Пуля уже в пути

Глава 13.

Моложавая проводница, по всей видимости, решила не отрываться от общей массы и тоже прилегла отдохнуть. Дверь в её купе была заперта изнутри. Путь до столицы не близкий, не может же человек находиться все время в бодрствующем состоянии. Лишь бы она не затащила в свою постель какого-нибудь искателя бесплатных дорожных романов. Правда, и это не беда. Когда у тебя в руках оружие, невольно начинаешь смотреть на суету жизни намного проще и беззаботнее. — Родимая, открой! — Я уверенно постучал в дверь костяшками пальцев. — Твоя помощь требуется. — Сейчас, одну минуточку, — раздался в ответ её сонный голос и смачный зевок. — А что случилось? — Да зуб разболелся, спасу нет, — я врал как сивый мерин, нисколько не стесняясь. — На тебя вся надежда. Может, анальгин найдется или ещё какая химия. Дверь открылась, и она выглянула из неё, слегка взлохмаченная, но все равно симпатичная. Даже мелкие морщинки, расположившихся в уголках глаз, не портили её, а добавляли изысканный шарм. На вид ей было лет тридцать, не больше, хотя трудно судить о возрасте женщины, которая холит себя и лелеет. На ладошке, небольшой и изящной, она протянула пару маленьких белых таблеток. — Возьмите, эти хорошо помогают. Её глаза скользнули по мне вначале спокойно, но неожиданно споткнулись на моем вполне цветущем и совсем не больном лице, скромно расплывшемся в улыбке. Она нахмурилась недовольно, решив, что я один из назойливых любителей поразвлечься под стук колес. Только в этом она ошиблась. — Зайди обратно и не верещи, пожалуйста. — Пистолет вежливо уперся ей в живот. — Будешь вести себя тихо — никто не пострадает. Я оттеснил её назад в купе, прикрыв за собой дверь. Проводница разом побледнела и сжалась в комок. Глаза с длинными накрашенными ресницами потускнели в предположении самого худшего. — Не бойся, насиловать тебя я не собираюсь, — усмехнулся я добродушно. — Есть дела поважнее. Только не вздумай орать, а то у меня нервишки слабые, могу и пальнуть ненароком. Она послушно кивнула головой, судорожно сглотнув слюну. — Теперь можешь сесть. Но она скорее упала на расстеленное ложе, едва не ударившись затылком о стенку. — Мне нужен ключ от двери вагона. — Я сел напротив, сдвинув в сторону маленькую стопку чистых простыней и полотенец. — И считай, на этом твои приключения закончились. Дрожащим указательным пальцем с красивым ногтем, покрашенным в серебристый цвет, женщина ткнула в направлении столика. На нем одиноко лежала обычная дверная ручка, с треугольным вырезом в основании. — Вот и ладушки. — Я опустил отмычку в карман. — Видишь, как все просто и легко. А теперь устраивайся поудобнее на лежанке, мордашкой вниз. Руки за спину. Последний штрих, и я уберусь восвояси. Она решительно замотала головой, протестуя против посягательств на её честь. Из глаз посыпались бусинки слез, частые, как весенняя капель. — Глупая, я же сказал тебе, что у меня совсем другие планы. — Пистолет для подтверждения моих слов уткнулся прямо в её лоб, чуть ниже осветленной челки. — Не вынуждай меня применять силу. Шмыгнув носом, она все же выполнила мое приказание. Я быстро и ловко, словно занимался этим ежедневно, скрутил из простыней два тугих жгута. Одним туго стянул её руки, заведенные за спину, а вторым — щиколотки. Взяв полотенце, я опять повернулся к ней. — А теперь открой рот, но кричать не стоит. Проводница послушно разомкнула губы, обнажив ряд удивительно белых и ровных зубов. Такие я, пожалуй, видел только в рекламе. Запихав импровизированный кляп, я погладил её по жестким от лака волосам, утешая: — Вот и все, а ты боялась. Придется потерпеть, но, поверь, это ненадолго. — И, уже собравшись уходить, вновь повернулся к ней и произнес, извиняясь за