"Слава.Возрождение"

Он прошёлся мыслью по своим биороботам — нет ли какого-нибудь работоспособного, и обнаружил одного-единственного, который ещё сохранил энергию, чтобы кое-как ковылять по коридорам. Он направил робота к точке питания, надеясь, что тот дойдёт, не сдохнув по дороге.

Гран ковылял долго, падая, застывая на месте, но воля Славы гнала и гнала его вперёд. С огромным трудом биоробот, выжимая последние остатки энергии их своего тела, подсоединился к единственному не нарушенному каналу корабля, идущему от накопителя.

Энергия хлынула в робота, и он через несколько секунд был полон под завязку. Славе некогда было думать — почему в гранах осталось так мало энергии — но разгадка была проста — когда корабль, полуразрушенный и неисправный, выходил из подпространства и садился на планету, спасая своего Посланника, он высосал энергию из всех гранов, отдав им приказ соединиться с системами корабля. Один накопитель был уничтожен, другой был недоступен — вот корабль и высосал из своих 'фагоцитов' всё, что мог. Этого хватило чтобы сесть на планету открыть двери для выхода. Всё. После этого корабль ушёл в кому. Те немногие граны, что попытались восстановить системы корабля, без его надзора быстро истратили энергию и без подпитки тоже впали в спячку. Процесс восстановления замер.

Слава внутренне ужаснулся размеру повреждений — скорее всего, если бы он не соединился с Шаргионом, тот мог никогда не пробудиться, и умереть, не приходя в сознание. Его просто некому было бы восстанавливать!

Теперь у него был исправный, здоровый и 'весёлый' гран, который по приказу Славы-Шаргиона бросился в коридор, схватил ближайшего своего соратника и потащил к пункту питания. Там он прижал собрата к выходу энергии — что-то вроде контакта на расстоянии сантиметров тридцати от пола, и тот за несколько секунд 'налился' полностью. Процесс пошёл.

Каждый из заправленных гранов тащил своего товарища, и скоро у 'соска' выстроилась очередь из заправляющихся. Процесс шёл медленно — гранов в корабле был несколько десятков тысяч, а этот сосок, к которому тянулась одна, единственная тонкая ниточка энергии, не мог пропустить такое количество, и стал перегреваться. Температура поднималась, и Слава временно замедлил зарядку роботов.

Когда биороботов набралось с сотню, он запустил их на восстановление остальных каналов питания. Они врезались в стены тоннелей, проедая там дыры, находили сожжённые участки, разъедали их и лепили новую плоть, которую выделяли из себя розовой массой. Та залепляла дыры, восстанавливала каналы, передающие энергию, и через некоторое врем заработали несколько точек питания — процесс пошёл веселее. Это было что-то вроде цепной реакции — Славе только стоило подумать — что у него что-то там болит, тут болит, надо восстановить тут и там — граны бросались и делали всё, что нужно. За исключением тех гранов, что он оставил на восстановлении работы своих собратьев.

Слава-Шаргион сидел в кресле, одновременно будучи и человеком, и кораблём. Процесс работы был запущен — граны уже пробивались к центральному накопителю, чтобы восстановить его, проложить каналы энергии к гравидвигателям, но главную проблему он так и не решил — как пробудить Шаргиона? Он не мог остаться в этом кресле на то время, что нужно для восстановления корабля, а без его надзора, без руководства, граны не смогут работать и снова окажутся в коме. Даже тогда, когда корабль был законсервирован на Луне, он всё равно контролировал гранов, как любой организм контролирует процессы, проходящие в нём, даже если спит. А теперь — это был не сон. Это было что-то вроде долгой, очень долгой клинической смерти. Корабль медленно умирал, и Слава подозревал, что не последнее место в этом умирании занимало то, что его Посланник оказался предателем, пославшим его на смерть. Шаргион, когда Слава направил его на прорыв, почувствовал то, что его пилот готов пожертвовать кораблём, ради каких-то своих целей, и это его потрясло настолько, что он не хотел жить.

