Черный гусар. Разведчик из будущего.

Игнат Севастьянович сделал вид, что удивлен. Мюнхгаузен заметил это и произнес:

— Не верите. Думаете, что сочиняю, чтобы произвести на вас впечатление.

— Отчего же не верю? Верю.

Мюнхгаузен улыбнулся.

— Лично принимал участие, — похвастался он. — Я тогда командовал почетным караулом и видел принцессу Софию-Фридерику Ангальт-Цербстскую, как вас. Совсем молоденькая. С матерью в столицу ехала. Та, на каждом шагу поучала свою дочь. Она мне улыбнулась, — неожиданно произнес Карл.

— Софья-Фредерика? — машинально спросил Сухомлинов.

— Нет. Иоганна-Елизавета — мать девушки.

Игнат Севастьянович еле сдержал улыбку. Мать будущей императрицы явно не была пуританкой. Несмотря на свой возраст, имела привычку заглядываться на молоденьких офицеров. А уж тем более на столь видного, как барон Мюнхгаузен, человека. Стоит отметить, что тот был сильного и пропорционального телосложения, с круглым правильным лицом. Не удивительно, что он понравился Иоганне-Елизавете, да и не только ей. Сухомлинов вспомнил, что еще в молодости читал мемуары императрицы Екатерины II. В них она отмечала "красоту" командира почётного караула. Тогда Игнат Севастьянович не придал этому значения, теперь понял, кого государыня имела в виду.

— Они прошли мимо нас, а вечером (обе дамы остались заночевать в доме бургомистра) мне пришлось присутствовать на званом ужине.

— Танцевали с принцессой?

— Скажу как на духу — да.

Сухомлинов не знал верить или не верить словам барона, помня, что тот любит немного приукрасить обыденность. Невольно покосился на супругу Карла, девушке явно было все равно. На лице явное безразличия к делам и поступкам супруга, до ее замужества да вполне возможно и после.

— Вот если бы вам к ней попасть, — задумчиво, пробормотал Мюнхгаузен, — тогда глядишь вполне возможно и удалось бы совершить головокружительную карьеру. Ну, если и не к ней, а то к герцогу Голштейн-Готторпскиму, — увидев удивленное лицо барона Адольфа фон Хаффмана пояснил, — наследнику русского престола Карлу Петру Ульриху.

— Боюсь, что я для них птица не высокого полета, — признался Сухомлинов, — да и как я попаду к ним без рекомендательного письма.

— Письмо недолго написать, — усмехнулся барон и отпил из кубка, — только не им, а в Лейб-гвардии Конный полк. Вот только кому?

Больше к этой теме до конца трапезы не возвращались. Говорили больше о другом. Сухомлинов вынужден был рассказать новому знакомому о своих похождениях. Поведал о дуэли, о войне с австрияками. Барон слушал, не перебивал, вполне возможно, что не в первый раз ему приходилось выслушивать подобные истории. В отличие от его рассказов не было повествование фон Хаффмана ни фантастическим, ни реальным.

— Да, уж, — проговорил Мюнхгаузен, когда Игнат Севастьянович закончил говорить. — Теперь понимаю, почему вы, барон, так рветесь поступить на русскую службу. Вот только обязан я предупредить вас, что и в империи к дуэлям относятся так же трепетно, как и у старика Фрица. За прошлую вас не накажут, а за новые — не помилуют. Так, что используйте свое оружие против турков и прочих врагов государства, а не против своих товарищей. — Прочитал наставление. Замолчал. Посмотрел грустно на фон Хаффмана и добавил: — Хотя иногда они бывают так невыносимы.

— Завтрашняя охота, — прошептал Сухомлинов.

— Пустяк. Все равно, такой ситуации, что была в то летнее утро — не будет. Постреляем да и разъедемся. Причем каждый останется при своем. А вы, барон?

