Море в роялях

Самым примечательным гостем оказался господин уже в годах, в гражданском костюме, но с явной военной выправкой. Выглядел он презентабельно — аккуратно выбрит, в очках-велосипедах, с короткой стрижкой чёрных волос с лёгкой проседью. Узнать его было слишком сложно.

— А вы, — я руками развёл молодых и горячих парней, обратившись к нему, — по какому вопросу?

— Позвольте представиться, — он сжимал в руках шляпу, — Николай Кладо. Собственно, я к этим юношам не имею отношения, — он с сомнением посмотрел на горячих парней, — я к вам по вопросу трудоустройства. Меня отстранили от службы за критику наместника, великого князя...

— Слышал, — я вспомнил такого человека, — читал ваши статьи. Великолепно написано, хотя и не без доли пропаганды. Что ж, считайте, что вы приняты и с этого дня командуете тяжёлым крейсером "Берилл". Этих юношей, — я оглядел горячих парней, — брать не советую.

— Это почему это? — возмутился самый громкий из группы горячих парней.

— Умный человек никогда не стремится к войне, но вынужден в ней участвовать, потому что иначе — будет хуже. Такие люди — готовы служить там, куда пошлют, а дураки, романтики и желающие выслужиться, или служить на хороших местах — просятся, оббивают пороги и записываются в добровольцы куда угодно, лишь бы поближе к фронту. Вы сами видите, что стало со всеми, кто мечтал пойти бить японцев — треть кормит рыб, треть — червей, третья треть — мечтает, чтобы война поскорее закончилась и всё стало, как раньше. Ничто уже не будет как раньше, поэтому либо вы скажете, почему действительно проситесь в опасную, почти самоубийственную миссию, либо молча уходите.

Заводила компании как-то сдулся:

— Ну, в общем, мы это...

Ответил за него другой, щуплый и плюгавенький юноша с небритыми усами:

— Вы хотя бы не боитесь говорить, что...

А дальше остапа понесло. Понесло так, что даже я удивился. Молодой человек в самых нелицеприятных словах отозвался и о флоте, и о императоре, и обо всей России в общем, короче, был тем ещё либералом, вроде Небогатова, которого прорвало и он увидел во мне кумира, не боящегося говорить в лицо другим то, что другие держат при себе. Я только возвёл очи к небу и досчитал до десяти про себя.

— Закончил, революционер ты наш яростный? А теперь объясни, какого чёрта ты здесь живёшь?

— А? — он не понял.

— Ты живёшь в России, вон, учишься на морского офицера, — как недоумку, впрочем, почему "как"? Именно как недоумку, объяснял я, — ладно, мнение — как задница, оно есть у всех, но если ты журналист, это одно, а если военный — совершенно другое. Как говорилось в анекдоте, Исаак Моисеевич, вы либо крестик снимите, либо трусы наденьте!

Пока остальные хохотали, я продолжил жечь глаголом:

— К тому же, у меня есть очень сильные подозрения, что вы человек слишком нервный, легко возбуждаемый, вами легко манипулировать и вы можете легко предать своих товарищей из-за какого-то своего убеждения. Кто знает, что в голове перемкнёт — либо в анархисты подадитесь, либо в мошенники, либо в террористы... Так что таких, как вы, молодой человек, даже близко не стоит подпускать к флоту и армии.

— Да вы!... — он был оскорблён в лучших чувствах.

— Да, я. Я знаю, таких, как вы. Обратите внимание на человека рядом с собой, — кивнул на нашего капитана, — именно таким вы хотите казаться, громко вещая о своих убеждениях.

Этого революционер не выдержал и в сердцах сплюнув на паркет, убежал в слезах. Не уверен, что в слезах, но похоже на то. Я только хмыкнул и обратился к его друзьям, порядком смущённым этим инцедентом:

— Вот что, мой вам совет, как человека с богатым жизненным опытом. Держитесь от этого своего товарища как можно дальше.

* * *

*

Инцидент с революционером-моряком не прошёл мимо внимания Волкова. Его ребята за день прошерстили всю академию и некоторых после учёбы ждала увлекательная служба на каспийской флотилии, без шанса повышения выше должности старпома какой-нибудь лоханки.

А вот с нашим теоретиком-прибоем мы сошлись во взглядах, местами. Хотя в целом, моё мнение о нём было положительным авансом, за его статьи и смелость их опубликовать. Такое вполне достойно настоящего военного.

Капитан Кладо уже через два дня впервые поднялся на борт ТК, восстановленный в званиях и ставший официальным командующим "Берилла". Кораблей ТК было три — Адамант, Берилл, Вольфрам. Служба не подразумевала пафосные имена, главное — иметь чёткое разделение. Лёгкие крейсера назывались уже по именам знаменитых писателей. Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, и даже "Граф Толстой", хотя я этого странного человека не особенно любил. Но раз уж классик — то пускай будет и свой крейсер.

