочитать в ней его мысли, своё будущее, или ещё что-то. Ей почему-то казалось, что должно произойти какое-то чудо, и всё должно устроиться само собой. Всё должно обойтись!

-И что ты предлагаешь милая! — засмеялся Гарик. — Чтобы я тебе билет на поезд купил?! Может быть, тебе ещё сто долларов отдать?!

Мысли Вероники стали работать молниеносно, находя правильный ответ:

-Ну, хотя бы пересчитай доллары по коммерческому курсу! Тогда мне на всё хватит!

-С какой стати, милая! — Гарик возмущенно приподнялся на своём водительском сиденье и надвинулся на неё сверху, словно пытаясь вутюжить её в пассажирское кресло.

-Ну, ты же всё равно поменяешь их в гостинице потом по коммерческому курсу! У тебя связи!..

-Это моё! — Гарик всё больше стервенел прямо на глазах. — Ты мне эти связи делала?!

Вероника ничего не ответила, отвернулась, осунулась, съёжилась. Ей вдруг стало ясно, что чуда не случится.

Между ними возникла пауза. Гарик уже принял какое-то решение, Вероника словно чувствовала это, но продолжал молчать.

-Меня ещё кавказцы ищут! — сказала зачем-то Вероника.

-Откуда знаешь?! — встрепенулся Гарик, превратившись вдруг во взъерошенного воробья.

-На вокзале видела...

-Один такой высокий, лицо длинное узкое, со шрамом на щеке, лет сорок на вид?!

-Вроде да, я сильно не присматривалась...

-Это Саид, чечен...

Гарик вдруг снял ноги с педалей, поджал колени, повернулся, умудрившись при этом открыть рукой дверцу пассажирского сиденья и мигом потушить свет в салоне, крутанулся на сидушке, и стал энергично выпихивать Веронику из салона своей машины.

-Пошла, пошла отсюда! Я тебя не знаю! Поймают — не вздумай на меня показать!

Вероника не ожидала такого отношения. Она почувствовала, как грязные ботинки таксиста толкают её в бедро, пачкая новое жёлтое импортное осеннее полупальто, которое успел купить ей Бегемот на Новом Арбате, во время их единственной совместной прогулки по Москве. Пальто стоило несколько сотен долларов — бешеные деньги!

-Ты что, спятил?! — возмутилась девушка.

Однако жуткий страх, написанный как на картине, на лице Гарика, тут же передался ей животным ужасом. Её всю затрясло. В одну секунду вероника вдруг поняла, с какой страшной машиной она связалась, и уже пожалела не на шутку, что не рассчиталась вовремя, когда была такая возможность. Мир рушился вокруг неё. Если так испугался Гарик, который был ни при чём, только помог ей бежать из "Космоса", то как должна была испугаться тогда она!

Вероника инстинктивно схватилась за приборную доску, вцепилась пальцами в мягкую обшивку кресла, пытаясь удержаться в салоне. Гарик продолжал её испуганно и энергично выпихивать, словно ополоумев.

-Я тебя не знаю! — твердил он беспрестанно, прикладывая всё больше усилий, чтобы сорвать девушку с места.

-Гарик! Миленький! — испуганно взмолилась, сама не ожидая такого поворота в своей речи, Вероника. — Спаси меня! Слышишь?! Я всё сделаю, что только скажешь! Спаси!!!

Гарик ещё некоторое время долбил её ботинками вбок, но уже что-то соображал, и удары, выталкивающие её из салона, были уже не такими сильными.

Вдруг он остановился, повернулся в нормальное положение, опустив ноги.

-Лезь на заднее сиденье! — приказал он ей отрывисто и сухо.

Вероника тут же выпорхнула из салона и в следующую секунду, не помня себя, очутилась на заднем сиденье машины.

-Прячься вниз, чтобы тебя никто не видел! — скомандовал Гарик.

Вероника нырнула между сиденьями, в проход для ног перед задним креслом и затаилась там, как мышь. "Прощай моё жёлтое пальто за семьсот долларов!" — мелькнуло у неё в голове.

-Всё, говоришь, сделаешь?! — переспросил откуда-то сверху из темноты Гарик.

-Всё! Всё! — подтвердила Вероника, не помня себя от страха.

-Неделю буду тебя драть, как сучку! — выдал своё, видимо, давно созревшее решение Гарик.

-Хорошо! — согласилась девушка. — Только вывези меня на родину! Прошу тебя!

Она даже не понимала толком, что там говорит ей этот армянин. Теперь Веронике главное было — убраться из Москвы и больше не приезжать сюда уже никогда: пусть этот армян говорит всё, что хочет, лишь бы помог!

-Ладно! Лежи и жди! Я сейчас! — тон голоса Гарика сразу поменялся, стал какой-то стальной, жёсткий, даже жестокий — так ей показалось. — И только попробуй потом что-нибудь не сделать из того, что я захочу! На неделю ты — моя!

Вероника лежала внизу, в проходе между креслами, затаившись как мышь, ничего не понимая от страха и не отвечая таксисту.

Дверца машины хлопнула. Она услышала, как по асфальту, где-то совсем рядом с её ухом швыркают по мокрому и грязному талому столичному снегу ботинки Гарика, удаляясь прочь. Вскоре тишину нарушал только далёкий гул привокзальной сутолоки.

Глава 5.

Веронике казалось, что прошло, наверное, уже довольно много времени с тех пор, как таксист ушёл за билетами. Она не могла пошевелиться в узком проходе между сиденьями, поднять и просунуть от бёдер к лицу руку, чтобы посмотреть на наручных часиках, который сейчас час, но ощущение того, что её сегодняшний отъезд из Москвы с каждой минутой всё больше и больше перемещается под знак вопроса, нарастало всё сильнее. Ей казалось, что поезд вот-вот должен был отправиться.

В салоне такси было темно, сыро и холодно. От резиновых ковриков, на которых она лежала, чем-то нестерпимо воняло. Тело, скованное неподвижностью в узком проходе, коченело от промозглой сырости.

Наконец, рядом с машиной, на улице раздались приближающиеся хлюпающие по мокрому снегу шаги ботинок таксиста.

-Слушай, тёлка! — тон общения Гарика, забравшегося в салон такси, вдруг стал совсем другим. — С этого момента и на неделю я твой хозяин! Поняла?!

Вероника по-прежнему лежала внизу, в проходе между креслами, ничего не отвечая таксисту и стараясь сообразить, что же теперь всё-таки происходит в её жизни.

У неё кроме страха в душе вдруг возникло ощущение, что она теряет, вообще, какой бы то ни было контроль над происходящим с ней, и это сильно беспокоило её и пугало.

-Поняла, говорю?! — Гарик опустил вниз руку, нащупал воротник её полупальто и, несмотря на то, что на вид был щуплый и дохлый, поднял её вверх за шкирку, как котёнка.

Вероника увидела совсем рядом, в отсветах с улицы, щетинистую щёку армянина. В лицо ей пахнуло его зловонное дыхание, и она вся, и без того испуганная, обмякла от осознания своей беспомощности и обязанности подчиняться чужой воле. Тем более отвратительно было то, что она должна была теперь стать покорной какому-то армяшке, который был ей даже не то что симпатичен, а теперь вообще отвратителен и противен. Она вдруг поняла, что в очередной раз продалась!

-Видишь, — Гарик стал водить по её щекам какими-то бумажками, продолжая держать за шкирку, как котёнка. — Я взял нам эСВэ!

Вероника ничего не могла понять. Она пыталась разобраться с тем, что происходит у неё в душе, что говорит ей этот наглый армян, почему он так ведёт себя с ней, почему так бесцеремонно вдруг стал с ней обращаться, как будто бы она была какой-то шантрапой, а не миловидной, яркой, блистательной молодой женщиной, заслуживающей восхищения и поклонения!

Гарик отпустил её воротник, и Вероника, как куль картошки, рухнула вниз на резиновый полик между сиденьями.

-Лежи тут! — снова приказал ей Гарик. — Я пойду с ребятами договорюсь, чтобы за машиной присмотрели неделю! Возьму себе недельный секс-отпуск! Люблю хохлушек! А ты, вообще, красавица! Я тебя сразу заприметил, когда ещё в первый раз вас вёз, потому и запомнил! Не думал, что ты мне достанешься! А ты с кем была в тот раз, а?!

-С мужем! — Вероника удивилась, что в её голосе засквозили хныкающие нотки, как у нашкодившего подростка, который сдался на милость взрослого.

-С мужем! Там двое было. Это какой из них твой муж-то был?! Худой или толстый?!

-Толстый.

-Солидный парень! А второй? Это кто такой был?!

-Это так, сотрудник его?!

-А-а-а! Ну, и куда же твой муж делся?! — удивлённо поинтересовался Гарик. — Развелась что ли? Быстро что-то! Или бросил он тебя?! Хотя такую вряд ли бросил бы! Да-а, за тобой глаз да глаз нужен — красивая ты очень! Мужики, наверное, так и липнут к тебе! Проходу не дают! А?! Хохлушки, вообще, — смазливые все бабы, как на подбор. Но ты! Ты настоящая красавица!

Гарик замолчал, то ли что-то обдумывая, то ли ожидая ответа от Вероники, то ли оценивая своё высказывание.

-Ну, муж-то куда делся?! — вновь поинтересовался он.

-Убили его, — ответила Вероника.

-Он что, бандит был?

-Видать, бандит.

-А кто убил-то?! Московские что ли?!

-Всё тебе знать надо! — в первый раз возмущение девушки прорвалось сквозь страх и смятение.

-Ты не дерзи мне, а то сейчас мигом выкину на улицу! Там тебя Саид и подберёт!.. Так кто убил-то?!

-Тот, второй, что в машине сидел со мной рядом, на заднем сиденье, — ответила Вероника, негодуя внутри по поводу допроса, который был совершенно неуместен.

-У-у-у, по нему и не скажешь! Худой, щуплый! Он что, тоже бандит, что ли?! — удивился армянин.

-Он дурак! — со злостью ответила девушка. — Слушай, давай позже ты мне допрос устроишь! Иди, договаривайся насчёт машины, и айда в поезд, он уже скоро отчалить должен! Опоздаем — на своей колымаге меня в Сумы повезёшь! — Вероника почувствовала, что страх постепенно укладывается в её душе. Уже и кавказцы почему-то не казались такими страшными, как поначалу, может быть, от того, что всё как будто бы уладилось.

-Ладно, лежи здесь тихо! — приказал армянин. — Я пошёл!

Дверца захлопнулась. Шаги стихли, и Вероника снова осталась одна.

Теперь она мучительно раздумывала, как бы поскорее отделаться от этого незваного гостя. Она так и прозвала его про себя — "гость".

Ей совсем не улыбалось привезти на родину у себя на хвосте этого наглого армяшку. "Чурок" она терпеть не могла, никогда их и за людей-то не считала. Чёрные, как вороньё! Вероника видела их у себя дома только на колхозном рынке, где они торговали завозными, южными фруктами и овощами. Они ей всегда не нравились. Чужой народ, неруси! К тому же спекулянты! Сами ничего не выращивали, а торговали мандаринами да персиками, которые с Крыма привозили на своих "копейках" с усиленными рессорами, которые использовали как грузовики, нагружая их тонной фруктов. Там скупали за бесценок в колхозных садах, а тут втридорога продавали. И цену не сбавляли, даже если товар портиться начинал. Они тогда его просто выбрасывали! И, надо же, в Москве с "чуреком" вплотную пришлось столкнуться! Да ещё с ней в Сумы поедет! Вот наглые эти "чурбаны"!

Тьфу — Веронике стало противно так, что она сплюнула на пол. Она и подумать никогда не могла, что так тесно придётся общаться с представителем народа, который она, мягко говоря, недолюбливала и не уважала. Вдруг Вероника представила что придётся, наверное, целоваться с этим "черномазым", и её едва не стошнило. Тьфу — мерзость какая! Не приведи!!!

Только теперь до неё вдруг стало доходить данное армянину обещание. Его наглое "неделю буду тебя драть, как сучку!" резануло слух, но только сейчас, когда оцепенение от страха, сковавшее её сознание, стало потихоньку отпускать. "Вот влипла!" — с досадой подумала девушка.

Ну, разве она могла представить себе, что всё обернётся так скверно для неё. Она-то думала как?! Ну, бросит вещи в гостинице — жалко, ну уж, ладно! Ну, поменяет сто долларов на рубли — как раз должно было хватить на московское такси до Киевского, пусть даже по грабительским коммерческим ценам, да на билет на поезд. По её расчётам ей ещё на первое время дома должно было немного остаться, чтобы продержаться, пока станет ясно, что дальше делать. Самым главным-то ей казалось — удрать с гостиницы!

И что получилось?! Ну, удрала она! Ста долларов, припасённых на всё — про всё, не то что бы на все её планы — не хватило даже до дома добраться! И, вместо свободы, она стала вдруг, ни с того, ни с сего, — сама не заметила, как произошло — рабыней какого-то наглого армяна!

Веронику снова передёрнуло от омерзения. Она не могла даже поверить в то, что всё это происходит с ней. Не с кем-нибудь, а с ней! Этого вообще не должно было с ней произойти! Пусть с кем угодно другим, только не с ней!

Вот так, наверное, и каждый человек, не верит, в то, что с ним начинает твориться что-то непривычное, не укладывающееся в его привычные понятия, пока к этому не привыкнет или это не пройдёт, не закончится само собой. Например, наверное, когда человек умирает, он к этому долго не может привыкнуть. Но здесь всё само собой заканчиваться не собиралось. Вероника видела, как сюжет раскручивается со скоростью сжатой пружины, и было непонятно, куда всё вообще выстрелит.

Сомнений теперь было всё меньше: ничьими услугами пользоваться при побеге нельзя было! Надо было самой как-то смываться! Почему она расслабилась?! Зачем стала искать этого армяшку! Ну, и что нашла?! Приключения себе на голову?!

Вероника вспомнила запруженный народом как во время революции или массового переселения Киевский вокзал, километровые очереди в билетные кассы, и призналась вдруг сама себе, что без посторонней помощи не то, что удрать бы у неё не получилось из Москвы — билет вовремя купить, чтобы на поезд не опоздать!

Нет, с армяном она, наверное, правильно связалась. Он ведь не навязывался к ней! запросил тройную цену за такси! А чего она, малохольная, хотела?! Чтобы он ей помог удрать, да ещё бесплатно?!

Вероника вспомнила, как перекосило у Гарика лицо от невыразимого страха при упоминании о разыскивающих её чеченцах. Конечно, если они узнают, что он ей помог удрать из гостиницы, то ему в лучшем случае не поздоровиться. Бегемот, помнится, говорил при ней кому-то, что "чехи" — он их так называл почему-то — крутые ребята, стреляют и глотки людям режут, как баранам! Поэтому Гарик и испугался. Он-то для них чем лучше барана?! А что они с ней сделают, если найдут?!! Нет, знала бы, что так всё обернётся, — последнюю рубашку бы отдала и ушла! Но!.. но не отдала же! Решила, что самой пригодиться! Вот и теперь! Зачем Гарику сказала, что у тебя денег нет! Ну, распотрошила бы при нём подклад сумки, ну, отдала бы ему ещё сотню! Ну, и всё! До свиданья! Дала бы ему по окончании спектакля пинка под зад. Как он тебя пытался из машины выпихнуть! Так нет же! Напросилась на новое приключение! На содержание армяну! Тьфу!!! Дура! Ну, точно дура!!!

Вероника не представляла, как это она позволит ему прикоснуться к своим злачным местам, которые сама любила, лелеяла и холила при каждом удобном случае и берегла для использования только тогда, когда ей диктовала её прихоть. Да нет, даже и речи быть не могло ни о каких прикосновениях!

"Нет! — думала Вероника. — Сядем в поезд, и пусть только попробует полезть ко мне! Сразу закричу! Буду на помощь звать! Брыкаться буду, в конце концов! Не дам ему ничего! Ничего не получит!!!"...

Водительская дверца снова распахнулась. В машину задуло сыростью и холодом с улицы.

-Вставай! — скомандовал Гарик. — Побежали! До отправления поезда пять минут осталось, а он стоит сбоку от вокзала, на одиннадцатом пути!

Вероника поднялась с резинового коврика, с трудом высвободившись из плена узкого прохода между креслами, села на заднее сиденье машины и осмотрелась.

-Как же я побегу-то?! — она осмотрела себя и увидела, во что превратилось её яркое демисезонное модельной пальто, испачканное теперь следами ботинок Гарика и мокрой чёрной маслянистой грязью с резиновых половиков такси. — Ты на меня посмотри!

-Поезд отходит через пять минут! — снова сказал Гарик, и тон его голоса стал ниже. В нём появились угрожающие нотки. — Я своё обещание выполнил: тебе билеты на поезд купил! Если мы опоздаем, я всё равно буду тебя иметь неделю! Поверь мне, у меня есть, где тебя на неделю в Москве закрыть. А потом выкину на улицу! И всё! Я тебя знать — не знаю! А Саид тебя найдёт, он из тебя сделает котлету и скормит своим собакам. Поняла?!

-Поняла! — испуганно отозвалась Вероника.

-Так, что теперь, тёлка, хочешь, чтобы всё по твоему получилось, беги к поезду, что есть силы! И не смотри — грязная ты или чистая! Это твой последний шанс! Поняла?!

-Поняла! — согласилась Вероника, осознав, что действительно стоит на краю пропасти, а за спиной веет чёрный нездоровый холодок недоброго.

Гарик глянул на часы:

-У тебя для прыжка в жизнь осталось три с половиной минуты! Вагон номер шесть! Беги!

Она выскочила из машины, едва не забыв свою драгоценную сумку с долларами в подкладе, и понеслась во весь опор, расталкивая на ходу уныло бредущую, словно бесконечная лента вечного кино, толпу людей и уже не оборачиваясь и не извиняясь. Ей казалось, что она бежит так быстро, что Гарик отстал от неё и уже не сможет догнать. И она хотела, чтобы он отстал от неё! Гарик был последним эпизодом этого кошмарного московского сна, который никак не мог закончиться. Она надеялась, что, впрыгнув в поезд, она, наконец, проснётся, и дальше всё будет по-другому. Не так, как прежде! Но по-другому! Всё будет хорошо!

Вероника, оббежав здание вокзала, выскочила к левым уличным перронам. Здесь народу было значительно меньше. Только менты, пассажиры и грузчики. Глазами она нашарила на табло свой поезд. Так и есть! Одиннадцатый путь! Она глянула на часики. До отправления скорого осталось две минуты. Вероника стремглав припустила вперёд, словно стараясь обогнать время. До перрона было ещё метров сто.

Она промчалась мимо нескольких милиционеров, и вслед ей раздались трель милицейского свистка. "Пошли вон, сволочи! Я ничего не нарушала!" — подумала она про себя, припустив ещё быстрее. В темноте откуда-то с неба со стороны здания вокзала неслось объявление об отправлении её поезда. Дикторша желала пассажирам счастливого пути.

Она должна была успеть на этот поезд! Во что бы то ни стало! Это поезд, который должен спасти её жизнь!

Вероника бежала по перрону мимо состава. Двенадцатый вагон, десятый!

В каждом тамбуре стояла проводница с поднятыми вверх сигнальными флажками, говорившими, что всё нормально, можно отправляться.

Вдруг раздался какой-то неправдоподобный лязг. Вероника, запыхавшаяся, мало чего уже соображающая от дикого спринтерского забега, не могла понять, откуда этот лязг.

И тут она увидела, что поезд, её родной поезд тронулся, покатился вдоль перрона. Она только поравнялась с девятым вагоном. Сначала она бежала быстрее, чем двигались вагоны, но вот их скорости выровнялись, и спустя секунду они уже стали обгонять её бег.

Вероника поняла, что опоздала. Она бессильно остановилась у самого края перрона. Мимо неё в полуметре быстро проходили, всё больше ускоряясь, вагоны поезда её надежды, последней надежды выпрыгнуть из кошмара.

Слёзы сами собой застилали глаза. Сквозь них, преломлённые, как в увеличительном стекле, проплывали жёлтые квадратики вагонных окон, тамбуры со стоящими в них, в открытых дверях проводницами... это был конец!

-Эй, малохольная! Прыгай сюда! — раздался откуда-то сзади женский голос.

Даже ещё не успев ничего сообразить, Вероника обернулась на окрик, увидела приближающийся, стремительно наплывающий на неё жёлтый прямоугольник открытой двери тамбура последнего, тринадцатого вагона, стоящие в нём какие-то два силуэта, и, поняв, что кричат оттуда, прыгнула, не раздумывая, кто и зачем орал, вперёд, ухватилась за поручни и влетела в тамбур.

Ноги заскользили по стылой рифлёной металлической плите пола тамбура, покрашенной оранжевой краской. Вероника едва не поскользнулась, но удержалась на руках, повисших на поручнях по бокам от входа. Силуэты отпрянули внутрь тамбура.

Вероника выровнялась, встала на ноги, смахнула слёзы, мешавшие ей видеть.

Перед ней стояла проводница и Гарик. Оба улыбались.

-Ну, ты, как антилопа Гну, неслась! — сказала проводница, хлопнув её по плечу. — Молодец! Наверное, олимпийский рекорд побила! Ты кого хотела догнать-то, электровоз? К машинистам, что ли, собралась в кампанию?! Так они б не взяли! Хотя нет, смотри-ка, мордашка смазливая, можа и подвинулись бы на полпалки!

Проводница тараторила всякую чушь. Язык у неё работал как помело. Но Вероника не обжалась на её едкие порой шуточки и замечания. Она была счастлива, что дурной сон остался вместе с Москвой вовне этого поезда, который вёз её к родному дому.

Она вдруг ощутила какую-то тёплую радость внутри себя, какое-то безграничное счастье. Ей захотелось обнять всех: и Гарика, несмотря на то, что он армян, и проводницу, из которой, как из рога изобилия лился нескончаемый словесный поток.

Колеса последнего вагона дробно отстукивали какой-то бравый гимн. Быть может, это был гимн прощания со злом, из которого выныривал поезд, оставляя за собой пустынное и немое пространство неподвижности. Поезд выныривал из кармического узла, доставившего Веронике множество неприятностей и переживаний. Единственным напоминанием о прошедшем неприятном периоде жизни теперь оставался Гарик, от которого надо было избавиться как можно скорее.

-Эй, подруга! — проводница, всё так же продолжая гоготать и шутить, фамильярно толкнула её в плечо так, словно они были закадычными подружками. — А я тебя знаю!

Теперь и Вероника признала в проводнице ту, что висла на её мужа на перроне, когда они уезжали в Москву. Однако даже на удивление себе она не испытала по этому поводу никаких эмоций — делить уже было нечего.

-Ты же, это самое, подруга, то есть жена Бегемота! — окончательно вспомнила её Алла. — Тогда в СВ ехала, а сейчас что, в купе?! А-аа! Я поняла, это ты мчалась — СВ с Бегемотом догоняла! У вас, видать, хобби такое, друг от друга ездить в разных вагонах!

Вероника молчала. Радость от избавления от московского кошмара немного потускнела от встречи с этой голосистой и наглой нахалкой.

-Да нет! Я в СВ еду, в шестом вагоне! — отчиталась перед Аллой Вероника.

-А-а, ну понятно, то-то я гляжу, припустила мимо, как быстрая лань! Ну, давай, топай! — Алла нахмурилась, улыбка сошла с её лица. — Беги скорее к Бегемоту, а то украдут!

-Не украдут! — ответила Вероника, открывая дверь в вагон.

-А-а, вон как, приворожила что ль?! Смотри, он мужик видный! Таких, как ты куколок в нашем славном городишке, как навоза в коровнике! А вот Бегемот один, — слышала Вероника вдогонку себе тирады проводницы, проходя по коридору мимо купе. Пассажиры, временами попадавшиеся ей на пути, расступались, прислонялись к поручням или уходили в купе, пропуская её вперёд.

-Да нет уже этого вашего Бегемота! — сказал ей громко Гарик, до того просто стоявший в тамбуре и слушавший перепалку.

-Как нет?! — удивилась Алла. Но Гарик уже пошёл следом за Вероникой, поотстав от неё на полвагона. — Как это нет?!

В голосе нахальной проводницы, всё ещё долетавшем до ушей Вероники с другого конца вагона, закралась тревога.

-Убили его! — бросил на прощанье Алле Гарик уже с середины коридора.

-Как убили?! Кто убил?! Когда?! — растерялась Алла. В голосе проводницы теперь звучали нотки неподдельного горя, которым её вдруг щедро одарил Гарик. — А ты кто такой?! Откуда знаешь?!

-Попутчик я! — бросил Гарик от противоположного выхода из вагона и скрылся в тамбуре.

Алла как стояла в коридоре возле раскочегаренного титана, рухнула на пол, как подкошенная страшной новостью. Пассажиры, стоявшие в коридоре, ставшие невольными свидетелями драмы, бросились к ней.

Глава 7.

Вероника шла вперёд по составу, преодолевая вагон за вагоном под мерный, убаюкивающий перестук колёс, который словно обещал ей теперь конец всех тревог, страданий и страхов. Чем дальше отходил поезд от Москвы, чем больше проходило времени в дороге, тем сильнее становилась у Вероники уверенность в себе, и ощущение подвешенного над бездной состояния, в котором она пребывала последние два дня пребывания в столице, теперь пропало, растворилось, как его и не было.

Она сняла перепачканное, словно побывавшее в роли половой тряпки, пальто, чтобы оно не напоминало ей о недавних драматических событиях на Киевском вокзале, и повесила его на руку, в которой держала сумочку с зашитыми в подклад несколькими тысячами долларов. Теперь вид её был вполне сносный, как у любого из едущих в этом поезде пассажиров — не лучше, не хуже.

В одном из переходов между вагонами, там, где по бокам от лязгающих друг по другу панцирных пластин, соединяющих путь для пассажиров, виднелись просветы открытого пространства, в которых мелькали, выхватываемые из кромешной темноты отсветами из вагонных окон рельсы и шпалы, её посетила мысль избавиться от полупальто, которое теперь, даже после химчистки, вряд ли бы приняло свой прежний, шикарный облик, совсем. Она подумала пропихнуть, скомкав в плотный шар, полупальто в один из боковых просветов, чтобы оно упало вниз, на рельсы, и уже собралась это сделать, но в самый последний момент вдруг передумала: ей почему-то стало жалко выбрасывать эту вещь. Быть может потому, что она напоминала ей о том времени, когда она могла беспечно, даже не задумываясь о цене, купить такое полупальто в фешенебельном столичном валютном магазине на Новом Арбате, где даже иностранцы шарахались от цен с круглыми глазами. А она могла! Могла, потому что рядом был Бегемот, который выполнял её желания по одному даже не жесту, а просто взгляду.

Да-а, Бегемот, хотя и был паскудник, бабник и плут по женской части, но её, свою жену, любил, как себя. Она видела, чувствовала это! А сколько времени он подкрадывался к ней, как к заветной драгоценной добыче, боясь спугнуть нечаянным движением её, как дичь. Вероника позволяла ему это делать. Быть может, он думал, что делает это очень хитро и незаметно для неё. Но она-то видела, как постепенно он сжимает кольцо вокруг неё, и уже задолго до того, как вспорхнула с ним под венец, когда ни у кого ещё и намёка не могло появиться на их будущий брак, знала, что будет его женой. Все вокруг думали, что Бегемот — рубаха парень, коль водит едва ли не каждый день по кафе и ресторанам целую ватагу приятелей с подружками, но Вероника-то даже не догадывалась — она знала, что это всё лишь вуаль, маскировка его медленного, осторожного подкрадывания к ней.

Конечно, ей это льстило, и внутри, поэтому она всё это время странного флирта, в котором участвовала целая кампания ничего не догадывающихся об истинном направлении движения игры Бегемота парней и девчонок, была счастлива каким-то странным счастьем. Она была звездой! Никто рядом с ней не знал этого, но она была звездой, единственной по-настоящему манящей звездой на небосклоне человека, которого звали Жора Бегетов. А он был величина! Он был настоящая величина!..

"Ах, Жора, Жора! — вдруг ни с того, ни с сего вспомнила Вероника мужа. — Почему у нас всё так получилось?! Зачем ты попёрся в эту грёбанную Москву?! Что тебе дома не сиделось с молодой женой, лю..."

Она едва не подумала "любимый"! Любила ли она его, своего мужа — это был для неё сложный вопрос! Временами она его просто ненавидела. Временами она его терпеть не могла. Иногда, когда находило распаление страстью, она позволяла ему делать с собой всё, но набор Жориных постельных фантазий был весьма ограничен. И тогда, после этих соитий, которые Бегемоту, возможно, казались страстными и пылкими, но её-то никак не удовлетворяли, она ненавидела его ещё больше! Ну, как она могла его любить, если почти всегда ей после совокупления приходилось украдкой мастурбировать, не то чтобы доставить себе удовольствие, а хотя бы для того, чтобы не сводило от напряжения и боли нижнюю часть живота после разжжения страстью.

Иногда Вероника думала, что как-то, когда-нибудь чуть попозже, когда семейная жизнь их "устаканится" станет более размеренной и понятной хотя бы ей, надо будет научить Жору доставлять ей удовольствие, а не просто заканчивать свой процесс, думая, что у неё тоже уже всё прошло! Как раз-таки, наоборот, когда у него всё заканчивалось, она только приходила в готовность заниматься любовью по настоящему.

Может быть, поэтому она и находила приключения! Гладышев, Охромов, Яковлев! Ах, Жора, Жора! Что ты наделал!

Вероника поймала себя на мысли, что обвиняет покойного мужа в своих изменах ему. Впрочем, для женщин это свойственно — винить других в своих грехах, а особенно мужчину, который рядом — мужа. На него нападать удобнее всего. Вень перед ней он был как ребёнок! Она видела его насквозь, а он думал, что все его похождения покрыты тайной. Да у него на лице написано было, когда с кем и сколько раз он переспал, гуляя от неё! Она эти надписи читала, как букварь, а он думал, что очень хитрый! Может, потому Вероника и наставляла ему понемногу рожки, что видела, как он ведёт себя по отношению к ней!

Нет, ей не обидно было, что он спал с другими женщинами, хотя, как она знала, многие её замужние подруги просто с ума сходили от ревности, от одной только мысли, что их муж на кого-то заберётся. Кому-то это, даже, наверное, ему, показалось бы странным, но она ничего не сказала бы Жоре, даже если бы он в их супружескую постель взял ещё какую-нибудь подружку! Только бы оттрахал, отъёб бы её хоть раз по-настоящему, как ей хотелось, чтоб аж наизнанку вывернуло от удовольствия! А там пусть хоть десять тёлок рядом — он-то её! И она знала, что он будет всегда её, сколько бы у него потаскушек на стороне не было.

Ей обидно было то, что Жора не трахал девок, а изменял ей! Вот где был корень обиды! И он не мог его раскусить! А она не собиралась ему растолковывать — это уже было чересчур!

Если бы он ей говорил: "Знаешь, Вероника, вчера с бабёнкой схлестнулся, ну с той, что с нами в ресторане была, рыженькая такая, грудастая! Хорошо ебётся, лярва, даже лучше чем ты!", то она бы живо включалась бы в беседу и отвечала что-то вроде: "Жорик! Да откуда ты знаешь, как я ебусь, когда ты меня до оргазма-то ни разу не довёл?! Ты же кончаешь, когда я только начинаю! Ну-ка, давай попробуем сейчас! Посмотришь, кто лучше в постели — та блядёшка рыжая или твоя супруга — красавица, молодица, ягодка, какую поискать!" Но он же так не говорил! Он скрывал свои отношения с другими женщинами, думая, что она дура и ничего не видит, а потом делал вид, что ничего не происходит, и удивлялся, когда она обижалась на то, что он её не любил, а боялся, как полицейского! Нет, она не хотела для своего мужа быть мамкой, от которой тот пытается скрыть все свои шалости. Она хотела быть ему подругой, которая согласна участвовать во всех его шалостях, какими бы дикими они не казались прочим. Но он её всё время с самого начала их совместной жизни пихал на место мамы, от которой он всё будет скрывать! Ну, потому мама и стала наставлять Жорику понемногу рожки! Да она же моложе него на семь лет была, пацанка ещё, какие ей мамки! Зачем эта роль ей нужна была! Но Жора навязывал её своим враньём и изменами. Да ей бы даже интересно было посмотреть, как он с другой тёлкой в постели справляется, поинтересоваться у той, она от Жориного натиска кончила или тоже нет, сама додрачивала потом. Но он же всё скрывал. И тёлки его, подружки её, тоже, глядя ей в глаза, делали вид, что ничего не происходит, изображали из себя честность перед ней. А ей не нужна была эта показуха, которой они отгораживались от неё, как забором. Ей нужно было, чтобы у неё были подруги, которые говорили бы ей: "Слушай, что твой Жорик кончает так быстро! Вроде, кабан здоровый, а как пацанёнок шкодливый — вставил, и потекло уже, а у него всё обмякло — нате-здрасте — приплыли!" Но подруги молчали, делая вид, что не спят с Жорой, и этим отгораживаясь от неё, именно этим своим паскудным отношением навешивая ей рога!

Вероника тряхнула головой: "Что это я в воспоминания ударилась?! Нет уже Жоры?! Впереди — другая жизнь! А я его похождения обмусоливаю!"

В самом деле, впереди её ждал родной город, где с детства всё было мило, знакомо и привычно, где даже какие-то неприятности были свои, родные, какие-то домашние, не угрожавшие ввергнуть в пучину безграничного отчаяния и страха, как это было в Москве. Всё успокоилось, всё прошло, всё минуло... Это было с одной стороны! Но с другой стороны впереди была жизнь в одиночестве и материальной ущемлённости, от которой она уже отвыкла. Это была другая сторона медали, совсем нерадостная! И к ней надо было привыкать!

Так Вероника шла вдоль по составу, проходя вагон за вагоном, рассуждая на эти свои, житейские темы, пока вдруг не вспоминала о Гарике, который увязался за ней. Да, армянин был последним неприятным напоминанием о московском периоде её жизни, от которого хотелось избавиться прямо сейчас. Он не укладывался, вообще, ни в какие её мысли, ни в радостные, ни в грустные. Он был вне её мыслей о будущем. Он был чуждый элемент в её жизни!

Вероника не собиралась с ним спать, как на то рассчитывал этот наглый "чурка".

Да что он себе вообразил, в конце концов, этот занюханный московский таксист! Чтобы она, пусть вдова, но всё же вдова вора в законе стала бы перед ним стелиться! Нет, это была несусветная наглость! Но теперь они уже не в Москве, теперь они уже далеко! И когда они окажутся в купе, куда Гарик купил им билеты, она скажет ему, что это невозможно! Никакого секса между ними! Ни-ка-ко-го! Да она просто не хочет его! Она, вообще, с чуреками не то, что в постель не ляжет, даже думать об этом не посмеет — настолько ей это противно и гадко! Нет, он что думает, что она согласна ложиться под каждого встречного — поперечного?! Или он считает, что он неотразим?! Быть может, он думает, что купил её?! Конечно, взял тройную цену за помощь при побеге с гостиницы! Поменял ей доллары по государственному курсу! То есть, это получается, что трижды на пять — в пятнадцать раз дороже, чем должен был с неё поиметь! Он её надул, а теперь за её же шанежки хочет, как он там выразился, "драть неделю"?! Обойдёшься!!! Наглая армянская рожа!

Вероника вдруг почувствовала прилив ярости, со всей пронзительностью поняв, что от Гарика надо избавляться прямо немедленно! Она вспорет подкладку у сумки, пока он не видит, достанет долларов двести, ну, может, триста, отдаст ему и скажет, чтобы он на ближайшей станции отчаливал обратно в свою Москву!

За мыслями своими Вероника, увлёкшись рассуждениями на всякие темы, потеряла счёт вагонам, которые прошла, и очнулась только, когда попала в плацкартный вагон.

Здесь была сутолока, теснота, люди гнездились на боковых полках, как в муравейнике, поэтому она сразу опомнилась и спросила у проводника, смотревшего на неё в упор недовольным, сердитым каким-то взглядом:

-Это какой номер вагона, подскажите, пожалуйста?!

-Четвёртый! — ответил проводник, приготовившись слушать какую-нибудь историю, про потерянный билет и спасите-помогите, или что-то в этом роде.

-А шестой где? — поинтересовалась Вероника, не замечая поведения проводника.

-Вы что, в шестом едите? В СВ? — удивился проводник.

-Да, — кивнула головой Вероника. — А что — не достойна!

-Да нет, — сконфузился мужчина, — вы его прошли!

И тут Вероника увидела!

Она увидела в то, что моментально разрушило все её планы мысли, разбило их вдребезги, как зеркало, оставив в голове вместо серебра наступившей умиротворённости чёрную пустоту отчаяния. Страх прошиб её с ног до головы, как молния!

-Спа-си-бо! — сказала она проводнику, медленно, словно стараясь не шуметь, развернулась, и чуть ли не на цыпочках пошла обратно. Когда она очутилась в тамбуре и закрыла за собой дверь, то бросилась бежать, припустив так же, как она догоняла поезд.

В глазах у неё стоял Саид, идущий по тесному проходу плацкартного вагона, заглядывающий пристальным, режущим взглядом в купе и показывающий её фотографию пассажирам: "Ви эту дэвущку нэ видэли?!". За ним, озираясь по сторонам, обшаривая глазами все полки, шло ещё несколько чеченцев.

Не помня себя, Вероника пронеслась через пятый вагон, заскочила в шестой и увидела Гарика, стоявшего в коридоре и о чём-то раздумывающего.

Гарик её заметил, лицо его напряглось гримасой, и он хотел, видимо, крикнуть ей что-то вроде: "Ты где шастаешь!?" — но, почувствовав, может быть, даже увидев ужас, охвативший Веронику, осёкся. Видно он сразу всё прочитал в глазах испуганной девчонки, потому что тут же сказал, стараясь не привлекать внимания посторонних, даже просияв деланной улыбкой:

-Ну, наконец-то! А я тебя жду! Заходи, дорогая, в купе, располагайся!:

"Дорогая" сменила бег на шаг, стараясь теперь идти как можно непринуждённее, насколько это у неё получалось и улыбаться.

В коридоре народу было немного, и все были заняты какими-то разговорами, поэтому на эту сцену особого внимания никто не обратил.

Вероника приблизилась к Гарику, и он взял её рукой за талию, словно обнимая и провожая в купе, но на самом деле впихивая её туда с удвоенной скоростью и силой.

-Там Саид! — сказала Вероника, когда Гарик нарочито медленно, вальяжно, словно раздумывая, стоит ли это вообще делать, закрыл дверь купе.

-Я уже это понял! — лицо Гарика было решительным, но не испуганным.

-Они идут, заглядывают во все купе, спрашивают про меня! — Вероника чувствовала, как из глубин уже охваченной ужасом души всплывает истерика.

-Да тише, ты! — прикрикнул на неё Гарик. — Далеко?!

-Через вагон! — ответила Вероника, глаза её всё больше расширялись от страха и отчаяния. — Что будем делать?! Бежать?!

-Нет! — сказал Гарик. — Найдут! Тебя найдут — я не знаю, что с тобой сделают! Но в Москву повезут — это точно! А меня с тобой увидят — я и останусь валяться на рельсах, где это произойдёт! Да-а, тёлка, здорово они за тебя зацепились, раз в поезд сели! Знал бы такой расклад — даже пальцем бы не повёл тебе помогать!

-Ну, что теперь делать?! — Вероника схватилась руками за голову, бросив на полку сумочку и пальто.

В коридоре послышался гомон. Дверь соседнего купе открылась, и до ушей Вероники долетело приглушённый перегородками купе бас Саида:

-Ви эту дэвущку нэ видэли?!

-На колени! — скомандовал Гарик.

-Что? — не поняла Вероника.

-На колени! — уже громким шёпотом повторил Гарик, надавив Веронике, что есть силы, на плечо.

Она машинально подчинилась его приказу и руке, опускавшей её вниз. В следующую секунду Вероника стояла перед Гариком на коленях, глядя мимо него на проём входной двери, которая вот-вот должна была открыться

Краем глаза она заметила, что у Гарика что-то падает вниз. Она ещё ничего не успела понять, как Гарик умелым движением больно надавил ей пальцами на щёки, отчего рот её непроизвольно открылся и сунул в него что-то, заполнившее его весь без остатка.

Свет в купе погас — Гарик крутанулся корпусом и выключил его рукою. Стало темно.

Вероника не могла понять, что происходит, что у неё во рту, мягкое, заполнившее всё его пространство. Нестерпимо, как в туалете запахло мочой, причём это был зловонный мужской запах. Во рту появился какой-то солёный привкус. Вероника поняла, что Гарик засунул ей в рот свой мерзкий член, который стал увеличиваться в размерах, расти, словно надуваемый воздушный шарик. Вероник не ожидала такого поворота событий. Хотела инстинктивно дёрнуться назад, выплюнуть изо рта мерзкое чужеродное его содержимое, возмутиться, оттолкнуть и послать Гарика матом, но он уже схватил её за волосы, не давая Веронике отвести голову назад, и стал двигать её взад вперёд, больно и сильно увлекая за схваченные пряди.

-Соси, сучка, соси! — заорал Гарик.

Член его рос во рту у Вероники с угрожающей скоростью. До этого с ней так никогда не поступали, и Вероника была вся вне себя от негодования, досады, отвращения, мерзости своего униженного положения, злости и обиды. Однако она не могла сопротивляться сильной боли, с которой Гарик таскал её голову за локоны волос своими руками взад-вперёд, и послушно двигала ею вперёд-назад.

-Соси! Соси! Соси! — кричал Гарик с каким-то непонятным ей восторгом, как будто бы она была какая-то поездная потаскуха, которая за деньги согласна была отсосать у кого угодно.

Темноту купе резанул свет из коридора. Дверь распахнулась настежь. На пороге купе стоял Саид со своими подопечными. Из-за бёдер Гарика, ходивших вперёд-назад перед её лицом, Вероника не видела их. Ей были видны только силуэты теней на полу, падавшие от стоящих в коридоре.

-Ви эту дэвущку нэ видэли?! — послышался голос Саида.

-Соси, сучка, соси! — кричал Гарик, словно испытывая приближающийся оргазм. Член его, ставший твёрдым, огромным и толстым, ходил во рту Вероники, ныряя ей прямо в глотку и тут же выныривая обратно, отчего у неё происходили рвотные позывы. Горло её то расширялось, то сжималось, придавливая член Гарика со всех сторон пульсирующими движениями. Вероника почувствовала, что член Гарика тоже начинает как-то странно пульсировать.

-Ви эту дэвущку нэ видэли?! — повторил Саид.

Было слышно, как он шарит в темное купе по стенке, пытаясь включить свет.

В это время Гарик кончил. Он удовлетворённо заорал. Вероника почувствовала, что в глотку ей что-то ударило, словно струёй. Это был первый импульс семяизвержения.

Гарик тут же отстранил Веронику назад и стал поворачиваться к стоящим на пороге. Член его, торчащий вперёд и вверх огромной дубинкой, пульсируя, продолжал извергать семя. Вероника видела на жёлтом фоне дверного проёма, как летят, словно пули, сгустки семени Гарика, поворачивающегося к двери, поражая всё вокруг по радиусу полуметра, следуя за поворотом бёдер Гарика.

-Что вы спрашиваете? — поинтересовался Гарик, как бы только услышав вопрос.

Стоявшие в коридоре у купе, отскочили в стороны, чтобы не попасть под обстрел члена Гарика, в прыжке захлопнув дверь купе.

Спустя десять секунд послышалось, как открывается дверь соседнего купе, и Саид спрашивает у пассажиров в нём:

-Ви эту дэвущку нэ видэли?!

Не помня себя от страха, Вероника затаилась в темноте купе, так и продолжая стоять на коленях, прислушиваясь к удаляющимся хлопающим звукам дверей купе и басовитому голосу Саида, задающего один и тот же вопрос.

-Ты что, охренел?! — громким шёпотом спросила Вероника у Гарика, стоящего где-то в темноте купе и прислушивающегося к звукам снаружи, когда стало понятно, что преследователи удалились.

-А ты что хотела, чтобы они тебе за щеку наваляли?! — поинтересовался из темноты Гарик. — Скажи спасибо, что я сообразил это сделать, а то бы нам обоим сейчас крышка была!

Вероника промолчала, соображая, в самом деле, стоит ли благодарить Гарика, или этот подлый "чурка" всё заранее продумал? Хотя откуда ему было знать, что Саид в поезде? Она видела, как он сам не на шутку струхнул, когда узнал, что чеченцы сели в поезд и рыщут в её поисках.

Однако та мерзость, что он сделал, не вписывалась ни в какие рамки.

Глава 9.

Вероника с омерзением о пережитом чистила зубы в туалете вагона. Она сделала это один раз, потом второй. Но ощущение того, что рот её превратился в мерзкое помойное ведро, не проходило. Такого с ней никто никогда не делал.

Она знала, конечно же, что оральный секс существует, но считала, что это заниматься им — достойно только проституток или шлюх. Тем более с нерусем!

Впрочем, иногда ей самой хотелось попробовать это сделать, но только не с посторонним человеком. Но она даже и в мыслях допустить не могла, что однажды ей в рот свой мерзкий член сунет какой-то "чурка".

-Тьфу, — Вероника сплюнула от воспоминания о пережитом.

Её едва не стошнило. Внутри неё, в желудке была сперма армянина, и от этой мысли кружилась голова: "Как мерзко! Почему это происходит именно со мной?!"

Она снова принялась чистить зубы, в третий раз, раздумывая, что делать с проглоченным. Оно не должно было оставаться в ней больше.

Кто-то подёргал дверную ручку с другой стороны, и толкнул дверь. Убедившись, что в туалет занят, снаружи в дверь постучали.

Вероника насторожилась. Сердце ушло в пятки. Ей почему-то показалось, что это Саид. Она прислушалась, за дверью было тихо.

Вдруг стук повторился, на этот раз она услышала голос:

-Освобождайте туалет! Граница! Паспортный контроль! Туалет закрывается! — это была проводница.

Вероника открыла дверь и выглянула наружу.

Перед туалетом стояла проводница.

-Выходите, девушка! Брянск! Я туалет закрываю на паспортный контроль! — повторила она уже спокойным тоном.

-Какой паспортный контроль?! — удивилась Вероника.

-Здрасте! — в свою очередь удивилась проводница, слегка присев, словно в танцевальном па. — Вы откуда, королева, с Луны свалились?!

В голосе её сквозила ирония.

-А что такое? — не могла понять девушка.

-Как что?! — проводница начала терять терпение, взяла её за руку и стала тянуть из туалета. — Мне туалет надо закрыть! Сейчас пограничники придут!

-Какие пограничники? — не поняла Вероника.

-Сначала российские! — пояснила проводница, милостиво снизойдя до неведения пассажирки. — А в Конотопе — украинские! Милочка, да вы, в самом деле, что, новостей не смотрите, газет не читаете?! — удивилась проводница.

-Нет! Некогда мне было в последнее время! — Вероника почувствовала себя виноватой профанкой.

-Ну, ты даёшь, принцесса! Так Союза-то уже нет! Теперь вместо Союза — СээНГэ — Содружество Независимых Государств. Украина отделилась, в общем. Правда, не совсем...

Вероника слушала, оторопев от неожиданности. Проводница закрыла туалет и посмотрела на её растерянное, глупое выражение лица.

-А-а-а, да ну тебя! А ещё с Москвы едет! Как с деревни какой! Не даром говорят: Москва — большая деревня! Так и есть! — проводница протолкнулась, протиснулась мимо ошарашенной Вероники, пошла деловитым быстрым шагом по коридору, качаясь из стороны в сторону в такт покачиваниям вагона, и крикнула ей, не оборачиваясь. — Иди в купе, готовь паспорт к проверке! Через месяц, говорят, ещё и таможню введут! Тогда шмонать будут!

В Брянске — Вероника поняла, что это Брянск только потому, что сказала проводница — в купе ввалился злой, мокрый от шедшего на улице проливного дождя пограничник. С плащ-палатки у него лилось, как из ведра на дорогой, толстый ковёр, которым был застелен пол двухместного купе.

Он попросил паспорта. Сначала проверил паспорт Вероники, долго глядя ей в лицо и что-то изучая в нём и в документе, потом принялся за Гарика.

Паспорт Гарика пограничнику чем-то не понравился, и он сказал ему:

-Пройдёмте со мной! Вещи пока можете оставить! Вы вдвоём едите?! — поинтересовался он у Вероники и у Гарика.

-Нет! Нет! — в один голос ответили они.

Гарик исчез следом за пограничником. Дверь купе закрылась. Воцарилась тишина, в которой было слышно, как в соседних купе раздаются голоса погранцов, также идёт проверка документов.

-Хоть бы его сняли! — с надеждой на чудо взмолилась Вероника.

Однако Гарик вскоре вернулся. Он ничего не говорил, только сел напротив Вероники за столик и уставился насуплено в окно.

За окном была видна асфальтированная платформа, освещённая яркими фонарями на высоких столбах. Там шло какое-то перемещение. Проходили пограничники с собаками, сновали железнодорожные рабочие с молотками и фонарями, стояли под зонтами какие-то пассажиры, которых вывели из вагона. Потом их куда-то уводили. Некоторые возвращались и садились обратно в поезд.

Вдруг совсем рядом с окном купе Вероника увидела Саида. Он шёл с пограничником. Было слышно, как он что-то ему объясняет на ломанном русском. Следом за ним пограничники вели ещё несколько человек, бывших с ним в поезде.

Вероника невольно отпрянула от окна, отодвинулась в глубину купе. Гарик, заметив её движение, зыркнул на улицу и отодвинулся от окна тоже.

Поезд стоял ещё минут пятнадцать, потом поехал. Саида и его людей видно больше не было.

-Интересно, их сняли с поезда?! — поинтересовалась Вероника у Гарика, впервые заговорив с ним за вечер.

Гарик молча пожал плечами.

Через час, в Конотопе их снова разбудили пограничники, но на этот раз украинские.

-Будь ласка, документы! — обратился к ним, зайдя в купе, сержантик — пограничник.

Вскоре поезд тронулся на восток, подцепленный тепловозом с обратной стороны состава. Было такое впечатление, что он пошёл обратно в Москву.

За окном шёл убаюкивающий ливень, и, не смотря на стресс, взвинтивший нервы Вероники до предела, она почувствовала, что хочет спать.

Не раздеваясь, она забралась под одеяло, укрылась почти с головой и отвернулась к стене.

-А как же "Спокойной ночи"? — поинтересовался Гарик.

-Спокойной ночи! — механически ответила Вероника, не собираясь любезничать с армяном.

-Нет, ты не поняла! — Гарик подсел к ней на полку и стал раскрывать её.

-В чём дело?! — сердито спросила Вероника, повернувшись к наглому таксисту, который мешал ей спать.

-Надо же, голосок прорезался! — удивился таксист. — Что осмелела, милая, как родиной запахло?!

Гарик скинул с неё одеяло, ловким движением руки нырнул по её задницу, пальцами схватил трусики и дёрнул их вниз, на бёдра так, что они затрещали.

Вероника попыталась сопротивляться. Она скрестила ноги в коленях, не давая снять трусы дальше. Стала царапаться, отталкивать армяна.

-Мне что, силу применить? — поинтересовался Гарик, прекратив снимать с неё трусы. — Мы, тёлка, с тобой договорились. Я тебе сделал всё, что ты просила, рискуя, как ты видела своей шкурой...

-И в рот свой мерзкий член сунул мне, тоже рискуя шкурой?! — зло прищурилась, подавалась вперёд Вероника.

-Слушай! Девочка, будь умницей, не зли меня! — предупредил Гарик. — Ты что думаешь, всё прошло?! Теперь можно меня кинуть?! Нет, милая! Я тебе этого сделать не позволю! Я сказал: неделю буду драть, как суку — значит, буду драть! И никуда ты не денешься от меня!

-Да кто ты такой?! — возмутилась Вероника, чувствуя неистовый прилив злости.

-Я — Гарик! — словно представился таксист. — А ты кто такая?!

-Ты меня что, за проститутку держишь?! — возмущение Вероники нарастало.

-Слушай, милая, если бы я тебя держал за проститутку, у нас бы с тобой другой совершенно разговор был! Ты, что не видишь, что я тебе помог! Ты не представляешь, из какого дерьма я тебя вытащил! Если бы не я — страшно сказать, что тебя ждало! Так что, давай договоримся! Ты будешь умницей! Мы с тобой условились на неделю — я неделю буду тебя иметь, когда хочу и где хочу! Это твоя плата за спасение — будь добра не быть дурой, не брыкаться и рассчитаться со мной!

Гарик говорил убедительно. В принципе, он был прав, но Вероника не собиралась с ним спать! Не то, что неделю — и одно раза она не позволила бы!

Армянин попытался продолжить снимать с неё кружевные беленькие трусики.

-Слушай, Гарик, ты прав! — остановила его руки Вероника. — Ты мне помог! Спасибо тебе! Да, быть может, ты действительно спас меня из скверной ситуации, и если бы не ты, моё будущее, возможно, было бы похоже на дерьмо! Но, давай всё решим по-другому!

-Как по-другому?! — густые толстые брови Гарика взлетели от удивления в свете ночников над спальными полками.

-Ну, по-другому — это по-другому! — сказала Вероника.

-Слушай, девочка! Не пудри мне мозги! — Гарик начинал злиться. Он стал снова тянуть трусики вниз. — Ты, конечно, красавица! Не была бы такой, поверь, я даже пальцем не пошевелил бы, чтобы помочь тебе! Но "по-другому" никак не получится!

-Я дам тебе двести долларов! — воскликнула Вероника.

Гарик широко улыбнулся её наивному предложению:

-Ха, ещё чего!

-Двести долларов и билет куплю обратно в Москву!

-Милая, у тебя же денег нет — ты говорила!

-Я по приезду найду! — пообещала Вероника

-По приезду — меня не устраивает!

-Слушай, ты на двести баксов в Москве шикарно потрахаешься! Самая дорогая проститутка сотку стоит — ты же знаешь! — попыталась уговорить его Вероника.

Гарик снова остановился, перестав стаскивать трусики.

-Я бы и за тысячу долларов не стал бы помогать тебе от Саида удрать! — сказал он, прищурившись. — Мне моя шкура дорога!

-Тогда почему же помог?! — удивилась Вероника.

-Потому что, ты сказала — сделаю всю, что ты хочешь! Я поставил тебе цену — ты её приняла! Будь добра платить!

Гарик снова потянул за трусики, застрявшие над скрещёнными коленями девушки. Потом остановился, словно в раздумье и посмотрел в глаза Веронике:

-Считаю до трёх! — предупредил он. — Раз, два...

Вероника была в смятении: "Что делать?!" Ложиться под армяна?! Нет, ни за что! Кричать?! Помогите, насилуют?! Ну, прибегут пассажиры! Ну, милицию вызовут! Их с поезда снимут! Напишет она заявление на ближайшей станции! Но доказательств-то нет! Армяна отпустят, а он в Москву — Саиду стуканёт, где её искать! А дальше — вопрос времени!..

-...три! — Гарик оттянул трусики так, что они превратились в длинную резинку, затрещали.

-Не рви! — крикнула Вероника и развела колени.

На вокзал поезд приходил рано утром. Проводница забегала по купе, поднимая пассажиров в четыре часа утра. Заглянула она и в их купе:

-Подъём! Просыпаемся! Умываемся! Через час приезжаем!

В лицо Веронике ударил яркий луч света, и она проснулась от неспокойного тревожного сна. Она чувствовала себя разбитой и не выспавшейся, но тело её как-то странно пело, как натянутая, настроенная на нужную ноту струна.

Гарик успокоился только под утро, час назад. Всю ночь он вертел её, как на вертеле, ставил в такие позы, о существовании которых она и не догадывалась, и делал с ней такие штучки, которых она и не знала.

За ночь Вероника, подчинившись злой воли своей судьбы быть отодранной, "как сучка", к своему удивлению умудрилась два раза испытать оргазм. Это было для неё настоящее открытие, и отвращение к армяну, по-прежнему гнездившееся в её душе, смешалось со сладостным ощущением удовлетворённой похоти.

Вероника потянулась, как кошка, выпростнув руки из-под одеяла. Оно сползло, обнажив её голую грудь. Вероника глянула на соседнюю полку. Там храпел Гарик, уткнувшись лицом в подушку, лёжа неприкрытой задницей вверх.

Проводница окинула их оценивающим взором, но ничего не сказав, только повторила:

-Поднимаемся, умываемся! Через час Сумы!

Возможно, такое ей частенько приходилось видеть в своём вагоне.

-Мне что, тебя к себе в квартиру вести?! — сказала Вероника Гарику, когда они вышли на привокзальную площадь. — Там мои родители!

-Ничего, милая, ищи выход! Неделю ты моя — как договорились! А уговор дороже денег! — сказал Гарик, озираясь по сторонам, осматривая незнакомый украинский город. — Да, с такси у вас тут совсем дело плохо! — сделал он своё профессиональное наблюдение, не заметив на огромной площади ни одного таксомотора. — Снимай номер в гостинице на неделю — твои проблемы! Ты у себя дома! Кстати, как мне помнится, ты говорила, что по возвращении домой, найдёшь двести долларов! Вот и ищи!

-Ну, ты наглец, как тебя там!.. Гарик! Я хотела тебе деньги отдать, чтобы не спать с тобой! А то, что получается — подложись под тебя, да ещё номер сними!

Гарик смерил её взглядом сверху донизу:

-Номер снимай самый лучший в самой центровой гостинице! А в случае чего — я найду Саида в Москве и скажу им, где ты теперь обитаешь!

Вероника стояла в замешательстве: Гарик пользовался ей на всю катушку. Теперь он и поимел её, и денег ещё хотел содрать, ну, наглец! Его наглость не влезала ни в какие рамки!

-Как знаешь! — вздохнула девушка. — Денег у меня нет, вот и всё — баста! Под мостом, значит, будешь меня драть или в парке городском на лавочке! Домой я тебя к себе не поведу!

-Ты ж сказала, что найдёшь деньги! — возмутился Гарик. Он снова окинул Веронику с головы до ног, потом полез в карман, достал кошелёк. — На вот, сто долларов! Поменяешь, за гостиницу заплатишь, и на жрачку!

Вероника потянулась за деньгами. Когда она взялась за купюру, Гарик придержал её и добавил:

-Но учти! Деньги я тебе занимаю! В течение недели найдёшь, займёшь — отдашь! Нет — пеняй на себя! Поняла!

-Поняла! — сквозь зубы ответила девушка. "Ну, мразь, черномазая, я тебе покажу!" — подумала она про себя и, дёрнув купюру из рук Гарика, спрятала её в кармане.

Через час, поймав, наконец, таксомотор, они вылезали у центральной гостиницы города с одноимённым ему названием, свечкой устремившейся в небо на центральной площади, напротив огромного здания обкома партии.

Гарик, посмотрев вверх, одобрил выбор:

-Хорошая гостиница, высокая! Бери номер повыше, я город хочу посмотреть!

Администраторша, посмотрев на сто долларов, которые протянула ей Вероника, сказала:

-Идите, меняйте! Мы доллары не принимаем! Рубли тоже! У нас теперь карбованцы!

-А где менять-то?! — удивилась девушка.

-В банке — где! — усмехнулась администраторша.

-Так ещё же шесть часов утра! — воскликнула Вероника. — Какой банк!

-Хорошо! — администраторша положила на стойку ключи. — Вот вам ваш номер люкс на двенадцатом этаже! Авансом запускаю! Паспорт мне оставьте на всякий случай! в девять часов сходите в банк, поменяете доллары! Расплатитесь — я вам паспорт верну!

Вероника взяла ключи, передала их Гарику, тот направился с ними через огромный просторный холл к лифту.

Администраторша, глянув в след армянину, сказала:

-Номер одноместный! У вас прописка местная, поэтому вам гостиницу снимать не положено! Этот кто вам такой?! — бросила она кивком головы вслед "гостю". — Родственник что ли?!

На лице администраторши отобразилась сложная гримаса: догадки, ухмылка, ирония, сочувствие, понимание — коктейль из этих чувств. Вероника не знала, что ответить.

-Это просто гость! Знакомый! — нашлась она.

-Вот скажите этому вашему знакомому, — пристально уставилась на неё администраторша, — что после двенадцати посторонних в номере быть не должно, в том числе и вас! Вам ясно!

Вероника кивнула головой и пошла, заливаясь краской следом за Гариком к лифту.

-Да, и вот ещё что! — окликнула её администраторша.

Вероника вернулась, не глядя ей в глаза.

-Доллары можете поменять на рынке, — подсказала администраторша, — если не страшно! У менял! Они уже с семи часов там торчат! Только смотрите — кидают! Фьюить! — изобразила она бросок в сторону. — И денег нет! Имейте ввиду!

-А почему так? — Вероника была ошарашена новым порядком вещей, установившимся за время её отсутствия.

-А потому что в банке за доллар дают двадцать три тысячи карбованцев, а менялы предлагают сорок шесть! Понятно!

Вероника попыталась разобраться с цифрами, кивнув на всякий случай головой.

-Вот и выбирайте сами, где лучше менять: в банке или на рынке! — сказала напоследок администраторша.

В номере было просторно и уютно. Шикарный торшер, большая двуспальная кровать, диван, телевизор, кресла, плательный шкаф. В туалете импортный санузел и стеклянная душевая кабина — Гарик остался доволен. Он вышел на балкон. Заря только занималась, внизу по улицам ползли рваные облака тумана.

-Хороший город! — отрезюмировал Гарик, осматривая панораму. — Что это у вас тут за набережная?! — спросил он у Вероники.

-Набережная реки Стрелки! — ответила она. — Слушай, я тебе не экскурсовод! Я пошла на рынок, деньги менять!

-Красивая набережная, только вместо реки какое-то болото! — возмутился Гарик, словно её не слушая. — Иди-иди, милая! Я тебя подожду! Только не долго!

Гарик окинул её странным взглядом и, когда она уже была на пороге номера, крикнул ей вслед:

-Только не вздумай смыться! Себе хуже сделаешь!

Глава 11.

Вероника шла вдоль чугунной ограды набережной реки, которая внизу, в широком, выложенном стенами из белого камня русле, извивалась и едва текла среди огромных островов ила, поросших камышом, теперь ржавыми пятнами занимавших почти всё пространство, предназначенное для полноводной реки.

Возможно когда-то давно, когда строили эту набережную, Стрелка и была полноводной рекой, впадавшей в Псёл. А быть может, напротив, в будущем планировали её таковой сделать. Однако сейчас она была похожа скорее на ручей, по какому-то недоразумению, тёкший по заиленному дну широкого красивого канала, сооружённого в центре города, смотревшегося весьма уродливо и неуместно в таком сочетании. Кое-где ручей этот разливался в широкие лужи-озерца. Но всё равно нигде, ни в одном месте, канал не был заполнен водой от одной своей вертикальной, выложенной белым камнем стены до другой.

Воздух был свежим, прохладным. Туман с приближением рассвета растворялся. Несмотря на декабрь, погода напоминала позднюю осень.

Вероника шла медленно, словно прогуливалась ранним утром, иногда глядя на другую сторону канала, где находился парк, за которым, на взгорке, в конце улицы стоял пятиэтажный дом, где в угловой квартире на пятом этаже жили её родители. Они даже не знали, что она была в Москве, а уж, что с ней там произошло — тем более. Всё, что они знали — Вероника вышла за муж за богатого, который купил ей в центре города огромную квартиру в качестве свадебного подарка.

Декабрьская свежесть давала себя знать. Сырость пробирала до костей, и Вероника ёжилась, кутаясь в своё жёлтое демисезонное пальто, которое пришлось одеть, кое-как оттерев его влажной тряпкой на скорую руку. По жёлтому дорогому драпу теперь были видны грязные разводы. Никакой другой одежды у Вероники больше не было: всё осталось в Москве. Вид у неё был ужасный, затрапезный, и она думала: "Хорошо, что раннее утро, и на улице никого нет!"

Она дошла до перекрёстка, свернула направо, на мост через Стрелку, поднялась вверх по неширокой, кривой улице, прошла метров триста, повернула вправо, на деревянную пешеходную лестницу и поднялась на гору. Здесь когда-то она жила. Впрочем, это когда-то было совсем недавно, но Веронике казалось, что с тех времён прошла целая вечность. На длинной белой эмалированной табличке, прибитой на углу пятиэтажки, значилось: "Улица Новоместенская". Ниже висела круглая белая бляшка с номером "35".

Вероника поднялась на пятый этаж крайнего подъезда, осторожно, стараясь не шуметь, вставила ключ с замочную скважину, аккуратно его повернула, вошла в прихожую квартиры.

Дома у родителей было тихо, тепло и уютно. Вероника прошла в свою комнату, в которой она не была уже почти полгода. Открыла шкаф, достала своё прежнее коричневое пальто с воротником из песца, которое считала уже немодным, а потому не собиралась никогда больше носить ещё с прошлой весны, переоделась и также незаметно выскользнула обратно, направившись на центральный городской рынок менять валюту.

Теперь настроение её стало значительно лучше. И она как-то незаметно для себя вернулась к событиям прошедшей ночи.

К своему стыду, Вероника должна была признаться себе, что это был первый раз, когда она действительно испытала оргазм. И не один, а целых два. Случилось то, чего так долго хотела её подружка: матку вывернули наизнанку! Да так старательно, так хорошо, что, не смотря на то, что душа её по-прежнему не испытывала к Гарику ничего, кроме отвращения, её тело всё гудело, как певучая струна, настроенная в унисон окружающему миру, и оттого испытывало удовольствие от каждого шага, каждого вздоха теперь.

Вероника по-бабьи была в первый раз счастлива. Конечно, она была ещё довольно молодой женщиной, которая раньше, ещё вчера думала, что оргазм — это когда нарастает наслаждение, но теперь, после ночного опыта в московском поезде она могла себе сказать, что в первый раз в жизни её выебли по-настоящему!

Оказывается, всё, что у неё было до того, даже та мастурбация, которой она занималась изредка, чтобы испытать чувства поострее, — всё было так блёкло, так незначительно по сравнению со вчерашним ночным извержением. Она вдруг теперь поняла, что, оказывается, найти подходящего партнёра, было не простой задачей.

Но Гарик и не был её партнёром. Ночью, когда она сдалась и решила: будь, что будет — он имел её, как, наверное, повар имеет котлету на сковородке: умело, быстро, безжалостно, со знанием дела. Это не был партнёр. Партнёров у неё было много! А этот!.. Вероника даже не знала, как правильно его назвать.

Он владел ей! Как вещью! С партнёром разговариваешь, он что-то говорит тебе, ты ему что-то говоришь. А здесь этого ничего не было. Она ему ничего бы и не стала говорить! А ему говорить ей ничего и не надо было! Он просто брал и делал с ней то, что считал нужным. Он, когда хотел, раздвигал ей ноги в стороны, сажая на попу, так, что Веронике казалось, что он ей их сейчас вывернет, как цыплёнку, и лизал её клитор своим шершавым языком, иногда окуная его во влагалище. При этом вставлял два пальца в задний проход и водил ими там, изображая вторжение члена так, что с непривычки, пока не разошлась, как утюг, Вероника тихо взвизгивала сначала от боли, а потом от непонятного, дикого удовольствия, которого прежде не знала. То тут же крутил её на широкой полке, ставил раком и вонзался сзади, всовывая при этом в анус большой палец, которым вращал из стороны в сторону. Потом как бы затихал внутри неё и водил своими бёдрами вправо и влево так, что Вероника чувствовала, будто её влагалище — это большой кожаный мяч, по стенкам которого, как язык колокола, бьёт что-то твёрдое и упругое, заставляет их натягиваться и пружинить, а потом и вибрировать даже, в такт этим ударам, как тетива лука. К этому добавлялись подобные, только в меньшем масштабе, ощущения в прямой кишке, которая, прежде она не знала этого, вела себя, как младшая сестра влагалища. То снимал её с полки, ложился вниз, насаживал её тело сверху, как на вертел индейку, и, то ли крутился в ней, то ли её крутил на себе Веронике от обуревающих её волн блаженства это было непонятно, да и неважно, умудряясь при этом теми же двумя пальцами одной руки изображать в её заднице часто бьющий в проход второй член, а другой жадно и властно мять её набухшие от удовольствия, словно спелые арбузы, груди. То садился на неё сверху, перед её лицом и нагло втыкал в её рот, тут же вдруг полный слюней, своего монстра. Сам прогибался при этом немного назад и вводил ей два пальца, указательный и средний во влагалище, а мизинец и безымянный в анус и шевелил ими там по-хозяйски, со знанием дела, не спрашивая её, нравится ей это или нет.

"Может быть, это и называется, драть, как сучку?! — спрашивала теперь сама себя, вспоминая буйную, страстную ночь, Вероника. — Может быть, все мужики знают, как надо вести себя, когда дерёшь сучку, но со мной обращались по-другому из каких-то иных мотивов, например, сучкой меня не считая?! А Гарик сразу предупредил — буду драть, как сучку! Может быть, со своей женой, если она у него есть, он спит по-другому, и она тоже не испытывает ничего подобного?!"

Вероника вдруг призналась сама себе, что если бы её кто-то имел так каждый день, то она бы этому человеку готова была бы слизывать грязь с его ботинок своим языком, стелиться перед ним ковром, делать всё, что он скажет, лишь бы это продолжалось, продолжалось и продолжалось. "Только чтобы это был не армян!" — начала она уговаривать сама себя, но тут же наткнулась на то, что ей всё равно, кто бы это был, лишь бы это было так, как прошедшей ночью!

Это было для неё неприятное открытие, которому всячески сопротивлялась её униженная и оскорблённая душа, но тело, её женское тело, бесстыдное и ненасытное, затыкало ей рот и кричало: "Пусть ебут так всегда!"

"Хоть бы, действительно, найти кого-то, кто бы меня так драл каждый день!" — вдруг нечаянно загадала Вероника, сама не заметив, как энергичным порывом запустила это желание в лузу материализации...

На рынке было уже настоящее столпотворение. Несмотря на раннее утро, здесь было не протолкнуться, повсюду шла бойкая торговля. Вероника некоторое время слонялась под его огромным куполом, заходила в мясной отдел, где от шума перед прилавками с мясом и салом можно было оглохнуть, спускалась в "яму", круглый центральный пятачок огромного здания, сделанный как дно бассейна или арена цирка, только бетонная, в которую со всех сторон сходило несколько лестниц.

Чем здесь только не торговали! Всё, что росло на хлебосольной украинской земле, было здесь. От манящих, перебивающих один другой запахов. Однако Вероника искала менял. Она понятия не имела, как они должны выглядеть и что делать, а потому время проходило, а Вероника всё ещё не могла обменять доллары.

Она прошла по рынку, наворачивая уже второй круг, но никаких менял нигде не было. Тут она заприметила идущего впереди неё отца одной из своих прежних, школьных подружек: здорового, высоченного, пучеглазого красавца — мясоруба. Он выглядел моложаво и весело, слегка подвыпивший, ходил между торгашками салом и мясом и, показывая большим указательным пальцем в сторону той, с которой хочет поговорить, издалека, чтобы не лезть сквозь давившийся у прилавков народ о чём-то с ними перекрикивался. Услышав ответ, красиво, вразвалочку, как хозяин, шёл дальше, к другой торгашке.

-Дядь Коль! — догнав его, крикнула, стараясь перекричать стоящий вокруг гомон, Вероника. — Дядь Коль!

Но он её не слышал, сам остановившись и что-то горланя через толпу в торговые ряды.

-Дядь Коль! — затрясла его Вероника за рукав, с трудом поймав его жестикулирующую руку. — Дядь Коль!

Он обернулся к ней, посмотрел слегка осоловевшими, пьяными, серо-голубыми глазами, по которым сохло не одно женское сердце.

-Дядь Коль! Не узнаёте?! — обрадовалась Вероника.

Дядя Коля, по всему было видно, её не признал, он даже прищурился от натуги, силясь вспомнить, кто перед ним, но потом, так и не признав, но, как-то, видно, догадавшись, судя, наверное, по возрасту, что это подруга его дочери, громким, словно с рупора, басом, проревел:

-Чего?

-Подскажите, дядь Коль, — он наклонился к ней, чтобы лучше разобрать её слова сквозь окружающий их гвалт. — Подскажите, доллары где поменять?! Менялы где?!

Дядя Коля поманил её пальцем, чтобы она следовала за ним, прошёл на внешний из бетонного кольца рынка выход, остановился, поджидая, пока Вероника подгребёт к нему, продираясь сквозь толпу входящих посетителей, и указал куда-то в сторону:

-Ото там, на вещевом, — палец его показывал на огороженную квадратом металлического решётчатого забора территорию с рядами, покрытыми длинными крышами, на которых торговали челночники, с недавних пор расплодившиеся, как грибы после дождя, привозным барахлом. — Тильки осторожнее — кидают шибко. Сашко Циндренко спроси, вашего одноклассника, да ты его знаешь! Ну, давай, если что не так — подойдёшь.

Вероника направилась в клетку. Здесь было поспокойнее, торговля шла не так бойко, как на продовольственном рынке. Теперь она заметила стоящих рядами по несколько человек в проходах между торговых стеллажей с табличками в руках и на шее менял. Это были люди совершенно разного возраста: и совсем пацаны, и взрослые дядьки. К ним то и дело кто-то обращался, что-то спрашивали проходившие мимо посетители рынка. Вероника подошла тоже к крайнему молодому парню:

-Мне Сашко нужен!

-Який такий Сашко?! — переспросил её парень так, словно уже послал подальше. — Тут знаешь, скильки Сашко!

-Циндренко Сашко! — уточнила Вероника.

-Не знаю такого! — отрезал парень и отвернулся, давая понять, чтобы шла дальше, не мешала.

Вероника отошла, немного оторопев: знакомое, родное хамство! Как она по нему "соскучилась"! Сразу чувствуется, как ты здесь нужна!

К парню, у которого она только что спрашивала про Сашко, подошёл здоровенный мужичина с дамочкой, видимо, женой, худенькой такой, как тростиночка, которая доверчиво, словно ребёнок двумя руками держалась за его руку, едва ли не нырнув к нему под плечо.

По дамочке Вероника как-то сразу определила не местную породу: на рынок заглядывали приезжие с Курской области, до границы с которой по прямой было километров тридцать. Да и говор у мужика был не здешний.

-Почём баксы берёшь?! — поинтересовался мужик, наклонившись над менялой, словно желая того напугать.

-Сколько у тебя? — невозмутимо, с профессиональным хладнокровием поинтересовался тот.

-Сто! — ответил мужик, сказав это так, словно "миллион".

-Сорок четыре с половиной! — назначил цену меняла.

-Не-е! — закивал здоровяк. — Там больше давали! Пойдём, Жень!..

-А сколько хочешь? — остановил его меняла.

-Сорок пять! — развернулся мужик обратно.

-Ладно, давай! — сдался меняла

Здоровяк полез за пазуху, извлёк оттуда кошелёк, открыл его отделения, в которых лежала одна единственная банкнота, достал её и протянул меняле.

-Не фальшивая?! — поинтересовался меняла, поднимая стодолларовую купюру над головой, стараясь разглядеть её на фоне алеющего зарёй неба.

-Проверяй! — разрешил мужик.

Вдруг рядом с рукой менялы над его головой выросла откуда-то сбоку, из длинной вереницы его собратьев другая рука. Она дёрнула купюру, выхватила её из рук менялы и над головами толпы передала куда-то дальше. Там её уже встречала следующая рука. Банкнота со скоростью метеора неслась над головами толпы, удаляясь всё дальше.

-Эй! Стой! — заорал здоровяк, выпростнув руку от своей дамочки и бросившись сквозь толпу догонять мчащуюся над головами, вдаль свою единственную стодолларовую купюру.

Меняла, который только что разговаривал с ним, юркнул в противоположную сторону и тут же исчез в толпе. Дамочка не местной породы, брошенная кавалером, погнавшимся за призрачной надеждой вернуть свои деньги, в растерянности осталась стоять посреди толпы, не обращающей на произошедшее никакого внимания, идущей вдоль по проходу между торговыми рядами и глазеющей на кусающиеся в цене привозные шмотки.

"Ничего себе! — подумала Вероника, став свидетелем молниеносной, отработанной до автоматизма схемы отъёма денег. — Надо искать Сашко!"

Через минут тридцать обрыскав в толпе весь вещевой рынок, она увидела в дальнем его, глухом углу нескольких менял, стоящих в сторонке от других. Среди них она узнала одноклассника. Тот ещё в школе прославился всякими спекуляциями, да и старший брат его водился с блатными. Сашко вместе с братом присутствовал среди приглашённых Бегемотом на их свадьбе.

-Сашко, привет!

-О, какими судьбами?! — заулыбался бывший одноклассник, обрадовавшись её появлению, хотя близкими знакомыми они никогда, даже в школе, не были.

-Да вот, баксы надо поменять! — доверительно сообщила Вероника.

-Тсс! — Сашко приложил указательный палец к губам, взял её за плечо и повёл в сторону от остальных менял. — Ты что, хочешь пустой уйти?!

-А что?! — удивилась Вероника.

-Да тут всех подряд кидают, без разбора! — заговорщическим шёпотом сообщил Сашко девушке, потом, оставив её, вдруг развернулся и приблизился к остальным свом собратьям по профессии. — Сань, а Сань! Тут моя знакомая пришла, кума, Бегемота вдова!

-Ну, и что! — сердито отозвался один из стоявших группой менял.

-Да, я с ней отойду, каву попьём!

-На што?! — также недовольно продолжал Саня.

-Да, не видел давно! — оправдывался Сашко.

-Так что?! — возмутился Саня

-Погутарим трошки!

-А кто работать будет, ты, перец?!

Но Сашко уже отходил, пятился задом к Веронике:

-Та я быстро! Пъять хвылын!

-А ей надо было баксы поменять! — бросил ему вслед Саня.

-Та какие баксы, Саня, то ж вона пошутила! — так же, на ходу, уводя Веронику в сторону, словно оттаскивая от края пропасти, прочь бросил ему Сашко.

Он взял её под руку, как хорошую знакомую, и повёл прочь с вещевого рынка обратно, в сторону круглой бетонной шайбы рынка центрального.

-Пойдём, я тут одно кафе знаю, прямо внутри! Посидим немного, поговорим!

-А что так Саня твой баксами моими заинтересовался?! — спросила Вероника.

-Та ты шо?! — сделал круглые глаза Сашко и заговорщически поведал. — Кидаем же всех подряд! И своих, и чужих! Сперва хоть своим ещё по путёвому меняли! Потом одно время уговор был: красивых девок не кидать! А сейчас чешем всех подряд, без разбора! Так что, скажи спасибо, что меня увидела!

-Это мне дядя Коля подсказал! Надьки Скляренко отец!

-Так, вот то ж! Привет ей передавай! — попросил Сашко.

-А я её вижу?! Она ж замуж за лейтенантика выпорхнула и унеслась куда-то за бугор.

-Так, вот то ж! — согласился Сашко, потом посетовал. — Ну, времена!

В дешёвой и грязной забегаловке на втором этаже центрального рынка за круглым столиком Сашко, изредка озираясь по сторонам и пристально осматривая посетителей, отсчитал под крышкой стола толстую пачку странных разноцветных фантиков, мало похожих на деньги, и передал карбованцы так же, под столом, Веронике:

-На, держи!

-Сколько здесь?! — поинтересовалась Вероника, пряча огромную толстую пачку во внутренний карман пальто.

-Сорок, — сообщил Сашко.

-А что так мало?! — удивилась Вероника, уже немного сориентировавшаяся в провозглашаемых на рынке обменных курсах. — Ну, хотя б, сорок четыре!

-Та ты шо! — округлил глаза Сашко. — Какие сорок четыре! Ты знаешь, сколько в банке дают?!

-Двадцать три! — осведомлённо доложила Вероника.

-Двадцать два — не хотела! — возмутился обиженно Сашко. — Я своим по такому курсу не меняю!

-А мне администраторша в гостинице сказала...

Вероника осеклась: знать о том, что она общалась с администраторшей гостиницы, Сашко было совершенно не обязательно.

-Та мало ли кто шо тебе сказал. Пусть сама идёт и меняет — тогда узнает! Я итак тебе по самому высокому курсу поменял! Даже знакомым хорошим ниже меняю, тому же дяде Коле.

-Ладно, спасибо! — согласилась Вероника, положив свою руку сверху на его ладонь.

-Я тебе поменял так и то только по тому, шо слышал, какое у тебя горе случилось — кормильца лишилась...

-Да, — согласно кивнула головой Вероника и отвела взгляд в сторону.

-Ты смотри, с деньгами поосторожнее! — предупредил её Сашко.

-А что? — насторожилась девушка.

-Как шо? Ты хоть знаешь, яка у народа средняя зарплата по городу?!

-Нет! — замотала головой Вероника.

-Так, вот то ж! — подтвердил Сашко. — Пятьсот тысяч карбованцев! Это чуть больше, чем десять долларов по рыночному курсу!

-В день что ли?! — удивилась Вероника.

-В месяц! — ошарашил её Сашко. — Вот то ж, сразу видно, что с деньгами дела не имела! Конечно, за Бегемотом тебе было, как за каменной стеной! Ну, теперь привыкай к обычной жизни!

-А что? — удивилась Вероника.

-Ну, как что?! Мужа твоего больше нет! Теперь сама думай, как на хлеб заработать! А сейчас это ой как не просто!

Вероника не ответила. Потом, помолчав, спросила:

-Сашко, хочешь кавы!

-Не-е, спасибо! — одноклассник тут же стал вставать, чтобы уйти.