Мюнхгаузен поднялся из-за стола и направился в кабинет. За ним проследовал и Игнат Севастьянович. Только сейчас он обнаружил, что когда рассматривал комнату из залы, то не увидел диванчика и секретера, так как стояли они у противоположной стены. Карл рукой показал на диван, а сам расположился в кресле. На столике, что стоял рядом открыл коробочку и извлек огромную пенковую трубку с коротким мундштуком. Гертруда поставила перед ним кубок с руантальским вином. Мюнхгаузен закурил, и комната наполнилась дымом. Сейчас он был поглощен мыслями. Предстояло решить, кому писать письмо в Санкт-Петербург. Попытался припомнить своих знакомых. Перебрал мысленно все кандидатуры, наконец, остановился на одной. Служил тот в Лейб-гвардии Конном Его Величества полку. Было бы это до переворота, так написал бы на прямую (в крайнем случае, уговорил бы герцога) подполковнику и наследному принцу Курляндскому графу фон Бирону Да только сейчас ни герцога Голштейн-Готторпского, ни Бирона рядом не было. Новым шефом Лейб-гвардии конного полка был полковник Ливен Юрий Григорьевич, а с ним Мюнхгаузен не был знаком. Помочь тот смог бы, Карл был в этом уверен, но только после того, как за человека, попросит служивый, пользовавший у Ливена, по крайней мере, уважением. Таким человеком, по мнению Мюнхгаузена, был — граф Семен Феактистович Бабыщенко.

— Есть у меня один человек в Санкт-Петербурге, что сможет оказать услугу старому другу.

Сухомлинов удивленно взглянул на Мюнхгаузена. Тот улыбнулся и пояснил:

— Я ему жизнь спас под Очаковом. Тогда мы так рубили турков... так рубили турков. — Карл закрыл глаза и на мгновение погрузился в воспоминания. — Мне тогда, Миних поручил доблестных гусар, понимал старик, что никого храбрее меня в тот момент в русском лагере не было. Отряд небольшой, но до ужаса отважный. И благодаря этой отваге нам с товарищами многое удалось. Меня ведь перед началом осады крепости, — продолжал Карл, — отправили с отрядом на разведку. Мы ушли глубоко вперед, оставив позади наш авангард. И тут я заметил приближающийся отряд неприятеля. Как потом выяснилось, турки сделали вылазку...

Сухомлинов вновь сдержал улыбку. Это историю он читал в детстве. Когда-то Игнат Севастьянович просто зачитывался приключениями отважного барона, а не которые даже знал наизусть. В этом барон с небольшим отрядом с помощью хитрости опрокинул неприятеля в бегство, причем не, только загнать тех в крепость, но и выгнать их, оттуда через противоположные ворота, которые, как утверждал, сейчас Карл, он лично открыл.

— Конь мой вихрем носился по улицам крепости, — продолжал Мюнхгаузен, — не заметил, как оставил позади отряд. Тот просто не успевал за мной. Выгнав турок из города, я остановил коня на площади, собирался приказать трубить сбор. Вот только когда повернулся, увидел, что улицы были пусты. Ни гусар, ни жителей. В ожидании гусар, я подъехал к колодцу, стоявшему посреди площади...

Сухомлинов в этот раз не выдержал и улыбнулся. Все было, так как описывалось в книжках. Видимо действительно барон поведал свои истории Эриху Распе.

— Я сидел на одной половине коня! Задней половины не было, она была точно отрезана...

— Воду, которую пил ваш конь, барон, вытекала из него.

Удивленный барон взглянул на фон Хаффмана, Сухомлинов улыбнулся.

— Ничего удивительного, — пояснил он. — Что, по-вашему, должно было бы происходить, если у лошади не хватает второй половины тела. Кстати, а где была вторая половина?

— Стояла у ворот крепости.

Игнат Севастьянович не выдержал и рассмеялся. Отпил из кубка вино и спросил:

— А что там на счет граф Бабыщенко?

— Бабыщенко? — переспросил барон, видимо забывший из-за чего, он ударился в рассказ об осаде Очакова.

— Вы, говорили, что напишете рекомендательное письмо своему приятелю графу Бабыщенко, чтобы тот посодействовал мне в Санкт-Петербурге.

— Напишу. Вот только вино допью и напишу.

Когда руантальское закончилось в бокале, барон поднялся из кресла и сделал шаг. Пошатнулся. Сухомлинов на мгновение испугался, что тот сейчас упадет и прощай рекомендательное письмо. Вот только барон удержался, подошел к секретеру. Взял бумагу, перо. Несколько раз макнул пером в чернильницу, после чего написал письмо и протянул фон Хаффману.

Вот таким вот образом и получил Игнат Севастьянович бумагу, что могла пригодиться в Санкт-Петербурге.

— Обычно, — проговорил Мюнхгаузен, — мой приятель коротает свое время в одном из трактиров на Фонтанке.

