Три маски греха

Работая с Карахом, эльфийка и думать забыла о том, насколько суровыми бывают скайримские зимы. Ледяной ветер мгновенно облепил одежду девушки крупными белыми хлопьями, его порывы задували под полы плаща, хлестали в лицо, сбивали с пути. С горем пополам Арифель выбралась на тракт. Пурга прекрасно заметала следы, поэтому петлять и сворачивать с дороги данмерка не стала. Она упрямо шла вперед, надеясь преодолеть как можно большее расстояние до того, как ее начнут искать. Как скоро это произойдет? Едва Оэра прочитает ее прощальное письмо или только на следующее утро, когда Карах хватится своей помощницы?

Упрямая пурга не унималась добрых два часа. Арифель покидала Рагнвальд, когда неласковое зимнее солнце еще сияло на небе. Прекратилась же метель лишь с наступлением темноты. Светило скрылось за горами, и в свои законные права вступила зимняя ночь. Эльфийка прикинула, что за спиной оставалось несколько миль, а значит, найти ее по свежим следам будет очень нелегко. Она свернула с тракта и медленно побрела вдоль незамерзающей горной речки. Усталость брала свое: загребая снег сапогами и проваливаясь в него чуть ли не по колено, Арифель все сильней и сильней сбавляла шаг. Она понимала, что нужно искать укрытие, чтобы сугробы не стали ее могилой. Подошла бы любая пещера, любая охотничья стоянка, но вокруг не было ничего. Лишь убаюкивающее журчание воды по правую руку и ледяная пустошь с горами на горизонте по левую. Сзади возвышалась черная громада скал, среди которых притаился Рагнвальд. Второй хребет зубчатой лентой выделялся на фоне ночного неба где-то очень далеко впереди. Там была цель. Каменный Город. Маркарт.

Арифель уже совсем потеряла и чувство времени, и желание сопротивляться холоду, когда воздух огласил громогласный рев. Данмерка оглянулась на звук и оцепенела от ужаса. На фоне двух ярких лун завис черный силуэт крылатого ящера. Дракон! Неужели это тот самый, о котором говорил Корлбэйн? Ищет ли он беглянку или просто охотится?

Стараясь не шуметь, девушка аккуратно ступила в воду. Дракон повернул голову в ее сторону, исторг новый рев и, сложив крылья, ринулся вниз. Судорожно вдохнув морозный воздух, Арифель бросилась в реку. Обжигающе-холодная вода сомкнулась над головой эльфийки в тот момент, когда ящер пронесся над тем местом, где она только что стояла. Стремительное течение подхватило данмерку и понесло ее куда-то вниз. Арифель отчаянно задергала ногами, пытаясь удержаться на плаву, но мышцы свело от холода. Откуда-то сверху донесся приглушенный рык разъяренного дракона. Девушка поняла, что он не оставляет надежды поймать ее. Теперь у нее оставался нехитрый выбор: утонуть в ледяном потоке или попытаться вынырнуть, но только для того, чтобы стать жертвой чудовища.

Ее выбросило из воды, когда воздуха в легких почти не осталось. Арифель ударилась о камень, зацепилась за него, сделала неловкий вдох и кое-как выпрямилась на ногах. Течение донесло ее до порогов, где река шумным каскадом ниспадала в лесистую долину и продолжала свой путь широкой лентой, наполовину закованной во льды. Девушка задрала голову, пытаясь разглядеть дракона. Тот летал где-то совсем рядом. Арифель слышала хлопанье гигантских крыльев, но зловещего силуэта в ночном небе было не видно. Затем над самой головой эльфийки пронеслась черная тень, ящер издал новый рев — на этот раз данмерке в нем почудилось разочарование — и растворился в темноте. Выбравшись на берег, девушка попыталась было стащить с плеч плащ, но силы оставили ее. Арифель упала на колени, а затем лицом в снег. Спасения не было, но, проваливаясь в пустоту, данмерка чувствовала лишь безразличие...