причиненные неудобства: — Ты уж прости, красавица. Это не со зла. Просто жизнь заставила. А так я вообще — то белый и пушистый. Решительно дернув в сторону дверцу, я вышел в коридор, провожаемый взглядом заплаканных женских глаз. В коридоре ничего не изменилось. Стояла та же сонная тишина. Лишь только поезд все мчался вперед, весело постукивая колесами. Я прошествовал в противоположный конец вагона и, открыв дверь клозета, заглянул внутрь. Дима продолжал висеть, прицепленный наручниками к окну, слегка раскачиваясь в такт движения вагона. Я закурил и задумчиво посмотрел на него. Выпустив из ноздрей клубы дыма, решительно закрыл дверь сортира и запер его на ключ во избежание непредвиденных осложнений. Мало ли кому приспичит среди ночи. Передернув затвор пистолета, я дослал патрон в патронник и решительно направился в свое купе. Рывком открыв и тут же затворив дверь, зажег свет. Андрей спал на спине, заложив одну руку за голову. Другая мирно покоилась на груди. А может быть, и не спал, притворяясь. В любом случае, как только загорелся свет, его ресницы дрогнули. Но в тот момент, когда глаза его распахнулись во всю ширь, обрадовавшись свету, "макаров" уже зловеще уткнулся ему в висок. Моя рука сразу же скользнула под его пиджак и наткнулась на "пушку", аналогичную той, что я позаимствовал у его напарника. Выдернув пистолет из кобуры, я заткнул его себе за пояс. — С добрым утром, засранец. — Моя физиономия радостно оскалилась. — Как головушка? Не болит с похмелья? А мне вот скучно что-то стало, дай, думаю, разбужу. Пообщаемся малость. Андрей обескураженно похлопал ресницами и поинтересовался, ещё не потеряв надежду на подмогу: — Где Дмитрий? Голос его прозвучал хрипло и глухо, словно из подземелья. — Он в туалете зависает, — честно ответил я. — И, похоже, он там надолго застрял. Так что можешь не рыпаться, помощи в ближайшем будущем не ожидается. А теперь быстренько засунь свои ручонки под собственный зад и отдыхай, радость, не шевелясь. Представь, что ты мумия. Только на вопросы не забывай отвечать. Я отступил от мента на шаг, продолжая удерживать его бестолковку на мушке. Андрей подсунул руки ладонями вверх под свою солидную корму и замер. Я, не сводя с него взгляда, легонько потряс левой рукой Оксанку за ногу. — Подъем, девчонка! Проспишь все на свете. Она недовольно завозилась и, повернувшись ко мне лицом, не открывая глаз, сонно пробурчала: — Ну чего ещё? Я спать хочу. — Уже не хочешь! — рявкнул я у неё над ухом. — Открывай глаза и собирайся. Мы с тобой ошиблись поездом. Она удивленно распахнула очи, и тут же её сердитый взгляд натолкнулся на пистолет, что я сжимал в руке. Ксюшка обескураженно открыла было рот, собираясь прояснить ситуацию, но я не дал ей такой возможности. — Мигом натягивай свою шубейку, обувайся и уматывай отсюда. — Куда? — В ее голосе послышалось удивление на грани истерики. — В тамбур, пацанка. И жди меня там. Можешь даже покурить, сегодня разрешаю. И ни с кем не разговаривать, даже если там вдруг сам президент появится и будет клянчить адресок на память. Понятно изъясняюсь? — Понятно. — Она спрыгнула с полки и, вздохнув, принялась обуваться, ворча себе под нос. — Это когда-нибудь закончится? Надоело хуже горькой редьки! — Только не сегодня, — поспешил я её успокоить. — Выметайся поживее, у нас тут дружеский фуршет наклёвывается. Оксанка подхватила с вешалки шубку и выскочила в коридор. Позади, закрывшись, мягко хлопнула дверь. Мы с Андреем остались вдвоем. Он продолжал сверлить меня злобным взглядом, словно надеялся, что я от этого потеряю сознание. — Не зыркай на меня, как волк на телку. Сами виноваты, работать не умеете, а беретесь. Это же глупо! Моему возмущению, казалось, не было предела. А он