-Ну, Сашко! Пожалуйста! Посиди со мной! — взмолилась к нему Вероника.

-Не, я пойду! — Сашко был неумолим. — Ты что, хочешь, чтобы меня Саня пайки лишил?

-А это кто? — поинтересовалась Вероника, догоняя Сашко, уже отбивавшего по лестнице чечётку, скатываясь вниз, словно мячик.

-Бригадир наш! Он итак на меня злой, потому что подозревает, что я клиента увёл — тебя! Ты за мной на вещевой рынок не ходи! — предупредил Сашко.

-Слушай! У меня к тебе ещё серьёзный разговор есть! — схватила его за рукав куртки, останавливая, Вероника.

Сашко вырвал у неё руку и пошёл дальше:

-Говори, пока идём! У нас до вещевого есть двести метров!

-Разве на ходу серьёзные дела обсуждаются?! — удивилась девушка, поспевая за быстрым шагом Сашко.

-Ты говори, а я уж покумекаю — серьёзно дело, чи ни! Если серьёзно — вечером, писля рынку пошукаю тоби.

-Да где ж ты меня найдёшь?! — удивилась Вероника.

-Вот то ж! Мисто малэнько — в хвылыну розшукаю!

-В общем, надо одного человека убрать! — заспешила Вероника с объяснением, видя, что забор вещевого рынка уже близко.

-Это не ко мне! — отмахнулся Сашко.

-Но у тебя брат в блатных! Он же моего мужа хорошо знал!

Сашко вдруг остановился, как вкопанный:

-Мужа! Но не тебя! Ты в блатном мире никто, понимаешь! К тому же, сейчас много чего поменялось с развалом Союза! Теперь другие времена! Хозяева в городе другие! Нет человека — нет проблем! Твоего мужа нет — ты без него никто! В городе каждый день кого-нибудь убивают — разборки меж блатными идут! Так что, мой тебе совет, веди себя тихо! Не вздумай к блатным соваться сама! Тебя там и раньше-то не признавали! Многие недовольны были, что Бегемот на тебе женился! Это мой добрый тебе совет! А про то, что там тебе кого-то надо убрать — забудь, как про страшный сон!

Сашко снова зашагал. Вероника поспешила за ним. Он остановился:

-Ну, тебе что не понятно?!

Она не знала, что ответить. Ей очень хотелось, чтобы кто-нибудь помог ей избавиться от Гарика.

-Всё! Дальше не ходи! — предупредил её Сашко. — А то без бабок уйдёшь! Да, и смотри! Здесь карманники промышляют тоже, будь здоров!

Вероника осталась стоять одна, глядя, как Сашко исчезает за запретной для неё зоной огороженного забором квадрата.

Глава 13.

Вероника шла прочь от центрального городского рынка, чувствуя во внутреннем кармане тяжесть от макулатуры, на которую она обменяла сто долларов.

-Эти карбованцы, наверное, килограмм на десять потянут! — думала она. — Да! Тяжела ридненька валюта! А если бы я обменяла свои три тысячи?! Меня что, завалило бы кучей этих пёстрых фантиков?!

Девушка забеспокоилась. Она оставила сумку в номере у Гарика. Вернее не оставила. Он уже у лифта догнал её и забрал сумку:

-Будет повод вернуться! — сказал он, дёргая сумку у неё с плеча. — Я понимаю, что она тебя не напрягает! Что там?! Куча косметики и всякой дряни, но... Будет лишний повод вернуться!

Знал бы он, как дорога ей это сумка! Быть может, если бы он не догадался её забрать, то она действительно исчезла бы от него, растворилась в городе! Да, у Гарика какой-то нюх!

"А вдруг он начнёт рыться в сумке?! — подумала она. — Нащупает под подкладом, хотя и плотным, но всё же, — что-то странное, хрустящее при сильном нажатии?!"

Вероника заволновалась, но тут же стала убеждать себя, что этого не произойдёт: "В конце концов, я же спрятала купюры не прямо под атлас подклада, а под прослойку из плотной бумаги и поролона, которые были под ним!" она понимала, что сейчас надёжнее места, чем у Гарика в люксе для её сумки нет: брать её с собой на рынок, когда вокруг твориться не весть что, было ещё опаснее. Вероника вспомнила сцену с убегающими над толпой долларами, предупреждение Сашко о том, что повсюду шныряют карманники, и решила, что даже хорошо, что Гарик отобрал у неё сумку.

Она быстрым шагом шла обратно по набережной без реки в сторону гостиницы. Город просыпался, на дороге появились машины, везде были видны люди.

У стойки администраторши Вероника распахнула своё старенькое, как ей казалось, демисезонное пальто и вынула из внутреннего кармана толстенную пачку, размером с кирпич, перетянутую резинкой.

-Поменяли? — спросила у Вероники дежурная, то ли удивлённо, то ли с облегчением, что с ней рассчитаются, затем стала рыться в своём журнале. — Так, вот ваша квитанция! Два миллиона триста тысяч карбованцев! — объявила она Веронике.

"Ну, вот, — подумала та, — если бы в банке меняла — только-только хватило бы!"

Вероника отделила наугад полпачки карбованцев, выдернула их из пачки и подала администраторше. Та, мусоля пальцы, старательно принялась считать купюры.

-Ещё двести пятьдесят не хватает! — заключила она и перевела взор на девушку.

Та добавила небольшую пачку карбованцев.

После расчёта Вероника присела в фойе на модерновое кресло и, развалившись в нём, теперь почувствовала, как она вымоталась. "Сейчас бы прилечь! Поспать! — размечталась девушка. — Ванну бы принять!"

Подниматься в номер к сексуальному маньяку Гарику, который бы, она даже не сомневалась в этом, сразу бы на неё набросился, ей совершенно не хотелось. Да это было и не к чему: ванны там всё равно не было, а душ. Душ для дураков: ей хотелось полежать в горячей воде, в тёплой ванне. Это можно было сделать только в двух местах в этом городе, куда она могла сейчас попасть: у родителей, и у себя в шикарной просторной квартире с видом на Псёл и городской драмтеатр. Отсюда до неё было метров пятьсот, если пройти по пешеходной Стометровке. Проблема была только в том, что у Вероники не было ключей от своей квартиры. Они остались на квартире у Бегемота, а ключи от той он перед отъездом в Москву, насколько она помнила, он отдал Гвоздю. Теперь надо было разыскивать его, если он только в городе. Получался заколдованный круг.

Вероника не видела ни Гвоздя, ни Фиксу, которые потом подрулили к Бегемоту в Москву уже очень давно. Их не было даже на похоронах патрона, и это было очень странно и тревожно.

"Ладно, если не найду Гвоздя — вызову слесарей ломать дверь! — решила девушка: Жора после покупки квартиры установил на вход фирменную металлическую дверь. — Жалко, конечно! Во сколько мне этот ремонтик обойдётся?! Нет, лучше найти Гвоздя!"

Вероника, наконец, определила себе план на день: заняться поисками бывших подручных мужа. "Попрошу их, как найду, чтобы армяна этого прикончили!" — со злобой подумала она, поднимаясь из глубокого мягкого кожаного кресла.

-Э-эй! Милая! — окрикнул её в гулкой пустоте огромного фойе гостиницы ставший знакомым голос, от которого её передёрнуло.

Вероника поморщилась и устало повалилась обратно в кресло. Гарик подошёл ближе:

-А я тебя уже потерял! Ты где была?! Три часа прошло!

-Где-где! Доллары менять ходила! Думаешь, это так просто! — раздражённо пояснила она, глядя на него снизу вверх из низкого глубокого кресла, в котором утонула.

-О! Я смотрю, у тебя новый прикид! — воскликнул Гарик, тронув пальцами меховой воротник и подбросив вверх песцовый хвост.

-Да какой новый! — возмутилась Вероника его неосведомлённости в женской моде. — Старьё задрипанное! Ты же мне испачкал моё жёлтое модельное пальтишко! Вот пришлось к родителям забежать, переодеться в то, что нашла! Не буду же я ходить в грязном! Оно, между прочим, семь сотне стоит! А теперь его только на помойку отправить!

-Ты, что, милая предъявить мне хочешь?! — удивился Гарик, показав на себя рукой. — Ну, попробуй!

-Не хочу я тебе ничего предъявить! — успокоила его девушка, подумав про себя: "Когда же всё это кончится! Как бы на него управу найти!"

Вероника представила, как найдёт тех, кто сможет, наконец, расправиться с её обидчиком и насильником, и, хотя она не была садисткой, но сейчас решила, что обязательно будет присутствовать, когда Гарика будут убивать, а может быть, и сама к этому приложит руку. "Я тебе покажу! — со злостью подумала девушка, зыркнув исподлобья на стоящего перед ней, прямо напротив её сложенных одна на другую ног армянина, и мечтательно добавила. — Сейчас бы как дала ему по яйцам!"

-Ну, а сейчас чего здесь сидишь, в номер не поднимаешься?! — удивился Гарик, удовлетворённый её ответом.

-А чего я там забыла?! Номер я тебе оплатила, деньги поменяла! Иди, отдыхай!

Гарик обернулся назад, где в метрах в десяти от него находилась стойка, из-за которой администраторша, развесив уши, слушала их разговор: в фойе никого, кроме этих двоих, не было, и их разговор, далеко разносившийся в гулкой пустоте, невольно привлекал её внимание.

Заметив, что постоялец на неё смотрит, администраторша опустила глаза, будто бы занимаясь записями в своих документах, однако, продолжая, по ней это всё равно было заметно, вслушиваться в перепалку.

Гарик присел перед Вероникой на корточки, взяв её за колено под юбкой, и, больно сдавив его, как клешнёй, тихо процедил сквозь зубы, чтобы его не было слышно никому, кроме Вероники:

-Слушай, милая! А я сюда не в гостинице жить приехал! Я здесь, чтобы с тебя своё получить — как договаривались! Я знаю, что ты подумываешь, как бы от меня смыться!..

-Нет-нет! — наклонившись к нему так же шепотом, испуганно закивав головой, произнесла Вероника.

-Да, знаю-знаю! — Гарик дал ей понять, что хорошо разбирается в психологии.— Думаешь, я не понимаю: ты у себя дома! Могла бы просто уйти — и всё! Я уже так и думал, даже удивился, когда тебя увидел внизу, в кресле. Но! Это молодец, что ты вернулась! Я это учту на будущее!..

-На какое будущее! — громким шёпотом, едва не перейдя на голос, возмутилась Вероника. — Я тебя через шесть дней знать не хочу больше!

Гарик положил ей на рот поперёк губ свой указательный палец:

-Тише, не шуми! Через семь, если уж на то пошло! Но эти семь дней — и есть будущее, на которое я учту твоё поведение! Поверь мне, их ещё надо прожить! Согласна?!

Вероника кивнула головой, убрав толстый палец армянина со своего лица.

-А вот когда проживёшь эти семь дней — тогда, пожалуйста, до свидания... Кстати, дома была, деньги взяла?! — поинтересовался Гарик. — Про сто долларов-то не забыла ещё?!

-Я дома у родителей была! — ответила Вероника. — Они простые рабочие люди! Для них сто долларов — это целое состояние! Да они их и не видели никогда!

-Хорошо! — согласился Гарик. — Ищи!

-Вот я и хотела идти искать! — огрызнулась Вероника. — А ты меня остановил!

-Позже пойдёшь! — заключил Гарик. — Сейчас в номер поднимайся!

-Я не хочу! — зашипела девушка.

-Я хочу! — Гарик сдавил колено так, что ей стало нестерпимо больно, и она чуть не закричала. — Ты что делаешь?! Синяк будет! Как я потом ходить буду?!

-Тогда слушайся!

Гарик дождался, пока Вероника встанет и пойдёт к лифту, потом подошёл к администраторше и что-то ей сказал на ухо.

Не дожидаясь Гарика, девушка вызвала лифт, и поднялась на двенадцатый этаж, чувствуя, что направляется словно на экзекуцию.

Дверь в номер была открыта. Её сумочка валялась недалеко от входа, небрежно брошенная на пол, словно хозяйственный пакет.

Вероника подняла её и проверила подклад, провела по нему ладонью. Он был целым. Да и, действительно, Гарик вряд ли бы стал шариться в ней, разгребая завалы из всякого мусора, который она сама периодически безжалостно отправляла на помойку, когда сумку невозможно уже было закрыть.

Вероника вышла на балкон.

Солнце взошло и теперь красным блином взбиралось всё выше над домами, заменявшими горизонт. С двенадцатого этажа гостиницы весь центр города был как на ладони. Вон окна её дома, вон рынок. "Быть может, пока я ходила, "гость" стоял здесь и следил за мной?! — подумала Вероника, облокотившись локтями о деревянную обшивку бетонного барьера балкона. — Впрочем, какая разница!"

Дверь в номер щелкнула, запираясь.

-Нам сейчас позавтракать принесут! — сообщил ей Гарик.

-Платить тоже мне?! — поинтересовалась девушка.

-Все расходы — твои! А как же?! Я же гость! — заулыбался армянин.

-Да уж, точно "гость"! — согласилась Вероника. — Ты меня ебать будешь до завтрака или после?! — осведомилась она, подбоченившись.

Её вопрос повернул мысли Гарика в другое русло — она это видела — он просто возбудил его. Импульс похоти, страсти отскочил как мячик для игры в пинг-понг от его астрального тела и больно кольнул Веронику, вернувшись словно бумеранг. В ней тоже что-то зардело.

"Зачем я это спрашиваю?!" — испуганно удивилась Вероника. Ей вовсе не хотелось задавать армяну такого вопроса, но она, а вернее, её подружка, которой понравилось бурное и ошеломительное ночное отдирание старой плесени забвения, не спрашивая своей хозяйки, хочет она этого или не хочет, нагло провоцировала обладателя члена на вторжение.

-А что? — удивился Гарик, поправляя постель, на которой он успел, видимо, вздремнуть.

-Да так, ничего! Интересуюсь, чтобы знать свои планы на бу-ду-ще-е! — выделила Вероника последнее слово.

"Что я делаю?! Что я делаю?! — неслось у Вероники в голове. — Я же сама, как последняя шлюха напрашиваюсь на то, чтобы меня нанизали на кукан!"

Гарик присел на кровать:

-Слушай, милая, иди сюда! — позвал он её.

Вероника подчинилась. Гарик посадил её на колени, обнял за талию.

-Ну! — съязвила Вероника. — Мы прямо как влюблённые!

Что-то внутри неё уже горело. Какое-то ледяное пламя бушевало в теле, доставляя нестерпимый холод. Ей хотелось — она вдруг поймала себя на этой мысли — чтобы Гарик бил её, причинял ей боль, страдание, от которого, как ей казалось, тело её согреется.

Это было похоже на помешательство! Такого с ней никогда прежде не случалось! Но теперь ей хотелось этого!

Внутри был холод, тело стыло, и нестерпимое желание, чтобы её положили на кровать, вторгались во все её дыры, какие только у неё есть горячим мужским членом, согревая, прогоняя прочь эту внутреннюю нестерпимую стужу, обволакивало её сознание пеленою оцепенения.

Это было странно, дико, непонятно её мятущейся душе, которая просто сгорала от нестерпимого жара стыда и позора, в то время как её тело сгорало от такого же нестерпимого ледяного холода. Ей было бесконечно стыдно за себя, за своё состояние, в котором она вдруг оказалась. Она не хотела этого. Она бы убежала прямо сейчас прочь отсюда, подальше от этого маньяка, забилась бы в какой-нибудь уголок вселенной и там бы пережидала бы эту бурю. Но тело требовало, желало, хотело экзекуции! Оно каким-то своим мозжечком мечтало, чтобы его положили на живот и лупили по бесчувственной заднице, оживляя её, толстенным и широким ремнём, пока она не зардеется полосами от прилива крови, пока не оживет, наконец. А потом бы в неё и в подружку вонзали длинные горячие мечи, и лёд внутри плавился бы, растекался по телу жгучей водой блаженства.

"Я схожу с ума! — призналась себе Вероника. — Я просто схожу с ума!"

Ей стало страшно. Если так пойдёт и дальше, если не прекратится это сумасшествие, то она скоро всё в жизни променяет на то, чтобы её только "драли как сучку"! Она этого не хотела. Но что-то внутри, называемое страстью, просто толкало её к этому. И она подчинялась, как подчиняется булыжник притяжению Земли и падает из далёкого космоса на неё, сгорая в её ауре-атмосфере...

-А может быть! — усмехнулся Гарик, привлекая её к себе ближе. — Почему бы и нет?!

-Ну, — она, сделав над собой неимоверное усилие, попыталась слегка отстраниться, но руки Гарика были тверды и по-прежнему держали её близко, так, как хотели. Она ещё сопротивлялась своему дикому необузданному ледяному пламени внутри, хотя понимала, что уже проиграла, но оттягивала момент расплаты за поражение, заставляя мозг вести перепалку с мужчиной. — Хотя бы потому, что ты меня поимел по полной программе и в финансах, и в постели! Ты мне доллары как поменял?! Если бы нормально поменял, то я бы сама спокойно до дома добралась бы, без твоих услуг!

-Ну, может, потому так и поменял! — согласился Гарик.

-Ах, вон, какие мы дальновидные! — воскликнула Вероника. Она уже не отпихивалась. Внутри неё всё уже было решено в пользу её подружки. Сидеть на коленях было тепло и приятно, и она разрешила себе больше не сопротивляться: "Всё равно выебет, зачем напрягаться! Раз уж пошла масть — так пошла!" По инерции она ещё что-то говорила, хотя ей самой это уже было всё равно, не важно. — Только любовью в этом и не пахнет!

-Тебе не пахнет! — Гарик запустил ей руку под кофту снизу, нащупал лифчик и проник в него, стал ей мять грудь. "Началось! — подумала Вероника, испытывая внутри себя долгожданное блаженство от прикосновений. Теперь ей хотелось просто раскрыться как цветку, вывернуться навзничь, наизнанку, чтобы с неё пили её благоуханный нектар пчёлы, делая своё дело, соблюдая обычай Земли, которому подчинялись все и доставляя ей тепло, радость и блаженство. — А мне ещё как пахнет! Я бы, будь добреньким, тебя бы ни за что не получил! А тут ты — моя, и никуда не денешься!

-У тебя руки холодные! — сказала она, со стыдом чувствуя, что её подлое тело так и тает в руках Гарика. Нужно было прикладывать огромные усилия, чтобы сопротивляться его ласкам, чтобы выпростнуть из его объятий. Это было всё равно тому, как если бы она сейчас захотела оторваться от грешной Земли, выпростнуть из объятий притяжения и улететь прочь в космос, где легко и свободно, и нет тяжести и брена существования. Но сил у неё больше не было. Она так устала сопротивляться даже не ему, а себе, своему телу, своей страсти, своему желанию, ледяному огню, бушующему в ней и требующему, чтобы его подавили, уничтожили, растоптали...

-Ты меня растоптал! — пожаловалась Вероника, вся, млея, но, стараясь не показывать, что уже готова ко всему. — Ты хоть понимаешь, что растоптал меня! Я не знаю, как я буду жить дальше! В кого я превратилась?!

На самом деле ей было всё равно, что будет когда-то дальше. Главное было сейчас, и она только изображала, что сопротивляется этому.

-Всё будет у тебя хорошо! — Гарик тоже говорил что-то лишь бы сказать.

Она уже лежала на постели с задранной юбкой и кофтой, с полуспущенными колготками, и сама стремилась теперь избавиться от пут одежды.

"Что же я делаю, дура?!!" — был последний сознательный упрёк Вероники самой себе прежде, чем волна страсти окончательно, с головой захлестнула её, и дальше она уже воспринимала всё, как в бреду, как в лихорадке. То, что она делала дальше, то, что с ней делал дальше мужик, воспринималось теперь, как какой-то фантасмагорический эротический сон, в котором можно всё, потому что стыд не действует в запретной для него зоне сновидений.

Вероника горела, она бушевала, как пламя, она сама теперь была, как этот ледяной огонь, поглощающий тепло, жар мужского начала, по которому так изголодалась, которого так не доставало внутри. Ей хотелось, чтобы этот жар поселился в ней навсегда, чтобы внутри больше никогда не было этого ледяного холода, чтобы больше ей никогда не приходилось так жаждать вторжения, быть самодостаточной. И она готова была заплатить за это цену своей страсти, она готова была делать теперь всё, что скажет ей её страсть, всё, что захочет теперь страсть горячего мужского огня, обвивающего языки её ледяного пламени.

Она готова была слиться с этим пламенем, срастись с ним, окунуться в него полностью и позволить ему окунуться в себя, и больше никогда не разлучаться, быть единым целым, погасить свою ледяную страсть жаркой мужской страстью и погасить её, стать единым целым с нулевой температурой, с нулевым импульсом желаний навсегда.

Языки её обжигающего льдом голубого огня закручивались вокруг вторгающихся в неё жарких испепеляющих оранжевых языков чуждого мужского пламени, образуя длинные крученые жгуты, которые всё больше и напряжённее скручивались, истончая друг друга, а потом лопались, взрывались, разлетаясь на миллионы крошечных пузырьков блаженства, иголками вонзавшихся в плоть. Но уже новые языки пламени продолжали ту же пляску, выполняли ту же программу, исполняли тот же танец страсти, через секунду так же разлетаясь и освобождая место новым танцорам.

Гарик что-то говорил ей, орудуя с её телом так, как и вчера. Он то ли нахваливал её, то ли ругал, то ли кричал. Но она не слышала его. Она прорывалась к реальности сквозь эти бушующие языки пламени, скручивающиеся, взрывающиеся, ударяющие по ней волнами оргазма, и не могла прорваться. Они окружали её своим страстным хороводом. Словно она была прима-балерина в кругу этих пылких голубовато-оранжевых пар, которые откуда-то из ниоткуда прибывали, прибывали и прибывали, кружась, скручиваясь, взрываясь в своём диком танце и сжимая своё кольцо вокруг неё всё плотнее, не давая ей уже и места для танца. Она просто задыхалась от их бесконечных разрывов, от этих миллионов маленьких брызгов, больно вонзающихся в её плоть. Ей казалось, что она сейчас вот-вот выпорхнет от невыносимой боли блаженства из своего тела и унесётся прочь, оставив этих сумасшедших танцоров одних, что ещё секунда, ещё полсекунды, ею больше не хватит, чтобы выносить это дальше! Она просто кончиться, иссякнет!

Вероника разразилась диким воем, сотрясшим, как ей показалось всё здание. От этого исторжения звука должна была рухнуть башня гостиницы, площадь, сама Земля — так ей показалось. Ей хотелось разорвать весь мир пополам, как испорченный и ненужный листок бумаги, скомкать его и вышвырнуть вон. Ничего не должно было после этого продолжаться! Ничего! Существование всего сущего на этом должно было прекратиться...

Она кончила, едва не потеряв сознание, и затихла.

В дверь номера кто-то настойчиво и давно уже долбил кулаком: наверное, это был завтрак.

Глава 15.

"Вероника! Ты стала потаскухой!" — корила себя девушка.

Она стояла на балконе двенадцатого этажа гостиницы и смотрела на раскинувшийся перед ней родной город, такой прекрасный и теперь такой чужой. Словно она в нём никогда и не жила, а только приехала непонятно зачем из Москвы с армяном — таксистом, чтобы как последняя шлюха по три раза в день отдаваться ему теперь в номере люкс провинциальной гостиницы.

"Кто я теперь?! Что со мной стало?! — спрашивала себя девушка, пытаясь зацепиться сознанием за отвесную скалу реальности, проносившуюся мимо неё в её свободном падении, которое должно было закончиться больно и страшно: а как ещё бывает, когда падаешь с бешеной высоты? — только так.

Всё так стремительно менялось в её жизни! Её последние надежды на то, что всё вернётся в прежнее, спокойное, беззаботное, размеренное русло, так отчаянно возносились мимо, куда-то вверх, навсегда становясь недосягаемыми, что голова кружилась, и ей казалось, что она вот-вот упадёт с балкона вниз, на площадь. Ей так хотелось, чтобы весь кошмар, происходящий с ней, вдруг лопнул, как мыльный пузырь, и оказалось бы, что это всего-навсего был лишь дурной сон.

"А, может быть, и к лучшему, если вдруг я действительно упаду? — думала об этом Вероника. — В самом деле, вдруг я сплю?! И это прыжок, это падение будет просто поводом проснуться! Ведь это не может происходить со мной на самом деле! Всё так нелепо, мерзко, так непривычно! Нет то, что со мной происходит, может быть только во сне. Тогда почему он не кончается? Может быть, сейчас, когда кружится голова, а меня тянет вниз с балкона, и наступает его развязка, поэтому упасть — всего лишь повод его закончить?! Нет, это не реальность! Это сон! Сон!!!"

-Милая, иди сюда! — донеслось до неё откуда-то из ниоткуда. — Не держи балкон открытым — холодно!

Вероника словно очнулась, посмотрела на себя, как бы привыкая к тому, что она видит.

Она стояла босиком и нагишом на ковровой дорожке, которой был застелен бетонный пол балкона, укутавшись в простыню, и не чувствовала холода, который был вокруг. Сколько она так стояла? Минуту? Час? Вечность?

Человек, говорят, ко всему привыкает, вот и она привыкла стоять здесь, как статуя, не чувствуя ни холода, ни стыда, которым горела её смятённая душа — ничего. Теперь она была просто статуя, как та девочка на фонтане, при входе в центральный парк отдыха, которую иные, шутя, называли последней девственницей города. Да, лучше бы она была той девочкой, и сидела бы на том пустом, осушенном корыте фонтана, не ведая ни стыда, от которого сейчас сгорала, не перед кем-то — перед собой, ни смятения, которое не давало ей понять, как жить дальше.

Да и как понять, когда тебя "дерут как сучку" по три раза в день, и это, кажется, продлиться целую вечность.

Шёл третий день, как она поменяла деньги на рынке. С тех пор Вероника больше не покидала этот номер. Даже еду им приносили сюда. Гарик доставал из кармана её коричневого пальто, лазая как к себе, толстыми пачками карбованцы и отдавал их посыльному из ресторана, что находился в цоколе гостиницы.

Несмотря на то, что администраторша предупредила её, что после двенадцати в номере не должно быть посторонних, этот запрет почему-то не срабатывал, и её не выгоняли из гостиницы уже третий день.

Вероника настолько одурела от происходящего с ней, что уже даже не одевалась. Она так и ходила, в чём мать родила по номеру, укрываясь, если становилось прохладно, простынёй или одеялом. Видели ли служащие гостиницы, что она в номере, — не видели, её это уже не интересовало: жизнь всё равно мчалась, как сошедший с ума скорый поезд, куда-то под откос, где ждал тупик, крах и смерть... если только всё вокруг не было сном.

Иногда, в такие минуты, как сейчас, ей казалось, что, если она закроет глаза, напряжётся, что-то сделает со своими мыслями, то всё вокруг изменится, лопнет, как пузырь, перестанет быть, как и не было, исчезнет в никуда, туда, куда исчезают все сны. Но она не знала, что нужно сделать, когда сильно зажмуришься, чтобы это случилось, как всё это прекратить, и это тяготило и томило её дух. Её душа, измученная этим кошмаром, просто остолбенела внутри, словно отрешилась от всего происходящего, и не воспринимала его никак совершенно.

Гарик то ли насиловал, то ли соблазнял её так, что она сама загоралась похотью, по три-четыре раза на день, и от этого нескончаемого секс-отпуска "гостя" она была полностью вымотана и опустошена. Вероника уже даже не могла дать себе отчёт, что она теперь думает о себе, об армянах, о сексе — какое-то оцепенение сковало её мысли, и она просто существовала, как биоробот, реагируя только на внешние раздражители: душа её не подавала никаких признаков своего присутствия.

-Сегодня среда! — сказал Гарик, когда Вероника подчинилась его окрику, зашла в номер и закрыла балконную дверь. — Давай иди в город! Ищи деньги! Сто долларов! Ты не забыла?!

-Нет! — Вероника даже не обрадовалась, что он её отпускает. Она словно зомби стала собираться, не испытывая никаких эмоций.

-Сумку оставь в номере! — предупредил Гарик, когда она хотела её взять с собой.

Он то ли что-то подозревал о содержимом этой сумки, то ли просто обладал какой-то весьма тонкой проницательностью и завидной интуицией.

На улице было малолюдно, хотя и было время обеда. Вероника шла по Сотне, словно приходя в себя потихоньку от оцепенения, в котором пребывала последнее время. Мысли понемногу запускались, и она начинала соображать, что ей делать.

Чтобы куда-то прийти, надо знать, куда направляешься. И для этого надо было поставить себе цель, наметить ориентиры для её достижения.

Вероника зашла в своё прежде любимое кафе "Снежинка", взяла чашку кофе и, сев за столик в углу пустого зала, стала раздумывать, с чего начать возвращаться к нормальному течению жизни.

"Надо найти Гвоздя! Забрать у него ключи от дома! Тогда у меня появиться хоть какой-то вариант! Может быть, Гвоздь и Фикса, если их встречу, помогут мне избавиться от армяна?! — рассуждала девушка, лишь прихлёбывая потихоньку горячий напиток. — Но что я им скажу? Кто это, и почему они его должны убрать? А если вылезет наружу всё моё приключение с этим армяшкой! Кого волнует, по чьей воле это случилось?! Главное, что это произошло! Тогда прохода не будет от похотливых ублюдков, и моя жизнь в родном городе навсегда превратится в ад! Буду вести себя тихо — Гарик-то уедет и всё, как и не было ничего! Только бы администраторша гостиницы и горничные не разнесли по городу как сороки на хвосте! Да, город маленький! Вероника вспомнила давние слова наставления одной своей подружки, как та предупреждала её, когда она ещё ходила в девичестве, что в этом городе все спят под одним одеялом! И если всё это блядство, в которое она окунулась, как в ушат с дерьмом, вылезет наружу, то ей уж точно не отмыться — жизнь измениться навсегда и не в лучшую для неё сторону!"

Она бы даже не стала теперь просить никого, чтобы расправились с Гариком. Той прежней злобы, с которой она мечтала, как сама примет участие в расправе на армяном, уже не было. Она иссякла. Устала быть, будто съела зубы. Нет, она не стала относиться к Гарику лучше ни на йоту. Просто эмоции уступили место реальности, боль и обида притупились, она к ним словно привыкла и смирилась со своей какой-то странной участью, которая, в конце концов, должна была кончиться. Теперь она только и ждала, когда всё это тихо прекратится, сойдёт на нет. Ей осталось потерпеть четыре дня. Полсрока уже прошло, и это радовало, вселяло надежду, что и остальное время пройдёт также, пусть и трудно, мучительно медленно, но минует.

Вероника знала, какими мерзкими качествами обладают слухи в маленьком городе, но втайне всё же опасалась только одного, того, что по возвращению в Москву таксист сдаст её Саиду. И это заставляло теперь её хладнокровно, безжалостно, но лихорадочно и безуспешно раздумывать о том, как этого не допустить. Впрочем, иногда она соглашалась с тем, что если бы Саиду действительно было нужно её найти, то он разыскал бы её и без Гарика.

Слухи, которые могли разнестись по городу, о её недельном пребывании в гостинице, были, конечно, неприятны и даже в некотором смысле вредны. Но это были только слухи, которые можно было пресечь. Она знала, как это сделать: достаточно было вести себя так, чтобы комар носу не подточил, чтобы никто, руководствуясь услышанным, не мог всё же нырнуть к ней под юбку и, обломавшись, рассказал бы и другим, что это неправда.

А вот Саид в далёкой теперь Москве был реальностью, управлять которой у неё не было никакой возможности. Жить со знанием того, что однажды он может снова возникнуть в её жизни, было равносильно тому, как сидеть под дамокловым мечом: привыкнуть к этому было невозможно, избавиться от этого тоже. Конечно, можно было уехать куда-нибудь в другое место, чтобы никто не знал, где её искать. Но она не хотела больше никогда покидать свой родной город, который казался ей теперь самым лучшим на свете.

"Нет, вряд ли он пойдёт к Саиду! — рассуждала Вероника. — Ему совершенно не нужно светиться в этой истории, поскольку Саид может и ему предъявить за помощь в побеге. Ведь вылезет же, если начнёт что-то против меня! В конце концов, неизвестно, может быть, чеченцы уже и приезжали по мою душу? Я ведь всё это время не дома живу — в гостинице, инкогнито!"

Размышляя так, Вероника всё-таки решила, что она сильно сгущает краски, переоценивает возможности чеченцев и их желание в её поимке. Скорее всего, о ней уже и думать забыли! Ну, сели в поезд, но это по горячим следам было! А теперь что? Вряд ли они поедут в другую теперь, как выяснилось, страну, за тысячу километров, разыскивать беглянку, которая задолжала пару-тройку тысчонок баксов. Для Москвы — это мизер! В Москве масштаб денег совершенно другой!

Чем больше она думала о произошедшем с ней, тем более странным ей казалось, что чеченцы вообще погнались за ней. Хотя, конечно, если знать, куда человек в Москве может удрать, то его догонять будут. Но чтобы на Украину за ним ехать — наверное, это чересчур!

Кружение мыслей в её приходящей в себя голове снова вернуло Веронику к Гарику, который увязался за ней, прилип, словно банный лист, обобрал её, как мог и надругался над ней, как над женщиной.

Да, он не насиловал её в обыденном понимании смысла этого слова. Он умело распалял её желание, а иногда даже она сама как-то подвигала его к этому, испытывая тоску по той острой, жгучей усладе, которую он научил её испытывать. Но прежде он вторгся в её святая святых! И это требовало отмщения! Она ненавидела его за это!

В кафе вошёл парень, направился к стойке. Вероника отвлеклась от своих мыслей, обуревающих её голову, и обратила на него внимание. Кроме неё, это был единственный, посетитель кафе, и он, к тому же, показался ей знакомым.

"Так и есть!" — обрадовалась Вероника:

-Гвоздь! — заорала она на весь зал так, что сама устыдилась своего буйного душевного порыва. Видно что-то внутри неё настолько исстрадалось, что больше не могло выносить прежнее течение событий и хваталось за любую встречную соломинку. — Гвоздь!

Это действительно был Гвоздев. Услышав дикие вопли, раздающиеся в пустом, как ему казалось помещении кафе, зовущие его по имени, он обернулся, дико, словно испуганно озираясь по сторонам: откуда так истошно вопят, — и, окинув глазами зал, остановил свой взгляд на угловом столике, за которым, как забившийся в уголок от испуга ребёнок, сидела Вероника, вся какая-то не такая, как обычно, взъерошенная, точно прибитая или потасканная жизнью.

Гвоздь слегка откинул в приветствии назад голову, поднял вверх руку, как-то натянуто, словно не искренне, а по регламенту происходящего, улыбнулся и, поменяв резко направление движения, направился к ней.

-О, здорово! А ты здесь чего?! — удивился он, подойдя к её столику.

-Не видишь, кофе пью! — улыбнулась Вероника. Она была так рада встрече с Гвоздевым, что с трудом могла это скрывать, словно старого и доброго приятеля увидела, хотя Гвоздь был просто человеком Бегемота и с ней практически не общался. Но теперь она надеялась, что у них получится какой-то деловой контакт. — С ног сбилась тебя искать! У тебя ж ключи от Жориной квартиры!

-Ну и что?! — удивился Гвоздь.

-Ну, как что?! — тоже удивилась Вероника. — Я ж в ней ключи от своей квартиры оставила! Домой не могу попасть! Да и, вообще, я, насколько, понимаю, хозяйка теперь и того, и другого!

-Ну, и где ж ты всё это время обитала?! — спросил её Гвоздев, как-то странно, словно требуя отчёта.

-В смысле?! — не поняла Вероника, но радостную улыбку с её лица смахнуло какое-то нехорошее подозрение.

-Да в прямом смысле! — уточнил Гвоздь. — Я ещё три дня назад Циню видел. Он сказал, что тебе доллары на рынке менял — сто единиц, по курсу сорок! Видишь, я всё про тебя знаю, кроме одного, где ты шарахалась!

Веронике стало не по себе. Настроение испортилось.

-Ну, я ж перед тобой отчитываться не должна! — возмутилась она.

-Да нет, подруга! Ошибаешься! — ответил Гвоздев. — Ладно, я сейчас себе что-нибудь возьму перекусить и подойду! И давай, пересаживайся из этого угла в место куда-нибудь поприличнее! Тебе что-нибудь взять?!

-Салатик какой-нибудь! — попросила Вероника, почувствовав лёгкий голод.

Пока Гвоздев делал заказ, её всю трясло, как от озноба. Что-то недоброе было в словах, во всём поведении Гвоздя. Она не могла понять, что ей может угрожать ещё, но чувствовала нутром какой-то неприятный и серьёзный подвох.

Гвоздь повернулся к ней, увидел, что она по-прежнему сидит в углу, и кивком головы напомнил ей, что он просил пересесть.

Вероника опомнилась и перескочила поближе, усевшись у огромного окна витрины, в которую было хорошо видно идущих на вечернюю службу в Петропавловский собор прихожан православного храма. Теперь их было значительно больше, чем прежде, и Вероника не могла понять, то ли это от того, что развалился коммунизм, то ли от того, что развалился Союз.

Гвоздь подсел за столик напротив неё, принёс несколько тарелок с едой. Следом подскочила официантка и поставила на столик ещё несколько блюд. Гвоздев подвинул ей салат:

-Ешь. Угощайся!

-Спасибо! — поблагодарила Вероника и стала потихоньку наклёвывать угощение. Она была почему-то страшно голодна, хотя утром поела в гостинице, но не хотела показывать этого.

Снова вернулась к столику официантка, принесла две небольшие хрустальные стопочки и графинчик рябиновой настойки.

-Будешь? — спросил Гвоздь. Вероника отрицательно покачала головой. — А зря! Ну, я, на всякий случай, налью!

Он разлил по стопочкам рубиновый напиток:

-Ну, за встречу!

Вероника сидела, глядя на него, гвоздь взглядом показал на стопку и на неё, чтобы присоединялась. Она немного помедлила, но всё же протянула руку, оправдываясь перед собой, что ей действительно надо снять стресс.

Честно говоря, Вероника думала, что первым делом, когда всё закончится, напьётся, как свинья. Закроется в квартире и напьётся! Иначе у неё просто сядут нервы. Но ничего ещё не закончилось. Однако она разрешила себе немного расслабиться.

Гвоздь опрокинул стопочку, потом принялся за украинский борщ.

Вероника немного посидела, но повторила за ним.

Жгучий, но приятный, со вкусом свойственным только этому напитку, произведённому на местном спиртзаводе, огонь растёкся по её телу, наполняя все его члены теплом, а голову лёгким хмелем.

Гвоздь налил ещё.

-Больше не буду! — предупредила Вероника.

-Давай-давай, помогай! — приказал он. — Я за рулём больше трёхсот не пью!

Вероника выпила ещё, чувствуя, что пьянеет, и вместе с тем, её тревоги отходят куда-то, отлетают, словно в сторону.

-Так ты где шарахаешься третий день? — снова поинтересовался Гвоздь.

-Да что ты привязался: где была, где была? — отмахнулась Вероника.

-Подцепила что ль кого?! — съехидничал он.

-Да, вот в моём-то положении только кого-то и подцепить осталось! — возмутилась девушка.

-А какое у тебя положение?! Ты вдова, при бабках, при квартире...

-При каких бабках, при какой квартире?!

-Ну, Бегемот же тебе квартиру подарил? Подарил!

-А бабки какие?!

-Ну, не знаю! Может, заначка осталась!

-Да я с Москвы пустая приехала, как барабан!

-Где ночевала три дня?

-Слушай! — подвыпившая Вероника осмелела, отошла от своего пришибленного состояния. — Я тебе не жена, чтобы отчитываться! Ты не Бегемот!

-Да, — согласился Гвоздев, — я не Бегемот, но поскольку его нет, ты мне теперь будешь докладываться обо всех своих происшествиях, ясно?!

-Это почему же? — Вероника следила, как Гвоздь подливает ещё сумской рябиновой, ожидая, когда тот закончит и предложит выпить.

-Да потому, что теперь я душеприказчик твоего покойного супруга.

Он подал ей в руку стопку, они чокнулись.

-Это кто так решил?! — удивилась Вероника, отхлёбывая настойку, как компот.

-Люди!

-Какие такие люди?!

-Большие. Скоро будет сходняк, на котором окончательно всё определится. Ну, Бегемота квартира и всё прочее, скорее всего, в общаг отойдут. А насчёт твоей квартиры — всё будет зависеть от меня.

-Это почему же?! — Вероника допила стопку, налила ещё и выпила снова, даже не дожидаясь приглашения.

-Да потому, что, я же сказал тебе — назначен его душеприказчиком. Будешь имя своего супруга позорить — квартиру у тебя заберут.

-Да это что такое! — Вероника пьяно ударила кулаком по столу. — Как заберут?! Кто?! На каком основании?!

-А на таком, что будешь себя недостойно имени вдовы вора в законе вести — всё! Будешь лишена всех благ!

-Жора Бегетов, между прочим, мне эту квартиру подарил! На свадьбу! — воскликнула Вероника.

-Вот о чём и речь! Веди себя, значит, достойно его имени! — не унимался Гвоздь.

-А я что? Делаю что-то не то?

-Вот я и спрашиваю, где три дня была эти?

-Во все дыры пердолилась, как последняя сука! — бросила ему в лицо она, чувствуя, что совсем опьянела. — Ты мне лучше от квартиры моей ключи дай, чтобы я не ночевала, где попало!

-Так, а что сразу не зашла, как приехала? — Гвоздь полез в карман, сделал вид, что там пошарился, потом добавил. — О, дома забыл! У Бегемота! Поехали!

Вероника ещё не успела ничего сообразить, как он решительно встал из-за столика, подхватил её под ручку и поволок прочь из кафе, словно она была уже в стадии "готовченко"

-Ты меня куда? — поинтересовалась она, безуспешно пытаясь сдержать натиск.

-За ключами! — сообщил Гвоздь.

Он провёл её по сотне до собора. Здесь за углом здания, где заканчивалась пешеходная зона, стояла его новенькая "Ауди".

-Видала! — с гордостью бросил Гвоздь кивком головы на бирюзовую иномарку.

-Видала! — равнодушно согласилась Вероника. — Я гляжу, прибарахлился ты! За чей только счёт?!

-Так машины в Питере толкнул, таксо! — он усадил Веронику в машину. — Мы с Бегемотом одно дело разбадяжили. Я тачки толкнул, а хозяина уже нет! ну, я как полагается, в общаг часть отвалил, а часть — вот, по совету друзей, что называется!

Спустя минуту они уже мчались по извилистым улицам. Гвоздь с удовольствием давил на газ, а Вероника только смотрела в окно.

"Наверное, сейчас в постель потащит! — с пьяным равнодушием думала она, глядя на проносящихся мимо людей, здания, машины, ларьки. — А иначе, зачем напоил! Душеприказчик! Ну, точно всё к этому идёт!"

-Ну, и рассказывай, где же ты была-то три дня?! — снова переспросил Гвоздев.

-Я же сказала: пердолилась во все дыры, какие только есть в моём теле! — её забавляло, что можно язвить, отвечая правду, и это не будет восприниматься, как правда.

-Зачем так отвечаешь?! — обиделся Гвоздь.

-А зачем спрашиваешь?! Душеприказчик хренов! — Вероника вдруг поняла, кто виноват во всех её проблемах. Она вдруг не на шутку разозлилась. — Ты бы лучше за мной в Москву приехал! Душеприказчик! Тогда бы и спрашивать не надо было! Да и у меня, вдовы вора в законе, проблем бы не было!

-А какие у тебя проблемы?! — поинтересовался он, заворачивая в знакомый двор Бегемотова дома. — Слышал, Циня обмолвился, что ты кого-то убрать просила!..

-Вот Циндренко, вот трепло! — возмутилась Вероника. — Что за мужики пошли?! Хуже баб! Да, Гвоздь, у меня проблемы, и, оказывается, они все происходят от тебя! Ты, какого хрена за мной в Москву не приехал?!

Вероника произнесла это с такой неподдельной злостью, что Гвоздь, притормозив у подъезда, даже опешил:

-Но, но, но! Поосторожнее на поворотах! У нас условлено было...

Веронике казалось, что будь у неё сейчас пистолет, она бы с диким удовольствием выпустила в него всю обойму, утешив свою неизбывную обиду и унижение.

-Тогда попробуй, сучёнок, ещё раз спросить, где я была три дня! — предупредила Вероника, чувствуя за собой моральное право так говорить с человеком, старшим себя по возрасту.

Глава 17.

Нет, Вероника не вцепилась бы в наглую самодовольную, ставшую холёной и разъевшейся рожу человека, который на её горе тоже неплохо поднажился. Возможно было, да нет даже, было точно, что машина, на которой он её сейчас привёз к дому, где была личная квартира её покойного супруга, куплена на деньги, которые Гвоздь должен был отдать Бегемоту, а, значит, теперь, получается, — ей. И с квартирой, с общаком, со всей этой дрянью, этой лапшой, что ей навешал на уши Гвоздь, было всё то же самое. Очень даже вероятно, что сказанное Гвоздевым вилами на воде писано. Кто-то просто её разводил, забирая то, что плохо лежит, и пользуясь её неосведомлённостью.

Вероника вдруг почувствовала в себе какую-то внутреннюю силу, уверенность в своей правоте: "Нет, я не позволю себя ебать, кому ни попадя! Я не такая! Я буду всех иметь, кого захочу!"

От последней фразы Гвоздь опешил, и долго сидел в одной позе, словно замер, доставая ключ из замка зажигания. Это был вызов, и он обдумывал, как на него среагировать. Веронике, хотя она и была пьяна, было хорошо видно, как он старается определить правильное направление своего дальнейшего поведения в отношении неё: от этого зависело, кто из них окажется в дальнейшем на коне. Она пожалела, что выпила, и это мешало соображать быстро и хладнокровно, и принимать точные решения. Но она была полна решимости идти теперь в наступление и не давать Гвоздю и минуты опомниться и прийти в себя:

-Ты вот сейчас меня на квартиру к Бегемоту привёз! Думаешь, я не знаю, зачем?! Чтобы уложить в постель! Ключи гони быстро!

-Какие ключи?! — Гвоздь попытался опомниться от натиска, которого совершенно не ожидал.

-Обыкновенные! Ключи от моей квартиры!

-Ну, сейчас, я поднимусь!..

-Гвоздь! Они у тебя в кармане! Я видела в кафе! — Вероника нагло врала, продолжая яростную атаку. — Доставай живо! Или мне что тебя, обыскивать?!

Гвоздь, видимо, запамятовал, что он в кафе из кармана ничего не доставал, — "Внимательнее надо быть!" — усмехнулась про себя Вероника, — и полез в карман, достал ключи.

-Вот видишь, говнюк! — Вероника цапнула их как кошка. — Думаешь, что очень хитрый! Что ты сейчас меня на квартире моего покойного мужа оттрахаешь, а потом покажешь какую-нибудь видеозапись на сходняке и скажешь: "Да она сучка, ебётся со всеми подряд! Я её сам ёб, вот, смотрите!" Во тебе! — Вероника сунула под нос Гвоздю дулю с таким страстным порывом, что заехала ему в лицо, и у Гвоздя, как у сопляка, потекла кровь.

Голова Гвоздева отлетела назад и ударилась о стекло.

Это была кульминация короткой и внезапной стычки. Теперь надо было предъявлять "душеприказчику" обоснованную вину или "съезжать с базара" и ждать контратаки!

Да, если бы она не запачкалась в Москве! Если бы не притащила на хвосте в город таксиста-армяна, который уже три дня имел её, как хотел, "во все дыры" в гостинице! Если бы она повела себя мужественно и прошла через все московские козни, какими бы они страшными не были, сама, она бы сейчас могла предъявить! Раз Гвоздь назвался теперь душеприказчиком её покойного супруга, то она бы сейчас отыгралась на нём на все сто! И не только на нём! Она бы пошла на сходняк и предъявила всем ворам, что её бросили в Москве, оставили один на один с "чехами", с московскими бандитами! Да, это не их территория, и в Москве свои порядки, но они должны были помочь ей! Её должны были вытащить! Она не сама в Москву подалась, а с Бегемотом, по его делам! А поскольку он отстёгивал в "общак", то они должны были выручить её из беды!

Мысли эти пронеслись в голове Вероники с быстротой пули, и только сейчас она поняла, как ей надо было себя вести в Москве, чтобы можно было так поступить. Возможно, что ей пришлось бы несладко, возможно даже, что её убили бы! Но!.. Но если бы она осталась жива во всей этой заварухе и приехала бы в город сама, то она сейчас или тогда, когда бы вернулась, в любое время, могла бы предъявить всем ворам города счёт на оплату! Её бросили! Да она не была блатной, но она была женой вора в законе! Да, её считали пацанкой и не относились к ней серьёзно! Но!.. Но они должны были ответить за всё!

Гвоздь пихнул её кулаком в грудь, контратака началась.

-Скажи спасибо, что я баб не бью! — сказал он, вытирая из-под носа юшку. — Я бы тебе сейчас показал! Ты что думаешь, крутая что ли?! Да кто ты такая?! Бегемот тебя подобрал под забором! Смотри-ка!..

Вероника собиралась содрать с Гвоздя ещё сто долларов "за обиду" — она чувствовала, что он "при бабках", но момент был упущен, и атака захлебнулась: противник опомнился от ошеломляющего натиска и пришёл в себя, и теперь надо было выдержать встречный удар, а лучше — ретироваться, чтобы всё как следует обдумать: на пьяную голову соображать было трудно. Мозги постоянно начинали думать не о том, о чём надо.

Был ещё третий путь: пойти на попятную, примириться, подлизаться, попросить помощи. Но это был скользкий и опасный путь. Здесь можно было дать слабину, и всё бы тогда обернулось против неё. На него было лучше не ступать! Но Вероника, вдруг, сама не понимая зачем, что подвигло её на этот шаг, свернула именно на эту скользкую дорожку, чувствуя, как теряет свои позиции:

-Ладно, Гвоздь, не злись! Дай мне сто долларов или двести!

У Гвоздя глаза округлились. Он перестал вытирать кровь из-под носа, и она стала капать ему на джинсы.

-А может, сразу косяк отвалить?! — ухмыльнулся он, зло насупившись.

"Да, когда речь идёт о бабках, все стервенеют прямо на глазах!" — подумала Вероника.

-Можешь и косяк! — согласилась Вероника. — Чем больше, в общем, тем лучше! Ты за мной в Москву не приехал, мне пришлось в долги влазить, добираться самой!..

-Это твои проблемы! — перебил её бандит.

-Я понимаю, что мои! Но душеприказчик Бегемота-то — ты! Вот ты и должен был их решать! Поэтому с тебя отступные! Я же много не прошу! Слушай, давай, действительно, косарь, и мы расстаемся друзьями! — Вероника снова незаметно стала напирать, перешла в атаку.

Глаза у Гвоздева продолжали расширяться.

-Да ты знаешь, что такое по нынешним временам косарь?! — возмутился он. — Это сорок пять миллионов карбованцев!

-Я не спрашиваю тебя, сколько это! — подняла указательный палец Вероника. — Я говорю: "Дай!", и, кстати, не надо мне считать бабло по кидаловскому курсу, по нему всё равно деньги не меняют! Ладно, давай-давай, раскошеливайся! Я знаю, что бабки у тебя есть! И это деньги моего покойного супруга, душеприказчиком которого тебя назначили! Кстати кто?!

-Не твоё дело! — Гвоздь снова стал вытирать кровь из-под носа, увидел, что она накапала на джинсы, выматерился, достал носовой платок и стал оттирать, слюнявя его.

-Не моё дело?! — удивилась Вероника. — Это что же получается, я приехала с Москвы без копья в кармане, три дня домой попасть не могу, а мне душеприказчик Бегемота косарь не даёт с его денег на мелкие расходы?! Так что ли получается?! — Вероника чувствовала, что она входит в какую-то новую роль, и ей это нравилось! "А ведь, действительно, эта мразь должна мне деньги моего мужа отстегнуть на жизнь!" — вдруг пронеслось у неё в голове. — Когда там у вас сходняк?! Я на него хочу попасть! Хочу посмотреть, как вы там бабло моего покойного супруга делить будете! Что в общак пойдёт, что кто растащить попытается!

-Да ты кто такая?! — удивился Гвоздь, перестав оттирать кровь и подняв на неё глаза в неподдельном изумлении. — Тебя и на порог не пустят! Ты не из блатных! Туда только тузам доступ!

-А я жена одного из этих тузов, которого убили в Москве! — закричала на него Вероника так, что, наверное, слышно было и на улице. — И я имею право смотреть, как вы меня попытаетесь раздеть и оставить без всего!

Она вдруг остервенела. Ей действительно захотелось ударить Гвоздя чем-нибудь тяжёлым или пристрелить его, как собаку. Вероника бросилась на него, не понимая сама толком, что делает:

-Бабки гони! Живо!

-Ты что думаешь, что я их с собой ношу?! — возмутился Гвоздь, отбиваясь от наседавшей девчонки. — Пойдём в хату, я тебе отдам!

Вероника почувствовала подвох, прекратив нападать:

-Неси сюда! Я подожду!

Она не сомневалась, что в квартире Гвоздь поведёт себя по-другому. Возможно, что у него действительно всё готово для съёмки порносцены.

-Ничего я выносить не буду! — отрезал Гвоздь. — Хочешь, чтобы отвалил бабла — айда в хату! Нет — иди пустая!

Это, конечно же, был шанс, шанс как прорваться в дамки, так и "опуститься ниже плинтуса". Было рискованно доверяться Гвоздю: кто знает, что у него на уме. Ведь то, что предположила Вероника, был всего лишь один из множества вариантов его поведения. В конце концов, за ней оставалась целая квартира, а, может быть и две, если Вероника поведёт себя в дальнейшем правильно. Да вообще, неизвестно ещё, что, в самом деле, причиталось ей от дел покойного супруга. Об этом она задумалась только сейчас, когда её надоумил Гвоздь, заведя разговор на квартирную тему. До этого она даже как-то никогда и не размышляла о том, что Бегемоту, конечно же, принадлежало в городе гораздо больше, чем две квартиры.

Вероника почему-то вспомнила недавнюю сцену на вещевом рынке, когда стодолларовая купюра стремительно помчалась прочь от мужика. Она просто видела теперь, как её пытаются надуть таким же отработанным способом. Всё шло к этому: её хотели развести, оставить пустой и нищей, такой же, как она была до замужества.

"Ну, уж — дудки!" — со злобой подумала Вероника. Теперь она была вдова вора в законе и с момента встречи с Гвоздем хотела получить всё, причитающееся ей, сполна! Но как? Она даже не знала, с чего начать! Ей нужен был совет! Но кто мог его дать, быстро, правильно и не желая её надуть? Она должна была действовать решительно, но осторожно, так, чтобы не ошибиться и не потерять всё, как тот мужик стодолларовую купюру. Это было похоже на хождение по канату над пропастью с завязанными глазами и без страховки: малейший неверный шаг и — прощай!

Вероника понимала, что для ведения этой игры за и на бабки у неё должны быть какие-то существенные рычаги влияния. Сейчас она давила только гонором, возникшим из её обиды и злости, совершенно на ровном месте. Это был всего лишь муляж, толкни который, да просто дунь на него, — и он упадёт, опрокинется и обнажит всю её незащищённую наготу.

"На пантах далеко не уедешь! — справедливо решила она. — Но где взять рычаги?!"

В качестве рычага, в таком случае, хорошо бы сгодился чей-нибудь увесистый член, какого-нибудь крутого городского туза. Но где его взять? Как на него выйти? Никто её туда по доброй воле не приведёт. Да ещё надо было бы, чтобы этому тузу сдалось её защищать, отстаивать её интересы.

"Под кого ляжет, под тем и будешь! — Вероника понимала, что второго такого Бегемота ей судьба не предоставит. Он и то был просто случайностью, незапланированным подарком судьбы, который достался ей только потому, что она была строптива и упряма, и не то чтобы под него стелиться — близко его к себе не подпускала до самой свадьбы. — Да, надо было беречь Бегемота, как зеницу ока, и лелеять, как самый дорогой бриллиант!"

Связаться с Гвоздём? Лечь под эту наглую шестёрку, которая уже определила судьбу её имущества, как общаковского, при этом приворовав себе, наверное, с половину?! Обойдётся! Свяжись с шестёркой — и выше шестёровских шлюх и подружек уже не поднимешься! Тем более этот парень был так ненадёжен! От него так и сквозило подляной! Он мог предать в любую минуту, которую сочтёт для этого удобной! Вот и сейчас! Зачем он звал её в квартиру?! Изнасиловать и изобразить из этого, что она под него легла, а потом показать на сходняке, что эта шлюха не достойна владеть деньгами Бегемота, и давайте-ка заберём всё это в "общак", в том числе, и квартиру, в которой сейчас эта шлюшка живёт. Она её не достойна!

"А может быть! — Веронику осенила стремительная догадка, которая заставила даже её протрезветь. — Может быть, Гвоздь собирается меня там просто убить?!"

Это открытие показалось Веронике страшным, и она глянула на Гвоздя совершенно другими глазами.

А что? Нет человека — нет проблем! Всё перейдёт в "общак"! При этом и Гвоздь перехватит себе львиную долю прежнего Жориного богатства. И не надо насиловать, не надо ничего снимать, напрягаться, ждать сходняка! Всё враз решится! Бегемота нет, раз — и жены его, Вероники Бегетовой, нет! Всё теперь колхозное, всё теперь общаковское! Можно брать, пока есть, сколько хочешь!

Да-а! Вот это открытие!

От волнения Веронику прошиб холодный пот: "Чем дальше в лес, тем толще партизаны!"

-А что это ты меня так настойчиво в квартиру тащишь?! — зло спросила Вероника.

Гвоздев ничего не ответил, насуплено продолжая вытирать кровь с брюк.

-Так, — даю тебе пять минут, чтобы ты вынес мне косарь баксов, а ещё лучше — сорок пять миллионов карбованцев!

-Нету у меня столько! — ответил Гвоздь.

-Ладно, говори, когда у вас сходняк, и я пошла! — Вероника открыла дверцу машины и остановилась, уже наполовину высунувшись на улицу и как бы ожидая ответа, но Гвоздь молчал. — Ладно, у других узнаю! В любом случае, что ты меня с бабками кинул, я найду людей, кому сказать!

-Ладно, погоди! — Гвоздь вышел из машины и уже направился, было, к подъезду, но остановился, вернулся, подошёл к машине со стороны Вероники. — Как-то странно, что ты не хочешь в квартиру зайти?! Твоя же ведь...

-Как-то странно, что ты меня так усиленно в неё тащишь! — парировала она. — Моя, но живёшь-то там ты!

-И что?! — удивился Гвоздь.

-Времена нынче неспокойные! — Вероника посмотрела на часы. — Я жду ещё четыре минуты, а потом просто ухожу!

Гвоздь исчез в подъезде и через три минуты появился снова, протягивая Веронике почтовый конверт.

-Сколько здесь? — поинтересовалась она.

-Как просила — косарь! — отозвался Гвоздь.

-А если бы два попросила? — Вероника приоткрыла конверт, пересчитывая "зелёные".

-Слушай! Не наглей! — разозлился Гвоздь. — Простые люди и за год такие бабки не заработают, какие я тебе отдал, а ты...

-Ну, мы же не простые люди! — Вероника была довольна всем, что произошло, внутри её просто распирало от радости, и она едва сдерживалась, чтобы эта радость не прорвалась наружу, строя из себя обиду.

-Ты не блатная! — подвёл итог Гвоздь. — Всё! Бабки, получила?! До свидания!

-Постой! — Вероника повернула ноги, поставила их в салон. Наглость её росла с каждой минутой. — Отвези меня к драмтеатру, к моей квартире!

-Ну, ни фига себе! Бегетова! У тебя точно борзометр зашкалил! — возмутился Гвоздев. — Ты теперь при бабле! Езжай на таксо!

-Ну, Гвоздев! Ну, по старой дружбе! — она стала дурашливо, словно заигрывая с ним, уговаривать его, дёргая за брючину, на которую накапало крови: хорошее настроение скрыть всё же не удалось.

Гвоздев медленно направился на водительское место.

-А сколько по нынешним временам стоит человека убить! — спросила Вероника, когда они выехали со двора.

-Смотря кого! — ответил Гвоздь. — Циня говорил, что ты его об этом спрашивала...

-Давай заедем куда-нибудь, посидим, поговорим! — предложила Вероника.

Гвоздев скорчил кривую ухмылку, сильно выпучив губы:

-Ну, давай!

Они проскочили до центрального дома связи, свернули с площади, поднялись по горбатой улочке почти наверх. Гвоздев притормозил, заехав на обочину.

-В какой идём?! — поинтересовался он.

Здесь, на небольшом крохотном пятачке было сразу четыре бара, входы в которые были совсем рядом друг от друга.

-"Под фонарём"! — выбрала Вероника.

Народу у баров было столько, что казалось, здесь празднуют какое-то торжество. Внутри тоже было не протолкнуться.

Гвоздь подошёл к бармену, что-то шепнул ему на ухо, указывая то на зал, то на Веронику. Тот кивнул, попросив присмотреть за стойкой официантку, прошёл в зал, направился к столику, который стоял в уютной арке-кабинке, вход в которую был обвит лианами с вьющимися побегами плюща поверх. Там за столиком на двоих сидела какая-то парочка.

-Извините, — обратился к ним бармен, — но этот столик был заказан! Разве официантка вас не предупредила?!

-Да-да, — согласился бородатый, интеллигентный мужчина, — мы сейчас.

Через минуту Вероника с гвоздем сидели на их местах.

-Ты растёшь! — покивала головой Вероника.

-А то ж! — согласился Гвоздь, довольный комплиментом. — Этот столик всегда зарезервирован для таких персон, как я! — похвастался он. — И так в каждом баре города!

Принесли коньяк, кальян и кофе.

-Чур, угощаешь ты! — предложил ей Гвоздев. — Ты же теперь при бабках!

-Да я не против. Только у меня баксы, а как же их поменять!

-Запросто! — Гвоздь свистнул официанта.

Тот подошёл, Гвоздь стал что-то говорить ему на ухо, одновременно показывая Веронике жестом, чтобы гнала сотню.

-По какому курсу поменяют? — поинтересовалась Вероника, когда официант с её стодолларовой банкнотой удалился.

-Сорок три! — сказал Гвоздь. — Три мои!

-Валяй! — махнула рукой Вероника.

-Ну, так о чём ты хотела поговорить-то? — спросил Гвоздь, потягивая кальян.

-Об убийстве! — сказала Вероника, наблюдая пристально за реакцией собеседника.

Тот и усом не повёл:

-Это я слышал! Конкретно! Кого убрать надо?!

Девушка задумалась: "Свести всё на шутку? Сказать "тебя" или "меня"? но так шутить было опасно, зачем лишний раз давать повод размышлять на эту тему!" С другой стороны, делать заказ — раскрывать карты. Играть надо было осторожно.

Вероника вдруг вспомнила Саида, и это определило её решение.

-Есть человек! Не местный! Ты возьмёшься?! — поинтересовалась Вероника.

-Не-е, я в Москву не поеду! — сразу замахал руками Гвоздь. — Мне и тут хорошо!

-Да я его с собой привезла! — сказала девушка.

-О как! — удивился Гвоздь. — Кто такой?!

-Да, человек один!

-Не темни! Что за человек?! Чем дышит!? — Вероника не раскрывала карты, и Гвоздь занервничал. — Я просто так на мокруху не пойду!

-Как просто так?! — не поняла Вероника.

-Кто такой-то?! Тем более — с Москвы! Блатной?!

-Да, как сказать... В общем-то, и нет. Хотя связи у него с блатными имеются! Я зову его просто — "гость". Сколько ты хочешь?!

-А чё он сделал-то?!

-Да, старые грехи! — Вероника темнила.

-Да, какие старые грехи! Что ты гонишь! — возмутился Гвоздь. — Откуда у тебя в Москве старые грехи?!.. что бабки задолжала?

-Задолжала! — согласилась Вероника. — Только не ему! Он как посыльный за ними приехал! Я ему обещала найти!

-А-а! Вот ты чего бабло дерёшь, как бешенная! — догадался Гвоздь.

-Да это копейки по сравнению с моим долгом! — отмахнулась от него рукой Вероника.

-Копейки?! — удивился Гвоздь. — Сколько же за тобой?

-Сто косых! — Вероника назвала сумму с потолка, чтобы впечатлить Гвоздя.

-Сто косых?! — он едва не подавился дымом из кальяна. — Да ты соображаешь, сколько это бабла?! Где ж ты столько задолжала?!

-Ну, всё тебе скажи! — так что, берёшься?

-Ну, давай! — пожал плечами, словно договаривался о чём-то обыденном, Гвоздь. — Сделаем так! Когда он будет уезжать, ты позвонишь мне, скажешь, что заказываешь такси. Я за ним приеду. Ну, а дальше — дело техники!

Посидев ещё немного "Под фонарём", они вышли из кафе на улицу

-Ты только сначала рассчитайся! — предложи ей Гвоздь, подходя к машине. — Я уберу "гостя", но это тебе будет дорого стоить!

-Сколько? — с готовностью поинтересовалась Вероника.

Они уже сели в машину, но Гвоздь все молчал, делая вид, что занят выруливанием с парковки назад, вниз с горы, потом, когда развернулись и подъехали к перекрёстку, наконец, произнёс, сказав, словно прострочив из пулемёта:

-Бабки мне сейчас не нужны! Поэтому будешь отдавать пиздой! — он глянул на Веронику, просто опешившую от такого заявления, словно оценивая реакцию на слова.

-Слушай, Гвоздев, я в шоке! — произнесла она спустя минуту, когда они уже пролетели центр города и свернули, не доезжая моста через Псёл на дорогу, огибающую городской драмтеатр.

-Не, ну а ты чё думаешь?! Тебе убери "гостя", да ещё за бесплатно?! Я чё за просто так на мокруху должен идти, да?!

-Почему бесплатно?! — удивилась Вероника. — Я же согласна заплатить!

-Ну, вот и плати! — согласился Гвоздь. — Год буду тебя иметь, когда захочу, согласна?!

Вероника не могла поверить в то, что слышит это от Гвоздева:

-Слушай! Я же в трауре! Я же вдова Бегемота, Гвоздь! Ты посмотри, сколько вокруг девок красивых, ладных! Наш город ими напичкан просто — пройти нельзя! Ты же их пачками можешь иметь, Гвоздь!

-Ну, как хочешь! — пыл Гвоздева немного поостыл. — Это моё условие! Нет — так нет! Вероника тяжело вздохнула. Творилось что-то невообразимое. Мужики вокруг неё словно с ума посходили. Каждый норовил ей присунуть.

-Дай, подумаю! — попросила Вероника, пытаясь осознать новое предложение.

-Ну, думай скорее! — Гвоздь резко затормозил у её подъезда. — Найдёшь, если что!

Глава 19.

Наконец-то Вероника была дома.

Она зашла в просторный коридор своей огромной квартиры, закрыв за собой стальную дверь на лестничную клетку.

-Боже, как хорошо-то! — Вероника бросила из рук всё на пол, скинула туфли и принялась бегать по комнатам и прыгать от счастья, разбрасывая, словно цветы, салютами вверх, под потолок, доллары и те миллионы карбованцев, на которые в кафе сменяли сотню. — Боже, как хорошо-то!

Только теперь она поняла, как соскучилась по своей квартире в центре родного города. Нет, в самом деле, ей не надо было никакой Москвы! Да, и ничего другого вообще! Ничего, кроме этого города, никакого другого, пусть самого лучшего в мире... для других! Но для неё! Её город был ей милее всех остальных на свете! Это была правда! Правда! Правда! Здесь она родилась, здесь она выросла, здесь она была счастлива.

Вот и теперь, оказавшись в своей родной квартире, она просто взрывалась от вырвавшегося на волю счастья.

"Мой город — самый любимый на свете! Я люблю тебя! — кричала Вероника во весь голос, и эхо отзывалось по всем комнатам её огромной квартиры. — Я люблю тебя!"

Её радости, её восторгу, вдруг вырвавшимся наружу из долгого плена отрешённости и тоски, не было предела. Только теперь Вероника почувствовала, что вернулась в свой город, в свою квартиру, домой. Только теперь появилось ощущение защищённости, которого лишили её полностью последние дни пребывания в Москве.

Вероника прыгала, хлопала в ладоши так, что они все раскраснелись и были похожи на два пульсирующих от прилива крови толстых блина, выбегала на большой балкон, смотрела на людей, прогуливающихся праздно и безмятежно по площади перед драмтеатром, вокруг огромного квадратного бассейна фонтана, что-то кричала им, словно пьяная, и снова забегала в квартиру и носилась по ней снова, как скаковая лошадь, производя при этом какие-то дикие, визжащие и ликующие звуки, вся исходя буйной энергией бесконечной радости и безбрежного восторга.

Да нет, она не была будто пьяная!

Вероника забежала на кухню, открыла огромный холодильник, извлекла из него бутылку шампанского, открыла, откупорила пробку.

Брют брызнул шипучей пеной на кафельный пол кухни. Вероника едва не поскользнулась, захохотав, как ребёнок. Она отхлебнула из горлышка холодного, жгучего шампанского, а остальное вылила на себя сверху, устроив душ за двадцать баксов.

Ей показалось этого мало! Она достала ещё бутылку! Растрясла её в руке так, что едва отвернула, слегка освободила проволочную рамку, удерживавшую корковую пробку, как та с диким хлопком полетела вверх, в потолок, ударилась об него и отскочила куда-то в огромный, просторный коридор квартиры, как мячик для пинг-понга. Пенная струя, словно из пламегасителя пожарной машины, толстым стволом выстрелила кверху и рассыпалась, не достав до потолка, зонтообразным дождём из огромных, шипящих, разлетающихся на мелкие брызги капель, окативших Веронику с ног до головы.

Как она ждала этого момента!

Она даже не подозревала, как она ждала этого момента! Она, оказывается всё время, всё то долгое, нескончаемое время, в которое с ней происходило всякое непонятное дерьмо, только и жила ожиданием того, когда, наконец, войдёт в свою квартиру, подаренную мужем на свадьбу, которую успела полюбить, когда останется одна, а все неприятности, страхи, погони, угрозы, разговоры, все вторжения и попытки вторжения в её жемчужно-опаловое тело, все те подонки, которые поганили её чистую искрящуюся, как бриллиантовое колье, жизнь, будут вовне, за стальной дверью её квартиры. И никто из них не посмеет сюда проникнуть.

Она порой даже не верила, что этот момент когда-нибудь наступит! Иногда ей казалось, что её странствия мимо дома не закончатся никогда.

Теперь же она ощущала себя, как рак-отшельник, нашедший свою старую прочную и надёжную раковину, в которой ему ничего теперь, как и прежде, не было страшно. Нет, она чувствовала себя даже лучше, словно в какой-то крепости. Это была её роскошная и уютная крепость, которая берегла теперь свою молодую и красивую хозяйку от всех превратностей и угроз жизни.

"Мой дом — моя крепость! — Вероника чувствовала восторг и защищённость, радость и умиротворение прекрасного и счастливого конца страшного пути. — Никто не переступит порог моего дома! Никто!"

Она снова забежала на кухню. Буйство радости ещё не улеглось. Оно торжествовало в её душе. Она открыла новую бутылку шампанского, налила в конусообразный фужер — шампанку, стоящий на высоком и узком, словно барная стойка, столике, выдвинутом из кухонной стенки, освещаемом круглыми галогеновыми лампочками точечной подсветки, вделанными в нависающий над ним такой же узкий выдвижной потолок с никелированными рюмкодержателями, хотела присесть на высокий барный вращающийся кожаный стул-табурет, но не удержалась, поскользнулась на огромной, янтарной, шипучей луже брюта, разлитой по нежно-розовому, персиковому полу, и упала в неё.

Даваясь от смеха над своей неуклюжестью, счастливая, она принялась кататься по кухне, а потом, поднялась, сбросила с себя всю одежку, оставшись голой, и топтала её, глядя, как та намокает, пропитывается шампанским.

Ей захотелось как-то отблагодарить судьбу за те чувства, которые она сейчас испытывала, за то неизмеримое ничем счастье, в которое она вдруг окунулась. Вероника схватила из ванной огромный таз для белья и стала нагребать разбросанные в коридоре карбованцы, затем выбежала на балкон и принялась с какими-то радостными воплями разбрасывать их вокруг, на улицу, что-то пьяно крича людям, находившимся на площади.

Сначала на неё никто не обращал внимания. Однако когда полетели с балкона, словно густая, плотная стая воробьёв, порхающие в разные стороны и вращающиеся бумажки, народ стал присматриваться, что там происходит. Вскоре всё пространство вокруг балкона, на котором что-то кричала голая девчонка, было заполнено листопадом из бумажных полосок, словно конфетти из хлопушки крутящихся и танцующих друг с другом в медленном падении. Сначала было похоже, что это какие-то дети выбросили с балкона фантики и обёртки от конфет, которые некоторые из них имеют привычку собирать и коллекционировать, вдруг по какой-то причине надоевшие им или их родителям. Но когда карбованцы, сброшенными с девятого этажа, широким веером стали падать на землю вокруг многоэтажного дома, посыпались на площадь, на крышу находящегося перед ним магазина, застревая на деревьях, улетая прочь, уносимые порывами ветра, в народе сделалось движение и заметное оживление. Не каждый день, тем более, сейчас, когда всё вокруг рушилось и валилось, можно было наблюдать, как кто-нибудь радует толпу кружащими хороводы дензнаками, сыплющимися с неба, как манна небесная.

Вскоре это происшествие привлекло огромную толпу народа, вдруг образовавшуюся, словно из ниоткуда под домом. Люди давились, с азартом прыгали, стараясь первыми поймать вращающиеся пропеллерами, порхающие в воздухе, как беззаботные мотыльки, купюры, толкали друг друга, подбирая то, что успело упасть на выложенную плиткой площадь, смотрели вверх, на голую девчонку с тазом на балконе, что-то пьяно орущую и одаривающую народ щедрым дожём карбованцев.

В баре Веронике дали за доллары какие-то мелкие купюры — те, что были в кассе, — целый мешок — и теперь она беззаботно и весело сеяла их по ветру, стремясь, чтобы они заполонили собой всё пространство вокруг балкона.

Народ вошёл в раж. Внизу происходило какое-то столпотворение. Люди просто сходили с ума. Они орали: "Ещё! Ещё!", бегали за улетающими по ветру прочь банкнотами, отталкивали друг друга от упавших на землю денег и просто откровенно дрались. Кто был проворен, мог бы набрать себе здесь денег с месячную зарплату.

Карбованцы в тазике кончились. Последние купюры, кружась и вращаясь, подлетели к толпе и исчезли в выныривающих из неё одна выше другой руках. Денежный листопад закончился так же неожиданно, как и начался. Толпа народа стояла внизу и ждала продолжения, задрав головы вверх, словно голодные дети, ожидающие корки хлеба с барского стола.

-Я вас всех люблю! — заорала Вероника, подпрыгивая, тряся голыми грудями и махая тазом.

В ответ с улицы ей что-то закричали, снизу до неё доносились какие-то вопли одобрения, призыва, удивления и даже скабрезные шутки, и это придавало её восторгу и буйству радости ещё больше энергии. Со всех сторон людского моря внизу слышалось: "Ещё! Давай ещё!.. Ещё!"

Но Вероника поостыла, в прямом смысле почувствовав, что на улице весьма прохладно.

Вернувшись с холодного балкона в тёплую квартиру, она, наконец, ощутила, что радость успокаивается. Буйство угасало.

Вероника теперь чувствовала, что порядком набралась.

Она прошла в коридор, где в длинном шкафу-купе прихожей было встроено огромное, до потолка, зеркало и стала рассматривать в него своё нагое тело.

Оно было прекрасно! Наверное, не было никого на свете, кому бы её тело нравилось больше, чем ей самой. Оно всегда поражало, привораживало, восхищало и даже возбуждало её, как будто она смотрела на него глазами мужчины.

Но теперь к этому восторгу примешалась какая-то горечь. Она присела на высокий табурет, поставив его напротив зеркала, развела ноги и стала рассматривать своё лоно, разводя руками припухшие, словно воспалённые, большие срамные губы.

Она внимательно осматривала клитор с маленькой пимпочкой мочеиспускательного отверстия, малые срамные губы, устье влагалища, разводила его пальцами, заглядывая, насколько возможно было внутрь, стараясь разглядеть там какую-то особенную нечистоту, грязь насилия, такую же, какую она ощущала сейчас в душе. Результаты осмотра удручали. Все части конструкции её лона казались ей теперь больными, были нездорового густо-красного цвета. Вероника прекрасно знала, — ещё бы ей не знать! — какими они должны были быть, как они выглядели прежде: опаловые, нежно-розовые, глянцевые, словно внутренняя поверхность морской раковины, гармонично переходящие в тона всего остального тела. Но теперь они, в самом деле, выглядели воспалёнными.

"Да, подружка! Досталось тебе! — посочувствовала сама себе Вероника. — Прежде с тобой такой мерзости не случалось! Надеюсь, что больше этого не повториться! А ведь этот урод мог меня каким-нибудь "веником" заразить! Скотина чурекская!"

Одна только мысль о том, что её ненаглядная подружка могла теперь стать пристанищем какой-нибудь мерзкой венерической заразы, и ей вдруг придётся с другими неудачницами посещать кожно-венерологический диспансер, сдавать анализы, проходить унизительные осмотры, принимать лекарства и уколы, чувствовать себя то ли подопытным кроликом, на котором решили провести опыты, то ли мерзкой шлюшкой, на которую сами врачи и врачихи бросают косые, одновременно сочувствующие и осуждающие взгляды, привела её в ошеломление.

Надо было посмотреть, что творилось ещё с задним проходом, который всегда прежде был зоной табу для сексуальных отношений.

Она легла на кожаную поверхность круглой табуретки животом вниз, повернувшись задом к зеркалу и, завернув голову, стала внимательно изучать свой анус, широко разводя пальцами в стороны ягодицы. Казалось, быть может, в самом деле, только казалось, что в сморщенном устье ануса она видит какие-то красноватые трещины и порывы слизистой.

Никогда прежде в её задний проход ничего не входило! Когда этот армян нагло пихал в него свои пальцы, а потом свой толстый член, Веронике казалось, что он порвал ей всё то место, где тонкая, собравшаяся в гармошку слизистая переходила плавно и незаметно в кожу промежности. И только теперь, оказавшись дома, когда она была одна, и ей никто не мешал, Вероника могла, наконец, внимательно, впервые за всё последнее время, заняться изучением последствий трёхдневной сексуальной экзекуции.

Она почувствовала, как её всю начало трясти от нервного перевозбуждения. Тело дрожало словно от возмущения произошедшим надругательством над собой.

Вероника, вся трясясь будто от озноба, направилась в ванну. Она вдруг почувствовала себя грязной, как свинья, и ей захотелось отмыться. Но самую главную грязь, ту, что осталась в её душе, отмыть в ванной было невозможно! И Веронику беспокоило, как избавиться от этой, душевной грязи.

Она включила воду и стала набирать в огромную ванну воды, вылив туда целый пузырёк какого-то дорогущего американского средства, которое ей как-то продала подружка, состоящая в какой-то сетевой компании-секте. Этого пузырька, по заверением продавщицы, должно было хватить на несколько сотен ванн, но Вероника вылила его сейчас целиком.

Из ванны огромным облаком, распространяя благоухание, полезла розоватая пена с такой силой, что через минуту самой ванны под её горой не было видно.

Вероника, наконец, почувствовала, что теперь сможет отмыть с себя грязь последних дней, успокоить свои воспалённые органы, которые прежде не знали подобного обращения и были заботливо оберегаемы хозяйкой, как самое большое её сокровище, смыть с них нечистоту насильственного и нежеланного вторжения.

Она снова прошла на кухню, стараясь, чтобы не споткнуться, идти по мокрому полу семенящим шагом, взяла с барного столика фужер-шампанку с колыхающимся янтарным напитком, извлекла из холодильника ещё одну бутылку, прихватила пару плиток горького шоколада и со всем этим направилась в ванную комнату.

Здесь пена уже высилась, как айсберг, скрыв под собой саму огромную, круглую раковину ванны. Вероника вошла в эту розоватую шипящую, расступающуюся перед ней гору из пены и опустилась, держа высоко в руках бутылку, шоколад и шампанку, вниз, в набравшуюся до краёв водой огромную ракушку, которой не было видно из-за пены.

Благоухание дорогого средства для ванной, приятная горячая вода, уют родной ванной комнаты окружили Веронику. Она раздвинула пену и поставила фужер и бутылку на плоскую выемку-полочку в стенке ванны над водой, положила рядом шоколад.

Едва она убрала руку, как пена, продолжающая, не переставая, лезть из воды, скрыла это всё от взгляда Вероники, как и всё остальное вокруг. Она задрала голову, посмотрела вверх, и ей показалось, что пена достигла уже потолка, заполнила всю белоснежную ванную комнату без остатка и стала теперь через щель под дверью просачиваться в коридор.

"Да! — согласилась Вероника. — Надо было послушать подругу!"

Но всё же она была в своей ванной комнате, в привычной ванне. Она была дома! Как долго, как мучительно долго она мечтала забраться в тёплую, даже горячую ванну, приехав домой! Никакие московские номера люкс с их казённой роскошью не могли заменить тепла и уюта этой домашней родной ванной.

"А-а-ах!" — Вероника съехала, словно с горки, с уступа ванны в её глубокую часть, занимавшую половину чаши ванны, окунувшись с головой в горячую, пузырящуюся розовой пеной, шипящую, приятную воду.