Экипаж на борту не строили, без малейших признаков церемонии, потом представлю капитана. Я прибыл вместе с Кладо, чтобы объяснить ему ситуацию. Стоило нам войти в тепло, я снял мокрую одежду — на улице было ужасно... сыро. Мелкий дождь моросил, погода — омерзительнейшая! Было жалко, что в такую погоду немного неудобно проводить осмотр корабля.

Николай Лаврентьевич не жаловался.

— Ну и погодка, — уклончиво сказал он.

— Питерская, — кивнул я, — ну что ж, пойдёмте. Наша экскурсия будет интересной. Для начала — мы пойдём в машинный и котельный отсеки. Прошу за мной.

Внутреннее убранство корабля напоминало... сугубо утилитарное военное судно. Это такое странное ощущение, которое бывает не всегда. Иногда только, и очень специфические эмоции — свет, настил, стены — всё это было построено наспех, отделано грубо и без лишних элементов. К примеру — на стенах то тут, то там, висели ярко-красные огнетушители, под потолком помимо обычной лампы были проблесковые тревожные маячки и лампы аварийного освещения, лестницы имели перила из обычного гнутого никелированного швеллера, да и сами были сварены из обычных стальных листов с насечкой. Орудийные башни были примечательными — широкие и низкие, с очень пологим листом лобовой брони — шесть дюймов толщины. Коридоры внутри были относительно широкими — не возникнет заторов. Много гермодверей с характерными рукоятями для запирания.

— Позвольте узнать, я так понял, здесь используются водонепроницаемые переборки?

— Они самые. Шесть переборок по миделю, плюс двигательный отсек разделён ещё одной бронепереборкой.

Мы вошли в двигательный отсек. Пока капитан смотрел на турбины, я веселился, мне действительно было слегка забавно:

— Знаете, что во всей этой истории кажется мне весёлым?

— Что, простите? — не понял "Прибой".

— Забавным. Забавным мне кажется инерция мышления. Те же англичане или французы, построив такой корабль, гордились бы им, трубили на весь свет и изображали из себя великие державы, морально давящие на дикарей. К России они относятся очень... пренебрежительно, поэтому версия о том, что это современный и самый мощный корабль в мире кажется им нелепой. Ореол Цусимы и мукдена преследует наши военные силы, поэтому я без страха спустил этот корабль на воду.

— Вот как... и...

— Дело в том, — я продолжил, не став дослушивать Кладо, — что этот корабль действительно самый мощный в мире. По броне, по вооружению, по оснащению... он движется на двух паровых турбинах, отопляемых мазутом — ни крошки угля. Паровые турбины с их КПД на больших оборотах позволяют этому кораблю пройти три тысячи миль двадцатиузловым ходом — абсолютно невозможная вещь для броненосцев с поршневыми двигателями. Девять мощных длинноствольных орудий с углом возвышения до тридцати градусов позволяют вести огонь на предельной дистанции, на которой вообще вероятность попадания сохраняется. Система управления огнём — вычислительная машина, позволяет наводить все орудия централизованно и учитывает множество факторов, которые обычно берутся "на глазок" или в средних величинах. На корабле нет ни единой заклёпки, только сварные швы, которые и прочнее, и надёжнее, и долговечнее. Радиосвязь — установлен мощный радиопередатчик УКВ-волн, дающий телефонную связь между кораблями эскадры в пределах видимости верхушек мачт, то есть — около пятнадцати морских миль, и телеграфная, телетайпная зашифрованная связь в радиусе двухсот миль.

— Аэээ... — у Прибоя глаза разбегаются, видимо, я его перегрузил информацией.

— И да, тут нет ни одной пожароопасной вещи. Поэтому не советую что-то менять. Даже постельное бельё сделано из негорючих материалов. Гореть может только топливо или туалетная бумага.

Кладо кивнул:

— Немецкие стандарты?

— Они самые.

— А почему тогда все газеты писали о низких качествах корабля?

Я только посмотрел на него взглядом "Семён Семёныч!"

— Так надо, — заключил он, — понял.

— Было трудно ни разу не попасть в упор по мишеням, но мои моряки справились. За это честь им и хвала. И на ходовых испытаниях работал только один из десяти паровых котлов. Каждая из турбин может выдать по пятьдесят тысяч лошадей на предельном режиме, но это экстренный случай. В нормальных условиях — по тридцать пять тысяч, то есть всего семьдесят. При этом экономичный ход у него восемнадцать узлов. Максимальный — никто не проверял, но по расчётам должно быть не меньше двадцати восьми.

