Холодная осень сорок седьмого

— Кстати, Михалыч, а чего, у Смирнова были с кем-то такие уж негативные отношения?

— Ну, это... Тут дело-то такое. Шариков-то наш, он же на самом деле мужик-то боевой был. Ну вроде тебя, только по здоровью перед войной списали. У него, понимаешь, трагедия личная случилась. Он в Польше перед войной работал, ну там, то-се, нелегально, сам лучше меня знаешь. Орловского говорят знал, ты тоже знаком, да? О, ну значит понимаешь... не тыловик какой, даром что на охрану кинули. Ну, в общем, в 38м у него на глазах жену расстреляли. РОВСовцы. Он там к ним внедрен был, и жена его, причем никто же не знал про них, просто вместе работали. Те ее даже не раскрыли, заподозрили. И решили убить. А он там был. И сделать ничего не мог, сам понимаешь — служба. Ну, в общем... потом-то сам знаешь как с этой сволочью — кого повязали кото так грохнули. Только Самого Шарикова после того как он, пусть и в рамках приказа, голыми руками два десятка гадов изничтожил, по возвращении — на медкомиссию — и все. В санаторий, и никаких боевых. В сорок первом правда на фронт пустили но недолго провоевал — тяжелое ранение, и до того тоже там откаблучил, рассказывали, что танковая рота эсэсовская так по сих пор и числится 'пропавшей'... Ну, в общем, тяжелый он был мужик, но тертый и боевой. Только, как ты понимаешь, личной жизни у него... Ну, а вот тут эта белобрысая и подвернулась...

— Погоди... Синичкина чтоль, Пассия Смирнова?

— Какая там она пасия я не знаю, не щупал, да мне уже и ни к чему, а только Гавриил Евлампич на нее, значит, запал. Не сказать чтобы сразу как появилась, они ж со Смирновым считай одновременно пришли, как мне рассказывали, а потом, значит, товарищ Шариков давай к ней и клинья бить. Ну вроде как всерьез намекая-то. И то сказать — мужик он немолодой, и не самый красавец, но для своих-то лет — ого какой. И, так сказать — звание, выслуга. А если семейный, то и жилплощадь бы запросто получил. Захоти — так после победы сразу на пенсион. Характер, конечно, тяжелый, но я ж тебе рассказал — есть причина, а кабы семья, так может и переменился вовсе. Но... молодежь она ж чем думает-то?

— Ясно, отшила его значит Синичкина...

— Да то и оно, что вроде как и не отшила. Она вообще дуреха такая, скромная, никому грубого слова-то не скажет, ну в общем ни да ни нет, как у них, интеллигентов, положено. А Шариков-то тот прямой, простой как три копейки — вояка же, чего взять. — (Тут Юрьев про себя усмехается — ну да, конечно, резидент по РОВСУ работавший, да которого так и не раскрыли — простой, как же. Но Михалыч по внешнему судит, да по общению — у него опыта в таких делах нет). — Ну а тут Смирнов значить к ней воспылал. А дальше пошло и поехало. Ну потом Шариков на Смирнова давай давить — мол так и так — нарушение внутренних правил, личные контакты требую сократить до рамок служебных обязанностей. Ну, есть такое правило. Ходил даже к Семагину, требовал перевести Синичкину. Смирнов тоже ходил, скандалил... ну, насколько умел, конечно. В общем, замяли как-то. Ну а потом уже этот случай с собаками. Когда Шариков орал что лично с дегтяря перестреляет всех волкодавов. Он собак кстати не любил — как-то приходилось ему уходить от погони и с собаками голыми руками драться. Ну, вот у них и вовсе не сложилось...

— Погоди-ка... Это ж получается... Это ж выходит текст этот он писал как раз в накануне, как к нам приезжал ..сам. А на стрельбище, это значит, мишени с собаками были!

— Так чего же он там такого усмотрел? Он-то с самого начала все знал и про собак тоже, чего еще?

— Этого мы, товарищ Никакноров, сейчас никак не узнаем. Нету этого в записях. Может, и вовсе не узнаем. Там, собственно, совсем немного и осталось-то.

— Ну? Чего тама, давай уже, не томи, командир— Да в общем, все просто. И совсем понимаешь ли неприятно.