Некоторое время она была под водой, задержав дыхание и заткнув нос. Было слышно, как вода с шумом льётся в ванну из крана, как шипят вокруг пузырьки американского средства для ванной, продолжая генерировать пену, как плещутся, бьют по поверхности воды её ножки.

"Какое блаженство!" — она не могла даже впитать в себя, удержать в своём сознании все те ощущения комфорта, прелести, чистоты, счастья, умиротворения и блаженства, которые поступали к ней отовсюду, от всей той окружающей обстановки, в которой она теперь пребывала.

Это было ни с чем не сравнимо! Она словно заново родилась, и теперь купалась в этом светлом и радостном ощущении гармонии тела, души и духа.

Вероника вынырнула на поверхность, вздохнула и не громко, чтобы не прогнать резкими звуками, но сильно, чтобы снова почувствовать, что это ей не сниться, произнесла: "Боже мой! Как хорошо! Как хорошо!"

Это было всё, что теперь требовалось ей для счастья. И этого было достаточно! Сегодня, сейчас, сию минуту, она была счастлива. Она находилась в том состоянии эйфории, которое можно было бы назвать, пользуясь английским, "happy end", и теперь решила, что приложит все усилия для того, чтобы обеспечить себе такую жизнь в дальнейшем навсегда.

Она купалась и плавала по ванной, ныряла, садилась на акриловую выемку-скамейку в корпусе чаши, пила шампанское, ела горький чёрный шоколад и чувствовала себя на седьмом небе от счастья.

Ей не хотелось больше ни о чём думать, ни о Гарике, ни о Саиде, ни о Гвозде. Все её проблемы куда-то отлетели. Она прогнала их прочь, оставшись наедине со своей квартирой с горячей и уютной ванной, с бокалом шампанского и плиткой шоколада.

Если бы ей сейчас предложили провести так остаток жизни, то она, скорее всего, согласилась бы, не раздумывая.

Пена, уносимая потоком воды в верхнее сливное отверстие ванны, начала постепенно спадать, хотя в ванне по-прежнему происходила её генерация. Вероника взяла мочалку, закрыла, наконец, воду в кране и стала оттирать себя, с особой тщательностью прикладывая усилия к промежности между анусом и влагалищем, старательно оттирая от невидимой, но ощущаемой её душой нечистоты клитор, срамные губы, поросший кучерявыми пшеничного цвета волосами лобок. Она снова и снова принималась намыливать все те места, за которые хватались руки Гарика, куда входил его член, испытывая новый приступ омерзения, на этот раз к самой себе. Ей казалось, что, сколько бы она не мыла свои интимные складки, они всё равно останутся грязными.

Вместе с остатками пены стало улетучиваться и ощущение полнейшего комфорта и уюта. Чтобы как-то восполнить потерю, Вероника прошла через ванную к раковине, взяла на полочке пульт висевшего над дверью комнаты телевизора и вернулась обратно, нырнув в горячий источник блаженства.

По телевизору говорили какую-то ерунду. Теперь вещание шло только на украинском языке, и Веронику, хотя она и ощущала себя украинкой, от этого почему-то коробило: "У-у-у, теперь везде у нас будет ридна мова!"

Восторг её совершенно прошёл, пены в ванне больше не было, шампанка была пуста, брют выпит, шоколад съеден, и хотя настроение Вероники всё ещё оставалось хорошим, она уже воспринимала всё произошедшее не более чем внезапный мощный выплеск эмоций, связанный с испытанным ею стрессом. Даже то, что она выбросила на ветер несколько миллионов карбованцев на потеху толпы, воспринималось ею теперь, как несусветная глупость — на эти деньги можно было бы безбедно прожить целый год. Да и брют, вылитый на пол, стоял около сотни долларов.

"Вероника! Тебя душит жаба! Остановись!" — сказала себе девушка.

В самом деле, что теперь грустить о том, что сделано? К этому можно относиться с юмором, можно с сожалением, но от этого не измениться ничего!

Теперь мысли Вероники как-то незаметно переключились на Гарика. Он без сомнения потерял её! Вероника даже представила себе, как он сейчас беспомощно мечется по гостинице, по номеру, словно зверь в клетке, в которой ему стало тесно и неуютно, ощутив, наверное, впервые дискомфорт одиночества в чужом городе, и от души рассмеялась.

С этими мыслями она и заснула прямо в тёплой воде огромной ванной, вдруг почувствовав жуткую усталость, навалившуюся на неё, как камень, пришедшую на смену буйству чувств восторга и веселья.

Ей приснилось, что она плавает в тёплом море. В безоблачном небе, в зените высоко весит и ярко светит Солнце, одаривая весь мир своим теплом. Море бирюзовое, волшебное, каким оно всегда ей казалось, ласково плещется вокруг своими пенящимися на гальке пляжа волнами. Она лежит на мелководье на рыжем песке вперемешку с белой галькой, оперевшись о дно локтями, смотрит, как бычки поклёвывают её ноги, как ползёт между небольших камней крошечный рак-отщельник с белой завитушкой-раковиной на спине, которого то и дело переворачивает набегающая на берег лёгкая волна. Но отшельник вновь переворачивается на лапки и ползёт дальше.

Вдруг Вероника видит, что одна из волн, гонимых к берегу лёгким бризом, становится слишком большой, не такой как остальные её сёстры — мелкие и едва различимые, а высокой и даже цвета другого: тёмно-синего, угрожающего. Она удивляется происходящему, но понимает, что эта волна накроет её с головой. Вероника пытается подняться и убежать, но не может этого сделать. Тогда она набирает в лёгкие побольше воздуха и старается уцепиться за находящийся рядом в воде скользкий валун. Волна накатывается, Вероника оказывается под водой, начинает захлёбываться...

Она открыла глаза и ничего не смогла понять. Она, в самом деле, была под водой и пускала пузыри. Вероника несколько мгновений соображала, где она находится, и только потом поняла, что тонет в собственной акриловой ванне в своей квартире, уснув от усталости во время купания.

Она вынырнула, хватая ртом воздух.

Телевизор шипел белым экраном, по которому бегали тысячи серых точек — передачи закончились. Вода в ванне остыла и была довольно прохладной.

Вероника вылезла и, укутавшись в огромное махровое полотенце, пошла в спальню.

Электронные часы в коридоре над входом в кухню показывали половину четвёртого утра. Вероника нырнула в огромную двуспальную постель, устланную ещё перед отъездом в Москву красной простынёй, укрылась пуховым одеялом в таком же красном атласном пододеяльнике. Её голова утонула в огромной пуховой подушке в красной атласной наволочке, словно убаюкивая и напевая едва различимую колыбельную.

Вероника снова ощутила блаженство, но не успела на нём сосредоточиться, как погрузилась в предутренний глубокий сон. На её лице засветилась лёгкая улыбка. Ей снилось что-то хорошее.

Утром она проснулась часов в десять. Вокруг было тихо. Вероника потянулась в постели как кошка, вынырнула из неё, открыла форточку. Оттуда понеслись знакомые звуки городской обыденной жизни: шумели машины на далёкой улице, с площади доносились какие-то редкие голоса прохожих, лаяла собака, где-то визжали, играя, дети. "Жизнь возвращается в привычное русло, Вероника! Всё будет теперь хорошо!" — настраивала себя девушка на хороший лад.

Вдруг она вспомнила, что номер Гарика оплачен только до сегодняшнего дня, до двенадцати часов.

Конечно, ей можно было бы и не беспокоиться, послать этого армяна на все четыре стороны, и забыть про него навсегда, как про страшный сон. Но Вероника не собиралась отпускать его в Москву. И у неё в душе осталась ещё одна заноза, от которой она так и не смогла избавиться — месть.

Кто-то должен был ответить за то, что ни с того ни с сего её три дня насиловали, за ней гонялись по Москве чеченцы, в то время как она была совершенно ни при чём: её просто разводили на деньги!

Глава 21.

Кутаясь в махровый халат на голое тело, Вероника прошла на кухню.

Брют, разлитый во время вчерашнего восторженного буйства, уже высох, оставив мокрые, липкие пятна. Посередине кухни лежала сырая куча растоптанной одежды, впитавшая часть шампанского. Вероника ногой отпихнула её в угол, к автоматической стиральной машине, прошла к плите, зажгла газ, достала кофемолку, банку с зёрнами кофе.

Через пять минут она уже сидела за столом у окна, завтракая бутербродами из крекеров с салями, которую нашла в холодильнике. Он был забит продуктами, но большая часть их, не смотря на хранение в импортном, полностью автоматизированном, холодильном агрегате, испортилась: слишком долго они лежали.

-Как же правильно поступить? — размышляла она, вспомнив вчерашний разговор с Гвоздем. Его предложение было ещё хуже, чем, если бы просто потеряться от "гостя", и позволить Гарику уехать в Москву. Поэтому, в конце концов, Вероника решила просто купить у него пистолет.

В первый раз в жизни она пожалела, что никто не научил её убивать людей. Тогда бы она обошлась и без пистолета. "Всё-таки, убить человека руками, пусть даже чурку, наверное, очень тяжело! — думала девушка, дожёвывая последний бутерброд и поглядывая на часы, которые уже показывали начало двенадцатого. — Вот выстрелить из пистолета, наверное, гораздо проще! Поэтому мне нужен пистолет!"

Вероника прошла в коридор и набрала номер квартиры Бегемота. Гвоздь поднял трубку не сразу.

-Ал-лё! — раздался в трубке его пьяный голос.

-Это я, Гвоздь! Привет! — поздоровалась Вероника.

-Чё? Надумала?!

-Давай встретимся! — предложила она вместо ответа. — Разговор есть!

-Ну, давай, только вечером! Сейчас не могу! Головка бо-бо!

Они договорились на десять вечера в том же баре: до него пешком мимо центрального универмага Веронике было идти всего-то пять минут.

Собрав в коридоре разбросанные доллары и несколько десятков оставшихся от вчерашнего буйства купюр карбованцев, Вероника взяла с собой две сотни долларов и всю без счёта наличность в украинской валюте.

По дороге она зашла в банк, поскольку больше, во всяком случае, пока, не собиралась связываться с менялами на рынке. В обменном пункте было пустынно. Только в углу сидела какая-то в возрасте женщина.

Вероника прошла к окошку, посмотрела курс и подумала: "Двадцать пять тысяч! Карбованец уверенно девальвирует!" Она хотела достать стодолларовую купюру, чтобы обменять её, но в это время женщина, сидевшая в углу обменного пункта, подошла к ней и спросила на ухо:

-Доллары будете сдавать!

-Ну, да! — кивнула девушка.

-Давайте, я у вас куплю!

-Зачем? — удивилась Вероника. — Вы же можете купить в обменнике.

Она показала рукой на значившийся на вывеске курс продажи: "28500 крб./$ ". Женщина ухмыльнулась:

-Вы, видать, только продаёте валюту! Попробуйте купить!

-А что такое?! — удивилась Вероника.

-Да это курс так, только для вида значится. Банки доллары не продают! Только покупают!

Обменяв стодолларовую купюру на полиэтиленовый мешок с фантиками на четыре с половиной миллиона карбованцев, Вероника направилась в гостиницу.

Дежурная администраторша, уже другая, не та, что была в день их с Гариком заселения, спросила, в какой номер направляется девушка.

-А вы знаете, что этот номер через двадцать минут надо будет освободить? — поинтересовалась она.

-Знаю, знаю, — подтвердила Вероника и направилась к лифту.

-Продлевать проживание не будете? — поинтересовалась администраторша ей вдогонку.

-Нет, гость сегодня съезжает! — ответила Вероника: по поводу Гарика у неё теперь был свой план.

Она зашла в номер, широко распахнув дверь.

Гарик лежал, задрав на спинку кровати ноги в своих туфлях, и смотрел в потолок. Услышав, что кто-то входит в номер, он поднялся с кровати и обернулся, посмотреть, кто это.

-Ты где ходишь, красивая?! — спросил он, с возмущением протягивая в её сторону руку ладонью вверх, при этом, для уверенности, подбоченившись второй рукой.

-Сам знаешь — где! — Вероника прошла в номер, чувствуя себя сегодня совершенно по-другому.

Вчерашний день в городе и вечер, проведённый дома, словно придали ей жизненных сил и решимости противостоять нападкам Гарика и его сексуальным домогательствам. "Ничего больше не будет!" — решила она.

-Милая, я что сюда, диван проминать приехал?! — Гарик попытался на неё наехать.

-А правда, зачем ты сюда приехал, в самом деле?! — поинтересовалась Вероника у армяна, словно увидела его впервые.

Она не смотрела на "гостя", но просто спинным мозгом чувствовала, как у того округляются глаза, как Гарик надувается, словно чайник, готовый вот-вот взорваться, не зная, что ей ответить.

Она быстро ходила по гостиничному номеру "люкс", собирая свои вещи. В углу валялась её сумочка. Вероника подобрала её и заглянула внутрь, делая вид, что ищет что-то. Подкладка была целой. У Вероники отлегло от сердца.

Гарик схватил её сзади. Он потащил её на кровать, развернув из угла и толкая впереди себя бёдрами. Вероника почувствовала, как ей в ягодицу сквозь ткань одежды упирается его твёрдый член.

-Сволочь! — Вероника не сдержалась, каким-то образом, она вырвалась из его цепких объятий. — Хватит меня насиловать, ты, мразь армянская!

Гарик опешил от такого решительного отпора. Он стоял посреди комнаты и не знал, что делать. Наконец, он нашёл хоть какую-то зацепку:

-Ты сто долларов нашла?

Вероник достала из кармана стодолларовую купюру и швырнула ему на постель.

-А ты куда собираешься? — поинтересовался Гарик, разглядывая валюту на свет.

-Я? Я — домой! — Вероника собралась выходить из номера в коридор.

В эту минуту показалась кастелянша и спросила у армяна:

-Что сдаёте номер? Я принимать пришла.

Армян остолбенел от неожиданности.

-Я тебя внизу жду! — бросила ему Вероника и исчезла в коридоре.

Её дерзкий и рискованный план заключался теперь в том, чтобы привезти армяна к себе в квартиру и там с ним расправиться самой с помощью купленного у Гвоздя пистолета. Да, она пообещала себе вчера, что ни одна мразь не переступит порог её дома, но Гарик, в этом случае, был исключением. Она не могла позволить ему уехать в Москву и потому готова была ради этого привести его к себе домой.

-Ты же говорила, что у тебя родители дома! — сказал Гарик, когда Вероника завела его в коридор своей роскошной квартиры, огладывая изысканный интерьер. — Да и не похоже, что тут старики живут.

-Это моя квартира! — сказала Вероника, чувствуя себя хозяйкой положения, которой нечего скрывать: всё равно "гость" дальше её квартиры уже не уедет. — Мне её мой муж на свадьбу подарил!

-Шикарные апартаменты! — Гарик стал прогуливаться по просторным комнатам, оценивая новоселье. — Слушай, милая, я ребятам позвоню — пусть ещё недельку за машиной присмотрят!

-Ну, уж дудки! — ответила Вероника. — Послезавтра — ау фидер зейн, гуд бай!

Армянин ещё не освоился в роскошной обстановке и с удовольствием прохаживался по комнатам, и Вероника, пользуясь моментом, сказала:

-Я сейчас за продуктами — в холодильнике мышь повесилась! Приду вечером! Располагайся, прими ванну! В холодильнике пиво, водка, шампанское — что хочешь! Пока!

Гарик немного замешкался, потом хотел ей что-то сказать, но Вероника, затворяя стальную дверь, услышала только:

-Эй, милая...

"Сиди здесь, урод!" — подумала она, запирая квартиру: без ключа Гарик не смог бы открыть замок и выйти.

Она выскочила из подъезда и направилась пешком в центр города, на Сотню, до которой было метров двести, чтобы скоротать время до встречи с Гвоздевым в каком-нибудь кафе.

На безоблачном небе ярко светило низкое декабрьское солнце. Был лёгкий морозец, и Вероника теперь оделась по погоде: дома у неё был достаточно большой гардероб, — избавившись от допотопного коричневого пальто с песцом. На ней теперь была модная рыжая кожаная куртка и джинсы, и выглядела она просто отпадно — ей самой понравилось, когда она глянула на себя в зеркало.

Приближался Новый Год. Повсюду суетился народ, рыская по магазинам в поисках подарков. В нескольких местах на улице ставили большие новогодние ёлки.

Настроение Вероники поднималось. Жизнь налаживалась. Она была обеспечена на первое время, пока не поймёт, чем ей стоило заниматься. Вот об этом она и собиралась подумать в кафе, в одиночестве, чтобы никто не мешал. Понятно было только одно, что какой бы запас денег у неё не был, они имеют свойство заканчиваться. Нужно было обеспечить постоянный их приток.

Вероника планировала уединиться, чтобы ей никто не мешал, и подумать, как жить дальше, в "Снежинке", где в прошлый раз посетителей никого, кроме неё не было. Но там оказалось народу битком набито. "Раз на раз не приходится!" — решила она и пошла дальше, поскольку на Сотне кафе было столько, что можно было выбирать между ними целый день.

-Вероника! Привет! Это ты?! — услышала она чей-то знакомый голос.

Это была Анжела, с которой они прежде постоянно отдыхали вместе в кампании, которую ежедневно собирал Бегемот целый год, пока ему не удалось подъехать к Веронике.

-Привет! — она не знала радоваться или нет: ни с кем в её планы встречаться не входило.

-Ты в городе?! — удивилась Анжела. — Когда приехала?! Что не звонишь?! Встретились бы, потрещали о нашем, о бабьем!

Анжела потащила её в детский парк, в кафе "Сказка". Они прошли всю Сотню, площадь перед бывшим обкомом партии, мимо гостиницы, в которой ещё утром жил Гарик, перешли проспект и спустились в небольшую лощину, занятую городским детским парком. Аттракционы уже не работали, но зато несколько кафе, каток — всё функционировало. Здесь тоже устанавливали огромную новогоднюю ёлку.

Подружки заскочили в здание, в котором на нескольких этажах было пять или шесть кафе, прошли в сказку: здесь нравилось Анжелке.

Народу и здесь было много. Казалось, что всё население города решило сегодня оккупировать все имеющиеся в городе кафе.

-Ну, рассказывай, как ты? — стала интересоваться Анжела, когда, наконец, им удалось занять небольшой столик на двоих, отстояв длинную очередь за кофе и мороженным.

-Да, как я?! — Вероника пожала плечами, потупив взгляд: что она могла ей рассказать?

-Да, сочувствую тебе! Прими мои соболезнования! — участливо сказала Анжела. Вероника покивала головой, поджав губы. — Понимаю, нелегко тебе подруга! У тебя с финансами-то как?!

-Зачем спрашиваешь?! — нахмурилась Вероника. — Помочь хочешь?!

Анжела замялась. Некоторое время они молча ели мороженое, и Вероника думала: "Свалилась на мою голову!"

-Знаешь, — снова заговорила Анжела, — я тебе ведь завидовала, что ты за Бегемота замуж выскочила. Ой, сколько вокруг него баба вилось! Думала: "Ну, надо же! Чем она лучше меня?! Сиськи меньше, жопа с кулачок!" Ты, уж, извини, подруга, что я так откровенно с тобой! Думала: "Ну, что он в ней нашёл, этот дурак!" А теперь я тебе не завидую! Нисколько! Да, уж лучше быть такой, как я, чем оказаться сейчас в твоём положении...

-А что такого в моём положении?! — удивилась Вероника, даже перестав есть.

-Ну, как же, вдова вора в законе! Сложная ситуация! — будто понимая, о чём говорит, рассуждала Анжела. — Если бы ты из себя что-то представляла! Ну, там из известной в городе семьи была бы, или какие-нибудь связи у тебя в блатном мире крепкие были, ну, или хотя бы сама чем-нибудь промышляла до того, ну, типа девочек держала, салон публичный, двигала бы, толкала что-нибудь — то это да! Ты бы ещё больше сейчас стала в авторитете! А так как ты никто, — ведь, честно сказать, Бегемоту чуть ли не в глаза тыкали, на ком он жениться, то после его отхода ты стала "никто" ещё больше, понимаешь?..

Анжела внимательно посмотрела на Веронику, и, видя, что Вероника не понимает, что та ей хочет сказать, разъяснила:

-Да, тебя сейчас даже уборщицей, прежде чем взять, десять раз подумают и посоветуются кое с кем, не говоря уже про что-то большее! А в блатной мир дорога для тебя закрыта, поскольку ты не оттуда, и смерть твоего мужа не основание, чтобы тебя туда пускать, понятно?!

-Понятно! — согласилась с ней Вероника, про себя думая, когда закончится эта ненужная ей встреча и болтовня.

Впрочем, в словах Анжелы была доля правды, и она была бы полезна ей для предстоящих рассуждений об устройстве своего будущего.

-Слушай, Анжелка! Ты меня не лечи! Я и сама всё понимаю! — сказала ей Вероника и вдруг решила слегка наехать, чтобы та побыстрее от неё прыснула дальше. — Лучше помоги материально! Денег вообще нет, понимаешь?!

Услышав о просьбе помочь с финансами, Анжела резко засобиралась, вспомнив, что у неё какое-то срочное дело.

-Ну, ты звони, если что! — распрощалась с ней бывшая подруга, которая — Вероника знала это точно — не раз ныряла в постель к Бегемоту.

-Хорошо! — Вероника проводила её взглядом лохушки, от которой уплывает последняя надежда, а потом некоторое время наблюдала в окно, как та идёт по дороге парка счастливая и довольная, что встретила ту, которой она раньше дико завидовала, и над которой теперь есть повод посмеяться: она в полном дерьме.

Когда Анжела исчезла из вида, поднявшись по ступенькам лестницы, ведущей из детского парка на тротуар проспекта, Вероника, наконец, достала блокнотик, заранее припасённый для этой цели, стала подсчитывать свои финансы и планировать предстоящие расходы.

Через пару часов, она уже составила предварительный план своего дальнейшего существования. Он был гениален. Оставалось только решить несколько вопросов с бывшими подчинёнными, а также найти пути отстоять уплывающее от неё имущество своего покойного супруга. Ей казалось, что она придумала оригинальный и успешный план, который сулил ей успех и процветание. Оставалось только начать расчищать себе дорогу, и первой корягой, которую надо было убрать со своего шоссе успеха, был армян Гарик. Его надо было ликвидировать быстро и тихо. И Вероника поспешила на встречу с Гвоздевым, которая в этом плане занимала для неё ключевую роль.

Нет, она не собиралась соглашаться на его постельное предложение. Этот путь означал только одно: опуститься до уровня бандитских шлюх и потаскух, причём не самого высшего разряда. Вот тогда-то она бы уже точно не выбралась из этого болота, в которое и влазить-то не собиралась. Всё, что нужно было Веронике от Гвоздя — это пистолет. Она готова была заплатить за него хоть тысячу долларов, всю ту тысячу, которую с него сдёрнула. Это было круто. Пистолет — она слышала об этом от Бегемота — по нынешним временам можно было купить за сотни три, если он был чистый, а "палёный" — вообще, и сотни бы не стоил.

Веронике было всё равно, какой пистолет ей продаст Гвоздев. И она вполне справедливо рассчитывала на успех сделки, поскольку давала хорошую цену. За такие деньги ей пистолет продал бы любой, но, к сожалению, больше никого из блатных она близко не знала. А действовать надо было быстро, поэтому встреча с Гвоздевым была ей так важна.

Гвоздь подрулил к кафе чуть позже, чем договаривались. Он увидел ждущую его у входа Веронику и расплылся на этот раз в какой-то глупой, но щедрой улыбке.

-Опаздываешь! — показала на часы Вероника.

-Да! Есть чуток! — согласился Гвоздев, от него сильно несло перегаром.

-Не боишься ездить пьяным? — поинтересовалась Вероника, когда он, пропуская её вперёд, сделал приглашающий внутрь жест.

-А-а-а! — махнул рукой Гвоздь.

Когда Вероника проходила мимо него в двери, он сделал какой-то странный манёвр с наклоном, точно хотел её поцеловать. Она подставила руку, загородившись:

-Но-но, полегче!

Они снова заняли столик на двоих в арке, который всегда был к услугам Гвоздя.

-Знаешь, почём я сегодня сотню сбросила? — спросила Вероника, чтобы придать беседе живость и разрядить обстановку.

-Ну?! — мотнул головой Гвоздев заинтересованно.

-По сорок пять! — похвасталась девушка.

-Где это так? — удивился Гвоздев.

-А вот! — игриво ответила Вероника, давая понять: тебе скажи — тебе захочется.

-Сегодня на рынке доллар уже пятьдесят стоил! — проинформировал её Гвоздь.

-Ну, это же у кидал! — усмехнулась Вероника.

-У кидал — не у кидал, но к Новому году он до шестидесяти допрёт — я тебе обещаю!

Им принесли заказанный Гвоздевым ужин: котлеты по-киевски, графинчик рябиновой настойки, сыр с маслинами, бутерброды с чёрной икрой.

-Ну, рассказывай! — предложил ей Гвоздь, подняв налитую стопку.

-Что рассказывать? — поинтересовалась Вероника, поддержав его.

-Согласна на моё предложение?! — Гвоздь опрокинул рюмку в рот.

-Нет, Гвоздь, не согласна! — Вероника поставила свою стопку на столик. — Мне уже не надо то, что я вчера просила!

-Ах, вон как! — он принялся за котлету, но видно было, что ожидал другого ответа. — Быстро у тебя всё меняется!

-Да, мчимся вперёд, в двадцать первый век! — согласилась Вероника.

-А-а-а! — догадался Гвоздь, Веронике было заметно, что он совсем расстроился. — Ну-ну! Давай, давай!

-Гвоздь! — она слегка пригубила стопку. — Мне от тебя другое требуется!

-Что именно? — поинтересовался Гвоздев заинтригованно.

-Ты бы ввёл меня в блатной мир! — выпалила Вероника.

-Ха! — он чуть не подавился очередной стопкой рябиновой. — Да ты что, девочка! С какой стати!

-Ну, во-первых, не девочка! А, во-вторых, я же вдова Бегемота!

-Ну, и что? — удивился Гвоздь.

-Как что?! — возмутилась Вероника, давя вопросом на свой аргумент.

Гвоздь затряс головой:

-Не-е! Не канает!

-Ну, хоть познакомь меня с тем, кто на положении! — предложила Вероника.

-Слушай! — зло возмутился Гвоздь. — Ты что о себе возомнила?!

Вероника принялась за котлету, сделав паузу. Так, молча, они и ели минут десять.

-Давай выпьем! — предложила девушка. — Наливай!

Когда они подняли стопки, Вероника предложила:

-За будущее сотрудничество!

-Ха! — усмехнулся Гвоздь, но тост поддержал.

Спустя минут пять Вероника, наконец, перешла к вопросу, который на самом деле волновал её сейчас больше всего.

-Гвоздь! Мне ствол нужен! Пистолет! Любой! Можно "палёный"! Штуку гринами даю! — залпом выпалила она заученные загодя и много раз повторенные фразы.

Бандит снова чуть не подавился, на этот раз бутербродом. Он посмотрел на собеседницу, внимательно вглядываясь в её глаза и пытаясь понять, куда она клонит.

-Ну?! Продашь? — поинтересовалась Вероника.

-У меня, чё, типа лавка по стволам?! — иронично усмехнулся Гвоздь.

-Ну, я не знаю, — пожала плечам Вероника. — Но вот я из блатных кроме тебя больше никого не знаю, поэтому к тебе и обращаюсь! Штуку же даю! Ты ещё наваришься! Круто! — она надеялась, что её аргументы возымеют действие.

Гвоздь задумался. Вероника, стараясь скрыть своё волнение и крайнюю заинтересованность результатом ответа, ждала.

-Серьёзная заява! — наконец, заключил Гвоздь, зыркнув несколько раз на собеседницу исподлобья. — Ствол — вещь серьёзная! А зачем тебе?!

-Нужно! — уклончиво ответила Вероника, потом добавила. — Для самообороны!

-Типа поверил! — Гвоздь встал из-за столика, пьяно шатнувшись, сказал подошедшему официанту. — На меня запиши долг за столик! Завтра с капустой буду — отдам! — тот согласно кивнул головой, а Веронику бандит поманил на выход. — Почипполинили!

Они вышли на улицу.

-Садись в тачку! — предложил ей Гвоздь, закурив. — Ну, чё я тебе могу сказать! — продолжил он уже в машине. — Ствол тебе нужен?! Мой не подойдёт?!

Вероника сначала не поняла предложения, потом, когда они вырулили на дорогу, сказала:

-Я вполне серьёзно!

-Тебя куда? — поинтересовался Гвоздь у светофора на перекрёстке у Сотни.

-Домой! — Вероника вся напряглась в ожидании ответа.

Гвоздь проехал перекрёсток, свернул перед мостом направо, к драмтеатру.

-Ствол я тебе достану! — пообещал он. — С тебя койка!

-Вот как? — сделала вид, что удивилась Вероника: она уже чувствовала, куда тот клонит. В ней закипало какое-то бешенство: "Что всем от неё надо? Как с цепи сорвались?". — Ну, ты и скот, Гвоздь! — Вероника не смогла сдержать негодования, хотя это было совершенно ей не на руку. — Жалко моего мужа в живых нет! Он бы услышал от тебя это — пристрелил бы, как собаку!

Гвоздев молчал, сосредоточенно ведя машину по пустынной улице.

-Слушай, а что бы он с тобой сделал, останься он в живых? — наконец спросил он.

-В каком смысле? — удивилась Вероника.

-Ну, ты в Москве, что с этим поэтом в гостинице делала?! Рога ему наставляла, пока он деньги добывал?! — Гвоздь шёл в наступление.

-А ты что, свечку держал?! — возмутилась Вероника из последних сил.

-Не держал, типа, но ходят слухи...

-Заткнись, придурок, а то за базар отвечать будешь! — отрезала Вероника, чувствуя, как обстановка накаляется.

-Ты кто такая, чтобы за базар перед тобой отвечать?! — возмутился Гвоздь с пьяной злостью. — После смерти Бегемота ты просто тёлка сумская, беспородная! Твоё будущее теперь или шлюхой стать, или потаскухой! Всё!

Он резко и зло тормознул у подъезда её дома.

-Спасибо, что подвёз! — Вероника быстро открыла дверцу, не дав ему опомниться, хотя видела, что он собирается продолжать тираду, вынырнула из машины. И не успел Гвоздев вылезти следом за ней, как она уже исчезла в подъезде с кодовым замком.

"С Гвоздём на этом её отношения завершились!" — со злостью подумала Вероника, вспомнив, что дома её поджидает ещё один сексуально озабоченный джигит.

Глава 23.

Вероника тихонько открыла ключом замок и зашла в квартиру.

Повсюду горели светильники и бра. Она прошла по квартире. Гарика спал на её двуспальной кровати, развалившись поперёк. Он был голый. В углу комнаты голографический видеопроектор показывал порнофильм, который армян откопал в её дисках и видеокассетах.

"Вот удобный момент, чтобы прикончить этого ублюдка! — подумала Вероника и направилась на кухню за тесаком для разделки мяса. — Может быть и хорошо, что я с Гвоздём не договорилась о пистолете! Всё будет шито-крыто! Никто не узнает!"

Она вернулась в спальню с огромным нержавеющим ножом в виде топора, приблизилась к кровати, раздумывая, куда нанести удар.

Прошла минута, другая, а Вероника всё медлила, не решаясь на страшный поступок. Что-то останавливало её. Лишь секунда и одно смелое и решительное движение отделяло её от свободы, но она не могла этого сделать. "Нет, я всё-таки не убийца!" — расстроилась девушка.

Она села на корточки рядом с кроватью с тесаком в руках и стала смотреть на спящего на её постели голого мужчину. Слёзы бессильной злобы текли по её щекам. Она не могла даже отомстить за надругательство, которое над ней устроил этот наглый армянин.

Вдруг Гарик проснулся. Он несколько секунд, ничего не понимая, смотрел на неё, на огромный тесак в её руках, и только потом догадка прошила его насквозь, как игла.

В эту секунду Вероника поняла, что упустила свой шанс на освобождение. Теперь она замахнулась, но слишком поздно, потому что его рука схватила её за запястье и сжала так, что тесак выпал и вонзился углом лезвия в паркетную дощечку. В следующую секунду Гарик, ринувшись на неё, как разъярённый тигр, сдавил ей горло, повалив на спину.

-Ах ты, сучка, что задумала! — его свирепое лицо было совсем рядом, брызгая на неё своей слюной.

-Ненавижу! — захрипела Вероника. — Ненавижу!

Он хотел ударить её по лицу, но Вероника, увидев его замах, предупредила:

-Только попробуй!

Рука Гарика замерла в воздухе, потом опустилась на молнию её джинсов и стала расстёгивать её. Вероника почему-то не сопротивлялась. Она словно отрешилась, и теперь подчинялась его рукам.

Гарик затащил её с пола на красный атлас её постели и пользовался её телом всю ночь напролёт. Он раскопал среди её вещей, порывшись в прикроватной тумбочке, пока её не было импортный дорогущий силиконовый фаллоимитатор с вибратором и анальные бусы, которые Вероника купила сразу после свадьбы в единственном в городе валютном полуподпольном секс-шопе втайне от Бегемота, когда поняла, что в постели её муж не так силён, как ей хотелось бы, и теперь умело пользовался ими, чтобы взвинтить её похоть до самого запредельного пика, о существовании которого в конструкции своего астрального тела она и не подозревала. Тогда она готова была сама просить его, чтобы он заполнил все пустоты её тела каким-то содержанием. И Гарик видел это и сам делал то, что просила она в мыслях, поскольку ему она не сказала за всё время этой страстной ночи ни слова. Он поворачивал её голову к изображению голограммы, заставляя смотреть вместе с собой порнофильмы, а потом, снова возбудившись от сцен массового порева, умело совращал её тело к новому соитию.

Ночь была заполнена кошмаром, страстью, сценами, позами, вторжениями, извержением и оргазмом. Кровь отхлынула от её головы к возбуждённой груди и лону, и она уже ничего не соображала, а только двигалась, двигалась и двигалась, делая всё то, что заставляли её мужское тело, раскрывая все её тайные закоулки женского существа, о которых она и сама не догадывалась.

Вероника снова позволила над собой надругаться. У себя дома, в любимой постели, в которой любила нежиться и предаваться фантазиям. Теперь она спрашивала себя, пытаясь прорваться в сознание из тумана горячечной похоти, которую умело разжигал армянин: "Зачем? Зачем? Зачем?!"

Она и сама не могла теперь понять, зачем позволила "гостю" войти в свой дом, а теперь войти и в себя.

Когда за окном спальни забрезжил поздний декабрьский рассвет, "гость" наконец успокоился, иссякнув. Он связал ей сзади руки ремнём и так и оставил лежать на животе, прикрыв рядом с собой одеялом. Через минуту Гарик уже храпел.

Вероника, измотанная бурной бессонной ночью, последовала за ним следом и отключилась, даже не успев обидеться на своё состояние.

-Не трогай меня больше! — сказала она ему, когда открыла глаза. — Слышишь?! Хватит!

Гарик лежал рядом и смотрел в потолок. За окном вечерело.

-Развяжи мне руки! — приказала Вероника.

Гарик повернулся набок и выполнил её просьбу. Вероника поднялась, прошла до зеркального шкафа, открыла его дверку, накинула на себя халат и пошла в ванную.

Она долго сидела в горячей воде, пытаясь сообразить, что с ней происходит, и как всё это прекратить. Мысли лениво текли, не собираясь ей помогать думать: ее, словно, пришибли чем-то. Она не знала, что теперь предпринять: попытка избавиться от Гарика провалилась, и вместо этого она в очередной раз была растоптана. "Как курица!" — с укором подумала Вероника, стараясь найти в себе тайные мотивы всего, что с ней происходило. Она понимала, что только она виновата в том, что твориться с её жизнью. Вдруг она со страхом нашла то, что искала у себя в душе, и ей стало не по себе от этого жуткого открытия. Она вдруг поняла, что всё это происходило с ней только потому, что она этого сама хотела!

Да она желала, чтобы её вот так извращённо с обыденной точки зрения, выворачивая в буквальном смысле наизнанку все её существо, проникая во все дырочки её тела, именно ебли — по-другому этого не скажешь! Это она сама устроила себе всё это изъебение на всю ночь, а Гарик был всего лишь исполнителем её воли, грязным палачом её души, экзекутором её влагалища, ануса и гортани.

Когда она вышла из ванной, Гарик собирался в коридоре. Вероника уставилась на него. Он обратил внимание, что она стоит и смотрит на него посреди коридора.

-Милая, я подумал, что с тебя, действительно, хватит! — сказал Гарик, словно отвечая на её немой вопрос.

"Дождалась!" — Вероника почувствовала, как счастье тихо восходит в её душе, словно встающее на рассвете солнце.

Вероника всем своим нутром ощутила, что у неё начинается новый период жизни, а это бегство из Москвы, этот сексуальный маньяк Гарик, — всего лишь тонкая грязная прослойка между прошлым и чистыми, белоснежными страницами её будущего.

Вероника молча полезла в карман своей куртки, достала оттуда ворох карбованцев, словно мусор забивших его внутренность и протянула их "гостю". Гарик взял деньги, рассовал по карманам и, ничего не говоря, повернулся на выход.

-Поезд в семь! — сказала Вероника. — Успеешь!

Она закрыла словно прочную створку раковины, за которой пряталась розовая нежная плоть моллюска, стальную дверь квартиры, освободившись от последнего чуждого элемента в своей жизни. Этап стремительного, неуправляемого падения в пропасть завершился, нужно было хорошенько собраться с мыслями и подумать, как жить дальше.

Прошла незаметно неделя. Наступал Новый год.

Вероника постепенно приходила в себя, словно после долгой болезни. Она купила небольшую сосенку, поставила её в зале, и теперь старательно украшала, тщательно подбирая игрушки.

В городе творилось предновогоднее столпотворение. Магазины были заполнены толпами покупателей, несмотря на крутые цены, сметающими всё с прилавков. Погода радовала лёгким морозцем и пушистым снегом, валившимся с неба без остановки.

В новогоднюю ночь она зажгла свечки на праздничном столе, села за него, открыла шампанское, выпила немного.

Впервые в жизни она встречала новый год одна. Её звали родители, но она решила никуда не ходить. Ей было хорошо одной. Она вдруг ощутила потребность уединиться, отрешиться от мира до тех пор, пока, наконец, мысли её не придут в нормальное состояние, и события последнего месяца не изгладятся из памяти.

Она могла себе позволить просто жить: в запасе у неё было несколько тысяч долларов, которые должны были обеспечить её существование достаточно длительное время. Конечно, по сравнению с империей Бегемота, существовавшей прежде, это были жалкие крохи, но они давали ей фору: время подумать, как вернуть под свой контроль хотя бы какую-то её часть.

На улице послышались крики, взрывы хлопушек, в небо над городскими кварталами взвились сотни салютов и фейерверков. Вероника посмотрела на часы: двенадцать ночи. Она налила в фужер шампанского подошла к окну, чокнулась со стеклом: "С Новым годом! Вероника! Пусть он будет для тебя счастливым!"

На улице было светло как днём. Театральная площадь была освещена розоватыми фонарями, сделанными под старинные, газовые. Было видно, как веселятся люди. Возможно, что это были те самые люди, которые ловили разбрасываемые ею карбованцы. "Интересно, они хоть помнят это?" — спросила сама себя Вероника.

Ей больше не хотелось выскакивать на балкон голышом, разбрасывать из тазика пачками деньги, прыгать, чувствуя, как голая грудь приятно подпрыгивает, не успевая за телом, которое уже тянет её вниз. Теперь ей хотелось тишины, спокойствия, умиротворённости, респектабельности.

Вероника оделась и вышла на улицу. Она обогнула дом, прогулялась по площади мимо театра, глядя, как люди ходят толпами, в обнимку друг с другом, встречаются, пьют прямо на улице шампанское, угощают друг друга, поздравляют с Новым годом, радуются, горланят песни. Затем она повернула за угол у краеведческого музея и прошла мимо ресторана "Центральный", где сейчас все этажи были наполнены светом, шумом, весельем, праздником.

Вероника вспомнила, как когда-то Бегемот любил собирать здесь толпу бездельников. Оттуда и сейчас доносилась до её слуха музыка, смех, возгласы людей, визги женщин, звон посуды. Кто-то пьяным голосом фальшиво пел караоке.

Вероника перешла проспект, оказавшись рядом с ЦУМом. Здесь было пустынно. Повернув направо, она направилась на Сотню.

Улица была наполнена толпами гуляющих по новогоднему морозцу. Веронике встречались многие из знакомых парней и девчонок. Но все они были увлечены происходящим в своих кампаниях, поэтому не замечали её. Да Вероника и не стремилась ни с кем встречаться и быть кем-то узнанной. Она словно надела шапку-невидимку и теперь прогуливалась среди веселящихся, подвыпивших толп горожан, словно привидение, впитывая энергию радости и веселья, исходящую отовсюду, как нектар из целебного источника. Правда иногда, когда гуляющие проходили совсем близко, её всё же задевало, что к ней никто не пристаёт, никто её не замечает, все увлечены своим. Ей даже начинало тогда казаться, что, может быть, в самом деле, она превратилась в бестелесный дух, и тогда так её и подмывало это проверить, но она сдерживала себя изо всех сил: хотя природе её, как любой женщины, требовалось мужское внимание, она всё же стремилась испить чашу одиночества до конца, настолько, насколько хватит воспоминаний о недавнем пережитом ею. Хотя, она понимала, что этот опыт был по своей природе совершенно чуждый тому, что теперь могло у неё завязаться при случайном знакомстве, Вероника не торопила события, как всегда до того привыкла делать. Она решила повременить с какими бы то ни было романами.

Она прогуливалась среди веселящихся, занятых своей жизнью, своим праздником, своими знакомыми и родственниками, детьми и родителями людей, и почти физически ощущала, как мимо неё струилось время, вымывая из её души, как нанесённый мусор из чистого речного песка, всю ту грязь, которой она наполнилась в последнее время. Праздник, окутывая Веронику своей новогодней, обещающей какое-то чудо, волшебную сказку, словно возвращение в едва закончившееся детство атмосферой, залечивал её душевные раны, действуя нежно и аккуратно. Она прогуливалась по Сотне мимо спящего собора, мимо кафе, заполненных посетителями, чувствуя, как всё больше и больше выздоравливает. Что-то чёрное, нечистое, мерзкое уходило из её души.

Ей было немного грустно, но одновременно и радостно. Теперь её жизнь принадлежала только ей, и хотя она к этому ещё не привыкла, это было приятно. Может быть, поэтому она и не хотела ни с кем знакомиться, ни с кем встречаться, не стремилась, чтобы её узнали подвыпившие, сильно и не очень, знакомые.

Лёгкий новогодний снег припорашивал непокрытую голову девушки. Морозец едва чувствовался. Сверху сыпались разноцветные конфетти, падали на плечи пёстрые ленты серпантина, пускаемые отовсюду. Она бы сейчас непременно зашла в православный храм, если бы он был открыт. Ей давно уже хотелось начать посещать церковные службы, но что-то не пускало, останавливало. Какой-то не то страх, не то смятенье нападало на неё всякий раз, когда она подходила к открытым дверям храма, и Вероника в печали уходила прочь. Но сейчас собор был закрыт, и она просто прошла мимо.

Вероника вспомнила Гладышева. Ей показалось теперь очень жестоким то, что она вот так, бессердечно выгнала его в джунгли мегаполиса, раскинувшиеся вокруг гостиницы как пасть хищного зверя. Да и сам "Космос" вдруг на поверку оказался не лучше. Теперь он вспоминался ей не огромной гостиницей, а средоточием зла и порока. Вероника до сих пор не могла осознать, что то, что произошло с ней, вообще возможно, что это не выдумка воспалённого воображения, а действительность, в которую, расскажи ей кто-нибудь другой, она никогда бы не поверила, и, возможно, посчитала рассказчика первосортным вралём.

Да даже то, что теперь не было той большой родины, к которой она привыкла, и родина теперь стала маленькая, съёжившаяся, как шагреневая кожа, даже это казалось ей сущей выдумкой. Какие-то миллионы карбованцев, дикие цены, испуганные, словно присутствующие при вселенской катастрофе люди, совершенно отрешённые от происходящего, словно спрятавшиеся от окружающего, нырнувшие в себя и пережидающие там время, когда вокруг живьём обдирают их соседей, знакомых, сограждан.

Так ведь и Вероника ждала, когда всё пройдёт само собой! А если бы не прошло? Если бы этот наглый Гарик до сих пор не уехал бы в свою Москву, а, увидев её роскошные апартаменты, остался бы ещё на неделю, а потом на месяц?! "Чтобы тогда ты, девочка, делала?" — интересовалась у самой себя Вероника. Он ведь, в самом деле, собирался остаться.

Да, Гарик уехал, подался восвояси раньше срока, только испугавшись того, что довёл её до ручки. Если бы он не увидел её, проснувшись, с тесаком в руке, кто знает, сколько бы времени ещё продолжалось это сексуальное рабство.

"Как ты, вообще до этого докатилась, Вероника?" — спрашивала себя девушка, пытаясь понять, где она поступила неправильно. Может быть тот выход, который она выбрала, был лучшим из сложившейся ситуации? Чтобы случилось, если бы она отдала служительнице гостинице требуемые ей деньги?

Вероника гнала прочь от себя эти вопросы. Вместе с ними возвращались нежеланные воспоминания. Конечно, Гарик существенно обогатил её сексуальный опыт. Но быть может, это обогащение было ей совершенно не нужно? Как могут пригодиться в обыкновенной, нормальной семейной жизни все те извращения, которые она испытала с ним? Какому бы нормальному мужу захотелось пальцами или фаллоимитатором-вибратором имитировать, что его жену одновременно с ним имеет ещё кто-то в другое отверстие? Или разве стал бы любящий мужчина впихивать в рот возлюбленной свой член так, что его головка проникала в гортань и ходила по пищеводу?

"Тьфу!" — Вероника сплюнула.

Нет, всё было интересно, поучительно, забавно. Иногда, даже чересчур! Но больше не надо, спасибо!

Стараясь отвлечься от недавних событий, Вероника вспомнила Яковлева.

Быть может, стоило напроситься к нему в жёны, покинуть этот город, уехать в какую-нибудь тьму-таракань, сидеть там, в маленькой лейтенантской квартире, а то и комнате в общежитии и ждать, когда он вернётся со службы. В обед кормить его вкусным борщом, а потом идти с ним в постель. Забеременеть, родить ему сына или дочку, потом ещё сына или дочку... И так жить, жить, жить... "Живи-балдей, рожай детей!" — вспомнила Вероника пожелание Ленки, своей одноклассницы, которая пожелала это Надьке Скляренко. Быть может, ей тоже стоило так поступить.

Впрочем, чего это она тут раззавидовалась? Ведь она тоже вышла замуж! Кто же знал, что всё так пойдёт, и она останется вдовой?

Тут Веронику, словно молнией прошибло! За всем этим сумасшедшим домом она забыла о том, что у неё месячных нет. Задержка в месяц, хотя иногда от стресса с ней такое случалось и раньше, а в последнее время стрессов было предостаточно, давала надежду на то, что она беременна.

"Хорошая женщина отличается от плохой тем, что знает, от кого забеременела!" наставляла её как-то год назад её бабушка, которая стала подозревать, что Вероника вступает в близкие отношения с парнями.

"Боже! От кого же, действительно, я забеременела?" — испугалась Вероника и тут же поймала себя на счастливой мысли, что если она начинает беспокоиться по такому вопросу, то жизнь, действительно, возвращается на круги своя.

Она незаметно для себя прошла через Сотню, через площадь перед прозябающим в темноте огромным "бумерангом", зданием бывшего обкома партии, мимо гостиницы, перешла через пустынный проспект, затем по мосту над Стрелкой до Детского парка, где происходила настоящая новогодняя феерия. Сказочные замки огромного детского городка светились, украшенные гирляндами и фонарями. Далеко, в центре парка стояла огромная новогодняя ёлка, у которой шло какое-то полуночное представление, собравшее весёлую публику. По другую сторону проспекта, в парке, ниже огромного двухэтажного ресторана "Кристалл" были наполнены тёплой водой, в которой огромные прожектора цветомузыкальной установки вспыхивали в такт музыке фонограммы. Вокруг фонтанов тоже повсюду виднелись отмечающие наступление Нового года весёлые группы молодёжи и людей постарше. Хлопали и взлетали салюты, искрились бенгальские огни, выстреливали высоко в сыплющее лёгким снежком небо фонтаны огня салютов.

Веронике вдруг тое захотелось быть среди этих людей, ей тоже захотелось своей кампании. Никогда прежде она не встречала этот праздник в одиночестве. Но той, прежней уже не было, а присоединяться к каким-то другим кампаниям было нелепо.

Она всё же хотела сначала направиться в Детский парк, потом передумала и решила идти на противоположную сторону проспекта, в парк у "Кристалла", где в фонтанах купалось цветомузыкальное шоу, но, не решившись сделать ни того, ни другого, вдруг развернулась и по Набережной реки стрелки, обогнув гостиницу, в которой недавно ночевала, прошла мимо, посмотрев издалека на "Молодёжный центр", в котором гремела новогодняя дискотека и по пустынной улице направилась в сторону моста через Псёл, возвращаясь мимо центральной городской библиотеке, огромное здание которой утонуло в оранжевом полумраке, обратно к дому.

"В самом деле, — Вероника снова вспомнила о важном наблюдении и попыталась прислушаться к своему животу, в котором, возможно, притаилась уже новая жизнь. — От кого я умудрилась подзалететь? Интересно, мальчик будет или девочка?" Девочку она не хотела.

Она дошла до каскадного фонтана "Садко", скульптурная композиция которого была подсвечена прожекторами. Здесь было пустынно. Редкие пешеходы спешили куда-то в людные места. Вероника спустилась в поземный переход и вышла к бару слева от моста через реку.

За Пслом, на той стороне светились белоснежные кварталы огромной и широкой, как проспект, Харьковской улицы. Выше виднелся драмтеатр, а прямо — Центральный парк культуры и отдыха.

Вероника направилась в него, миновав небольшой фонтан на его входе с вечносидящей здесь "последней девственницей города". По дорожке над крутым берегом Псла прогуливались парочки и группки горожан, горланя и переговариваясь. Парк был полон народу так, как в летний погожий день, когда толпы отдыхающих идут на Студенческий пляж — любимого места для купания.

Она прохаживалась всё также в одиночестве. Слегка начиная зябнуть и немного уставать от многочасовой пешей прогулки, глядя на счастливых людей, которые не были одиноки. Впрочем, новогоднее одиночество было её личным выбором. Если бы она захотела, стоило бы ей позвонить нескольким подружкам, то не в одном, так в другом месте весёлая кампания была бы ей обеспечена.

Вероника прогуливалась по парку, пересекла его весь, пройдя через пустующий полуостров Студенческого пляжа, затем, перейдя по понтонному мостику, углубилась в самую дремучую часть парка, словно ища приключения. Спустя минут десять, прогуливаясь здесь уже по совершенной чащобе, Вероника добралась до нового моста через Псёл. Она взобралась по лестнице на его крутую насыпь и, оказавшись наверху, обернулась.

Мост, оттрассированный огнями, вонзался в белые кварталы города, светившиеся на том берегу реки, пролетая изящной дугой над темнотой припойменного лесопарка. На широком как проспект его полотне в этот предутренний час был пустынно.

Вероника порядком подустала, замерзла и вымоталась в своих ночных странствиях. Она не осознавала, но словно искала приключения в эту ночь, словного того, что с ней недавно произошло, было теперь мало.

Пройдя по мосту вверх, она оказалась напротив кладбища, на котором был похоронен Афанасий. "Как странно, — подумала девушка, — что ноги притащили меня, будто случайно, сюда!" Она давно уже забыла о своём прежнем друге, с которым когда-то было многое связано в её жизни. Странно, но это многое теперь казалось не важным пустяком, почти вздором, даже небылицей. Она и сама не верила теперь в то, что когда-то это действительно с ней случилось.

Отсюда до её дома надо было пройти по улице километра полтора. Дорога шла вниз со склона, и шлось легко, хотя ноги с непривычки к таким изнурительным пешеходным прогулкам ныли, налившись молочной кислотой.

"Ничего себе, тётя, ты устроила новогодний марафон!" — возмутилась Вероника, наконец, оказавшись дома. Она подошла к окну.

Новогодняя ночь близилась к концу. На востоке небо слегка посветлело. Чуда не произошло.

Впрочем, какого чуда она искала?

Не самым ли главным чудом было то, что она теперь, после стольких испытаний была дома. У неё была крыша над головой, деньги, которые большинству её земляков даже не снились, собственная роскошная квартира в самом центре города.

"Что тебе ещё надо, девочка?" — укорила сама себя Вероника

Она долго стояла перед окном, ожидая восхода солнца, и когда оно появилось над горизонтом, восходя горизонтом алым блином, обещающим мороз, загадала, чтобы новый год сложился для неё удачно, чтобы с этого года вся жизнь её пошла по-другому. Она ещё не знала, как это должно было быть, по-другому, она ещё не придумала. Но она была уверена, что обязательно придумает, как должна выглядеть её жизнь в будущем.

Глава 25.

Вероника, не раздеваясь, плюхнулась в постель, устланную бирюзовым атласом. После ночной сумасшедшей прогулки ей нестерпимо хотелось спать, и она тут же вырубилась, заснув здоровым, мертвецким сном.

Проснулась она только под вечер первого января от того, что кто-то настойчиво названивал в звонок входной двери.

Вероника насторожилась. Звонки повторялись с завидной регулярностью, выдерживая небольшие паузы

"Кто бы это мог быть?!" — удивилась девушка.

Продолжая вылёживаться в уютной постели, она стала перебирать все варианты, но не находила подходящего объяснения этой настойчивой трели. Она была уверена, что никто из знакомых просто не мог бы к ней сейчас прийти, тем более так бесцеремонно натренькивать.

Да и кто знал, что она в городе?!

Гвоздь?! Но он не потащился бы к ней сам, разве что ему от неё было что-то нужно. Конечно, Гвоздю от неё нужна была определённая совершенно вещь. Однако он бы не стал её добиваться таким примитивным способом: не мальчик ведь. Тем более, зная повадки Гвоздева, его ленивый характер, Вероника отмела этот вариант сразу же. Он бы обязательно прежде позвонил, чтобы не тащиться зря.

Тогда кто ещё? Анжела? Да вряд ли она бы стала напрашиваться к ней в гости первого января. Тем более так настойчиво и продолжительно звонить.

Собственно говоря, Анжелу Вероника не интересовала вообще никогда. Она это знала. И если раньше она возникала на её горизонте, то теперь, когда не было предмета её интереса — Бегемота — эта подружка вряд ли сама когда-нибудь по доброй воле показалась бы на пороге её квартиры. Вероника просто видела, что в глубине души Анжела презирает её и терпеть не может.

Были ещё несколько вариантов из тех, кто мог бы сегодня наведаться к ней. Быть может, кто-нибудь из прежних знакомых всё-таки видел её вчера прогуливающуюся в новогоднюю ночь в одиночестве, и сегодня, оставив свою подружку, решил погреть её постель?

"Спасибо, ребята, я в старых кавалерах не нуждаюсь!" — решила Вероника.

Но звонили как-то очень уж нагло. Так названивают обычно сантехники или электрики, которых вызвали на ремонт в квартире, и они будут звонить до посинения, пока им не закроешь тобою же назначенный наряд.

Но Вероника никого не вызывала. С проводкой, сантехникой, водопроводом, отоплением у неё всё было нормально.

Кто бы это мог быть?

И тут её посетила страшная догадка, от которой девушка, взвизгнув, нырнула под одеяло, спрятавшись, словно ребёнок. "А что если это за мной приехали из Москвы?" — испугалась Вероника.

"Гость", Гарик, о котором она уже стала забывать, уже неделю, как был в Москве. Что там могло произойти?

Вероника не тешила себя иллюзиями, что Гарик питал к ней чувств больше и другого свойства, нежели она к нему. Но всё же она надеялась на его благоразумие. Идти просто так сдавать её Саиду он бы не стал. Чтобы он от этого мог поиметь? Вряд ли бы такой поход закончился бы для Гарика чем-то хорошим.

Но, с другой стороны, у Гарика был повод, чтобы это сделать. Ведь ему пришлось закончить свой недельный секс-отпуск на два дня раньше, чем он планировал. К тому же Вероника продинамила его на целый день. Таким образом, реально, если разобраться по существу, то он имел её, "драл как сучку", как он ей пообещал, всего лишь половину из обозначенного им срока.

Кто там его, этого армяна, знает, что у него было на уме. Быть может, он пустился во все тяжкие потому, что хотел получить сполна причитающееся ему общение в таком ключе с Вероникой.

"Бррр!" — её всю передёрнуло.

Однако прошла всего неделя, а подружка её уже сильно заскучала по экзекуции. Ей нахалке, хотелось, чтоб её снова наизнанку вывернули.

Да, теперь Вероника, как ей казалось, понимала смысл выражения матку наизнанку вывернуть. Но это обычно бабы друг другу обещают, когда между собой скубатуху затевают. Но Гарик ей матку наизнанку выворачивал по полной программе.

Вероника мечтательно потянулась, ощутив всё своё женское тело, как один сплошной источник удовольствия, усеянный эрогенными зонами. Она откинула одеяло и посмотрела вниз, на бугорок своего лобка, кучеряво возвышающийся между бёдер, опустила вниз руку, потрогав налившийся кровью, выпроставшийся наружу из своего укрытия, из-за больших срамных губ клитор.

Вероника вполне обоснованно считала, что клитор у неё был особенный. Нимфоманкой она была или кем-то ещё, но конструкция её женского тела была предметом её страстного изучения и поклонения.

Себя голую она могла изучать часами, и ей нравилось это делать. Она не могла насытиться своей красотой, своими формами, которые ей даровал господь бог и мать природа. Ощупывая себя, гладя своё тело руками, чувствуя прикосновения их к изящным линиям бёдер живота, ягодиц, груди, она всегда говорила искреннее спасибо "создателю", этому доброму началу сущего, который так щедро одарил её, который сделал её особой женского пола.

Вероника не знала всей небесной иерархии устройства вселенной, а быть может миллиарда миллиардов вселенных — кто знает — но она всегда испытывала необыкновенное счастье, когда могла остаться наедине со своим телом и любоваться им в зеркало, принимать какие-то немыслимые позы, открывая его новые пропорции, общаться с ним прикосновениями и познавать его тайны. Она сама для себя была целой Вселенной, и ей казалось достаточно себя самой.

Нет, какой глубиной сознания, какой нескончаемой любовью, какой предвечной мудростью надо было обладать, чтобы создать эту удивительную, эту изящную, эту грациозную и многофункциональную конструкцию — её тело.

Оно было скульптурой. Оно было настоящей скульптурой. Не то, что другие, она сама не могла подчас отвести от него глаз. Оно просто завораживало её.

Если оно было одето — оно было украшено. Даже сущие лохмотья, если бы она напялила их, дерюга какая-нибудь дырявая, грубая мешковина или джут — только бы оттеняли его красоту и великолепие!

Его нельзя было испортить одеждой. Если одежда была красивой, то она только подчёркивала достоинства её несметного сокровища, её тела

Но тело было не только скульптурой. Оно было вместилищем. Вместилищем её души, вместилищем жизни. И от осознания этого просто захватывало дух.

Это было подобно тому, как если представить, что земля, по которой ты ходишь, по которой двигаются триллиарды других живых существ, где они проводят свою жизнь, рождаются и умирают, зачинают новую жизнь, убивают и пожирают друг друга, земля, где текут реки, высятся горы, царствуют величественные океаны, где возникают и исчезают геологические эпохи, эта земля не просто вместилище миллионов, миллиардов разнообразнейших функций, процессов и явлений, а ещё и Земля — планета, несущаяся со скоростью десятков тысяч километров в час в пустоте космоса, в его безбрежной бесконечности, в которой её пути отведена всего лишь узкая тропинка траектории, сошествие с которой означает конец и планете, и всему, что на ней.

"В космосе больше не было ничего подобного Земле! — думала Вероника. — Напрасно ищут жизнь учёные на других планетах. Они всего лишь камуфляж. Ведь в Библии же всё сказано о мироустройстве..."

Она всегда почему-то сравнивала с себя с Землёй. Ей как-то даже не верилось, что другие женщины тоже существуют. Она воспринимала их не более чем декорации к своей жизни, а иногда, вообще, весь мир казался ей декорацией к существованию её души и её тела.

Она была одна во всём мире. Просто создатель её, чтобы ей не было скучно, наверное, выдумал все остальные персонажи, придумал какую-то историю, и баловал её, как любимого ребёнка.

Вероника верила только в себя и в создателя себя. Иногда ей казалось, что это одно и тоже. Что создатель живёт внутри неё самой и творит мир по своему образу и подобию. И она его образ и его подобие.

Тогда ей становилось так весело, так хорошо, так радостно. Она вдруг понимала в такие минуты, что в ней живёт сама вечность, безбрежная вечность существования, и она свой любимый ребёнок, она сама предмет своей страсти и свих пылких чувств, а те, кто приходит в её жизнь — это просто персонажи, которые играют роли, которые она им придумывает. Но поскольку ей должно быть интересно, то та часть ею, которая придумывает роли для персонажей, обладает некоторой степенью свободы и тайны, так, чтобы не раскрывать дальнейшего сюжета её судьбы прежде времени, когда это должно осуществиться.

Иногда ей казалось, что её разум, сила её мысли могут всё, что она пожелает сотворить. Иногда случалось так, что они обретали некоторую самостоятельность и творили просто от случайной мысли, какой бы скверной или недоброй для неё она не была, и тогда потом всё приходилось переделывать и исправлять.

Впрочем, бывали дни, когда ей всё представало в другом свете. И тогда она чувствовала, что никакая она ни хозяйка мира, а лишь крошечная песчинка в его безбрежном океане, от воли которой ничего не зависит. В такие дни ей становилось поистине грустно. Тогда мир делался огромным, страшным, холодным и чужим, а ей казалось, что она просто сумасшедшая дура...

Вероника приподнялась, оперевшись на локоть. Так она пролежала минут пять, прислушиваясь к звонкам, не прекращавшимся всё это время, но потом решила всё-таки подкрасться к двери и посмотреть в глазок.

Впрочем, звукоизоляция квартиры позволяла просто подойти к двери, и там, на лестничной клетке этого не было бы слышно, но она всё подкралась.

А ещё глазок! Бегемот вообще не хотел его ставить, когда устанавливали стальную дверь. Он говорил молодой супруге, когда она спрашивала у него: "Почему?", что глазок — самый главный предатель. В нём видна игра света, когда из квартиры в него заглядывают

-Ну и что? — удивлялась, помниться ей, тогда Вероника.

-Могут выстрелить! — отвечал Бегемот.

-Куда выстрелить?! — смеялась, не понимая его, Вероника.

-В глазок, — спокойно объяснял ей муж. — Потом, в него особо-то ничего и не видно. Только пространство перед дверью. Глазок — это для бычья!

Ей было забавно слушать его слова. Было просто смешно представить, что ты смотришь в глазок, а в это время в него же кто-то стреляет. "Бред какой-то!" — смеялась Вероника.

Она всё-таки уговорила Бегемота поставить ей в дверь глазок:

-Слушай, здесь же я буду жить, в конце-то концов! — сердито сдвигала брови Вероника. — Можешь считать меня бычкой, но глазок мне поставь. Мне так хочется!

Установив обычный, Бегемот заказал какой-то импортный, японский глазок, который работал как видеокамера и давал обозрение почти от стены до стены. Кроме того, если в подъезде вдруг было темно, то он переходил в режим ночного видения.

Такое чудо техники надо было ждать из Японии несколько месяцев, и потому, оплатив заказ, они так и уехали в Москву, оставив в двери обыкновенный совдеповский глазок.

Тихонько подкравшись к двери, Вероника прильнула к глазку.

Было видно выпуклую площадку этажа, тёмный угол подъездного колодца перед лифтом. Но больше ничего. Однако в дверь продолжали периодически названивать.

Веронике показалось это очень подозрительным, и она впервые пожалела, что у неё действительно нет глазка с круговым обзором. Дверь она решила не открывать.

"Во всяком случае, этого не стоит делать в ближайшее время! — подумала девушка. — Надо, наверное, переехать к родителям, пожить у них полгодика! А квартиру сдать постояльцам!"

Этот странный звонок заставлял её волноваться всё больше.

Вдруг замурлыкал телефон на тумбочке в дальнем конце коридора, у кухни. Несмотря на то, что его звук был приятным и мелодичным, Вероника вздрогнула, испугавшись.

Она всё-таки взяла трубку, ожидая чего-то неприятного, вся волнуясь.

-Бегетова! Здорова! С Новым годом! — раздался в трубке весёлый голос Гвоздя.

-А! привет! Тебя тоже! — она перевела дыхание, успокоилась немного, хотя трель квартирного звонка по-прежнему раздражала.

-Как встретила?! — поинтересовался Гвоздь с какой-то странной интонацией не то сочувствия, не то иронии.

-В одиночестве! — честно призналась Вероника. — Как и положено вдове.

-Слушай, я к тебе вот по какому вопросу! — Гвоздь опять был навеселе. — С тобой Кекс хочет пообщаться.

-Кто такой?! — поинтересовалась девушка.

-Ну! Здрасте! — возмутился Гвоздь. — Ты чё, типа Кекса не знаешь?!

-Нет! — Вероника почувствовала, что теряет в глазах Гвоздя вес, сдуваясь, как воздушный шарик.

-Ну, а ещё хочешь на сходняк! Так тебя там замордуют в три счёта! — посочувствовал Гвоздь.

-Слушай, я уже поняла, что это какой-то блатной! — сказала ему Вероника.

-Так поняла! Это положенец теперь! — подсказал Гвоздь.

-А по какому вопросу? — поинтересовалась Вероника.

-Ну, как по какому? — удивился Гвоздь. — По твоему!

-У меня вопросов много! — проинформировала его Вероника. — По какому именно!

-Слушай, ты бы спасибо сказала, что тебе встречу устроил, а не уточняла! У тебя-то особого выбора нет! Д и, вообще, он с бабами только в бане встречается! А с тобой как с человеком хочет утрясти тему...

-А какую?! — Вероника осторожничала.

-Что там у тебя тренькает! — возмутился Гвоздь. — Разговаривать мешает!

-Да это кто-то в квартиру звонит, минут пятнадцать, наверное...

-А-а-а! У тебя какой дом-то? — стал припоминать Гвоздь. — Это, наверное, домушники! Ты двери не открывай! Позвонят-позвонят, да пойдут дальше! У них сейчас рейд по вашему району. Самое время хлопать хаты. Ну, ты не боись, у тебя дверь крепкая, замки — высший класс! Главное — не открывай! Они сейчас на беспределе! Вломятся, по балде настучат и выхлопают хату! Даже я тебе потом не помогу! Это их заработок, сама должна понимать!

-Да у нас же на подъездной двери стоит кодовый замок! — возмутилась Вероника.

-О чём ты шепчешь?! — удивился её наивности бандит на другом конце провода.

Гвоздь замолчал, видно, припоминая, о чём шёл разговор прежде.

-В общем, так, будь дома, никуда не уходи! Я тебе позвоню! Точно не обещаю, но, возможно, что на этой недельке Кекс тебя пригласит. Я за тобой тогда подрулю! Лады?!

-Хорошо! — Вероника повесила трубку, теперь перебирая варианты, на которые с ней мог захотеть общаться Кекс.

Все они сходились к одному — бабкам Бегемота. Раз с ней хотели поговорить, значит, что-то не получалось с простым прихватом собственности её погибшего мужа. Она мешала.

Вдруг Веронику осенила мысль, что ей вообще не следует никому открывать двери. Неизвестно, сколько денег застряло за её душой после смерти супруга, но даже двух квартир, — её и Бегемота — судьба которых повисла в воздухе, хватило бы, чтобы ей свернули голову, как куропатке.

В квартиру ещё некоторое время продолжали звонить, и чтобы этого не слышать, она направилась в ванную комнату, включила воду, наполняя огромную чашу ванны для купания.

Своим сообщением Гвоздь сбил все её мысли. И Вероника пыталась теперь найти нить приятных рассуждений, которым доселе предавалась. Однако настрой их испортился окончательно. Она вдруг интуитивно ощутила себя мишенью в какой-то большой игре. Нет, конечно же, вряд ли кому-то было нужно её убивать просто так. Но за деньги! Тем более, за большие деньги!

Вероника закрыла дверь в ванную и включила на полную катушку телевизор, чтобы не слышать, как звонят в дверь, стараясь отвлечься от дурных мыслей, предавшись удовольствию купания под появившийся совсем недавно канал MTV.

"Бог не выдаст — свинья не съест!" — в конце концов, решила она, думая таким образом обмануть свои страшные догадки. Но они не покидали её головы.

Может быть, Кекс просто поговорит с ней, посочувствует, выразит соболезнование, а потом предложит подписать какие-то бумаги о переходе прав собственности? И что ей делать?! Подписывать — не подписывать?! Как поступить? И где гарантия, что, даже подписав какие-нибудь документы, она останется жива?

"Скажут: девочка, мы, конечно, понимаем, что Бегемот тебя любил, но это его проблемы! Нет человека, и проблем его тоже нет! Мы-то тебя не знаем! Поэтому, извини — подвинься! Мы у тебя заберём это, это и это!" — рассуждала Вероника.

Она понимала, что то, что было оформлено на подставных лиц или просто принадлежало её покойному супругу по картельному договору, уже отошло в другие руки. Наверное, таким образом, было оформлено многое, но не всё. Иначе, её бы не стали беспокоить! А тут сразу столько внимания! Видно, что было что-то, что просто так, без её согласия забрать было невозможно, и это что-то было существенно в цене, иначе бы Кекс не стал бы с ней встречаться.

Продолжая свои нелёгкие раздумья, Вероника вылезла из ванной.

В дверь уже не звонили. Она прошла на кухню, заглянула в холодильник.

Здесь было шаром покати. Старые, испортившиеся продукты, наверное, на сотню долларов, она отправила в мусоропровод. Вероника покупала к новому году провизию, но как-то незаметно всё подъела. Желудок сосало от голода. Надо было идти в город за продуктами.

У центрального универмага, который, несмотря на первое число, уже работал, стояло столпотворение. Дикая инфляция подгоняла народ к магазинам тратить свои сбережения, пытаясь их хоть таким образом сохранить. Много было приезжих из России.

Вероника хотела пройти мимо центрального магазина города — здесь ей делать было нечего — но вдруг через стеклянные двери фойе увидела в центре первого этажа Сашко, который теперь отирался здесь, в группе менял, и решила задать ему трёп за болтовню.

-Здорово! — засиял тот, заметив подходящую девушку. — С Новым годом! С новым счастьем!

-Ты зачем Гвоздю рассказал?.. — спросила Вероника.

-Тсс! — Сашко приложил указательный палец к губам.

Он взял её за плечо и повёл обратно на улицу.

-Циня! Ты куда опять?! — раздался сзади возмущённый голос.

-Та я тильки ж хвылыну! — отмахнулся он, а Веронике на самое ухо прошептал. — Не говори, что я тебе баксы менял!

-Да нужен ты мне больно! — возмутилась Вероника, убирая с плеча его руку. — Ты бы сам трепался бы меньше! Откуда гвоздь знает про это?!

Они вышли на улицу. Солнышко сверкало в морозном небе, и Сашко щурился.

-Так это ж в порядке обмена информацией! — оправдывался он перед Вероникой. — Он к нашей конторе прямого отношения не имеет, но слово за меня замолвить может, поэтому я ему кое-что сливаю! Кстати, ты не слышала?! — вдруг, вспомнив что-то важное, тронул её за плечо Циндренко.

-Что не слышала?! — поинтересовалась Вероника.

-Так его ж убили...

-Кого?! — удивилась девушка.

-Та как кого?! Гвоздя ж! — сообщил Сашко.

-Как убили?! — не поняла она. — Я вот только с ним по телефону разговаривала! Может час, может полтора назад!

-Да! Да! — подтвердил Сашко. — Его точно! А Кекса — ещё не известно! Вроде только ранили! Прямо на квартире у него!

-У кого на квартире?! — поинтересовалась Вероника.

-Ну, у Гвоздя! — уточнил Сашко.

-А где его квартира? — спросила она.

-Та як же ж где?! Твоего же мужа-покойничка квартира! Он говорил мне, что ты не возражала!..

Тут кто-то развернул Сашко прочь от Вероники, к себе. Вероника признала Саню, их бригадира.

-Слышь ты, перец! — зло, но сдержанно произнёс он. — С кралями потом лясы точить будешь! Мы сейчас работаем, понял?! Или тебя снова без пайки оставить?! Так Гвоздя бильше немаэ, чтоб тебя выручал!

Он потащил опешившего Сашко внутрь магазина, давая на ходу инструкции:

-Там клиент упакованный подвалил! У него косарь! Торгуется за курс! Ты перебиваешь! Дёргаем и сваливаем! На сегодня баста, понял?!

Менялы исчезли за стеклянными дверями ЦУМа, и Вероника пошла своей дорогой, в продуктовый магазин.

Последняя ниточка, связывавшая её с блатным миром, какая ни гнилая она была, оборвалась.

Дома она на всякий случай, хотя уже не сомневалась, что это правда, набрала номер телефона в квартире Бегемота. Трубку никто не брал.

"Может, и к лучшему! — решила Вероника. — Надо бы ещё документы на квартиру Жоры проверить! На кого они оформлены! Вдруг Гвоздев, действительно, уже их переписал!"

Вероника смотрела в окно на вечернюю площадь перед театром. Город уже не казался ей таким милым и родным, как прежде. Она чувствовала, что внутри этого спокойного с виду пейзажа идёт настоящая охота, в том числе и на неё.

"Хоть возьми и исчезни куда-нибудь месяцев эдак на шесть! — сокрушённо подумала девушка. — Но куда?"

Глава 27.

Вероника привыкла уже к тому, что каждый день кто-то подолгу звонит в её квартиру. Несколько раз она пыталась подсмотреть в глазок, кто же это может быть. Но ни разу ей никого так и не удалось увидеть.

Из дому она теперь выходила крайне редко. Только по самой большой необходимости. Тревога от непонятных звонков, загадочное убийство Гвоздева, хотя, быть может и, скорее всего, с Вероникой оно никак не было связано, вся неспокойная, нервозная обстановка, царившая в городе, а также ощущение того, что за ней кто-то охотится, заставляли её сидеть взаперти в квартире. Она притаилась и жила теперь тихо, как мышь.

Теперь из дома она не показывалась по неделе, лишь изредка выходя за продуктами. Теперь она выбрала для покупок магазин на глухой улице, поднимавшейся вверх от драмтеатра по склону предпойменного отрога правого берега Псла, в сторону памятника, стелы с вечным огнём и танком. Здесь редко встречались прохожие.

Ассортимент магазина был захудалый, продукты дороже. Но Вероника просто опасалась показываться в центре. Она не знала, откуда ждать удара.

Однако теперь не то, что в магазин — даже просто выйти за дверь, в подъезд — было ей теперь страшно. Ведь в этот момент там мог оказаться тот, кто постоянно, почти каждый день, иногда десять, иногда даже двадцать минут, названивал ей в квартиру. Что бы тогда с ней случилось? Кто это вообще был?

Теперь Вероника жалела, что предусмотрительный Бегемот не успел поставить импортный японский глазок с полосой обзора, позволяющей видеть даже стены по обе стороны от двери.

Так, закрывшись в квартире, словно моллюск в раковине, Вероника проводила день за днём, ничего не предпринимая для того, чтобы хоть как-то начать разрешать накопившиеся жизненно важные вопросы.

Сначала ещё она понимала, что тянет резину, что рано или поздно ей всё-таки придётся выйти из дома и начать действовать. Никто ничего за неё делать не будет. В конце концов, ей придётся самой предпринимать шаги по защите своего имущества от посягательства жаждущих лёгкой наживы бандитов. Она понимала, что чем раньше начнёт действовать, тем больше ей удастся спасти. Ведь досидеться можно было до того, что её просто выкинули бы даже из этой неприступной и надёжной, как ей сейчас казалось, крепости, — её квартиры. Могло оказаться так, что она уже ей и не принадлежит — деньги и связи могли сделать всё, что угодно. Пока она отсиживалась в своей раковине, думая, что находится в безопасности, где-то там, во вне, неизвестные ей злодеи, даже не встречаясь с ней, не угрожая, не пытаясь её убить, просто переоформили бы документы на её последнюю собственность, воспользовавшись какой-нибудь одной из тех сотен схем развода, которые были у них в арсенале, а потом пожаловали бы с решением суда: "Выселяйтесь, гражданочка! Пшли вон, на улицу!"

Авторитеты никакие в этом случае не работали. То, что она вдова Бегемота, для них, тех, кто хотел всё забрать — пустой звук, пшик, это Вероника поняла ещё из общения с Гвоздевым, который и сам, как ей теперь стало известно, уже произвёл какие-то действия с квартирой Бегемота, якобы с её согласия. Так и на всё остальное её согласие нарисовали бы столько раз, сколько было нужно, а она бы и не знала даже.

Вероника понимала, что во многом имущественные отношения — это бумаги, которые необходимо было правильно оформить. Она чувствовала, что пока сидит в своей скорлупе, мир меняется не в лучшую для неё сторону, и возможно, вполне было возможно, что когда она, наконец, очнётся от этого своего непонятного оцепенения, придёт в себя и захочет действовать, то вернуть многое, что сейчас ещё можно сохранить, тогда будет невозможно.

Она укоряла себя за свой страх, пыталась заставить действовать, хотя бы попробовать позвонить какому-нибудь адвокату или юристу. В возникших перед ней вопросах требовалась помощь грамотного, а, главное, надёжного человека. Пусть он не был бы даже адвокатом или юристом, но чтобы разбирался в замысловатых тонкостях и хитросплетениях странного отечественного законодательства.

Она и не собиралась даже претендовать на то, что за её покойным супругом числилось неофициально, по какому-нибудь картельному договору о разделе сфер влияния — это было опасно и глупо! Не стоило злить цербера, стерегущего общак. Это уже перекочевало частью туда, а частью, под шумок, разошлось по тем, кто был ближе к кормилу. Там и догонять было нечего. Зачастую, как несколько раз при ней проговорился муж, это были государственные предприятия, в которых просто деньги через нужных людей уводились по каким-то непонятным статьям расходов, а потом оказывались у него в кармане. Было и несколько кооперативов, владевших ресторанами и барами, кафе и столовыми, от доходов которых Бегемот получал свой условленный процент. Они были оформлены на совершенно посторонних людей, подконтрольных воротилам, и когда не стало Бегемота, его часть дохода те просто разделили между собой. Ей там ничего не светило. Она это понимала.

Но Вероника не собиралась сдаваться без боя, и смотреть, как у неё будут отнимать то, что принадлежит ей, как супруге, по документам, официально. Требовалось срочно закрепить свои права на то, что можно было спасти. На это требовались деньги, большие деньги. Вероника не знала, какая сумма на это понадобиться, но втайне рассчитывала, что того, что ей удалось сохранить и вытребовать у Гвоздя, ей должно было хватить хотя бы на оформление наследства и прав на квартиру, в которой жила она, и на квартиру, принадлежавшую Бегемоту, поскольку, хотя она и понимала, что Гвоздев что-то уже сделал, действия с переоформлением прав на имущество можно было оспорить в официальном порядке, через суд.

Впрочем, с квартирой Вероники было проще, поскольку она была куплена на её имя, и оставалось только до конца и правильно оформить документы. Со второй квартирой, в которой жил Бегемот, всё обстояло намного сложнее: Вероника вообще не знала, на кого она оформлена, — и потому боялась приступать к выяснению этого вопроса. Ведь могло так статься, что, поднимая этот вопрос, она бы задела какую-нибудь гнилую головешку, и всё здание её надежды, и без того казавшееся шатким и непрочным, просто рухнуло бы, вполне возможно, что и похоронив под собой хозяйку.

Самого главного, чего не было у Вероники — это связей. Конечно, она знала, что связи покупаются. Но она справедливо считала, что те её несколько несчастных тысяч долларов, которые иногда, когда ей ради интереса вздумывалось пересчитать на курс стремительно дешевеющего, словно падающего в пропасть галопирующей инфляции, карбованца, казались несметным богатством, на поверку, в таких серьёзных вопросах, которыми Вероника никак не осмеливалась начать заниматься, оказались бы просто пшиком, которого даже и заметно-то не было.

В самом деле, ну что значат три или четыре тысячи "зелёных", когда речь идёт о связях, за которыми стоят миллионы?

Все связи в городе контролировались и перекупались воротилами, такими, каким становился на её глазах Бегемот. Тот, кто попадал в сферу их интересов, был обречён. Так или иначе, но они одерживали над ними верх. Раньше были некоторые, недоступные теневым хозяевам города сферы, но теперь же, когда рухнули последние сколь-нибудь существенные основы государства, всё здесь принадлежало им. И Вероника понимала, она просто видела это, что сейчас, оставшись без мужа, на развалинах его империи, она стояла на пути стремящихся к его ещё не прибранным богатствам воротил, готовых смести на своём пути все преграды, в том числе и её маленькую жизнь.

Наверное, они её даже и за противника не считали, и, быть может, если бы она не стала проявлять строптивость при предстоящем переделе и всё, что числилось за ней из империи Бегемота, быстренько отдала, её бы пощадили. Возможно даже, что оставили бы с барского плеча квартиру, которую ей подарил муж. Но это был бы предел их щедрости. Без сомнений, всё остальное воротилы бы прибрали.