непонимающе заморгал ресницами, но не проронил ни звука. — Вначале в аэропорту нарисовались. А потом решили внаглую в купе подселиться. Я же не идиот, честное слово. Память на лица у меня профессиональная. У вас что, топтунов не хватает? — Не твое собачье дело! — огрызнулся Андрей. — На тебя вполне хватит. — Оно и видно, — согласился я с ним. — Только что ж вы, господа, с самого начала облажались? Или так приспичило, что терпеть мочи не было? Он хищно сверкнул глазищами, но промолчал на этот раз. — И вообще, кто вы такие? Раз оперативники, то могли бы и действовать согласно должностным инструкциям, то есть официально... — Кто мы такие, не твоего ума дела. Тем более ты все равно никуда не денешься. Считай, ты уже покойник. — Страшно, аж плакать хочется. Всплакнуть в жилетку? — Обойдусь без этого. Я даже на твоих похоронах веселиться буду. — А вот это мы ещё посмотрим, — удивился я его наглости. — Пока в покойники метишь ты. Придет время, и до твоих дружков доберусь. Если не сам, так помимо вашего управления есть другое — собственной безопасности. Или к вашим соседям обращусь за помощью. Их сейчас столько развелось, что всех и не упомнишь. Андрей криво усмехнулся, словно я рассказал ему совсем не смешной анекдот. Это меня завело. Кто он такой, что так уверенно чувствует себя даже под дулом пистолета?! Я разъяренно ткнул ему ствол прямо в лоб, да так сильно, что там надолго отпечаталось маленькое колечко. — Ты, паскуда, если сейчас же не расколешься, кто ты на самом деле и на кого работаешь, то твои мозги разлетятся по всему купе! — И можешь тогда смело мазать себе лоб зеленкой. — Его глаза полыхнули в ответ с не меньшей яростью. — Но ты же не будешь стрелять, иначе переполошится весь вагон. И куда ты тогда денешься? Ярость постепенно отхлынула. По большому счету, он прав. Поднимать шумиху мне не с руки. Да и не собираюсь я стрелять во всех подряд. Тем более в уже безоружных. Жаль только, что он не желает поделиться их планами. Конечно, будь мы сейчас в каком-нибудь укромном местечке, подальше от простых обывателей, я нашел бы способ заставить его заговорить. Даже ценой его здоровья. Но здесь, в поезде, физическое воздействие нереально. А жаль. Я отошел к двери и, не сводя с него пистолета, глухо приказал: — Давай спрыгивай вниз. И без шуточек. Может быть, я и покойник, но ты в любом случае окочуришься раньше меня. Он соскочил с полки, больно ударившись пятками об пол. Но его наглые зенки продолжали победно сверкать. Мне это совсем не понравилось. — Повернись спиной. Руки за спину, чтобы я их видел. Андрей медленно развернулся и, словно нехотя, вскользь заметил: — Я бы на твоем месте отдал "пушку" и слезно просил, чтобы меня не очень сильно били... — Вот поэтому ты на своем месте, а я на своем. Я приблизился к нему и со всей дури приложился рукояткой пистолета к его загривку. Удар получился отменным, и противник, даже не ойкнув, повалился на пол, словно мешок с мукой, закатывая глазки. Я отошел чуть в сторону и от души врезал ему носком ботинка под ребра. — А это от меня лично на долгую память. Сделав пару внушительных глотков водки прямо из горлышка, я снял с вешалки пальто и вышел в коридор, плотно закрыв за собой дверь. Рассовав пистолеты по карманам, быстро направился к тамбуру, где Ксюха уже отморозила уши, наверное. Жалко девчонку, но это только начало. Привет, Россия! Я вернулся. — Что происходит, Гошик?! — Оксанка обеспокоенно кинулась навстречу, стоило мне просунуть морду в проем двери. — У нас опять проблемы? — Я сам ничего не понимаю, Ксюшка. — Обняв её за талию, заглянул в бездонные серые глаза. — Знаю только, что нам немедленно нужно испариться. — И как мы это сделаем? — Она тревожно осмотрелась вокруг, не понимая, что