'... из-за мер безопасности в связи с приездом правительственной комиссии во главе с тов. Л.П., о чем мне сообщил тов Шариков, ввиду запрета на проведение любых работ и экспериментов, я не могу немедленно привести в действие программу, которая должна уничтожить, на мой страх и риск, все инородные внедрения. Разумеется, копии зараженных реестров мною сохранены для дальнейшего изучения, изолированы от любой связи с любой электронно-импульсной аппаратурой нашего объекта. Программа мной полностью подготовлена и дважды протестирована на копиях зараженных реестров. Как только будет снят режим повышенной безопасности, я немедленно запускаю программу, прежде всего на аппаратуре лаборатории и БЭМО, впоследствии поэтапно, избегая заражения, очищаем все устройства объекта. Санкцию тов. Семагина и Шарикова рассчитываю получить непосредственно перед отменой режима безопасности, и немедленно приступить...'

— ...М-мать его! Никаноров!

— Я!

— Во сколько ЧП со Смирновым произошло? В лаборатории?

— Ну я ж говорил, часа через два, как улетели все, как раз... как раз... еп...

— Ну?!

— Дык это... Как раз перед тем, как отмену режима повышенной безопасности дали, да...

— Никаноров, ты как, уже соображаешь, во что мы с тобой вляпались?

— Ну, это... не очень, хотя, что глубоко и крепко — понял. Че делать-то теперь? Чего он там может еще пишет?

Да ничего такого, хотя...

'Ввиду сложившейся ситуации я вынужден пойти на нарушение инструкций и составить этот текст, объясняющий мои поступки и действия, если это понадобится в дальнейшем. Из-за сложившихся обстоятельств я не могу рассчитывать на официальные каналы, потому оставляю этот текст человеку, которому я лично безмерно доверяю, в надежде, что он сможет правильно распорядиться этим текстом в случае каких-либо непредвиденных поворотов. В заключение, хочу еще раз подчеркнуть, что я являюсь твердым коммунистом, и все мои действия направленны...'

— Ну, дальше обычная формулировка, парень пишет, что мол не считали его врагом если совершит ошибку, сознает риск и готов к ответственности и так далее.

— Ну, тут все понятно.

— Чего тебе тут, Михалыч, понятно? Мне вот например, нихрена не понятно.

— Ну, доверенный человек — ясное дело, Синичкина. Кому он еще отдать мог. Не Шарикову же.

— Ага. А нам они попали от кого?

— Ну, так это... Я ж тебе и говорил. Синичкина с Афанасьичем чего-то там...

— Никаноров!

— А, да ладно! Она с ним о Смирнове разговаривала. Ничего такого. Нет, правда. Про несчастную любовь, и мол пожениться хотели, а она сирота, и мол уже у них там чето и было... ну сам понимаешь, не маленький же...

— Угу.

— Не, ну а чего? Уговорила его нам эти листки подсунуть. Самой-то ей никак незаметно.

— У нее допуск какой был?

— Дык, это... А-2. Она ж и Смирнову и Корлидзе в лабораториях помогала, девочка-то смышленая.

— А у Смирнова допуск?

— А-1. У него, у меня, у Шарикова да Семагина только такой и был. Леменецкий когда приезжал у него тоже, у товарища Мехлиса, ну еще Лаврентийпалыч, ясное дело. Да, кстати — у тебя же тоже такой был!

— Это я в курсе. Ладно, понял.

— Это... командир, так я это, так подумал... может, это просто Смирнов напортачил там чего сам? Вот и взорвался?

— Хороший ты мужик, Никаноров. Но простой все же, как топор. Уж не обижайся.

— А чего мне, не обидно. Да, я такой. Ты это, не серчай, командир. Ты объясни, в чем я не прав. Я пойму и приму. Я знаю, что не шибко силен сра... стар... стратегическим мышлением, во. Я с авиаполка сам рапорт подал, как понял, что не тяну. Мне стыдиться нечего, у каждого в жизни своя война.

— Тогда вот вникай, и поправь меня если что не так. Аппаратура с этими программами на базе где была?