А могло бы так даже быть, что её и спрашивать-то не стали. Кто она такая?

Однако, несмотря на то, что она даже не знала, с кем ей предстоит бороться за своё будущее, она понимала, что борьба будет беспощадной. Хотя она могла быть весьма короткой. Ведь она даже не Гвоздь! Так, слух по знакомым пройдёт, что Бегетову почему-то и кто-то убил. А, может быть, и не пойдёт!

Вероника очень боялась, но не хотела сдаваться просто так. Будут какие-то переговоры — не будут, но если ей станет известно, что что-то за её спиной переоформляют из того, что числиться за ней, то она будет предпринимать ответные меры, будет защищаться! хотя она и понимала, что в случае проигрыша потеряет вообще всё!

До недавнего времени всё было не так очевидно. Вероника даже не представляла, как работает эта безжалостная машина. Но теперь, когда вдруг не стало Гвоздя, который ещё недавно совсем весь на понтах разъезжал на новой тачиле по городу в совершенно пьяном виде и не просыхал ни на минуту, она увидела, как она действует. Кто-то наверху что-то говорит, а внизу кого-то убирают.

Да, теперь связи с блатным миром для неё захлопнулись. Бегемот не спешил знакомить её со своими партнёрами. Он говорил, что ей лучше быть в стороне от этой грязи, чтобы не замараться. И она, в принципе, не возражала. Да ей тогда было всё равно! Она не собиралась становиться какой-нибудь бандиткой! Да она, вообще, была ещё девчонкой, которая сразу после школы удачно выскочила замуж. И вот теперь тот мир, откуда был Бегемот, для неё захлопнулся полностью. Оставалось ещё маленькое окошечко в виде Гвоздя, на которого она всё же как-то надеялась опереться, хотя чувствовала, что парень, практически не скрывая и особо не церемонясь, рвёт прямо из-под неё, но и его не стало.

Теперь Вероника знала, что когда встанет вопрос убрать её с дороги, заминки не произойдёт даже ни на секунду.

Да, сейчас самым главным для неё было уберечь себя от бандитской расправы. И она словно бурю, пережидала, закрывшись в квартире, это время, которое вообще непонятно когда должно было закончиться. У неё не было никакой информации, ни капли, ни намёка. Охотится ли кто-нибудь за ней, или она может жить спокойно, потому что вообще никому не нужна в этом городе — было для неё под большим вопросом. Спросить было не у кого. Да и как было спросить, даже если бы она знала у кого: "Вы не собираетесь, случайно, меня прикончить?!" И чтобы ей ответили? "Да, собираемся, подожди немного, с другими разберёмся, и твоё время придёт!"

Неопределённость положения сводила её с ума. Иногда ей казалось, что время просто остановилось. И весь мир, словно замер вокруг. В другие же моменты, ей вдруг со всей очевидностью представлялось, что всё вокруг мчится вперёд со скоростью ракеты, и только она стоит на месте, как фонарный столб, который, словно наждачная шкурка, счёсывает, истончает безжалостная река времени.

Тогда она хваталась за дела, которые не ждали отлагательств. Она срочно составляла какой-то список, который завтра же должна была начать осуществлять. Но наступало завтра, а Вероника всё сидела безвылазно в квартире, придумывая сама себе какие-то нелепые отговорки, почему она ничего не делает. Она то смотрела телевизор, то принимала несколько часов к ряду ванну, то старательно накладывала make up, готовясь к выходу в свет. Наступал вечер, а она так и сидела на диване, продолжая старательно подводить глаза и накладывать тени.

В конце концов, поняв, что день потерян, она срывалась в какой-то тупой истерике: пачкала себе щёки губной помадой, размалёвывая их, как у клоуна, рисуя большие губы и запудривая лицо до дурацкой белизны, а потом дразнила сама себя в зеркало, вымещая, поскольку больше не на ком было, сама на себе злобу за свою бездеятельность, своё дурацкое, беззащитное положение, свою слабость и нерешительность.

Бывало при этом иногда, что её истерика доходила до того, что она вспоминала себе то, как допустила, позволила, чтобы её "драл как сучку" какой-то мерзкий армян, взявшийся невесть откуда, словно свалившийся в её жизнь с потолка, и тогда она издевалась над собой так мерзко и гнусно, как не додумался бы поступить с ней никто другой. Она старалась себя при этом унизить с таким остервенением, что у того, кто стал бы свидетелем этой сцены, волосы бы встали дыбом, и он бы решил, что видит перед собой умалишённую, действительно тронувшуюся умом молодую женщину, которая истязает своё голое, разрисованное какой-то краской и помадами тело перед зеркалом, запихивая фаллоимитатор во все возможные места, во влагалище, в анус, в рот, наблюдая при этом за собой, как это происходит, и обзывая себя самыми последними, унизительными, плющащими остатки достоинства в ноль словами.

После подобных срывов, утром, уставшая от вчерашних самоистязаний, Вероника приходила в оцепенение и шок от одного только воспоминания о том, что она с собой накануне вытворяла. И тогда она плакала, выламывала в исступлении себе руки, прося у самой себя прощения, обещала себе и пыталась забыть это. Потом, немного успокоившись, она принимала полдня ванну, стараясь смыть с себя какую-то грязь, которой на самом деле не было, но она ощущала нечистоту своего тела, и не знала, как с ней справиться.

Потом она снова плакала. Плакала потому, что с ней происходило нечто странное и непонятное. Она жалела своё истерзанное тело, и её измотанная таким существованием душа скорбела по чистоте и непорочности, которые теперь были ей недосягаемы.

В конце концов, понимая, что ничего вернуть уже невозможно, и надо жить дальше, она успокаивалась, брала себя в руки и обещала себе, что завтра она непременно займётся намеченными когда-то неотложными делами, снова составляла их список, ложилась спать спокойная и счастливая, что, наконец-то, она вырвется из этого заколдованного круга, начнёт что-то предпринимать.

Но на завтра всё повторялось снова с точностью какой-то заложенной в сознание программы, прекратить выполнение которой она была не в силах.

В минуты крайне редкого, но отчётливого просветления, она вдруг понимала, что потихоньку сходит с ума, что надо как-то выбираться из этой западни, в которой она оказалась, но тут же успокаивалась, думая, что раз она боится, что у неё паранойя, то на самом деле всё нормально, потому что сумасшедшие никогда не думают, что они сумасшедшие, а раз она подозревает себя в этом, значит, она на самом деле нормальная.

Всё же тогда она переставала планировать какие-то дела, а, пытаясь обмануть ход событий, просто давала себе возможность отдохнуть несколько дней, просто забыться, успокоиться. Однако втайне, где-то в глубине подсознания Вероника знала, что потом снова начнёт решительный штурм и выберется из этих крысиных бегов по замкнутому кругу самобичевания.

Дни отдыха проходили. Она садилась, успокоившаяся и отдохнувшая, отошедшая от встряски, и старательно, пытаясь соблюдать логику, записывала на листочек, какие действия по своему спасению начнёт завтра предпринимать.

Наступало завтра, и всё, весь круговорот промедления, ничегонеделания, а потом самоистязания повторялся снова и снова.

Она хотела быть сильной, хотела, наконец, начать по-настоящему действовать. Но где-то внутри неё что-то хрустнуло, будто вышла из строя какая-то маленькая, но очень важная пружинка. И теперь её заедало, как сломанную игрушку на самом решительном, ответственном моменте.

Её удивляло, когда появлялась такая способность удивляться, а это наступало в моменты угрызений совести, почему этот сдвиг по фазе, этот слёт с катушек, случился именно теперь, а не когда-нибудь раньше. Быть может, казалось ей, что совершенно постороннее к её жизни событие — убийство Гвоздева — сработало, как спусковой механизм, последняя капля, переполнившая чашу давно назревавшего психического кризиса? И её понесло?

Иногда она порывалась пойти в аптеку и купить себе что-нибудь успокоительное, но потом отговаривала сама себя, потому что не знала, что именно ей надо принимать. К врачам идти она боялась по нескольким причинам.

Во-первых, как она полагала, что если расскажет психиатру, что вытворяет с собой во время приступов безумия, то любой здравомыслящий врач упрячет её в психушку на принудительное лечение. А, во-вторых, ей казалось, что даже если с ней ничего страшного и не произойдёт, и ей просто назначат какой-нибудь дневной стационар, то городские воротилы, узнав о том, что она попала на лечение по такому случаю, непременно воспользуются ситуацией, чтобы упрятать ею в больничку, признав недееспособной, на всю оставшуюся жизнь: это всё-таки гуманнее, чем убивать.

Прошла неделя, потом другая, третья, а она всё пребывала в этом замкнутом кольцевороте безумия и страха, не в силах его остановить. В конце концов, Вероника потеряла счёт времени.

Лишь изредка она выходила из дома до продуктового магазина на глухой улице, опасаясь попасться звонившим в дверь. Сама Вероника никому не звонила и не отвечала на телефонные звонки. Она всё больше и больше делалась похожей на помешанную. Она уже ничего и не ждала, даже забыв, зачем она начинала планировать дела, когда повторялся очередной виток приступа, и это становилось похоже на немотивированный параноидальный синдром, однажды начавшийся и теперь, самовозбуждавшийся, повторявшийся снова и снова.

Когда у неё в очередной раз заканчивались продукты, прежде чем отправиться в магазин, она обходила все закоулки квартиры, стараясь найти какие-нибудь припасы, лишь бы только не идти снова на улицу. Всякий раз она что-нибудь находила.

Последнее, что Вероника умудрилась найти и съесть, это какие-то дорогущие конфеты, которые она купила перед Новым годом и насыпала в китайскую фарфоровую вазу в зале, позже забыв о них, и несколько бутылок шампанского, припрятанных за занавеской у осыпавшейся уже порядком, пожелтевшей сосны, которые она выпила, как компот из чашки.

Перед этим она разделалась с импортной сухой колбасой, консервированными ананасами и прочими деликатесами, которые обнаружила в кладовке.

Нормальная, человеческая еда, такая, как молоко, картошка, хлеб, сало, которую Вероника всегда предпочитала любой экзотике, как всякая нормальная украинка, родившаяся в хлебосольном краю, становились теперь для неё какой-то роскошью, потому что, как ей казалось, идти за этим в магазин, выходить из дома, было равносильно пересечению линии фронта во время обстрела.

Однако случилось так, что голод, не смотря на её отчаянное сопротивление, в очередной раз погнал её в магазин.

Вероника открыла входную дверь, и увидела, как на пол падает какой-то клочок бумажки.

Она подняла его, стала читать.

Это была записка из мастерской, в которой говорилось, что глазок, заказанный и оплаченный её супругом, давным-давно получен. Мастер несколько раз приходил, но никого не может застать дома. Телефон в квартире не отвечает. И потому он оставляет на всякий случай эту записку, поскольку не намерен больше оттаптывать себе ноги, и просит хозяев связаться с ним, когда они появятся дома, и назначить время для установки глазка.

Вероника вернулась в квартиру и несколько раз перечитала записку, пытаясь понять её содержимое.

Наконец-то до неё что-то дошло. Она обрадовалась. Теперь она сможет видеть, кто же всё это время названивает ей в дверь. И тогда ей станет ясно, стоит ли опасаться визитёра или нет.

Вероника бросилась к телефону, набрала номер мастерской и договорилась с мастером о времени установки импортного чуда.

Теперь ей надо было привести себя и дом, превратившийся в берлогу, в порядок. Она, обрадованная этим, бросилась прибираться, выйдя, наконец, из круга сумасшествия.

Глава 29.

Вероника очнулась от своего бреда. Мизерное и незначительное событие: предстоящая установка японского глазка, вдруг привело её в норму.

Ну, теперь, когда она сможет наблюдать того, кто натренькивает ей в двери, Вероника не будет больше бояться неизвестности. Она ещё не знала что сделает, когда увидит звонящего, но была уверена, что теперь всё пойдёт по-другому.

После звонка в мастерскую она включила телевизор и вдруг с ужасом узнала, что уже прошёл почти весь январь.

Целую неделю она прибиралась в доме, приводила в порядок себя, ожидая прихода мастера, как будто какого-то кавалера. Она привела в порядок квартиру, превратившуюся за время её безумия в настоящую берлогу, выволокла на площадку и спустила в мусоропровод целую гору мусора, помыла полы, пропылесосила, вытерла везде пыль, словом, прибралась так, будто к ней ожидались какие-то важные гости.

Она больше не составляла никаких планов. У неё был теперь один план: поставить импортный чудо-глазок, — а там всё пойдёт по-другому, вот потом-то она начнёт действовать, начнёт по-настоящему жить!

Она выбросила всю свою старую косметику, которой изрисовывала в приступах безумия своё голое тело, чтобы забыть об этом ненормальном, напоминавшем кошмар, периоде жизни. Потом уже, созвонившись, встретилась со своей знакомой сетевичкой и набрала у неё целую сумочку другого, совершенно неизвестного ей макияжа, чтобы привнести в свою жизнь новую струю ощущений и расстаться со старыми.

Теперь Вероника ждала мастера. Всю неделю мастер был занят на каких-то других объектах, и они договорились на сегодня. Он должен был прийти в двенадцать. И она сидела как на иголках в коридоре, то и дело, поглядывая на электронные часы над входом на кухню.

Установка и настройка глазка, как пообещал ей мастер, должна была занять не более часа. И после этого, Вероника чувствовала это, у неё начнётся совсем другая, счастливая жизнь. Всё пойдёт как надо!

Да всё уже было по-другому!

За эту неделю, что прошла после звонка в мастерскую, в её жизни вдруг многое изменилось. Она перестала планировать какие-то глупые дела и звонки, а просто решила заняться устройством окружающей её жизни.

В первую очередь ей нужно было обеспечить себе источник доходов, и Вероника решила сдать обе квартиры, сначала свою, а позже и Бегемота. Она надеялась, что договориться с родителями пожить у них некоторое время. Потом, быть может, встретит кого-нибудь, замуж выйдет, всё наладиться!

На следующий день после этого важного в её жизни события, звонка в мастерскую, Вероника сходила в редакцию газеты и разместила платное объявление о том, что в центре города, у драмтеатра сдаётся шикарная квартира с прекрасным видом на Псёл, цена договорная.

Теперь к ней каждый день, созвонившись и назначив время, приходили смотреть апартаменты. Поскольку встреча заранее оговаривалась, и приходившие не прятались из поля зрения глазка, Вероника без опаски открывала двери и запускала смотреть квартиру.

Люди смотрели, всё им нравилось, но потом уходили, пообещав ещё перезвонить. Вероника не могла понять, почему никто не хочет вселяться: цену она назначила даже ниже, чем на такую жилплощадь в округе. Впрочем, она не сомневалась, что рано или поздно сдаст в найм сначала свою квартиру, а уже потом займётся квартирой Бегемота: там, всё-таки, надо было ещё с документами разобраться, а для Вероники эта тема была табу, пока в себя не придёт после месячных самоистязаний. Однажды она уже пыталась планировать решение бумажных вопросов с имуществом и не хотела к этому больше возвращаться, во всяком случае, в ближайшее время.

"Быть может потом, время-то ещё есть, — рассуждала она, — познакомлюсь с каким-нибудь юристиком, и всё выйдет само собой!"

Случилось ещё одно замечательное событие, которое заинтересовало Веронику и теперь полностью завладело её вниманием.

На днях, а теперь она стала смелее выходить в город, она встретила школьную приятельницу. Та затащила её в кафе, сказав, что у неё к Веронике есть интересное предложение.

-Давай вместе летать в Китай, за шмотками! — угостив её дорогим кофе, предложила приятельница. — У меня место на рынке торговое откуплено! Будем вместе, по очереди торговать. Я сейчас одна и торгую, и за тряпками летаю! Пока летаю — место простаивает, а аренда тикает. Но даже так бизнес у меня прёт! Кручу тысячу процентов на закупочную стоимость! Представляешь?!

-Не знаю! — сомневалась, улыбаясь приятной встрече, Вероника.

На самом деле она так только Ленке показывала, про себя-то обрадовалась этому предложению, давно уже всё решила и согласилась.

-Это же сейчас самое то! — убеждала её подружка, и Вероника была с ней в душе согласна, поскольку чувствовала, что ей просто необходим глоток какого-то свежего воздуха, новых впечатлений, но по-прежнему делала вид, что ещё не решилась. — Годок полетаем, и на квартиру заработаешь!

Вероника ликовала: "Оказывается, вот она, какая — жизнь. Вон, девчонка! Сама в Китай летает — не боится! Сама там шмотками тарится — руку уже набила, наверное, не без шишек! Здесь точку торговую держит! И плевала на всех с высокой колокольни! А я-то чем хуже?! Да и пошли все блатные на фиг!"

-Да у меня есть квартира! — смеялась весело, вдруг сбросив все ограничения и оковы страхов, опасений и недомолвок, как будто окунулась в другую жизнь, забыв про всё, Вероника.

-Ну, тогда тем более! — убеждала её Ленка. — Машину тогда крутую купишь!

-Да не хочу я машину! — упрямилась в ответ Вероника.

-А чего же ты хочешь?! — Ленка злилась, не понимая, что не так в выкладываемых ею мотивах. Ей и невдомёк было, что Вероника просто прикалывается над ней и над собой, опьянев от обыкновенного разговора на пустяковую совершенно тему.

В самом деле, как здорово было, вот так, как Ленка, куда-то летать, что-то закупать возить, продавать, быть сама себе хозяйкой. Глядишь, и вправду, ещё и заработаешь на этом!

-Да жить спокойно хочу! — призналась Вероника. Ленка не поняла ответа, но Вероника именно и имела в виду, что спокойно жить — это значит куда-то лётать, постоянно где-то, за границей чем-то тариться, и догнать никто не сможет. — Чтобы не трогал никто!

-А что, тебя кто-то трогает? — удивилась подруга, слегка насторожившись: про жизнь Вероники она-то вряд ли что вообще знала: со школы не виделись.

-Да, нет! — мотнула головой Вероника.

-Слушай, брось ты долго думать! — Ленка шла в наступление. — Иди ко мне! Не хочешь летать? Будешь на рынке торговать, а я буду в Китай мотаться! Доход — пополам! Но за минусом расходов! Идёт?

Было видно, что Ленке просто позарез нужна компаньонша, и Веронику это и радовало, и забавляло. Это казалось интересным, обещало что-то новое, свежий глоток жизни, новых, приятных впечатлений.

-А как там? В Китае? — Вероника вдруг размечталась, и ей вдруг стало так хорошо, будто у неё уже билет на самолёт взят, и завтра она будет где-то далеко-далеко отсюда, за тысячи километров от своих печалей и тревог, от неопределённости и безумия безвыходности.

-Слушай! — Ленка всплеснула руками, обрадовавшись, что собеседницу зацепило, и теперь у неё есть новый аргумент в пользу сотрудничества. — Китай — это супер! Там, даже сейчас тепло! Представляешь?! Можно перед тем, как тариться на недельку на море сгонять, на какой-нибудь остров... Хайнянь, например! Ой, как там здорово! Ой, как там хорошо! Подруга, ты не представляешь, как там чудесно! Попадёшь — обалдеешь! Обещаю!

Веронике уже хотелось прямо сейчас сорваться и умотать на этот Хайнянь! Она его представила себе жёлтый песочек, по которому плещется ласковое бирюзовое море, зелёные пальмы, тёплый тропический ветер, приятно овевающий тело и аж взвизгнула от восторга.

Ленка ошарашено посмотрела на неё:

-Ты чего?!

-Да нет! — сконфузилась Вероника. — Вспомнила кое-что! А ты сама-то на море ездила?! Отдыхала?!

-Нет! Некогда! Надо ж тариться! Какое там море! — Ленка погрустнела, но тут же оправилась. — А вот если бы была у меня компаньонша, такая, как ты, то непременно бы съездила! Ну, что?! Согласна?!

-Да я не умею! — Вероника заупрямилась, набивала себе цену, наблюдая, на какие тяжкие пустится ещё Ленка, чтобы её захомутать. Ей было забавно, а Ленке непонятно.

Та злилась:

-Во, дурёха! Да все по началу не умеют! Я тебя научу! Секреты кое-какие расскажу, чтоб не влипла куда! Процент тебе хороший дам! Чем не жизнь, а?!

Наконец, Вероника решила перестать мучить Ленку. Сама-то она уже давно всё решила, но сделала вид, что задумалась, чтобы согласие её не выглядело легкомысленным и скороспелым.

В её положении, пожалуй, это было самым лучшим из всего, что могло её ожидать. Она даже почувствовала в душе какой-то восторг, окрылённость, словно ей предложили не компаньоншей быть торгашки на вещевом рынке, а принцессой в тридевятом царстве.

Чтобы не выдать своей радости от предложения приятельницы, Вероника пообещала:

-Хорошо, подруга, я подумаю, потом тебе перезвоню!

-Только долго не думай! — предупредила её школьная подружка. — Мне компаньонша срочно нужна, ну, или, хотя бы, продавец на рынке, если не хочешь летать за товаром! Тебя бы я с удовольствием взяла!

Они расстались, и Вероника направилась домой довольная, что всё в её жизни налаживается, устраивается как-то по-новому, по-другому.

Все прежние страхи её давно улеглись. Она уже стала забывать про то, что в Москве её разыскивали. Да и разыскивали ли вообще?! Да и где это, та Москва?! За тысячу километров! Теперь это даже другое государство!

"Гость"! Кто это был такой, этот "гость"?! Он уже изгладился из её девичьей памяти! Как давно это было! Давно и неправда! Уехал в Москву, ну и уехал! Да не было, вообще, никакого гостя! Всё это ей приснилось! Это был её дурной сон! Правда, иногда забавный!

"Как давно у меня мужика-то не было?!" — вдруг удивилась Вероника и обрадовалась: если она об этом подумала, значит, всё действительно будет по-другому.

Ну, их, на фиг, этих бонз, воротил! Она их не знала. Да и знать не хочет! Ни с кем она встречаться не будет! Переоформит квартиры на отца, на мать — чего она раньше-то не догадалась этого сделать? — и будет себе жить припеваючи!

Московские кошмары, Гарик — всё было в прошлом.

Её милый уютный родной белокаменный город окружал её теперь со всех сторон, и словно заботливый отец налаживал её существование. Теперь ещё Китай наклёвывался, дальние, тёплые, интересные страны!

"Главное, не лезть к блатным!" — решила Вероника.

Действительно, зачем она в полымя голову-то старалась сунуть? Сразу надо было Сашко и послушать! Да и с Гвоздём на контакт не стоило идти! Мало ли кому он про неё мог трепануть!

Москву Вероника вспоминала теперь лишь иногда, но с содроганием внутри, как злую мачеху. Она даже не могла понять, почему этот огромный, сверкающий, фешенебельный в одних и похожий на самую последнюю, отстойную помойку в мире в других местах город, о котором с какой-то непонятной ей мечтательной завистью думали многие её знакомые, вызывал у неё теперь такое отвращение.

Прежде она и не знала, что такое, эта Москва. До поездки с Бегемотом она даже ни разу и не была в ней. Да и не хотела никогда побывать, а сейчас и подавно не желает.

Неделя пролетела вдруг, как один день.

Наконец, в назначенное время мастер пришёл. Он приволок с собой небольшой чемоданчик с дрелью и другими инструментами, какими-то тестерами, осциллографом и прочей дребеденью, в которой Вероника-то и не разбиралась.

-Через часок готово будет хозяйка! — заверил установщик.

Спустя минуту он уже высверливал из входной двери старый глазок, распахнув её настежь.

В подъезде было холодно, и в квартиру задувало студёным воздухом. Вероника оделась.

Она решила сварить кофе и угостить дяденьку, который ей почему-то понравился.

Тот делал своё дело: возился с открытой на площадку входной дверью, нахваливая её качество.

Дверь и в самом деле была превосходная: по немецкой технологии, бронированная, противовзломная — гранатой не снесёшь.

Мастер рассказывал что-то между делом, чтобы работать было не так скучно про какие-то забавные случаи с работы, и Вероника то и дело выходила в просторный коридор квартиры, поддерживать беседу, а потом возвращалась на кухню, к плите, на которой вот-вот должно было подойти к кипению кофе в турке.

-Хозяйка, к тебе какие-то молодые люди! — донёсся из коридора голос мастера.

-Сейчас подойду! — у Вероники подошел, сварился кофе, пена полезла наружу и она спешно сняла турку.

Вытерев плиту от коричневых клякс, она вышла в коридор.

-Кто меня спрашивает? — поинтересовалась она у мастера.

-А вон! — махнул он рукой на площадку.

На лестничной клетке стояли двое строго, но со вкусом одетых мужчин, в которых Вероника сразу признала кавказцев. Они стояли на лестнице, сбоку от входной двери, и выглядели прилично и даже респектабельно, с шиком. На ждавших её были длинные кожаные чёрные плащи, шёлковые белые шарфики, строгие тёмные костюмы с белыми рубашками-косоворотками, с несколькими расстёгнутыми верхними пуговицами. Их пристальный, стальной, холодный, равнодушный к её судьбе взгляд говорил Веронике о многом.

У Вероники что-то ёкнуло в груди, сердце ушло в пятки. Первое, что ей захотелось сделать — это закрыться, спрятаться внутри квартиры. Но мастер монтировал оборудование. Широко распахнув входную дверь, он возился, что-то монтируя на рейках косяка её стальной коробки.

Мужчины стояли и смотрели на неё, будто чего-то ожидая.

Вероника, всё-таки надеясь на чудо, что это просто очередные квартиранты — ведь огромная квартира в центре города, рядом с драмтеатром, с прекрасным видом на реку, в пяти минутах ходьбы от всевозможных удобств, стоит дорого, и, в принципе, только таким личностям и было, если разобраться, по карману снимать её, — поинтересовалась, стараясь совладать со своими эмоциями и не потерять присутствие духа:

-Вы по объявлению!

-По объявлению, по объявлению! — ответил ей тот, что был ближе к двери.

Он был ростом выше, старше и как-то солиднее своего товарища.

Веронике было тревожно, она почувствовало, как её всю стало колотить мелкой дрожью.

-Ну, проходите! — она жестом пригласила стоявших в широкий коридор квартиры, стараясь справиться со своим волнением.

Незваные гости бесцеремонно ввалились, слегка оттолкнув мастера от двери. Тот оглянулся на них, но промолчал, сделав вид, что ничего не произошло.

Мужчины вразвалочку, не спеша, прошли по коридору, оглядывая роскошный ремонт. Они не сняли ботинки, а ходили прямо в них, оставляя грязные следы с улицы на дорогом финском паркете. Вероника сразу отметила этот факт против своего предположения, что это могут быть квартиранты. Впрочем, несколько пар, приходивших по объявлению и до этого, тоже не хотели разуваться, даже когда она попросила их об этом.

-Чьи такие хоромы будут? — поинтересовался один из зашедших, тот, что был повыше, постарше и посолиднее, когда они оказались в конце коридора, перед входом на просторную кухню. — Твои что ли?!

-Да нет, что вы! — соврала Вероника, на душе у неё было неспокойно. — Я тут присматриваю просто!

-Ну, а хоромы-то чьи?! — снова поинтересовался тот.

Кавказцы вернулись по коридору назад и, прямо как были, в обуви, в плащах, вошли в огромный зал квартиры, сели на широкий диван, стоявший посредине комнаты, развалившись в нём как у себя дома, нагло и бесцеремонно.

Тот, что разговаривал с ней, откинул одну руку в сторону, положив её на широкую спинку канапе. Вторую руку он по-прежнему держал в кожаном плаще. Другой сел как-то поскромнее, сложив руки на коленях.

Мужчины сидели и смотрели на Веронику, словно ожидая от неё каких-то вопросов.

-Я вас слушаю! — сказала девушка, поняв, что так может продолжаться довольно долго — гости никуда не спешили.

Тот, что держал руку в плаще, достал её из карманов. В ней он держал пистолет с глушителем.

-Собирайся, мартышка! — сказал он Веронике, даже не изменив тон голоса. — Мы за тобой!

Сомнений у неё больше не осталось. Вероника поняла, что это были "чехи" из Москвы. Вероника не знала, что делать. Кавказцы спокойно сидели напротив неё.

В комнату заглянул мастер. Кавказец, заметив его приближение по коридору, спрятал ствол под полу кожаного плаща.

-Ну, хозяйка, я всё установил! — сказал он, виновато соображая, что влез в какой-то важный разговор. — Теперь вы в полной безопасности!

-Ага! — растерянно произнесла Вероника.

На самом деле ей со всех ног хотелось броситься к этому неизвестному мужчине, закричать "Караул! Спасите!", спрятаться за него, уйти вместе с ним из квартиры. Но она продолжала стоять, сдерживая себя от импульсивных действий. Вероника понимала, что этим только подставит невинного человека, и его, скорее всего, пристрелят прямо у неё на глазах. Поэтому она сдержала свой порыв из последних сил.

-Хотите посмотреть, как работает?! — поинтересовался мастер.

-Она потом посмотрит! — перебил его кавказец, тот, что был постарше. — До свидания!

-До свиданья! — беспечно махнул из коридора через дверь мастер, как бы обращаясь ко всем в комнате.

Он, видимо, хотел сказать ещё что-то, может попросить, чтобы ему заплатили, но тон кавказца говорил сам за себя.

-До свиданья! — с трудом выдавила Вероника.

Мастер расшаркался и ушёл.

-Ну, что стоишь-то?! — снова поинтересовался кавказец с пистолетом. — Собирайся, живо! А то так поедешь!

Через десять минут Вероника в сопровождении кавказцев спустилась.

У подъезда перед домом стоял чёрный шестисотый "Мерседес" с московскими номерами. Тонированные его стёкла в передних дверях были наполовину опущены, и было видно, что впереди сидел водитель и ещё кто-то рядом, на пассажирском кресле.

Вероника шла и вся дрожала. Ей казалось, что она сейчас потеряет сознание. Ей хотелось броситься наутёк, но она понимала, что её тут же догонят.

Один из кавказцев, тот, что был помоложе, открыл заднюю дверцу салона и залез внутрь. Второй, тот, что постоянно разговаривал, а теперь шёл сзади, за её спиной, слегка подтолкнул локтем Веронику вперёд, к открытой дверце, как бы приглашая сесть в машину:

-Лезь!

"Мамочка! Спаси!" — разорвался вопль внутри, в душе Вероники, как взрыв, когда она, нагнувшись, пролезла внутрь дорогого лимузина.

Кавказец, стоявший у неё за спиной, последовал за ней. И теперь она оказалась зажатой между кавказцами с обеих сторон в просторном салоне "Мерседеса".

Сидевший на переднем сиденье рядом с водителем мужчина, в котором Вероника сразу узнала Саида, обернулся в салон и спросил, глядя ей в глаза своим сверлящим взглядом:

-Ну, что, сучка, добегалась?!

Вероника не могла ничего произнести. От страха она просто онемела, словно проглотив от страха язык.

Однако кавказец и не ждал от неё ответа. Он развернулся и что-то "гуркнул" водителю.

Машина тронулась и выехала со двора на улицу, потом на проспект.

Вероника мелко дрожала от страха и смотрела, как за тонированными окнами мягко идущего автомобиля, словно не замечающего ям и ухабин плохо отремонтированной дороги, быстро проносятся назад белоснежные кварталы её города.

Вскоре "Мерседес" выскочил на широкую, как проспект курскую улицу, и в десять минут покинула город.

Вероника сидела, ни жива, ни мертва. Кавказцы о чём-то переговаривались между собой.

Через полчаса машина остановилась на КПП, временно обозначавшем демаркационную линию российско-украинской границы. Внутрь заглянул постовой милиционер. Вероника хотела закричать, позвать на помощь, но крик так и застрял в горле.

"Мерседес" пересёк условную линию, и оказался на территории России.

До самой Москвы никто больше не проронил ни слова.

Глава 31.

Вероника смотрела вперёд, в просвет между сиденьями, на дорогу, уходящую в заснеженную даль серым полотном, иногда петляющую и изгибающуюся, иногда прямую, как стрела.

Сначала по её сторонам мелькали украинские хутора и сёла, с домами из кирпича или, реже, глиняные мазанки, беленькие, с разукрашенным ставнями, с крышами из черепицы, иногда из свежей соломы, редко шиферным. Они были словно с картинки из детской книжки, с разводками газопроводной сети на высоких столбах, с аккуратными невысокими заборчиками, и если не на каменных колоннах, с квадратами секций металлической сетки или невысокими, только чтобы обозначить территорию, частоколами из красивых остроглавых крашенных дощечек, то старательно сделанными плетнями.

О том, что машина въехала на территорию России, можно было даже не гадать. Пейзаж за окном сразу изменился. Серые, бревенчатые, зачастую покосившиеся и утонувшие в земле, иногда ушедшие по самые окна неказистые домишки, провалившиеся, дырявые шиферные крыши, заборы из длинных некрашеных кривых посеревших жердей с редкими, покосившимися стояками, к которым они были прикручены не то верёвкой, не то проволокой.

Всюду бросалась в глаза запущенность, неустроенность, покинутость, как будто здесь не жили уже лет пятьдесят.

Хотя Вероника была напугана происходящим с ней, мозг её не переставал думать о всякой ерунде.

"Странно, — рассуждала девушка, прежде она ни разу не выезжала на территорию российских областей на машине, и теперь этот контраст, для бывалого водителя ставший давно привычным и незаметным, бросался ей в глаза, — та же земля, та же климатическая зона, те же урожаи, то же государство! Почему такая разница?! Ведь даже народ один и тот же: и там, и там по большинству русские! Что же тогда? Почему так?"

Ей было непонятно, как такое мощное государство могло зиждиться на развалившемся сельском хозяйстве, на вопиющей бесхозяйственности.

В украинской деревне, хотя и земли то же вроде бы вдоволь, каждый клочок присмотрен, обласкан, взлелеян хозяевами. Землица стоит ухоженная, вскормленная, готовая вот-вот прыснуть щедрым урожаем по весне. А здесь, куда ни кинь взгляд — серость, забытость, забитость, сиротливость, словно и хозяина у владений нет, будто вокруг не угодья плодородной земли, а так — пустыня, ничейная территория. Всё пущено на самотёк, как будто людей здесь пыльным мешком из-за угла пристукнули, и они всю жизнь так, дебилами, и ходят, бродят, неприкаянные по земле, которой их руки нужны.

Куда ни посмотри, всюду чувствовалась какая-то недоделанность, неаккуратность, разгильдяйство. Иногда попадались какие-то странные, пугающие даже своей безысходностью сооружения.

В одном месте Вероника увидела глухой, высокий забор, сваренный из плоских радиаторных батарей. Весь ржавый, некрашеный, он скрывал своей стеной участок вокруг какого-то дома, что и крыши того видно не было.

Она ужаснулась: "Кому понадобилось сооружать такое пугало? Зачем? Почему именно из радиаторных батарей? Зачем такой высокий?!"

В сущности, забор выглядел так, что его толкни, и он упадёт. Он не представлял сколь-нибудь серьёзной преграды.

Может быть, хозяин дома настолько боялся окружающих, что огородился крепостной, как ему, наверное, казалось, стеной в два с половиной метра, хотя рядом, вокруг, ничего, кроме нескольких халуп, с развалившимися жердянниками, с покосившимися ставнями, с окнами, полными грязи и пыли в проёмах, через которые внутрь-то и свет едва ли проникал, и не было. Может быть, напротив, он хотел возвыситься над окружающими его сельскими дебилами и старушками, одиноко заканчивающими отбывать свой срок на этой богом проклятой земле. Может быть, он просто не знал, что сделать с доставшимися ему по случаю или наворованными радиаторными щитами. Но в любом случае вид этого забора и окружающих его развалин был удручающе ужасен.

Если бы ей дали даже миллион долларов в обмен на то, чтобы она остаток дней провела в таком "поместье", Вероника бы с мерзостью отвергла предложение. Казалось, что этот забор должен был просто царапать ржавыми когтями души тех, кто за ним жил, если они у них были.

"А как же там дети живут?! — ужаснулась она. — Они же вырастут дебилами и моральным уродами, если всё детство проведут за таким забором!"

Если бы Веронике предложили нарисовать этот пейзаж, она бы так и назвала его: "Замок короля сельско-советских русских нищих"! Название получилось такое же уродливое, как и сам пейзаж — ему под стать!

И такая безысходная картина была повсюду. Веронике порой казалось, что её привезли в Ад. Да пейзажи русского захолустья вокруг ничего, кроме картин преисподней не напоминали. Они были мрачны, серы и гибельны, словно здесь уже происходил, а может быть, даже закончился апокалипсис.

"На Украине такого нет!" — удивлялась она.

Нет, было на Украине одно место, где было неустроенно и заброшено. Но это была зона ядерной катастрофы, которую покинули жители, и где хозяйствовали мародёры, растаскивая радиоактивные пожитки по всей стране. Она однажды видела фотографии этих мест, привезённые оттуда её дядькой, заглядывавшем проездом к её родителям. Когда-то он ликвидировал ту аварию, и в его альбоме, который он вёз с собой. Было несколько страничек, чтобы наводить жах на родичей. Они тоже напоминали Ад или войну. Вероника тогда очень испугалась, когда увидела те фотографии. Она решила, что на них заснято самое страшное место на земле.

А здесь вокруг везде, куда ни посмотри, была катастрофа. Вся Россия, до самой Москвы лежала как одна мертвящая, пугающая привыкший к другому миропорядку глаз, территория бедствия. Но ведь вокруг была не Чернобыльская зона, вокруг жили, а, скорее всего, просто существовали люди, словно наплевавшие на свою жизнь и проклявшие сами себя.

Глядя на разруху, которой она прежде и не видела, живя в хлебосольном краю, через окна проносящегося по бескрайним просторам российской безалаберности, как конь апокалипсиса с четырьмя всадниками, чеченцами-палачами, на борту, "Мерседеса", Вероника теперь понимала, почему Серёжка Есенин назвал эту страну, которую он всё же любил, "Страна негодяев". За что и поплатился...

Картина окружающих пейзажей удручала Веронику вдобавок к её состоянию нервного напряжения. Ей казалось, что жизнь заканчивается. Было похоже, что её волокли в дремучие места, в тьму-таракань, на растерзание Кощею или Змею Горынычу. И никто не мог помешать этому. Не было никого, кто бы за неё заступился.

Веронике вдруг стало со всей пронзительностью понятно, почему Гитлер хотел уничтожить Россию, разрушить и затопить Москву.

Он видел, что этот народ, как раковая опухоль, как разлагающийся обезглавленный труп, который грозил своей чумой заразить всю Европу, и уже поразил Украину, Белоруссию и Прибалтику тяжёлым вирусом халявности, наплевательства и иждивенчества, выродился из некогда великого, населявшего Великую Русь, начало которой положил Киев, в какую-то низкоэнергетическую биомассу, которая своей медленной деградацией растлевала остальное человечество, как сорняк занявшее огромные пространства. Чем дальше отходили те, кто в девятнадцатом веке ещё называл себя великороссами, отдалялись от истинных корней, тем более извращался их путь. И даже коммунисты, закончившие апокалипсис России, загнездившиеся в Москве и Санкт-Петербурге, были всего лишь логическим звеном этой цепочки пути в бездну. То же, что Гитлер, видели Гоголь и Щедрина, которые раскрыли порочную сущность странного российского государства. Просто те были всего лишь писателями. А Гитлер обладал мощнейшей военной машиной. И если бы не заступничество небес — а Вероника прекрасно знала, что Россию спасло только небесное заступничество Пресвятой Девы, факты о котором так тщательно скрывали от народа спецслужбы — он бы осуществил свой план.

Странная страна — эта Россия. Триста лет преобразований и реформ не дали практически ничего. Она не изменилась при коммунистах, не измениться и после них. Мерзкая сущность российского государства, иногда неприкрытая, иногда тщательно скрываемая ни на йоту не подобрела. Для него граждане были всегда лишь подножным кормом, дровами, которыми можно было топить печку в доме номенклатурной знати, какой бы природы она ни была: иерархической государственности при монархии, партийной кастовости при коммунистах, финансовой олигархии и государственной верхушки в дальнейшем. И эта небольшая группа будет до самого конца, пока есть у неё силы держать мёртвой хваткой огромную территорию земного шара, заполненную оболваненными, полуголодными, умалишёнными от безвыходности существования, беспомощными до такой степени, что в знак протеста не могут даже удавиться, а просто влачат своё существование, людьми, привыкшими к тем скотским условиям, в которых им назначила жить обирающая их на каждом шагу власть.

"Это настоящая социально-политическая гангрена, — осенило Веронику, — а Гитлер хотел всего лишь отсечь поражённую ею часть мира, чтобы спасти остальной от гниения! Но ему это не удалось! И вот теперь повсюду уже видно, что болезнь перешла в последнюю стадию".

В нескольких местах она обратила внимание на пронёсшиеся мимо разрушенные церкви. У них были снесены маковки, а то и вовсе от верхней части храма не осталось и следа, и их руины довершали картину безутешного пейзажа. За все тысячу километров она не увидела ни одной не то что действующей, а хотя бы целой церкви.

В её родном городе все церкви были сохранены и действовали. На Украине она не видела ни одной разрушенной церкви.

Веронике было странно, почему на небесах заступились за Россию, где большинство храмов было поругано, разграблено и разрушено.

И знала она ещё одно, о чём не принято было говорить в советское время. Жители её города встречали немецких солдат, как освободителей, с хлебом-солью. Конечно, были и другие, те, что уходили в партизаны, курсанты артучилища, что погибли, сражаясь на подступах к городу. Но это, в основном, были пришлые люди, из той же России, а не коренные жители.

А чем, собственно говоря, коммунисты, которые у Вероники ассоциировались с Россией, поскольку она была рассадницей этой заразы, были лучше немцев?

Да, немцы расстреливали евреев. Но коммунисты, большинство из которых были те же евреи, устроили на её родине голодомор. При этом продавали украинский хлеб, собранный кровавыми отрядами продразвёрстки, расстреливавшими крестьян за малейшее неповиновение и укрывательство продовольствия, выметавшими всё из крестьянских амбаров подчистую. Люди, которые вырастили и собрали хлеб, умирали голодной смертью, ели трупы и детей. Миллионы на Украине умерли в это страшное время. Разве те, кто сделал это, были лучше немцев, потом их же и расстреливавших? Зная по страшным рассказам своей бабушки, едва пережившей то время, о мучительных страданиях простых, ни в чём не повинных людей, о диких вещах, происходивших по милости коммунистов, а, значит, и евреев, верховодивших на Украине до немецкого вторжения, Вероника не стала бы отрицать, что будь она на месте тех, кто пережил голодомор, она бы также вышла к немцам с хлебом-солью и сама бы показывала немецким солдатам, где скрываются палачи её народа.

Конечно, немцы тоже были не подарок, и вывозили с Украины составами чернозём и людей на работы в Германию. Вероника не собиралась оправдывать их за это. Она только не могла понять, чем русские, великороссы, с которыми у неё всегда ассоциировался коммунизм, были лучше немцев? Тем, что они победили? Победителей не судят?! Так победили же не они — заступничество небесное: посвящённые-то знают это.

Вот и чеченцы, потомки которых везли её сейчас в чёрном "Мерседесе" на растерзание в Москву, тоже были за Гитлера. И им Сталин отомстил массовыми ссылками с родных мест. А Украинцам не отомстил — большая всё-таки Украина для него оказалась. Хотя тут тоже преданных коммунистам людей хватало!

"Бррр! — Вероника мотнула головой, пытаясь освободиться от своих высокопарных рассуждений. — Меня тут на растерзание везут, а я о каких-то странных вещах рассуждаю!"

Чеченец, тот, что втолкнул её в салон, слегка повернул голову и искоса посмотрел на неё, как бы спрашивая: "Ты чего?! Сиди, не рыпайся!"

Вероника почему-то вспомнила "Кавказского пленника" Льва Толстого.

"Да, теперь и на Кавказ ездить не надо, чтобы в плен к чеченам попасть! — усмехнулась она. — Даже за порог дома выходить не надо! Пленение поставлено на экспорт! А Москва — это теперь как Кавказ, получается?! Там, наверное, чехов больше, чем на Кавказе! Конечно — там все деньги Союза, теперь уже России! Но всё равно — все! Рыбное место стало, эта Москва! Только меня, зачем туда волокут?! Я ведь рыбёшка-то не по столичному масштабу! Да России теперь, наверное, суждено до второго пришествия быть под Кавказом, с тех пор, как голову ей сняли — царя расстреляли. То Сталин верховодил, теперь чеченцы, вот. Конечно, если Россия осталась без царя в голове! Впрочем, что мне Россия?! Меня везут фиг знает куда!"

Уже несколько часов "Мерседес" мчался, стремительно пересекая деревушки и посёлки, городишки и города, в сторону Москвы, увозя её всё дальше от родных мест.

Её душа натягивалась словно резинка, одна часть которой осталась у себя дома, зацепилась за свою квартиру, свой родной, любимый, уютный и милый город, а вторая была с ней, и от того внутри всё сильнее щемило, всё звонче пели нервы. Казалось, что они сейчас вот-вот не выдержат напряжения и взорвутся.

В салоне стояла тишина, был слышен лишь едва различимый звук двигателя. Все молчали, и от этого Веронике было не по себе.

Да, было бы, наверное, лучше, если бы ей что-то говорили, за что-то ругали, чем-то угрожали. Даже если бы обзывали её самыми последними словами, было бы легче. Но за всё время дороги никто не проронил ни слова по-русски (вряд ли кавказцы размовлялись на украиньской мови). И это было для неё хуже, чем любые наезды.

Иногда они энергично переговаривались о чём-то между собой на непонятном Веронике языке, и тогда она пыталась по интонации угадать, о чём идёт речь. Но сделать это было нелегко, и потому Вероника терялась в догадках, что её ждёт.

Когда тебе что-то заранее предъявляют, и есть возможность просто отмалчиваться, слушать и усваивать информацию, то ты получаешь некоторую фору, и это позволяет понять, чего ждать там, где на слова надо уже будет непременно и быстро отвечать словами, иначе тебя сожрут. За время жизни с Бегемотом Вероника успела понять, что многое в мире бандитов решается на понтах. Нет, конечно, правило "прав тот, у кого больше прав" работало, но только весьма интересным образом. Правее оказывался тот, у кого язык был подвешен лучше, и кто мог совершить действительно что-нибудь неординарное, чтобы все увидели, как он возмущён, а, значит, прав. Стоило во время "базара", словесной перепалки, потеряться, сбиться с ритма обмена претензиями, "предъявами", угрозами, наездами, как можно было считать, что ты "продул" стрелку.

С другой стороны, если ты не прав, но ведёшь себя агрессивно, нападаешь на потерпевшего так, как будто бы это он у тебя что-то двинул, а не ты у него, в порыве деланной ярости можешь ему двинуть или выстрелить как бы с горяча, то всё это прибавляет тебе веса, и если противник сдрейфил при таком твоём поведении, то считай, что ты его "развёл" и выиграл стычку. Ему ещё могут предъявить те, кто наблюдает за разборкой, смотрящий, за необоснованный наезд.

Особенно такая методика хорошо работает, если тебя пригласили на разбор, а пострадавший приехал с приглашённой крышей, не со своими, или мелковат, или у него её нет, и он просто обратился.

Ирония её положения заключалась в том, что все её знания были теперь бесполезны. Её везли, как на допрос. Это была не стрелка. Её просто отловили и доставляли к тому. От кого она убежала. Самое смешное было то, что Вероника понимала, что её просто разводят на деньги, потому что за всё было уплачено ещё при заселении. Это было подло, мерзко! Но так люди работали: дал слабину — получи и распишись! А её раковинка под названием Бегемот хрустнула и развалилась, обнажив розовую мякоть для поживы, и её беззастенчиво принялись жрать!

Как ни далеко было до Москвы, но к вечеру "Мерседес" влился в поток многорядного автомобильного моря, светящего впереди сотнями красных и жёлтых огней, а на встречке — сотнями снопов белого света.

Теперь их движение замедлилось, и они пару часов пробирались по столичным пробкам и заторам, начавшимся еще на подъездах к Москве.

Веронику снова стало трясти в предчувствии близкой развязки. Если дорогой её отвлекали диковинные пейзажи разрухи и высокопарные мысли, то теперь ничего, кроме ночи и огней автомобилей видно не было. Но она чувствовала, что путешествие вот-вот закончится, и наступит неблагоприятная для неё развязка.

Сначала её трясло только слегка, но когда машина въехала на территорию гостиницы, огороженную по периметру забором из стальных прутьев, она уже едва могла сдержать эту дрожь.

"Мерседес" заехал под пандус, к нижнему входу.

-Выходи! — в первый раз к ней обратились. Это был сидевший рядом чеченец, тот, что разговаривал с ней у неё дома.

Он вылез сам, и стоял, держа открытой дверцу, ожидая, пока появится Вероника.

Саид тоже ждал её снаружи. Он смотрел на неё таким взглядом, как будто собирался в следующую секунду растерзать.

-Жалко, что ты женщина! Я женщин не бью! — сказал он и пошёл по ступенькам в фойе.

Завидев его, швейцар предусмотрительно открыл перед ним дверь.

-Пошли! — скомандовал чеченец, который постоянно с ней общался, показывая жестом, чтобы она следовала за Саидом.

У Вероники потемнело в глазах, но она взяла себя в руки и шагнула вперёд, навстречу неизвестности. Ноги отказывались её слушаться, словно говоря ей: "Тикай! Тикай, девчушка!".

"Куда тикай?! — сама себе ответила Вероника, ощущая какую-то смертельную грусть. — Уже тикала!"

Глава 33.

Вероника не верила своим глазам. Она снова видела эти фешенебельные, но холодные, отталкивающие от себя её душу залы и коридоры, холлы, вестибюли, лифты и коридоры. Только теперь это всё было ещё более чужое, чем прежде. Она бы никогда не вернулась сюда по своей воле. Это было похоже на дурное, неправильное де жавю: всё то же самое, как было несколько месяцев назад, те же люди: дежурные, портье, швейцары, уборщицы, кастелянши, те же встречи и проводы постояльцев, приезжающих и убывающих по одному и целыми туристическими группами, только она здесь в ещё более худшем качестве, чем тогда: не приехавшая по воле мужа с ним в Москву ненужная здесь никому девчонка, а привезённая страшными "чехами" беглянка.

"Боже, Бегемот! Зачем ты меня с собой в Москву-то поволок?! — вырвался у Вероники крик внутри её души, рванувший по сердцу стальными когтями скорби. — Смотри, что теперь со мной!"

Ну, в самом деле, что нужно было этим столичным бандитам и махинаторам от неё?! Зачем они привезли из дома опять в эту гостиницу, которую она уже просто возненавидела?!

Вероника на минуту закрыла глаза. Обстоятельства жизни, в которых она оказалась, были настолько неправдоподобны, настолько нереальны, как будто из другой жизни, из какого-то гангстерского кино, придуманного сумасшедшим режиссёром, что ей казалось, если она хорошенько, так, чтобы стало больно глазам, зажмуриться, то всё это наваждение исчезнет! Всё это было не про неё, из другой оперы! Она не хотела в этом участвовать!

Вероника так и сделала. Она зажмурилась сильно, сильно, до боли в мышцах, так, чтобы почувствовать, что она действительно это делает. В глазах, в темноте, пошли жёлтые и синие круги, расплывающиеся и пульсирующие. Казалось, что она сейчас перепрыгнет от порыва усилия и желания в какое-то другое измерение, где она жила счастливо и беззаботно и расстанется с этим кошмаром.

-Ты, чего, мартышка, рожи корчишь?! — прервал её порыв голос чеченца.

"Пизда тебе, девочка!" — честно призналась себе Вероника, открывая глаза. Это была не рисовка перед собой, это было откровенный анализ ситуации. Она никуда не переместилась, ничто вокруг не исчезло как дурной сон, и она снова поняла, что реальность — тяжёлая на подъём штука, которую просто так, по мановению, не передвинешь и не изменишь.

Веронику завели в просторный кабинет с большим окном, с широким столом в центре, с креслами по обеим стенам. За столом сидела знакомая Веронике администраторша.

Вероника подумала, что та сейчас броситься к ней, будет делать что-то плохое, кричать. Но женщина только бросила на неё взгляд, как на очередную вещь на своём конвейере и приказала заведшим её чеченцам:

-Обыщите её!

Её бесцеремонно раздели до лифчика и трусов, вытряхнули на кресло её сумочку, в которой как всегда было полно всякой всячины.

Среди всего хлама внимание молодого чеченца, который занимался её сумочкой, привлекла толстая, короткая трубка из долларов: Вероника взяла с собой всю имевшуюся у неё валюту, понимая, что оставлять её дома было глупо. Чеченец взял свёрток тремя пальцами из высыпанного кучи на сиденье кресла содержимого, поднёс к столу и положил её перед администраторшей.

-Здесь почти четыре тысячи долларов! — сказала Вероника. — Забирайте и мы с вами в расчёте! Это всё, что у меня есть!

Администраторша взяла в руки свёрток, покрутила, сняла с него резинку, пересчитала валюту. Некоторое время она молчала, словно раздумывала, и Веронике показалось, что вопрос исчерпан: действительно это было целое состояние.

-Это я беру, как штраф! — произнесла администраторша чётко и холодно.

-Какой штраф?! — изумилась и возмутилась Вероника, чувствуя, что ненасытная жадность этой женщины, проглотившая все её сбережения, как бутерброд, угрожает её свободе, несмотря на то, что она отдала ей всё, что у неё было.

-Штраф за побег! — пояснила администраторша. — И вы, Бегетова Вероника, по прежнему мне должны вот эту сумму!

Она нарисовала на листочке какое-то число и передала через молодого чеченца Веронике.

Девушка посмотрела на клочок бумаги:

-Пятьдесят тысяч?! — изумилась и испугалась одновременно она. — Я должна вам пятьдесят тысяч долларов?!

Администраторша, вытянув губы, прикрыв веки, молча кивала головой.

Внутри Вероники что-то разбилось, словно упала и разлетелась вдребезги её хрустальная туфелька. Она хотела закричать, сделать что-то яростное, вцепиться, бросившись через стол, в наглую рожу этой подлой тётки, но только тихо заплакала от бессилья. У неё забрали всё, что было, целое состояние, с которым на Украине можно было бы прожить, не зная горя, несколько лет, и она по-прежнему была должна, должна на порядок больше того, что имела и отдала.

Вероника понимала, что объяснять сейчас что-то, пытаться взывать к совести или, что там есть у этой тётки, было совершенно бесполезно.

-У меня нет больше денег! — сказала она. — Правда! Я отдала вам всё, что было!

-Ну, во-первых, не отдала! — уточнила администраторша. — Если бы ты тогда отдала мне эти деньги, ты ведь тогда даже меньше должна была, кажется, — администраторша прищурилась, наигрывая из себя справедливость, — то, возможно, я бы и удовлетворилась этой суммой...

-Но откуда пятьдесят тысяч долларов?! — воскликнула Вероника. — Вы хоть представляете, какие это деньги?! Да на эти деньги можно, наверное, половину вашей гостиницы купить!

Администраторша ухмыльнулась её предположению.

-Ну, девочка, положим, не половину! И ты меня перебила! — она подалась вперёд и массивной грудью налегла на полированную красного дерева крышку стола. — Я не люблю, когда меня перебивают!.. Во-вторых, как я не договорила, у меня нет причин скостить тебе из этой суммы и цента! Знаешь, сколько стоят услуги ребят, которые тебя привезли?! Оч-чень дорого! Они тебя разыскивали оч-чень долго! Плюс к этому номер до сих пор за тобой! Ты его не сдала! Так что, плати!

-Чем?!! — воскликнула Вероника, всплеснув в отчаянии руками. Она поняла, что тётка её не отпустит просто так, и эти несколько тысяч долларов, которые у неё забрали, и которые для неё были состоянием, для администраторши так, пшик, мелочь на карманные расходы.

Администраторша откинулась обратно в кресло, и то отъехало назад под её грузной тушей.

-Не знаю! Это твои проблемы! В общем, так! — она взяла ручку и стала стучать ею по столу. — Даю тебе время до завтра! Поживёшь в своём номере, подумаешь, вспомнишь! Позвонишь родственникам!..

-У меня родители — простые рабочие! Они таких денег и за всю жизнь не заработают!

Администраторша сделала паузу, подождав, когда Вероника прекратит возмущаться.

-Я просила тебя, чтобы ты меня не перебивала! — напомнила она. — Делаю тебе второе замечание! Так вот, поживёшь до завтра в номере, подумаешь, может быть, вспомнишь, кто может тебе дать денег! Завтра, через сутки, — она посмотрела на часы, — в двадцать три тридцать мы с тобой встречаемся в этом кабинете снова. Понятно?

Вероника молчала. Какая разница. Понятно ей или нет — от этого ничего не зависело.

-Ребята отведите её в номер! — скомандовала администраторша, и когда Веронику уводили, предупредила. — Да, и Гарику звонить больше не надо. Он всё равно не приедет!

Веронику отвели в знакомый ей номер. Здесь было чисто и прибрано. Её всю колотило от нервного перевозбуждения. Чтобы хоть как-то успокоиться, она набрала горячую ванну и залезла в неё, оставив на поверхности, над водой только нос, запрокинув голову, чтобы дышать.

Иногда выныривая и ложась в воде, она раздумывала, что ей теперь делать.

В самом деле, звонить родителям? Она не хотела их расстраивать! Да и чем они могли помочь?! Продать её квартиру?! Даже в самом лучшем раскладе они бы не смогли выручить и половину суммы, которую требовала администраторша. К тому же галопирующая инфляция переключила людской спрос на более насущные потребности, и продать квартиру быстро и по более мене подходящей цене было невозможно.

Да, кому она врала?! Она не хотела продавать свою шикарную квартиру! Даже теперь, когда над её жизнью нависла смертельная опасность, а она это чувствовала, Вероника не могла расстаться с мыслью, что когда всё кончиться, и она вернётся домой, то квартира ей ещё понадобиться: жить она где будет?! К тому же, стараясь защититься от возможных посягательств на её собственность со стороны городских воротил, она несколько дней назад отнесла заявление в БТИ, что бы на сделки с её квартирой наложили арест, который снять может только она личной явкой. Никакие доверенности, заверенные хоть тремя нотариусами, хоть десятью, были не действительны. Она знала, что бонзы, если им понадобиться, "сляпают" такие доверенности без проблем. Поэтому с её квартирой теперь ничего сделать было нельзя, да она и не хотела, как будто бестелесному духу её, если её прикончат, эта квартира понадобиться!

Где-то в глубине души, несмотря на страшный испуг, Вероника рассчитывала, что всё обойдётся и всё будет нормально. Она словно смотрела кино сама про себя, и никак не могла понять до конца, что всё происходит реально.

Устав лежать, Вероника вышла из ванной и прошла в комнату номера. Был уже третий час ночи.

Она подошла к окну: там по-прежнему была Москва, в чёрном небе стояло какое-то оранжевое марево от тысяч миллионов огней внизу: этот город не спал даже ночью.

Вероника некоторое время постояла у окна, чувствуя, что устала до того, что даже эмоции в её душе уже угасли, и вот-вот потухнут мысли, сделала несколько шагов к кровати, повалилась на неё и заснула тут же глубоким, но тревожным сном.

Следующий день прошёл как в тумане. Утром ей принесли завтрак, в полдень последовал обед, вечером ужин — гостиничный сервис работал, как и положено.

Вероника сняла трубку. Телефон работал, но она опустила её обратно: кому звонить? Некому!

Весь день она пребывала в какой-то прострации, несколько раз выглядывала зачем-то из номера, но там прогуливался по коридору то один чеченец, то другой. Эти были незнакомые ей, совершенно другие, молоденькие, и Вероника поняла, что "чехов" в гостинице пруд пруди.

К вечеру, когда стало темно, а в Москве в это время года темнело намного раньше, чем у неё на родине, она всполошилась, стала лихорадочно что-то думать, но ничего придумать не смогла. Так и провела остаток времени в номере с потушенным светом, лёжа на кровати и тупо глядя в потолок немигающим взглядом.

В начале двенадцатого за ней пришли и отвели её снова в тот же кабинет.

теперь здесь кроме администраторши сидела какая-то расфуфыренная тётка, вся в золотых перстнях, сверкающих мелкими бриллиантами, которая беспрестанно курила длинные тонкие дорогие сигареты.

-Ну! Что?! — поинтересовалась администраторша у Вероники.

-Ничего, — ответила Вероника, словно отупевшая за сутки.

Администраторша облокотилась на стол, перебирая в руках какую-то безделушку, долго смотрела на Веронику испытывающим взглядом, потом стала говорить:

-Поскольку ты из бедной семьи, и рассчитаться тебе нечем, мы поступим по-другому!

Она сделала пауза, снова испытывающе посмотрев на Веронику, как будто давая той шанс одуматься и выложить требуемые ею деньги, но, немного подождав, снова заговорила:

-У женщины всегда есть, чем рассчитаться! Её кошелёк всегда при ней! И этот кошелёк у неё между ног!

Вероника некоторое время пыталась сообразить, что несёт эта дура, а администраторша протянула руку в сторону расфуфыренной тётки, которая была занята чем-то у себя под носом, на столе.

-Это твоя мама! — произнесла администраторша, указывая на странную гостью.

-Что значит: моя мама?! — не поняла её слов Вероника.

-Это теперь твоя мама! — повторила ей администраторша. — Будешь работать на неё, пока не рассчитаешься со мной!

Вероника ничего не могла понять: какая мама?! Что значит — мама?! Мама у неё есть!

Какие-то мысли стали крутиться у неё в голове, обрабатывая слова этой наглой тётки до понятного ей языка.

Администраторша тем временем впервые за всё время бесед с нею встала из-за стола и подошла. В руках у неё что-то было, но Вероника не могла разглядеть, что это.

Администраторша протянула руки к её шее и стала что-то на неё надевать, проскочив своими пухлыми ручками под её волосы. Вероника отпрянула в сторону, назад и, вскинув руки, отбила руки администраторши:

-Убери свои поганые жерди!

Вдруг она почувствовала, как её схватили сзади, скрутили руки.

Веронике стало больно, и она непроизвольно нагнулась вперёд.

Администраторша снова подалась к ней и, схватив её за локоны волос, свисавшие вниз, чтобы она не мотала головой из стороны в сторону, крикнула одному из чеченцев, крутивших ей сзади руки:

-Держи, чтобы не рыпалась!

Чеченец взял волосы Вероники у администраторши и намотал их на кулак, как верёвку. Вероника почувствовала, как кожа её скальпа натянулась, стало больно. Ей показалось, что волосы её трещат, рвутся и по очереди выскакивают из головы вместе с луковицами.

-Ай! Больно! — вскрикнула она.

Администраторша обхватила девушки шею руками, и вскоре Вероника почувствовала, что её что-то плотно обжимает.

Это был обыкновенный ошейник. Вероника поняла это, когда увидела, как администраторша отдаляется, отходит, а в руках держит поводок. Он был намотан на автоматическую катушку, которой можно было, нажав кнопу, регулировать длину поводка, делать его короче. Второй конец ошейника тянулся к её шее.

Это было так унизительно, что из глаз Вероники прыснули слёзы.

Администраторша подошла к столу, за которым по-прежнему какими-то своими делами занималась, покуривая длинную и тонкую сигарету в мундштуке, расфуфыренная дама.

-Всё! Забирай её! Пока не отработает долг! — сказала, передавая ей катушку поводка, администраторша.

-А сколько я должна-то?! — дёрнулась Вероника, но чеченцы только крепче сжали свои объятья.

Администраторша сделала удивлённые глаза:

-А ты что? Не помнишь?!

-Нет! — воскликнула девушка в истерике сквозь слёзы.

Администраторша снова назвала сумму.

-Да не могла я вам столько задолжать! — завопила Вероника дурным голосом. — Считать давайте!

-А, что тут считать?! — приблизилась к ней администраторша. — У меня счётчик-то постоянно включен! Чем дольше бегаешь, тем больше себе набегаешь! Вот и набегала! Плюс ребята за тобой на Украину смотались, в эти, как их там... Сумы! Их услуги оч-чень дорогие! К тому же машина, пробег!.. Тебя что на "Запорожце" в Москву привезли?

-Я не просила, чтобы меня вообще привозили! — воскликнула Вероника.

Администраторша подошла и двинула Веронике под дых так, что та загнулась:

-А я не спрашиваю тебя! Я не просила тебя из Москвы бежать! Осталась бы, всё бы обошлось гораздо меньшей кровью! И тебе здесь никто слова не давал! Ты теперь наша, пока не рассчитаешься! А рассчитываться тебе, как отсюда до Киева раком доползти, да ещё, по дороге, чтоб тебя пердолили постоянно, поняла?!

Вероника молчала. От сильного и неожиданного удара в солнечное сплетение спазм сковал всю её дыхательную систему, и она корчилась на полу, думая, что вот-вот задохнётся.

"Мама" затушила бычок в стеклянной пепельнице, встала и натянула поводок:

-Вставай, сучка украинская, пойдём работать! Надо тебя сначала осмотреть! Но так, вроде бы, ничего! Ладная! О! Кличка у тебя рабочая будет "Лада", поняла?!

Вероника корчилась от боли на полу, ничего ей не отвечая. Администраторша со всего размаху пнула её в бок ногой:

-Отвечай, когда к тебе обращаются!

"Мама" остановила её:

-Анфиса, не порть мне товар, а то за неё, побитую, и цента не дадут...

Глава 2.

Веронику раздели до гола.

Всю одежду и нижнее бельё, которые на ней были, порвали прямо на теле, и, оставив ей высокие сапоги, вывели из кабинета администраторши, а потом прогуливались с нею, как с собачкой по коридорам гостиницы.

Впереди шла "мама". В руке она держала поводок, к которому был привязан ошейник на шее девушки.

Веронике было нестерпимо стыдно. Она никогда не чувствовала себя униженной настолько, как сейчас. Она просто сгорала от стыда и, хотя вокруг их встречали случайные и совершенно незнакомые люди, по большей части иностранцы, низко опускала голову, чтобы её лица не видели постояльцы.

Хотя был уже первый час ночи, в коридорах то и дело кто-нибудь встречался. Люди, не ожидавшие такое увидеть, испуганно шарахались в стороны от дамочки во главе процессии, горделиво, медленно, будто бы победно, словно на каком-то феерическом шоу-параде вышагивавшей по самому центру прохода.

Все, кто попадался им на пути, видели фантасмагорическую картину.

Впереди кавалькады шла, гордо выпятив грудь и подняв подбородок, вся из себя расфуфыренная, помпезная дама лет более чем средних, в красном платье с глубоким до неприличия декольте, в красных чулках в очень крупную сетку с большими, словно руками вязаными узлами, в белых полусапожках на высоком каблуке с золотистыми цоколями над подковками.

В руке у дамы был поводок, на котором та, будто какую-то собачку, вела за собой следом ослепительно красивую, совершенно голую девушку, стыдливо прикрывающую своё лоно руками. Поводок дамочки в красном платье с неприлично глубоким декольте был пристёгнут к широкому ошейнику, опоясывавшему красивую шейку с шестью конусообразными металлическими шипами, навинченным на него по периметру.

Девушка низко опускала голову, отчего её лицо было видно плохо. На щеках её рдели пятна густого пунцового румянца стыда. Локоны шелковистых, переливающихся оттенками русого волос играющими в свете галогенновых светильников волнами ниспадали на её плечи, а с них стекали частью на спину, а частью вперёд, на грудь.

Красивые, изящные, одновременно сочные и в то же время девических форм и размеров груди слегка колыхались при ходьбе девушки. Их линии, плавно переходя от почти вертикального пике с её хрупких плеч к ниспадающим, сходящимся сверху и снизу двум пересекающимся гиперболам, заканчивающимся сосцами, очерчивали собой круглые, налитые книзу формы, образующие две увесистые, словно наполненные гроздьями спелого винограда, чаши, упруго пружинящие на своей подвеске.

Каждая грудь девушки, цвета слоновой кости, светила в свою сторону большим ярко-розовым, как красная медаль, соском, ослепляя и завораживая красотой, великолепием и неожиданностью появления там, где этого по природе и обычаю вещей не должно было быть с точки зрения нормального добропорядочного бюргера или постояльца другой цивилизованной породы, вроде англичанина, француза или американца, всех случайных мужчин, видевших это чудо.

Позади процессии следовало несколько мужчин кавказской наружности с суровыми лицами, одетых в строгие костюмы и белые рубашки-косоворотки, внимательно озирающихся по сторонам и обшаривающих колкими взглядами чёрных глаз перепуганных и озадаченных очевидцев происходящего, которым было и невдомёк: то ли это охрана, то ли сопровождение странной процессии.

Постояльцы, большинство из которых были иностранцы, не могли понять, что это такое они видят. И вполне может быть, что они принимали это за чудачество администрации гостиницы, которая устраивала такое своеобразное развлечение, какое-то экзальтированное театрализованное шоу на средневековые темы, привлекая, таким образом, в эти нелёгкие посткоммунистические времена к себе на постой будущих клиентов, которые прилетят и остановятся в следующий раз именно здесь, а не в каком-нибудь другом месте, наслушавшись от своих уже посещавших Россию знакомых о творящихся в этой гостинице невероятных, экзотических и даже экзальтированных ночных чудесах, вроде этой прогулки вызывающе одетой, в возрасте дамы с совершенно голой, завораживающей красоты девушкой на поводке вместо собачки.

У иных наблюдавших эту сцену бюргеров, случайно оказавшихся в эту минуту на пути процессии, были с собой фотоаппараты. Иностранцам вообще всегда было свойственно постоянно находиться в любом месте, куда бы они не направились или где бы они не присутствовали, с записывающей и снимающей аппаратурой, поскольку в посткоммунитической России можно было внезапно наскочить на такой материал, который с удовольствием приобрёл бы у них дома, в благополучной Европе или Америке, какой-нибудь журнал или газета, специализирующиеся на освещении событий в постсоветском Союзе за весьма приличные деньги, сразу окупившие с лихвой все расходы на поездку в эту дикую и странную страну.

Многие из очевидцев, у которых были при себе фотоаппараты, от удивления увиденным не могли даже опомниться и вовремя сообразить, что нужно хвататься за камеру и снимать, пока процессия проходит мимо. Некоторые, наиболее шустрые и предприимчивые, те, кто приехал сюда специально в поисках сенсаций, вскидывали свою технику, но сопровождавшие процессию мужчины, заметив это, тут же быстрым шагом подходили, закрывая объективы ладонями, и, мотая головой, что-то говорили на непонятном бюргерам языке, пресекая все попытки заснять кавалькаду. По интонации и выражению их лиц иностранцы понимали: снимать нельзя.

Некоторые пытались присоединиться к процессии и идти следом, но чеченцы, заметив хвост, отсекали его на ближайшем повороте.

Одному из свидетелей сцены всё-таки удалось сделать снимок.

Вспышка озарила Веронику. Всю дорогу она смотрела, не поднимая глаз, в пол, но ей стали видны синеватые отсветы и блики, озарившие её живот и бёдра.

Один из чеченцев тут же подскочил к иностранцу и, что-то гырнкув, выхватил у него из рук камеру, затем, хотя тот протянул руки к своему аппарату и стал кричать "No! None!..", открыл крышку и длинным рывком выпустил всю плёнку наружу, на пол. Потом вернул камеру обратно и хладнокровно присоединился снова к ушедшей вперёд процессии.

Помпезная дама, возглавлявшая кавалькаду, совершенно не обращала внимания на удивлённых и даже напуганных такой экзотикой постояльцев. Она словно прогуливалась по своему личному зимнему саду с собачкой где-то далеко за городом. Она иногда оборачивалась назад и поддёргивала поводок, к которому была прицеплена за ошейник девушка, вверх, так, чтобы он хлестнул её по низко опущенному лицу как можно сильнее. При этом она что-то говорила девушке. Иностранцы не понимали русского, но в отличие от них Вероника хорошо различала её слова:

-Подними харечку, симпатяшка! А не то в кровь расхлещу — нечего прятать будет! Проститутка не должна прятать своё лицо! Это её товар!

Вероника не собиралась быть проституткой!

Проституткой!!!

Она согласна была делать, что угодно, даже мыть туалеты, чтобы отработать долг, но быть проституткой?!!

Впрочем, она понимала уже, что простых уборщиц голыми по гостинице не водят.

Её обкатывали, чтобы она привыкла не стесняться своего голого тела на публике, при случайных людях, поскольку это была её будущая рабочая форма, которая не должна была её смущать.

Женщине, особенно красивой от природы, свойственна стыдливость. Редко какая особа, не натренированная практикой публичного "аля, в чём мать родила" дебюта, сможет спокойно, как ни в чём не бывало, переносить своё присутствие в обнажённом виде при многочисленных одетых зрителях. И теперь у Вероники эту стыдливость выжигали из души пламенем стыда, от которого щёки горели, как факела.

Веронике было и жарко, и холодно.

В коридорах гостиницы было довольно прохладно. Ветер гулял по переходам. В другой обстановке на таком холоде и сквозняке она уже давно озябла бы и забеспокоилась о своём здоровье, постаралась бы укутаться, чтобы не простыть. Но сейчас она шла словно отрешённая от происходящего с ней, даже не помышляя прятаться от холода.

Да и как ей было укрыться? Во что?!

Стыд, которым она горела внутри, не давал ей почувствовать полную силу прохлады, а вся нереальность происходящего сразу ошеломила её до такой степени, что она вообще уже не реагировала ни на что вокруг.

Единственное, что она понимала, это то, что её тело, её любимое, красивое, самое прекрасное в мире тело, изысканный храм её души, был выставлен теперь на обозрение посторонней к нему публике, которая сама-то пребывала в недоумении от происходящего, но старалась не подавать виду, наверное, думая, что это проявление какой-нибудь национальной особенности русских, обычая, которого они не знают по причине крайней редкости его совершения.

Вероника не могла сказать точно, сколько времени её водили по коридорам гостиничного комплекса, спускаясь и поднимаясь по лестницам, проезжая на больших роскошных лифтах с этажа на этаж, пересекая залы и переходы между частями огромного здания. Ей казалось, что это длиться бесконечно.

Но вот процессия подошла к дверям, где наготове стоял какой-то швейцар.

При подходе "мамочки" он поприветствовал её уважительным, лизоблюдским даже, поклоном и, протянув руку, открыл перед ней дверь, сам оставшись в стороне от пути её движения.

"Мама" вошла в распахнутые швейцаром двери, как королева в тронный зал. Она как двигалась, так и, не сбавив ни на йоту скорости, прошла в просторную залу роскошного номера с четырьмя огромными красными бархатными диванами в виде ракушек, занимавшими едва ли не половину всего внутреннего пространства.

Пол номера от одной стены до другой был покрыт длинноворсовым белым ковром. Огромное окно на всю стену было зашторено тяжёлыми зелёными, отблёскивающими в свете приглушенного освещения от бра в виде свечей на золотых подсвечниках-рожках. Они висели рядами вдоль оранжевых стен комнаты по соседству с дорогими, эпического размера картинами в больших золоченых рамах.

Вероника в сопровождении чеченцев, увлекаемая поводком, вошла следом.

-Дайте ей водки! Разотрите! — приказала дамочка, усевшись на диван-ракушку.

Разуваясь, она при этом задрала ногу на ногу, отчего Веронике стало видно, что под платьем у неё ничего, кроме чулок, нет.

Зашедший следом за процессией и закрывший входную дверь швейцар подошёл к сервировочному серебристому столику на золоченых колёсиках, стоявшему недалеко от входа в номер, на котором были закуски и спиртное, и, налив из графина водки, протянул Веронике стограммовую стопку.

-Пей! — сказала "мама", глядя на неё снизу.

Она сказала это спокойно, но так, что Вероника даже не подумала ей перечить и тут же осушила рюмку, запрокинув её в горло.

Водка была резкая, противная, с запахом — отвратительная! На Украине такой не делали.

Вероника закашляла, поперхнувшись застрявшим в горле от непривычности вкуса и ощущений спиртным, обжегшим ей пищевод.

-Что это ты?! — возмутилась "мамочка". — Хорошая водка, между прочим! "Распутин"! Сама такую пью!

Веронике не дали, как следует прокашляться. Её сразу же положили ничком на ребристую поверхность бархатной красной ракушки. Кто-то принялся растирать ей спину той же водкой.

Сначала кожу обожгло прохладой жидкости, но потом она стала всё сильнее греть.

Тело стало приходить в себя от озноба, согреваемое крепкими руками и спиртным, впитывающимся в кожу. Вероника даже почувствовала какое-то лёгкое блаженство. Оно было похоже на какое-то локальное помилование, как недолгая передышка, небольшой отдых во время казни. Но всё равно было приятно.

Её спину массировала пара рук, потом к ней присоединилась вторая, и кто-то сел на неё сверху. Вероника почувствовала грузность чужого тела у себя на бёдрах, с боков её обняли чьи-то голые тёплые бёдра. Крестец и ложбинку между ягодицами защекотал чей-то лобковый волос.

Её всё продолжали массировать, но вскоре на спине осталась только одна пара рук. Это были руки того, кто сидел на ней сверху. Вероника ощущала, что это женские руки, потому что они были мягкие, нежные и маленькие.

Вероника догадалась, что это руки "мамочки", поскольку больше женщин в комнате не было.

Руки эти некоторое время разглаживали её спину, потом нырнули под мышки, под её грудь, схватили и принялись мять её груди, потянув их в стороны, потом к центру, к солнечному сплетению, затем немного вниз, и так продолжая вращать их по кругу навстречу друг другу.

Пальцы этих рук нащупали сосцы Вероники и, защипнув их, стали покручивать и пощипывать их, постепенно сжимая их всё сильнее и сильнее.

Вероника лежала, ни жива, ни мертва.

"Началось!" — подумала она. Она не хотела, чтобы её тело гладили по спине, не хотела, чтобы кто-то брал её груди в свои руки, даже пусть и, тем более что это была женщина. Она не хотела, чтобы к ней прикасались и доставляли удовольствие и боль. Она этого не просила.

Но её об этом и не спрашивали. Её ласкали потому, что кому-то приятно это было делать, ласкали для собственного удовольствия, а не для того, чтобы доставить это удовольствие ей. Для этого же ей причиняли и боль.

-А ты киска! — восхитилась "мамочка", трогая её тело, приникая к её спине своими мощными грудями и водя ими её коже так, что у Вероники забегали по ней тысячи искрящихся мурашек, приятно покалывающих и взрывающихся, словно маленькие пузырьки с газировкой. — Возможно, некоторое время ты будешь моею!

Она продолжала одной рукой мять её грудь и щипать сосок, от чего Веронике неожиданно и вопреки её желанию становилось всё приятнее. Она пыталась понять, удивиться, как может быть так сразу мерзко, противно и приятно, но волны блаженства накатывали всё сильнее, заливая мысли пожаром сладострастия.

Вторую руку "мамочка" запустила сзади себя, между ягодиц Вероники, прорезав и разведя их ладонью, словно ножом. Потом нырнула пальцами в её вульву, нащупала клитор и стала его массировать.

Кто-то взял Веронику за локоны её волос, со всех сторон окутавшие голову, как шалаш, собрал их в кулак и потом, подняв за них голову с дивана, повернул её набок, в свою сторону.

Вероника почувствовала, что изнемогает от желания. Ей было приятно и противно.

"Если изнасилование неизбежно — расслабься и наслаждайся!" — вспомнила она шутливый совет из школьных времён, хотела ухмыльнуться ему с иронией, но не смогла: волна наслаждения захлестнула мысль.

В лицо Вероники что-то ткнулось, и она учуяла характерный запах. Кто-то разгребал пальцами её волосы, скрывавшие лицо, и старался пихнуть ей в рот свой член. Вероника сжала зубы и зажмурила глаза. Рука над головой собрала её волосы в копну, удерживая в кулаке.

-Давай, давай! — закричал знакомый голос. — Гарик рассказывал, что ты хорошо сосёшь!

Вероника сопротивлялась, как могла. Ей совсем не хотелось брать в рот мерзкий член. Она пыталась отвернуть голову. Но её с силой держали за волосы, сжимая их пучок в кулаке тем сильнее и больнее, чем упорнее она стремилась отвернуться.

-Давай, давай, сучка, отрабатывай! — кто-то нажал ей с силой на щёки пальцами, надавив так больно, что она невольно развела челюсти.

В рот что-то проникло. Вероника хотела вытолкнуть это языком, но это проникло быстрее ещё дальше, внутрь неё, заполнив горло и вызвав рвотные позывы.

Рука, державшая её волосы, стала таскать голову Вероники взад-вперёд, нанизывая её на член, проникавший в самое горло. В мышцах гортани начались рвотные спазмы, доставляя кому-то удовольствие от такого массажа.

"Мамочка" тем временем общалась с её подружкой, раззадоривая её всё сильнее.

Две мужские руки взяли ноги Вероники за икры и развели в стороны. Затем её подняли за них так, что она едва не переломилась в том месте, где на ней грузно сидела "мамочка". Та от такого толчка повалилась вперёд на её спину, продолжая при этом ласкать её грудь.

Веронике кто-то сзади подложил под живот большую холодную подушку так, что её бёдра оказались задранными высоко вверх. "Мама" скатилась с неё в сторону, а потом, встав сбоку, стала пихать ей в анус то ли сразу несколько пальцев, то ли фаллоимитатор, то ли ещё какую-то прибамбасину для сексуальных утех, отчего Веронике стало больно и из глаз брызнули, словно из сжатого лимона, слёзы.

Вскоре кто-то пристроился к ней сзади, воткнув ей во влагалище свой член.