* * *

Я всегда приходил вместе с холодом. На заре времен суеверные смертные поговаривали, что северный ветер приносит несчастье. Глупцы! Несчастье приносил я. В уничтожении слабых нет славы, но слава была мне не нужна. Я находил удовольствие в страдании и смерти, полагая, что миром правит сила. Времена поменялись, полюса силы сдвинулись, и, если раньше один лишь взмах крыльев наводил на людей священный ужас, теперь смертные научились огрызаться. Мог ли я помыслить, что они смогут пленить меня или одолеть в словесном споре, или, как сейчас, обмануть и скрыться? Нет.

Холод сгущается, а я кружу над землей, наслаждаясь полетом и временной свободой. С момента второго пробуждения я терпел неудачи. И не я один. Многие братья пали под ударами мечей или были сбиты меткой стрелой. Вернувшиеся в этот мир дова оказались не готовы принять суровую правду: мы больше не являемся абсолютной силой. Даже Тот-Кто-Был-Прежде-Других познал горечь поражения. Я чувствую его страх и неуверенность. Призванный чтобы пожирать, он оказался неспособен исполнить свое предназначение. Вздутое чрево новой кальпы не может разрешиться от бремени, а старый мир всеми силами цепляется за существование. Каждый из дова знает, когда должен наступить конец времени, ибо время наш отец и наш единственный судья. Но что произойдет, если предначертанное не свершится? Низринется ли время? Повернется ли они вспять? Преумножится ли оно? Обречены ли мы?

Холод нежно целует мою чешую. Я опускаюсь на скалу близ Рагнвальда и устремляю взор на восток. Где-то там, далеко, на вершине Глотки Мира, живет мудрейший среди нас. Я хочу испросить у него ответ на терзающие меня вопросы, но знаю, что он не примет меня, не удостоит даже словом, а новообретенная гордость не позволит мне покаяться в былых ошибках.

Холод вокруг меня. Он здесь. Паартурнакс не понимает его значения. Его мудрость не способна постичь стихию смерти, ибо его сердце слабее моего. Среди братьев лишь я умел и умею по-настоящему ненавидеть и по-настоящему обожать. Я не приемлю полутонов.

Холод сжимается вокруг почти осязаемой сферой. Это моя стихия, моя страсть. Когда время ослабит власть холода, петь гимны в его славу буду я. Время ледяной весны уже совсем рядом.

— Paar Thur Nax! — кричу я. И мудрейший слышит мой зов.

— Iiz Va Tiid! — образ второго по старшинству материализуется в моем сознании. Его взор пронзает меня насквозь. Паартурнакс знает, зачем я начал беседу.

— Alduin nahlot?

— Пока еще нет. Брат отправился в Вотчину Мертвых, чтобы набрать силу.

— Но это ведь вопрос времени, так? — мое сердце отвергает эти слова, но я не могу не произнести их.

— Кто знает, Эйсватиид? — неопределенно отвечает Паартурнакс. — Я лишь наблюдатель, а ты — ты не изменил своим привычкам. Есть ли тебе дело до Старейшего? Ты утоляешь свой голод. Я вижу затаенное зло и предвкушение кровавой расправы. Что ж. Krosis. Я не могу заставить тебя свернуть с выбранного пути. Лишь время все расставит по своим местам.

— Ты предрекаешь мне поражение?

— Я не могу заглянуть в будущее, — образ мудреца тает в воздухе. — Но можешь считать мои слова предостережением.

Я срываюсь в ночное небо. Чувство полета вновь охватывает меня.

Холод.

3.9. Кладбище чувств

Превыше всего Арнье ценил свою напарницу за понятливость и деликатность. Ширашши сразу же уразумела, к чему идет дело, когда бретонец предложил ей слегка изучить достопримечательности Маркарта.

— С-смотри не подцепи ничего от с-своей рыженькой, — смеялась аргонианка, прощаясь с Арнье у входа в 'Серебряную кровь'. Бретонец благодарно улыбнулся ей и коснулся губами чешуйчатого носа. Смущенная Ширашши направилась в сторону Храма Дибеллы, в котором, по слухам, хранилась самая большая в Тамриэле золотая статуя богини, а Арнье, проводив ее взглядом, вернулся в таверну.

Шлюха стояла на своем обычном месте. Поманив девушку, бретонец ногтем подбросил золотую монетку, ловко поймал ее и положил на стойку перед трактирщиком.