— Ну... так только в лаборатории и была. Ну еще на складе. Больше нигде нельзя было хранить, то что использовали — в кинозалах там и еще где — строго под охраной, постоянной — привещли, попользовали, укатили.

— То есть, вся аппаратура, считай, погибла?

— Ну... не вся. Там вообще-то сейф, комната целая. Ну как архив. Там много чего хранят, ну записи на магнитографе которые, катушки с проволокой здоровенные, я видел. Ее и открывают-то редко, вряд ли открыта была и все там погорело...

— Угу. Смирнов про них писал. Копии, сохраненные. А все остальное, скорее всего — уничтожено. Программу свою хитрую он запустить не успел. А вот разрешение на нее получил. Наверное. И знает это только один человек — Семагин. Еще Шариков знал — но уже не скажет. Смирнов взорвался. Знаешь, как это называется? — Рубить хвосты. Я ничуть не удивлюсь, если и Семагина уже нет в живых.

— Типун тебе!..

— Игра пошла по-крупному, всерьез взялся кто-то. И то, что мы еще живы — это во-первых какое-то странное стечение обстоятельств с нашими 'собачками', которые нас не пришили, имея возможность... как бы это не оказалось посмертной услугой Смирнова, что все-таки не пришили... А во-вторых — это то, что мы очень быстро и очень специфическим маршрутом и через специфические места оказались жуть как далеко от вашей уютной базы. Я, знаешь, в Северном Китае однажды провалился в пещеру, где тьма-тьмущая змей зимовала. Ну, холодно, они сонные... если не трогать и не наступить. А они считай ковром. Здоровенные, в руку толщиной. Противоядие у меня было ну от одной, от двух уже если повезет. А их там сотни. Так вот, Михалыч, я б лучше еще раз в ту пещеру, чем к вам на объект — безопаснее б вышло.

— Так это, погоди! Ну все же может Смирнов и сам! Напортачил с евойной программой, аппаратура возьми и взорвись!

— Михалыч, ты у него в лаборатории ж не раз был. Где там баллоны стоят — помнишь? Там к ним хоть какие провода от его машинерии идут? Не? То и оно. Не надо иллюзий.

— Ну так это... Баллон, он, бывает, и сам могет!

— Бывает. Только больно уж вовремя. И Шариков сам помер. И нас с тобой БЭМО отключили и смылись куда-то. И вот это вот все. Разом.

— Ладно. Понял. Осознал. Уяснил. Делать-то нам чего?

— А все просто — вон та гряда, видишь — отличное место. Танки на прицельный выстрел не подойдут, катки поломают и гусянку порвут. И даже пушки кроме совсем легких близко не подтащить. И десант не высадить ни планером, ни парашютом — перебьются-переломаются. А от пехоты да от обстрела неприцельного найдем где спрятаться. И камня много, не наследим, если аккуратно. Так что давай туда, базу оборудуем, и начнем действовать — сам видишь, отсидеться нам тут никак нельзя.

* * *

Это только на словах Юрьева выглядело солидно — 'оборудовать основную базу'. На деле ограничилось выбором места, наиболее невыгодного, с точки зрения потенциального противника, для обстрела и штурма, да и наблюдения за ним тоже, устройством незамысловатого тайничка, да натягиванием тента из камуфлированного авиазента. Все остальное 'оборудование базы', как до, так и после, свелось к рассматриванию местности и определению безопасных подходов, мест вероятных позиций, как своих, так и противника, да оборудование постов наблюдения. Еще Михалыч сбегал к озеру и принес полными свежей питьевой воды две брезентовые складные канистры — теперь тут можно будет и продержаться или отсидеться какое-то время, благо, что вода нужна только Юрьеву — Михалычу она без надобности в основном, если только аварийные батареи залить. Но это уж совсем край, а так — хватит ему и просто топлива, то бишь алкоголия. Вот кстати, помрачнел малость Юрьев — надо бы как-то этим озаботиться. После перехода Михалыч подзаправился склянкой сивухи, которую по недоразумению местные жители считают алкогольным напитком. Осталось на донышке, но это он добьет вечером и еще добавит. Иначе никак — или переводить его в "спящий режим' и самому караулить. Наверное, так и сделаем, посменно — но все равно, топлива запас не беспредельный. И его надо экономить. Это вообще-то был резервный вариант, считалось, что в такой стране как США найти возможность подзарядиться от электросети будет несложно. Но для этого придется с этой базы выходить в рейд, в сторону небольшого городка на побережье, который Юрьев видел сверху. Городок небольшой, поселок, но явно просматривалась какая-то промышленная структура, капитальные строения вроде башен элеватора или трубы какие-то — градообразующее предприятие. И явно с энергетикой все в порядке. Плюс — надо постепенно начинать обрабатывать обстановку, вникать в детали — свои проблемы не денутся никуда, но и задания никто не отменял. Приняв решение, Юрьев даже немного успокоился — оно всегда понятнее и легче когда решено что-то. Лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть. Выход назначил на вечер — днем разведка на виду обычно не показывается, не ее это время.