Слава задумался — что делать? Как быть? Это громадное тело, под названием Шаргион, потеряло свою сущность, уйдя куда-то в себя, замкнувшись в своей плоти, как в тюрьме. Что он мог сделать, для того, чтобы его пробудить? Вероятно — только сходить в эту тюрьму, и поговорить с ним. Как ещё? Вот только это легко сказать, а как добраться до сущности Шаргиона, если он не желает разговаривать? Ну что же — в жизни Славы было достаточно тех, кто не желал с ним разговаривать, а ещё — пытался уничтожить всеми доступными методами. Если уж они подчинялись Славе, то наверное , он сможет как-то совладать с родным кораблём... Только где у корабля позитронный или какой-то другой мозг, в который псионик мог бы погрузиться? Нет мозга... Хммм... как нет мозга? А сам корабль? Он же живой, вот он и есть этот самый мозг! И какая разница — с кулак ли он размером, или это десятикилометровая лепёшка, ушедшая под озеро — суть-то одна.

Фактически, Шаргион — гигантский живой организм, гигантский летающий мозг. Зачем ему голова, отдельный мозг — когда он и есть мозг. Если часть его повреждается, другие части мозга берут функции управления на себя — главное, чтобы сама сущность, сам Шаргион ещё существовал в этом мозге-теле.

Слава вышел из своего организма, приросшего к кораблю, и информационным облаком поднялся вверх. Потом подлетел к стене корабля и растворился в ней, как призрак.

Он оказался там, где и хотел — огромное пространство, заполненное светом. Сияет громадное солнце, испуская жёсткие, фиолетовые лучи и нагревая поверхность до кипения. Хорошо! Что может быть лучше жёсткого солнечного излучения, сытного и вкусного, греющего кожу? Под этим солнцем так приятно дремать...

Слава не мог понять — то ли это он так сросся с кораблём, что начинает думать, как он, то ли слышит мысли Шаргиона, его мечты, его сны. Скорее всего — второе...

Сосредоточившись, Слава отправил своё 'я' в поисках сущности корабля.

Мелькнуло пространство, и вот он видит стоящую посреди белой горячей металлической пустыни кроватку с ребёнком. Ему года три, не больше. Улыбается во сне — розовый, румяный, славный такой...

Слава подошёл к кроватке, и присел рядом на образовавшийся по его желанию стул. Ребёнок спал, И Славе так не захотелось его будить, что он с трудом пересилил себя и потеребил его за плечико. Мальчик нахмурился, простонал, и открыл глаза, такие голубые и сияющие, как будто в них отразилось всё небо.

— Посланник, уйди! Ты меня не любишь! Ты меня не жалеешь! Уходи! Ты сделал мне больно! — мальчик сморщился и зажмурил глаза, снова погружаясь в сон.

Но Слава не отставал, он наклонился к Шаргиону, взял его на руки и стал покачивать, поглаживая по голове. Хмурые складки на лбу мальчика разгладились, и на его лице показалась улыбка. Он снова открыл глаза и посерьёзнев, обвиняющее сказал:

— Почему ты меня не жалел? Почему ты позволил им сделать мне больно? Я так любил тебя, так доверял тебе, а ты... как чужой!

— Прости меня, — сказал Слава, — я не хотел тебе причинить зла. Мы с тобой ближе, чем братья, и я чувствую твою боль. Как я могу загладить свою вину, скажи? Послушай, как я переживаю! — Слава прижал голову мальчика к груди — слышишь, как мне больно, мне больно потому, что ты не веришь мне, что ты мог подумать, будто я не люблю и не жалею тебя! Это неправда! Ты мне очень, очень дорог! Понимаешь, в жизни бывают такие ситуации, когда можно принять либо плохое решение, либо очень плохое решение. Я принял плохое, чтобы не стало очень плохо. От того, сумеем ли мы наказать наших врагов, зависели жизни миллиардов таких Посланников, как я, и таких Шаргионов, как ты. Я был обязан сделать этот шаг, и если бы ты погиб, я бы погиб вместе с тобой. Как и моя жена, которая так же дорога мне, как и ты. Мы бы погибли вместе. Но мы же выжили! Я всё-таки принял правильное решение. Ты сильно обижен на меня — что я должен сделать, чтобы ты меня простил? Скажи, Шаргион! Мне плохо без тебя, очень плохо. Я хочу, чтобы ты был со мной. Вернись, пожалуйста!