Барон удивленно взглянул на гусара. Тот отчего-то не задал вопросов, которые по обыкновению должны были последовать, после его слов. Пожал плечами и произнес название трактира. Сухомлинов утвердительно кивнул. Адрес ему был прекрасно знаком. Сей кабак просуществовал, как помнил Игнат Севастьянович, аж до самого октябрьского переворота.

Уже вечером Сухомлинов покинул дом барона фон Мюнхгаузена. Прибыл в гостиницу и завалился спать, а на следующий день, он вместе с французами отбыл в Санкт-Петербург.

Голубое небо и морская гладь. Вверху белые, причудливых форм облака. Под ногами деревянная палуба, ставшая со временем для Сухомлинова не привычной. Да на деревянных парусниках, когда жил в Санкт-Петербурге Игнат Севастьянович ходил, но это было давно, а тут настоящий шхуна, хозяином, которой был голландец по фамилии — Ван Гуллит. Лоцман, как сказали Сухомлинову в порту, самый опытный. Уже не один раз хаживал по Балтике из Антверпена в Санкт-Петербург, с заходам, по торговым делам, в город Ригу. Как уверял Игната Севастьяновича голландец — тому просто повезло, что и в этот раз, он надумал бросить якорь в Рижском заливе. Первоначально сюда Ван Гуллит, заходить не намеривался, но увидев в подзорную трубу красные крыши милого, как утверждал лоцман, для его сердца города не выдержал и изменил курс. На носу, придерживая треуголки и кутаясь в плащи, несмотря на теплый морской ветерок, стояли оба француза. Сухомлинов бросил взгляд в их сторону и прошептал:

— Интересно, а какой бы вы корабль наняли господа хорошие. Тот старый галеон, что стоял в рижском заливе, и на котором был поднят датский флаг, или фрегат, принадлежавший, по всей видимости, англичанам?

Как бы то ни было, пора было покопаться в багаже этих снобов, чтобы понять с какой целью они направляются в северную столицу. Шансов, обнаружить что-то стоящее, нет. Да вот только, а вдруг, кто-нибудь из них по беспечности, да и сохранил какую-нибудь скандальную переписку. Сухомлинов решил воспользоваться случаем и ускользнуть в свою каюту, благо голландец выделил для каждого из пассажиров. Ван Гуллит, стоявший на мостике проводил его взглядом. Лоцман понял, что у пруссака морская болезнь, посочувствовал барону и начал наблюдать за матросами.

Сухомлинов вошел в каюту и тут же направился к окну. Приоткрыл створку и выглянул наружу. Внизу была морская гладь. Не смотря на то, что море было спокойным, по телу пробежала дрожь. Игнат Севастьянович отметил, что такого за собой ни разу не наблюдал, скорее всего, это была реакция барона Адольфа фон Хаффмана. Даже на мгновение пожалел, что угодил в тело гусара. С другой стороны трусом фон Хаффмана назвать нельзя было. Авантюристом, безрассудным, но только не трусом, иначе не вызвал бы тот на дуэль господина Мюллера, не служил бы среди гусар, да и на помощь дипломатам не решился бы придти. Тут было, что-то другое. И Игнат Севастьянович понял, что. Наобум бывший офицер царской армии, а затем старшина красной рисковать не собирался. Он высунулся наружу и оглядел корму корабля. Внизу руль, вверху каюта капитана. Разделяет их выступающее бревно, за которое можно зацепиться руками, внизу, между окном его каюты и рулем, еще одно. По этому можно пройти, придерживаясь за верхнее. Оценил расстояние до кают дипломатов. Вроде даже недалеко.

Снял кафтан, положил на кровать, остался в сапогах брюках и белой рубашке. Открыл окно полностью, ветерок ворвался в каюту, и ступил на бревно. Схватился за верхнее и зажмурился.

— Главное не смотреть вниз, — прошептал барон.