я задумал. — Может быть, на ближайшей станции сойдем? — Хотел бы я знать, когда она будет. И что более интересно, кто нас там встретит. Вряд ли почетный караул и симфонический оркестр. А вот пяток мордоворотов мафиозной принадлежности — запросто. — И ни к селу, ни к городу поинтересовался: — Ты любишь, когда тебе цветы дарят? — Не знаю. — Ксюшка недоуменно пожала плечами и, нахмурившись, посмотрела на меня. — Наверное, да. Но мне никто ещё их не дарил. — Если это когда-нибудь закончится, я притащу тебе охапку белых роз. Только сейчас ничего не бойся и делай все в точности, как я скажу. Договорились? — Смешной ты, Гошик! — Она стремительно чмокнула меня холодными губами в щеку. — Я с тобой вообще ничего не боюсь. Но уж если собрался транжирить деньги, то купи вместо роз гвоздики или тюльпаны. Они мне больше нравятся. — Вот и отлично. Заметано, красавица, гвоздики так гвоздики. Я деловито открыл дверь вагона, воспользовавшись отмычкой, позаимствованной у симпатичной проводницы, и высунул голову наружу, напряженно всматриваясь в окрестности. Холодный ветер сразу же обжег уши, а хлопья снега залепили глаза. Но главное я все же успел рассмотреть. Местность была вполне подходящая для высадки десантуры. Снега навалило вполне достаточно, чтобы попытаться не свернуть себе шею. И он продолжал падать с небес, словно Господь на старости лет стал страдать склерозом. Сбоку от полотна железной дороги местность была ровная, лишь небольшой в уклон от насыпи. А за ровным пространством, метрах в пяти от дороги, начинался густой лес, припорошенный снегом. Ничего лучшего сейчас все равно не найти, так что стоит попытаться. Я втянул голову обратно в тамбур и повернулся к Оксанке. Она, сжавшись в комок и обняв себя руками, словно окоченела на лютом морозе, медленно пятилась от меня. Глаза её широко распахнулись и лихорадочно сверкали. — Нет, Гошик, я не смогу, — чуть не плача, прошептала она побелевшими от страха губами. — Ты с ума сошел. — Не больше, чем другие. — Я быстро приблизился к ней и, оказавшись сзади, отрезал путь к отступлению. — Все ты сможешь, Ксюха! Иначе жить нам осталось две затяжки. И то если прикурить успеем. И, крепко обхватив её левой рукой за талию, поволок к раскрытой двери. Она пыталась сопротивляться, упираясь каблуками в пол и раскинув в стороны руки. Но уцепиться было не за что, да и силы были явно неравны. Мы выступали в разных весовых категориях. По пути я зацепился правой рукой за стоп-кран и резко дернул его вниз, оборвав тоненькую проволочку со свинцовой пломбой. Раздался истошный визг внизу, и поезд стал резко замедлять ход, разбрасывая снопы искр из-под колес. Такую махину в один миг не остановишь, и состав продолжало тащить по путям, хотя уже и не так быстро. Нас отбросило на стену. Я представил, какую неописуемую радость должны были сейчас испытывать сонные пассажиры и проводники, слетев с полок, и как виртуозно матерятся машинист с помощником. — Ты озверел, Филин. — Ксюшка как-то сразу поникла, прекратив сопротивляться и став податливой, словно пластилин. — От такой щедрой на заварухи жизни не мудрено и озвереть. — Я подтащил девчонку к двери и, перекрестив, толкнул вперед. — Удачной посадки, ласточка. Пролетев пару метров в воздухе, она врезалась в какой-то куст и, подмяв его под себя, кубарем покатилась по откосу. Я без размышлений сиганул ей вслед. Земля встретила неприветливо, отозвавшись болью в пятках. И если бы я не успел сгруппироваться, то наверняка свернул бы шею. Не удержавшись на ногах, я опрокинулся через голову и, кувыркнувшись несколько раз, облегченно замер, распластавшись на земле. В нескольких сантиметрах от головы возвышался несостоявшимся надгробным памятником верстовой столбик. С