— Ты действительно любишь меня и переживаешь, что мне больно?

— Конечно. Войди в моё сознание, послушай — я готов сделать всё на свете, чтобы ты простил меня и вернулся! Я не хочу, чтобы ты умирал. Твоё тело разрушено, но я запустил процесс восстановления, соединившись с ним напрямую. Но нужен ты, потому что я не могу постоянно поддерживать такой контакт — я умру от голода и жажды. Только ты можешь наладить всё, как надо. Мы очень, очень тебя ждём! Вернись, пожалуйста!

— Хорошо, я вернусь! — мальчик обнял Славу и прижался к нему головой. Потом поднял синие глаза и с улыбкой сказал:

— Ну как я могу тебя оставить! Мой Посланник!

Пространство завертелось, закружилось, мелькнуло, и Слава снова оказался в своём теле. Его кто-то тряс за плечо, он с трудом повернул голову и увидел искажённое лицо жены. Она что-то говорила ему, освещаемая самодельным чадящим факелом, а Слава глупо улыбнулся растрескавшимися губами и сказал:

— А зачем тебе факел? Я сейчас вам включу свет! Да будет свет! — рубка озарилась светом, слепящим после тьмы, захватившей помещения корабля после катастрофы. Плафоны наверху сияли, а под ногами мельтешились граны, суетливо подчищающие пыль и грязь. Лера бросила горящий факел на пол, они тут же подбежали и, разорвав на части, сожрали палку, засунув куда-то вовнутрь своих сферических тел.

— Ты знаешь, Лерочка, я ведь наш кораблик разбудил! Он не хотел вставать, спал, а я разбудил! Теперь он не спит, хороший такой парнишка, розовый, а глазки такие синие-синие... — глаза Славы стали закрываться и он обвис в кресле.

Лера приказала керкарам, стоявшим рядом, и они осторожно отделили Славу от кресла. Из него с чмоканием вылезали нити, которыми он был как будто пришит к креслу, оставляя в том месте, где они входили в тело, красные точки, сочащиеся кровью.

Слава весь, как будто дырявое корыто, сочился кровью и был худ, как скелет, обвитый жилами.

Керкары подняли его на руки и стремительно понеслись вперёд по переходам и тоннелям. Лера посмотрела им вслед и подумала о том, что у этих многоножек великолепное чувство направления, при ходьбе в любых, самых запутанных тоннелях. Теперь всё будет нормально — они погрузят его в ихор, он там полежит немного, залечивая раны, и снова поднимется. Как уже бывало не раз...

Он дышал медленно-медленно, ихор проходил сквозь его лёгкие, отдавая кислород. Тело впитывало ихор, питалось им, пило его, залечивая раны.

Славе было хорошо, приятно, легко, он хотел поговорить с Лерой, плавающей в толще ихора рядом, и вдруг вспомнил — она же умерла! Нет — не совсем умерла, она в теле Хагры... Стоп! А как же он тут оказался? Почему он снова в ихоре?

Слава дёрнулся, пошевелил руками и ногами — всё двигается, всё нормально. Опёрся на дно и встал, выставив голову из толщи ихора. Закашлялся, водопадом выпустил струю ихора из лёгких и когда мозг очистился от одури сна, всё вспомнил! Он разбудил Шаргиона!

Слава потянулся к кораблю, и тут же получил ласковый отклик, будто ребёнок обнял его рукой за шею и приложился тёплой щекой. Слава чуть не расплакался от счастья, а Шаргион успокаивающие передал:

— Мой Посланник, мой брат! Всё хорошо! Я лечусь, лечусь...

— Сколько времени может занять лечение?

— Не знаю. Мне не хватает многого — элементов, металлов. Нужно ремонтировать второй накопитель, а ещё хуже — я не могу летать. Повреждены гравидвигатели. Нужно время, чтобы всё восстановить.

— А это возможно? Ты сумеешь восстановиться?