— Вина. Сиродиильского.

— Не держу с тех пор как Империя ушла из города, — учтиво поклонился норд. Арнье усмехнулся, заметив, что к его поясу вместо разделочного ножа был подвешен клинок незадачливого убийцы-орка.

— А если так? — и к первому септиму присоединился второй. Глаза старика жадно загорелись, но бретонец накрыл обе монетки ладонью.

— Уверена, что милый Клепп отыщет то, чего хочет столь великодушный господин, — промурлыкала шлюха, обвивая руками шею Арнье.

— Я тоже в этом уверен, девочка, — бретонец добыл третью монету и вручил ее девушке. — А это тебе в качестве задатка. Может, начнем, пока милый Клепп ищет доброе сиродиильское?

— Почему бы и нет?

Подмигнув трактирщику, Арнье повел девушку в комнату. Опустив за собой засов и оставшись наедине со шлюхой, он обхватил ее за талию, притянул к себе и поцеловал огненную прядь, выскользнувшую из ее замысловатой прически.

— Ты прекрасна.

— А ты еще далеко не все успел разглядеть, — девушка со смехом вырвалась из объятий бретонца, стянула через голову платье и осталась совершенно голой. Подобно эльфийкам она брила волосы на лобке, оставляя лишь узкую полоску. В проколотых сосках блестели кольца, а левое бедро украшала узорчатая татуировка.

— Да, так ты выглядишь гораздо соблазнительней, — оценил бретонец, подходя ближе. Шлюха опустилась перед ним на колени, распустила завязки на штанах и рывком сдернула их.

— Ты тоже ничего, — заметила она, лаская его член рукой.

— Готов поспорить, ты говоришь те же слова любому посетителю.

— И что с того? — засмеялась шлюха. — За это меня и любят. Ну, и не только за это.

Как оказалось, любить рыженькую было за что. В постели она вытворяла совершенно немыслимые вещи, от которых у благопристойных женщин определенно закраснелись бы щеки, и, похоже, сама получала удовольствие от соития, что среди шлюх было крайней редкостью. С ней Арнье на время забыл и о предстоящем походе к Рагнвальду, и о высшей нежити, и даже о двемерах. Мир сузился до размеров маленькой гостевой комнаты в 'Серебряной крови', а плотская любовь на краткий час стала для бретонца высшим смыслом существования.

— Ты прекрасна, — повторил Арнье, когда девушка, в последний раз достигнув высшей точки наслаждения, опустилась к нему на плечо и чмокнула его в щеку.

— И ты тоже ничего, — хитро улыбнулась шлюха. — Думала, с тобой будет скучно, но ошибалась.

— С чего это ты решила?

— Обычно убийцы по найму вроде тебя не могут расслабиться даже с женщиной. То ли груз совести давит, то ли постоянно опасаются за свою жизнь. Клепп рассказал, как ты расправился с верзилой Оньяром.

— Так вот оно что, — бретонец запустил пальцы в растрепавшиеся рыжие волосы. — Плохие тебе попадались ассасины, девочка моя. Хорошего убийцу никогда не мучит совесть, а людей они видят насквозь и всегда узнают, когда стоит опасаться любовника, а когда нет.

— Ты, разумеется, причисляешь себя к хорошим убийцам?

— Заказчики не жаловались.

— Как и мои, — захихикала девушка. — Никто еще не уходил недовольным.

— Я не удивлен. Ты, наверное, и мертвого разбудишь. А потом заездишь до повторной смерти.

— Приму это за комплимент.

— Это он и был, — заявил Арнье. — Между прочим, сколько с меня?

— Двадцать септимов, но мне обычно дают немножко сверх. Надо же поощрять таланты.

— Твоя правда, — бретонец встал с кровати и, отсчитав тридцать монет, завязал их в матерчатый мешочек и протянул девушке.

— Ты уже гонишь меня? — шлюха удивленно вскинула бровь.

— Не тебя, — вздохнул бретонец. — Образ. Вряд ли ты захочешь знать историю одного из сотен мужчин, платящих деньги за твое тело, так что будь любезна сходи к трактирщику и принеси мне вина, а потом оставь одного.

— Я готова тебя выслушать, — начала было девушка, но Арнье жестом остановил ее.