радостью ощутив, что кости целы и невредимы, вскочил на ноги и побежал в ту сторону, где распласталась на свежем снегу Ксюха. А состав, прокатившись по инерции еще пару сотен метров, наконец-то замер, подмигнув нам зеленым глазом на последнем вагоне. — Ксюха, ты жива?! — проорал я, подлетая к ней. — Да, — вяло отозвалась она, усаживаясь на снег. — Вроде бы... Лицо её было намного белее снега, а может быть, мне это только показалось в темноте. Я упал рядом с ней на колени и, поймав её щеки в ладони, пристально всмотрелся в глаза, подернувшиеся слезной пеленой. Похоже, она собиралась разреветься. Поцеловав девчонку в холодный лоб, облепленный снегом, я встал и помог ей подняться на ноги. — Некогда нюни распускать. Как-нибудь потом, дома, поплачешь на досуге. Запрешься в ванной — и реви в полное удовольствие. Если желание не пропадет к тому времени. Цепко ухватив за рукав шубейки, я поволок её к лесу. Врубившись в кустарник, мы проскочили его на одном дыхании, как парочка безумных лосей. Только треск стоял по всей округе. Да нас, и так уже превратившихся в новогодних персонажей, окончательно засыпало снегом с головы до ног. Пробежав ещё десяток шагов, я резко повернул на девяносто градусов и припустил галопом параллельно железной дороге, направляясь в ту сторону, откуда мы только что прибыли. Снег продолжал валить с завидным упорством, и видимость была на пределе. Почувствовав себя в относительной безопасности, сбавил ход, и мы перешли на ускоренный шаг. Ксюшка старалась не отставать, учащенно дыша и угрюмо сопя носом. У меня и то дыхание сбилось, будто отмахал за один присест ралли Париж — Дакар, и все пешком. — Ты мог меня убить, — наконец тихо произнесла Оксанка. — Неужто тебе совсем меня не жалко? — Именно потому, что жалко, нам и пришлось прыгать с поезда. Если бы мы этого не сделали, вот тогда нас наверняка скоро бы убили. И я тебя очень сильно люблю. — Рада это слышать, — но голос у неё остался грустным. — Только ты, Гошик, выбрал неудачное время и место для объяснений в любви. — А у меня вся жизнь не как у нормальных людей. Мы отмахали ещё несколько сотен метров. Идти было трудно. Снега навалило выше щиколоток, и он, попадая в ботинки, обжигал холодом, а затем противно таял. Но сверху продолжали лететь пушистые снежинки, заметая следы и усыпав нас, как сказочных чудищ. Внезапно Ксюха остановилась и, застонав тихонько, пожаловалась: — Гошик, у меня рука болит. Я повернулся к ней, моля бога, чтобы не было перелома. В горячке побега девчонка могла сразу и не почувствовать его. — Покажи где. Оксанка ткнула пальцем в ключицу. — И что же ты молчала? — Я строго уставился на неё. — Скидывай шубу немедленно. — Она несильно ныла, а теперь все больше и больше. — Ксюшка расстегнула одной рукой пуговицы, слегка поморщившись от боли. Я помог ей снять одежку и тихонько ощупал то место, куда она ткнула пальцем. На перелом не похоже. Вернее всего, она просто выбила сустав, когда кувыркалась по откосу. — Терпи, казак, будешь командармом. Я резко дернул её за руку. В плече что-то звонко хрустнуло, и вроде бы сустав встал на место. Но Оксанка чуть не лишилась чувств от резкой боли. Ноги её подкосились в коленках, и она просто рухнула в мои объятия. Прижав её к себе, я гладил девчонку по влажным волосам, куда падали и тут же таяли снежинки, и приговаривал: — Вот и ладненько, маленькая моя. Теперь все будет хорошо. Скоро она перестанет болеть, и ты сможешь набить мне наглую морду. Она слабо улыбнулась, а из глаз продолжали катиться крупные, как алмазы, слезинки. Когда боль немного утихла, я помог ей надеть шубу, и мы тронулись в дальнейший путь. Я свернул к железнодорожному полотну, решив на всякий случай поплутать немного, чтобы сбить со