Вероника просто сходила с ума. Ей было нестерпимо больно, и также нестерпимо приятно. Она не могла понять, что перевешивает в её ощущениях. А ещё ей было нестерпимо стыдно.

Она была внутри своего тела, которое в это время имели несколько человек, и которое получало от этого и боль, и удовольствие. Но душа её при этом металась внутри, не зная, в какой укромный уголок этого огромного вместилища порока теперь спрятаться.

Вероника за время жизни после "гостя" как-то смирилась уже с тем, что её имел во все дыры Гарик, и даже стала забывать это, но переживать групповое изнасилование ей ещё не доводилось. Да она и не желала когда-нибудь такое испытывать!

Её душе было мерзко в отличие от тела, которое тайком от неё уже испытало несколько оргазмов. Её продолжали пользовать, и вскоре душа Вероники затаилась где-то так, что ей показалось, что она теперь просто кукла: плоть, нанизанная на кости, — которой всё равно, что с ней делают.

Душа её будто бы свернулась в клубок, как ёжик, ощетинившись отрешённостью, и перестала реагировать на внешние раздражители.

Теперь Вероника, в самом деле, превратилась в огромную куклу для утехи и удовольствий, которую имели со всеми возможными фантазиями "мамочка" и её приспешники.

Она уже не реагировала ни на что сопротивлением, подчиняясь механически и бесстрастно, когда её переворачивали, когда ей что-то куда-то пихали, и если ей приказывали, помогала это делать. Она уже даже не воспринимала реальность так, словно находилась в каком-то обмороке.

В голове её больше не было никаких мыслей, никаких ощущений — ничего.

Глава 4.

Вероника спала. А может быть, не спала. Она сама не могла понять, что с ней происходит.

Перед ней плавала "мама":

-Я называю это посвящением, сучка! И запомни теперь и на всю оставшуюся жизнь своё новое имя, сучка, — Лада!

-Меня зовут Вероника! — пыталась она возразить.

"Мама" сильно дёргала за поводок. Она тянула его так сильно и остервенело, что ошейник давил Веронике на артерию на шее, отчего в глазах у неё темнело всё сильнее.

Она слышала сквозь эту темноту противный голос:

-Меня не волнует, сучка, как тебя звали до того, как ты попала сюда, ко мне! Теперь я твоя мама, и я даю тебе имя! Имя твоё, сучка, теперь, отныне и навсегда — Лада! Запомнила?! На всю оставшуюся жизнь ты теперь — Лада! А о том, как тебя звали прежде, можешь забыть!

-Почему на всю оставшуюся?! — удивлялась Вероника. — Я ведь у вас только на время отработки долга.

"Мама" снова дёргала за поводок так, что Вероника чувствовала, что отключается:

-Потому что, сучка Лада, ты его уже никогда не отработаешь!

Вероника попыталась открыть глаза. Они не слушались, как будто бы на неё напала непереносимая сонливость от нескольких бессонных ночей, и закрывались. Она постаралась осознать, где находиться, и что с ней происходит, но не смогла и снова окунулась в беспамятство.

Прошло какое-то время. Она проснулась вновь.

На этот раз веки были более послушны и открылись.

Теперь она увидела, что лежит на постели. Она не могла вращать головой. Даже глазами вращать было тяжело и больно. Но краем зрения увидела белый клочок простыни.

Недалеко от неё, за незашторенным окном по низкому хмурому небу быстро проносились облака. Небо казалось так близко, будто бы до него оставалось каких-нибудь метров десять-двадцать.

Вероника узнала этот номер. Это был номер, который снимал Гладышеву Бегемот, и где она провела последние два дня перед побегом из Москвы.

Сначала она решила, что видела кошмарный сон: и про побег, и про всё остальное, что с ней произошло.

В самом деле, быть может, это был всего лишь сон? Временами интересный, временами удручающий, но всё же сон! Никуда и ни от кого она не убегала, а просто увидела это во сне... Ведь с ней и раньше такое случалось, что она, проснувшись, долго не могла понять, было ли то, что с ней только что происходило, сном или явью, и только потом, заметив, что она лежит в постели, начав шевелиться, поднявшись, понимала, что переживала всё в сновидении.

Они, эти сны, часто бывали такими, как реальность. Иногда продолжение той реальности, которая с ней происходила, иногда как бы параллельное настоящей действительности существование, которое уводило её далеко от происходившего в её жизни на самом деле.

Многое до сих пор оставалось для неё спорным: был ли это сон или явь.

Она помнила, как рассказывала Яковлеву страшную историю про своего друга Афанасия, и даже когда она рассказывала это, ей почему-то было страшно. Потом — она тоже помнила это, но сомневалась — сон это или явь — просила его обвенчаться с ней в церкви...

Да! Что это было?! Сон — не сон?! Сомнения одолевали её до сих пор.

Да и многие события, случившиеся в её жизни позже того, также находились где-то на пограничной территории между сновидением и явью.

Иногда ей казалось, что она ни за кого и замуж-то не выходила, и не было вовсе никакого Бегемота, никакой поездки в Москву...

Но теперь, лёжа в номере, откуда прогнала Гладышева, она вдруг поняла, что это всё же произошло с ней на самом деле.

Ну, хорошо, а наезд администраторши?! Быть может, он-то ей, в самом деле, приснился? Но тогда почему она помнила многие события, которые произошли с ней и позже? Гарик, например! Гвоздь! Сашко! Или они ей тоже приснились?! Быть может, она испытывает какое-то де жавю?! Может быть, это однажды с ней уже происходило?!

Вероника знала способ, как, скорее всего, понять, что есть сон, а что явь, во всяком случае, с событиями, которые снились последними: надо было подняться с постели, и тогда становилось всё понятно. Реальность отделялась от сна прослойкой текущего существования.

Она хотела тут же сделать это, но движение принесло ей нестерпимую боль, которая пронзила всё её тело, каждую клеточку. И это вернуло её к действительности.

Все события последнего времени вдруг всплыли в её памяти с пронзительной чёткостью.

"Так это был не сон!" — ужаснулась Вероника, осознавая своё положение и состояние.

Теперь она начинала чувствовать и ощущать.

Она поняла, что в номере одна. Видимо, её, наконец, оставили в покое.

Она лежала навзничь, вся голая, поскольку не ощущала на себе привычной тесноты белья. Да, Вероника любила спать голой, но только не в гостинце. Она озябла, потому что была не прикрыта ничем, но не могла пошевелиться, чтобы сделать это, и даже думать было больно.

Всё, что она теперь могла делать, это смотреть на свинцовые тяжёлые тучи, проносившиеся совсем близко за окном.

Вероника ужаснулась, вспомнив произошедшее накануне, и замерла вся в себе. В голове у неё не было ни одной мысли.

Её словно полностью опустошили. Даже глаза её, широко открытые, были теперь неподвижны и пусты. Казалось, что, кто бы увидел её со стороны, решил, что она мертва. Но только блеск глаз выдавал присутствие в ней жизни.

Вот так, с открытыми глазами она пролежала весь день. Она не знала, сколько сейчас времени, да и не хотела знать. Она словно ждала, когда погаснет её жизнь, такая пустая, поруганная и ненужная. Она не хотела помнить такую жизнь, не то, что переживать её, и потому замерла, словно в оцепенении, ожидая конца.

За окном стемнело. Откуда-то снизу шёл свет уличных фонарей. И она ждала. Когда станет совсем темно. Она просила кого-то, чтобы он прекратил её жизнь. С неё, в самом деле, было достаточно.

Она понимала теперь, что к прежней жизни, хорошей она была или не очень, но возврата не было. А существовать вот так, она не хотела. Она просила кого-то: "Убей меня! Хватит! Мне больно!" Но тот, кого она просила, не отвечал на её мольбы, и Вероника понимала, что путь ещё не пройден, и кто-то хочет, чтобы она прошла его до конца. Она не была согласна с тем, что ей ещё надо идти вперёд. Это означало снова видеть эту женщину, которая называла себя "мамой", этих чеченцев, которые пасли её душу и тело стальными прутьями зла. Если бы она была в состоянии, то непременно ухмыльнулась бы тому, что кому-то мало её страданий, душевных и телесных, этот кто-то хочет, чтобы она шла дальше.

За окном небо снова стало постепенно становиться серого цвета. Рассвет занимался над Москвой, столицей чужой страны, в которой она не хотела быть. Вероника душой была дома, в своей уютной квартире за тысячу километров отсюда. А здесь было стыло и неуютно. Ей казалось, что она лежит на какой-то металлической каталке, и что она уже не живой человек, а труп.

Только теперь она заметила, что постепенно приходит в себя. К ней возвращалась способность мыслить. Однако от боли она всё ещё не могла пошевелить ни одним членом тела, и так и лежала, голая и неприкрытая.

С возвращением способности мыслить её сознание наполнилось какой-то гремучей смесью жалости и отвращения к самой себе. Вероника чувствовала себя половой тряпкой, которой давеча убирали самые отвратительные нечистоты, и от этих воспоминаний её тянуло рвать.

Её действительно затошнило. Внутри возникли судороги рвотных позывов, причинившие ей боль. Чувствуя, что из её сейчас извергнется содержимое её внутренностей, она с трудом, чтобы не захлебнуться, повернула голову на бок, и в следующую секунду её желудок исторг на простыню какую-то желеобразную склизкую лепёшку.

Вероника с отвращением поняла, что это сперма. От омерзения она отвернулась, хотя сделать это было очень больно, в другую сторону, чтобы не видеть то, от чего её и без того озябшее тело стало дрожать.

Из неё вышло столько спермы, что ещё немного, и она могла бы захлебнуться в этой склизкой луже. Она подумала, что если позывы повторяться и её вырвет снова, то она точно утонет в своей блевотине, поскольку не сможет поднять голову.

Чем больше Вероника приходила в себя, тем сильнее понимала, что у неё болит всё, что только могло болеть.

Всё её тело ныло от какой-то тупой боли. Оно словно горело каким-то внутренним чадящим едва заметным пламенем так, что ей казалось, будто его жарят на медленном огне.

Болели нестерпимо мышцы. Болели кости. Она ощущала, как ноет её истерзанное влагалище, как щиплет, словно порванный, анус. У неё было такое впечатление, что в них до сих пор что-то торчало, и это что-то было размером с черенок лопаты.

Веронике даже думать было больно, как будто всё её тело, от кожи до мозга, было одним большим сплошь обожжённым нервом.

Теперь она лежала и смотрела в стену, отвернувшись от блевотины и окна. И чтобы не было больно, старалась не думать.

Когда она прогоняла прочь все мысли и просто лежала, была как бы не человеческим существом, а набором клеток, их конгломератом, таким вдруг образовавшимся сообществом миллиардов одноклеточных, которые ни с того, ни с сего решили просуществовать вместе, прилепиться друг к другу, то боль становилась значительно слабее, поскольку мозгу, который сам был уже просто частью этого конгломерата, не надо было посылать раздражающие сигналы боли изо всех частей этого скопища, чтобы некто, тот, кто был хозяином и повелителем этого многомиллиардного сообщества, что-то сделал, чтобы облегчить его страдания. Ведь этот кто-то, её душа, ничего не могла поделать. И потому она отстранялась, а тело продолжало лежать, глядя немигающими, пустыми глазами на стену.

Да так её душе было не так больно. Но всё-таки боль приходилось терпеть, существовать с ней дальше и мириться с её присутствием. И, если бы ей не было так больно думать, то Вероника обязательно бы занялась вопросом, как ослабить эти ноющие жилы, которые привязывали её душу к её телу, как порвать их вовсе и отлететь от этого скопища боли.

День проходил, как тучи, которые гнало по близкому небу куда-то, без цели и смысла. Где-то на западе уже стало ясно, потому что вскоре красные, теребящие сознание лучи закатного солнца окрасили белую стену комнаты в розовые тона.

Вероника было по-прежнему так больно, что она даже не могла спросить у кого-то, кто не хотел, чтобы её жизнь прекращалась: "За что?!"

Вскоре сознание, натерпевшееся принявшее достаточную дозу страдания, покинуло её, вняв её мольбам, и Вероника впала в полуобморочное забытьё.

Когда она вернулась в сознание, и её забытьё отступило, Вероника поняла, что так и лежала с незакрытыми глазами, которыми ничего не видела, всё это время.

Очнувшись, она снова окунулась в океан боли.

В номер к ней кто-то вошёл. Она услышала, как клацает замок. Звук больно резанул по её ушам.

Она по-прежнему, как и до того, как ушла, отключилась, лежала на постели голая и не прикрытая, но ей так больно было думать, что даже не было никакой возможности устыдиться своего срамного вида. Она не могла пошевелить не то, что рукой или ногой, даже мыслью! Даже голову повернуть в другую сторону, чтобы увидеть, кто зашёл в номер, было нестерпимо больно, и она лежала и слушала разговор вошедших, который резал мозг через её слух, как пила.

Это были две женщины, во всяком случае, голоса были женские. Слышно было, как они прохаживаются по номеру, что-то обсуждают между собой.

-"Мамка" сказала тут прибраться! — донеслось до Вероники режущее мозг звуковое колебание. Это говорила одна из вошедших. Звук шёл издалека, видимо, они были ещё в прихожей номера.

-А-а-а! А чё тут было-то? — прорезал мозги Вероники вопрос другой.

По колющему сознание звуку шагов было понятно, что женщины вошли в комнату.

-Фу, как воняет! Кто тут обосрался?! — возмутилась первая, снова доставив Веронике своим вскриком боль, которая была сильнее, поскольку говорили уже где-то рядом.

-А вон! На постели лежит, сучка! Обделалась под себя! — пояснила вторая, ударив по её сознанию новой звуковой волной.

Только теперь, когда об этом сказали, и сама Вероника почувствовала вонь — ощущения запаха тоже давили мозг болью — и поняла, что это запах её испражнений.

Одна из вошедших бросилась к окну. Слышно было, как она лихорадочно пытается его открыть, и эти резкие звуки кололи мозг Вероники, как иглы.

-Не! Я не поняла юмора! — кричала та, что дёргала фрамуги окна. — Я сейчас задохнусь! Почему мы должны за какой-то обосранной сучкой убирать?!

Окно открылось. Вероника почувствовала, как в номер врывается ледяной ветер, обжигая её неприкрытое ничем тело.

Каждое прикосновение дуновений воздуха, каждый его порыв, который касался кожи, доставлял Веронике такую боль, словно по её телу скоблили ножом.

-Слушай, успокойся! — урезонила возмущавшуюся вторая, опять саданув по ушам Вероники близким звуком. Ей казалось, что они говорят так громко, словно стреляют из пушек. — Я же говорю тебе: "мамка" попросила! Ты чё, не помнишь, что с тобой было, когда тебя посвящали?!

-Ну, уж, что не обосралась — так это точно! — ответила та откуда-то подальше, от окна.

-Откуда ты знаешь, что с ней делали?! — говорила вторая где-то совсем близко, и Веронике было больнее от этого голоса. — Тебя, можа, не так ябли, как её! Её, слышала я, дня три драли подряд! Посмотри вон: пиздень-то вся красная, аж с синевой! Навыворот! Как жопа у мортышки! Её вон спермой вырвало! С литр, наверное! Ты представляешь, сколько ей в рот наспускали?! Тут что, весь "Космос" побывал, что ли?!

Первая теперь тоже подошла ближе и ответила второй у самого уха Вероники так, что она снова едва не потеряла сознание от оглушающего звука:

-Да, ништяк, ей зарядили! Обалдеть! Мама не горюй!

Теперь они говорили где-то над ней, и Веронике их речь долбила по голове с частотой барабанной дроби, всё больше выгоняя из неё жизнь.

-Досталось тёлке! — согласилась вторая.

-Ну, не знаю! Чем-то она "мамку", видать, прогневила, что с ней вот так вот! Меня, помню, культурно отъёбли три бугая, и всё! На том посвящение и закончилось! А эту!.. Эту как целое стадо бизонов ёбло во все дыры!

-Смотри! Она не спит! — заметила первая. — Отвернулась, в стенку смотрит! Подслушивает, что ль!

В поле зрения Вероники попала женщина. Кто-то заглядывал ей в лицо, перегнувшись через тело.

-Красивая! — отрезюмировала первая, это она заглядывала ей лицо. — Ой, какая смазливенькая! Слушай, подруга, была бы мужиком, тут же, наверное, её отъёбла бы ещё разок! И не посмотрела бы, что обосранная вся лежит! У меня аж в трусах помокрело!

Женщина говорила прямо над ней, и Веронике казалось, что ей в ухо кричат из рупора, оглушая её воспалённый мозг децибелами:

-Слушай, да я от этой тёлки прямо возбудилась вся!

Кто-то ещё заглянул в лицо Веронике, перегнувшись через её тело.

-Да-а-а! — протянула вторая.

-Чё да-то?!

-С такой мордашкой и с таким точёным телом достанется ей тут, по самое не балуйся! — участливо посочувствовала вторая. — Нарасхват будет!

-Ты прикинь, Мань, я возбудилась-то вся! — не унималась первая, крича Веронике в самое ухо, словно специально стараясь доставить ей побольше боли. — Не на шутку! Со мной, не помню когда, такое было в последний раз! А?! Чтоб от бабы возбудиться-то! Ну, уж! Вообще!

Подруги отдалились от Вероники, и стало не так больно терпеть их разговор.

-Давай её отмоем поскорее! Смотри-ка, какой сочный, пухлый клитор! Как слива! И пульсирует так маняще! Я б к нему так губками и припала!

-Да что ж мешает?! Извращенка, а! Возьми, да и отсоси!

-Так говно ж кругом! Давай её отмоем поскорее!

-Слушай! В натуре! — урезонила первую вторая. — Вон дидло валяется! Возьми и помастурбируй! Остынь!

-Мне чё, твоё дидло?! Мне и вибратор кончить не помогает! Давай её отмоем поскорей!

-Отмоем-отмоем! Только не для того, чтобы ты её трахала! — ответила вторая. — Видишь, баба без чувств лежит! Больно, наверное, ей! Даже глазами поводить не может — смотрит в одну точку! Тут, можа, "Скорую" придётся вызывать, а ты — клитор сейчас отсосу! Дура!

-Не, ты же знаешь, "Скорую" "мамка" не даст вызывать! Девку, если неладное заподозрит, в расход пустит! Тут уж пусть сама выкарабкивается!

Было слышно, что женщины принялись убирать в комнате. К звукам их голосов теперь прибавились доставляющие боль шуршание, хруст и скрябание.

-Жалко, если сдохнет! — рассуждала первая. — Красивая! Я красивых, молоденьких тёлочек ой как люблю! Жива останется — чур, моей подружкой будет! Я её к себе возьму! Ангелину выгоню! Пусть идёт в другое место!

-Да ей и без тебя работы будет невпроворот, успокойся ты! — возражала ей вторая.

Женщины некоторое время убирались молча, и Вероника словно радовалась, что по мозгам ей больше не строчит дробь их разговоров.

-Ладно, где ты дидло-то видела?! Пойду драчну чуток! — согласилась первая.

-Слушай, конопатить дырку потом будешь! — возмутилась вторая. — Давай порядок наведём сперва! Хватай её за ногу! Я за другую! Потащили в ванную!

-А ты знаешь, что когда возбудишься, то надо обязательно кончить, а?! — не унималась первая. — Возбуждаться без оргазма вредно! Я не хочу, чтобы у меня губы потом, как сливы раздувало из-за того, что я игнорировала торчок!

-Ох, грамотейка! Ну, иди, иди! Только скорей!

-Да я в пять сек! — радостно отозвалась первая.

Вероника ощутила, как что-то взяли с постели, и от этого лёгкого содрогания кровати её тело, все её мышцы, пронзила нестерпимая боль. Она едва сдержала стон, который хотел вырваться у неё из груди, потому что стонать было так же больно, как и всё остальное.

Из ванной минут пять раздавались какие-то всхлипы и вздохи.

-Мань! Помогла бы?! — послышался оттуда призывный голос первой.

-Давай-давай! — отозвалась Маня от постели Вероники, ударив ей по мозгам волной звука.

-Ну, Мань?! — звала первая.

-Брала пять сек, а уже минут пять в пёзде своей колупаешься! В дупло пару пальчиков вставь — помогает! — дала она ей дельный совет Маня.

-Слушай, мне бесплатные советы не нужны! У нас итак — страна советов! Шла бы лучше б, помогла! — призывала её первая.

Но Маня не шевельнулась с места. Вероника ощущала, что она стоит рядом с её постелью и смотрит на неё.

Минут через пять послышались приближающиеся шаркающие шаги.

-Фу-х, на силу справилась! — резануло по мозгам Веронике от близкого разговора. — Ну, ты, Мань, стерва! Нет, чтоб помочь бедной девушке завершить процесс!..

-Ты когда девушкой-то была?! — усмехнулась Маня. — Двести лет назад?!

-Ладно, я тебе припомню! — пообещала первая.

-Хватит выпендриваться! Кончила?! Хватай её за ноги, и понесли в ванную! — приказала Маня, взяв быка за рога.

Вероника почувствовала, как её берут, словно куклу, набитую ватой: от боли она не могла напрячь ни одну мышцу. Её сняли с постели и за руки, за ноги понесли через номер в ванную комнату.

Голова девушки безвольно повисла вниз, запрокинулась навзничь, высоким лбом почти касаясь пола и метя по нему прелестными, переливающимся локонами русых волос. Рот открылся под тяжестью головы.

При каждом шаге несущих её тело, доставлявшем ей боль, перед глазами Вероники теперь качались вверх тормашками пол номера, его стены, двери и шагавшие перед лицом толстоватые ноги в чулках в крупную сетку.

-А пёзду-то ей и вправду разворотили! — раздался откуда-то сзади сочувственный голос первой. — Надо будет какой-нибудь компресс приложить!

-Да! — согласилась Маня где-то рядом, над головой Вероники. Это были её толстоватые ноги, маячившие перед лицом девушки. — Досталось девке! Пусть спасибо скажет, что жива осталась!

-Осталась ли? Вдруг окочуриться? — засомневалась первая.

-Да не должна бы! Очухается! — оценивающе произнесла Маня.

Веронику положили в ванну, наполненную тёплой водой. Она испытала некоторое подобие блаженства. Боль в теле стала значительно слабее.

Теперь ей были видны Маня и та, другая, которая открыла окно.

Вероника увидела своё тело, ноги в синяках и лиловых кровоподтёках от крепко сжимавших её бёдра мужских пальцев. Лобок её лона был припухшим, воспалённым, словно налившимся кровью от возбуждения. Кожа на нём отливала синевой. Из-под промежности стало расплываться коричневое пятно растворяющихся в воде экскрементов, которыми она испражнилась, пока лежала одна в номере.

Если бы не было так больно думать, она испугалась бы своего вида, возможно, что даже заплакала от горя, но ей теперь было всё равно, лишь бы не было так больно, как прежде.

Женщины принялись отмывать Веронику, водя по её телу губками.

Маня посмотрела ей в глаза, пытаясь понять, в сознании Вероника или нет, а потом спросила:

-Подруга, ты, вообще, в чувствах?

Вероника не ответила ей ничего. Ей было очень больно не то, что напрягать мышцы, даже слышать звуки, чувствовать запахи, думать.

Глава 6.

Вероника проснулась после забытья. Вроде бы и сна то не было.

Теперь она лежала в чистой постели, такой чистой, что бельё даже скрипело.

Сверху тёплое одеяло в хрустящем крахмалом пододеяльнике.

Сначала она не могла сообразить, что с ней происходит, где она.

Кровать её была окружена каким-то балдахином, непрозрачным, из плотного белого шёлка. За балдахином был свет искусственного освещения, и она сперва решила, что находиться в какой-то больнице.

Она не могла толком вспомнить, что с ней произошло. Какие-то воспоминания, а может быть, это был всего лишь сон, проносились в голове. Они были отрывчатыми и мерзкими, и Веронике казалось, что это был тяжёлый и кошмарный сон.

Последнее светлое, что она помнила, так это разговор со школьной подругой, которая обещала взять её к себе в компаньонши на рынок.

На этом воспоминании она и решила сосредоточиться, чтобы дурной сон, этот фантасмагорический кошмар, ушёл из её сознания навсегда.

Однако, как только она попыталась пошевелиться, дикая боль во всех мышцах, во всём теле, во влагалище, в матке, в заднем проходе — везде, — выстрелила как молния.

От этой вспышки она пронзительно завыла.

В эту секунду, следующую после пробуждения, Вероника поняла, что это был не страшный сон, а ещё более кошмарная явь.

Вой её перерос в стон горечи, из глаз брызнули слёзы.

Балдахин зашевелился, его полу отворили, и внутрь заглянуло женское лицо.

-Очухалась, подруга! — сказало лицо.

Вероника что-то хотела спросить, но языком больно было пошевелить, в горле всё пересохло, и она только замычала, как корова.

-Да, тёлка, досталось тебе! — произнесло женское лицо. — Мне скажи спасибо! Мамка тебя хотела в расход пустить, поскольку решила, что ты окочуришься всё равно опосля такого крутого изъябения. Но я уговорила еле-еле, чтоб она отменила своё распоряжение. Она уже приказала тебя в мусорный бак бросить! А там мусоровоз и свалка!

Лицо замолчало и смотрело на неё некоторое время, видимо, ожидая благодарности, но, не дождавшись, продолжило:

-Я за тебя пятьсот доллариев "мамке" отстегнула! Понравилась ты мне! Сразу, как увидела, влюбилась в тебя! Была бы мужиком!.. Э-эх! Ну, чё молчишь-то, говори!

Лицо снова стало ждать ответа.

Вероника хотела пошевелить языком, но боль не дала ей этого сделать.

Перед глазами у Вероники всё поплыло, и она опять окунулась в беспамятство...

Она проснулась.

Теперь воспоминания были отчётливее.

Заболело всё сразу, и ей уже не казалось, что кошмар ей пригрезился. Кошмар и был её жизнью.

Ей вдруг захотелось помолиться, но она не знала ни одной молитвы. Однако Вероника почему-то была уверена, что если бы сейчас она обратилась с молитвой к какой-нибудь святой или даже к самой Пресвятой Богородице, та спасла бы её, вызволила её из этого ада.

Но Вероника не знала, как правильно молиться, и потому только горько и молча заплакала.

Балдахин снова был закрыт. За ним по-прежнему горел свет люминесцентного освещения.

Теперь Вероника старалась не шевелиться, чтобы не закричать от пронзительной боли. Ей почему-то не хотелось, чтобы снова показалось это незнакомое женское лицо, которое бы стало ей рассказывать про то, что заплатило за неё пятьсот долларов, чтобы её не выбросили в огромный мусорный бак, который каждое утро вывозят далеко за город тяжёлый, нагруженный всякой дрянью мусоровоз.

Потом, если бы не убили при загрузке, её нашла бы живущая там, на огромной, как целый город, помойке банда подмосковных бомжей и отдала бы в жёны какому-нибудь своему королю.

Ей было гадко. Гадость эта, как оскомина гнездилась где-то внутри неё, в душе.

Она не должна была быть сейчас здесь! Это не должно было происходить с ней! Веронику ждала другая, счастливая судьба, полная радости, успеха, богатства... Как она оказалась здесь? Как в её жизни всё изменилось, так резко, так стремительно и так неправильно? Она словно заснула в светлой комнате принцессой, а проснулась в каком-то подвале кухаркой или посудомойкой, или уборщицей... да нет, хуже — проституткой!

Проституткой!!! Шлюхой!!!

В страшном сне она не могла себе такого представить. В её представлении проститутки были падшими женщинами, которые сами избрали себе такой путь. Это был их сознательный выбор. Они знали, на что шли!

Никогда, ни за что она бы не стала проституткой!

И вот вдруг каким-то злым роком судьба так подшутила с ней, что из жены преуспевающего дельца она превратилась в проститутку. И она не могла с этим ничего поделать! Она даже пошевелиться не могла! Ей было больно! Больно в душе, больно в теле! Ей хотелось прекратить это существование, как страшный, дурной фильм!

Вероника уставилась вверх, в центр конуса, туда, где балдахин сходился в узел, и лежала так, лежала долго, не шевелясь. Слёзы текли по её щекам. Это были слёзы бессильной ярости и отчаяния.

Мир вдруг поменялся вокруг неё и стал другим. Она не хотела этого. Она как кутёк, щенок, потерявший сучкину сиську, теперь пищала вся в душе, звала назад потерянный свой маленький рай, который — она даже не думала никогда — так дорог ей.

В голову лезли всякие мысли. Воспоминания, сожаления.

Они бередили душу, как острые крючки, причиняя нестерпимые душевные страдания. Ах, если бы, если бы...

Если бы всё было не так, если бы она не вышла замуж за Бегемота, а бросилась на шею к нищему безродному лейтенантику Яковлеву, такому же, как и она сама.

Он бы, наверное, женился на ней! Ведь она видела, что нравится ему! Вероника замечала, как он смотрит на неё. Хотя, быть может, ей это только казалось...

Но если бы всё было так!

Тогда бы она поехала в какую-нибудь глухомань, как многие её подружки со школы, которые повыскакивали замуж за молодых офицериков из артучилища. И, возможно, была бы там счастлива каким-то своим маленьким счастьем, что есть муж, зарплата на кусок хлеба, какой-никакой угол для жизни.

Она бы ждала его со службы каждый день. Вечером бы он приходил грязный и усталый с полигона. Она бы кормила его ужином, а потом они шли бы в постель...

От последней мысли мечты вдруг лопнули, как мыльный пузырь. Веронику вдруг, словно помоями вонючими внутри обдало, затошнило.

Воспоминания о перенесённых издевательствах во время оргии вдруг нахлынули со всей откровенностью. И от них было больно так же, как от попыток шевелиться.

Вероника заплакала снова. Плакать уже было не больно: организм постепенно восстанавливался. Слёзы катились по её прелестным щёчкам, горевшим пунцовым, лихорадочным румянцем, скатывались с её красивого лица на шею со следами от ошейника в виде пояса кровоподтёков и бляшек от шляпок болтов шипов.

За балдахином было светло и тихо.

Веронике хотелось теперь только одного, чтобы вокруг больше никогда никого не было, чтобы её никто не беспокоил, и чтобы, наконец, она смогла умереть, тихо, спокойно, без боли.

Она согласна была лежать так, неподвижно, ожидая наступления смерти хоть день, хоть неделю, хоть тысячу лет. Она готова была превратиться в камень, но только чтобы её больше никто не трогал, не хватал бы её за руки и за ноги, не собирал бы в пучок своим кулаком её волосы, не вторгался в неё, в самые сокровенные и любимые ею, укромные уголки её тела вопреки воле её души, не причинял бы больше ей боли...

Где-то послышался звук щёлкающего дверного замка.

Раздались голоса. В комнату, судя по эху от звуков, не очень большую, кто-то вошёл, переговариваясь. По голосам было слышно, что это мужчина и женщина.

Вероника не могла пошевелиться, но ей хотелось в эту минуту стать размером с мышь, чтобы её не нашли, потеряли на этой чистой, белоснежной, заправленной дорогим, шуршащим бельём постели.

Ей было страшно, что всё, что она перенесла, начнётся снова, повториться опять. Звуки мужского голоса заставили её сердце в страхе содрогнуться, а потом замереть от дикого испуга.

Внутрь балдахина снова просунулось уже знакомое теперь женское лицо, её спасительницы.

-А не спишь? Говорить-то хоть можешь?

Лицо ждало некоторое время, но потом исчезло.

-Вот она! — раздался за балдахином голос женщины. — Смотрите её!

Внутрь балдахина просунулось мужское лицо с седой бородкой, с такими же седыми усами и в очках.

Вероника не могла пошевелиться, потому что знала, что это причинит ей нестерпимую боль, но ей хотелось вжаться в матрац, сравняться с его поверхностью, самой стать простынёй от испуга.

Следом в балдахин просунулась волосатая мужская рука. Она отбросила одеяло, которым была укрыта Вероника. Лицо в очках стало осматривать её тело. Вероника не могла поднять голову, не могла её повернуть. Она только смотрела на это лицо, и ей было нестерпимо страшно и стыдно.

У неё было такое ощущение, что она кусок мяса, который осматривает мясник прежде, чем его разделать. Она чувствовала, как холодные, грубые мужские пальцы касаются её бёдер, зачем-то сгибают и разводят её ноги, раздвигают половые губы. Все эти прикосновения были болезненны и холодны, обжигали её словно холодное пламя.

Лицо наклонилось к её тазу. В балдахин просунулась вторая рука с маленьким фонариком, которым мужчина стал светить куда-то в район её промежности.

Вероника чувствовала нестерпимую боль от того, что мужское лицо ковыряется пальцами в её влагалище, в её анусе, но не могла даже прикусить губу.

Лицо в очках, в которых отсвечивали её голые бёдра под откинутой на грудь простынёй, продолжало что-то высматривать в её половых органах, теперь непрерывно цокая, то ли от удивления, то ли от сочувствия.

Закончив осмотр её гениталий, лицо в очках переместило своё внимание на живот и грудь, но здесь долго не задержалось.

Кровать Вероники обошли, и с другой стороны в балдахин просунулась её спасительница. Она влюблёно уставилась на Веронику.

-Не боись! — она пояснила мужчине свои наблюдения. — Вся дрожит! — потом снова обратилась к Веронике. — Это доктор!

Доктор продолжал цокать, надавливая то на одну, то на другую грудь Вероники, водя по ним пальцем, ощупывая, потом накрыл её одеялом и исчез за балдахином.

Женское лицо тоже исчезло. Вероника услышала шёпот доктора, который что-то говорил её новой подруге.

От боли, стыда, позора, от того, что она не могла теперь даже пошевелиться, и каждый мог вот так подойти и щупать её тело, разводить в стороны ноги, раздвигать пальцами ягодицы, залазить, не спросясь, даже в её самые сокровенные места, ей было стыдно, противно и больно так, что хотелось немедленно умереть, прямо сейчас прекратить своё существование. Она была не согласна с тем положением, в котором вдруг оказалась. И это причиняло такие душевные страдания, которых она прежде никогда не знала.

За балдахином снова раздался щелчок замка.

Спасительница её вскоре вернулась и пролезла снова внутрь балдахина.

Теперь её лицо не казалось таким чужим, как раньше. Вероника успела привыкнуть к нему, и ей даже приятно было его увидеть, хотя она сама не знала почему.

-В общем, так! — доложила та, потом задумалась, видимо, как сформулировать всё, что она хотела своими словами передать ей из диагноза доктора. — Врач говорит, что тебе здорово досталось, подруга! Он не уверен, но, возможно, придётся делать операцию. В общем, говорит, что тебя надо на обследование в больницу положить. Но "мамка" тебя ни за что отсюда не отпустит! Ей проще тебя в мусоровоз отправить, чем в больницу... Да, подруга, задала ты мне задачу — сама не знаю, что делать! Ты говорить-то хоть можешь или немая?

Вероника смотрела на неё и плакала. Слёзы текли по её красивому личику, и она думала, глядя на эту женщину: "Убейте меня, только не больно!"

Назвавшаяся спасительницей молчала, словно прислушиваясь, не будет ли ответа, но потом вспомнила:

-Ах, да! Тебе сейчас капельницу поставят...

Настроение её вдруг изменилось:

-Не знаю, зачем я с тобой вожусь, деньги на тебя трачу! Кто ты мне такая, вообще?! Может, ты, вообще, окочуришься, а я тут стелюсь перед тобой!

Теперь женщина долго и пристально смотрела на Веронику, и на лице её, словно на театральных подмостках, отражалась борьба страстей, происходившая внутри. Видно было, как та мучительно размышляет, что делать: продолжать дальше тратить немалые деньги на лечение Вероники, или разрешить мамке отправить её тело в мусоровоз.

Было слышно, что в комнату кто-то вошёл.

Что-то принесли и поставили возле кровати Вероники, за балдахином. В него просунулась ещё одна голова. Это была женщина в белом колпаке. В руках она держала вату и иглу с подключенной к ней системой.

-Ладно! — заключила спасительница. — Ты лежи пока, пусть прокапают тебя! А я работать пошла. Меня до утра не будет! Свет я тебе не выключаю! Надеюсь, что через пару недель оклемаешься! Может раньше! Правда, лечить тебя для этого надо! Деньги тратить!..

Спустя минуту в комнате никого уже не было. Вероника снова осталась одна, один на один со своими тяжёлыми раздумьями.

Она почувствовала, что снова отключается...

Когда она проснулась, то системы не было.

Она почувствовала, что ей заметно лучше. Шевелиться она ещё не могла, но боль была не такая тотальная, захватывавшая всё сознание и не дававшая даже думать

За балдахином по-прежнему горел свет. Системы на руке не было. Наверное, прошло уже довольно много времени.

Щёлкнул замок. Кто-то вошёл. Послышался возбуждённый шёпот нескольких женских голосов. Они о чём-то энергично переговаривались.

В балдахин просунулась её спасительница. Она весело уставилась на Веронику, потом спросила с каким-то оптимизмом и воодушевлением:

-Ну, ты как подруга?!

-Да, ничего, вроде! — Вероника удивилась, что может говорить.

-О! Первый раз слышу, что ты говоришь! — удивилась женщина. — Я думала грешным делом, что ты немая! Слушай, я тут девчонок привела! Хотят на тебя посмотреть!

-А что на меня смотреть?! — удивилась Вероника.

-Ну, как же! Ты у нас тут звезда! Можно сказать, что звезда "Космоса"! Не успела появиться, а все о тебе только и говорят!

-Да что ж во мне такого, чтоб говорить?! — Вероника почувствовала, что говорить ей всё же ещё тяжело — это быстро утомляло её.

-Ну, как же! — удивилась теперь спасительница. — Наверное, со времён монголо-татарского ига так никого в Москве не ябли, как тебя. А, во-вторых, красивая ты очень! Ну, что, я девчонок запускаю?!

Веронике было неприятно, что на неё пришли поглазеть, как на зверушку в клетке, но, помня доброту спасительницы и её полтысячи потраченных на её спасение баксов, она согласилась.

В балдахин просунулось несколько женских, улыбающихся головок.

Веронике вдруг показалось, словно воспоминание из какого-то далёкого детства, что её пришли навестить в лазарете пионерлагеря её подружки по отряду, и даже на душе стало как-то легче от этого сонма улыбающихся, любопытных, с интересом на неё смотрящих рожиц.

-Ой! Вика, ну ты молодец! Она теперь твоя подружка будет, да?! Ангелинку по пизде мешалкой?! Ну, ты и кралю себе оторвала — кровь с молоком?! — оценил кто-то Веронику. — Откуда это такая?! Явно с югов девочка!

-А я не знаю! Слышала от "мамки", что с Украйны откуда-то! — ответила её спасительница. — Ты откуда сама-то?!

-Из Сум! — ответила Вероника.

-Это что? — не поняла Вика.

-Город такой...

-Большой?!

-Большой...

-Не, не слышала! — отрезюмировала Вика. — Но нам и в Москве хорошо! Правда, девчонки?!

-Ага! Москва супер! Это самый лучший город! У-у-ура! — раздалось разноголосье всеобщего согласия, словно они собрались тут на митинг.

-Ну, ладно, девчонки! Поглазели?! Познакомились?! Всё, отваливаем! Девочка в себя ещё не пришла после освящения. Потом познакомитесь получше!

-Да-а-а! Красивая! — отрезюмировал кто-то из Викиных подруг.

-Э-э! Чур, не лапать! — пресекла Вика чью-то попытку забраться к Веронике рукой под одеяло. — Всё! Уходим все! Гер аут!

Женщины с сожалением стали покидать прорези в балдахине над Вероникиной кроватью.

Теперь было слышно, как Вика выгоняет всех из номера. Вскоре голоса смолкли, и теперь раздались чьи-то одинокие шаги, возвращавшиеся к кровати. Это была Вика.

-Ну, давай поправляйся! — заглянула она в балдахин. — Тебя ещё денёк другой на капельнице подержат, а потом будут с ресторана хавчик носить! Ну, ты крепкая баба! — напоследок заключила она. — Вроде хрупкая такая, точёная фигурка, вся, как куколка за миллион доллариев! А смотри-ка, как кошка живучая! Вон, уже и щёчки зарумянились! — она подняла одеяло и заглянула туда оценивающе, как на свою вотчину. — И тут всё приходит в норму! Прямо удивительно!

Вика передохнула, собираясь с мыслями и с аппетитом, как на булочку, посмотрела Веронике в лицо:

-Ладно! Отдыхай! Мы с тобой потом поговорим! Со мной будешь жить! У меня всё ништяк в хате! Обалдеешь!

С этими словами она исчезла, оставив Веронику оценивать новые впечатления и обдумывать, как налаживать новые отношения с жизнью: надо было как-то приспосабливаться.

Глава 8.

Вероника пролежала ещё неделю. Но это было давно, так давно, что она теперь и не помнила.

Прошла уже неделя, как она жила у Вики.

Как та и обещала, у неё действительно номер был похож на квартиру. Чистенько, уютненько, всё есть: стиральная машина, микроволновка, пылесос, музыкальный центр, видик. Комната была обставлена дорогой финской мебелью.

Веронику никто не трогал. И она не могла понять, почему её подкладывают под клиентов, не отправляют в номера, хотя Вика трудилась как пчёлка: бывало дни, что ей выпадало обслужить по десять, а иногда и по пятнадцать клиентов.

С другими девочками Вероника не общалась, хотя те горели желанием познакомиться поближе, но в номер к ним не ходили, потому что знали крутой нрав его хозяйки-собственницы. Та ревновала Веронику, как мужик, влюбившись в неё не на шутку.

Вика была одной из тех, кто отмывал её от дерьма после посвящения. Она сама ей рассказала это в одну из ночей, когда была свободна от работы. Да Вероника и сама подозревала это: голос, который молотком долбил по её воспалённому сознанию в тот день, хорошо отпечатался её памяти, она, даже если бы захотела забыть его — не смогла.

Иногда Вика побуждала свою новую возлюбленную к соитию, но, поскольку последнее время уставала от наплыва клиентов, не злоупотребляла излишествами. Да и Веронике после "посвящения" это казалось детской забавой. Помня о том, что Вика спала её от гибели, Вероника с благодарностью и каким-то даже неожиданным удовольствием выполняла её незлобные прихоти, иногда удивляясь даже самой себе, как она могла так поступать.

Если кто-нибудь даже месяцем раньше, когда её везли в Москву, сказал бы ей, что она будет счастлива, живя в номере гостиницы с проституткой, позволяя ей немного баловаться с собой и с удовольствием и даже некоторой страстью ласкать своим язычком её клитор, вылизывать в экстазе анус, забыв про брезгливость и делать многие другие вещи, от одного рассказа о которых её бы тогда покоробило и стошнило, она бы, смачно набрав слюни, так, чтобы одним плевком залепить всё лицо, плюнула бы тому или той в рожу.

Но теперь, делая это, она даже не задумывалась над сущностью происходящего: всё получалось как-то само собой. В конце концов, когда ребёнок сосёт грудь у матери, никто же не задумывается над моральной природой естества. Чем аморальнее было ласкать язычком женский клитор?

Когда Вика не работала ночью, они ложились в обнимку на двуспальной кровати и долго разговаривали, глядя какую-нибудь ерунду по телевизору. Им нравилась эта негромкая беседа под мурлыкание ящика.

Сначала Вероника ощущала какое-то родство души. Но ведь они и вправду обе были женщинами. Ей казалось, что будто она лежит тёплой, уютной постели со старшей сестрой, которой у неё никогда не было. Беседовать было так приятно, так сладко, как пить нектар, и хотя ни о чём серьёзном они никогда не говорили, Веронике казалось, что у неё никогда не было собеседника лучше.

Потом она всё сильнее чувствовала тепло Викиного тела, её руки уже ощупывали груди, бёдра и лоно Вероники. Становилось тепло и приятно внутри. Даже то, что тебя кто-то любит, кто-то делит с тобой хлеб, кров и ложе, кто-то хочет тебя и твоего внимания — всё это согревало и скрашивало, заглушало печаль Вероники о своей судьбе, о родине. Вика целовала её в шею, в губы, в ложбинки ключиц, спускалась к груди, теребила кончиком язычка её соски. Потом доходило дело до клитора, ануса, и вскоре, Вероника уже не помнила себя, забываясь в огненной страсти.

Даже своему мужу Бегемоту, и тем более какому-нибудь другому мужчине она никогда бы прежде не стала делать то, что теперь она делал Вике. И та, с пылкостью, страстью, упоением ласкала её тело, не стесняясь отметать какие-то условности. И хотя это было реальность, Веронике казалось волшебным сном, загадкой, тайной, поскольку даже теперь она не решилась бы кому-то поведать, если бы представилась такая возможность пооткровенничать о своих отношениях с Викой.

Когда днём она оставалась одна — Вика предпочитала работать в это время — она понимала, что это не правильно, что женщина не может заниматься любовью с женщиной. Но приходил вечер, и всё повторялось снова, и Вероника не могла сказать даже самой себе, хорошо это или нет.

Но это было, и она принимала это, как оно шло.

И если Вика просила её, чтобы она, скрутив трубочкой язычок, засунула его ей в анус, нащупала там маленький геморроидальный узелок и поласкала эту неожиданную эрогенную зону, Вероника делала это, потому что и Вика зализывала все её очаги внутреннего пожара, которые в ней прорывались во время их любовной игры в самых неожиданных местах, потому что не было в этом унижения или ещё чего-нибудь непристойного. Они просто наслаждались друг другом.

Вика любила её с какой-то пылкостью мужчины. А Вероника отвечала на её страсть взаимностью даже не потому, что чувствовала всю неподдельность и искренность её порыва, а потому что и сама вдруг проникалась этим, каким-то неизведанным до того чувством, которое было сродни чувству сестринской любви, но какому-то особенному, другому, потому что здесь была в конечном итоге замешана жажда наслаждения, оргазм, упоение соитием, какое невозможно испытать с мужчиной по причине самой противоположности природы его тела, нацеленного на обладание внутренним женским существом, на вторжение и осеменение, как конечную цель процесса.

Всё же Веронику ни разу не вызывали на работу. Про неё словно забыли, и, прожив неделю у Вики, та уже начинала внушать себе и верить, что так будет теперь всегда.

Ну, в самом деле, если "мама" с такой лёгкостью хотела отправить её в мусоровоз, то, что теперь ей стоило забыть про неё, как будто бы она уже это сделала? Может быть, вправду она теперь принадлежит только Вике? В конце концов, та её отстояла, заплатила за неё "маме" полкуска зелёных! И, если это так, то возможно, не сейчас, но позже, настанет день, когда она беспрепятственно выйдет из гостиницы и пусть даже пешком пойдёт домой! Она теперь согласна была сделать и пешком! Ведь "мама" предлагала ей ползти до Киева раком! Так что просто пешком дойти до родного города было теперь просто заманчиво.

Сейчас она и не помышляла об этом. Напуганная отловом, круто сваренным "посвящением", она теперь боялась даже подумать об этом, страх был ещё очень жив. Он был где-то на поверхности её души. Но, возможно, что когда-то сама Вика ей скажет: "Подруга! Иди домой! Тебя здесь больше никто не держит!"

И она бы пошла. Пошла бы! Ничто больше не смогло бы удерживать здесь, в "Космосе", в Москве, в России! Она хотела домой! Её любимый город снился ей каждую ночь.

Что бы она стала делать дома? Без денег, возможно, что уже и без квартиры... Это был уже второй вопрос. Главное — вернуться домой, на родину. Вероника верила, что там всё наладится само собой. Она не знала, как это наладится. Но знала. Что всё будет хорошо, как только она окажется в родных стенах, в родном краю...

И всё же было странно, почему её не беспокоили. Несколько раз она хотела спросить об этом у Вики, но помня пословицу: "Не буди лихо, пока тихо!" — всякий раз сдерживала этот порыв.

Как-то раз за завтраком Вика сама заметила это.

-Вольготно тебе живётся! — словно позавидовала она.

Вероника не знала, что ответить. Она не ожидала такого комплимента от Вики, прозвучавшего словно выстрел, словно напоминание, что о ней никто не забыл, и не представляла, чтобы ответить, чтобы не поднять случайно бурю в стакане воды и не изменить своего статус-кво.

-"Мама" что-то замышляет по твоему поводу! — продолжила Вика, словно не замечая молчания сожительницы.

-Может, она забыла про меня? — высказала Вероника робкую надежду.

-Ха! — усмехнулась Вика, и Вероника поняла, насколько она далека от понимания сути происходящего вокруг. — Забудет она, как же!

-Но что же тогда? — испугалась Вероника.

-Я говорю — что-то замышляет! — продолжала спокойно рассуждать Вика. — Такое редко бывает, чтобы девочка у неё "в девках засиживалась"! Поверь мне: уж я-то её натуру знаю!

-Но ведь она на меня и не тратиться! — возразила Вероника. — Кормишь меня ты! Что ещё?!

-А деньги зарабатывать — кто ей будет?! "Мама" просто так, бесплатно, даже не пукнет! А ты ей в копеечку обошлась!

-Да у меня выгребли знаешь сколько денег?! — изумилась Вероника. — Мне первоначально отдать-то меньше надо было, чем у меня забрали...

-Слышала я про эту историю краем уха. Но деньги-то эти Анфиса, администраторша, себе забрала... К тому же для "мамы" всё, что меньше чирика тысяч доллариев, — так себе, на семечки, на пудру... в общем, мелочь!

-Ничего себе мелочь! — возмутилась Вероника. — Да я бы на эти деньги дома год бы жила припеваючи и горя бы не знала!

-Ты свою провинцию, там более, Украину, с Москвой не сравнивай! В Москве эти деньги — тьфу! Пшик! "Мама" в кабаке больше за вечер оставляет, когда гудит. Поэтому я и говорю: что-то странное происходит. Я такого, во всяком случае, не припомню...

Вика как в воду смотрела. Не прошло и пары дней, как за Вероникой пришёл Саид.

При его появлении в номере Вероника вся сжалась и внутренне напряглась. В памяти ещё хорошо стоял его образ, связанный напрямую с её страхом.

-Пошли к "маме"! — сказал он. — Зовёт она тебя!

Было утро. Вика только что умотала, "наштукатурившись", на работу, и потому спросить совета было не у кого. Да и что ей оставалось делать: вариантов не было. Зовёт — надо идти!

-Что заскучала?! — поинтересовалась "мама", увидев Веронику, с порога.

-С чего вы взяли? — возмутилась она.

-Ну, как с чего?! Сидишь без дела. Скучно, наверное?!

Вероника ничего не ответила. Она понимала, что сейчас лавирует на кончике лезвия ножа, и одно неверное движение, даже дуновение ветра не с той стороны, приведёт к катастрофе.

"Мама" плавала по бассейну сауны голая, совершенно не стесняясь присутствовавших мужчин. Вероника смотрела на неё и старалась не сделать чего-нибудь такого, какого-нибудь подвоха самой себе, который бы вызвал лавину, ввергнувшую её снова в пучину дикой оргии.

"Мама" вылезла по никелированной лесенке из бассейна. Ждавший её швейцар накрыл её большим, как халат махровым полотенцем. Она уселась на плетёный стул и, взяв со столика бокал с каким-то напитком, слегка отпила, потом поставила обратно и снова посмотрела на Веронику, стоявшую перед ней в растерянности.

-Ну?! Чего молчишь?!

Вероника пыталась понять, куда "мама" клонит. Ждать начала новой оргии или ещё какой-нибудь дряни со своим участием ей надо было в любую секунду. И она понимала это. Но с другой стороны, если бы что и началось, воспрепятствовать этому Вероника была не в силах.

-Ладно! — словно пощадила её "мама", Вероника вдруг почувствовала после этого восклицания, что ничего экстраординарного дальше не будет, во всяком случае, в ближайшее время. — Слушай сюда! Я вижу, что ты вся дрожишь, как осиновый лист! Боишься новой ебли?! Правильно делаешь! Её для тебя никто не отменял!..

"Да у меня до сих пор всё болит!" — хотела вскрикнуть Вероника, но вовремя остановилась, вовремя спохватившись, что это напротив может сработать, как детонатор новой экзекуции.

-Я сейчас просто хочу с тобой поговорить! Подойди сюда! — "мама" поманила Веронику пальцем поближе к своему плетёному креслу. Вероника подчинилась. — Ты в трусах?

-В трусах! — Вероника напряглась.

-Снимай! — приказала "мама".

Вероника повиновалась, чувствуя, как обстановка накаляется.

-Как себя чувствуешь теперь? — поинтересовалась "мама".

-Да ничего, — ну, а что она ещё могла ответить?

-Это хорошо, что ничего! Вот так и стой! Пусть ветерок снизу задувает, волосики на кунке щекочет... Я буду переделывать тебя, вышибать из тебя чопорность и лицемерие, скованность и прочие пороки, пока ты с радостью не будешь встречать любого мужчину, который идёт в твою постель. Поняла?

-Поняла! — ответила Вероника, чувствуя подвох.

-А я смотрю, что нет! — засомневалась "мама". — Я собаку на этом деле съела и вижу, как ты внутри сейчас вся съёжилась от моих слов... Эх, учить тебя ещё надо и учить!

-Но я никогда к этому не привыкну! — вырвалось у Вероники против её воли, о чём она тут же пожалела, потому что после её слов "мама" взяла с плетёного столика, стоявшего рядом с её креслом плётку с кожаной плетёной ручкой и несколькими короткими кожаными кнутцами, пучком, как щупальца у кальмара, свисавшие из неё.

Она поднесла инструмент к подолу платья Вероники и подняла его так, чтобы было видно всё лоно девочки и часть её прекрасного животика.

Вероника занервничала. У неё только-только всё пришло в норму, перестало болеть, зажило и вернулось к своему прежнему, прелестному виду. Она стояла с задранным вверх подолом, ни жива, ни мертва, понимая, что ещё одно неверное слово, "душевный" порыв или напрасное восклицание, хотя и идущее от сердца, но здесь совершенно никому не нужное, и её ввергнут в пучину оргии. Присутствовавшие здесь мужчины уже уставились на её прелести с нескрываемым вожделением. Она знала, что как только "мама" скажет "Фас!", её начнут рвать, как волки тёлку. Ей больше не хотелось повторения того опыта.

"Молчи, дура! — приказала Вероника самой себе. — Молчи, если сама себе дорога!"

-Ты мужу изменяла? — вдруг поинтересовалась "мама", продолжая рассматривать её прелести. Она заметила, что Веронику всю потрясывает мелкой дрожью и посмотрела ей в лицо. — У тебя ведь был муж?!

-Был, — ответила Вероника, не зная, что ждать в следующую секунду. Она понимала, что в любой момент всё может повернуться против неё, и после разговора последует действие.

"Мама" опустила подол и положила плётку обратно на столик, потом, обведя взглядом стоящих вокруг бассейна, спросила:

-Знаешь, что их больше всего в тебе возбуждает?

-Нет, — призналась Вероника.

-То, что ты боишься! — сказала мама, осматривая по очереди своих подчинённых. — Не твоя красота — ею можно восхищаться и любоваться, но она не злачна! Твой страх — вот что больше всего действует на них! Чем больше они видят, как ты дрожишь, тем сильнее готовы ринуться на тебя, как только я разрешу это сделать! Поняла?!

-Поняла! — кивнула головой Вероника.

-А раз поняла, то приходи в себя! — заключила "мама". — Я ведь тебя позвала совершенно для другого! Но если ты и дальше будешь вся дрожать, мне станет просто обидно! Ну, тогда держись!

Она погрозила ей пальцем. Потом окинула её взглядом сверху донизу и спросила:

-Не хочешь присесть?

-Что?! — не поняла Вероника.

-Присесть, говорю, не хочешь?! — переспросила "мама" уже более угрожающим тоном. Ей не нравилось, что девчонка сосредоточилась на своём страхе, от которого должна была научиться освобождаться.

-Хочу! — призналась Вероника. Ей, в самом деле, хотелось занять позицию пониже, если было можно, то действительно присесть, чтобы не торчать перед "мамой" в одном платье без трусов, когда она каждую секунду могла снова поднять её подол.

-Принесите даме кресло! — скомандовала "мама" кому-то в сторону, а потом обратилась к Веронике. — Раздевайся!

Дрожь, которую Вероника пыталась побороть в себе, вновь усилилась.

-Я два раза повторять не буду! — "мама" взяла маленькую чашечку с кофе, которую ей протянул швейцар. — Ещё один раз ты проявишь недопонимание, и моему терпению придёт конец!

Вероника тут же сбросила платье и лифчик, которые на ней ещё оставались, стараясь унять дрожь.

-Мне просто холодно! — сказала она.

-Лезь в бассейн! — предложила ей мама. — Поплавай! Согреешься!

Вероника даже не полезла, она тут же нырнула в горячую воду, ощутив, как проходит дрожь.

Приятная горячая вода обняла её тело и стала ласкать его. Вероника почувствовала, что успокаивается. Она стала медленно плавать, уже не обращая внимания на мужчин, которые смотрели на неё сверху. В воде ей было комфортно, и, не смотря на то, что она была голая, чувствовала себя защищённой, словно в одежде.

"Мама" смотрела, как она плавает, как на театрализованное шоу, спокойно и с интересом, пила кофе. К ней подходили какие-то посетители, о чём-то с ней переговаривались на ухо. Веронике казалось, что она так плавала бы вечно, лишь бы больше не стоять перед мамой нагишом. Здесь ей было намного уютнее.

-Ну, мужу-то изменяла? — спросила "мама" откуда-то сверху.

Вероника пожала плечами, словно пытаясь припомнить, было ли хоть что-нибудь, о чём её спрашивают.

-Да, не ври! — продолжала "мама" свою тираду. — Такой красивой женщине трудно устоять перед соблазнами! Да и вряд ли ты напрягалась, чтобы это делать! Я просто вижу, как к тебе мужики липли пачками, поэтому даже не сомневаюсь в том, что кто-то из них тебе разок-другой приглянулся, и ты пригласила его в себя!

"Мама" замолчала, продолжая наблюдать за Вероникой. Ей словно нравилось это делать. И Вероника решила больше ничего не говорить, пока её не попросят.

-Я долго думала, что с тобой делать! — продолжала свои рассуждения "мама", отдав распоряжения пришедшему из ресторана посыльному официанту. — Ты думаешь, что я неделю тебя не беспокоила просто так?!

Вероника продолжала плавать, навострив ушки. Она не знала, что ответить ей на этот вопрос.

-Ты у меня, девочка, вся перед глазами! — продолжила "мама", не дождавшись ответа. — Я могу тебя прочитать, как открытую книгу! Хочешь, я расскажу тебе, кто ты такая, и что о себе думаешь? — "мама" уже не ждала ответа, она словно читала лекцию или вела какой-то другой профессиональный монолог. — Ты маленькая провинциальная сучка! Обрати внимание: я говорю провинциальная не для того, чтобы тебя обидеть или унизить, а чтобы выразить твою сущность. Ты, действительно, маленькая провинциальная сучка. И тебе эта Москва и даром не нужна! Ты любишь свой городок, и больше тебе ничего и не надо. И ещё, ты очень любишь себя! Ты считаешь, что твоя pussy... Understand me?!

-Yes! — кивнула головой Вероника.

-Ну, хоть в этом я не ошиблась, это хорошо!.. Так вот, ты считаешь, что она у тебя самая-самая расчудесная! Открою тебе маленькую тайну: так считает девяносто девять процентов женщин! Но это ещё не всё! Ты уверена, что все должны относиться к тебе, как к королеве, и, кстати, этим, наверное, многого добилась в свои годочки. Ты думаешь, что к этому всему прилагается твоё внутренне содержание, твой богатый внутренний мир. Здесь я тебе тоже открою ещё одну маленькую тайну: твой внутренний мир никому не нужен! У каждого свой внутренний мир, и от твоего им не прибавиться...

Вероника всё плавала, вслушиваясь в каждое слово "мамаши".

В это время вокруг той началась какая-то суета: принесли второе плетёное кресло, несколько официантов из ресторана пришли с подносами, накрытыми белыми полотенцами сверху. Возле кресла "мамочки", между плетёными креслами появился никелированный столик, на который стали накрывать, расставляя блюда с принесённых подносов.

-Ты думаешь, что попала сюда случайно, — продолжала "мама", изредка посматривая, как сервируют стол, и жестами что-то поправляя. — Проституток ты вообще за людей не считаешь. Держишь их за женщин даже не третьего сорта. И сама, по собственной воле никогда бы проституткой и не стала. Да ты даже не думала никогда об том! По твоему разумению с тобой обошлись очень грубо! Фактически тебя изнасиловали! Причём, это была групповуха с извращениями! Ты даже в рот, наверное, никогда прежде и не брала...

Вероника, плавая мимо "мамы", ушами следила за каждым её словом, боясь что-то пропустить. Она знала, что это может закончиться печально.

-Но это было всего лишь посвящение, девочка! Немного необычное! Но... Ты, ведь, тоже необычная, правда?! — "мама" снова попустила собеседнице молчание. — Ко мне девочки просятся сами, и я их не беру! А ты не просилась! Ты, как дикая кобылка, которую изловили в твоих родных прериях! И, чтобы была под седоком смирной, тебя прежде нужно обкатать! Понятно?

-Да, — Вероника едва кивнул головой. Ей хотелось нырнуть под воду, чтобы ничего не слышать и не видеть.

-Ну, так вот! — продолжила "мама". — Я то не такая кровожадная, как тебе, наверное, показалось, но знай — меня нужно бояться! Ты ведь меня боишься?

-Да, — согласилась Вероника.

-Молодец! Люблю честность! — заулыбалась "мама". — Знаешь! Когда ты понимаешь, что тебя боятся, то это приятно! Но когда тебе об этом говорят!.. Я при этом испытываю экстаз! Не знаю почему, но мне нравиться, чтобы меня боялись.

Она взяла в руку пузатый фужер, и официант на треть наполнил его вином из бутылки. "Мама" поболтала его и приложилась носом к краю бокала.

Вероника вдруг увидела себя словно со стороны, откуда-то сверху. В чаше бассейна плавает брасом она, красиво разводя ноги в стороны и назад. Её попочка выглядит сверху, как аппетитный персик. И она почему-то представила себя лягушкой. Не лягушкой, как животным, а просто какой-то девочкой-лягушкой, которая живёт в этом тёплом бассейне.

-Ну, хватит там! Расплавалась! — окрикнула её "мама". — Вылазь, давай! Будешь со мною завтракать!

Глава 10.

Вероника присела на плетёное кресло, как была, нагишом.

"Мама" сделала знак, и ей сверху набросили полотенце.

-Спасибо! — поблагодарила Вероника.

-Да меня не надо благодарить! — ответила "мама". — Ешь, давай! Бери бокал!

Вероника машинально взяла бокал. Стоявший рядом официант тут же наполнил его на треть красным вином.

-Видишь, как тебя обслуживают! — заметила "мама". — Ты попала в большую, дружную семью, где все друг друга любят, где все друг другу рады!

В другой ситуации Вероника, не задумываясь, съязвила бы, но сейчас ей ничего не оставалось, как только промолчать, сжав зубы.

-Ты даже не замечаешь, как к тебе относятся, — заметила "мама". — Ну, давай выпьем! За тебя!

Она выставила в сторону Вероники бокал, и та чокнулась с нею.

Вино было приятным, оно доставило Веронике какую-то толику радости.

"В самом деле, хватит грустить! — приказала себе Вероника. — А то тебя сейчас джигиты быстренько взбодрят! Раз на кукан и готова перепёлка!"

В общем-то, пока действительно не было никаких причин для грусти. Она сидела на плетёном из виноградной лозы кресле в роскошной сауне. Рядом был накрыт всевозможными дорогими яствами и закусками шикарный стол. Она пребывала в компании голой женщины, которую уважали и боялись настолько, что с десяток чеченцев стоял по стойке смирно вокруг бассейна, в то время как эта голая тётка в полотенце сидела и угощалась дорогим вином и завтраком из ресторана на несколько сотен долларов.

Вероника подумала. Что если исключить прошлый опыт и неизвестное будущее, то сама по себе эта картина, её присутствие здесь выглядели круто. На мгновение какой-то ослепительный, точно бриллиантовый блеск сверкнул в её мозгах. Это было как озарение, как мизерный, пусть едва различимый, с пылинку, кусочек отрады, но Вероника решила ухватиться за него, как за мгновение, и, пока оно длиться, наслаждаться им.

Она разрешила себе расслабиться впервые за долгое время. Быть может, подействовало вино? Быть может, её опьянили её мысли? Она вдруг волне допустила, что минут через пять к её голове по воле той же женщины какой-нибудь чеченец приставит пистолет или воткнёт его ей между ног, и будет ковыряться им в её детородном проходе. "Ну, да и пошёл тот чечен, и то прелестное мгновение, да и сама я там!" — послала она всё и принялась с удовольствием за еду.

"Всё-таки еда здорово отличается в зависимости от цены!" — с удовольствием подумала Вероника.

Она нагло потянулась за бокалом, от чего у "мамочки" едва заметно, но всё же округлились глаза, и она заулыбалась так радостно, будто Вероника доставила ей какое-то удовольствие, тоже потянулась за фужером.

-Вот это мне нравиться! — заметила "мама".

Они выпили ещё, потом ещё. Еда была вкусной. В голове было хорошо, Веронике стало всё равно, что с ней будут теперь делать. "Может быть, так и надо было всегда себя вести? — спросила она сама у себя. — Если изнасилование неизбежно, расслабься и наслаждайся!"

-Ну, так ты мне не ответила на вопрос! — обратилась к ней "мама", когда большая часть завтрака ударными темпами была уничтожена голодной девчонкой. — Ты мужу изменяла?

Вероника молчала и ела. Ей уже было всё равно, что болтает эта тётка.

-Да, не ври, что не изменяла, — продолжила та, словно захмелев и услышав почудившийся ей ответ. — Ну, так вот! Вспомни свои ощущения! Радость встречи, ожидание чего-то нового! Ведь ты же тогда не воспринимала то, что к тебе в постель ныряет другой мужчина, как какую-то тяжёлую обязанность?!

-Но это было другое! — осмелела, наконец, подвыпив, Вероника.

-Да что в этом другого-то! — удивилась искренне "мамочка". — И там, и там всё одинаково! Просто ты субъективно воспринимала тогда случайные сношения, как радость, а сейчас почему-то воспринимаешь такое же случайное порево, как некую обязанность.

-Но тогда мужика я выбирала! — возражала Вероника, чувствуя, что её несет, и она всё больше съезжает с катушек, чего делать бы не следовало. Но выпитое вино горячило кровь, хотелось спорить. Она даже "мамочке" сейчас в рожу бы вцепилась с удовольствием, потрепала бы её, коготками подрала, да, видно, ещё мало выпила. — А теперь выбирают меня!

"Мамочка" о чём-то задумалась, словно отключилась от разговора, и даже в сторону отвернулась.

-Хорошо! — продолжила она снова. — Ты девочка симпатичная! Даже красивая! И, что самое главное, ты нравишься мне! К тому же ты умница!.. Как ты думаешь, почему я тебя неделю в стойле держала, когда мне каждая минута дорога?

Вероника нагло, развязно пожала плечами. "Мамочка" оценила эту ужимку, видимо, сделав вывод, что девочка потеряла страх. Выдержав новую паузу в разговоре, она вскоре продолжила:

-Мне основной доход, конечно же, приносят номерные девочки, ну, есть ещё там, на улице несколько шастает, но то, вообще, отбросы. Они даже не живут здесь. Их, вон, сутенёры пасут, а мне отстёгивают. И, в принципе, и те, и другие — рабочие лошади. Они натурально пашут. Но ты совершенно другое дело! Ты какая-то особенная мне не хотелось бы самой, чтобы по тебе как танком ездили каждый день и сперму в тебя вёдрами сливали.

-Зачем же тогда меня так?! — возмутилась Вероника, в первый раз дерзнув это сделать.

"Мама" не оставила этот выпад без внимания, но продолжила, как ни в чём не бывало:

-Но у меня есть элита! Это девочки, которых по номерам не таскают. Они очень дорогие! Я отдаю их на эскорт услуги. Девочки, которые там работают, разбиты на два уровня: обыкновенный и высший. Обыкновенный, по сути, ничем от номерных не отличается. Просто девочки работают на выезде из гостиницы, по квартирам, по дачам, обслуживают нашу столичную знать. Но высший — это особая каста! Это премиум класс! Туда многие хотят попасть. Ведь девчонки летают по заграницам, по курортам, по столицам, общаются с влиятельными людьми, правда, — "мама" не удержалась, чтобы не съязвить, — на низком, половом, уровне, но всё же! Там у меня всего пять девочек работает! Ты будешь шестая! Но там есть два минуса! Во-первых, процент, который эти девочки получают, в несколько раз ниже, чем тот, который я оставляю номерным труженицам. А, второй, эти услуги не так часто требуются, и потому, в общем-то, заработки у девочек там. Хоть они и высший класс, невелики, иногда даже меньше, чем у простых девчонок...

-Ну, это мне не грозит! — развязано перебила её Вероника. — Я же ваша секс-рабыня! Мне деньги вообще платить никто не собирается!

-Ну, здесь ты права! — согласилась "мама". — Поэтому после недельных раздумий, которые, поверь мне на слово, были очень тяжёлыми и мучительными, я решила определить тебя в премиум класс! Ну, конечно, по сравнению с обыкновенной номерной девочкой, это отличается всё равно как Золушка в конце сказки от Золушки в начале. Но там и требования совершенно другие: этике, культура, английским или немецким надо владеть! Ну, что согласна?!

"Мамочка" уставилась на неё так, будто только что подарила Веронике миллион долларов.

-Да, я, в общем-то, не знаю...

Вероника была в замешательстве. Опять вино мешало ей в самый решительный момент думать быстро и чётко. "Дура! Что ты мелешь?! — кричало что-то внутри неё. — У тебя, что выбор есть?! Соглашайся, пока тётка добрая!"

-Сразу скажу, что иметь тебя будут гораздо реже, чем обычную, номерную девочку. В этом уже преимущество, что касается тебя. Тебе-то семью кормить не надо. Ну? Что, согласна?! — заинтересованно осведомилась "мама". — Впрочем, чего это я твоего согласия спрашиваю. Я как сказала — так и будет. Туда другие попасть мечтают, а ты тут цацу из себя разыгрываешь! Мне ещё потом спасибо скажешь! Но одно условие! Непременное!

-Какое? — поинтересовалась Вероника. Она уже решила для себя, хотя и вовсе не собиралась заниматься проституцией, но всё же согласиться, потому что вдруг поняла, что если откажется, то её по номерам таскать будут, как Вику, каждый день по десять раз. Но та хоть деньги себе зарабатывала на дальнейшую счастливую жизнь. А Веронике это зачем нужно было? А в этом премиум-классе глядишь и, вообще работы не будет!

-В каждой бочке мёда — продолжила "мама", — должна быть ложка дёгтя, чтобы приторно и муторно не сделалось. Поэтому нравиться тебе — не нравиться, я буду тебя иметь, когда захочу и с кем!.. Но это всё же лучше, чем, если тебя будут каждый день по номерам ебсти. Впрочем, детка, выбора у тебя всё равно нет! Здесь всё решаю я! С завтрашнего дня берусь за твоё обучение: премиум класс я обучаю лично, потому что это моя элита, моя гордость, моя витрина в высоких сферах! Сожительнице своей ничего не рассказывай, а то она с тебя шкуру спустит, узнает, поняла?!

-Поняла, — кивнула головой Вероника, догадываясь, что на этом разговор и вся аудиенция вообще подходят к концу.

-Да, и вот ещё что! — вдруг спохватилась "мамаша". — Если я, говорю тебе на будущее — запомни хорошенько, замечу, что ты берёшь у мужика член хоть с долей скрытой брезгливости, а я это нутром чувствую, то будешь у меня в этом деле тренироваться, тренироваться и тренироваться. До одурения! Поняла?

-Поняла! — согласилась Вероника, думая, что придётся своё отвращение к этому занятию спрятать очень глубоко, иначе чей-нибудь член будет частым гостем в её гортани, а этого ей не хотелось совершенно.

"Мама" подала знак стоявшему рядом с Вероникой официанту, тому, то наливал ей вино, каждый раз делая это с каким-то заискивающим лизоблюдством в манерах — "Голубой, что ли?" — думала, выпив и немножко осмелев в мыслях, Вероника, краем глаза наблюдая за его жеманными манерами:

-Ну-ка, ты, встань перед её креслом!

Официант выполнил распоряжение "мамочки".

-А теперь, Лада, снимай с него штаны и бери в рот! Я посмотрю, насколько ты готова!

Вероника опешила.

Всё шло так хорошо, приятная выпивка, вкусная еда, деловое обсуждение дальнейшей работы...

И вдруг, на тебе! Как гром среди ясного неба! Снимай с мужика штаны и соси ему член! К тому же "мама" в первый раз обратилась к ней по её "рабочему" имени: Лада.

Это был вызов. "Мама" в очередной раз проверяла её лояльность, которая была у неё под большим вопросом. А может быть, она просто прикалывалась?! Но то, что вдруг, ни с того, ни с сего у какого-то официанта по "маминой" воле ей сейчас надо было отсасывать!..

Вероника хотела взбрыкнуться, как та дикая кобылка, которую ещё не объездили, но потом, поняв, что этим только даст повод себя лишний раз "объездить" джигитам, стоявшим вокруг, послушно потянулась к ширинке официанта.

Тот стоял, как вкопанный, сам, видимо, не ожидавший такого поворота событий.

Вероника расстегнула официанту его светлые брюки, распустила ремень. Всё это она делала медленно, как бы нехотя, потому "мама", наблюдавшая за каждым её действием с таким интересом, что даже привстала на кресле, заметила:

-Давай живее! Ты что, Лада, уснула!

Вероника заспешила, заторопилась, почувствовав, как в затылок дыхание групповухи. Лучше было, действительно, отсосать один член, чем десяток.

"Боже, как мерзко!" — воскликнула она внутри себя.

Хмель вдруг вышел из неё. И от этого стало ещё противнее.

Она спустила вниз штаны официанта, затем его какие-то нелепые, в цветочек, семейные трусы, он ведь не ожидал, наверное, что придётся раздеваться на публике.

Теперь перед Вероникой на уровне её лица висел, понурив набок голову, мужской член, выглядывавший из чёрных, вьющихся зарослей, как маленькая мышка. Внизу висели в мошонке на разной высоте два яичка, одно побольше, другое поменьше.

Вероника сидела в двадцати сантиметрах от гениталий официанта и уговаривала себя: "Ну, ведь это же обыкновенный человек, а у него обыкновенный член! Ведь это же не..."

Больше всего на свете она ненавидела жареное сало!

Несмотря на то, что Вероника жила в местах, где сало на столе — едва ли не ежедневная пища, но жареное сало она терпеть не могла, не смотря на то, что ей как бы полагалось его любить. Все вокруг просто обожали жареное сало.

Сырое сало Вероника любила и ела с удовольствием. К варёному она относилась поспокойнее, хотя заставить себя его есть было трудно. Но жареное сало вызывало у неё всегда рвотный рефлекс, и она сейчас его вспомнила.

Вероника почувствовала, как что-то изнутри, из наполненного едой и вином желудка подкатывается к её горлу.

"Да, сейчас было бы просто здорово взять и обгадиться!" — со злостью на себя подумала Вероника, производя сглатывание и прогоняя прочь воспоминания о жареном сале.

-Ну, Лада! Я жду! — словно дала стартовый отсчёт "мама".

Преодолевая дикое отвращение, жалея, что протрезвела, Вероника взялась пальчиками за член официанта, собираясь засунуть его себе в рот.

-А как брать? С заглатыванием иди просто за щеку? — повернулась она к "мамочке", зачем-то пытаясь блеснуть своей эрудицией в этом вопросе.

-Как хочешь, Лада, как хочешь! — ответила та. — Если я увижу у тебя больше брезгливости, чем только что прочитала на твоей мордашке, то поверь мне, что этот член будет не последним сегодня!

Предупреждение подействовало. Вероника, забыв своё отвращение, потянула официанта за его отросток к себе, вытянув его, как резинку. Тот подался вперёд, придвинулся к ней вплотную.

Вероника взяла член в рот. Сначала она поместила его за щеку, но он стал расти, увеличиваться в размерах, делаться твёрже, оживая от такого удовольствия, тогда ей вскоре пришлось широко открыть горло и ввести уже ставший упругой дубинкой детородный орган туда.

"Когда всё это закончится!" — подумала про себя Вероника.

-Не отвлекайся, Лада, не отвлекайся! — переживала рядом "мамочка". — Делай это профессионально! Вот молодец, молодец! Отбрось лицемерие и ханжество! Работай только с органом! Вот умница!

Официант стоял перед Вероникой, закрыв от блаженства глаза — она иногда смотрела на него, вверх. К счастью, долго ей мучиться не пришлось, он оказался мужичком слабеньким и через полминуты кончил, зайдясь сладострастным "А-а-ах!"

О том, что клиент опустошился, Вероника поняла по этому тихому всхлипыванию интеллигентного мужчины и по тому, что член в глотке стал ритмично пульсировать, сделав это пару раз, а потом потерял упругость, сдуваясь.

-Ну, вот, молодчинка! С почином, тебя, Ладушка! — радостно прокомментировала "мама" завершение процесса. — Платить будешь девушке?! — сердито набросилась она на официанта, тут же, ещё не успев отойти от блаженства, уже испугавшегося её наезда. — Ладно, я сама заплачу!

Она протянула в сторону руку, выставив указательный палец, и стоявший рядом с ней чеченец подал ей зелёную купюру достоинством в сто долларов.

"Мама" протянула её Веронике, вытиравшей рот:

-На, держи!

-Я же на отработке! — наивно воскликнула та, сама мысленно усмехнувшись своей деланной честности: отработать можно только то, что имеет размер.

-Бери, бери! — приказала "мама". — Дают — бери! Бьют — беги!

Вероника взяла свой первый публичный заработок.

-Одевайся, Лада! Завтра начинаем с тобой занятия! — отпустила её "мама". — Отсосала хорошо! Почти профессионально! Я удивлена!

Вероника встала с плетёного кресла и стала одеваться. Теперь она знала, что на неё сегодня больше никто не набросится.

Придя в номер к Вике в сопровождении Саида, Вероника пошла в ванную, чтобы вызвать рвоту.

Саид осмотрел с порога номер и запер его на ключ снаружи.

Рвота не шла, и Вероника долго стояла на коленях перед унитазом, потом плюнула на это и пошла в комнату. Она положила под подушку Вике стодолларовую купюру, чтобы та знала, что Вероника начала отдавать ей долг.

Некоторое время она лежала на кровати, свернувшись в позу младенца, потом разделась, залезла под одеяло и уснула.

"Ну, вот, принцесса, ты и стала шлюхой! То, чего ты так боялась, наконец, случилось!" — была последняя мысль, которая мелькнула у Вероники перед сном.

Вика пришла вечером.

Приняв душ, она разбудила подругу:

-Говорят, ты сегодня у "мамки" была в сауне? Рассказывай, что было!

-А кто говорит-то? — удивилась Вероника.

-Слушай, если Москва — большая деревня, то, что ты про "Космос" удивляешься? Тут пукни в одном углу — в другом вонять начнёт!

-Ну, тогда и рассказывать нечего, раз так! — махнула обиженная на безупречную работу "тряпочного" телефона Вероника.

-Да ладно тебе! — обняла её Вика. — Я ж так, как и все — в общих чертах только знаю! Что опять тебя там ябли всем хором!

Вероника обиделась, попыталась вырваться из Викиных объятий.

-Да, ладно, ладно! Шучу я! — урезонила её Вика. — Это ж я в шутку! Что я не понимаю, что ли, что если б такое произошло, то ты в любом бы случае сейчас так не выглядела?!

Вероника ещё некоторое время обижалась, сидела и дулась.

Вика отпустила её, прошла к холодильнику, достала оттуда банку шпрот, бутылку шампанского, порезала хлеб, сделала бутерброды, выложила аккуратно их на тарелочку и вернулась к Веронике на кровать.

Та уже включила телевизор и сердито уставилась в ящик, будто действительно с интересом наблюдая за передачей.

Вика достала из-под кровати небольшой столик и поставила его среди постели, накрыла маленькой беленькой скатёрочкой, достала с полки над кроватью пару фужеров, накрыла стол.

-А что у нас за праздник?! — удивилась Вероника, словно отвлеклась от телевизора.

-Ну, как чё?! "Мамка" про тебя вспомнила! — нашлась, что ответить Вика.

-Да, лучше б ещё триста лет не вспоминала! — с горечью, чуть не брызнув слезами, уткнулась в руку на коленке Вероника.

-Что так? — удивилась Вика. — Почему?

Вместо ответа Вероника полезла под подушку хозяйки номера, достала оттуда сто долларовую бумажку и положила перед своей новой подружкой:

-Вот!

-Чё это?! — не поняла Вика, но потом догадалась. — Чё, клиент у тебя сегодня первый был?!

-Ага! — покивала головой Вероника. — Официант!

-Как официант! — ничего не поняла Вика.

-Отсасывала я у него! — чуть ли не с истерикой, со слезами в глазах, крикнула Вероника. — "Маме" так захотелось!

-Ну, это ничего! — успокоила её Вика, гладя по вздрагивающим плечам: Вероника то ли смеялась беззвучно, то ли рыдала. — Ладно, в любом случае, давай выпьем!.. А ты как хотела?! Проституткой быть и в рот не брать?!

-Да я вообще не хочу быть никакой проституткой! — затрясла руками Вероника в истерике.