— Зачем люди посещают кладбища?

— Не знаю, — пожала плечами шлюха. — Я туда не хожу. Боюсь.

— А многие ходят. Кладбище — это такое место, где пробуждается память. Смотря на последнее пристанище того, кто навсегда покинул мир, люди вспоминают о нем, пытаются воскресить его в своем сердце. То же самое делаю и я.

— Не понимаю.

— Ты напоминаешь мне о той, которая никогда не будет рядом. У вас с ней один образ. Когда я сплю с рыжими женщинами, я словно оказываюсь на кладбище своих чувств. Воскрешаю в памяти ту, которую люблю. И от этого мне и больно, и сладко одновременно, — бретонец усмехнулся. — Вряд ли ты поймешь меня, впрочем.

— Я сожалею о твоей утрате, — тихо сказала девушка. — Но, сказать честно, меня еще никто не покупал как образ.

— Я буду первым и последним, — Арнье подал шлюхе платье. — Жду вино.

* * *

К тому моменту когда вернулась Ширашши, бретонец уже успел осушить три четверти бутыли скинградского белого. Впустив аргонианку в комнату, Арнье протянул ей кубок.

— Ты напилс-ся, — заметила Ширашши, опуская язык в вино.

— Как всегда.

— Рыженькие погубят тебя, — аргонианка подобрала с пола штаны и протянула их напарнику. — Вот, прикройс-ся. Не одного тебя с-смущает чужая нагота.

— Я не буду с тобой спать, Ширашши!

— Да кому ты нужен, — отмахнулась аргонианка. — С-сейчас-с ты довольно жалко с-смотриш-шься и не только между ног. С-сидиш-шь, заливаеш-шь горькую любовь вином, вс-споминаеш-шь не разбери чего. С-сколько лет ты не видел с-свою леди Иви?

— Шестой пойдет, — Арнье приложился к бутылке.

— Ш-шес-стой! Вдумайс-ся! Это уже не та рыжеволос-сая крас-савица, которая очаровала тебя. У нее наверняка появилис-сь дети, живот рас-сполнел, грудь обвис-сла.

— Я не вижу этого, Ширашши. Я люблю не нынешнюю или прошлую Иви, а образ, призрак. Если хочешь, зови это одержимостью. Кто-то не может жить без скуумы, кто-то пьет мед или вино, а я не мыслю себя без очередной рыжей девки с постоялого двора, которая хоть на час напомнит мне об Иви.

— Это извращ-щение, — аргонианка аккуратно вытянула из рук Арнье бутылку. — А ты пс-сих. Пос-спи и не забивай с-себе голову прош-шлым.

— Да, наверное, — тут же сдался бретонец. — Разбуди меня, когда будем собираться на Рагнвальд.

— На улице пурга. С-стоит отложить путеш-шес-ствие.

— Тем лучше. Тогда не буди.

Арнье лег на спину, заложив под голову руки, и почти моментально уснул. Ширашши накрыла его козьей шкурой, а потом скинула всю одежду, достала недочитанную книгу, вылила в кубок остатки вина и уселась на кровать рядом с бретонцем. В отличие от напарника, аргонианка умела ценить душевное спокойствие. Именно поэтому они и работали вместе. Увлеченность и горячность Арнье уравновешивалась выдержкой и невозмутимостью Ширашши.

— Иви, — сквозь сон пробубнил бретонец. Аргонианка вздохнула. Рыженькие определенно погубят глупца. По-другому и быть не может.

Часть 4. Маски / Смерть

Вокруг было белым-бело, и Арифели на мгновение почудилось, что она ослепла. Затем, окинув взглядом свое нагое тело и увидев Эпитафию, лежащую у ног, девушка поняла, что, вероятно, в игру вновь вступил И. Спас ли ее Рука Альмалексии или, напротив, отправил ее душу в заточение, в то время как ее безжизненное тело заносит снег? Данмерка нагнулась и подняла клинок.

— Смерть не всегда дарует избавление, Арифель Хлаалу, — сказал Инрел, появляясь из ниоткуда. Раны на его лице сочились черной гнилью. — Равно как и спасение не каждый раз означает продолжение земной миссии.