следа маловероятную погоню. Береженого — бог бережет, а не береженого и коза разжует. Перебравшись на противоположную сторону, мы опять углубились в лес, уходя все дальше от железной дороги. Конечно, мы сильно при этом рисковали. Все-таки здесь тайга, а не парк культуры и отдыха, заблудиться в этих местах ничего не стоило. Но я предпочел рискнуть. Где сибирские сыщики станут искать беглецов? Там, где можно найти, то есть на дорогах. А в тайге скорее сам себя потеряешь, чем кого-то найдешь. Вряд ли нас оставят в покое после того, что я начудил в поезде. И неизвестно, что лучше: сгинуть в тайге или быть порезанным на ленточки для мафиозных бескозырок. Отмахали мы уже прилично. Я даже курил на ходу, не останавливаясь, чтобы не сбить темп. Оксанка раскраснелась и попыталась было расстегнуть шубейку. Пришлось пресечь это на корню. Ей только воспаления легких не хватало. Наконец и я окончательно запыхался. Прислонившись к дереву, стоял и жадно вдыхал морозный воздух, выпуская густые клубы пара, как скаковая лошадь. Оксанка пристроилась рядом и стала постепенно сползать вниз, норовя усесться прямо на снег. — И не думай об этом, — строго предупредил я её. — Потом тебя не поднимешь. Ксюшка, недовольно сверкая в темноте огромными глазищами, проворчала, что было похоже на рычание дикой рыси: — Садист безжалостный! В тебе нет ни капли сострадания к ребенку. И зачем ты только забрал меня из детдома? Чтобы постоянно измываться? Я только горько ухмыльнулся, прекрасно понимая её состояние. Мне, здоровому мужику, и то было нелегко. А что уж взять с этой пигалицы? Спасибо ещё, что пока не приходится тащить её на руках. Но рано или поздно может и до этого дойти. И я с ужасом представил себе, что будет, когда и я выбьюсь из сил. Останется нам только медленно замерзать под сибирским небом. Может быть, нас и найдут по весне, если не слопают хищники. — А ты знаешь куда нам нужно идти? — В голосе девчонки слышалась мольба и надежда. — А то заблудимся здесь, как Сусанин со шведами. — С поляками, — автоматически поправил я. Откуда мне было знать, в какую сторону двигаться. Но и Ксюшке о потере ориентировки в незнакомой местности говорить нельзя. Страх быстро подтачивает остатки сил. — Примерно знаю. — Я закурил и с сожалением заметил, что пачка почти уже пустая. Правда, оставалась ещё трофейная, Димина. — Вперед, и только вперед. — И далеко живет этот вперед? — Клубы пара окутали её лицо. — Леший его знает. — Я неопределенно пожал плечами. — Только на месте оставаться однозначно нельзя. Будем надеяться, что нам повезет, и мы скоро выйдем к жилью или хотя бы на какую-нибудь дорогу. — А дальше что? — Там посмотрим. Окурок улетел в темноту, разбрасывая по пути малюсенькие искорки. — Пошли. — Я оторвал спину от дерева и пробормотал себе под нос: — Надеюсь, мы не перешли ненароком китайскую границу. Я в их проклятом ушу ни черта не понимаю. Так мы брели ещё очень долго, иногда останавливаясь на привал. Ноги гудели и чуть ли не дымились. Постепенно мной стала овладевать злость на самого себя, постоянно попадающего в переплеты. Ведь живут же другие люди спокойно. Растят детей, ходят каждый день на работу, от звонка до звонка, а потом просиживают штаны перед телевизором. И если куда-нибудь выбираются размять кости, так или до ближайшей пивнушки или всей семьей на дачу. Меня же как черти гоняют от одной неприятности до другой. Оксанка поскользнулась, спускаясь в небольшой овражек, преградивший путь, да так и осталась сидеть, даже не пробуя встать. Нахохлилась, как замерзший воробей, хотя во все стороны от неё валил пар. — Поднимайся, а то застудишься и детей не будет. — Я протянул ей руку, желая помочь. Но она не пошевелилась, только упрямо покачала головой.