* * *

Канонада стихла, когда еще они только бежали к будущей базе, и только под сумерки снова уже на пределе слышимости чуть побухали танковые пушки. Особого внимания этому они оба не придали — далеко и непонятно, явно не по их душу. После выхода рванули экономным бегом по намеченному маршруту, по совершенно безлюдному, чистому, красивому и очень мирному лесу. 'Как в лесопарке на прогулке' — думает про себя Юрьев. Две трети пути, если даже не три четверти, проскакиваем вполне себе успешно, без особых помех. Подготовочка у Юрьева, надо обратно отметить, зверская — бежит как паровоз по рельсам, особо и дыхания не сбив. Даром что кроме бронежилета и автомата с небольшим боезапасом да всякой мелочи ничего больше не взял, а все равно внушает. Михалыч, кстати, тоже экипирован минимально — пушку свою он, поупиравшись, оставил, взамен вооружившись запасным ППСБ из укладки. Все мины-гранаты — тоже оставил. В ранце-укладке — только пара фляг со спиртом. Расход энергии БЭМО тоже очень сильно зависит от нагрузки. Так что пошли именно 'налегке'.

Неприятности начались примерно за полтора километра до шоссе. Сначала Михалыч доложил о характерном шуме моторов, причем не только автомобилей, но и тяжелой техники — а потом и о характерном звуке гусеничной техники. Потом и Юрьев уже это слышит, дальше — больше. Шоссе обнаружили задолго до того как к нему вышли не только по шуму моторов и гусениц — но и по отсветам фар. Янки, обнаглев, по мнению Юрьева, до предела, гоняли по шоссе технику с включенными фарами — впрочем, это пока не прифронтовая полоса, конечно, и наши в бомбежках территории США особо не усердствуют пока. Но все равно такая самоуверенность противника бесила. Вскоре, впрочем, выясняем еще один неприятный момент. По шоссе не просто идут колонны разной техники — грузовики и БТР с солдатами, иногда с шестифунтовыми противотанковыми пушками или легкими трехдюймовыми гаубицами на прицепе, танки, зенитные самоходки. Но и регулярно, очень часто... слишком уж часто для такой глухомани, проезжают патрули. Тяжелый патруль — пара 'шерманов' или 'чаффи', и один-два БТРа с пехотой. Эти мотаются туда-сюда без остановок на небольшой относительно скорости — скорее даже не патруль, а ГБР для усиления патруля. И собственно легкий патруль — пара джипов и один грейхунд — броневик с полуторадюймовкой. Эти, что было особенно неприятно, каждые двести-триста метров останавливались, и установленными на броневике и джипах фарами-искателями просвечивали прилегающую местность. Как ни странно — но в основном по другую сторону дороги, правда, временами наспех освещают и нашу сторону. Вскоре выясняем — не просто так светят, отбывая номер — что-то узрев, в приступе паранойи, один из патрулей начинает вдруг, съехав с дороги, молотить из крупняков и пушки куда-то в темноту, где им что-то померещилось. И тут же, спустя считанные минуты — рядом нарисовалась 'группа поддержки', с ходу разворачиваясь фронтом, нырнула с шоссе в молодой сосняк, для острастки, наверное, жахнув по разу с башенных орудий. Спустя четверть часа выступление бронемеханизированного цирка завершается, но нам уже предельно ясно — соваться на это в чужом пиру во время чумы похмелье нам вовсе не надо.