— Конечно сумею, — усмехнулся Шаргион, — нужны только время и материалы. Ты сделал всё, что мог — теперь граны меня лечат. Хорошо бы мне перелететь в океан. Я бы смог тогда быстро восстановить себя, гораздо быстрее, чем здесь. Но пока что не могу летать. Я рад, что ты тоже очнулся — я боялся, что ты тоже заснул, как и я, Посланник. Ты потратил слишком много сил, восстанавливая меня. Спасибо тебе.

— Ты же мне не чужой, — усмехнулся Слава, — ты мой брат. А силы... что силы. Восстановим! Вот сейчас пойду и начну восстанавливать — проголодался!

— Иди, отдыхай. Я пока займусь ремонтом.

— Погоди, погоди! Скажи, ты помнишь дорогу домой? Туда, где мы были? Как мы летели? Ты же скакнул неизвестно куда, и теперь мы не знаем, где находимся.

— Прости. Мне было так больно, так плохо, что я скакнул, сам не зная куда. И я не помню, как лететь домой. Мне нужно задать координаты, тогда я смогу найти дорогу. А так — не могу. Иди, поправляйся — мы всё равно что-то придумаем. Главное сейчас двигатели.

Слава тяжело вышел из ихора, отодвигая мелких керкаров, тыкающихся в ноги, и тут же попал в объятия Леры-Хагры. Она обхватила его руками, зарылась лицом в его грудь и глухо сказала:

— Разве можно так нас пугать? Ты знаешь, сколько времени тебя не было?

— Сколько?

— Три дня. Через сутки, после того, как ты ушёл вовнутрь корабля, мы начали тебя искать. И только через два дня нашли. Я думала — наше с Хагрой сердце лопнет! Ты сидел худой, как скелет, весь облепленный какими-то нитями, как в паутине. Ой, даже вспоминать не хочу! — девушка оторвалась от Славы и закрыла глаза, потом открыла и добавила: — пойдём наверх. Надо тебя откармливать, холить, лелеять — ты же нежный, мягкий мужчинка, тебя нельзя держать в чёрном теле — иначе как ты нас полюбишь?

— Нежный, мягкий, говоришь? — усмехнулся Слава, разглядывая свои жилистые, узловатые руки и ноги. — Похоже, что если сейчас в бок мне врезать кирпичом, он точно на куски расколется — чего-то я и вправду высох, как спичка.

— Ничего, ничего — откормим — основа есть, а мясо нарастёт! Пошли! Сам можешь идти, или тебя понести? Ой, всё время забываю, что тело-то не моё, дохленькое... да, да, дорогая! Если бы ты попробовала моё тело, узнала бы, какие тела-то бывают! Хагра тут ругается — говорит — если не нравится моё тело — кыш, мол, в керкара переселяйся. Нет уж, я лучше в её теле пока побуду... ну всё, пошли, родной... как хорошо, что ты снова с нами!

Лера обняла Славу и они побрели наверх, к свету.

Глава 5

— Ну вот, и хорошо! Может ещё поешь? Ну — кусочек?

— Лер, ты меня как свинью раскормить хочешь, что ли? — Слава, отдуваясь, сел возле костра, и блаженно откинулся на спину — никогда не думал, что могу столько съесть!

— Керкары поймали какую-то вкусную зверюгу, типа оленя — мясо диетическое, во рту тает! Вкуснотища!

— Жаль соли нет. Всё время страдаю без соли. Интересно, как керкары без неё обходятся?

— Ну, они же многоножки, чего им... у них теперь запас мяса есть — сколько лошадей побили!

— А куда они их дели? В пещеры перетаскали, не иначе...

— Ну, а куда ещё? Там, на глубине, холодно, не испортятся. Теперь запас мяса у них большой, они довольны. А ты чего переживаешь? Жалко воительниц?

— А тебе не жалко?

— Так-то жалко, но не особенно. Я их не знала, кто они мне такие? Враги, которые хотели меня убить, а тебя захватить в рабство. Чего мне по ним особенно убиваться? Ладно — тема тебе неприятна, давай её оставим. Лучше вот что скажи — какие у нас планы? Когда Шаргион восстановит двигатели? Когда мы сможем летать?