-Слушай, мать! — прикрикнула на неё Вика. — Тут уж ничего не попишешь! Получилось так с тобой! Прими и живи дальше! А не то хуже будет! Будешь истерики закатывать — я опять Ангелу в номер возьму! А ты иди куда хочешь! Но знай, что такого уюта и домашней обстановки больше ни у кого нет! К тому же другие в номере по трое, по четверо живут! Где бабки друг у друга тырят, где драки, где ещё что! Ты чё думаешь?! Просто так тут всё в этой жизни! Номера-то мы сами оплачиваем! Я тебя харчую, лелею! А так бы тебя поместили с теми, кто только прибыл! Ты что думаешь, такие хоромы, как у меня, у всех. Да девки, те, что начинают только, по десять человек в комнате живут! Туда хочешь?! Пожалуйста! Я не держу! Там и вши, и трипачёк, и все другие удовольствия жизни! И охрана их там бесплатно ябёт каждый день! А ты вон какая! Да тебя там просто заябут, даже до работы не дойдёшь!

Вероника замолчала.

В самом деле. Ей просто везло, судя по рассказам Вики.

Да. Надо было, действительно, перестать дёргаться, а приспосабливаться к новым условиям жизни!

Глава 12.

Каждое утро теперь за Вероникой приходил Саид или ещё кто-нибудь из чеченцев. Её отводили в сауну к "мамочке", где та проводила с ней индивидуальные занятия.

-В школе могут научить всему, кроме двух вещей! — говорила ей "мама" после завтрака, плавания в бассейне и лёгкой разминки, которая для Вероники по настроению преподавательницы заключалась или в баловстве с её клитором и доведением "учительницы" до оргазма, или в отсасывании у кого-то из присутствующих члена, через неделю она уже привыкла к этой процедуре и заглатывала мужской хоботок так, как устрицу, даже не обращая внимания на персону, как мама того и добивалась. — Первая — это как делать деньги, а вторая — это как делать секс. Поэтому слушай меня внимательно, и запоминай. Деньги делать я тебя учить не буду, во всяком случае, пока. А вот делать секс — это то, чему ты должна научиться за эти несколько уроков! И запомни, проституция — это такая же профессия, как и все остальные. Она специфическая, своеобразная, но профессия. В конце концов, существует много своеобразных и специфических профессий, требующих от человека тех или иных качеств. Много профессий, в которых люди имеют дело с чужим телом. Например, врач, особенно в морге! Но проституция — это особая профессия, поскольку ты имеешь дело не только с чужим телом, но и со своим...

"Мама" потянула вино из фужера.

Они теперь каждый день сидели в сауне перед бассейном в плетёных креслах и непринуждённо общались.

Вероника, в конце концов, смирилась со своим положением и больше не сопротивлялась ни судьбе, ни тому, что мама называла её Ладой, ни ежедневному заглатыванию в глотку очередного члена. Она теперь всё это воспринимала, конечно, не как мелочи жизни, но как некий недостаток своего существования, от которого не избавиться. В конце концов, другим людям приходилось мириться в своей жизни с гораздо большими неудобствами: инвалидностью, неизлечимой болезнью. И Вероника вдруг поняла, что на их фоне у неё всё было просто замечательно. Нет, конечно, были и другие люди, у которых всё было намного лучше, чем у неё, но Вероника приняла ту неизбежность, от которой прежде безрезультатно пыталась избавиться и теперь пребывала во внутреннем покое, даже делая с виду гадкие вещи.

-Если хочешь знать, Лада, — продолжала тем временем обучение "мама", — умение преподнести своё тело, умение с ним обращаться, умение выжать из него, как из лимона, максимум удовольствия — дорогого стоит. Вряд ли и пять процентов женщин владеют этой наукой. А для проститутки — это основы ремесла, которые, между прочим, эмпирическими методами не познать! Только на своей шкуре! У меня, кстати говоря, высшее образование и не одно! И степень доктора наук: по двум направления — психология и биология. Я также кандидат медицинских наук. Но я стала проституткой, когда однажды поняла, как сера и ничтожна моя жизнь, в том числе и сексуальная. У меня, поверь мне, не было никакой материальной потребности это делать, но я решила посвятить свою жизнь именно этой профессии. Почему? Это уже личное и выходит за рамки программы обучения. Но я нисколько не жалею о выборе!

"Мама" замолчала, оставив, Веронику в одиночестве, а сама погрузилась в бассейн, с наслаждением плавая по нему.

-Если хочешь, Лада, можешь присоединиться!

Вероника, допив своё вино, встала и нырнула с бортика в бассейн, присоединившись к "маме".

Так плавая рядом с ней, она слушала дальше её поучения:

-Проститутка премиум-класса должна полностью соответствовать своему рангу! Поэтому я буду учить тебя обращаться с телом клиента, мужчина или женщина это — не важно! Кроме того, я буду учить тебя манерам, искусству. Ты будешь изыскана, утончённа, неотразима! Даже тогда, когда ты будешь в постели с несколькими клиентами, они не будут видеть вокруг ничего, кроме тебя! Ты будешь знать, на каких тайных струнах их организма и души сыграть в тот или иной момент, чтобы они после свидания с тобой были в восторге и не жалели ни сколько о потраченных на тебя деньгах.

Как ни странно, но начался курс обучения с Библии. Вероника была этому несказанно удивлена.

-Наша профессия — древнейшая, описанная даже в Ветхом Завете. Поэтому с него мы и начнём, — прокомментировала "мама" такое решение и сделала манящий жест рукой.

Ей подали книгу. Библию подали и Веронике. Она поймала себя на весьма щекотливой мысли, что сидит теперь в сауне, нагишом, на плетёном кресле, в окружении стоящих как на посту нескольких сердитых чеченцев, рядом со своей пленительницей, по сути, развратной женщиной, и вместе с ней листает страницы священной книги.

Для неё это было какой-то очередной фантасмагорией, одной из многих, случившихся с ней за последнее время, быть может, даже святотатством. Но это было лучше, чем заглатывать чей-то член.

Впрочем, Вероника теперь сомневалась, что было непристойнее: сидеть вот так вот, нагишом, с Библией в руках в сауне рядом с проституткой экстра класса или уже и без былого душевного сопротивления, просто так, словно выполняешь рутинную работу, заглатывать и сдаивать мужской половой орган.

-Я хочу почитать тебе страницы Писания, — сказала "мама", — чтобы ты имела внутренне спокойствие при занятии проституцией. Видишь ли, многие считают проституток падшими женщинами. Отчасти он правы. Но лишь в той части, в какой женщина действительно пала. Вот взять хотя бы тебя, Лада. Ты становишься проституткой не по своей воле! И ты ничего не можешь с этим поделать! У тебя есть единственный выход из этой ситуации — умереть! Или быть проституткой, потому что этого хочу я, потому что тебя к этому приговорила судьба, или умереть! Вот твой и весь выбор! Как видишь, он не большой. Может быть, ты хочешь умереть?!

-Нет! — замотала головой Вероника.

-Ну, вот и хорошо! На это, действительно, не у каждого хватит сил! Тогда приготовься стать проституткой! В принципе, это как другая форма брака, как бы со всем миром. И если это не по твоей воле — что в этом порочного? Смерть порочней продажности!

Веронике показалось, что сейчас с ней говорит не голая тётка из плетёного кресла в сауне фешенебельной московской гостиницы, а её бабушка, которая всегда старалась привить ей "страх Божий", проводя с ней долгие часы за чтением Евангелие.

"Прости, бабуля, что была у тебя плохой ученицей! — попросила она мысленно прощения.

-Я по статусу коммунистка, бывшая, — уточнила "мама". — Коммунизма-то больше нет! Впрочем, что касается лично моих убеждений, то коммунисткой в душе я не когда и не была. Просто в нашей стране без партии — никуда выше дворника подняться было нельзя, поэтому внешнюю оболочку коммунизма, если ты хочешь добиться чего-то, надо было носить. Знаешь, я не буду останавливаться на своём происхождении, но меня перспектива того, что я произошла от голодных и рабов, ну, никак не устраивала, впрочем, как и то, что я якобы произошла от обезьяны...

Она усмехнулась и посмотрела на Веронику:

-Ты, Лада, веришь, что произошла от обезьяны?

Вероника замотала головой.

-Вот и я не верю... Да мне эта мысль сама просто противна, не говоря о том, что она абсурдна! — с негодованием возмутилась "мама". — Это же надо было такое придумать! Я что-то не наблюдаю повсеместного очеловечивания обезьян в Африке. Судя этой теории, мы и теперь должны были бы встречать обезьян на разных уровнях эволюции перехода в человека. Эволюция ведь идёт сама по себе! Так почему прекратилась! Дирижёр исчез! Ага! — "мама" погрозила пальцем в никуда.

Вероника слушала "маму", и её вдруг осенила догадка, что у нее, наверное, "не все дома". Иногда нечто подобное угадывалось в её поведении...

-Так что я снаружи коммунистка. Но Библию читаю, хотя и не верующая ни во что, кроме гринов! Я не приверженка христианства, как такового, как сущности, поскольку я из любопытства исследовала многие религии, и для меня христианство такой же осколок истины, как и все прочие религии, эдакий духовный бриллиант! Но чтобы собрать корону истины, нужно сложить все бриллианты вместе! Знаешь, вряд ли кто из живших, живущих и тех, кто будет жить в будущем способен это сделать. Здесь просто сложение, приобщение, объединение или какой-то другой механический способ мышления не поможет. Собрать эту корону — истинная головоломка. Это всё равно, что одолеть того херувима, который стережёт древо жизни. Понимаешь, о чём я?

-Нет! — Вероника попыталась что-то припомнить, но мысль уткнулась в пустоту.

-Ну, вот, крещёная! Я материалистка, а Библию знаю, наверное, раз в сто лучше, чем ты. Читать надо Святые писания! Кстати, у меня есть несколько приятелей, семейные пары... Удивлена? — поинтересовалась вдруг "мама".

-Да, нет! — пожала плечами Вероника.

-Ну, так вот! Они пыжаться, изображают из себя верующих, православных. Он, между прочим, мозговитый парень, мог бы далеко пойти, но вот в партию вступать не стал, когда предлагали, причину не объяснил, конечно, побоялся... Ты хоть в курсе, что немногим ранее за приверженность к религии расстреливали у нас в стране?

-Ну, да, — кивнула Вероника.

-Ну, так вот, — продолжила "мама", — пострадал он, в общем, в жизни за идею. И когда я при них начинаю читать отрывки из Библии, эта парочка начинает затыкать уши и кричать, что такого в Библии написано быть не может. "Это, — говорят, — не Библия, а какая-то порнография!" Я им говорю: "Так возьмите и прочтите сами, своими глазами!" Не берут! Говорят: "У тебя Библия неправильная!" А я эту книгу у них на полке взяла! Так что Библия — такая книга! В ней каждый видит то, что хочет!

"Мама" поманила стоявшего невдалеке "жеманного" официанта. Тот склонился над ней, и она что-то прошептала ему на ухо.

Вероника до того расслабившаяся в уютном кресле под полотенцем, накинутым на голое тело, влажное ещё после бассейна, напряглась слегка, навострила ушки: "мама" в любую минуту могла что-нибудь "отчебучить" и беседа на религиозные темы запросто в следующий момент могла превратиться во что-то непристойное с точки зрения морали.

-Сейчас завтрак подадут! — пояснила "мама" свои нашёптывания Вероники, повернувшись к ней и заметив, что девушка немного занервничала. — Я же предупреждала тебя! — погрозила она ей пальцем, чтобы ты была хладнокровна и спокойна, как удав.

Она немного помолчала, как бы вспоминая, о чём это она говорила и продолжила:

-Но есть одна очень важная особенность, которая мне импонирует в христианстве. Вернее две. Хотела бы узнать какие?

-Да! — кивнула головой Вероника. Ей, в самом деле, интересно было слушать "маму", которая проявляла неожиданно глубокий интеллект, что становилось временами страшно, как это чудовище, обладая такими знаниями и таким умом, на поверхности жизни от которого была видна лишь шляпка размером с булавочную головку, может быть одновременно такой умной, такой просвещённой, такой эрудированной, такой алчной, такой грязной и такой жестокой.

-Первая, — "мама" сделал в воздухе какой-то феерический жест. — Это то, что Христос всегда изображён обнажённым! Да, он прикрыт для приличия в интимных местах изображением ткани, но она находится в таком отдалённом от его тела положении, как бы в отлёте, что понимаешь, что это лишь мера приличия. Ведь казнили-то на кресте людей голыми, чтобы за ними потом меньше убирать. Об этом нигде не говорят, но когда человек умирает, то с него исходит всё, что было внутри, в его кишечнике и мочевом пузыре, исходит под действием силы тяжести. Мышцы-то уже не работают, сфинктеры, колечки из мышечной ткани, которые работают, как краны, расслабляются, что на мочеиспускательном канале, что в прямой кишке. Поэтому, по идее, на кресте Христос должен быть изображён без одежды, кстати, в Евангелие есть момент, где его одежду делят между собой стражники, стерегущие кресты. Но поскольку он и там прикрыт по чреслам туникой, то напрашивается сама собой аналогия в изображении Христа обнажённым и в других случаях. И это символ того, что христианство работает даже не с телом человека, которое в образе Спасителя изображено нагим, а ещё глубже, с тем, что внутри, с душой...

Вероника хотела спросить её: "Зачем вы мне всё это говорите?!" Ей, в самом деле, были непонятны "мамины" изъяснения на высокопарные темя, но она решила промолчать. Это всё же было лучше, чем постигать азы профессии в натуральной форме, хотя она не сомневалась, что это ей тоже предстоит. Но было непонятно, зачем "мама" углубилась в религию. Здесь это было совершенно не к месту!

-...А вторая, — продолжала "мама", — это Мария Магдалина. Она ведь была проституткой. Ты хоть знаешь, о ком я говорю?!

-Ну, да! — что-то постаралась припомнить Вероника

-И она была ближайшей сподвижницей Христа, между прочим! Да, она раскаялась, по Библии. Но в чём ей каяться, если она прелюбодействовала не по прихоти своей, по необходимости. Мне кажется, что здесь есть более глубокий, непостижимый смысл. Дело в том, что, по большому счёту, жизнь вынуждает заниматься проституцией женщин, многие из которых не склонны к полигамным отношениям. Ведь есть и замужние, которым одного мужика мало. Но встречается и наоборот! Да, даже тебя взять, Лада! Ты, ведь полигамная сучка! Мужиков любишь! Ну, не однолюбка, так это точно! А давай тебя в станок ставить, так ты брыкаешься вся, как недотрога!

Вероника, забывшись, хотела возразить, но "мама" подняла указательный палец вверх:

-Дай мне сказать, я потом тебя выслушаю!.. И в образе Марии Магдалины, скорее всего, выражено скрытое страдание женщины, которая против своей воли должна принимать мужчину, чтобы прокормиться. Здесь есть и ещё один смысл! Если Христос — это высший символ человеческого существования, изображающий его чакру, расположенную над головой человеческого существа, то Мария Магдалина — это низший смысл существования человеческого тела, который олицетворяет чакру удовольствий, наслаждения, продолжения рода, расположенную в основании позвоночника. Вот альфа и омега, о которой говорит Христос, начало и конец пути. Такого живого символа, состоящего из единства и противопоставления, как ни крути, больше нет ни в одной религии.

Появилась группа официантов с подносами.

Вскоре "мама" пригласила Веронику к трапезе поднятой и протянутой к ней рукой с пузатым фужером, на треть заполненным красным вином.

-Несомненно, и я не берусь отрицать это, — продолжила она, с каким-то достоинством орудуя ножом и вилкой на тарелке, — в Христианстве есть образ святости и непорочности. Это Пресвятая Дева, но к нашей профессии это не относится, а потому я культивирую в христианстве только то, что мне близко. Кстати, вот ещё один образ единства и противоположности. Мария Магдалина и Дева Мария. Знаешь, до конца понять одни только образы и символы жизни не хватит...

-Зачем вы всё это рассказываете мне, — не удержалась снова от ненужного вопроса, глотнув вина и почувствовав некоторую большую степень свободы и раскрепощённости, Вероника.

-Я?! — "мама" даже перестала жевать, уставившись на девочку. — Я из тебя потихоньку делаю проститутку экстра-класса!

-Но разве всё это надо знать проститутке? — удивилась Вероника.

"Мама" снова перестала есть и посмотрела на Веронику, как бы акцентируя внимание на том, что она начинает выходить за рамки предписанного ей поведения, ведь они всё-таки не подружки, мило беседующие на пикнике, и статуса присутствующих никто не отменял, но потом продолжила, как бы поставив очередную зарубку минуса поведению ученицы, который надо будет исправить:

-Обыкновенной — нет! Но той, которой будешь ты — да! Знаешь, ты ведь не будешь обыкновенной девочкой по вызову! Ты будешь жрицей любви, представляющей мой храм Эроса. Ведь даже в древности были весталки, которые служили при храме. Они принимали мужчин так же, как принимали их уличные девки. Но к уличным шли простолюдины, а к весталкам — знать. И отличались одни от вторых так же, как небо от земли. И если ты считаешь, что я напрасно трачу на тебя время, то я могу сделать тебя обыкновенной номерной девочкой хоть с сегодняшнего дня!

-Нет, нет! — испугалась Вероника такой перспективы.

-Тогда не зли меня! — предупредила "мама". — Я молчу, но считаю твои проколы! Их уже три! Я буду терпеть до десяти! Но когда это случится, я просто вышвырну тебя на помойку обыкновенной жизни проститутки! Обратно пути нет!

Вероника задумалась. "Мама" не шутила, и она поняла, что эта сауна, эти роскошные завтраки и беседы на отвлечённые, казалось бы, темы, не просто какая-то прихоть, а, в самом деле, процесс её обучения возможно одному из самых тяжёлых предметов — мастерству проституции. И ещё она поняла, как коварна эта женщина, что все те, казалось бы, издевательства, которые ей пришлось снести и перенести, были всего лишь платой за входной билет в эту элиту, в которую "мама" собиралась её посвятить, а своими вопросами и репликами она просто пилила сук, на котором сидела над зловонной жижей рутины обычной проститутки.

Десять надпилов и сук сломается! И она упадёт в эту смрадную лужу! Она сделала уже три!

Вероника всем своим существом ощутила, что "мама" нисколько не лукавит с ней и не играет, что она действительно хладнокровно считает её промахи, и когда их будет десять, то спокойно и хладнокровно столкнёт её с тропы, ведущей, пусть не сказочный и прекрасный. Но всё же маленький дворец некоторого благополучия — лучшей участи из всех возможных в её положении.

Всё это промелькнуло в голове у Вероники, и она в который раз пообещала себе никогда больше не задавать "маме" никаких вопросов, не язвить, и, вообще, быть ниже воды, тише травы. И если в следующую минуту её поставят раком или заставят делать миньет, то относиться к этому так же, как в школе относилась к тому, что заканчивался урок литературы или истории, и начинался урок физики или химии — никак!

В самом деле, она уже преуспела в познании некоторых основ нового существования. Теперь она просто и непринуждённо раздевалась в присутствии мужчин так, словно бы их и не было, хладнокровно заглатывала в рот мужской член, расставляла ноги и принимала мужчину и в задок, и в передок так, словно мыла посуду или делала ещё какую-нибудь несложную рутинную работу. Она бы прежде никогда не поверила никому, если бы ей сказали, что с ней будет такое, что она просто будет отключать стыд, отвращение, неловкость!..

Пока Вероника углубилась в свои мысли, "мама" продолжала говорить, и она пожалела, что прослушала:

-...Выводов можно сделать много. Ну, вот, тебе, какие в голову первыми идут? — поинтересовалась "мама", и Вероника изобразила, что задумалась, меняя на лице гримасы, хоты понятия не имела, о чём та спрашивает.

Ну, на твоём месте, — "мама" не заметила прокола Вероники, — я бы первым делом сделала вывод, что из хорошей проститутки в последующем получается хорошая жена: мужу не изменяет, — зачем это ей. Кстати, понятие "нагулялась" сродни этому. Но нагулялась — это не факт, что дальше гулять не будет, вдруг не встретила подходящий размер и темперамент. А проститутка, она наработалась, ей этого больше не надо и даром. Поэтому у меня хорошие девочки, не дешёвки, конечно, — те, напротив, в другую сторону идут, а хорошие, выходят очень даже хорошо замуж! Мои девочки — это лучшие жёны. И их берут с удовольствием мужчины с деньгами, положением, в возрасте. А знаешь почему? Потому что многие из них к этому времени уже развелись не по одному разу, детей вырастили, а хочется семейного счастья, в том числе, и в постели. Мои клиенты, которые пользуются моими девочками, настолько привыкают к высшей пробе в постели, что их больше уже никто и не устраивает. И они берут моих девочек себе в жёны! При этом они их у меня ещё и выкупают! А что, они знают, что за такой женой они как за каменной стеной: преданная мужу, в постели — настоящая куртизанка, детей, как правило, нет, с изменами, а значит, с подставами и целой кучей всякой смертельной дряни, на которую можно нарваться с обыкновенной женщиной, вопрос отпадает сам собой! Так что, в этой книге, Лада, я нахожу отраду и спокойствие. Кстати, ты знаешь, чем отличается Талмуд, Ветхий завет и Коран?

-Не знаю, — замотала головой Вероника.

-Ты должна это знать, потому что у тебя будут разные клиенты: атеисты, православные, католики, иудеи, мусульмане. Со всеми ты должна поладить и найти общий язык. Ты сама-то верующая? — поинтересовалась "мама"

-Ага, крещёная, — кивнула головой Вероника.

-Ну, это теперь модно! — согласилась мама. — Так чем они отличаются-то?!

Вероника молчала, потому что уже дала ответ, и "мама" словно вспомнила об этом:

-Ничем! В описательной части — ничем! По сути, это одна и та же книга, об одном и том же Боге, одном и то же пути появления и развития человечества, только созданная в разных конфессиях. Ну, да ладно! Все эти книги ты должна будешь прочесть, но мой тебе совет на будущее — всем представляйся атеисткой, не верующей! Так проще! Не будет проблем!

Вероника хотела спросить: "А как же крестик?!" — и только тут вспомнила, что она не носит его уже долгие-долгие годы. Она вообще не помнила, когда надевала его на шею в последний раз.

Постепенно за разговором завтрак подошёл к завершению, а с ним и теория. "Мама" назвала главы Бытия, которые завтра у Вероники спросит. Та пролистала Библию и заложила страницы, которые надо будет прочесть.

-Ну, на сегодня уроки закончены! — подытожила "мама", потом откинула с себя полотенце и поманила Веронику. — Ну, теперь, киска Лада, доставь маме несколько минут радости!

Вероника без промедления встала, сбросила полотенце и прильнула к жаркому телу женщины.

Глава 14.

-Сегодня у нас урок физиологии, — бросила "мама" Веронике, заметив у той Библию в руках.

Вероника выполнила домашнее задание и прочитала указанные ей вчера главы Бытия. Она шла теперь под впечатлением прочитанного в сопровождении чеченца с Библией в руке, надеясь, что сегодня будет продолжение эзотерической темы.

Вероника удивлялась, как прежде даже и не пыталась прочесть то, что задала ей теперь "на дом" "мама". Как странно было читать Библию по указанию этой женщины. В самом деле. Почему прежде, когда её просила делать это родная бабушка, которая всё время старалась приобщить Веронику к вере, она избегала читать эту книгу, увёртывалась, врала? А вот теперь прочитала. Правда, не всё! Даже Бытие за вечер осилить было невозможно! Тем более, у Вики работы вчера было немного, и поэтому она льнула к Веронике, добиваясь ласки, с удвоенной настойчивостью. Поэтому она второпях, чтобы не заработать очередной "минус", "вырвала" из пятидесяти глав лишь те, что требовала прочесть "мама". Было мало понятно, но экзальтично.

"Мама" приказала ей в обязательном порядке прочесть главу девятнадцатую, в конце которой Вероника с удивлением обнаружила инцест, тридцать восьмую, где невестка под видом проститутки зачала от своего свёкра.

-Если будет время, прочтёшь ещё несколько глав: двенадцатую, шестнадцатую, двадцатую, двадцать пятую, двадцать девятую, тридцатую и тридцать девятую! Но сегодня это не обязательно! — сказала ей напоследок "мама".

Теперь Вероника собиралась поделиться с ней впечатлениями и продолжить занятия.

Но "мама" меняла расписание без предупреждения, как, впрочем, и всё остальное в жизни своей пленницы. Она посмотрела на вставшую в растерянности перед её креслом Веронику, потом взяла со столика из лозы кожаную плётку, которая всегда была рядом с ней, и подняла ею подол короткой юбочки Вероники, которую та сегодня одела, проверив, всё ли так, как она приказала, хотя из её положения, скорее всего, было и так заметно, что девочка без трусиков.

Вероника даже удивилась про себя, что уже никак не реагирует на экстравагантные "мамины" действия, такие же экстравагантные, как и вся её теперешняя жизнь. Она просто спокойно стояла и ждала, пока "мама" убедиться в выполнении её правил.

Каждый день гардеробом Вероники занималась специально назначенная женщина. Она приходила вместе с Саидом или другим чеченцем и выбирала из специально доставленного в номер металлического никелированного шкафчика, похожего чем-то на те, которыми используются в спортивных раздевалках, одежду для выхода на предстоящий день.

Веронике казалось, что её наряжают, как цирковую лошадь. Правда, глядя на себя в зеркало, она нравилась себе. Даже то, что снизу задувало, уже не беспокоило её: "мама" сразу отправляла её в горячий бассейн, а по возвращении Вероника залезала в горячую ванну.

Новая одежда была подобрана с экзальтирующим пристрастием чьей-то профессиональной рукой и преображала её так, что, при появлении девушки в коридорах гостиницы, сверкающей яркой тканью, блёстками, длинными вырезами или короткими юбочками, иногда из полупрозрачного материала, иногда, вообще, такими, как газ, которых и не было вроде, и их очертания угадывались лишь по накладным аппликациям, встречавшиеся на пути постояльцы и служители гостиницы просто замирали от изумления и эпатажа перед ослепительно и вызывающе одетой прелестной особой, спустившейся в холодную Москву, словно с какого-то бразильского карнавала.

Увидев гардероб Вероники, Вика была удивлена и возмущена. Своё негодование она замаскировала под предлог того, что Вероника без её ведома что-то принесла в номер, но, узнав, что это распоряжение "мамы", буйствовать перестала.

-Опа-а! Ты что это, в монашки решила податься?! — прыснула Вика, заметив вчера вечером у Вероники в руках Библию, которую та читала по приказу "мамы".

-Да! Если бы! — ответила она. — Это мне задание!

Вика посмотрела на неё как-то странно, даже с искренним удивлением, точно увидела впервые, хотела о чём-то ещё спросить, но только пошла молча делать бутерброды.

Вероника всё больше замечала, что её подружка и спасительница как-то странно реагирует на происходящие в её жизни перемены, которые Вике явно не нравились.

В самом деле, с чего бы это ей должно было симпатизировать то, что, вместо того, чтобы работать по номерам, Вероника каждый день теперь вся ещё из себя разодетая "шастает" в сауну к "маме" — сарафанное радио об этом доносило сразу же — а вот теперь ещё и Библию читает! Наверное, для понимания Вики это, в самом деле, было чересчур.

"Мама" плёткой направила руку Веронике к столику, как бы показывая, чтобы та положила книгу на него.

-Что прочла? — поинтересовалась она.

-Прочла! — восторженно начала Вероника, как школьница, стремясь поделиться своими впечатлениями с учителем.

-Всё, что я сказала?!

-Всё!

-Ну, и?! — "мама" сделала пауза, в течение которой Вероника успела набрать в рот побольше воздуха, но не дала ей ничего сказать. — Весь мир вращается вокруг pussy — вот мораль того, что ты прочла! Правда?! Ну, это если грубо, по-нашему! Причём, и мужской и женский. И обрати внимание, что это написано в книге, которая является основой основ всей цивилизации, ну, я не беру во внимание коммунистов! И что ты там увидела?! Близкородственные связи, инцест, стремление расплодиться и обзавестись материальным. Всё это свойства той нижней чакры, которая находится в основании позвоночника. В Новом завете мир описан с точки зрения самой высшей чакры, но и там присутствует низшая, правда, в новом качестве. Поэтому мораль, царящая вокруг, — лжива. И Авраам, и Иаков имели по нескольких жён, причём те ещё подкладывали под него своих наложниц и служанок, каждая со своей стороны, и рождённых от них детей считали своими. Впрочем, там тоже есть конфликт. Но для тебя не это главное! Главное для тебя — это понять, какое место занимает секс в жизни человечества, коль ему такое место отведено в Библии! Первостепенное! А ещё, ты должна была обратить внимание, что женщине стыд не присущ. Ей необходимо зачать, и она готова ради этого переспать даже с собственным отцом! Ну, да ладно! Это тебе для общего развития! Потом, на досуге обязательно читай Бытие и Новый завет! Я тебя немного проэкзаменую! Попозже, когда у тебя в голове всё уляжется, займёмся другими религиями! Поняла?!

-Да! — выдохнула набранный воздух разочарованная своим пылким восторгом Вероника: в самом деле, не в школе же она была!

-И помни, что ты жрица той, нижней чакры, которая описана в Бытие! Библия — это инструмент, такой же, как молоток! Молотком можно забить гвоздь, а можно по башке тюкнуть!.. Ну! Ладно, сейчас, как всегда у нас разминка, а потом займёмся теорией! Кого выбираешь?! Разрешаю! — "мама" проявила великодушие, разрешив выбрать Веронике партнёра для миньета самой.

Вероника показала на того жеманного официанта, с которым уже имела дело.

-Подойди сюда! — поманила его "мама", потом обратилась к Веронике. — Будешь делать это стоя! Корму ко мне поверни! Наклонись!

Вероника нагнулась и стала заниматься брюками официанта. "Мама" наблюдала за ней некоторое время. Потом она задрала короткую юбочку девочки ей на спину, оголив её бёдра, словно круп прелестной кобылки и стала гладить её по ягодице, с удовольствием рассматривая Викины дырочки. При этом она то и дело поглядывала, как Вероника управляется с членом официанта, делая замечания:

-Тебя кто заглатывать научил? — интересовалась она с любопытством, но, понимая, что Вероника не может ей ответить, продолжала. — Впрочем, я догадываюсь кто! Ты вот думаешь, что мастерица миньета!..

Вероника прислушивалась к словам "мамы", чувствуя, как член официанта принимает в её руках всё больший размер. Никакой мастерицей она себя не считала, но с "мамой" ухо надо было держать востро!

-...А я, между прочим, только и увидела, что один профессиональный приём! А за щеку брать, это так, твои личные фантазии, бытовые! Может, пару раз в детстве кто из мальчишек тебе сунул, так ты и запомнила! А, между прочим, миньет — серьёзнейшая штука! Можно сказать, что это основа профессии проститутки, особенно в наше время, когда у мужиков через одного не стоит как надо даже на кобылку вроде тебя! Надо будет тебя обучить непременно этому искусству! — потом, изнемогая от вида торчавшей из яркой одежды молоденькой, упругой и прелестной, словно точёной из куска драгоценного камня задницы, тихо, словно шепча, восклицала. — Ах ты, моя прелесть! Жалко, что я не художник!

Вид стоявшей в нагибе с задранной юбкой и прильнувшей к чреслам официанта Вероники возбуждал не только "маму". Стоявшие вокруг бассейна сауны мужчины как-то нервно переминались теперь с ноги на ногу, готовые взорваться от страсти.

"Мамины" пальчики уже подобрались к вульве Вероники, помокревшей от ласки. Теперь она с удовольствием окунала их между налившимися, ставшими упругими и большими срамными губами девочки, иногда ловко, с профессиональной сноровкой разводя их в стороны большим пальцем и мизинцем, отчего становился виден чёрный, манящий глазок влагалищного устья, в который "мама" аккуратно, но страстно запускала дуплет из среднего и указательного пальца, безымянным при этом шире раскрывая розовую вульву вниз. Потом, поводив там немного, она вынимала их и запускала ставшие слизкими пальцы в анус Вероники, где совершала вращательные движения.

-Да, многому тебе надо будет ещё учиться, девочка! — продолжала свои наставления "мама", кивком головы поманив стоявшего первым с другого края от кресла Саида.

Тот, словно жеребец сорвался с места.

Вероника почувствовала, как что-то ещё кроме пальчиков "мамы" тыкается ей в районе клитора. Она была сегодня в красных туфельках на шпильках, но и без этого её ноги "от зубов" не оставляли чеченцу никакого шанса в таком положении попасть не то что в анус, который "мама" готовила для этого, а даже туда, куда положено было входить мужскому члену. Вероника про себя мысленно усмехнулась, представив, как готовый вот-вот взорваться от возбуждения, как спелый огурец, Саид встаёт на носочки, тянется вверх, её манящей, раскрывшейся, как алчная роза вульве и не может этого сделать. Ей было забавно, и она с удовольствием продолжала ощущать своим клитором, по которому скользила головка члена сходившего от безумного желания мужчины, напрасные попытки вторгнуться в её прелестный бутон хоботка исходившего слюной по нектару насекомого. Она не собиралась делать то, что могла: немного согнуть колени. И её ноги, стройные, как стрела, и высокие, как колонны, гордо, высоко и твёрдо держали её задницу высоко от посягательств нападавшего.

"Не дорос ещё, малшик!" — с мстительным удовольствием подумала Вероника, представив себе озабоченное, сосредоточенное и страдальческое выражение на лице Саида. Хоть этим она смогла отомстить, и Вероника тут же пообещала себе, что будет мстить за себя всеми доступными ей способами, даже такими.

"Мама" видя напрасные попытки своего приспешника дотянуться до вожделенного отверстия девочки, привлекла его к себе и языком принялась водить по его пунцовой головке, иногда причмокивая её сложенными в трубочку губами, иногда разводя их в кольцо и неглубоко принимая в рот его орган.

Вскоре Саид разразился громким "А-а-а-а-а!!!"

Вероника тоже порадовалась: хотя "мама" и помогла Саиду, причина то его пылкого возбуждения была она, её горделиво стоящая на высоких и стройных ножках сводящая до дурноты мужчин своей красотой попа. "Получи, сволочь!" — с каким-то садистским упоением, которого прежде она никогда не испытывала, подумала Вероника, и поняла, что тоже испытала лёгкий оргазм: мышцы её матки несколько раз бурно сократились.

Официантик тихо, интеллигентно опорожнился в её горло и стал сдуваться.

Разминка была завершена, и Вероника не собиралась больше никого в себя принимать.

Она выпрямилась, одёрнула вниз юбку, чтобы её прелести больше никого не возбуждали и вытерла ладонью рот.

-Я готова! — сказала она "маме".

Та отстранила посрамлённого Вероникой Саида, натягивавшего обратно брюки своего строго костюма, сбросила с плеч полотенце и спустилась в парящий бассейн.

-Молодец! — похвалила она её как-то многозначно, словно заметив маленькую месть Вероники. — Лезь купаться!

Вероника сняла блузку, расшитую воротничком и рукавчиками из красного, крашенного пуха, сбросила полупрозрачную юбочку с аппликацией из жёлтых, красных, зелёных и золотых крупных сердечек из сверкающей отражениями зеркальной плёнки, положив их на ставшее уже её плетёное кресло рядом с "мамкиным" и прыгнула щучкой, сложив над головой руки, в воду, подняв высокую волну, хлестнувшую через борт бассейна, отчего охранники стали поднимать по очереди ноги, чтобы не промочить свои туфли в побежавшей по плитке пола луже, устремившейся к сливным отверстиям.

Некоторое время они плавали рядом, и Вероника вдруг, на минуту представила себя равной "маме", но потом прогнала прочь эту иллюзию, которая до добра бы не довела. Однако ей всё же было приятно, что она доставила хлопот "маме" с Саидом, и где-то глубоко-глубоко внутри себя она думала теперь, что когда-нибудь, когда она станет свободной, она искренне посмеётся, вспоминая всё это дурацкое время. Она не сомневалась всё-таки, что однажды, она, правда, не знала еще, как, но сбросит с себя оковы этого рабства.

Быть может, "мама" думала, что Веронике уже нравиться происходящее с ней в её жизни. Её одевали в дорогую одежду, она завтракала вместе с "мамой" самыми изысканными блюдами, и та готовила её стать примой своей элиты. Быть может, любой другой девчонке это было исполнением её снов. Но Вероника в тайне грезила о свободе.

Она не знала, какой она будет эта свобода, конечно же, не такой, как прежде. Да и была ли прежде свобода? Но она знала, что это время непременно наступит, и готова была теперь терпеть своё существование до тех пор, пока явственно не увидит её лучезарный свет.

"Мама" должна была поверить в то, что Веронике, если и не нравиться то, что с ней происходит, то, во всяком случае, она смирилась бесповоротно со своим существованием и новой ролью.

Вероника задумалась.

Роль, так вот, что была её жизнь! Она всегда играла какую-то роль: то жены Бегемота, то теперь девочки, становящейся прима-проституткой. Неужели она не сможет больше никогда быть сама собой, такой, какой ей хотелось быть, такой, какой она была прежде.

Веронику вдруг озарила смутная догадка, что во всём, что происходило с ней, сейчас и раньше, была виновата только она. Она сама медленно, но уверенно, быть может даже не подозревая, шаг за шагом шла к такой жизни...

-О чём задумалась, Лада! — поинтересовалась "мама", пытаясь проникнуть в её мысли.

-Вкусный был член! — Вероника приложил все усилия к тому, чтобы это прозвучало не как язва, а как глупая шутка.

-А чего Саида не пустила?! — "мама" спросила так, будто с укором нахмурила брови.

Вероника почувствовала, что почти нарвалась на очередной "минус", и теперь надо было спасать себя:

-Увлеклась миньетом!.. Старалась исправиться, чтобы не было замечаний!

Оправдание выглядело немножко глупо, но "мама" вроде бы поверила.

-Ты должна быть внимательна! Считай, что я тебе поверила! — с укоризной и раздражением бросила она. — Ещё раз такое замечу, считай, что нарвалась! Понятно?!

-Понятно! — кивнула головой Вероника.

-Не забывайся, девочка! — продолжила "мама", плывя рядом с ней по кругу. — Ты здесь не на вечеринке: хочу — не хочу! Видишь, что тебя готовлю, значит жди клиента! А он об тебя тёрся-тёрся, да так и не достал! Ты что?! Я тебя учу угадывать желания клиента, все его прихоти, потому что часто ты будешь иметь дело с людьми стеснительными в действиях, скованными моралью и своими представлениями о сексе, а ты должна будешь их освободить от этих цепей, о которых они зачастую и не подозревают! Ты должна будешь предугадывать мысли этих людей, которые блуждают в самых потаённых закоулках их сознания. Те, кто будут встречаться с тобой, как правило, видные деятели общества, причём по большей части иностранцы. Семейное положение, пуританская мораль, столпами которой они являются, просто раздавили их сексуальность своим гнётом. А ты должна будешь этот гнёт снять одним лёгким движением. Не навсегда, навсегда им не нужно и даже вредно, на время, на то время, что они будут проводить с тобой. Поняла?

-Поняла! — опять согласилась Вероника, чувствуя, как "мама" потихоньку закручивает гайки.

-Ты думаешь, что я не заметила того, что ты сделала?! — поинтересовалась "мама".

Вероника не ответила, сжавшись внутри.

-Ты думаешь, что я не поняла твоего поступка?! — "мама" раззадоривалась. — Девочка! Я бы тогда здесь сейчас с тобой не плавала, а обслуживала бы какого-нибудь забулдыгу за три рубля в подъезде! Тебе понятно!

-Да! — ещё больше съёжилась где-то в себе Вероника, стараясь не показывать этого снаружи.

"Мама" направилась к лесенке:

-Вылазь!

После завтрака настроение её улучшилось. Выпив немного красного вина, она повеселела, или Веронике так только показалось, потому что захмелела слегка сама.

-В общем, так! Сегодня, как я и сказала, у нас урок физиологии, ну и немного медицины. Проститутка твоего уровня должна знать досконально устройство половых и связанных с нею других систем организма мужчины и женщины, а также изменение этих систем с возрастом, чтобы учитывать особенности. Твоими клиентами будут мужчины и женщины ближе к сорока и старше, поэтому молодёжь трогать не будем, только вскользь, вдруг какой-нибудь сердобольный папа захочет, чтобы ты научила его сына правильно обращаться в постели с будущей женой.

Вероника слушала её наставления, но "мама" вдруг, как всегда, резко сменила тему разговора:

-Ты думаешь, я не знаю, о чём ты мечтаешь?

-В смысле?! — не поняла её Вероника.

-В прямом смысле! — уточнила "мама". — Я читаю тебя, как книгу, Лада! Я уже тебе не раз об этом говорила...

-Но что я такого сделала?! — попыталась понять наезд Вероника.

-Ты ничего не сделала! Но ты постоянно думаешь! Ты втайне мечтаешь удрать, усыпив мою бдительность!

"Мама" сделала паузу, словно давая возможность ей парировать свои слова, но Вероника только промолчала.

-Молодец, что хотя бы не отпираешься! — похвалила её мама. — Это глупо! Меня не проведёшь! Но поверь мне! Что к дверце, которая отделяет тебя от свободы, у меня есть ключик, о котором ты даже и не знаешь! И ещё!

"Мама" снова сделал выжидательную паузу, добившись того, чтобы Вероника посмотрела ей в глаза:

-Я вижу, что пока твоё будущее беспросветно, ты не будешь работать на меня с полной отдачей, как того хочу я, и к чему я тебя готовлю! Неужели ты думаешь, что я вот так просто забавляюсь с тобой в сауне?! Как бы не так, Лада! Это обучение! А обучение стоит денег! Ты уже влетела мне в копеечку, и я потрачу на тебя ещё больше! Я вижу, что ты можешь мне заработать ту сумму, которую я хочу получить! Поэтому я прямо сейчас дам тебе надежду, надежду на свободу! Дорожи ей, Лада! И береги, как зеницу ока! Поняла?!

-Поняла! — согласилась Вероника, вся вслушиваясь в каждое слово женщины, которая только что пообещала освободить её. Теперь ей нельзя было пропустить ни звука из речи "мамы".

-Вот моё условие, Лада! — посмотрела на неё пристально женщина. — Миллион долларов США! Я предоставлю тебе свободу, когда получу с твой pussy один миллион долларов США! Понятно тебе?!

-Да! — с благоговением произнесла Вероника.

Сумма, которую обозначила "мама" была огромной, но это был горизонт, пусть очень далёкий и призрачный, но, тем не менее, реальный горизонт конца её бескрайней ночи. Она была просто счастлива услышать это!

Миллион долларов! Какой пустяк! Да она отработает ей миллион долларов!! Пусть не сразу, но она будет стараться, будет ублажать клиентов так, чтобы они просто сыпались на "маму" золотым дождём!

Заметив, что девочка изнутри вся словно просияла и стала светиться, "мама" решила немного притушить фитилёк, чтобы не сгорела преждевременно:

-Но дл этого тебе надо будет много работать! Поэтому я тебя и учу всему, что знаю сама! Тебе предадут светский вид и статус высокообразованной и культурной леди, против которой ты даже сейчас ещё просто пацанка провинциальная, затраханная в этой гостинице! Я готовлю тебя к работе на международном уровне! Ты будешь бриллиантом моей диадемы, потому что я так решила! Я вижу, что ты достойна занять центральное место в оправе моей сверкающей короны из шести прелестных звёзд! Поэтому учись, слушай всё внимательно, запоминай, тренируйся! Будь как пластилин, из которого я делаю шедевр! Запомнила?!

-Да! — счастливо кивнула головой Вероника.

Она теперь словно увидела свет в конце тоннеля.

Где-то в глубине души ей всё ещё было обидно и горько, что всё так вышло, что с ней случилось всё это. Но теперь Вероника понимала, что если она хочет добраться до того горизонта, который ей показала "мама", то она должна забыть, затереть, уничтожить эту обиду. Она, несмотря на то, что ещё неприятно это, должна стать настоящей проституткой премиум класса, чтобы проползти по этому чёрному, как звёздное небо, как ночь без края, полю чужой похоти до того светлого горизонта свободы, который забрезжил лучиком надежды в непроглядной дали.

Глава 16.

-Ну, хватит мечтать! — окликнула Веронику "мама". — Мечтами сыт не будешь! Как говорил великий Ленин, надо учиться, учиться и учиться! Поэтому давай-ка, учись делу проституции настоящим образом, уже не за страх, а, действительно, за совесть! У тебя ведь теперь есть, к чему стремиться, правда?!

-Да! — согласилась Вероника, от предвкушения свободы прикрыв глаза.

-Пойми! Я не питаю к тебе ни добра, ни зла! Для меня ты всего лишь источник моего дохода! Один из многих! Моя задача — правильно определить тебе место в моей империи страсти, чтобы ты принесла мне максимальный эффект! И, если я пообещала что-то, то я сделаю! Я назвала цену, которую хочу получить с тебя! Как только ты рассчитаешься — ты свободна! Но помни! — погрозила ей пальцем "мама". — Это моё условие зиждется на твоём беспрекословном мне повиновении! Тропинка к свободе очень узкая и скользкая! Смотри, не поддайся соблазнам, а иди по ней прямо, как мы с тобой и договорились, не останавливаясь, не оглядываясь, не задумываясь! Тогда дойдёшь! Я вижу в тебе потенциал преодолеть ту планку, которую я тебе поставила! Знаю, будет нелегко, но ты справишься, иначе я бы на тебя даже и минуты тратить не стала. Поняла?!

-Да! — только и отвечала теперь Вероника, окрылённая новой мечтой, словно ей уже даровали освобождение.

-Ну, тогда приступим к занятиям! — вернула её "мама" с небес на землю. — Итак, мы отвлеклись! У нас сегодня урок физиологии и медицины! Итак, первое, что ты должна знать, это то, что есть мужчины обрезанные и необрезанные! Вроде бы пустяк, но очень важный! В Библии не даром ему предаётся так много значения! Обрезаются иудеи и мусульмане. Необрезанные — это христиане, атеисты, ну, и все прочие. Впрочем, иногда обрезание делают по медицинским показаниям и для улучшения гигиены полового органа.

"Мама" жестом пригласила к своему креслу одного из чеченцев и официанта, которому Вероника два раза делала миньет:

-Пойдите сюда оба! Снимайте штаны!

Она дождалась, пока штаны у обоих мужчин упадут на пол, а потом, взяв в обе руки по члену, стала отточенными движениями, быстро, словно надувая шину на детском велосипеде, приводить их в боевое положение.

-Вот видишь! Даже так видно обрезанный член! — комментировала она свои действия, обращаясь к Веронике. — У этого головка в спокойном состоянии спрятана в крайнюю плоть, а вот у этого она всегда снаружи! Ну, и в зависимости от возраста и вида обрезания, под ней иногда бывает, а иногда и нет, кольцо из крайней плоти.

"Мама" продолжала искусно водить руками по напрягшимся половым органам обоих мужчин, добиваясь оргазма. Иногда она прикладывалась губами и щекотала им головки языком, стараясь делать это одинаково, в равной степени.

-Вот смотри! — сказала она, когда первым "выстрелил" пистолет официанта. — Видишь, у необрезанных семяизвержение происходит быстрее! И это несмотря на то, что он только что кончил — ну, совсем слаб, юноша.

Спустя минуту, брызнул белёсой жижей и орган чеченца.

-Поняла?! — поинтересовалась у неё "мама", отпуская мужчин.

-Да! — согласилась Вероника.

Теперь она упорно стремилась воспринимать всё происходящее не как неправдоподобную, будто сон, фантасмагорию, а как профессиональную информацию, которую иным образом получить и усвоить, видимо, было нельзя.

-Вот и хорошо! — согласилась "мама". — Теперь перейдём к возрастным особенностям! Сначала мальчики! У мальчиков, практически у всех, наблюдается преждевременное семяизвержение: сунул — и потекло, даже пару раз дёрнуться не успеет. Это связано с повышенным гормональным фоном и перевозбуждением нервной системы. Здесь мы долго задерживаться не будем. Что тебе делать, если вдруг попался мальчик? Ну, во-первых, дай что-нибудь тормозящее, успокаивающее, а если не помогло, то зайди на второй круг. Во второй раз у него всё произойдёт не так быстро. Нет — заходи на третий. С третьей попытки он точно минут десять сможет почувствовать себя мужиком, засадившим кобылке, ощутить, как это, когда его член внутри женщины. Мальчики обычно через десять-пятнадцать минут после оргазма снова готовы ринуться в бой. Их фабрика по производству спермы работает, как снаряды на фронт штампует — без продыху. А вот со стариками всё обстоит с точностью до наоборот! Во-первых, разбудить их красавца очень не просто! Он на тебя смотрит, а у него всё висит! Глазами-то весь уже в тебе, а в реальности — фьюить! Словно и не мужик! Для мужчины хуже позора нет, когда перед злачной тёлкой у него слюни текут, а на зуб он её взять не может! Что делать будешь с таким клиентом?!

"Мама" посмотрела на Веронику испытывающе.

-Буду делать миньет! — ответила та с готовностью, как школьница на экзамене.

"Мама" покачала головой.

-Дохлый номер! Хотя иногда помогает! Но он либо в рот тебе почти сразу кончит, либо, когда попытается на тебя забраться, в тебя войти, у него всё опять упадёт! И что тогда?! — она снова глянула на озадаченную Веронику, но потом продолжила. — Я тебе уже говорила, что у тебя будут клиенты, пришибленные грузом пуританской морали, браком и прочими тяготами их положения, обязывающего быть на чеку! Они-то к нам теперь и летят, потому что там, на Западе, их могут подкараулить и застукать. Снимут такого дядю, в газету пропечатают, и всё — прощай кресло, положение, власть, деньги! Они этого так бояться, что оскопиться готовы. Но ведь против естества не попрёшь! Вот и едут ко мне! И я ему предоставляю вот такую шикарную украинскую кобылку, как ты, кровь с молоком, точёное тело, вся при прелестях! Он слюной изойдёт и только! Ну, может таблеточек там каких глотнёт! Но! Знаешь, это, как правило, не помогает! Его надо отвлечь! Дать ему почувствовать, что с тобой он словно в другом мире, в котором нет истеблишмента и респектабельности, в котором есть только маленькая, аккуратненькая, симпатичная украинская сучка Лада, готовая выполнить любую его прихоть, и он!..

-Ну, станцую ему! — нашлась Вероника. — Массаж сделаю...

"Мама" некоторое время ждала проявления ещё каких-нибудь фантазий девочки, потом продолжила:

-Раньше в царских покоях по стенам развешивали полотна художников порнографического характера, чтобы, попав туда, царственные особы отвлеклись от дел государственных и занялись делами постельными. Поэтому у тебя всегда должен быть при себе хотя бы один качественный порнофильм, лучше так называемые "десятиминутки". Смысла там никакого, зато одно порево! Это отвлекает и развеивает очень хорошо! У клиента-то в физиологическом плане, может быть, всё нормально. Поэтому действуй через психику: релакс в обстановке, в музыке, в одежде, немного порно такого, чтоб за яйца его взяло и выжало. Ясно?

Вероника кивнула головой.

-Ну, а что касается женщин...

"Мама" прервалась, обратив внимание на недоумённое выражение лица Вероники:

-Да, Лада, среди твоих клиентов будут и женщины! Причём, в возрасте! Иногда семейные пары вместе прибегают к услугам первоклассной проститутки, чтобы восполнить недостающую остроту былых ощущений. Поэтому ты должна знать про женщин не меньше, чем про мужчин. Я не говорю про тех, которым не достаёт мужского внимания. "Мачо" у меня в ассортименте тоже есть. Я говорю о тех женщинах, которые будут приходить к тебе.

-Но зачем?! — удивилась Вероника, разыграв из себя наивность.

"Мама" посмотрела на неё с предупреждением.

-Дурочку из себя, Лада, не разыгрывай! Вика с тобой спит?! Спит! — она мотнула сама себе утвердительно головой, подтвердив свою осведомлённость об интимной жизни девочек. — А ведь она не стара, и трахают её каждый день! Так что есть женщины, которые просто испытывают потребность в однополых сексуальных отношениях, впрочем, как и мужчины. И они будут твоими клиентками! В основном, к тебе будут приходить женщины богатые, состоятельные, зачастую замужние, которых ты должна будешь обслужить не хуже, чем мужчин. Если тебе кажется, что это проще пареной репы, то ты ошибаешься: эти дамы очень требовательны, стеснительны, немногословны. Ты должна будешь потрудиться до изнеможения душевных и физических сил, прежде чем доставишь им настоящее удовольствие, за которым они пришли. И запомни, что, в отличие от состоятельных мужчин, состоятельные дамы спуска не дают! Не дождёшься!

"Мама" протянула руку и официант, стоявший при ней подал ей фужер с апельсиновым соком, которым она промочила горло:

-Что из женской физиологии ты должна знать? Если не брать в расчёт лесбиянок, которые вообще с мужчинами дела не имеют в постели, то женщины ближе к сорока, какие раньше, какие позже, начинают ощущать потребность в сношениях в задний проход, в анус. Я не говорю про фригидных, я имею в виду нормальных женщин, которые умеют испытывать оргазм. Обычным способом они достичь такой остроты ощущений уже не могут.

"Мама" поставила фужер и показала официанту пальцем, чтобы налил вина для неё и ученицы:

-Кстати, это касается и мужчин, но об этом позже: там совершенно другая причина. Так вот, вернёмся к женщинам сорока лет! Они зачастую не могут рассказать об этом не то, что мужьям, но даже любовникам, с которыми более откровенны. Поэтому они приходят, приезжают, прилетают ко мне. Многие из них и не осознают этой потребности прямо. Они просто становятся не удовлетворёнными прежними формами совокупления, но не понимают в чём их причина, и потому ищут разные способы избавления от неё. А причина в том, что они перестают чувствовать то, что испытывали раньше. Это называется локальная фригидность, когда те эрогенные зоны, которые были работоспособны прежде, перестают служить источником удовольствия. Они словно изнашиваются и отключаются, в общем, приедаются. И старые формы совокупления уже не доставляют той остроты оргазма, которую ощущали прежде, он всё сильнее затухает. Для женщины это как конец жизни! Если только она прежде испытывала эти ощущения, потому что, например процентов восемьдесят, а то девяносто, моих сверстниц оргазма ни разу в жизни не испытывали. Ну, а те, что испытали, становятся шлюхами и проститутками, потому что у нас мужики на девяносто девять процентов и не знают, что женщине тоже оргазм положено испытывать! Это статистика, вещь упрямая. Ну, да ладно, отвлеклась!.. И эти женщины начинают бегать по докторам, лечиться, не понимая, что просто произошло смещение эротических зон, и теперь они могут достигнуть её только с помощью заднего прохода...

"Мама" приняла поданный ей бокал с вином и принялась его слегка колыхать круговыми движениями, прикладываясь носом и потягивая его аромат с края бокала:

-Кстати, порнофильмы, конечно, как учебник использовать не стоит, но они хотя бы наглядное пособие, симптом такого поведения, отображение потребности, которая начинает подспудно довлеть над женщиной к сорока годам. Я не знаю, почему так устроено женское тело. Возможно, что это атавизм, пережиток, доставшийся нам от птиц, у самок которых нет разделения заднего прохода, мочеиспускательного канала и половых органов. У них есть одно — клоака. Мы уже не птицы, но вот потребность, чтобы в этой клоаке что-то соприсутствовало, у женского организма, видно, осталась. Впрочем, не спорю, это моё личное мнение.

Официант поднёс бокал с вином Веронике. Она приняла его и стала повторять за "мамой", пытаясь если и не ощутить аромат напитка, то хотя бы сделать вид, что знает правила этикета.

"Мама" заметила её старание и похвалила:

-Молодец! Я вижу, что ты действительно теперь желаешь освоить все тонкости нашего ремесла. Но у тебя будет специальный учитель по этикету! Кроме того, тебя будут вывозить в свет, водить на спектакли, на балеты, чтобы ты приобщалась к прекрасному!

Вероника сделала невольно удивлённое лицо, и "мама" добавила:

-А ты думаешь, что я цену тебе определила просто так?! Лада, тобой будут заниматься лучшие специалисты: балетмейстер, массажист, хореограф, искусствовед, парикмахер, дизайнер женской одежды, специалист по этикету и этике высшего общества. Имиджмейкер будет формировать твой образ, чтобы он раскрылся ещё сильнее, дополненный букетом привитых тебе навыков, стандартов и правил ношения одежды, поведения. Если будешь старательно усваивать уроки, то тебе смогут позавидовать многие из лучших светских дам. Кроме того, тебя научат правилам этикета в высшем обществе. И ещё! Я приглашу настоящего французского сомелье — он сейчас один на всю Москву, — чтобы он научил тебя внимать благоуханию винного аромата и разбираться в вине! Мы вот сейчас пьём с тобой коллекционное вино. Не самое лучшее и дорогое, но вполне достойное, чтобы я к нему притронулась! Попробуй уловить его аромат, его букет!

Вероника отпила вина, так и не учуяв в запахе напитка никаких особых изысканных ароматов.

-Впрочем, мы отвлеклись! Вернёмся к физиологии человеческого тела, касаемой части нас интересующей...

Вероника удивилась: "мама" стала как-то изысканно изъясняться. Куда-то пропали её скабрезные словечки.

Она вдруг отвлеклась, с ней что-то произошло. Словно где-то внутри неё, глубоко-глубоко сработал какой-то будильник, будивший её от этого сна.

Вероника словно снова увидела себя со стороны.

Она сидела в сауне, нагишом, прикрытая лишь полотенцем, напротив какой-то развратной голой тётки, владеющей десятками московских путан, с совершенно развращённым мировоззрением, которое та теперь старалась привить ей. И для чего?! Для того чтобы она, Вероника Бегетова, стала суперпроституткой и заработала этой гадине миллион долларов! Своим телом!..

Она осознала, как будто увидела откровение, что это не её жизнь! Не её! Она словно играла какую-то чужую роль, и не могла никак выкарабкаться из этого состояния, прекратить его, словно требовался какой-то ключ, какое-то искупление, чтобы выйти из этого ада и вернуться в привычную для неё жизнь. Она поняла, что не хочет углубляться в то, что ей пророчила эта наглая тётка, которая похитила её и готова была выжимать с неё все соки, не смотря на то, что она вдова...

Вдруг ей показалось, что всё, что с ней происходит, это какая-то страшная месть покойного супруга. Говорят, что умершие видят всю свою жизнь, и жизнь своих близких, как на ладони, более того, им доступны мысли тех, кого они любили, как свои! И если это правда, то Бегемот просто осерчал на свою супругу и, — возможно, это в его власти, — устроил ей теперь такую "сладкую" жизнь, какая ей и не снилась, чтобы она вдоволь насытилась тем, чего тайно, где-то в глубине своего подсознания часто желала: хорошей ебли!

Хотела — получи!

Боже!!!

В первый раз в жизни Вероника вдруг с мольбой обратилась к Бегетову Евгению, которого она всегда прежде, даже про себя, называла не иначе, как Бегемот, несмотря на то, что он был её мужем: "Жора! Жора! Жорочка! Если ты слышишь меня! Я не знаю в аду ты или в раю, и есть ли они, вообще, эти ад и рай, но! Жора! Если ты слышишь меня! Если ты меня слышишь! Спаси! Просто, спаси меня от этого кошмара! Пошли мне кого-нибудь! Пошли мне избавителя от всего этого! Жора!.."

-... что же касается мужчин, то тут другой случай, — продолжала "мама", не заметив, что Вероника витает где-то в облаках, иначе бы та схлопотала ещё один "минус", — во всём виновата предстательная железа. Слышала что-нибудь?

"Мама" теперь заметила вроде бы, что Вероника её не слушает, но та вовремя спохватилась, пожав плечами.

-Предстательная железа, — продолжила та свою лекцию, — это очень интересный орган. По форме она напоминает жёлудь. Железа охватывает мочеиспускательный канал мужчины. Спереди она закрыта лобковой костью, поэтому доступ к ней возможен только через задний проход...

"Мама" сделала паузу и обвела взглядом присутствующих мужчин, как бы говоря: "Ага! Попались!", потом продолжила:

-Она находится в пяти-семи сантиметрах от анального отверстия и играет очень важную функцию: если железа даёт сбои, то у мужика не стоит. Когда мужчина молодой эта железа работает хорошо, даже чересчур хорошо, но с возрастом она устаёт, и ей для продолжения нормальной работы начинает требоваться периодический массаж. Существует специальная урологическая процедура, когда врач нагибает мужчину и производит ему в заднем проходе массаж пальцем. Честно говоря, я думаю, что лучше, чем испытать её, просто прийти к нам. И грамотная, обученная проститутка сделает это лучше и приятнее!

"Мама" посмотрела на Веронику, словно говоря: "Тебе это предстоит!", а потом снова заговорила:

-Многие мужчины стесняются в этом признаться. Но потребность в том, чтобы у них поковырялись в заднем проходе, есть у большинства тех, кто в возрасте за сорок. Они жутко стесняются этого и даже возмущаются, если пытаешься получить доступ к их анусу. Но тут ты должна быть настойчива! Если у мужчины даже после просмотра хорошей порнушки, а ты вскорости научишься разбираться в порнофильмах, как профессионал — я это тебе гарантирую, то требуется вмешательство. Поэтому ты должна будешь даже не предлагать это клиенту, а с помощью игры добраться до его предстательной железы. Есть набор инструментов: на Западе он в любом секс-шопе продаётся. Тебе я его выдам после обучения.

"Мама" поднялась с кресла и снова прошла к бассейну, и уже оттуда, плавая мимо Вероники, закончила свою лекцию:

-Мужчины будут стесняться того, что ты им будешь предлагать. Они даже не понимают, что испытывают эту потребность. Некоторые считают, что когда им входят в задний проход дидлом или вибратором, то это признак голубизны. Ты должна будешь убедить такого клиента, что это останется между вами. На самом деле — это всего лишь особенность устройства мужского организма. Сексуальная ориентация здесь ни при чём, и надо смело брать быка за рога, смазывать дидло или вибратор и нежно вставлять клиенту в попу. Мои номерные девочки этого не делают — я их этому не учу. Там другая клиентура, другие отношения, другой уровень доходов. Но проституток премиум класса я обучаю этим техникам обязательно. Здесь отношения с клиентом протекают на уровне семейных, доверительных. Порой бывает, что моим элитным девочкам клиенты доверяют то, о чём никогда не смогли бы попросить жену. А для этого надо очень постараться! Кроме всего прочего, проститутки премиум класса — это рот на замке. Даже я не знаю того, что происходит у них в постели, и учу их, что это тайна в первую очередь их клиента, и только во вторую — их.

Глава 18.

На следующий день Веронику в сауну к "маме" никто не повёл.

Она прождала до обеда, удивляясь и немного страшась перемен. Процедура утреннего посещения "маминых" "апартаментов" вроде как уже вошла в привычку, и теперь было даже страшно, что всё меняется.

Лишь к вечеру за ней пришёл Саид. Он принёс ей чёрные чулки в крупную сетку с поясом-поддержкой, норковую шубку, белую блузку с глубоким вырезом на груди, длинную юбку, импозантно рассечённую по бокам, чёрные лакированные полусапожки, похожие, скорее, на бальные туфельки, и какую-то маленькую декоративную шляпку из чёрной вуали с брошами, бантом скрученную в небольшой узелок, который крепился к волосам, как большая заколка. Вместо трусиков Саид протянул ей какой-то пушистый меховой комочек на резинке, похожий на заячий хвост.

Следом за Саидом в номер зашли парикмахер и визажист.

-Одевайся! — приказал чеченец спокойно. — Через час едем в оперу!

В заключение Саид протянул ей колье из камней, сверкающих тысячами искорок.

-Смотри осторожнее! — обратил он её внимание на вещицу. — Это бриллики! Потеряешь, будешь "маме" ещё лям отрабатывать

Вероника удивилась и обрадовалась.

Она не была на улице уже так давно, что даже не верила, что в мире существует что-то ещё, кроме этого огромного гостиничного комплекса. Всё, что она видела в окно, с некоторых пор воспринималось ей, как декорация этого спектакля, в котором она участвовала: люди, деревья, машины, здания, заборы и даже Останкинская башня.

Час спустя Вероника выходила с крыльца гостиницы на пандус, где её ждал лимузин. Сюда, к верхнему подъезду разрешали подъезжать лишь самым важным гостям гостиницы.

На улице кружился последний снежок, было слегка морозно, и вовсю пахло весной.

Вероника с удовольствием вдохнула пьянящий свежий воздух, пытаясь задержать дыхание и ощутить его вкус.

Швейцар распахнул дверцу авто и поклонился одетой, как принцесса молодой женщине. Саид аккуратно и едва-едва подтолкнул её к дверце, как бы давая понять, что она всё равно под его контролем. Вероника ступила вперёд и приземлилась в просторный салон.

Внутри была "мама":

-Ну, здравствуй, Лада! — слегка улыбнулась она, метким глазом оценив стать Вероники, смотревшейся на миллион долларов.

-Здравствуйте!

Саид сел рядом с водителем, в кабину, отгороженную от салона стеклом. Вероника ощутила, как лимузин плавно тронулся.

-Обращайся ко мне "мадам"! — приказала "мама".

-Здравствуйте, мадам! — покорно повторила Вероника.

-С этого дня твоя жизнь будет другой! Я буду вывозить тебя в театры, в рестораны, туда, где бывают иностранцы. Я буду показывать тебя своим клиентам, и, заодно, ты будешь проходить мою программу обучения. Тебе ясно?

-Да, мадам!

-И, Лада, помни: все они знают, кто я! И, конечно, же, все знают, кто ты!

Вероника слушала, стараясь не поддаваться той радости, которая взрывала её изнутри. Она ощутила, что жизнь её с этого дня меняется! И она едва сдерживала себя, чтобы не прыгать до потолка.

Теперь каждый день она выезжала с "мамой", одетая в дорогие наряды и украшения на оперы и оперетты, в балет и на спектакли классических театров — в места, которые посещали богатые иностранцы, приехавшие специально ради одного спектакля в Москву. Позже они ужинали в самых дорогих ресторанах Москвы в обществе "маминых" клиентов.

Вероника старалась быть немногословной, и, хотя, знала английский, поддерживала беседу лишь в самых крайних случаях односложными "Да" и "Нет". "Мама" велела ей вести себя предельно скромно, словно пай-девочка. Это пробуждало к ней повышенный интерес, и "мама" словно обкатывала её образ перед будущими клиентами, повышая и повышая его в цене.

Днём с Вероникой занимались преподаватели по составленной "мамой" программе. Прошла одна неделя, за ней другая, а её больше никто не трогал. Более того, "мама" отселила Веронику в отдельный номер, казённый, пустой и неуютный, не такой, как Викин, похожий на меленькую квартирку, но всё же отдельный.

-Набирайся соку, Лада! — сказала ей "мама", запретив даже мастурбировать. — Я буду следить за тобой! — погрозила она Веронике пальцем. — Ты теперь мой товар!

Впрочем, Веронике казалось, что она настолько пресыщена не то, что сексом, а даже воспоминаниями о нём, что теперь сможет прожить без него лет сто.

Ежедневные прогулки по свежему воздуху согнали с её лица бледность, она разрумянилась и расцвела, как роза, ждущая, когда её сорвут.

Но время шло, а "мама" всё не выпускала её на ринг.

Вероника понемногу набиралась опыта в театральных, оперных и опереточных делах, в балете. Её ежедневно учили, и она старалась быть хорошей ученицей. Она знала, что учёба поможет ей быстрее обрести свободу.

Как-то незаметно наступил апрель, и теперь вокруг всё распускалось, цвело и уже по-настоящему пахло весной. Вероника часто вспоминала родные места, где уже давно наступили тёплые дни, но, тем не менее, всё равно было радостно, что становиться тепло и зелено, что день всё больше пребывает.

С Викой она теперь виделась редко, лишь несколько раз в коридорах гостиницы, и та при встречах останавливала её, спрашивала, как дела, звала в гости. Но Вероника при всём желании не могла этого сделать: номер её по-прежнему запирали снаружи, и несколько раз за ночь приходил охранник, чтобы лично убедиться, что Вероника на месте.

-Я не могу! — сказала Вероника, зная к тому же, что "мама" разговаривала с её сожительницей и строго-настрого запретила той с ней спать.

Но до Вики, как будто ничего не доходило. Вероника видела, как та вся сгорает от желания затащить её в постель.

-Ну, давай, хоть разок! — стала упрашивать Вика.

-Не могу, меня пасут и днём и ночью! — ответила Вероника.

-Ну, тогда бабки гони! Живо! — вдруг вся изменилась её бывшая подружка. — Чтоб завтра отдала, а не то! — Вика сунула Веронике руку под юбку и так ловко и больно вцепилась большим и указательным пальцами в клитор, что у Вероники всё в глазах потемнело. Охранник, сопровождавший Веронику, отвернулся в сторону, словно отвлёкся чем-то. — Поняла?!

Это было похоже на то, будто бы краб схватил её клешнёй. Однажды, когда-то давно, в счастливом детстве, Веронику схватил за палец краб, которому она потянулась, заметив его в прозрачной морской воде. Ощущения были такие же! Он так больно ухватился за палец Вероники, что у неё от этого стало сводить мышцы!

-Да! — ответила Вероника, но клешня всё ещё сжимала её самый чувствительный орган: такую пакость могла сделать только женщина, и не всякая, а именно такая, как Вика.

-Точно?! — Вика ещё сильнее сжала клитор острыми, как бритва ногтями.

-Точно! — подтвердила Вероника.

-Ну, смотри! — Вика отпустила её и пошла прочь по коридору: их дружбе пришёл конец.

Охранник тут же повернулся к Веронике, как ни в чём не бывало. Она хотела возмутиться: куда он смотрит, пока её тут щипают, но поняла, что это глупо и бесполезно.

Вот из таких маленьких уколов, которые каждый день были совершенно разными, но всегда кололи в одну и ту же саднящую точку её души, у Вероники всё же не проходило ощущение своей вещности. Она каждый день, несмотря на то, что прошлое постепенно забывалось, а будущее ещё не наступило, думала о том, что является фактически чьей-то собственностью. И едва эти мысли закрадывались в её прелестную головку, как она тут же стремилась избавиться от них, прогнать прочь. Это давило её к земле, прибивало к мирку, в котором она существовала, не смотря на то, что теперь она разъезжала по всей Москве на дорогущем лимузине, посещала оперу и театры. Но всё было не по-настоящему, всё было против её воли, и даже если ей нравился балет или постановка, она всё равно вспоминала, что это всё не для неё, это всё потому, что так приказала "мама", это всё не результат стремления её души.

И всё же у неё теперь было больше свободы. Если Вероника была днём в гостинице, то ей теперь было разрешено в сопровождении охранника посещать ресторан и казино, присутствовать на концертах, проходивших в огромном зрительном зале гостиницы.

Денег у неё не было, и потому она не стремилась находиться в таких местах за исключением ресторана, где её кормили за "мамин" счёт.

Как-то спускаясь в ресторан пообедать, Вероника заметила в фойе Гарика. Видимо, он привёз клиента и зачем-то зашёл с ним в гостиницу.

В душе её смешался комок чувств. Она встала, подбоченившись и слегка отставив ножку в сторону, в позу "Ну, что, попался!" и уставилась на Гарика в упор.

Сначала он делал вид, что не замечает её, хотя трудно было не заметить ярко накрашенную и броско одетую, в красных, лиловых и фиолетовых тонах, всю в каких-то блёстках и ярких, желто-зелёных меховых воротничках и манжетах, красивую молодую женщину, которая выделялась на фоне окружающих как яркое пятно на фоне серой обыденности.

Вероника смотрела на него долго. Видно было, что Гарик сразу заприметил и узнал её. Он весь как-то ссутулился, словно его что-то придавило сверху, засуетился, заспешил, потеряв самообладание.

Она не звала его. Она просто наблюдала за ним, как за человеком, которого она хотела бы сейчас порвать на мелкие кусочки. Ведь это он сделал так, что она теперь стояла посреди "Космоса" вся из себя яркая, расфуфыренная, узнаваемая, броская. Может быть, какая-то другая провинциальная девчонка и сказала Гарику "Спасибо!" за такую метаморфозу, но только не Вероника. Она готова была здесь же, в вестибюле броситься на него, вцепиться в его наглую рожу и драть её своими коготками, как драли её из-за этого человека, который сначала попользовался ею, а потом сдал её гостиничным головорезам.

Но последние события её жизни научили Веронику сохранять самообладание, и потому она просто стояла и смотрела на него. Она словно гипнотизировала его, чтобы он посмотрел в её сторону, но Гарик упорно отворачивался. Вероника проводила его испепеляющим взглядом до вращающихся четырёхлопастных дверей... и тут он повернулся и посмотрел на неё, глаза в глаза.

По этому взгляду Вероника сразу поняла, что он давно уже заметил её, и теперь мучительно преодолевал соблазн, чтобы не посмотреть в её сторону, но не сдержался и посмотрел.

Лицо Гарика сначала побелело, потом покраснело, потом позеленело и, в конце концов, сделалось пунцовым.

Вероника, так и продолжая стоять в той позе, в которой она за ним наблюдала, теперь поманила его своим длинным указательным пальцем с красным накладным ногтем: теперь это был её дресс-код, в котором она постоянно передвигалась по гостиничному комплексу, вызывая к себе море внимания.

Увидев, что Вероника смотрит на него в упор и манит пальцем, Гарик расцвёл в широкой златозубой улыбке, словно увидел старую приятельницу. С каким бы удовольствием Вероника влепила ему сейчас в эту улыбающуюся армянскую наглую морду!

-Здарова, милая! — приблизился он к ней наигранно неспешно, широко раскрыв руки, будто собираясь обнять её где-то в район талии.

Чеченец, который сопровождал Веронику в ресторан, молча выдвинулся из-за её спину и выставил вперёд руку, остановив Гарика в полуметре от Вероники.

-Что здесь делаешь? — поинтересовался Гарик, немного подавшись назад.

-Пиздой торгую! — Вероника позабыла все приличия.

Гарик смутился, потупил взгляд.

-Пойдём, составишь мне компанию пообедать! — предложила она ему.

-Не-не, красивая, ты извиняй меня, у меня клиенты, работа! — Гарик собрался уходить, отвернулся.

Вероника, пользуясь своим положением, бросила взглядом чеченцу на Гарика, и тот в следующую же секунду цепко схватил армянина за запястье.

-Здесь твоего согласия никто не спрашивает! — прокомментировала Вероника.

Она вдруг поймала себя на мысли, что начинает обращаться с людьми так же, как это делает "мама". Но это ей почему-то понравилось.

Конечно, если бы Вероника приказала охраннику бить Гарика, то он вряд ли бы стал это делать... пока. Но задержать — задержал, её власти для этого было достаточно уже сейчас.

-Эй, друг! — обратился армянин к чеченцу. — Руку отпусти! Я Саида знаю!

-Здесь распоряжения отдаю я! — продолжила Вероника.

Она просто не верила самой себе. Ей действительно нравилось, что по её команде задержали человека, тем более что, будь её воля, она бы его пришибла прямо на месте. "Как это приятно!" — с неожиданностью и лёгким экстазом подумала Вероника. Теперь-то она понимала, каково "маме", когда та жестами решает судьбы людей.

Ей было приятно. Она знала, что охранник, как бульдог, схватил Гарика мёртвой хваткой и теперь уже не отпустит до её распоряжения. И если бы армянин стал вырываться, вот тогда бы чеченец пару раз врезал бы ему так, что он загнулся — в этом Вероника не сомневалась.

"Ну, давай же! Дёрнись! Сволочь!" — молила про себя Гарика Вероника, с едва заметной улыбкой наблюдая, как тот пытается освободиться какими-то объяснениями от молчащего и ожидающего команды или действий жертвы охранника.

-Он тебя не отпустит! — обратилась Вероника к Гарику. — Пока я не скажу!

-Слушай! Милая! — переключился с чеченца на неё Гарик. — Ты что позволяешь?! Зачем меня он взял за руку и держит?!

-Я же говорю, обедать пошли! — ответила ему Вероника. — И если я сказала: "Пошли!", то это и означает — пошли, и ничего другого!

-Ты что, крутая стала, да! — возмутился Гарик, осознав, что ему никуда не деться.

-Если бы я стала крутая, с тобой бы сейчас по-другому бы разговаривали! — сказала Вероника. — А тебя просто за руку взяли! И ты разнился, как баба! Обедать пошли, я сказала!

Она развернулась и пошла, зная, что все вокруг смотрят на эту сцену, и что чеченец поведёт Гарика за ней следом, потащит его силком, если тот будет упираться.

Когда охранник воткнул Гарика на стул за столиком напротив Вероники, тот обиженно одёрнул свой пиджак, посмотрел на него и отряхнул рукава, словно они запылились.

-Ну, что Гарик?! — поинтересовалась Вероника.

-Что, что?! — не понял тот. — Вы меня от работы отрываете! Мне деньги зарабатывать надо!

-А по Сумам кататься, девочек трахать — тебе времени и денег не жалко! — возмутилась Вероника.

-Слушай, милая! — Гарик немного подался к ней, словно собираясь посекретничать. — Этот вопрос между нами! Мы же договорились!

-Как это мы договорились, — удивилась Вероника, когда я здесь, в Москве?!

-Ну, мало ли что?! — пожал плечами Гарик. — Может, ты по своим делам приехала...

-А это тогда кто?! — показала Вероника пальцем на чеченца.

-Ну, не знаю, может, с тобой приехал! В этой жизни, знаешь, всё возможно!

Подошёл официант, узнал Веронику, сделал лёгкий поклон головой и подал меню.

-Заказывай! — протянула вероника папку Гарику.

-Слушай, милая! У меня столько денег нету, чтобы тут обедать! — стал прибедняться армянин.

-Ничего! Найдёшь! Давай заказывай! — со злостью сказала Вероника. — Я буду суп из акульего плавника, ростбиф из оленины...

Гарик быстренько подсчитал, сколько будет стоить обед Вероники.

-Двести долларов?! — возмутился он. — Не-е-е!

-Себе закажешь то же самое! — добавила Вероника на его возмущение.

Официант даже не стал задерживаться больше и ушёл за заказом.

-Платишь ты! — предупредила его Вероника.

Гарик сидел сокрушённый. Она не знала большая ли это для него сумма или нет, но ей нужны были как раз четыреста долларов, чтобы рассчитаться с Викой, и та от неё отстала: обеды всё равно записывались на "мамин" счёт, только Гарик об этом не знал.

-А ты как думал-то?! — спросила Вероника у Гарика. — Сначала попользовался мною. А потом слил?! Мы так с тобой не договаривались! Вот теперь плати за обед! И будем считать, что в расчёте!

Гарик немного повеселел. Видно было, что он уже согласен рассчитаться, только чтобы Вероника действительно не имела к нему претензий.

Когда принесли салаты, он снова наклонился вперёд, будто ест, и шепнул Веронике:

-Слушай, милая, ну, прости! Я не хотел! — извинился он перед Вероникой.

-Ну, а как так получилось, что меня накрыли на квартире? — удивилась Вероника.

-Да, я говорю, что не знаю! — шёпотом возмущался Гарик, поедая свой пятидесятидолларовый салат. — Саид как-то пронюхал, что я знаю, где ты есть, насел на меня, пригрозил, что если не сдам. Всю мою семью перережет! А с Саидом шутки плохи!

-Трусоват ты, Гарик! — заключила Вероника.

-А ты шикарно выглядишь! — вдруг восхитился Гарик. — Я слышал, что ты в дамки пробилась! Я же сказал, что ты стоишь тысячу долларов!

Вероника ничего не ответила, и весь оставшийся обед прошёл молча.

В конце Гарик достал из кошелька четыреста долларов и положил на столик:

-Звони, если что...

Вероника протянула руку и забрала деньги.

Вечером она нашла Веронику и отдала ей долг.

-В расчёте! — подтвердила та с сожалением, что цепляться больше не за что. — Ну, прощевай!

Однако вечером, вопреки запретам "мамки" Вика вломилась к ней в номер.

-Ты откуда ключ взяла?! — удивилась Вероника, подумав про себя: "Сейчас приставать начнёт!"

Она как раз только приняла душ, и ходила по номеру голая.

Вика подлетела к ней и, обхватив за талию, как пушинку подняла Веронику в воздух. Она вся сияла от восторга:

-Подруга, я поздравить тебя примчалась!

-А что такое? — насторожилась Вероника.

-Мы завтра с тобой отчаливаем!

-Куда! — у Вероники в душе родилось какое-то сладкое предвкушение приключения и путешествия.

-В Испанию или в Италию! — радостно прыгала Вика. — Я сама толком не знаю!

-Зачем это?! — удивилась Вероника, но предвкушение сладкое предвкушение праздника выросло в ней ещё сильней.

-На съёмки! Будем в эротическом фильме сниматься у итальяшек! — Вика визжала и прыгала до потолка, радуясь, как ребёнок. — Ты представь, как это здорово! Море, солнце, тепло! Красота!

-А ты откуда знаешь?! — Вероника уже поверила в это, но для чего-то задавала глупые вопросы.

-Саид проговорился! — призналась Вика, продолжая прыгать.

-А как же там загранпаспорта, все формальности...

-Да брось ты! Не твоя забота! У "мамы" всё повязано! Тебя в самолёт погрузят, и лети, снимайся! Только ты и я!

Викина радость передалась и Веронике, та стала тоже скакать как ребёнок, по постели, по ковру. Вика обняла её за плечи, и они долго прыгали вместе. Потом вдруг Вика, ухватила её за затылок, привлекла к себе и страстно поцеловала в засос.