Сначала открыл один глаз, затем другой. Сейчас с этой стороны окна каюта его выглядела совершенно по-иному. Вздохнул и перевел взгляд на право. Там были каюты французов. Всего несколько шагов и он будет в одной из них. Вот только шаги эти давались очень тяжело. На секунду возникло желание, не рисковать, а попасть к ним, через двери. Сдержался от соблазна. Могли увидеть, да и вскрывать запоры ножиком, как это попытались сделать на постоялом дворе не хотелось. Это уже потом Сухомлинов понял, что гениальность в простоте, но сейчас шаг за шагом он добрался до окна каюты виконта. Только сейчас Игнат Севастьянович сообразил, что оно закрыто. Одной рукой держась за бревно, другой он попытался раскрыть створки. После нескольких минут, ему, наконец, удалось, и Сухомлинов попал в каюту. Огляделся. Помещение, как у него. В углу у дверей сундук с вещами. Подошел, открыл и стал осторожно осматривать содержимое. Нижнее белье, еще один кафтан и камзол, короткие брюки и оранжевые чулки, черные штиблеты. Внизу несколько книг и стопка писем. Игнат Севастьянович вскрыл одно и выругался. Любовная переписка с какой-то маркизой. Вполне возможно той самой, из-за которой виконт и оказался в столь затруднительном положении. Неожиданно для себя Сухомлинов поднес письмо к носу и принюхался. Пахло парфюмом. Это облегчало в какой-то степени задачу. Вскрывать теперь все, и читать не было необходимости. И все же среди этой любовной переписки он обнаружил одно без запахов. Вскрыл его и начал читать. И вновь разочарование, писал отец виконта. Наставлял сына на пути истинный, давал ему советы насчет того, как вести молодому человеку в другом государстве.

Сухомлинов выругался. Сложил все в ящик и только тут сообразил, что уходя, он должен будет закрыть окно. Вот только как это сделать? Выругался. Оставалось только одно, выйти через дверь.

Игнат Севастьянович закрыл окно и подошел к двери. Прислушался. С другой стороны в коридоре было тихо. Приоткрыл и выглянул наружу. Убедившись, что слух его не подвел, выскользнул в коридор и закрыл за собой дверь. Застыл, как в копанный решая закончить на этом похождения или продолжить. Вот только в этот раз, если и проникать в каюту графа, так через дверь.

— А, была не была, — махнул рукой барон и направился к двери.

Ножиком отворил и вошел внутрь. Огляделся. Сундук барона стоял у окна. Рядом на кровати несколько книг. Сухомлинов взял в руки одну и пролистал.

— "Магомет" Вольтера, — проговорил он, положив ее обратно: — А граф, я погляжу человек начитанный, — восхитился Сухомлинов. — Поди — Вольтерьянец.

Вольнодумцев Игнат Севастьянович не любил, как любой дворянин считал, что из-за них и произошли события начала двадцатого века. Именно Вольтерьянцы, как их презрительно именовали в восемнадцатом и в конце девятнадцатого века, занесли в Россию чумные семена революций.

Сухомлинов открыл сундук. Все, как и у д"Монтехо. Одежда и обувь. Пара пистолетов и письма. Вынул аккуратно их и положил на кровать. Вскрыл одно и начал читать. Отложил в сторону, затем взял другое. Опять ничего интересного. Даже нюхать стал, чтобы не вскрывать письма от дам, вот только переписка парфюмом не пахла. Трудно было определить кто автор только по запаху. Выругался и стал читать одно за другим. Ему повезло, что он услышал шаги в коридоре и французскую речь. Выругался и стал складывать вещи графа в сундук. Сложил все, кроме двух писем, что он так и не успел вскрыть. Тут же запихнул их в карман и распахнул окно. Уходить через дверь было поздно. Выбрался на бревно, зацепился руками за верхнее и понимая, что не сможет закрыть окно, начал медленно приближаться к окну виконта. Замер, когда услышал, как дверь в каюту графа распахнулась. Француз выругался. Захлопнул окно и барон понял, что тот решил, что распахнулось оно из-за ветра. Сухомлинов облегченно вздохнул. Впереди была только одна преграда — каюта д"Монтехо. Осторожно заглянул внутрь и увидел, что виконт лежит на кровати на животе и спит. Первой мыслю было, что оба француза успели напиться в обществе капитана судна. Но, как бы то не было у Игната Севастьяновича появился шанс. Оставалось надеяться, что за то время, что он будет преодолевать окно д"Монтехо не развернется привлеченный шумом снаружи и не обнаружит его. Потом доказывай, что ты просто любишь прогулки на свежем воздухе с письмами графа Виоле-ля-дюка в кармане. Стараясь не шуметь, он сделал первый шаг и остановился. Прислушался. Виконт не среагировал. Второй. Нога соскользнула, и Сухомлинов еле сдержался, чтобы не выругаться. Держась за верхнее бревно, Игнат Севастьянович нащупал ногой бревно. Он облегченно вздохнул, когда обеими стал твердо стоять. Вновь прислушался и вновь взглянул в каюту д"Монтехо. Француз спал, как убитый.