— А у лёгких крейсеров... — Кладо вдруг вспомнил их, — у них какая скорость?

— Такие же энергоустановки. Они уже легко разгонятся до тридцати, сами понимаете, тут больше зависит от моря, чем от судна. Глиссировать они не умеют, поэтому на тридцати уже идти крайне... затруднительно. Двадцать два — двадцать пять, это их рабочие скорости, если волнение до двух баллов — то до тридцати можно разогнаться, волнение больше — уже пойдут дефекты корпуса и набора, усталость металла, трещины...

— Понимаю. Хотя в это трудно поверить, честно говоря. И в чём же состоит задумка, если так можно выразиться?

— Все эти корабли, Лёгкий крейсер, Тяжёлый, и корабль обеспечения, который сейчас строится, созданы в рамках моей теории их применения на тихом океане. Корабли обеспечения нужны, чтобы остальные были боеготовы в любой момент времени и не нуждались в заходе в порт по израсходованию всех припасов, или при появлении раненых, чтобы не обременять судовых врачей и не перегружать боевые суда запасами для дальних переходов и долгих миссий. Тяжёлые крейсера — нужны для боестолкновений с военным флотом противника, крейсерами, лёгкие — рассчитаны на работу в паре с тяжёлыми. Они в эскадре занимаются разведкой, перехватом противника, ретрансляцией радиосигнала, поиском, перехватом гражданских судов. Изначально я представлял себе эту эскадру как скоростные суда, которые выдвигаются на линии коммуникаций японцев, лёгкие крейсера "Корсары" — перехватывают транспорты, при появлении в море японца — либо сбегают прочь, либо ведут его в засаду, к тяжёлым кораблям, которые берут того в клещи и уничтожают огнём своих мощных орудий на большой дистанции. Если конвой идёт с охранением — лёгкие крейсера выставляют мины на его пути.

— И где у них столько мин возьмётся?

— Их немного, — качнул я головой, — всего две сотни штук. Они небольшие, поскольку предназначены для преграждения пути транспортникам, из боевых смогут остановить миноносец, да и то не всегда.

* * *

*

Николай Александрович выступал перед рабочими автомобильного завода. Именно автомобильного — созданного при его финансовом участии под эгидой военных нужд. Автомобили на заводе выпускали простейшие, но сам факт важнее — Россия первой наладила серийное изготовление автомобилей. Засланцы тут совершенно не при чём — они даже пробовали отговорить императора, но не получилось — ещё сильнее разожгли в нём огонь энтузиазма. Поскольку флотом успешно занимался Палавенов, особыми делами Волков, на фронте ситуация стала стабильной. Японцы долбились в укрепрайон, отразивший уже шесть штурмов — без толку, только людей положили. Пат.

В это время Николай Александрович имевший самый положительный имидж, профинансировал переоснащение заштатного паровозостроительного предприятия под выпуск машин. И он же — вместе с инженерами принимал участие в разработке первого русского автомобиля. Желания императора — чтобы машина была простой, недорогой, двухместной и с закрытой кабиной. На это возражали инженеры — сделать всё было нереально. С горем пополам сумели установить серийный бензиновый двигатель в двадцать лошадей на раму, оснастить машину рессорной подвеской...

Получился Остин-7. Внешне. Требования похожи, вот и получился Остин-7 — маленький двухдверный двухместный автомобильчик, стоимостью всего в полторы тысячи целковых. Маломощный и дешёвый двухтактный мотор нещадно дымил, но тянул машину. Передние передачи было всего две, и разгонялся автомобиль не больше, чем до сорока километров в час — но и эту скорость он мог выдать только на пределе возможностей. Нормальная скорость — двадцать пять — тридцать километров.

Народного автомобиля, конечно, не получилось, но всё же, машинка могла работать. Это уже было лучше, чем лошадь со скоростью в десять-пятнадцать километров в час.

Николай Александрович, всё-таки делал ставку на энтузиастов, таких же, как и он сам, и не прогадал ни разу — желающих приобщиться к моде на автомобили финансово было пруд пруди, поэтому не прошло и двух летних месяцев, как его пороги уже обивали "известные" инженеры со своими проектами и предложениями. Из всех, пожалуй, самым красивым было предложение создать автомобильный спорт. И именно для автоспорта его величество, делая задел на будущее, принял решение дать зелёный свет инженерам, разрешить творить свои творения и даже выдать им мастерскую.

Тут вылезла ещё одна проблема — попросту не было хороших дорог с асфальтовым покрытием. Да, асфальт использовали для тротуаров на мостах, и уже давно, полвека как, но о строительстве протяжённых дорог из него не было и речи. Поэтому Его величество обратился за помощью к учёным мужам и получил удивительный ответ — дадут битум, сделают асфальт. Но кому столько нужно?