Вероника некоторое время дёргалась, стараясь вырваться. Но вскоре Викины руки, гладящие её груди, ягодицы, проскальзывающие по клитору, нежно проникающие своими пальчиками в анус и влагалище, подчинили себе дикую кобылку, и они вместе рухнули на приведённую в беспорядок кровать.

-Слушай, я тебя никому не отдам! — сказала после Вика.

-Так насчёт Италии ты соврала?! — спросила Вероника, не в силах злиться на подругу. Ей вдруг захотелось поверить в эту сказку, и было немного обидно, что Вика воспользовалась такой красивой легендой, чтобы совратить её.

-Да нет! Ты чё?! — Вика догадалась и привстала на локте, заглядывая Веронике в её красивое лицо. — Ты решила, что я это придумала, чтобы с тобой переспать?!

Вероника ничего не ответила.

-Слушай, мать! — возмутилась Вика — Ну, ты и стерва! Я стерва! Но ты...

-Ладно, расскажи, что делать там будем! — отвлекла её Вероника, вновь окунувшись в радость предвкушения сказки.

-Ну, эротическое кино! — стала объяснять Вика. — Будут нас там голыми снимать!

-Это что, надо будет...

-Да нет! — перебила её Вика. — Ничего там не надо будет! Это же не порно! Итальяшки снимают эротику! Не знаю уж почему! Это немцы снимаю порно! Вот там тебя драть будут по десять раз один дубль! Причём самое плохое, что это для здоровья вредно: только возбудишься и стоп мотор! Что-то не так пошло, нужно переснимать! А здесь эротика. На съёмках у мужиков даже не стоит. Их голыми снимают, но член-то не показывают! А он как верёвочка болтается! Аж противно! Но главное, подруга, не это! Главное, что завтра будем за границей, на югах!

Утром Саид принёс Вике зелёный чемоданчик.

-Собирай вещи! — сказал он как-то буднично.

Вероника ничего не сказала, потому что уже знала, куда.

В душе всё пело от восторга!

Глава 20.

На следующий день Вероника увидела море!

Она так давно на нём не была, что просто не могла сдержать своего восторга. К тому же это было другое море, не то, на которое она ездила с самого детства, более тёплое и солнечное.

Здесь было здорово! Солнце, искрящееся в бирюзовой дали, тёплый воздух, который словно ласкал кожу! Горы и вулканы, поражающие свои грозным величием. И запах, этот особый запах, который чувствуется только тогда, когда где-то совсем рядом морская вода.

Вероника в восторге обнялась с Викой, и они долго прыгали на каменной площадке, с которой открывался живописный пейзаж на окрестности, все в зелени и бирюзе.

Море спокойное, тёплое, ласковое блестело до самого горизонта тысячами бриллиантовых искорок. У Вероники захватывало дух от восторга.

С утра всё закрутилось в её жизни, как в хорошо отлаженном механизме. Не успели они прилететь в Рим, как их тут же погрузили в машину и повезли в окрестности Палермо, где должны были проходить съёмки.

Вероника смотрела на силуэты исполинских вулканов, очерчивавшиеся на горизонте в обрамлении облаков лиловыми силуэтами, на зелёные горы, виноградники, поля, проносившиеся мимо, на живописные пейзажи вокруг, и душа её пела от восторга. Она об этом и мечтать не могла.

Водитель, толстоватый итальянец лет пятидесяти, всю дорогу оглядывался на красивых девчонок, сидевших на заднем сиденье и, весело улыбаясь, что-то рассказывал, мурлыкая на певучем и ласковом языке. При этом он всё время зыркал на Вику, которая из баловства, едва он поворачивался, тут же разводила ноги и показывала ему свою киску. Саид, сидевший рядом с ним, зная, что она вытворяет, то и дело показывал шофёру жестами, чтобы он смотрел за дорогой, но итальянец не обращал на него внимания, и то и дело крутил головой, обалдевший от такого представления.

Всю дорогу от Рима до Палермо Вероника и Вика беспричинно заливались смехом от восторга и радости, от удивительного возбуждения, в которое привело их путешествие. Было так здорово, что они вдруг оказались где-то за тридевять земель от казавшейся теперь прохладной, далёкой и пыльной Москвы, в жаркой, светлой, словно стёклышко весенним дождём промытой Италии. Казалось, теперь всё будет по-другому.

К вечеру они добрались до моря. До этого оно иногда показывалось из-за гор, мелькало где-то у горизонта, то ближе, то дальше от дороги. Но теперь раскинулось перед ними всей своей необъятной, чарующей красотой.

Машина, на которой их везли, остановилась на каменистой площадке для отдыха, с которой, словно с утёса открывался великолепный морской пейзаж.

Водитель сделал привал. Здесь, где-то в кустах на той стороне дороги, был источник воды, родник, бивший из скал. Итальянец что-то протараторил, улыбаясь, поманил за собой Вику и направился с кувшином к роднику. Но Вика не пошла, хотя не на шутку раззадорила итальянского дядьку. К мужчинам она была равнодушна, и "за так" никогда с ними не спала.

Саид встал на краю обрыва. Горный пейзаж, обрамлявший морские дали, видимо, напоминал ему родину. Он с удовольствием забросил руки за голову и потянулся, поделал наклоны вправо, влево, иногда озираясь на прыгавших, расшалившихся как дети, девчонок.

Спустя пять минут машина тронулась дальше и вскоре достигла какой-то небольшой деревушки на берегу моря, утопающей в садах и виноградниках. Шофёр уже не оборачивался, поняв, что женщина с ним просто играет.

Воздух Италии, тёплый, ароматный, пахнущий вином, морем, цветами — жизнью, пьянил и дурманил разум Вероники.

К машине подошёл улыбающийся человек, лет тридцати, в круглых очках. Он пролез в открытое заднее окно и, увидев красивых славянок, весь рассыпался в восторге и комплиментах на красивом, но непонятном языке.

Вероника и раньше слышала певучий, мурлыкющий, словно для пения и удовольствий рождённый язык. Во времена её детства итальянцы буквально наводнили её родной город, где строили трубный завод. Но тогда она была мала и сейчас сожалела, что не знает этого красивого языка, вибрирующего теплом, морем, вином и страстью.

-Адьямо, адьямо, синьоро! — говорил что-то подошедший к Саиду, вышедшему из авто, усатый итальянец, показывая на аккуратный двухэтажный домик с черепичной крышей, возле которого остановилась машина.

Тот ничего не понял, но догадался, что их приглашают внутрь, кивнул головой, показывая, чтобы девочки шли за ним.

Молодой человек в круглых очках открыл дверцу "Фиата" и сделал рукой приглашение.

Было смешно и забавно общаться с людьми, не понимая языка и угадывая. Что они хотят сказать по жестам.

Гостей проводили дом, за накрытый к их приезду всякой всячиной стол.

Всё было вкусно и необычно, многие блюда были весьма экзотичны и незнакомы Вероники. Еда была по-деревенски простой, но по-итальянски экстравагантной. Их, словно компотом, поили вкусным, вроде бы не крепким, но потом дающим себя знать молодым вином.

Затем итальянец в очках, оказавшийся режиссёром фильма, в котором они прилетели сниматься — это стало понятно после общения жестикуляциями и попыток связать понятия двух разных языков, — проводил Вику и Веронику наверх и показал им комнату с двумя кроватями.

-Бона нота! — пожелал итальянец, и вскоре его шаги стихли на деревянной лестнице, ведущей вниз.

Как только дверь за ним закрылась, Вика, разгорячённая вином и впечатлениями, тут же стащила с Вероники сарафан, всё, что было на ней из одежды, и вскоре они уже страстно занимались любовью, сначала на полу, потом на кровати.

Когда на небе появилась Луна, и стало смеркаться, Вика примостила Веронику на широком деревянном подоконнике настежь открытого на деревенскую улицу окна, и, повернув к себе, ещё долго и нежно ласкала её своим языком, иногда отвлекаясь и горячо шепча ей в ухо:

-Ах ты, моя кобылка украинская! Люблю тебя!

Утром, открыв глаза, Вероника даже не поняла, где находится. Так непривычно было проснуться не в гостиничном номере.

Вспомнив, что они в чудесной Италии, в какой-то живописной деревушке на берегу моря, она с невыразимым наслаждением потянулась.

Солнце уже вовсю светило на безоблачном небе, на дворе горланили петухи, кудахтали куры. Можно было подумать, что она где-то на Украине.

Вероника поднялась, подошла к настежь распахнутому окну.

Внизу на кривой деревенской улочке, вымощенной булыжником, несколько мальчишек что-то обсуждали между собой, показывая на их окно. Возможно, вчера они подсматривали и видели голую попу Вероники, взошедшую в окне вместе с серебристой луной на небе. Заметив Веронику в окне, они заулыбались ей, оживились, стали махать руками, привлекая её внимание.

"Жизнь, наверное, действительно простая штука! — подумала Вероника, глядя на деревенских пацанов, с надеждой посылающих ей сигналы, и вспомнив давешний разговор с интересным и необычным молодым человеком в самолёте. — Если чего-то хочешь, то проси! И рано или поздно получишь!"

Вика ещё спала, утомлённая вином и ночными забавами.

В дверь постучались, вошёл режиссёр.

Он хотел что-то сказать, но увидел прекрасную Веронику, стоящую совершенно голой у окна вполоборота и рассматривающую деревенский пейзаж незнакомой страны, просто обомлел, залюбовавшись.

Лучик солнца проникал между её ног и оттенял её бёдра и спину. Русые волосы Вероники, переливаясь золотом в лучах солнца, развевались в лёгких дуновениях ветерка, вихрившегося в окне, словно он перебирал, приподнимая, расчесывал и гладил их.

-Грациа, грациа, синьоритта! — восхитился итальянец.

Вероника повернулась к нему, ослепив его своей прелестью. "Мамины" уроки не прошли даром, и она не выказывала теперь и тени смущения. Ей, и в самом деле, не было стыдно. Что такого? После всего, что она видела и пережила, стоять вот так перед незнакомым мужчиной совершенно голой?! Какой пустяк!

Проснулась Вика, она поднялась, откинув одеяло, посмотрела на режиссёра, потом на Веронику.

-Чё это он на тебя уставился?! — поинтересовалась она у неё, почёсывая пушок на лобке. — Бабу голую, что ль не видел?! — спросила Вика уже у непонимающего её режиссёра. — А ещё эротику снимает!

-Ну, может, он потому и уставился, что снимает! — сказала Вероника, защищая итальянца. — Красоту видит!

После завтрака их повезли на море, где уже шли съёмки. Здесь стояли фанерные и деревянные декорации зданий, муляжи кораблей, несколько трейлеров для персонала, кресла под зонтиками от солнца, камеры на миниатюрных рельсовых дорогах, проложенных вдоль побережья.

Переводчика не было и все объяснения дополнялись экспрессией жестов, но обстановка давала понять, что люди делают деньги. Веронику несколько раз заставили голой пробежать по берегу. При этом рядом, чуть впереди, по рельсам катилась дрезина с оператором и камерой, и она чувствовала, как её снимают крупным планом.

Потом были съёмки на стоящем здесь же макете парусного корабля, словно выброшенного штормом на берег. Здесь снимали сцену её любви не то со спартанцем, не то ещё с каким-то старинным воином в латах поверх голого тела.

Веронику поворачивали в разные позы, снимая её злачные места крупным планом, потом несколько раз делали дубли в объятиях "спартанца", который изображал, что совокупляется с ней то в одном положении, то в другом.

У "спартанца" действительно всё болталось. И Вероника чувствовала, что ей это противнее даже, чем, если бы её заставили заниматься с ним сексом по-настоящему. Дубли снимали по несколько раз, и она то и дело ощущала, как его безжизненные гениталии бьются о её лоно сзади, прикасаются к нему, словно мягкий комок, раздражая своей немощностью.

Съёмки продолжались в авральном режиме до вечера, с перерывом на обед, во время которого Вероника ела, не утруждая себя одеждой.

Вечером, когда они остались вдвоём в своей комнате на втором этаже, Вика долго плевалась.

-Ничего не понимаю! — возмущалась она. — У них что, встаёт только, когда они захотят, или вообще не встаёт?! Противно так, фу! — она мужиков терпеть не могла, но это было для неё чересчур. — Я и не думала никогда, что так может быть мерзко, когда у мужика ничего не стоит, а он изображает из себя секс-машину! Я думала, что порно снимать тяжело, потому что там здоровье расшатывается! Тебе суют по несколько дублей кряду, но кончить не дают! Но тут, вообще! Крыша съехать может! Вот так с годок поснимайся и умом тронешься! Нет, лучше быть простой проституткой — вот что я скажу!

Так продолжалось несколько дней. Саид сопровождал их на берег, а когда начиналась работа, смотрел на съёмки из-под зонтика прищуренным глазом, весь разморённый жарой. Вечером он оставался где-то в нижней комнате деревенского домика.

-Завтра "мама" приезжает! — сообщила ей Вика, когда они лежали в объятьях друг друга вечером.

-Ты откуда знаешь?! — поинтересовалась Вероника.

-Саид сказал! Предупредил! — ответила Вика.

-Зачем? — удивилась Вероника.

-Он знает, что я с тобой сплю! Вот и предупредил! Мама очень нервничает от этого! Ревнует что ли?!

На следующий день действительно появилась "мама" в сопровождении какого-то красивого мужчины лет тридцати пяти. Она была в весёлом, каком-то пляжно-курортном расположении духа. На ней был дорогой белый костюм, расшитый золотом, очки в золотой оправе, широкополая шляпа.

-Ну, здравствуйте, девочки! — сказала она, обращаясь как бы ко всем.

Потом взяла Веронику за талию и отвела в сторону:

-Ну, как тебе, Лада? Нравится в Италии?!

-Да, спасибо, мадам!

-А я по тебе соскучилась! — заигрывающе закинула голову назад "мама".

Здесь вдали от Москвы, от "Космоса", её слова звучали как-то по-другому, она словно мельчала в глазах Вероники на фоне окружающего волшебного великолепия. Хотелось даже по старой привычке, которую с неё почти вытравили, съязвить. Но Вероника сдержала себя, понимая, что это всего лишь её иллюзии, и растянула ротик в радостной улыбке.

Вечером все сели за стол в деревенском домике, где жили Вероника и Вика. "Мама" сияла успехом, здоровьем и счастьем. Красивый мужчина был загадкой для всех и привлекал внимание присутствующих дам. Он сидел рядом с "мамой" и смотрел весь вечер на Веронику, словно зачарованный.

-Ты чего? — поинтересовалась Вероника, заметив, что Вика грустит рядом с ней.

Та неспешно потягивала молодое вино из глиняной кружки, потом шепнула ей на ухо:

-"Мама" тебя на ночь заберёт в Палермо!

-А кто это с ней рядом? — полюбопытствовала Вероника.

-Это Битлер, немец, но русский! В Лондоне живёт. Лет десять назад уехал из Союза. Он финансирует съёмки фильма. Смотри, как на тебя уставился! Возможно, что "мама" тебя ему скормит! — ответила Вика.

-Почему? — удивилась Вероника, впрочем, она сама понимала, что "мама" может "скормить" её любому, кто заплатит, без объяснений.

-Потому что это "мамино" кино! — проявила свою осведомлённость Вика. — Она съёмку затеяла! Битлер организует финансирование! "Мама", она хоть и богатая по нашенским меркам, но в мировом масштабе — пшик! — нищета! Знаешь сколько надо денег, чтобы вот этот фильмец снять?! А знаешь, сколько она с него заработает?! Ого-го!!!

Но Веронике это было не интересно.

После ужина "мама" пригласила её в свой лимузин, где уже сидел тот красивый мужчина. Он снова смотрел на неё в упор. "Мама" уселась рядом с Битлером, напротив Вероники, и лимузин покатил в Палермо.

Почти сразу "мама" незаметно от него сделала Веронике жест рукой, раскрыв кольцо из большого и указательного пальца. Это означало, что Вероника должна развести свои ножки так, чтобы перед гостем предстала вся её чарующая прелесть.

Заметив знак, Вероника как бы невзначай слегка подвинулась на сиденье тазом вперёд, чтобы попа не так сильно утопала в его мягкой коже и, словно раковина, раскрывающая створки и обнажающая свою драгоценную жемчужину, изящно развела ножки.

Словно свет в темноте зажёгся. Взгляд мужчины невольно переместился вниз, на её лоно.

"Мама" покачала головой, недовольная тем, что, несмотря на обучение, Вероника сама не догадалась этого сделать, но тоже залюбовалась её ухоженной киской.

Вероника отвернулась к окну. Ей, в самом деле, было интересно смотреть на вулканы вдали, на южные пейзажи, на мелькающую за окном до светлого, голубого горизонта гладь моря, на аккуратные, словно причёсанные, сочного зелёного цвета плантации и виноградники, на живописные, словно декорации сказки, пейзажи с налепленными на них домиками с черепичными крышами, садами, горами, бездонной глубины небом, на огромный город, к которому они подъезжали.

Ей вдруг захотелось остаться здесь навсегда.

Понимая, что это невозможно, Вероника перевела взгляд на сидевших напротив неё в салоне лимузина. Оба смотрели на её разведённые ноги. "Мама" что-то сигнализировала. Теперь она показывала кольцо из большого и безымянного пальцев, в которое окунала средний, и слегка качала головой, рассерженно давая понять, что девочка расслабилась.

Вероника выполнила команду по "маминому" сигналу, приподнялась и подложила руку под себя на сиденье, сев на неё сверху, так, что теперь её пальчики выглядывали из-под её злачного цветка снизу. Немного подавшись в сторону окна, за которым проносились чудесные изумрудные пейзажи, Вероника ввела большой палец в анус, а указательный и средний запустила в вульву, иногда проникая по влагалище, иногда лаская кончик клитора.

Краем глаза она видела, что мужчина закипает.

Вскоре её киска пустила соки, и Вероника вдруг почувствовала, как сильно возбудилась сама от этой игры. Обстановка вокруг: Италия, море, лимузин, красивый мужчина — всё это возбуждало.

Она бросила влажный, манящий взгляд на сидевшего напротив красавца. Вероника не претворялась, было видно, как она вся исходит страстью

Битлер посмотрел на "маму". Видимо, та мешала своим присутствием перейти ему в наступление. Тогда "мама", заметив взгляд, и сама, возбудившись от наблюдаемой игры, пересела к Веронике, привлекла её к себе и стала целовать в засос, полезла руками под сарафан девочки и стала страстно мять её груди, просто сводя с ума. "Мама" и сама была не против вкусить от её красоты и молодости.

Вскоре Вероника вся пылала, как хорошо растопленная печь, но мужчина по-прежнему сидел напротив, весь изнемогая от страсти. И тогда Вероника, оставив "маму", подалась через салон к нему, присела на колени и положила на плечи свою красивую, изящную руку, а другой привлекла его ладонь к своему горячему лону, исходящему жаром страсти, нектаром любви и благоуханием.

Битлер уже не в силах был сдерживать порыв. Своими бёдрами Вероника чувствовала, как бьётся, пульсирует, упирается под нею придавленный в брюках мужчины член. Она расстёгнула ему рубашку, но он уже и сам раздевался. Вскоре он переместил Веронику на сиденье, задрав её попу вверх. Вика увидела его большого с пунцовой головой, как шашка наголо, занесённого над ней жеребца, и вся изошла негой предвкушения. Желание заставило её привлечь к себе его сгорающее огнём вожделения тело, и Битлер страстно засадил своего пышущего похотью красавца в её лоно.

Веронике нравился этот мужчина, она была возбуждена, и теперь, умелая в искусстве любви, обученная приёмам, настоящая жрица эроса, незаметно управляла процессом сношения так, чтобы его страсть держалась как можно дольше, и он не взорвался прежде времени, как переспелый огурец, разбрызгивая вокруг семя.

Когда она чувствовала, что он приближается к оргазму, то отстраняла его от себя и просто гладила его по телу, но потом, когда возбуждение перегорала, она знала, что до следующего пика может позволить ему вкушать себя дальше.

Вероника с удовольствием испытала оргазм, потом ещё один и ещё, и только после третьего раза позволила мужчине с громкими возгласами залить её потоком семени. Потом она с наслаждением взяла в рот его красавца, из которого продолжало ещё сочиться семя, и помогла освободиться от его остатков внутри, массируя при этом член пальцем для продвижения жидкости наружу.

Битлер в изнеможении упал на сиденье рядом с "мамой".

За окном мелькали живописные и непривычные кварталы южного итальянского города на фоне двуглавой горы Везувия на дальнем горизонте.

Вероника была счастлива. Это был первый раз, когда она сама приняла в рот член и испытала от этого удовольствие. И даже сперма Битлера показалась ей вкусной, как сырое яйцо.

Она вдруг со всей ясностью поняла, что должна удержать Битлера около себя если не навсегда, то, как можно дольше. Вероника поняла, что хочет принадлежать только ему. Но потом усмехнулась, вспомнив слова "мамы": он знает, кто она!

С этого дня на съёмки Веронику возили из Палермо. По дороге она любовалась красотой залива и сказочно красивых кварталов древнего города.

Иногда ей хотелось потрясти головой: не сон ли это. Но она боялась, что если это действительно сон, то спугнёт его, и потому старалась даже не дышать на своё ощущение сказочности и нереальности происходящего, лишь бы оно продолжалось.

Битлер снял роскошные апартаменты с видом на набережную из окна и теперь, едва дождавшись, пока Вероника закончит работу на площадке, тут же увлекал её в машину, где по дороге предавался с ней неистовой страсти.

Это продолжалось и в номере. И только поздно вечером, утомлённые любовными утехами, они спускались в ресторан на самом берегу моря, продуваемый со всех сторон тёплым морским воздухом, за накрытый для них столик под полотняным шатром.

Играла музыка настоящего трио-оркестрика, сновали официанты, блестели тысячи маленьких, будто звёздочки, огоньков, украшавших пространство над нею, висевших просто в воздухе, как звёздная паутина.

Вероника была пьяна жизнью, сексом, теплом, морем, Италией и Битлером. Она была пьяна и счастлива, словно была не проституткой, а просто влюблённой малышкой, оказавшейся вдруг по какому-то мановению волшебной палочки в этой удивительной и чудесной жизни.

Глава 22.

Вероника испытывала чувства и счастья, и тревоги одновременно.

Съёмки подходили к концу, и скоро предстояло возвращаться в Москву, обратно в "Космос", вспоминая который душа её содрогалась. Он виделся ей теперь подобным Бастилье, в которой она должна была провести остаток дней.

Битлер давно уже должен был улететь в Лондон, но всё ещё был с ней. Не трудно было заметить, что дела свои он, быть может, в первый же день, завершил, и теперь просто "подсел" на Веронику, не в силах выпутаться из оков страсти, которыми она нечаянно привязала его к себе.

Но и она тоже увязла в своих чувствах, как муха в сладком нектаре.

Теперь ей казалось, что Битлер был всегда, и жизнь, которую она прожила до него, была не жизнью, а только ожиданием Битлера.

Они даже не могли толком поговорить, потому что, едва наступала минута уединения, как тут же окунались в страсть, сплетались в одно целое и не могли расстаться.

Вероника словно проснулась от забвения и поняла, что, оказывается, до Битлера она никого по настоящему не любила.

Нет, конечно, она была чьей-то женой и чьей-то любовницей...

Любовница! Любовницей она не была никогда. Это состояние, подобное тому, в котором она находилась в "Космосе", было как проституция, только другого качества, когда женщина терпит своего любовника, его прихоти и его присутствие в своей жизни по тем же причинам, по которым становится и проституткой. Только клиент у неё один, иногда несколько. В общем, любовница — это содержанка, та же проститутка, и мотивы вступления в интимные отношения те же. Только явление это настолько распространённое, что пуританская мораль, осуждая проституцию, закрывает на такие отношения глаза, как на что-то вроде бы удобоваримое и общепринятое. Хотя проституция, если разобраться, честнее, чем отношение любовницы к своему или своим кавалерам.

Впрочем, какое ей дело до всей этой дряни! Любовницей она никогда не была, хотя замуж за Бегемота вышла, действительно, как сожительница, рассчитывающая беззаботно прожить всю оставшуюся жизнь.

У неё были романы, которые она позволяла себе с мужчинами, но никто не мог сказать, что она была его любовницей. Мужчин она бросала сразу же, как только ей становилось неинтересно.

Правда теперь, с высоты своего нового опыта, бросившего её в яму продажной жизни, она могла сказать, что и романы-то эти были какими-то детскими. Никакой глубины чувств, никакой экзальтации, никакого экстаза. Она даже и вспомнить не могла, когда хоть раз испытала женское удовлетворение, как насытившаяся кошка, в тех связях, которые были до всего, что происходило с ней теперь. Это было самое настоящая детство: девочка позволяла мальчикам, чтобы они с ней баловались и пачкали её дырочку своими неумелыми писюльками. Тьфу! Знала бы она, что это отличается от настоящего секса, как серые сумерки от солнечного дня, не подпускала бы к себе никого и близко.

Но Битлер! Битлер был для неё всё! Она отдавалась ему с удовольствием. Она с удовольствием принимала в себя его член, запуская его в гости, во влагалище, в анус, в горло. Она словно хотела насытиться им, и не могла, и даже не считала это помешательством. Она отдалась Битлеру полностью на клеточном, на молекулярном уровне, на уровне своего ДНК, как будто бы он был единственный ключик, который открывал ларец её счастья, спрятанный где-то далеко-далеко в глубине её космической сущности. И ей было совершенно не важно, что он думает про неё, не важно, что он не знает, какой страстью она горит вся и тогда, когда он рядом, и тогда, когда его рядом нет. С самого первого и до самого последнего атома её многомиллиардная Вселенная, называемая Вероника Бегетова, принадлежала этому человеку безраздельно.

И она не переживала о том, что скоро его не будет рядом, и ей снова начнут пользоваться, как половой тряпкой, пусть высшего разряда, но всё-таки, тряпкой, чья судьба была в чужих руках: в ней память о Битлере, записанная в каждую клеточку её организма, останется навсегда.

Да, было грустно, что всё вот-вот должно закончиться, что отмашка "На старт!" уже дана, было даже немного неудобно понимать, что из-за неё он портит свою жизнь, свою карьеру, потому что давно уже должен быть в Лондоне, со своей семьёй, в своём банке. Но это был его выбор! И Вероника лишь говорила в себе, в своей душе "Спасибо!", просыпаясь и видя, что Битлер ещё здесь, рядом с ней.

И это значило лишь то, что снова будет яркий солнечный день, полный чувств, любви, секса, солнца, счастья. И пусть он думает о ней что хочет, она не против! И даже разрешает ему думать, что она всего лишь суперпроститутка, которая доставляет ему такое удовольствие — как учили — которое вряд ли сможет, а, главное, захочет доставить когда-нибудь любая другая женщина. Ей это было не важно! Ей важно было, что она встретила этого человека, и теперь он останется в ней, в её теле, в её памяти, в её чувствах навсегда.

Быть может, вся её судьба, все её дрязги, все её страхи и приключения, становившиеся порой злоключениями, вся грязь, в которую она окунулась и даже сейчас сидела в ней по уши, были нужны лишь для того, чтобы встретить Битлера! И она теперь согласна была заплатить такую цену, потому что вдруг осознала, что он её высшее предназначение, которое просто бы не случилось с ней, если бы её путь лежал не так, не через Москву, не через "Космос", не через "маму". Иначе Битлера бы просто не было. И её жизнь прошла бы зря!

Он был как вспышка в её жизни, озарившая смысл её существования, который не казался ей теперь таким запутанным и странным, таким порочным и грязным. Ведь кто-то, чтобы ввести в её жизнь Битлера, просто просчитал самый оптимальный, и, быть может, единственный маршрут достижения этой встречи, ради которой, теперь Вероника это знала точно, она и родилась.

Как лампочка, горевшая над ней, которую произвели где-нибудь в Азии, потом доставили через весь земной шар сюда, которая лежала и долго пылилась где-то на складах, потом тряслась в грузовиках, потом лежала на полке в магазине, пока её не купили, которая потом ещё, быть может, недели или месяцы ждала того времени, когда её, наконец, вкрутят в цоколь, чтобы она светила и потом сгорела, и которую потом просто выбросят на помойку, и она будет валяться там ещё неизвестно сколько, пока не проржавеет и не развалиться, пока не превратиться в прах, вспоминая всё оставшееся бесполезное время своей существования, как она ярко светила над головой у Вероники, над чудесной постелью, где та предавалась любви и страсти, так и Вероника теперь знала, что это был тот момент, когда надо просто гореть, не думая о том, что будет завтра, потому что завтра всё равно наступит, хотела она того или нет, и её всё равно ждёт по завершении мусорная яма...

Каждое утро в их номер звонили. Сначала из банка, где Битлера уже просто потеряли, потом из дома, из далёкого и, может быть, единственного счастливого города на свете, Лондона, который просто не мог быть другим, потому что там жил Битлер.

Он что-то придумывал, сочинял, врал в телефонную трубку, доказывая, что необходим здесь, на съёмках, нёс какую-то несусветную чушь, чтобы остаться в Палермо ещё хотя бы на день. И Вероника понимала, что причиной тому была она.

Ей, конечно же, приятно было это осознавать. Но это было не важно, потому что уехал бы он или остался, Битлер поселился в ней навсегда.

Ей было нестерпимо грустно. Какой-то холодок безысходности и неминуемого расставания сквозил всё сильнее в её душе, и она прогоняла прочь тревожные мысли, стремясь подольше сохранить тепло внутри себя или его иллюзию, с каждым днём это становилось делать всё труднее.

Конечно, это была иллюзия! Он знал, кто она! И вряд ли ему было важно, что она чувствует! И даже то, что Вероника стала проституткой не по своей воле, вряд ли могло что-то изменить. Да она и не пыталась ему это объяснить. Все две недели, что Битлер был с ней, они только и делали, что безудержно предавались страсти. И Вероника не могла понять: то ли так изменилась она, то ли он был тем мужчиной, который подходил ей, как ключ к замку. Иногда ей хотелось спросить его, что он о ней думает, но она не решалась.

Настал последний день съёмок. Вероника поняла это по тому, что сворачивали декорации. Она ещё раз снялась в какой-то последней постельной сцене, где изображала предающуюся мастурбации на одинокой постели покинутую красотку. Этот дубль почему-то не нравился итальянскому режиссёру, и он заставлял снимать его снова и снова.

Битлера в этот день, как она привыкла уже, на съёмочной площадке не было, и Вероника поняла, что это конец сладкой сказке. По сердцу полоснуло ножом, она хотела зареветь и едва сдержалась.

После полудня "мама" собрала всех в деревенском двухэтажном домике. От всей обстановки веяло финалом. За обедом она сказала Веронике:

-Ты остаешься в Палермо ещё на неделю. Тебя купили.

К вечеру за Вероникой заехал Битлер. Она не могла поверить: сказка продолжалась.

Оказалось, что он уже успел слетать в Лондон, уладить там свои наболевшие дела и вернуться назад. К ней! К Веронике! И не важно было, как это называлось, "купили" её или сделали что-то ещё. Битлер, её Битлер снова был рядом!

Это было похоже на чудо! Казалось, что кто-то там, где варились в котле людские судьбы, внял её нечаянным мольбам и подарил Веронике ещё неделю в Италии, в Палермо, а самое главное, неделю с Битлером!

Лампочка горела снова, как будто у неё была вторая, запасная, тайная спираль. И, значит, её пока рано было выкручивать из цоколя и выбрасывать на свалку!

Она была просто на седьмом небе, как будто эта неделя не должна была закончиться никогда! Её мечты сбывались!

Вероника вспомнила, как с ней рядом в самолёте в Рим, на какую-то международную конференцию, летел симпатичный молодой человек. Он рассказывал, что не работает нигде, не делает ничего и живёт себе припеваючи. Веронике тогда тоже захотелось так жить, и она поинтересовалась, как такое возможно.

-Очень просто! Я дистрибьютор сетевой кампании! Моя главная задача — создавать пассивный доход. Сначала было немного, но год от года мой доход возрастает, и вот теперь я езжу по конференциям в качестве почётного гостя, выступаю перед начинающими дистрибьюторами.

Оказалось, что едва ли не половина самолёта, который вылетел из Москвы, была заполнена его командой дистрибьюторов, которую он вёз на конференцию.

Вероника и раньше слышала про сетевые кампании, и даже имела нескольких подружек, которые что-то предлагали, суетились, но она никогда не думала, что в них можно достичь такого результата. Когда ей рассказывали об этом подруги, она была уверена, что они просто завлекают её в свою сеть.

Но молодой человек не пытался её завлечь, он просто рассказывал ей о том, как можно своими мыслями изменить собственную жизнь в лучшую или худшую сторону:

-Думай о том, чего ты хочешь добиться, а не о том, от чего ты хочешь избавиться! Закон притяжения — самая большая тайна, которую надо знать. Восприятие происходит через призму сознания.

Вероника слушала его с интересом.

-Помни, — продолжал молодой человек, — что твои мысли материализуются не сразу! Между мыслью и её материализацией существует некоторая пауза, промежуток времени, который отделяет желание от его материализации. Он необходим, чтобы человек точно осознал то, что он желает, потому что исправить материализацию потом практически невозможно...

Вероника вспомнила при этих словах, как она шла по набережной Стрелки и вдруг с какой-то особой страстью загадала... она даже дословно вспомнила, как и что! Это было такое пылкое и мощное желание! Но оно было каким-то неправильным, потому что материализовалось в виде Саида, "Космоса" и "мамы"...

-...очень важны положительные эмоции, — наставлял её молодой человек. — Чем чаще будете испытывать положительные эмоции, тем больше они будут отправляться во вселенную и многократно возвращаться к тебе! Сконцентрируйся на положительных эмоциях! В этом секрет закона притяжения! Это тайна жизни! Твоя жизнь может стать просто феноменальной!

Вероника и верила, и не верила своему случайному попутчику. Всё звучало так красиво, так просто!

Против его слов был весь опыт жизни её, родственников, друзей и знакомых. Если бы всё было так, как говорил он, тогда бы все они были счастливыми людьми. Но большинство из них было несчастно.

Однако большинство людей в самолёте, летящем из хмурой Москвы в солнечный Рим, были дистрибьюторы его структуры. Сам он был красиво и добротно одет, и не выглядел несчастным и придавленным жизнью. И Веронике вдруг захотелось выбраться из своего тесного мирка и идти вместе с этим человеком, строя сама себе то будущее, которое она хотела иметь.

Всё время полёта она слушала только его. Он не звал её в свои сети, не предлагал ей присоединиться к своей структуре, и это подкупало. Он просто рассказывал ей, как сделать её жизнь лучше:

-Первый шаг — попросить, сообщить Вселенной то, что ты хочешь! И Вселенная откликнется на твои мысли. Пиши свои желания в настоящем времени, словно размещаешь заказ, выбираешь себе блюдо из меню Вселенной. Второй шаг — поверить, что заказанное исполнится. Это очень уже важно! Никто не знает, как получится то, что он просит. Просто одни попросят и потом тут же отменят свои заказы, скажут: ничего не получается или это не получится. А другие просто знают, что это сделают. Сомнения приносят ощущения разочарования. Замени сомнения уверенностью в осуществлении задуманного. Третий шаг — принять радость. Как будто ты уже получила то, что просила. Вера должна быть подкреплена соответствующими эмоциями, иначе не хватит сил материализовать желаемое. Не думай: я могу поступить, но не хочется. Вселенная любит действие, не медлить, не сомневаться! Действовать! Следи за тем, к чему тебя тянет! Желание переходит в физическую реальность вместе с тобой и через тебя...

Это было просто удивительно! Вероника слушала рассказчика, перебирая последние события своей жизни, и находила во многом подтверждение его слов. Большинство из событий были следствием её страхов, сомнений, страстных желаний. Рано или поздно они воплощались в её жизни.

-И ты достигаешь, чего хочешь, только потому, что ты этого хочешь. Своими мечтами ты освещаешь только пятьдесят метров тёмной дороги впереди, по которой едем через ночь жизни. Но если не освещать их и не выбирать дороги, то можно очень скоро оказаться в кювете. Ты должна спросить себя, находишься ли в согласии со Вселенной...

Вероника мысленно усмехнулась. Вот она сейчас, конечно же, находилась в согласии со Вселенной, сидя в кресле самолёта, несущего её на съёмки эротического фильма. Она слушала молодого человека о свободе, которую человек мог дать сам себе и мог забрать сам у себя, а на них то и дело поглядывал косо Саид из ряда впереди. Да на ней даже трусиков не было! Интересно, что бы он сейчас стал делать, если бы она взяла его за руку и приложила его ладонь к своему горячему клитору, пульсировавшему под сарафаном.

Вероника помотала головой: "Нет, девочка, ты точно становишься шлюхой! Откуда у тебя эти идиотские мысли!"

Она снова попыталась слушать парня, ничего не подозревающего, что девочка, которой он втирает в мозги свою чушь — молодая проститутка, которую везут сниматься в эротическом фильме, и сидит она рядом с ним в лишь одном пёстром сарафанчике-разлетайке и чёрных чулках в крупную сетку на поясе-поддержке...

-Мы сами устанавливаем правила, — продолжал молодой человек, — во Вселенной правил нет! Начни с материализации простых желаний, которые ты знаешь, что доступны тебе в осуществлении, например, с чашки кофе. Материализация желания занимает столько времени, сколько ты сама себе назначишь на это!..

Но Веронике, в самом деле, теперь захотелось положить его руку себе на клитор. Вот это была бы материализация! Она представила, как это делает! Потом спохватилась, что это очень просто! Ей и не требовалось никакого "заказа" во Вселенную, чтобы взять и сделать это. Надо было только набраться смелости! А вот если материализовать, что он сам положит руку на её злачный бугорок! Это интересно!

-...сначала надо изменить своё мышление, — увлечённо продолжал рассказывать ей сетевик. — Долговая квитанция придёт — потому что ты её ждёшь. Реальность — остаточные последствия прошлых мыслей. Изменись, составь список, за что ты могла быть благодарна. Благодарность — самое главное. За что благодарим, то и получаем. Благодарить надо с душой...

Вероника снова старалась его слушать, она с трудом поборола свои шаловливые мысли, которые то и дело лезли ей в голову. "Действительно, — подумала она, пытаясь отвлечься от них, а что если я сосредоточусь на том, что у меня есть, и буду за это благодарна! Я буду каждое утро и вечер думать, за что я благодарна!"

-... "камень благодарности", — продолжал молодой человек, поглядывая на Веронику. — Установка на благодарность. Ещё одна установка — визуализация. Надо использовать особенность разума, представлять мысленно, то, что ты хочешь...

Вероника тут же представила себя мчащейся в чьей-то компании по огромному морю на скоростном катере. Катер летит через волны, подпрыгивает на них, иногда зарывается. Сзади какие-то скалистые, белые, как сахар, берега, покрытые зелёными кучеряшками растительности...

-Мозг не различает, делаешь ли ты это на самом деле или упражняешься, — словно инструктировал ею попутчик.

И Вероника всё явственнее представляла себя мчащейся по волнам на шикарном, скоростном судне в компании красивого мужчины, которого она любила, одетого в белую тенниску и белые брюки. Мужчина временами, отрывая взгляд от дали, переводил его с высокого капитанского мостика, где он стоял за никелированным штурвальчиком, на неё, загорающую на корме, и влюблёно смотрящую на него. Она не могла разглядеть его лица, но он почему-то казался ей самым-самым знакомым, единственным из всех мужчин на свете...

-Старайся фиксировать только один конечный результат. Задай себе ощущение реального присутствия, почувствуй радость, почувствуй счастье. Без этого визуализация не будет работать. Это будет отдушина, через которую будет проявляться вся мощь Вселенной. Доверься в этом вопросе Вселенной. Это не должно быть обязанностью или рутиной — испытывать радость ощущений...

Ей помнилось, как тогда она загадала, попросила эту Вселенную... Нет, она просто представила, как живёт с этим красивым мужчиной на берегу моря, в доме, из окна которого видна его бесконечная, до горизонта синева, и уже никогда не уедет из Италии, в которую её несёт судьба.

Вероника тогда пожелала: "Я хочу, чтобы в моей жизни появился человек: умный, красивый, богатый и добрый — которому я понравлюсь, и он за меня на жертву! Хочу встретиться с человеком, который вытащит меня отсюда!"

Глава 24.

Вероника поняла: сказка закончилась. Не было даже: "Вот и сказке конец, а кто слушал — молодец!"

Когда она проснулась утром, Битлера рядом, на их огромной кровати, не было.

Зато вместо него напротив сидел Саид. Он качался взад-вперёд на ножках дорогого стула и почему-то, против обыкновения, ждал, пока она проснётся.

Всё это сразу вернуло Веронику из сладкого сна в действительность. И хотя за окном ещё было Палермо, море, солнце, Италия, она понимала, что эта сказка дальше будет жить без неё. Её в следующем сюжете уже не было.

Вероника заметила, что снова стесняется мужчину: это было удивительно, потому что ей самой казалось, что она потеряла стыд навсегда. Но чтобы Саид не заподозрил в ней никаких перемен, и ей снова не пришлось проходить суровую "мамину" школу заново, она, сделав над собой усилие, откинула одеяло, поднялась с кровати и стала прохаживаться по комнате голышом, собирая вещи и стараясь не обращать внимания на присутствие Саида.

Декорации её спектакля с названием "Счастливая поездка в Италию" убирали так быстро, что Вероника даже не успевала окинуть их прощальным взглядом.

После одинокого завтрака в номере, не как прежде, с Битлером, в ресторане на берегу моря, к чему она уже успела привыкнуть за последнюю неделю, её посадили в тот же "Фиат", который привёз их с Викой на съёмки, и машина стремительно и без остановок помчалась в Рим.

Мир, волшебный мир Вероники, который она нарисовала себе за эту неделю, и которому несколько раз пыталась внушить: "Живи вечно, никогда не кончайся!" — рушился теперь с быстротой крушения экспресса её несбыточных надежд.

Пронеслись за окном кварталы Палермо, скрылся из виду величественный Везувий на горизонте, потом море, а вскоре и Италия. И в этот раз даже дядька-шофёр, тот самый похотливый итальяшка, которого дразнила своей киской Вика, уже не улыбался и не оборачивался назад, а грустно и буднично вёл машину, как будто всё, чему должно было быть, свершилось.

И вот она уже летела в самолёте в Москву, покинув сказочную, волшебную страну, где сбылись её сказочные мечты.

"Лампочка летит на помойку! — думала Вероника. — Если всё идёт скверно, то всё идёт скверно!"

Теперь на соседнем кресле вместо общительного и милого молодого человека из сетевой кампании, рассказывавшего ей всю дорогу до Рима, как сделать так, чтобы весь мир изменился по её желанию, сидела какая-то пожилая тётка, говорить с которой у неё никакого желания не было. Не было и ничего другого, за что могла бы зацепиться радость, и её уносило прочь от Вероники, словно пожухлую листву с деревьев осенним ветром.

Совсем другое дело было, когда она летела в Италию! Её развлекал рассказами молодой человек, ладонь которого она всё-таки положила тогда на своё горячее лоно...

Вероника предалась воспоминаниям.

-Выработай привычку пользоваться законом притяжения, — говорил ей он, в то время как Вероника придвинулась к нему, подалась в его сторону. — Надо использовать её постоянно. Не говорить себе: "Эта штука не работает!" Вселенная слышит это, и всё сходит на нет! Вселенная говорит: слушаюсь и повинуюсь!

Вероника взяла его за запястье и завладела его рукой, делая вид, что внимательно продолжает слушать его. В голове её снова возникла озорная мысль, которую она теперь решила осуществить.

Некоторое время она просто держала его за ладонь своими обеими руками, глядя в глаза и изображая из себя, что слова молодого человека проникают до самого её сердца.

-...создай панель образов. Размести на неё предметы своих вожделений! Смотри на неё каждый день! Ощущай, что уже владеешь тем, что там размещено. Вырежи изображения всего того, чего хочешь добиться в жизни! Поверь в силу визуализации! Реши, чего хочешь, поверить, что ты этого заслуживаешь, ощущай, что уже владеешь этим, а потом испытывай благодарность и излучай её во Вселенную.

Вероника принялась поглаживать руку молодого человека. Она удивлялась сама себе, что делает то, на что бы прежде никогда не решилась, и более того, к чему прежде её ничто не подвигло бы!

-...разум человека может добиться всего, что представит! — продолжал сетевик. — Говори себе: "Я буду верить и действовать так, как будто это уже происходит и испытывать благодарность за то, что ты получишь, как будто получаешь это уже!" Сосредоточься на изобилии, на процветании. Ты притягиваешь к себе то, о чём ты думаешь! Надо говорит и верить: "Я могу это сделать!" — и благодарить за то, что будет когда-то, как будто это уже пришло! И помни всегда: не сомневайся в реализации желаний, потому что, как только ты начнёшь сомневаться, вселенная тут же отменит твой заказ: слушаюсь и повинуюсь. Деньги — часть благополучия. Сначала нужно обрести внутренние атрибуты благополучия, а не наоборот. Каждое наше желание материализуется во вселенной. Поэтому важно следит за мыслями. Важно понять себя!..

Вероника поддёрнула как бы невзначай подол своего пёстрого сарафана, и когда он вспорхнул, увлекла прохладную ладонь мальчика и положила её между своих ног, на самую огнедышащую пасть её зверя, жаждущего удовольствия. Она почувствовала, как прохладные пальцы молодого человека легли на её горячий, пульсирующий под ударами сердца клитор, наливший кровью от желания.

Зачем она это делала?! Был ли ей какой-то смысл в этом поступке?! Веронике было всё равно! Ей просто захотелось так поступить! Сделать это и посмотреть, что будет дальше! К тому же она почему-то порядком возбудилась. Быть может, та необычность обстановки: самолёт, предвкушение заграницы, тепла, моря, праздника, другой жизни, радостной и счастливой — сделали своё дело, загнав шкалу её возбуждения до отметки "Будет взрыв!", а может быть, произошло что-то ещё, может быть, в её действиях был какой-то тайный, даже ей неведомый смысл, которого она не могла угадать сама.

Молодой человек опешил. Веронике было приятно наблюдать, как его лицо, такое уверенное ещё минуту назад в том, что он ей тут декларировал, вдруг вытянулось от удивления, и он потерял дар речи.

Вероника горячо вздохнула прямо ему в лицо, обдав его жаром страсти. Она и вправду уже вся горела внутренним огнём вожделения. Молодой человек хотел убрать свои пальцы, но её рука только крепче схватила их при этой попытке и принялась водить их шершавыми подушечками по сочащемуся соком клитору. Ей показалось, что она может даже составить дактилоскопический рисунок этих прохладных пальцев, задевающих каждую клеточку её налившегося кровью и желанием губкообразного бугорка.

Она смотрела ему прямо в глаза своим жарким, пышущим желанием соития взглядом, проникая в самую мужскую его сущность где-то в глубине его существа.

-А ты — озорная девчонка! — заметил мальчик, он и был перед ней мальчик, со своими знаниями об устройстве мира, видевший вряд ли больше одной pussy, из которой весь этот мир происходил.

Вероника была в экстазе. Она чувствовала себя Матерью-Землёй, давшей жизнь всему живому вокруг, в том числе и этому человечку, объяснявшему ей теперь устройство мира, которому она позволила прикоснуться к своему святая святых, не только затем, чтобы обескуражить его, поглумиться над ним и показать ему его настоящее место в мироустройстве, но и потому, что сама была подобна вулкану, готовому сейчас же взорваться сокрушающем всё на своём пути извержением.

Парень как-то затих, глядя ей глаза в глаза. Теперь он просто не знал, что ему делать. Он-то не ожидал такого поворота событий, чувствуя себя королём положения. И вдруг эта девчонка, которой он только что "парил мозги", привязала его одним простым движением, как бычка к стойлу, к своей горячей, пышущей жаром страсти, мокрой от возбуждения щёлке. Как он мог ожидать от неё такого?! Это было нереально!

-Ну, и что мы будем делать?! — поинтересовался он, приходя в себя.

Вероника по-прежнему смотрела ему в глаза. Она проникала в его мысли. Она видела, как мальчик сам загорается похотью, и теперь стремительно соображает, где можно было бы осуществить сношение. Она читала его, как открытую книгу. Теперь все мысли его были о туалете.

Он обернулся назад, посмотрел вперёд по салону, оценивая, в какой туалет ближе и куда меньше очередь. Потом повернулся к ней и даже не сказал ничего: Вероника прочла в его глазах: "Пошли!".

Молодой человек поднялся с кресла и пошёл по проходу вперёд. Вероника поднялась и направилась следом.

Когда она проходила мимо кресла Саида, который уже давно краем глаза наблюдал за их вознёй, тот вытянул в проход салона руку и поймал её за голень ниже колена.

-Сядь на место! — приказал он ей спокойно и тихо. — Хочешь этим же рейсом в Москву вернуться!

Вероника направилась обратно. Жар вожделения в её теле не унимался, но приказ Саида, словно ушат воды на неё вылил.

Он встал и пересел рядом с ней, сказав спокойно и сердито:

-Ты что, по-человечески вести себя не умеешь в общественных местах?! С тебя, оказывается, глаз спускать нельзя! А ещё недотрогой прикидывалась!

Спустя пару минут вернулся тот парень, который сидел рядом с Вероникой.

Увидев Саида, занявшего его кресло, он хотел возмутиться, но тот лишь показал ему на своё пустующее место и добавил:

-Сядь туда!

В голосе Саида было что-то, что не принимало возражений, и молодой человек молча повиновался.

Остальной путь до Рима Вероника, сидела, глядя в иллюминатор на проплывающие за окном ватные поля облаков и проскакивающие между ними зелёные луга, сверкающие ниточки рек, стрелы автострад, замысловатые контуры городов и селений, рассыпанные, словно бисер по земле.

Низ живота сводило словно судорогой, и он нестерпимо болел от напрасного возбуждения, причиняя ей неприятное ощущение, как будто она хотела помочиться и не могла...

Вероника отвлеклась от воспоминаний.

Рядом сидела всё та же пожилая женщина. Она возвращалась в Москву...

Битлер! Её мысль искала в её сердце теперь этот образ. Ведь он ещё вчера был с ней рядом, а теперь вдруг она была одна, хотя приказала своему сознанию не отпускать эту реальность, чтобы она длилась и длилась, чтобы он продлил их жаркое свидание ещё на неделю, потом ещё.

Её вовсе не волновало, потеряет ли он семью, работу из-за неё: Битлер принадлежал в её сознании только ей, и она ни с кем не хотела его делить.

Вероника вдруг с изумлением замерла сама внутри себя, словно оцепенев.

Она вспомнила.

По изумрудным волнам моря, прорезая их, временами, не попадая в такт и тогда зарываясь, мчится, стремительно летит, низко и уверенно рыча своим мощным мотором, белоснежный, ослепительный катер. И это даже не катер, а какая-то маленькая скоростная яхта, с капитанским мостиком наверху.

На мостике стоит Битлер и смотрит вдаль, слегка поворачивая руками никелированный штурвальчик. Временами он переводит взгляд на нос корабля, где полулежит, обратившись к нему, она, Вероника.

Она облокотилась на руки и приподнялась, и лежит так совершенно голая, подставив своё лоснящееся от тёплых брызг, которыми щедро обдаёт её пенящееся под килем быстроходной яхты море тело царствующему в безоблачном бездонном небе Средиземноморья солнцу.

Катер несёт её и Битлера куда-то в открытое море. Позади всё больше удаляясь, остаются скалистые утёсы, берега, белые, как сахар, покрытые зелёными кучеряшками растительности. Чуть дальше видны домики, целые кварталы прилепленных друг к другу домиков, таких крошечных и становящихся всё меньше. Справа от них сизая тень Везувия, грозно очерченная на фоне вечно клубящихся над его вершиной, словно парик, кучевых облаков.

Всё это всё больше исчезает вдали. Битлер везёт её на какой-то остров, где они снова будут предаваться любви. Вероника улыбается ему игриво и, когда он бросает взгляд из дали, в которую мчится их кораблик, на неё, только пошире разводит в стороны ноги, показывая свою прелестную подружку во всей её красе, раскрывшуюся от вожделения и жажды любви, как бутон цветущей и благоухающей розы.

Битлер не в силах вынести этой картины. Он бросает на неё один взгляд, потом другой, третий, а Вероника всё манит и манит его, как бы говоря ему своей позой: "Вот она я! Возьми меня! Съешь!"

Наконец, он больше не может сопротивляться, он глушит двигатель и бросает якорь. Судно колышется на изумрудных волнах, Битлер спускается по лестнице на корму, обходит каюту и приближается к ней, как хищный лев, жаждущей добычи, что так долго его дразнила...

Вероника вспомнила.

Да, ведь она загадывала это тогда, в самолёте, когда летела в Рим. Она заказывала Вселенной быстроходный катер, несущийся по волнам, и себя в кампании красивого мужчины, в которого она влюблена, как мартовская кошка.

Именно тогда, когда сетевик рассказывал ей, как надо управлять визуализацией, как надо доводить до материализации образы желаемого, она так страстно и представила себе эту картину: изумрудное море, скоростная белоснежная яхта, исчезающий вдали скалистый остров, мужчина, в которого она влюблена.

"Всё это сбылось! — вдруг осознала Вероника. — Всё это, в самом деле, сбылось!"

Что-то радостно кольнуло её в груди. Значит, то, о чём говорил ей молодой человек, в самом деле, работает, и надо только как следует сосредоточиться на своих образах...

-...решение твоих проблем находится в тебе, звучали так, как будто бы она слышала их сейчас, слова сетевика. — Влюбись в себя, и весь остальной мир в тебя влюбиться. Любя себя, ты будешь любить и других. Мы позволяем другим людям творить своё счастье. Но у них это плохо получается или не получается вовсе. Источник твоего счастья внутри тебя. Материализуется в твоей жизни то, на что тратиться твоя энергия. Энергия направлена туда, куда обращено внимание. Ты должна испытывать голод, должна чего-то хотеть. Не трать свою энергию на порицание. Цель твоей жизни такая, какую ты сама себе поставишь. Цель — испытывать радость. Источник успеха — внутреннее счастье. Найди то, что находит в твоём сердце отклик. Следуй за ощущением блаженства...

Вероника вдруг что-то поняла, до неё дошло, что осуждением "мамы", её постоянными возвращениями к мыслям о "Космосе" она сама гнала своё будущее в этот капкан. Сколько сил потратила она на боль и ненависть! И от этого они только многократно усугубились в её жизни.

-...думай о том, чего ты хочешь, а не о том, что не хочешь! — звучали в её голове слова, которые она тогда не восприняла. Теперь их смысл стал более понятен ей. — Устраивай не анти военный митинг, а митинг в поддержку мира. Отвлекайся от негативных эмоций. Отгораживаясь от мира негативными мыслями, ты будешь страдать, ты будешь испытывать дискомфорт. И более того, Вселенная множит этот дискомфорт и возвращает в твою жизнь многократно увеличенный.

"Теперь я больше никогда не буду думать о "маме"! Вообще ничего не буду о ней думать, ни хорошего, ни плохого! Никогда!" — решила Вероника.

Она поняла: чтобы избавиться от "мамы", от "Космоса", от Москвы, надо перестать о них думать!

-...последний рубеж — это праздник, — звучали в ней слова сетевика. — Визуализируй праздник, добро, счастье, которого ты жаждешь. Никто и никогда не сможет написать за тебя историю твоей жизни. Мысли правильно!

"Я буду, буду мыслить правильно! Теперь я буду представлять себя на курортах, в шикарных и дорогих гостиницах, в разъездах по всему миру!" — закричала сама в себе Вероника.

Она зажмурилась и всё оставшееся время полёта до Москвы представляла себя в самых экзотических местах по всему миру, какие только она знала и о которых слышала.

"Сказка будет продолжаться!" — твёрдо решила Вероника

Глава 26.

Веронике действительно скучать не пришлось.

Сразу же по приезду в Москву "мама", сообщила ей, что она отбывает с парой новых клиентов в секс-клуб "Платон отступает" где-то в Соединённых Штатах. После этого были сказочные Гавайи, по сравнению с которыми Италия показалась Веронике уже отсталой и нищей деревней. Потом она сопровождала какого-то американского бизнесмена в его поездке в Гонконг. И едва Вероника возвращалась в Москву, как её уже ждал очередной похотливый до молодой симпатичной украинской пиздёнки старикашка. Теперь она ощущала на себе всю мощь "маминого" бизнеса, в котором она, хотя и занимала одно из важных мест, но была всего лишь винтиком в огромном механизме по зарабатыванию денег на человеческой похоти и жажде молодого, сочного, здорового тела юной и ослепительной красоты особы.

Вероника была старательна, выкладывалась на полную катушку. Она помнила договор с "мамой", и теперь только он и стоял у неё перед глазами. Она представляла его каким-то шкаликом, уровень которого постоянно рос, а наверху была заветная цифра — один миллион долларов.

Клиенты ею были весьма довольны, и весть о новой, обворожительной и весьма искусной жрице любви, появившейся в обойме у "мамы", расходилась по миру в буквальном смысле слова с быстротой молнии. Бывало так, что, вернув её "маме", они уже звонили ей и заказывали её на самое ближайшее будущее повторно. Вероника была нарасхват. Случалось так, что Саид вёз её напрямую с одного курорта на другой, где её уже ждали новые роскошные апартаменты и очередной богатый старичок, исходящий слюной при одном только воспоминании об этой хохлушке, без заезда в Россию, в Москву, в "Космос". И это Веронику в её положении устраивало больше всего.

Теперь она понимала, что "мама" не даром тратила на неё бешенные по меркам Вероники деньги, водила её ежедневно по операм и дорогим ресторанам, украшенную в изысканные наряды и осыпанную бриллиантами. Недаром с ней занимались преподаватели, которые натаскивали девочку в английском, немецком, французском, которые давали ей представления об искусстве и живописи, которые учили её правильно одеваться и накладывать make up, и определяли её dress code. Её промоушен удался на славу, и теперь все мировые толстосумы, бывшие "мамиными" клиентами, хотели вкусить её прелести и занимали друг за другом очередь на полгода вперёд. "Мама" не успевала набивать карманы гринами и нарадоваться не могла, что так удачно угадала место в иерархии своей секс-империи для новой симпатичной украинской девочки. Вероника, — не сомневалась она, — поистине была прирождённой суперпроституткой, талант которой был просто зарыт в землю, а она сумела его откопать и раскрыть.

Спустя пару месяцев Вероника уже не могла и вспомнить точно, где, в какой стране, в каком городе, на каком удивительном и экзотическом курорте она была за две недели до последней поездки. Теперь она носилась по миру со скоростью молнии каждый раз с новым клиентом и неизменно с Саидом, который стал словно её тенью в этом нескончаемом мировом турне. Всюду её сопровождало несколько человек, обеспечивающих её подобающий и подходящий к местному климату внешний вид и одежду и макияж. Они были всегда разные. Вероника видела, как они дорожат своим местом, как им не хочется покидать её, носящуюся по мировым курортам и злачным местам суперпроститутку. Вероника чувствовала себя денежным пылесосом, шланг которого "мама" умелым промоушеном умудрилась засунуть в карман не одному миллионеру. Она была теперь секс-машиной высшего уровня, умело и безвозвратно отсасывавшей из карманов толстосумов их деньги и застарелую, начавшую тухнуть сперму из их ушедших было на покой яичек. И то, и другое она делала так восхитительно, что были довольны и "мама", и клиенты. Не была довольна только она.

Сперва это было до того захватывающе и необычно, что она уже и забыла как-то не то чтобы обо всём другом, но даже о Битлере. Но потом Вероника, словно какое-то кино стала наблюдать, как мимо неё проносились десятки тысяч заработанных ею долларов, а в её кармане не оседало ничего. Она всё чаще вспоминала знаменитую присказку: "И я там был, мёд-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало!"

Да, по её соблазнительным усикам, которые ей оставили на больших срамных губах, слева и справа от её злачной щёлки, и каждый раз старательно выравнивали парикмахеры, действительно текло рекой. Но в её карманах не оседало и цента. Все её драгоценные наряды, которые следом за ней возили по миру в чемоданчиках, и несколько килограмм многомиллионных украшений, которые в дипломате, пристёгнутом позолоченными наручниками к запястью под белым, ослепительным костюмом, носил с собой Саид, — это всё принадлежало не ей. И каждый раз, когда ей на шею надевали колье стоимостью в несколько сотен тысяч, а то и миллионов долларов для ужина или другого появления в компании клиента в публичных местах, Вероника ощущала даже какую-то невыносимую тяжесть, преодолеть которую стоило больших усилий. Она словно готовилась к выходу на сцену в ослепительном реквизите, который не принадлежал ей ни на один цент, и его после спектакля также аккуратно должны были снять с неё, забрать, оставив ни с чем.

Вероника всё больше понимала, что она всего лишь декорация, вывеска, яркая лампочка, на которую, распустив слюни, летели "мамины" клиенты-миллионеры, что сама она, как человек, как женщина, никому из них и не нужны была вовсе, что они воспринимали её не больше, чем проститутку, чем ярко накрашенную, изысканно и дорого одетую функцию, сексуальную услугу, часть их эпатажи и программы отдыха или путешествия, которая появилась из ниоткуда и по окончании поездки или отдыха должна была исчезнуть также, в никуда. И, несмотря на всё сказочное и фешенебельное великолепие жизни на этой прекрасной планете, которое теперь, благодаря её новому статусу, стало ей доступно, которого она в любом другом случае, как бы иначе не сложилась её судьба, не попробовала бы и на зуб, Веронику это устраивало всё меньше и меньше. Она понимала, что отравленная этим ядом роскоши, такой, о которой прежде она и представления не имела, даже не подозревала, что такая возможна, уже не сможет жить по-другому, но ещё больнее было осознавать, что всё это чарующее великолепие, вся эта сказка, в которую её с головой окунули, всё это было для неё не навсегда! И она всё чаще задумывалась об этом. Деньги, которые оплачивали за её тело, за её красоту, за её сексуальную неординарность и её умение сдаивать застоявшиеся секреты мужского организма, опустошать яички и семенной мешочек так, что ей бы позавидовал любой уролог, текли прямиком в "мамин" карман, но однажды этот поток должен был начать иссякать, потому что она перестала быть той соблазнительной штучкой, которой была сейчас, красота её стала бы уже не юной, и не такой манящей. К этому времени "мама" уже наверняка надоила бы через неё свой миллион долларов и нашла бы новую фаворную девочку, не уступающую ей красотой и способностями, и Вероника стала бы ей просто не нужна. Она бы её даже не отпустила, а просто вышвырнула на помойку, оставив без гроша в кармане, лишь со сладкими воспоминаниями в голове.

Да и в чём была бы их сладость? В том, она когда-то ходила в чужих бриллиантах и в чужих дорогих нарядах, бывала на фешенебельных курортах и злачных местах мира, вроде Лас-Вегаса и Монте-Карло, где, словно тараканы к тарелке со сладким ядом, слетались миллионы людей, богатых и не очень, одни просто, чтобы провести время, другие с искренней и тщетной надеждой выиграть у этой жизни счастливый билет? Какая ей от этого всего была бы отрада тогда, когда всё прошло?!

Вероника понимала, что на её месте любая другая, она бы "маме" вылизала всё, что та бы ей приказала, лишь бы попасть в ту сказочную жизнь, которая теперь окружала её, и не важно было бы, совсем, совершенно не важно, чтобы произошло дальше, через год, два, пять лет. Но Вероника всё чаще задумывалась именно об этом, и это отравляло ей возможность наслаждаться той сказочной, яркой, красивой, роскошной, недоступной для подавляющего большинства жителей Земли жизнью, в которую она теперь окунулась. Всё чаще она задумывалась над вопросом: "А что потом?!"

Может быть, и не нужно было этого делать? Может быть, действительно, пока вокруг был праздник, надо было, не задумываясь о будущем, наслаждаться этим пиршеством жизни, а потом когда вдруг всё окажется позади просто свести счёты с жизнью? Но Вероника знала, что как раз это у неё и не получится! Она не сможет убить себя! Не потому, что она любит себя, теперь она уже не знала, любит ли она себя, потому что всё больше сама воспринимала своё тело, как вещь, а не как свою драгоценную и единственную Вселенную, которая принадлежала ей прежде, и которую когда-то она любила и обожала неподдельной и искренней любовью больше всего на этом свете! А просто потому, что она знала, что она трусиха, и не сможет этого сделать! И потому, когда "мама" даст ей пинка под зад, а у "мамы", она не сомневалась в этом, момент этот был строго рассчитан и заранее известен, Вероника долго, как использованная, перегоревшая лампочка будет валяться на помойке жизни, пока не исчезнет с лица Земли. И Вероника знала это точно: этого она не хочет! Она сама должна управлять своим будущим и сделать его таким, каким видит его сама, но, к сожалению, ослепительная, блистающая, завладевающая ежесекундно мишура окружающей её роскошной жизни, мешала увидеть, рассмотреть, сконструировать для себя то будущее, которого она действительно хотела. Надо было остановиться, отвлечься, перестать воспринимать окружающую её ежеминутно чужую реальность, в которой она была всего лишь декорацией, собрать в кулак свою волю и начать строить свой мир, который бы принадлежал только ей.

Вероника всё чаще задумывалась об этом, но никак не могла приступить к осуществлению своего плана. Она всё чаще вспоминала того парня, который учил её однажды в самолёте, как управлять своей жизнью, но его наставления всё больше скрывала прозрачная, но ослепительная вуаль происходящего с ней без остановки действа, словно она крутилась на красивой, яркой карусели, весь мир кувыркался вокруг в перелётах и новых впечатлениях, и она не в состоянии была остановиться.

Да она и в самом деле не могла с этой карусели сойти. Чтобы это сделать, ей нужно было заработать "маме" миллион, а до этого было ещё очень далеко. И никто бы ей этого миллиона не подарил.

Однажды настал тот день, когда Вероника в ужасе проснулась среди ночи в пятизвёздочном отеле в Рио-Де-Жанейро, и поняла, что надо что-то делать.

В постели рядом с ней храпел очередной голый старикашка, который и не догадывался, сколько душевных сил ей приходилось затрачивать на то, чтобы доставить ему удовольствие, чтобы заставить его член вспомнить, что при виде обнажённой женщины он должен вставать, расти, делаться упругим столпом любви и транспортом для отправки в наступление десанта из десятков миллионов солдатиков, одному из которых предстояло пройти в дамки, а не продолжать висеть, как дохлый мышонок. Кто бы знал, чего ей стоило как будто бы с настоящей страстью обнимать, привлекать и прижимать к своей мягкой, нежной, шелковистой, упругой коже старое, дряблое, обрюзгшее тело очередного миллионера, думавшего с ней в постели, что он ещё действительно, оказывается о-го-го, мачо, а не кусок дерьма с миллионным счётом в банке, всё в каких-то мерзких пятнах, плешинах и других признаках организма, пикирующего в утиль. Кто бы знал, сколько стоила ей душевного напряжения старательно изображаемая всякий раз, когда клиент обращался к ней, радушная и счастливая улыбка, словно это был её медовый месяц со сказочным принцем, а не отбывание очередного оплаченного номера с очередным ходячим трупом-толстосумом.

Проснувшись, Вероника долго сидела не постели, поджав под себя ноги, думая о происходящем с ней. Ей стало душно, и она вышла на просторный балкон.

Далеко внизу, под гостиницей тянулся мимо, от одного края города до другого берег океана, освещённый фонарями широкий песчаный пляж, где даже в это время люди умудрялись купаться, играть в мяч, лежать на шезлонгах, разговаривая друг с другом. Курортная индустрия работала безостановочно. Откуда-то с центральных улиц доносились звуки карнавального шествия, пёстрая кавалькада которого, казалось, здесь не прекращается здесь никогда. Её старичок спал, и она ощущала себя медсестрой при последних издыханиях больного, оказывающей ему помощь посредством сексуального взбадривания его уже клонящегося к вечному покою тела.

Порыв влажного тропического ветра дунул Веронике в лицо. Она попыталась всмотреться в черноту ночи, впереди, над морем, разбавленную лишь редкими огнями кораблей и красными сигнальными маяками на вершинах окружающих город гор. Ночь была безлунной, и потому едва угадывались в темноте очертания ещё более тёмной загадочной и по-своему красивой Сахарной головы, неправдоподобно торчащей из воды крутыми склонами.

Она снова попыталась сконцентрироваться на том, чему её учил парень в самолёте, вспомнить его наставления.

Было, конечно, здорово, что Вероника за считанные месяцы побывала в местах, даже в одно из которых в своей обычной жизни ей вряд ли когда-либо удалось попасть. Но она вдруг поняла, что этот хоровод, однажды запущенный "мамой", однажды остановится, и сбросит её прямиком на свалку. Но теперь он будет кружить её ещё очень долго, возможно, что даже до тех пор, пока однажды она вот так же не проснётся где-нибудь на Шри-Ланке или Мадагаскаре среди тропической ночи и не поймёт, что это уже не она, не Вероника Бегетова, которой внутри даже теперь она себя всё равно, несмотря ни на что, ещё ощущала себя, а, действительно, какая-то суперпроститутка Лада, которой некуда, незачем, да и не хочется уже сходить с этой карусели, потому что она к ней привыкла, её больше ничего, нигде в этом мире, кроме нескончаемой череды новых и старых клиентов-старикашек, не ждёт, и даже, заработав "маме" тот пресловутый миллион, который обещал ей свободу, она не сможет покинуть этого замкнутого круга, потому что он стал уже частью её натуры и прочно въелся в её душу своим порочным новообразованием, отделить которое от себя без мучительного усилия, больших потерь и невыносимой боли будет невозможно. И даже если это ей удастся, то вряд ли она найдёт уже ту прежнюю Веронику Бегетову и сможет заново обрести утраченный образ. К тому времени Вероника Бегетова умрёт навсегда. И не останется ничего, кроме пустышки Лады, А прошлое будет тащиться за ней, как липкая паутина, притягивая к себе, назад. И побарахтавшись, побултыхавшись в прежнем мире, где ей уже не будет места, без этой странной работы, если её можно назвать работой, без этой кутерьмы, без этого нескончаемого турне с бесконечной сменой несимпатичных и неприятных мужчин, она вернётся обратно к "маме", приползёт к ней и будет умалять, растоптав остатки гордости, взять её обратно.

И, возможно, "мама" снизойдёт и не обидится на неё за то, что она покинула её империю страсти, променяла на обыкновенную, такую неприкаянную и беспросветную, серую и будничную, лишённую праздника и впечатлений жизнь, и возьмёт её обратно. Но, может так случиться, что к этому времени "мама" уже вырастит новую фаворитку, которая займёт её нынешнее место главного диаманта её диадемы, и скажет ей: "Извини, Лада! Ты ушла со своего трона, а свято место пусто не бывает! Я нашла новую красивенькую кобылку, которую будут гулять по курортам миллионеры со всего света, а ты теперь займи местечко где-нибудь поскромнее, переходи на отечественных бизнесменов или, вообще, ступай в номерные девочки! Ты уже не котируешься!"

Вероника увидела всё своё будущее так ясно, как божий день, и поняла, что она не хочет его. Она не знала теперь и сама толком, чего же она хочет, но только не этого.

Надо было искать выход, чтобы выбраться с этой пёстрой, усыпляющей здравый смысл хмельным, пьянящим нектаром, завлекательной карусели раньше, чем она заработает своим телом миллион. Потому что, если она не сделает этого сейчас и сама, то к тому времени этот монстр сожрёт её изнутри, и не оставит ничего от её сущности, которую она в себе любила. Она станет просто пустышкой, зарабатывающей деньги проституцией, продажей своего тела и своих умений в той сфере, о которой большинство почему-то предпочитает молчать, делая вид, что этого вовсе нет. Она станет той, которой ничего больше и не надо, и которая боится, как бы её место не заняла более молодая, красивая и броская путана, — а такое рано или поздно всё равно произойдёт!

"Нужно что-то менять! — решила Вероника. — Пока я сама для себя не стала Ладой, нужно выбираться из этого золотого дерьма! Но как?!"

Она вспомнила Битлера! Вот, кто был ей нужен! Как она забыла про него со всей этой пёстрой кутерьмой! Встретить мужчину своей жизни, и потом снова окунуться в путанство! Но что она могла сделать?!

Да, ей казалось, что у них было что-то похожее на сказочный роман, но так казалось только ей! Ведь Битлер прекрасно знал, кто она и почему ему так страстно отдается! Он её купил! Он и подумать не мог, что она это сделала с таким же удовольствием и просто так, потому что он ей нравился, и потому что она его любила!

Битлер! Битлер! Битлер!

Он не появлялся в её жизни уже так давно, что о нём стоило просто забыть. Но она не могла! Он был записан в каждой молекуле её ДНК, в каждой клеточке её тела, и это знала только она!

И та мишура, которая пёстрым дождём сыпалась на неё в её теперешней жизни, только отвлекла её воспоминания от него, но не смогла их поглотить полностью.

"Битлер! Вернись ко мне! Забери меня отсюда! Я не хочу! Я ничего не хочу! — закричала она беззвучно куда-то в черноту бразильской ночи. — Битлер! Я люблю тебя! Забери меня отсюда, из этой сверкающей, но опостылевшей мне своей бриллиантовой мишурой жизни! Я хочу жить по-другому!"

Она закрыла входную дверь на балкон, чтобы не разбудить своего клиента-старикашку, мирно и сладко, словно ребёнок, дремлющего после опустошения ею семенных канальцев его тела, и снова, что было у нёе силы, заорала:

-Битлер! Забери меня с собой!

На глаза Вероники навернулись слёзы.

И хотя какой-то убаюкивающий голос внутри неё говорил: "Брось, девочка, ты привыкнешь к этому! Смотри, как всё вокруг красиво, замечательно, как нравиться тебе!" — она знала, что должна бороться за себя, пока ещё не было слишком поздно.

Единственное, чего Вероника не знала, так это — как?

Глава 28.

Бесконечное кругосветное турне Вероники продолжалось с некоторых пор даже без заездов в Москву. Она уже сама не помнила, когда там была.

Вероника только что "отгуляла" одного весьма богатого клиента на экзотических Мальдивах, и по плану должна была на следующий день лететь на Мадагаскар, когда вдруг Саид сказал:

-Завтра летим в Москву!

-Как?! — удивилась Вероника.

Она хотя и понимала, что так бесконечно продолжаться не может, — уже прошло полгода, с тех пор, когда она в последний раз садилась на рейс в Россию, — но всё же надеялась, что это продлиться несколько дольше. Насколько? Она об этом не задумывалась! Она вообще ни о чём не задумывалась последние несколько месяцев. Менялись страны, курорты, парикмахеры, визажисты, клиенты. И только одно было неизменно: она и праздник жизни, который её окружал со всех сторон независимо ни от чего.

-Как-как?! Молча! — Саид был немногословен. Ему, видимо, тоже не хотелось прекращать перелёты с одного роскошного курорта на другой и возвращаться в унылую и бесконечно беспросветную Россию.

Вечером Вероника, не спеша и даже как-то нехотя — возвращаться в Россию, в Москву, в "Космос", у неё не было никакого желания — собирала вещи в номере люкс, который сегодня утром покинул её состоятельный клиент, когда вошёл Саид. С ним был визажист.

-Через час жду тебя на ужин в ресторане! — сообщил он и протянул усыпанное бриллиантами колье.

Вероника удивилась: для кого ей было наряжаться? — но через час ждала его в номере убранная и оформленная, как обычно, для выхода с клиентом.

Саид зашёл за ней, проводил её до такси, и через пару минут они уже сидели неподалёку в ресторане сделанном в тропическом стиле.

Стол был шикарно и дорого накрыт.

-Кого ждём? — поинтересовалась Вероника.

-Никого! — ответил Саид. — Я тебя угощаю!

-Ты меня гуляешь? — удивилась Вероника так искренне, озорно и забавно, что в её словах проскочила некая фамильярность и игривость, обезоруживавшая её сурового охранника. Это было откровенное заигрывание.

Саиду категорически было запрещено "мамой" спать с Вероникой, поскольку такая связь, даже однократно допущенная им, вела к его автоматической дисквалификации, как охранника, и его должны были бы тогда заменить на другого. Он мог пользоваться любыми сторонними проститутками, на что ему отпускались средства, но только не вступать в интимные отношения с той, которую должен был охранять.

Веронике показалось, и богато накрытый стол подтверждал это, что сегодня Саид почему-то решил нарушить этот краеугольный камень, столп, основу его работы. Это было удивительно и странно! Вероника слишком хорошо успела изучить Саида, чтобы не заподозрить что-то, какой-то подвох!

Но в голову ей, вскруженную чудным прощальным вечером, игристым красным вином, уже закралась шаловливая мысль, которая навязывала ей такое поведение.

Хотя где-то в самой глубине души она до сих пор была обижена на этого чеченца и даже недолюбливала его, месяцы совместного странствия в его бессменной компании как-то примирили её со своим восприятием этого охранника, и она чем дальше, тем спокойнее и уравновешеннее относилась к этому человеку.

И вот вдруг сегодня, ни с того, ни с сего она решила переспать с Саидом по собственной воле, пожелав этого от души, по-настоящему, потому что нормального мужика, за которым не приходилось бы ухаживать, как сексуально развращённой сестре-сиделке, добивающейся у состарившегося мальчика хотя бы элементарного трёхминутного "стояка", у неё после Битлера, наверное, не разу и не было.

Мысль о том, что сегодня вечером ей предстоит шикарный секс, Веронику вдохновила и подвигла на новую демонстрацию желания. В конце концов, это была не её проблема, а Саида — ей "мама" подобного категоричного запрета не ставила.

Вероника знала, как Саид дорожит своим местом её охранника, поэтому подобный шаг с его стороны настораживал.

-Почему мы возвращаемся? — поинтересовалась Вероника.

Она знала, что "маме" в последний раз стоило больших денег и многих хлопот организовать её выезд из России по поддельному загранпаспорту, поэтому должно было случиться что-то экстраординарное, если Веронике предстояло лишний раз мельтешить перед пограничниками.

Саид не ответил, продолжая неспешно есть и смотреть вокруг, любуясь тропической природой.

Вероника видела, что он чем-то озабочен, скорее даже расстроен, может быть, хочет сказать об этом, но не может.

Наконец, когда уже ужин подходил к концу, охранник разговорился.

-Это из-за меня, — только и сказал он.

Саид то и дело подливал ей красного игристого вина, но сам ни разу не выпил.

-Почему из-за тебя?! — удивилась Вероника.

-Россия ведёт войну на Кавказе, в моём доме, Грозный в руинах, — сказал чеченец, Вероника что-то слышала об этом краем уха, но это было так далеко от её жизни, что не могло её интересовать ни на йоту. — Мы воюем за свободу своей земли! То, что не удалось сделать Гитлеру, произошло теперь. Рано или поздно, это всё равно должно было случиться! Нельзя бесконечно держать народ в узде! Тем более, России! Если мне не изменяет интуиция, то ей осталось недолго существовать, как государству. Скоро на её месте возникнет десяток-другой мелких стран. И мы первые, кто отделится от этого имперского монстра!

Вероника слушала его без особого интереса. В речи Саида сквозили какие-то высокопарные, пропагандистские нотки, а любую пропаганду она просто не переваривала. Тем более что всё это её нисколько не касалось. Если ей, этой стране, надо, пусть воюет, хоть завоюется! Какое ей дело до этой России! Пожалуй, если бы можно было выбирать страну, в которой жить, эта страна не вошла бы даже в первую сотню.

-И ты поедешь на Кавказ?! — поинтересовалась Вероника.

Саид как-то странно пожал плечами.

-Это всё решит человек, который приедет в Москву завтра! — ответил он.

Но Вероника прочла его настоящий ответ в глазах чеченца, которые он отвёл в сторону. Она вдруг заметила, что он не хотел, он просто боялся, что его заберут на войну, и из более менее благополучной Москвы попадёт воевать против русских танков, пушек и вертолётов. Конечно, кататься с девочкой по курортам в белоснежном костюме, расшитом золотом, с пуговицами, аккуратно и строго украшенными драгоценными камнями, рубином и изумрудом, с дипломатом, полным бриллиантов, было куда приятнее, чем бегать по лесам с Калашниковым наперевес или Стингером на плече, грязным, с небритой бородой, изображая из себя ваххабита.

Вероника усмехнулась.

Она вспомнила то, что видела по дороге в Москву: не государство, а руины. И такое было везде, по всей России, до самой Москвы! Не стали же специально, в честь её проезда, наводить вдоль дороги разруху!

"Как эта нищая страна, какое-то пепелище империи, пародия на державу, могла ещё с кем-то воевать?! — удивилась она. — Народ её по уши в дерьме, вот-вот захлебнётся, а генералы всё воюют! Ну, что ж! Видать, порох ещё в одном месте не иссяк!"

Да пропади она, та Россия, пропадом!

Это страна не имела для неё никакого значения! Она не значила для неё ничего! Тем более, после того, что она видела, объездив весь мир! Россия представлялась теперь ей унылой берлогой русского медведя, который засел в Москве и стращал оттуда окрестные земли, до куда хватало его лап, пришибая народ, уже и без того полудохлый, привыкший к его дубине и палке настолько, что по доброму, по совести мог делать только одно — пить дрянную русскую водку. Она видела, ей хватило одного раза, чтобы это увидеть, когда её везли на машине, как живут в ней люди: словно пленники, сами у себя в рабстве, мучаются — не живут. Но вот то, что теперь туда надо было возвращаться, её никак не устраивало.

-Но ведь можно было бы кого-то прислать тебе на замену! — возразила Вероника.

Саид покачал головой.

-"Мама" больше не может тебя никому, кроме меня, доверить, — разоткровенничался он. — И это не только потому, что ты красивая, и вряд ли кто устоит долго, как я, против твоих чар. Что и говорить, знаешь, сколько усилий приходится прикладывать мне, чтобы не засадить тебе своего джигита!

-Ну, я гляжу, сегодня ты решил изменить этому правилу? — кокетливо спросила Вероника. Она знала, что, когда так вела себя, мужчина уже не мог устоять против её сетей: он уже попал.

-А, кроме того, — продолжил Саид, словно не заметив откровенного кокетства, — у тебя амуниции, брилликов и прочего барахла лямов на пять потянет! Кто устоит перед соблазном, чтобы однажды не послать "маму" и не отправиться с тобой в бега...

-Ну, а ты? — поинтересовалась Вероника. — В самом деле, почему ты не соблазнишься этим? Меня под мышку, а "маму" по боку? Денег хватило бы нам на всю оставшуюся жизнь!

Вероника отпила из бокала, сделала маленький глоток красного шипучего вина, игриво глядя на Саида: она уже порядком набралась и могла вот-вот начать нести какую-то чушь. Саид подался вперёд.

-Почему ты решила, что с тобой?! — хитро сощурившись, произнёс он так, словно кинжалом по сердцу полоснул. — Неужели ты думаешь, что у меня не хватило бы мозгов свалить всё на тебя, обналичить бриллики с одного колье, поверь, что даже этого хватило бы, а самому явиться с остальными в чемодане к "маме" и сказать, что ты пустилась в бега.

-А меня куда? — поинтересовалась Вероника, но она уже знала страшный ответ.

Саид сделал красноречивый жест по горлу:

-В расход — куда же ещё?! И поверь мне, что этот вариант знаю не только я! Поэтому "мама" и посылает с тобой меня! Другого такого, как я у неё нет!

Вероника немного оробела, когда её догадка совпала с ответом Саида, но спросила:

-Но почему она так тебе доверяет?!

-Много будешь знать — плохо будешь спать! — ответил Саид. — Ты закончила?!

Видно было, что ему не терпится попасть в номер Вероники. Догадывался он или нет, но она тоже была не против, чтобы её, наконец, хорошенечко продрал здоровый, сердитый, полный силы в чреслах, сдержанный, но уж, если дорвался — держись, Саид.

Однако она тянула время. Может быть, потому что ей вдруг отчётливо показалось, что это последний вечер в её жизни на мировых курортах, где отдыхают миллионеры, и отныне жизнь её снова ныряет в дерьмо на долгое время. И потому Веронике захотелось теперь подольше посидеть под этим тропическим небом, запомнить как следует этот тёплый вечер, чтобы потом, в холодной и серой России вспоминать этот чудный уголок.

-Ты можешь ответить мне на один вопрос? — спросила она у Саида.

-Ну, спрашивай! — согласился тот.

-Сколько заработала на мне "мама", если ты знаешь, конечно?!

Саид ухмыльнулся:

-Зачем тебе?!

-Ну, у нас с "мамой" был уговор, что она отпустит меня, когда заработает на мне миллион долларов. И вот, меня интересует: я уже отработала эту сумму или ещё нет?! — на глаза Вероники навернулась крупная, но скупая слеза. Она снова ощутила себя секс-рабыней, которую выжимали, как лимон, чтобы на её жизни, на её здоровье, на её теле заработать, сколотить баснословное состояние.

Саид молчал, но Вероника не сводила с него теперь своих огромных, ослепительных, испепеляющих, искрящихся слезой глаз, в которых, словно ножи, блестели капли её боли. И он, сильный и безжалостный чеченец, без тени колебания способный перерезать глотку любому, если только ему это станет нужно, не смог устоять против этих едва заметных, скупых, как мужские, но горьких, горшее самого горького, слёз этой молодой, сказочной красоты женщины, быть может, настоящее место которой было рядом с какой-нибудь царственной особой, в тронном зале, но судьба и "мама" определили её в проститутки, пусть и супердорогие, обитающие в покоях и роскоши, подобных королевским, но всё же продажные женщины, которые, как небо от земли, отстояли от благородной крови.

-Я думаю, что да! — тихо произнёс он.

-И она меня отпустит?! — со вспыхнувшей вдруг за этими каплями слёз, дрожащими в её глазах, надеждой, словно взмолилась, спросила Вероника.

-Не знаю, — покачал головой Саид. — Завтра у неё спросишь сама! Ждать осталось недолго!

Вдруг Вероника вспомнила то, отчего её бросило сначала жар.

Она долго не могла понять, отчего ей так муторно сегодня было с утра на душе, так нехорошо, и только теперь она вспомнила, что сегодня была годовщина с той поры, как не стало её мужа.

Вероника налила вина в фужеры себе и Саиду и предложила:

-Давай выпьем, Саид!

-Не-не-не! — замахал тот рукой. — Я не пью, тем более с женщиной. Хочешь — пей, я тебе не мешаю!

-..не чокаясь! — продолжила Вероника, теперь слёзы катились по её лицу уже двумя ручьями, и она не могла их остановить.

Саид насторожился.

-Что такое у тебя? — поинтересовался он участливо.

-У меня, Саид, год, как погиб мой муж! — произнесла Вероника.

Она едва смогла сдержать рыдания, которые вдруг словно прорвались наружу откуда-то из недр её вулкана чувств.

Саид немного поколебался, потом поднял фужер и спросил:

-Кто он у тебя был?

-Он был... бандит он был, Саид! Бандит!

-А-а-а! — протянул горец. — Ну, мир его праху!

Выпив, Вероника почувствовала, что от горя её просто развезло. Она вдруг почувствовала себя такой грязной, никчёмной, продажной потаскухой, что не достойна была никакого прощения, никакой жалости к себе.

-Какая я грязная! — зарыдала Вероника, уже в открытую голося так, что немногочисленные посетители ресторана обернулись к их столику

-Так! Всё! Пошли отсюда! — Саид подхватил её под мышку и повёл из бунгало, делая всем знаки, что всё нормально, девушка перебрала.

Утром Вероника проснулась против обыкновения одетая в огромной постели номера люкс от того, что кто-то зашёл. Она обернулась и увидела Саида.

-Что у нас вчера с тобой было? — спросила Вероника, но охранник уже стал тем прежним, суровым и неприступным Саидом, не тем, которого она видела вчера в ресторане. — Что у нас вчера с тобой было?! — повторила она вопрос, допуская фамильярность, которой Саид терпеть не мог.

-Ничего! — наконец ответил он. — Я пьяных женщин не люблю! Даже очень красивых! Тем более, у тебя вчера была скорбная дата!

-Да брось, ты! — Вероника попыталась поймать вчерашнюю волну в его настроении, но это было бесполезно.

-У нас через два часа самолёт! Приводи себя в порядок! — только и ответил он и скрылся за дверями номера.

Появились парикмахер и визажист, и Вероника поняла, что отсрочки отлёта, на которую она так рассчитывала, чтобы хоть день задержаться в этом тропическом раю, не будет.

Москва их встретила ранней зимой, легким морозом и снегопадом.

Вероника вышла из трапа, ежась и щурясь от крупных снежинок, которые так и норовили запорхнуть ей под ресницы.

Ей даже не верилось, что ещё утром она купалась в тропическом воздухе, в лучах жаркого солнца. "Ну, Мальвина! Сказка кончилась, вот и твой пыльный чуланчик!" — сказала сама себе Вероника.

"Мама" встретила её как-то прохладно. Вероника даже удивилась, поскольку, обычно, после долгой разлуки отпускала в её адрес своеобразные комплименты, которые хотя и коробили, но давали знать, что она к ней дышит неровно. А тут она словно и не заметила её, лишь скользнув по ней стальным взглядом. Она распорядилась гостиничному охраннику, чтобы проводил её в номер.

Веронику снова закрыли снаружи, как будто бы она не стала ещё той секс-королевой, которая принесла "маме" миллион долларов дохода за полгода своей работы! Это было возмутительно! Она ожидала совершенно другой встречи! Да, "мама" должна была её на руках носить! А её заперли в пустом, казённом гостиничном номере, даже не в том, в котором она жила.

Вероника хотела начать тарабанить от возмущения в дверь и требовать аудиенции с "мамой", но потом передумала, решив, что утро вечера мудренее, прошла к окну и уставилась на ночную Москву. В этом городе ничего не изменилось за время её отсутствия! Как будто бы она уже никуда и не уезжала из него!

Дверь отперли, и в номер зашла Вика. Вероника ощутила вдруг, как соскучилась по подруге и устремилась к ней. Вика тоже бросилась ей навстречу.

-Слушай! Мать! — подняла её в воздух, как пушинку, Вика. — Ну, ты даёшь! Ты где была-то?! Где пропадала?! Ничего себе! Скрылась с горизонта, как корабль от причала! Я уж тебя потеряла!

Она обнимала, прижимала к себе Веронику, так, что едва не раздавила, целовала в щёки, в шею, в губы, и была похожа на соскучившуюся дворнягу, которая облизывает в порывах безмерной радости заплутавшую хозяйку.

Когда радость встречи и эмоции немного улеглись, они присели на кровать.

После роскошных отелей, в которых Вероника обитала последнее время, обстановка номера люкс "Космоса" показалась ей по-совковски казённой и даже похожей на камерную.

Она долго рассказывала Вике, в каких странах, на каких диковинных курортах побывала, та слушала, оглядывая её с ног до головы и непрестанно привлекая к себе, а потом заключила:

-Ну, всё, отъездилась ты!

-Почему? — удивилась и испугалась Вероника.

-Так война ж! — пожала плечами Вика. — Всё меняется! Саида, скорее всего, заберут в Чечню! Завтра приедет какой-то их важный военачальник, Шамиль зовут! Бородатый, злой, как чёрт, говорят! Будет чеченскую диаспору собирать здесь, в "Космосе" на совещание! Очень многие поедут воевать. Так что тебя сопровождать в твоём мировом турне будет некому!

-Да мне и не надо, чтобы меня сопровождали! — ответила Вероника.

-Как так? — удивилась Вика. — Мама тебя на вольные хлеба не отпустит!

-Да я вообще больше не собираюсь этим заниматься! — радостно сказала Вероника.

-А что? — удивилась Вика, она-то была в неведении насчёт договора её с "мамой".

-Я отработала лимон зелёных! Теперь я свободна! — улыбнулась Вероника, сама не веря своему счастью. — Домой поеду!

Вика смотрела на неё некоторое время ошарашено, пытаясь осознать смысл её слов.

-Ха! Мать! — засмеялась, наконец, она так, что Веронике стало не по себе. — Ты "маму" плохо знаешь! Размечталась, чтобы тебя отпустили! Как же!

-Но у меня договор с ней был! — Вероника почувствовала тревогу в сердце.

-Да она клала на этот договор, знаешь что?! Тебе сказать!

Всю ночь Вероника не могла уснуть. Она не хотела верить словам Вики. Ведь Саид сказал ей, что она отработала миллион долларов. Теперь "мама" должна была её отпустить. Но что-то подсказывало ей, что ее, в самом деле, никуда не отпустят.

На следующий день охранник, молодой чеченец, повёл Веронику в ресторан на завтрак.

Никто теперь не приходил делать ей причёску и выбирать то, что одеть на выход, и Вероника поняла, что в этом вопросе она теперь предоставлена сама себе.

С собой у неё было немного вещей: лишь то, что она носила в последнее время на солнечных пляжах, где царило вечное лето — открытые платья и блузки, короткие юбочки и сарафанчики. Весь остальной гардероб она при отлёте на курорты оставила за ненадобностью в гостинице, и теперь он куда-то запропастился.

Вероника решила наложить самый скромный макияж и одеть самое длинное и закрытое из того, что у неё с собой было. Однако самой нужной и желанной вещи, о которой она теперь мечтала, — обыкновенных женских трусиков, — ей найти так и не удалось. Сейчас она согласна была одеть даже панталоны, и пусть на неё все смотрели бы, как на дуру: её карьера суперпроститутки, да, вообще, проститутки закончилась — решила Вероника, и она теперь не собиралась ходить так, чтобы на лестницах мужчины, открыв рты, задирали головы и пялились снизу ей под подол. "С меня хватит!" — зло подумала она.

-Слушай, мне с "мамой" надо увидеться, — сказала она охраннику, когда они вышли из номера.

-Ей некогда, — ответил чеченский мальчик, почти подросток.

-Ну, пожалуйста, проводи меня к ней! — стала просить его Вероника.

-Она сейчас на собрании присутствует в концертном зале, с тобой говорить не сможет, — ответил охранник. — Ей сейчас не до тебя!

Он говорил так, как будто был посвящён во все "мамины" дела и знал, до чего и до кого ей сейчас есть дело, а до чего и до кого — нет. Однако Вероника была настойчива и, в конце концов, уговорила мальчика отвести её к ней.

После завтрака они прошли через холл в правое крыло гостиницы, и оказались перед дверью в концертный зал. Вероника осторожно, чтобы не наделать шуму приоткрыла дверь и заглянула внутрь.

На ярко освещённой сцене выступал какой-то бородач, одетый в камуфляжную форму, хорошо подогнанную по его подтянутой фигуре, и высокие армейские берцы. Он прохаживался по сцене, энергично жестикулировал и что-то говорил. Зал, в котором все кресла были заняты мужчинами, был забит до отказа. Все внимали его словам. Стояла гробовая тишина, в которой голос мужчины раздавался, как гул горного потока.

Свет из щели приоткрытой Вероникой двери проник из коридора внутрь огромного полутёмного помещения. Бородач прервал речь и бросил сабельный взгляд на Веронику.

Она опешила. Этот взгляд, ей показалось, проник в неё до самого мозга костей, прочитал всё её нутро и всю её сущность за мгновенье. Он словно застрелил её на месте.

Однако Веронике позарез нужна была "мама", и она вошла внутрь.

Мальчик-охранник зашёл следом и закрыл за собой дверь.

Вероника думала, что инцидент исчерпан, но бородатый чеченец на сцене продолжал молчать и смотреть на неё острым, как лезвие, режущим её, орлиным взглядом.

-Выведите женщину из зала! — наконец вскинул он руку вверх.

Охранник в испуге попятился назад, в вестибюльный коридор и потянул за собой Веронику, схватив её за голую руку.

-Там же одни мужчины! — возмутилась Вероника, обратившись к перепуганному подростку.

-Она там, не в зале, возможно, за кулисами! — ответил он скороговоркой, продолжая тащить её по коридору прочь от концертного зала. — Я же сказал, что ей не до тебя!

Глава 30.

"Мама" сама позвала Веронику после обеда. Тот же мальчик-чеченец отвёл её к ней в сауну.

"Неужели всё по новой?!" — удивилась Вероника, когда заметила, куда её ведут.

Она была не согласна, чтобы всё в её жизни повторялось, словно де жавю.

"Мама", как и прежде, сидела после купания голая, слегка прикрытая полотенцем, в плетёном кресле. Второе пустовало, словно предназначенное для неё.

Охранников теперь было раза в три меньше, и все они, как на подбор, были молодые чеченцы, почти подростки, новенькие. Рядом с "маминым" креслом по-прежнему услужливо стоял официант.

-Лада, присоединяйся! — обратилась она в Веронике, даже не поздоровавшись, показав коротким жестом на пустующее место.

Между столиками, как и прежде, стоял накрытый яствами стол с графином красного вина и тремя фужерами.

Видимо "мама" думала, что Вероника сейчас же скинет свой летний сарафан, в котором единственном была, и тоже нагишом, как прежде, усядется в кресло или станет плавать в бассейне.

Вероника была возмущена. Она не разделась и плюхнулась в кресло как была, в сарафане, с гневом и вызовом глядя на "маму" пышущим от негодования взглядом.

"Мама" перестала есть и посмотрела на Веронику, сделав паузу.

-У нас что, бунт?! — поинтересовалась она спокойно, как пожарник с гидрантом у пацана, балующегося спичками.

-Я отработала миллион! — без предисловий начала Вероника, ей настолько опротивело всё это вокруг, что она не собиралась больше задерживаться в "Космосе", в Москве, ни минуты, и если бы её сейчас отпустили, то согласна была бы в одном летнем сарафане, без нижнего белья, без трусиков и лифчика, пешком, ползком даже, добираться домой, на Украину, в родной город, в свою любимую квартиру, сквозь стужу и пургу, царствовавшие вокруг. — Отпустите меня! Это всё, что я у вас, мадам, прошу!

Она даже согласна была, что "мама" по-прежнему называла её Ладой, лишь бы отпустила теперь, немедленно! Она имела на это полное право!

"Мама" снова принялась за еду. Бросила кивком головы короткий жест на фужеры, и официант метнулся и наполнил два из трёх на треть красным вином из графина.

-Кто тебе сказал? — поинтересовалась "мама" с удивлением.

-Саид! — сжала губы и кулаки от злости Вероника.

-Саида больше нет! Он в Чечню завтра едет! — ответила "мама".

-Но, тем не менее, он мне сказал! — возразила Вероника.

"Мама" посмотрела на неё долгим взглядом своих бледно-голубых рыбьих глаз.

-Девочка! Ты борзеешь! — заметила она. — Вокруг война, а ты мне — отпустите!

Вероника опешила от такой наглости, она на минуту даже потеряла дар речи.

-При чём здесь война?!

-Ну, как при чём?! Форс-мажорные обстоятельства! — "мама" несла какую-то чушь.

-Я к этой войне, равно, как и к этой стране, не имею никакого отношения! — воскликнула Вероника. Она почувствовала, что у неё сейчас будет истерика.

-Зато я имею! — возразила "мама". — Видишь, как у меня контингент поменялся! — обвела она вокруг себя рукой, показывая на мальчиков-охранников в чёрных костюмчиках. — Прямо Гитлерюнгерд какой-то! Работать-то не с кем!

Вероника почувствовала, что она сейчас взорвётся.

-При чём здесь я?! — закричала она, не помня себя, и первый раз сделала то, что хотела сделать уже давно — швырнула фужер с вином так, что он, разбрызгивая веером крупные круглые красные капли вина, полетел кувырком через сауну и шлёпнулся в бассейн где-то у его дальнего края, громко хрустнув.

Мама была спокойна. Она лишь проводила бокал взглядом и посмотрела на официанта, отчего тот тут же пришёл в движение и удалился, видимо за новым фужером.

-Идёт война! — сказала она так, словно не было никакой выходки со стороны Вероники. — Мы все помогаем фронту! У чеченцев нет самолётов, вертолётов и танков, чтобы встретиться с русскими в честном бою! Поэтому мы закупаем им оружие, которое способно противостоять этим железным чудищам: "Стингеры", гранатомёты! Мы несём жертву во имя свободы Чеченской республики!

Вероника уже пожалела, что вспылила. Она хотела извиниться, что не сдержалась и метнула фужер, но "мама" словно не заметила этого, и извиняться было как бы и не за что. Теперь она успокоилась и решила поддержать беседу, слегка обмякнув, поняв, что нахрапом ничего не выйдет.

-Объясните мне, мадам! При чём здесь я?! — она действительно хотела понять теперь, как "мама" пытается привязать её к этой войне. — Я не чеченка и не русская, я, вообще, из другой страны!

-А по миру тебя кто пустил?! — удивилась "мама". — Ты что, сама по себе каталась по международным курортам, куда из новых русских-то поедет далеко не всякий — не по карману! А ты их все объездила за полгода!

-Но я же работала! — возмутилась Вероника. Ей показалось, что "мама" ей завидует. — Я же работала на вас! Ублажала денежные мешки, чтобы не я, а вы получили деньги!

"Мама" проводила взглядом вошедшего официанта, принёсшего новый фужер.

-Выпей со мной! — предложила она, глядя, как официант снова наполняет вином бокалы. — Говоришь, Лада, что работала, — добавила она задумчиво. — А ты знаешь, сколькие мои девочки спят и видят себя на твоём месте?

Вероника ничего не ответила. Она просто не знала, чем крыть.

-Работала она! — возмутилась "мама", поднимая бокал с вином.

Официант протянул Веронике новый, на треть наполненный, фужер, и она приняла его, словно сдалась окончательно. Бунт был подавлен, она опять была во власти "мамы".

-Но вы же обещали! — бросила Вероника ей последний козырь, который был также ненадёжен, как и все прочие её аргументы. — Вы сказали мне: моё слово твёрдое! Заработаешь мне миллион — отпущу!

"Мама" протянула в сторону Вероники фужер, та чокнулась с ней.

-За победу! — произнесла тост "мама", потом сделала паузу, пригубив бокал. — Молодец, подловила! — ухмыльнулась она. — Что ж, я своё слово не забираю! Оно действительно твёрдое!

-Ну, тогда отпустите меня! — взмолилась Вероника.

-Так война же! Форс-мажор! — снова взялась за своё "мама".

Вероника уже молчала, понимая, что её будут крутить и так, и сяк, но свободы ей не видать. Она хотела плакать, но держалась из последних сил.

"Мама" пила вином и смотрела на Веронику, пытаясь прочесть её молчание.

-Хочешь, я скажу, сколько ты мне заработала?! — вдруг спросила она.

-Зачем?! — обречённо спросила Вероника, понимая, что "мама" ищет оправдания своему коварству. — Я уже всё поняла! Ваше слово — ничего не значит!

"Мама", было видно, едва сдержалась от вспышки гнева, и процедила:

-Ты, Лада, меня за слово не трожь! Я в гневе — зверь! Лучше не зли!

Вероника снов замолчала, а "мама", чуть поостыв, продолжила:

-Ты заработала мне всего лишь триста тысяч долларов США!

-Но Саид сказал...

-Мало что сказал Саид, — перебила её "мама". — Он знает вал, но расходы не считает. Да, по валу от твоих эскортных услуг поступило даже больше, чем миллион! Ты уж извини, бухгалтер у меня в другом месте сидит, не в гостинице, разумеется, поэтому я тебе гроссбух предоставить не могу! Но я и без того, навскидку тебе покажу весь расклад!

"Мама" поставила бокал на столик и подалась к Веронике так яростно, словно хотела её ударить, что она невольно отшатнулась.

-Ты что думаешь, Лада?! — едва сдерживая гнев, продолжила "мама". — Парикмахер с тобой ездил, визажист, массажисты тебя обслуживали, модельеры, платья тебе шили — это всё за мой счёт, да?! — она помахала перед лицом испуганной девочки своим толстым указательным пальцем. — Не-ет! Это всё было за твой счёт! Поняла?!

Вероника испуганно молчала, опешив от "маминой" контратаки.

-Саид ездил с тобой, тебя охранял, украшения твои по всему миру таскал с собой в чемоданчике! — продолжила "мама". — Это тоже за мой счёт, думаешь?! Не-ет! — она больно ткнула в грудь Веронике указательным пальцем. — За твой! И потому, за вычетом всех накладных расходов, ты принесла мне дохода триста тысяч зелёных! Вот так вот!

Вероника хотела плакать от бессильной ярости. Атака захлебнулась и провалилась. Она чувствовала, как последняя надежда выкарабкаться из "маминых" когтей покидает её.

"Мама" некоторое время молча наслаждалась своей победой, глядя с упоением, как Вероника исходит вся страданием. Потом продолжила разыгрывать видимо давно заготовленный спектакль.

-Хочешь сделку? — поинтересовалась она у Вероники, которая сидела, убитая "маминым" разводом. — Честную! Делаешь. И я от тебя отстаю! Честно! Слово даю!

Вероника сидела и словно не слушала её. По щекам её текли две струйки горьких слёз. Она бы сделала сейчас всё на свете, лишь бы её отпустили домой.

-Знаешь, — "мама" заходила словно издалека, — честно говоря, я вот тоже думала, что с тобой, Лада, делать! Думала, думала! Ну не вписываешься ты больше в мои рамки! Саид уезжает, тебя и бриллики я доверить кому-то другому не могу! У меня просто больше нет такого человека надёжного, как Саид! Сделать тебя обыкновенной, номерной... мне, честно говоря, жалко потраченных на тебя усилий! Ты всё-таки звезда! Я тебя вырастила в супердевочку! И я просто себя уважать перестану, если тебя, плод своих усилий, скормлю местной шантрапе! Это всё равно, что я сама под них лягу! Да я лучше удавлюсь! И вот, думала, я думала! И придумала! Заключу с тобой сделку! Делаешь это и в расчёте со мной окончательно! Домой едешь!

Вероника сидела всё так же, словно не слыша "маминых" разглагольствований.

-Ты вот сегодня, как судьбу учуяла, заглянула в концертный зал! — продолжила "мама", заметив, что Вероника настораживает ушки. — Тебя сам Шамиль заприметил! Понравилась ты ему очень! Он в женщинах толк знает, поверь мне! У него такие красотки — о-го-го!..

Вероника всё больше настораживалась, слёзы перестали у неё течь, и она теперь сидела, как вкопанная. Сердце всё сильнее колотилось рот страха в её груди.

-В общем, так! — подытожила "мама". — Завтра едешь на Кавказ с Саидом! Побудешь у Шамиля ППЖ полгодика, в обозе поездишь! А потом Саид тебя в Москву привезёт!..

-А что это такое ППЖ?! — не поняла Вероника.

-Походно-полевая жена, — расшифровала "мама", как бы вскользь, продолжая свою основную мысль. — Мне Шамиль за тебя дело делает, на миллион долларов! Возвращаешься с командировки — десять процентов твои! Я тебе наликом отдаю и отпускаю тебя в твои ненаглядные... как их там?.. О! Сумы! Идёт?!

Вероника сползла с плетёного кресла на пол, словно умерла. Подол сарафана поднялся ей на живот, оголив взорам мальчиков-чеченцев невиданные ими прелести. Она была раздавлена. У неё не было больше сил ни на что другое, как только подползти на четвереньках к маме, взобраться к ней на колени и взмолиться:

-Отпустите меня, пожалуйста!

Грушевидная попочка Вероники злачно торчала из-под задравшегося сарафана, смущая своими аппетитными формами, своим выделяющимся между пышных булочек ягодиц коричневым пятнышком эрогенной зоны вокруг маленькой сморщенной дульки ануса, своим расположенным ниже персиком срамных губ, обхватывающих с двух сторон её волшебную розу любви, пытающуюся вырваться наружу из плена этих стражников, обрамлённых узкими, аккуратно постриженными, словно усики у гусара, полосками волос. Казалось, что у мальчиков, не окрепнувших в наблюдениях голого женского тела, сейчас произойдёт самопроизвольная эякуляция...

В эту минуту дверь в сауну широко открылась, и в неё зашёл бородатый мужчина, который выступал на сцене. Он был в длинном махровом халате, в котором, наверное, так и шёл по гостинице.

На мгновение он замер, оценивая увиденную картину.

Обнажённая попа украинской красавицы, которую он случайно заприметил во время своего выступления перед собранием, теперь смотрела своим манящим глазком прямо на него.

Шамиль решительно двинулся вокруг бассейна к креслу "мамы", у которого разыгрывалась какая-то женская драма.

"Мама" заметила вошедшего и теперь смотрела на него, как он приближается к ним, но Вероника по-прежнему страстно умаляла её отпустить, ничего не замечая вокруг.

Вдруг она испугалась. Кто-то решительно и мощно взял её за руку и поднял с колен, как пушинку.

Вероника обернулась и увидела того бородатого дядьку, который выгнал её из зала. Сердце её обмерло от страха.

Шамиль повернул её к себе, легко развёл инстинктивно прижавшиеся в груди руки и одним движением разорвал её сарафан, обнажив ослепительную красоту её тела.

Вероника ничего не могла сказать, она просто не ожидала, что здесь появится ещё кто-то. Чеченец толкнул её в бассейн.

-Давай поплаваем, детка! Хороша! — оценивающе сверкнул он глазами, глядя, как тело Вероники описывает пируэт, погружается в воду, обдавая всех вокруг брызгами

Когда Вероника вынырнула, отплёвываясь от проглоченной воды, бородач скинул свой махровый халат, под которым уже, как торпеда, торчал от возбуждения его жеребец и прыгнул щучкой в воду.

Веронику едва не захлестнуло мощной волной. В следующую секунду она почувствовала, как чьи-то сильные руки охватили крупными ладонями её талию. Рядом из воды показалась улыбающаяся голова Шамиля. Вероника почувствовала, как крупная головка члена яростно, не спросясь, разверзает её вульву.

Вечером в её номер пришла Вика. Вероника лежала на кровати, уставившись в хмурое московское небо. На ней был халат бородача. Вика подсела на кровать.

-Слушай, откуда у тебя ключи от моего номера? — поинтересовалась Вероника.

-Зачем тебе? — удивилась Вика.

Вероника ничего не ответила. В самом деле, какая была разница, откуда и как берутся у Вики ключи от этого дурацкого номера, если завтра она уезжает с Саидом в Волгоград, а оттуда в Махачкалу.

Названия этих городов не говорили Вероники ничего. Она там никогда не бывала, да и не собиралась никогда там бывать. Теперь она просто лежала и смотрела на пролетающие над гостиницей серые тучи, грозящие снегопадом.

-Слышала, что завтра уезжаешь! — сказала Вика.

-Ага! — как-то отрешённо ответила Вероника.

-Я ж говорила тебе, что "мама" тебя не отпустит! — Вика немного подождала ответа, но, не дождавшись диалога, продолжила. — Смотри осторожнее!

-А что? — поинтересовалась Вероника.

-Да у этого Шамиля нрав крутой! Будь начеку!

-Мне "мама" снова пообещала, что отпустит, когда через полгода вернусь! — как-то равнодушно произнесла Вероника, словно и сама не верила уже в эти обещания.

-Может, и отпустит, — кто её знает, ответила Вика. — Она потому и пообещала, потому что знает: шансов вернуться оттуда у тебя практически никаких!

-Это почему?! — насторожилась Вика.

-Я ж говорю: у этого чеченца, Шамиля нрав, как у чёрта, злой, крутой! Он женщин меняет, как перчатки! Смотри, не гневи его!

-Да почему? — удивилась Вероника.

-Он от ревности может запросто глотку перерезать или шею скрутить, как курице! Знаешь, сколько он девок погубил! Поубивал просто!

Вероника вспомнила пылкий норов бородача, проявленный им в сауне, и невольно содрогнулась, представив, что он может с ней сделать.

-Она тебя продала Шамилю! — сказала Вика. — За долг! Шамиль обложил всех данью на помощь Чечне. "Маме" он назначил платить миллион баксами. "Мама" денег пожалела, сказала, что нет, и предложила тебя в качестве расчёта. Вот он в сауну и приходил на товар посмотреть. Так что ты теперь его собственность!

-Как? — удивилась Вероника. — Она же мне сказала, что я в командировку еду, на полгода.

-Да никакая это не командировка, дурочка! Тебя продали в гарем к Шамилю, поняла?! — усмехнулась Вика.

-И что же мне теперь делать? — поинтересовалась Вероника растерянно.

-Не знаю, — пожала плечами Вика. — Беги!

-С кем?! Куда?! — усмехнулась Вероника. — У меня вот этот халат, который он дал, самая тёплая вещь в гардеробе.

-Здесь Битлер! — сообщила ей Вика. — Я поэтому и пришла, чтобы сказать тебе! Может быть, это твой единственный шанс, спастись...

-Битлер!!! — Вероника встрепенулась, подпрыгнула на кровати. Сердце её бешено затрепетало в груди от любви, которая всё это время тлела в глубине души. — Где он?!

-У "мамы"! — сообщила Вика. — Он ведь несколько раз приезжал, пока ты по курортам ездила. Тебя спрашивал. Влюбился, что ли? Хочешь, я его приведу?!

-Приведи, Вика, приведи! — взмолилась Вероника.

Вика встала и пошла к выходу. У порога, собираясь открыть дверь. Она остановилась, словно что-то ещё собираясь сказать.

-Я заходить больше не буду, — сообщила она. — Битлера запущу, а сама пойду. Ему ключ отдам. Поэтому мы с тобой, подруга, наверное, больше не увидимся. В любом случае, вряд ли. Убежишь ты с ним — не убежишь, чувствую, что больше не увидимся! Поэтому, прощевай. дорогая!

-Прощай! — с грустью произнесла Вероника, ей было тяжело осознавать слова своей спасительницы, которые саднили сердце так, что хотелось плакать.

-Ах, да! Чуть не забыла! — Вика вернулась к кровати, на которой лежала Вероник и положила к её изголовью несколько купюр. — Вот те четыре сотни, которые я с тебя содрала! Ты прости, что я такая стерва была, да и есть, наверное!

-Ничего, — тихо произнесла, словно простила Вероника.

-Любила я тебя просто всегда, мать! Как мужик, наверное, любила, ревновала, не могла отпустить! Да и сейчас люблю! Только вот понимаю, что тебе здесь нельзя оставаться! Заездят тебя! Может быть, если вернёшься, "мама" и вправду тебя отпустит! А если нет?! Я её знаю! Поверь, ещё ни одной не видела девки, которая бы рабочая была, чтобы сама ушла. Пока "мама" с неё все соки не выжмет — не отпустит! Да и не отпустит, а пинка под зад даст, когда та уже ни на что не годится! Вот и всё! А ты-то вон какая! Таких ещё поискать! "Мама", знаешь, сколько с тебя денег огребла?! Очуметь! Только вот Саида на войну забирают, поэтому и не может больше тебя эксплуатировать по заграницам! Ты для неё как золотая жила была! Ей ни одна проститутка столько денег не принесла, сколько ты!

-Откуда ты знаешь?! — удивилась Вероника.

-Хвасталась она как-то администраторше, ну, которая с тобой кутерьму всю затеяла, про тебя, — ответила Вероника. — Та-то с тебя несколько тысяч поимела, а эта на тебе миллион долларов подняла! Вот и хвасталась, чтобы ту жаба задавила!

Вероника слушала правду, которая теперь, в последние часы её пребывания в "Космосе" лезла теперь из Вики.

-Да, красиво они тебя, Вероника, развели! Вообще, красиво! У этой администраторши прямо талант жертву выбирать вроде тебя!

-Так, значит! — Вероника приподнялась на локте. — Так значит, я ничего им и не должна была?!..

-Конечно! — согласилась Вика. — А ты сама-то не видела, что это всё лохотрон! Тебя развели, мать, как простушку провинциальную, и из простушки сделали проституткой! Да ещё и обобрали подчистую!

Вероника не знала, что ей делать.

Ярость подступила к самому её горлу комком слёз, ей стало тяжело дышать, слёзы затуманили взор.

-Я убью её! — пообещала Вероника и повторила. — Я убью её!

-Ладно, пойду я, а то Битлер устанет ждать! — Вика потеребила её прическу, наклонилась и нежно поцеловала в губы. Вероника подставила их, подавшись слегка вперёд своей красивой головкой на прелестной длинной шее, чувствуя тепло любви, идущее от женщины в её сердце. По щекам её снова текли слёзы. — Прощевай!

У порога Вика задержалась, но теперь чувствовалось, что она не вернётся.

-Да, мать! И вот ещё что! — она медлила, словно должна была сказать ей что-то очень важное и не могла. — Ребёнка ты потеряла тогда!.. Ну, когда это посвящение было! У тебя выкидыш был! Я тебе не хотела говорить, но сейчас говорю! Должна ты это знать! А кто тебе, кроме меня скажет?! Да, ладно! Хорошо, что сама жива тогда осталась! Мне скажи спасибо!..

Вероника почувствовала, что два горьких потока стали ещё сильнее. Она захлёбывалась своими горькими слезами, уже даже не в силах ничего спрашивать. Да и что было спрашивать?! Она словно воочию увидела всю эту картину!

Ребёнок! Её ребёнок! Её маленькая, самая красивая, самая любимая в мире, единственная бесконечно дорогая ей крошка, которую она должна была выносить и родить!..

Вика исчезла за дверью.

Рот Вероники открылся в немом рыдании. Она вся превратилась в горе.

Глава 32.

Сквозь пелену рыданий, душивших её, Вероника увидела, что кто-то вошёл в номер.

Это был Битлер. Он увидел Веронику, плачущую навзрыд от какого-то бесконечного горя на постели, голую, в накинутом сверху мужском махровом халате, и бросился к ней.

-Вероника!

Она словно расстроенный ребёнок, продолжая исходить слезами, протянула к нему руки. Он обнял её и привлёк к себе.

-Что ты здесь делаешь?! — радостно воскликнула она, прильнув к нему и немного успокоившись. — Я всё время думала о тебе!

-Я приезжал навестить мать и проведать могилу отца! — ответил Битлер.

-Забери меня отсюда, помоги мне! — взмолилась Вероника. — Мне плохо!

-Пойдём! — сказал Битлер. — Я выкупил тебя до завтрашнего вечера!

Он поднял Веронику с кровати.

-Но куда мы пойдём?! — удивилась Вероника. — Посмотри на меня! На улице зима, а у меня нет зимней одежды! Да, вообще, ничего нет, кроме этого дурацкого халата!

Вероника с ненавистью сбросила с себя халат, подаренный Шамилем вместо порванного им сарафана, и осталась стоять на постели в чём мать родила.

-У меня машина внизу! — сказал Битлер. — Я отвезу тебя в загородный дом моего друга. Это всё же лучше, чем торчать здесь!

-Но в чём я поеду? — взмолилась Вероника, страдальчески сложив руки.

-Одевай пока халат! — подал его Битлер. — По дороге заедем в валютный магазин! Приоденем тебя!

Вероника прошла до лифта, а потом внизу, по фойе гостиницы, до стеклянной вертушки дверей, укутавшись в большой махровый халат, затем выскочила на студёный воздух и с крыльца нырнула в новенький БМВ, на который показал Битлер.

-Как я рада, что ты появился! — улыбнулась она, когда они тронулись, затем потянулась к любимому мужчине, сидевшему за рулём, прильнула к его плечу. — Я тебе давно хотела сказать, только всё не находила момента. А потом судьба разлучила нас...

-И что же? — спросил он, трогательно подняв брови, но наблюдая за дорогой.

-Я люблю тебя, Саша! — произнесла Вероника так, как она никогда и никому это не говорила. — Я люблю тебя!

Битлер притормозил машину у шлагбаума на выезде с территории гостиницы и посмотрел на неё как-то очень странно, долго и внимательно.

-Я тоже тебя люблю! — произнёс он, наконец.

-Правда? — удивилась Вероника. — Тогда почему ты не сказал этого раньше?

-А ты, почему не сказала?! — спросил он.

Вероника потупила взор.

-Я думала, что я для тебя ничего не значу! — ответила, наконец, она.

-Но почему ты сказала это теперь?! — удивился Битлер.

-Потому что завтра я уезжаю на Кавказ, в Чечню! — поджала губы Вероника. — Меня продали в рабство чеченскому полевому командиру! Буду его походно-полевой женой!

-Это невозможно! — прокричал Битлер. — Мы же цивилизованные люди!..

-Слушай, увези меня отсюда! — взмолилась Вероника. — Я не хочу на Кавказ, не хочу в какую-то Чечню, не хочу на войну, не хочу быть ничьей женой, чтобы потом, однажды, мне в приступе гнева или ревности снесли кинжалом голову! Увези меня в Англию!

Битлер повернул голову назад, дал задний ход и проехал до подъезда гостиницы.

-Сиди в машине! Я сейчас! — сказал он ей и исчез за четырёхлопастными дверями, но вскоре вернулся, и по его виду было заметно, что всё обстоит не так хорошо.

-Она не хочет тебя отдавать! — беспомощно и обиженно пожал плечами Битлер. — Слушай! Прямо что-то странное! Знаешь, сколько она за тебя запросила?!

-Миллион долларов! — догадалась Вероника. — Но разве у тебя нет таких денег? Заплати ей за меня, чтобы подарить мне свободу! Ты же состоятельный человек!

Битлер пожал плечами:

-Миллиона долларов наличными у меня нет, и никогда не было!

-Ну, а как же этот отдых в Италии?! — удивилась Вероника. — Аренда яхты?! Номер люкс с видом на море?! Завтрак, обед и ужин в ресторане?! А все эти бесчисленные экскурсии?! Ты же потратил на меня за неделю больше ста тысяч долларов!

-Я финансист! — Битлер усмехнулся. — На Западе и в России понятие миллион долларов сильно различается! Я делаю деньги, привлекая чужие активы, инвестирую и реинвестирую, создаю всё новые дерривативы и производные! Я делаю доход, который можно получить с миллиона долларов, используя лишь виртуальный миллион долларов!

-Как это так?! — не поняла его Вероника, чувствуя, что Битлер несёт какую-то чушь.

-Это очень долго объяснять! — Битлер покачал головой. — Для этого я учился многие годы! Но постараюсь рассказать в двух словах! В России понятие миллион долларов — это чемоданчик, набитый наличными! Так думают здесь все! Это пещерная страна и пещерный подход к деньгам! Здесь все, даже теперешние русские капиталисты, в прошлом те же коммунисты и комсомольцы, унаследовали понятие денег из допотопного, морально устаревшего, пещерно-утопического учения Маркса! На Западе миллион долларов — некая виртуальная сумма! Это не кэш, понимаешь?! Я использую деньги, которые не могу пощупать руками, и эти деньги даже принадлежат не мне! Я не могу превратить миллион долларов, с которым работаю, в наличные! Это даже не мои деньги! Всё, что мне принадлежит, это проценты с этого миллиона, навар по вашему, которые я сумею заработать, за вычетом самой стоимости денег, понимаешь?! Грубо говоря, я беру чьи-то деньги временно за одни проценты, а продаю эти же деньги, временно, за большие проценты, а разницу кладу себе в карман! Но это очень примитивное объяснение!

Битлер посмотрел на расстроенное лицо Вероники, которая не могла его понять.

-Я платил за яхту, за гостиницу, за ресторан! — постарался он объяснить доходчивее. — Да, я потратил больше ста тысяч долларов! Но! Это были не наличные деньги! Это было лишь моё обещание, понимаешь! Если бы я платил наличными, то остался бы без штанов!

По Веронике было видно только то, что её надежды на Битлера рушились на глазах.

-Ну, а как ты вносил за меня залог в миллион долларов, когда меня оставили с тобой без охраны, без Саида, в Палермо?! — поинтересовалась она уже как-то вяло и обречённо.

-Наличными! — признался финансист. — Так же, как внёс залог и сейчас, сегодня!

-Ну! Так вот! Как?! Ты же их откуда-то берёшь?! — ничего не могла понять Вероника. — Почему тогда ты не можешь на них купить мне свободу от этого рабства?!

-Это деньги, которых у меня нет! — Битлер выискивал понятия попроще, чтобы донести до Вероники сущность своего богатства, больше со стороны похожего, в сущности, на мыльный пузырь. — Я их беру у банка во временное распоряжение!.. Даже не так!!! Это операционный кредит банка, который мне подконтролен, но которым я не владею! Понимаешь, банки дают друг другу краткосрочные кредиты для покрытия дефицита платёжного баланса, восполнения ликвидности... ты уж извини, за эти термины! Я и без того стараюсь объяснять, как можно проще. Ну, так вот, есть кредит овернайт, есть кроссдэй. Я сижу на денежном потоке банка, то есть мимо меня течёт река денег. Там текут миллиарды долларов! Поэтому то, что я отщипываю на время, на несколько дней, небольшую сумму, скажем, в миллион долларов, никому не заметно...

-Ну, так отщипни и заплати за меня! — брови Вероники наивно взлетели вверх.

-Но это незаметно, когда я вывожу деньги из потока на день, максимум на три! И то, я лавирую между кредитными линиями. Ты же видела, как в Палермо я несколько раз в день садился за ноутбук и что-то делал! Это я закрывал овернайт и тут же брал кроссдэй. Эти кредиты довольно дороги, поэтому максимальная длительность, которую я могу себе позволить — это три дня. Потом я возвращаю сумму в денежный поток, потому что заплатить проценты за пользование ею со своего жалования могу только за такой срок кредита, и незаметно вношу процент за пользование кредитом. Если я не восполню процент банку, у него возникнет недостаток ликвидности, то есть у банка пропадут деньги, не пойдёт баланс! Начнутся разбирательства, и, в конце концов, выйдут на меня! Я потеряю работу. Понимаешь?! А если финансист теряет работу потому, что был пойман на подобных махинациях, то уже больше никогда её не найдёт! Конечно, я бы мог заплатить твоей хозяйке векселем банка с высокой ликвидностью, который, в случае чего, она спокойно могла бы превратить в наличные. При этом я бы так не рисковал и проценты не платил. Но она векселя не признаёт, требует только наличку. Вот мне и приходится идти на махинации, чтобы побыть с тобой и избавить тебя от ига её рабства хотя бы на это короткое время! Я же ведь вижу, что с тобой делают!

-Спасибо тебе! — Вероника вдруг подалась к Битлеру и с понятной только ей благодарностью прильнула к нему, растерянному и такому же беспомощному перед "мамой", как и она. Теперь это был уже не тот исполинский финансовый воротила, каким он казался ей раньше, а почти обыкновенный человек, который просто умел превращать свои финансовые знания и навыки в деньги и этим жил. — Я сейчас даже больше тебя люблю, чем прежде, когда я думала, что у тебя все карманы набиты долларами...

-Но что же теперь делать? Я не хочу, чтобы тебя увозили в Чечню! — сказал он.

-Сколько ты можешь отдать за меня наличным прямо сейчас?! — спросила она.

-Ну, тысяч пятьдесят! Поверь, что это всё, что у меня есть! — ответил он.

-Я сама поговорю с ней! — Вероника дёрнула ручку дверцы машины и обернулась к нему. — В конце концов, это наглость! Я должна была ей всего пятьдесят тысяч!

-Вероника! — окликнул её Битлер, но она уже бежала через метель к подъезду "Космоса" в одном махровом халате на голое тело. Ветер раздувал его полы, и прохожие с изумлением смотрели на её обнажающуюся при каждом порыве до самой талии фигуру. Он вышел из машины и бросился за ней следом, но догнал её только у лифта.

-Где она? — спросила Вероника, поправляя распахнувшийся халат, обнаживший её фигуру, и дрожа больше от нервного возбуждения, чем от холода.

-В кабинете! — ответил Битлер, нажав кнопку вызова лифта.

Вероника знала этот кабинет! Там она впервые увидела "мамочку". Стремительно преодолев несколько переходов, она ворвалась в него, словно готова была дать той решительный бой или, хотя бы, набить, как следует, наглую рожу мерзкой женщине.

"Мама" сидела в компании администраторши, они что-то курили, и обе весьма удивились появлению Вероники в одном халате нараспашку в сопровождении Битлера.

-Я вам должна была пятьдесят тысяч долларов! — сказала Вероника с порога, распахнув дверь. — Почему за моё освобождение вы требуете с Битлера миллион?!

-А что ты думаешь, Лада?! — с невозмутимой наглостью ответила ей "мама", словно давно ждала этого вопроса. — Деньги стоят денег! На твой долг капают проценты!

-Какие проценты?! — возмутилась Вероника. — И перестаньте, в конце концов, называть меня Ладой! Меня зовут Вероника, понятно?!

-Ах, вон как мы заговорили! — угрожающе повысила тон "мама". — Надо же! В присутствии кавалера осмелела?! Так он здесь, в России, — никто, и звать его — никак, поняла?! Я его здесь, в Москве, самого сцапать могу, будет шалить! И он это знает!

-Я отработала вам миллион долларов! — продолжала Вероника, не обращая внимания на её слова. — Миллион!!! Вы мне ни копейки не заплатили! Всё забрали! Даже шмотки! А я вам должна была всего лишь пятьдесят тысяч долларов! Вам ни одна ваша проститутка столько денег не принесла, сколько я! Я работала честно, по нашему уговору! По моим подсчётам, я уже отдала вам свой долг, какой бы они ни был!

-Мало ли, что ты там считаешь! Отдала долг! — возмутилась "мама" так откровенно, что невольно, слушая её можно было подумать, что Вероника действительно ей должна. — Твой долг ещё и вырос! Я тебе уже объясняла, сколько денег я на тебя потратила! Что? Будешь жаловаться?! Кому?! — она засмеялась, откинулась назад. — Битлеру?! В ООН?! "Мама" и администраторша развеселились, и Вероника поняла: они под кайфом. В кабинете стоял специфический запах анаши. Доказывать что-либо ей было бесполезно.

-Сколько? — спросила Вероника, вдруг обречённо сникнув, поняв, что каким-то загадочным, непостижимым образом целиком оказалась во власти этой женщины, которая теперь могла назначить за её свободу любую сумму, какую хотела, с потолка.

-Миллион! — став серьёзной и злой, ответила "мама".

-Это беспредел! — не выдержала Вероника. — Я же так никогда не рассчитаюсь! Почему всё время миллион?! До курортов был миллион, и теперь, когда я уже принесла вам миллион на блюдечке, опять — миллион! Я что, ваша собственность?!

-Да! — покивала головой, дурашливо сложив трубочкой губы, "мама".

Разговор был окончен полным разгромом. Вероника вышла из кабинета.

-Когда ты уезжаешь?! — поинтересовалась она у Битлера.

-Завтра! С Шереметьево! — ответил он.

-Значит, мы видимся в последний раз?! — на глазах у Вероники навернулись слёзы.

-Ну, почему же! — ответил он. — У нас ещё есть время до завтрашнего вечера!

-Нет! — покачала головой Вероника и направилась в свой номер, потом обернулась к озадаченно стоявшему посреди гостиничного коридора Битлеру. — Иди, забери у неё свой миллион! Если будет спрашивать, скажи, что я не хочу с тобой спать!

Она пошла прочь, потом остановилась, снова повернулась к нему и произнесла:

-Хочешь, останься со мною здесь, в моём номере! Я тебя хочу!

Всю ночь Вероника предавалась отчаянному сексу, словно хотела съесть Битлера целиком, полностью превратить его тело в семя и поглотить всё без остатка.

Теперь она знала от Вики, почему не беременела, хотя ничем не предохранялась вопреки требованиям "мамы". У неё всё это время наблюдалось какое-то спонтанное желание "залететь"! Хоть от кого! Ей было всё равно! Но ничего не выходило, и теперь, когда Вика рассказала ей про выкидыш, она знала, что уже вряд ли сможет это сделать.

Если бы она могла, она бы забеременела сейчас от Битлера просто потому, что, в самом деле, его любила, и хотела произвести на свет от него ребёнка, мальчика. В тайной надежде на чудо Вероника всю ночь страстно, самоотверженно совокуплялась с ним.

Под утро Битлер устал от любовной страсти и её умелой игры и затих рядом с ней.

-Если я убегу, ты возьмёшь меня с собой, в Лондон?! — поинтересовалась Вероника.

-У тебя ведь даже паспорта нет! — грустно заметил он. — Не то, что заграничного!

-Всё равно! — продолжила она. — Я убегу! Спрячешь меня в чемодан! Купи большой чемодан! Я туда залезу, и ты сдашь меня в багаж! В Англию прилечу в чемодане!

-Ты представляешь себе, что это такое? — удивился Битлер. — Там холодно, в багажном отделении! Это же не пассажирский салон! Ты можешь просто замёрзнуть при перелёте! Тебя могут обнаружить! К тому же, багаж кидают, как попало, на тебя могут навалить тонну чужих вещей и просто раздавить!

-Всё равно! — заключила Вероника. — Лучше пусть раздавит, чем терпеть такое!

-Ну, хорошо! — согласился вдруг Битлер. — Рейс на Лондон, из Шереметьево, завтра, в двадцать два ноль. Я куплю чемодан побольше, пластиковый, чтобы тебя не раздавило, и что-нибудь из тёплой одежды. Здесь не до красоты, думаю, телогрейка, ватные штаны и толстые шерстяные носки подойдут. Буду ждать тебя в здании Аэропорта, в вестибюле, там, куда приходит аэроэкспресс с Савёловского вокзала.

-Хорошо! — ответила Вероника, уже вынашивая план побега. — Я доберусь до Шереметьево сама! А ты с утра забери деньги и уезжай, как будто совсем, понял?!

-Только... Если ты не приедешь, Вероника, — сказал Битлер, — то я улечу... Без тебя...

-Хорошо! — решительно произнесла она. — Я буду! Жди!..

Рано утром, пока не ушёл Битлер, она позвонила Гарику с телефона из номера: пока в номере у неё был клиент, для его удобства связь не отключали.

-Гарик! — сказала Вероника, услышав сонный голос армяна. — Жду тебя на обед!

-Слушай, милая! Дорого в "Космосе" обедать! Понимаешь! У меня столько нету!

-Я тебе отдам твои четыреста долларов! — произнесла Вероника. — Будь в четыре!

-Точно?! — у Гарика даже голос переменился, он враз проснулся. — Ну, жди, милая!

Вероника выбрала из оставшихся тряпок платье поприличнее и в сопровождении молоденького мальчика-чеченца спустилась в гостиничный ресторан на обед.

-Долго не кушай! — предупредил её охранник. — В шесть за тобой Саид заедет!

Вероника окинула взглядом помещение и нашла столик, за которым уже сидел Гарик, ожидая не столько её, сколько обещанные деньги. Он сидел с чашечкой кофе. Вероника направилась к нему и подсела, сделав вид, что не знает таксиста:

-Здрасте! Можно к вам приземлиться?!

Гарик глянул на Веронику, потом на молоденького охранника и принял её игру:

-Да, пожалуйста, милая! Для такой красивой девушки у меня всегда свободно!

Подошёл официант, Вероника сделала заказ, и стала ждать, когда его принесут. Охранник стоял рядом с ней, и она теперь лихорадочно думала, как от него избавиться.

-Слушай, мальчик! — обратилась к нему Вероника. — Давай, я тебе что-нибудь закажу!

-Нет! Нет! Спасибо! — замахал руками чеченец. — Я на службе!

-Да, ладно тебе! — возмутилась Вероника. — Думаешь, мне приятно есть, когда ты вот так, как надзиратель надо мной стоишь! Даже в тюрьме так не едят!

Слова её возымели действие, и через десять минут охранник уплетал за соседним столиком заказанный Вероникой ему лагман. Теперь она могла говорить.

-Где деньги, милая? — спросил Гарик первым.

-Отдам в Шереметьево! — процедила Вероника, низко наклонившись над тарелкой.

Гарик понял, что она хочет удрать, но, видно, решил ей помочь за эти деньги.

-Половину сейчас! — произнёс он, поглядывая на увлёкшегося едой охранника.

Вероника передвинула ему по столу две сотенных купюры, хотя она понимала, что Гарик может кинуть, но надо было рисковать: торговаться времени не было.

-И за обед сегодня платишь ты! — сказал таксист, взял со стола доллары и встал, готовясь уйти. — Жду тебя пятнадцать минут под пандусом, потом уезжаю!

Когда Гарик скрылся из вида, Вероника ещё несколько минут лениво поковырялась в тарелке, потом встала и пошла.

-Куда? — поинтересовался охранник, оторвавшись от еды.

-В дамскую комнату! — смутила его Вероника, и повернулась к официанту, сказав. — Мальчику ещё лагмана, пожалуйста, какой-нибудь десерт и попить! На мой счёт!

Улучшив момент, когда охранник на неё не смотрит, Вероника выскочила из ресторана, неторопливо прошла по фойе мимо администраторши, которая оформляла группу клиентов, так же не спеша, вошла в вертушку, за которой стоял на улице портье.

Вероника представляла себе, что её никто не видит, и потому надо делать всё спокойно, потому что если начать мельтешить, то все сразу обратят на тебя внимание и поймут, что это побег.

На улице стоял большой туристический автобус, и из него выходили туристы. Гарика с его машиной не было. У Вероники от обиды навернулись слёзы, и она, поняв, что он её обманул, повернула обратно ко входу: стоять в одном платье было холодно.

-Эй, милая! — окрикнул её голос Гарика, выглядывавшего из-за автобуса.

Она тут же повернула обратно на голос, обошла, не спеша, автобус и тут же бросилась стремглав в машину, вся дрожа от переохлаждения.

-Я специально за автобус встал, чтобы меня не заметили! — пояснил Гарик. — В Шереметьево, значит?!

-В Шереметьево! — подтвердила Вероника. — Жми на всю катушку! Скорей!

-Э-э! Здесь рядом! — успокоил её таксист. — Пробки нет, через полчаса там будем!

В Шереметьево-1 Вероника отдала у подъезда Гарику оставшиеся двести долларов.

-Никому не говори! — предупредила она его.

-Да я что, больной?! — пожал плечами Гарик, убирая в карман деньги. — Бежишь, что ли милая?! — поинтересовался он после.

-Слушай, Гарик! А я ведь тебя в Сумах убить хотела! — сказала ему Вероника.

Гарик осёкся и так и остался сидеть, ошарашенный признанием.

Вероника выпорхнула из машины в своём летнем платьишке, вбежала в подъезд аэровокзала, промчалась на верхний этаж, в конце длинного зала которого был вход на станцию Аэроэкспресса.

Битлера она узнала издалека по огромному чемодану, который был при нём. Он бросился к ней радостно, как мальчишка.

-Саша! Времени нет, давай паковаться! — отстранила его сердито Вероника.

Они прошли на перроны аэроэкспресса, сели в поезд, который вскоре отправился в Москву.

В вагоне было пусто. Под потолком в центре салона работал телевизор.

Они разместились на креслах, Битлер раскрыл огромный чемодан, откуда достал телогрейку, нательное бельё, ватные штаны, шерстяные носки, валенки и шапку-ушанку.

-Одевайся! — сказал он Веронике. — Через час будем на Савёловском вокзале.

Вероника скинула с себя платьице, натянула полушерстяное бельё, затем штаны с фуфайкой, валенки и шапку. В этом наряде она была похожа на какого-то глупого, но очень красивого мальчика-подростка, с тонкими, юношескими, почти девичьими ещё чертами безусого лица.

Одевшись, Вероника стала со злостью топтать своё платье, потом порвала его в клочья. После этого она уселась и стала смотреть на проплывающие мимо огни мегаполиса.

-Скоро приедем! — глянул на часы Битлер. — Надо лезть в чемодан!

Вероника повернулась к нему от окна. В её глазах было что-то непонятное, не то тревога, не то испуг: план побега в Англию с чемоданом был действительно изуверским.

-Тебе страшно?! — спросил Битлер.

Вероника немного помолчала, как будто собираясь с духом, потом сказала:

-Саша! Страшнее той жизни, от которой я бегу нет для меня ничего!

Затем она встала и приказала ему, бросив взгляд на чемодан:

-Открывай!

Битлер раскрыл чемодан в центре вагона, где не было кресел. Вероника вступила в него, присела и улеглась, сворачиваясь калачиком. Битлер помогал возлюбленной втиснуться в ограниченные рамки пластикового ящика.

Когда поезд плавно остановился у глухого перрона Савёловского вокзала, из него среди немногих прилетевших в Москву пассажиров вышел Битлер. Он с трудом переместил огромный и тяжёлый чемодан на платформу и покатил его на колёсиках к зданию, следом за ушедшими вперёд попутчиками.

-Вы знаете, сколько за перевес заплатите? — удивилась принимавшая на весах багаж девушка. — И вам таможню пройти надо!

-Что в чемодане?! — поинтересовалась подошедшая таможенница.

-Очень ценный груз! — ответил Битлер.

-Что именно?! — не унималась женщина.

-Документы! — Битлер предъявил дипломатический паспорт. — Досмотру не подлежат!

-Не подлежат — не подлежат! — расстроилась таможенница. — А чего так много-то?!

Битлер пожал плечами:

-Дипломатическая почта! — и обратился к взвешивавшей чемодан девушке. — Сколько я должен!

Вскоре чемодан, взвешенный и оплаченный, уезжал по транспортёру в сторону окна, завешенного резиновыми ленточками, и Битлер крикнул ему вдогонку:

-Вы поосторожнее там с почтой! Очень нежная документация!

Через час он снова был в Шереметьево и ждал приглашения на регистрацию на рейс в Лондон.

-Как там сейчас Вероника? — подумал Битлер, потягивая кофе в аэропортовском кафе.

Эпилог.

Вероника сидела в шумном купе плацкартного вагона и вспоминала.

Всё прошло! Всё действительно прошло! Как сон.

Был ли он хорошим или плохим?

Нет, он не был ни хорошим, ни плохим этот сон.

Он был её жизнью, в которой было всё, и самое плохое, и самое хорошее.

Но теперь всё было позади. За окном, на перроне Киевского вокзала стоял Гладышев и влюблёно смотрел на неё, его едва было видно в декабрьской темноте.

Вероника встряхнула головой. Нет, надо прекратить этот сон. Надо отвязаться от его образов, в том числе и от Гладышева...

Хотя его в этом сне не было. Она выгнала его в начале сна, и он появился в конце, словно какой-то всемогущий бог, вытащив её из этого кошмара.

Бегетов. Яковлев. Гладышев. Охромов. Битлер...

Она перебирала в уме мужчин, которые были для неё чем-то значимы. Каждый оставил свой след в её жизни, и в жизни каждого из них она оставила свой след.

Хорошо ли это было или плохо? Она не знала ответа на этот вопрос. Но теперь поезд вёз её домой, и она хотела выбросить из памяти их всех, чтобы освободить место для совершенно новой жизни.

Какой она будет, эта её новая жизнь?

Вероника не знала, но теперь она не сомневалась, что всё будет хорошо.

"Наверное, так в жизни не только у меня: шаг вперёд — два шага назад, потом наоборот, два шага вперёд — шаг назад. Жизнь прошла, а ты вроде бы никуда и не переместился! — думала Вероника, глядя на Гладышева за окном вагона. — Но нет, у меня так больше быть не должно! Я должна поставить себе цель и следовать ей! И не важно, хорошая она будет или плохая! Надо идти к этой цели, поскольку метаться от одного к другому — пожалуй, худшее зло, какое только можно придумать! Я должна поставить себе цель и следовать к ней, во что бы то ни стало!"

Но выбрать теперь какую-то цель, после всех тех событий, что с ней произошли, было так трудно, что она просто боялась сделать это неправильно! Ведь материализация желания — это хорошо только тогда, когда она происходит правильно и вовремя, уж она-то в этом уже убедилась.

Вся её жизнь была материализацией её внезапных и неосознанных, но мощных и страстных порывов.

Иногда ей казалось, что она не могла себе пожелать того, что с ней произошло. Но всё-таки где-то она не уследила за своими мыслями. Ведь их энергетика подобна энергии взрыва, мощнейшего взрыва сверхновой. И управлять потоком мыслей так же опасно, как мчаться на скорости в триста километров в час по городским улицам: в случае ошибки, шанса на её исправление практически нет, но это заметно только тогда, когда результат прошлого манёвра уже перед глазами: надо иметь опыт...

Гладышев помахал ей рукой. Вероника ответила ему.

Почему она так поступала с ним. Ведь именно он спас её от всех её проблем. Год назад это пытался делать Битлер. Однако спасти её действительно удалось только Гладышеву.

"Странно, — думала Вероника, глядя на этого невзрачного парня, — трудно поверить, что этот человек может кого-то спасти!"

Она вспомнила, как пришла тогда в сознание. Рядом был Гладышев.

-Дима! Ты откуда?! — удивлялась Вероника.

-Я за тобой! — произнёс Гладышев. — Ты свободна, я отдал твой долг этим уродинам!

-Но откуда у тебя деньги! Они просили так много! — не могла понять Вероника.

-Ты им больше ничего не должна! — отвечает Гладышев. — Успокойся! Я отвезу тебя домой!

-Дима, неужели ты отдал за меня такие деньги?! Откуда ты их взял?! Это же целое состояние! — Вероника не могла поверить в его слова.

-Да, ерунда?! — махнул рукой Гладышев.

-Ерунда?! — удивилась Вероника. — Я не знаю никого, у кого нашлись бы такие деньги!

-Вероника! Успокойся! Самое главное, что ты свободна! — ответил ей Гладышев.

-Свободна?! — она поднялась с постели. — И я тебе ничего не должна?

-Нет! — покачал он головой.

-Почему?! — удивилась Вероника.

-Наверное, потому, что я люблю тебя, Вероника! Ты свободна! Я отвезу тебя домой!..

Они спустились из гостиницы вниз. И никто не останавливал её при этом, никто не обращал на неё внимания, никто не сопровождал и не окрикивал.

Некоторое время они шли молча, как-то бесцельно, неизвестно куда и зачем. Вероника шла впереди, Гладышев, как и прежде, следовал за ней.

"Другой бы сейчас схватил меня за руку! — думала про себя Вероника. — Остановил бы, по крайней мере! Сказал: "Стой! Стерва! Ты куда чипполинишь!".

Её злило, что Гладышев, сделав то, что не смог никто другой, вёл с ней себя так, словно он этого и не сделал, словно он был здесь не при чём. Да нет, её злило даже не это! Её сводило с ума то, что он снова появился в её жизни, и теперь сделал то, за что она ему не могла сказать даже "Спасибо!", потому что сказать простое "Спасибо!" было так мало, как не отблагодарить вовсе. А большего он не просил. Она видела, что он не может от неё попросить большего. Да здесь надо было не просить, а требовать!

Так, молча, они прошли целый квартал, потом второй, третий. Вероника стремилась совершенно непонятно куда, огибая огромную территорию ВДНХ слева. Они прошли вдоль каких-то трамвайных путей, пересекли дорогу. Вероника петляла, словно уходила от погони, какими-то кривыми улочками. Вот впереди показалась какая-то небольшая протока, не замерзающая даже сейчас в декабре, по которой плавали утки. Она прошла по полукруглому мостику над вяло текущей водой, остановилась.

Впереди, на взгорке, был парк. Дорожка, уходившая на холм прямо, вела к церкви. Налево от мостика шла другая асфальтированная тропинка, проложенная по широкому брустверу, разделявшему протоку и квадратный пруд. Ложбина пруда была замёрзшей. Дети лепили на ней снеговика. Мимо них по тонкому льду шла протоптанная, тёмная, набухшая водой тропинка. Вероника пошла по ней, слушая, как спускается за ней Гладышев.

Ей было неловко. Ей было так неловко! Она вдруг оказалась в ситуации, когда не могла воспротивиться чужой воле — спасти её, потому что сама желала освобождения, но и не могла принять это спасение, потому что спаситель был ей неприятен. И неприятен он был ей по большей части тем, что вёл себя не так, как с ней поступали другие мужчины, которые, даже не явно, как, например, Битлер, но всё же делали её своей собственностью. Ведь даже спасение, подаренное ей Битлером, чем дальше, тем больше выглядело, как сделка...

Вероника остановилась перед подъёмом на склон парка, повернулась и подождала, пока Гладышев приблизиться к ней.

Он подошёл и остановился.

-Подожди!.. Ты что, не будешь ставить мне никаких условий?! — Вероника не могла поверить, что это происходит на самом деле. — Ты не будешь говорить мне, что я должна отработать тебе эти деньги?! Хотя я не представляю, как их можно отработать?! Да где ты взял такую сумму?! Ты что действительно отдал им за меня такие деньги?!

Она словно намекала, словно просила его едва ли не открытым текстом: "Ну, поведи ты себя по-другому! Распни меня, я буду согласна!", но он только сказал:

-Да!

Это прозвучало как приговор. Это было хуже приговора! Вдруг всё, всё, что она перенесла и испытала, теперь девальвировалось! Её вселенское горе, которая она несла в своей душе, превратилось после этого в копеечную забаву! Как будто ничего и не было! Как будто это был просто сон, от которого он её разбудил! А ей где-то в глубине души хотелось, чтобы тот, кто спасёт, освободит её, чтобы он пошёл на жертву, так же, как это сделал Битлер!

Но Гладышев просто пришёл и освободил её. Он сделал это так просто, как будто бы она и не мучилась эти два года, как будто бы её душа не терзалась от нестерпимых страданий! Как будто бы ничего и не было! Был только сон!

Может быть, это и вправду был просто сон?!

Но нет, она сама теперь не хотела, чтобы это был сон! Ей почему-то хотелось помнить эти страдания и даже как-то садистски наслаждаться ими, вспоминая, как её превратили в жертву. Но то, что делал Гладышев, превращало эти воспоминания в "пшик", в мусор! Они вообще становились чем-то недостойным существования! И, значит, её жизнь на эти два года, которые теперь просто провалились в тартарары, была потрачена зря!

Выходило, что все её страдания и душевные муки, сопровождавшиеся острым, как перец чили, контрастом телесных удовольствий, были напрасны?

Но как ей можно было смириться с тем, что Гладышев отнял у неё эти два года жизни?! Чтобы их помнить, надо было страдать, мучаться дальше, перейти от одного гнёта к другому. А он просто снял его и всё! Как ничего и не было! Он, всё равно что, взял и из взрослой жизни вернул её в беззаботное детство, единственное, что при этом, не сделав — не уменьшив возраста, не убрав из её памяти того, что она уже знала о взрослой жизни. И она была в этом детстве чужой. Детям ведь многое не положено знать! А она знала!

Да нет же! Она и не была ребёнком! Она теперь уже никогда не будет ребёнком! Она ощущала себя женщиной! Разве женщина может снова стать ребёнком?!

Познавшая мужа уже не может шагнуть за черту девственности! В ней раскрывается букет злачности, в неё попадает духовное семя нового знания о своём теле, которое уже нельзя игнорировать! С этого момента женщина ощущает, что она не есть нечто завершённое, даже если чувственность в ней ещё не проснулась, она есть лишь часть существа! И даже самая экзальтированная мастурбация, которой иногда она тешила себя в девичестве, не в силах была больше выносить это накопившееся внутри неё напрасно пламя, не могла запустить того процесса роста злака, который запускало проникновение в её храм чужеродного и противоположного по духу образования — мужчины. И дело было не только в том, что внутрь неё в физическом смысле проникал половой член — это можно было сымитировать и механически, и она часто это пыталась сделать. Четыре нижних тела из семи тел человеческой конструкции: физическое, эфирное, астральное и ментальное проникали при этом друг в друга и сливались, превращаясь на время в единое целое, образуя между собой связи.

А она познала то, чего теперь, если можно было бы всё исправить, не хотела бы познавать никогда! Она познала многих мужчин!

Пока этого не знаешь, это звучит заманчиво, потом, когда это познаёшь, это даже интересно, появляется какая-то страсть к новому, неизведанному. Но когда острота ощущений вянет, и начинаешь всё больше испытывать то, что прежде игнорировала, ощущать, как слипаются, схватываются друг за друга эти тела, образуя единое целое, один организм, как сказано в Библии — и станут одним целым, — а потом эти связи рвутся, причиняя с каждым разом всё более ощутимую боль, страсти, эмоции, которые трудно унять, и переживания, которые остаются ещё дольше — со временем это становится невыносимо! А к тебе примыкают уже новые тела, с которыми эфирное, астральное и ментальное тела вновь сразу же начинают образовывать связи, пытаясь создать единый кокон. И этот кокон, едва сформировавшись, вскоре снова рвётся! И снова становится больно, обидно, муторно. Им же этим телам невдомёк, почему так происходит. Они выполняют свою жизненную программу, каждый раз пытаясь сраститься с инородными телами мужчины.

Было ли ей интересно, как переживают то же самое другие?! Скорее всего, нет! она подозревала, что, возможно, конструкция этих тел различна у разных женщин, и у тех, кто склонен к полигамии, она какая-то другая, словно специально созданная для многочисленных стыковок! Было ли интересно, что потом, во время и после расставания испытывают мужчины, с которыми ей приходилось слепляться на краткий миг?! Нет ещё более! Он теперь просто смотрела на свои растрёпанные за эти два года, истасканные тела, и не могла понять, смогут ли они, вообще, когда-нибудь прийти в норму, восстановиться.

И она хотела! Она хотела прожить эти два года по-другому! Как? Она ещё не придумала! Но даже, если бы придумала, то это было бы зря, потому что время вернуть было невозможно.

Но Гладышев сделал другое. Теперь, после его вмешательства в её судьбу точка входа была равна точке выхода, а между ними лежала дуга страданий и жизни, которая не принадлежала ей.

И вот, благодаря Гладышеву, дуга эта замыкалась в какое-то странное кольцо. Позади была ровная дорога жизни, впереди теперь ничто не предвещало напастей, а под ногами, где-то в глубине, словно в аду, была эта дуга длинной в два года, свёрнутая в кольцо. И про кольцо это теперь можно было забыть, как и не было его вовсе.

Это было как искупление, но отличалось от него, потому что об искуплении просят и молят высшие силы. А Гладышев был земной, обыкновенный! Да она знала его и прежде! И она не могла теперь признать его ни богом, ни посланником бога, исправившим её судьбу.

-Гладышев! Ты сумасшедший! — она развернулась и, пошатываясь, пошла от него прочь, поднимаясь по тропинке на взгорок лесопарка.

-Ты куда, Вероника?! — Гладышев пошёл за ней вдогонку.

-Гладышев! Ты же сказал, что я свободна?! — Вероника снова остановилась и повернулась к нему. Она не могла поверить, что так разговаривает со своим освободителем. — Да?!

-Да! — остановился он, не подходя к ней.

-А раз я свободна, значит, я не связана никакими обязательствами, в том числе и перед тобой, понял? — Вероника говорила то, что не хотела говорить. В это время она думала про себя: "Куда тебя несёт!", но ничего не могла с собой поделать. В сердце её не было ни капли благодарности, и она даже не могла понять, почему. Что-то внутри неё протестовало против того, что, в конце концов, её по настоящему спас.

Даже то, предыдущее спасение, устроенное Битлером блекло на фоне того, что сделал для неё этот невзрачный на вид парень, к тому же странный, которого она знала, как облупленного. Она даже сейчас, хотя Гладышев мог купить её с потрохами, помыкала как тряпкой, и ей было приятно это делать, несмотря на то, что он сделал ей то, что никто больше не в состоянии был сделать. Но Битлеру Вероника была тогда благодарна. А Гладышеву — нет.

-Понял! — согласился Гладышев.

-Ну, вот и всё! — Вероника снова пошла прочь.

Гладышев так и остался стоять на месте, посреди тропинки, выложенной красным кирпичом. Она отошла так метров на двести, туда, где маячила круглая, как блин станция метро. Потом остановилась сама в раздумье.

Чувства, самые непонятные нахлынули на неё, и она не могла в них разобраться. Этот человек спас её, вытащил из ямы рабства, в которой, если бы не он, она осталась, возможно, на всю жизнь. Она понимала, что больше никто и никогда ничего более ценного для неё не делал. Он вернул ей свободу. Битлер не смог ей вернуть свободу. Он лишь помог ей бежать. И ему она была благодарна. А Гладышев вернул ей свободу, и она не могла найти в себе ни капли благодарности.

Может быть, потому что она любила Битлера, а Гладышева презирала? И теперь, несомненно, она была перед ним в долгу, но она не могла принять этого долга, поскольку он ничего не требовал, и из материального он превращался в долг невидимый, неосязаемый, но от того более тягостный, в моральный, неоплатный.

Но как отплатить ему? Опять же постелью? Сексом?.. Гладышев не требовал такого расчёта. Да он и не мог требовать, если он, как некий самозваный искупитель, пришёл и освободил её, то всё, что он дать её — это свободу. Требуют только завоеватели!

Битлер увёз её, потому что любил её. И Гладышев освободил её, потому что любил её. Но между любовью Битлера и любовью Гладышева была такая пропасть, от взора на которую у неё кружилась голова...

Вероника повернулась и пошла обратно. Гладышев по-прежнему стоял на месте, глядя, как она возвращается.

-Дима! Что мне сделать, чтобы отблагодарить тебя? — Вероника подошла и взяла его за руку. Он смотрел на неё и молчал. — Дима?! — снова спросила она, заглядывая ему в глаза. — Ты меня что, любишь?

-Да! — ответил он. — И я хочу, чтобы ты была со мной рядом!

Вероника вздохнула:

-Дима, ты спас меня! И я должна благодарить тебя! Я должна стелиться перед тобой ковром, я должна вылизывать тебе ноги, но я не могу! Почему — знаешь?!

Дима стоял и просто смотрел на неё. Где-то в глубине души Вероника ловила этот влюблённый взгляд и принимала его. Но она теперь была не той девочкой, которая могла завибрировать, как струна при ощущении этого взора, которой было бы приятно, что мальчик так влюблён в неё. Она теперь была видавшей виды женщиной, познавшей всю тонкую сущность плотских удовольствий своих и чужих, и это делало её взрослее, старше, а, может быть, даже старее, не телом — душою. А он был всё тем же юным мальчиком. Таким же пылким дурашкой, который взял где-то десять миллионов долларов и заплатил за её жизнь, не оставив себе, наверное, ничего...

-Я тебя не люблю! — произнесла Вероника. — Я хотела бы тебя полюбить! Правда-правда! Я очень хотела бы тебя полюбить по-настоящему! Но не могу! Я просто не могу найти в своей души и искорки любви, чтобы зажечь её пламя, понимаешь?!

-А кого ты любишь?! — спросил он у неё.

Вероника задумалась, видно ища в глубине себя ответ на этот вопрос.

-Не знаю, до недавнего времени, до всего этого, я очень любила себя! И, вряд ли, Дима, я любила ещё кого-нибудь! В самом деле, я никогда никого больше не любила! Но теперь я такая грязная, вся истасканная! — Вероника заплакала.

Дима прижал её к себе, крепко обнял и так держал её долго-долго, пока Вероника тряслась навзрыд в его объятиях. Ей даже показалось, что так тепло и уютно, стоять среди зимнего сада в его объятиях, что она на минуточку забылась. И эта минуточка показалась ей вечностью, такой блаженной и счастливой, как когда-то в детстве.

Вдруг она перестала трястись и отпрянула:

-Дима! Но я тебя не люблю! — она пристально посмотрела в его глаза, так, словно хотела прочесть в них все его мысли.

Но потом вдруг развернулась и пошла прочь.

Если бы он сейчас не пошёл за ней!

Она так молила его, чтобы он сейчас не пошёл за ней. Ведь, собственно говоря, ей некуда было идти, здесь, в Москве, без денег. Теперь, когда она была свободна, мысль, иногда посещавшая её прежде, о том, что она пошла бы домой даже пешком, теперь её как-то не вдохновляла. И покапризничав ещё немного, она бы вернулась к нему, сказала: "Дима! Прости меня, дуру!" — и упала бы перед ним на колени не потому, что была благодарна, а потому что надо было жить дальше.

Но Гладышев снова потащился за ней.

"Дурак! — со злостью выругалась Вероника. — Видимо, ты никогда не научишься обращаться со мной, как с женщиной!"

Она остановилась, и, когда он приблизился, произнесла:

-Ладно, проводи меня до вокзала! Я тебе разрешаю! Купишь мне билет! Посадишь на поезд!

Он молча слушал её, готовый на всё. Но это "всё" заканчивалось для него на Киевском вокзале. И Вероника видела, что он согласен будет ей это сделать! Что ему стоило, если он заплатил за неё "маме" десять миллионов долларов!

Она взяла его за руку и повела за собой. Они вошли в круглое, как блин, здание станции метро, спустились на эскалаторе вниз, доехали до кольцевой линии и через сорок пять минут были на Киевском вокзале.

Здесь, как всегда, была толчея, очередь в кассы была — не протолкнуться

-Иди, вон туда! — показала она ему на стоянку коммерческих такси. — Спроси Гарика! Он тебе поможет достать билет без проблем! Возьмёшь мне плацкартный вагон!

Гладышев смотрел на неё, словно что-то хотел и не мог спросить, и Вероника ответила, словно прочитав его мысли:

-Я поеду одна! Возьмёшь билет, встретимся здесь!

Он понуро, как-то нехотя, обречённо пошёл к таксистам, а Вероника осталась стоять на месте, пытаясь понять, почему она такая стерва.

Нет, жизнь научила её быть покладистой с мужчинами, но почему для Гладышева она осталась той, прежней? Быть может, потому, что он остался для неё всё тем же Гладышевым?

Через полчаса Дима нашёл её. Он был с билетом. С одним!

"Боже! Когда ты научишься понимать женщину!" — подумала про себя Вероника.

Если бы Гладышев пришёл сейчас с двумя билетами в СВ, она бы... она бы подарила ему чудесную ночь, и, быть может, стала навеки его.

Но он пришёл с билетом в плацкарт! С одним!

"Дурак!" — зло подумала Вероника...

Поезд тронулся. Гладышев остался где-то в темноте перрона, по ту сторону реальности.

Поезд набирал ход. За окном было темнота и холод, в которых плыли мимо московские кварталы, где жили, невидимо копошились, как муравьи, тысячи людей, которых её судьба не интересовала ровно так же, как и их её.

Вдруг Вероника обратила взор внутрь себя.

Молитва! Если бы она сейчас хорошенько помолилась, то ей бы указали путь, по которому правильно было бы идти дальше! Но она так и не научилась молиться! Молитва сохраняла её жизнь, и она знала, что молитва — это не эфемерный набор слов, который всего лишь ключ к двери, это нечто живое, живущее, как ни странно, даже внутри неё, той, которую она теперь уже разлюбила и не могла полюбить снова. Она была с ней всегда, просто Вероника этого не понимала. Молитва была тем, что сохраняло её жизнь во всех передрягах, это была волшебная дверца в другой, сказочный мир, избавление от всего опостылевшего ей, но она не могла найти к ней дорогу.

Вероника поняла, что должна каким-то образом найти в себе силы и полюбить себя снова, полюбить такую, какой она теперь была, грязную и развращённую женщину. И тогда, возможно, её жизнь изменится, станет другой.

Но как это было сделать? Полюбить себя такую было всё равно, что полюбить Гладышева! А это было не-воз-мож-но!

"Странно! — подумала она. — Снова какое-то де жавю! Как будто бы это уже не раз со мной было!"

Потом приказала себе тихо, но строго: "Не рви себе сердце, Вероника!"

1995-2009 гг.

Конец. Продолжение следует...

ХАЛОВ А. В. "АДМИНИСТРАТОР"

Книга одна / пятая — 197 — "Вероника"