Не гадайте на ромашках. Книга 3

— Жёнушка, ты сводишь меня с ума. — Его губы жадно и страстно прикасались к её шаловливо почмокивающим губам, не терпеливые руки заскользили по извивающейся спине. Притянув Дашку к себе и проводя медленно рукой по её бедру вверх к соблазнительному изгибу, затем в бок к полной округлости груди. — Какая же сладкая, жёнушка маленькая моя, — шептал Роман, поглаживая дрожащий животик, заводя и порождая пламя внутри её, чтоб потом тушить. А подкупленное его ласками тело с готовностью отдавало себя в его властные руки. — Даша, Дашенька, шептали его губы, не в силах остановить её трепещущиеся руки, мечущиеся по его спине и плечам, скользящие по ногам к заветному месту. Страсть плутала и властвовала, волны желания захлёстывали тонущие в пьяном тумане тела. И вновь розовые соски набухали под его пальцами, сладко ломила грудь.

— Не мучай меня, — умоляла разгорячённая Даша.

— Потерпи ещё чуть-чуть, милая. Его руки безжалостно скользнули к пояснице, они искали и находили самые сокровенные и чувственные места. Возбуждение достигло высшей точки, когда он стал ласкать низ живота и ноющее от жажды лоно. Безумие плавило их, как огонь свечи.

— Ромаша.

— Всё, моя девочка, всё, я иду...

Измученная разогреваниями и бестолковыми приготовлениями игнорируемые ребятами завтрака и обеда, Зинаида взбунтовалась.

— Степанида, иди, буди. Ничего слышать не хочу. Сколько можно валяться.

Но идти никому никуда не пришлось, в проёме появились Роман с Дашей.

— Мамуля, не шуми, мы идём. Давай, корми, коль кормить собралась, — поцеловал мать заявившийся Роман. — Съем всё.

— Оно и понятно.

— Какая ты понятливая, жуть. Мам, мы завтра уедем.

— Куда тебя несёт, до конца отпуска ещё далеко.

— Не могу. Лизавете со дня на день рожать. Миша просил подстраховать.

— Дашу оставь.

— Это ещё зачем?

— Отдохнёт, понежится.

По тому, каким непониманием сверкнули его глаза, Зинаида поняла, что совершенно зря затеяла этот разговор и совершенно не стоило сейчас об этом с ним говорить.

— Знаешь, давай мать, без глупостей. Даша едет со мной. Вот интриганы. Я вас люблю, старушка, но там тоже моя жизнь. Не дави на меня, очень тебя прошу.

День проскакал на скакалочке. Зинаида разгоняла по уголкам глаз слёзы, но крепилась. Мало побыли совсем: не успела насладиться радостью приезда детей домой, как надо отправлять назад. Муж выразительно взглянул на часы, она заволновалась:

— Федя что, уже пора?

— Машина у порога. Грузитесь. А где Дарья?

— Собак облизывает, ворюг. Опять у неё чего-то на память спёрли. Щенка ей, что ли подарить? — ворчал Роман.

— Олух царя небесного, ребёнка ей подари, а-то придумал он, щенка. — Замахала руками от возмущения Зинаида.

— Так, всё! Давайте прощаться, вон мать на фантастику потянуло.

— Примерно я так и думала, ничего умного от тебя не дождёшься. Фёдор, а Громовы куда подевались?

— На вокзал подскочат. Пора. Дарья хватит прощаться с животинами. Они сторожить должны, а не морды под ласки подставлять. Испортишь собак. Садись в машину. Едем.— Воспитывал Бугор всех кто под руку подвернулся.

Ночной звонок, как правило, не предвещая ничего хорошего, тревогой раскалывает сонную тишину. Все знают о последующих после такого звонка трудностях, но всё равно, не видя на ощупь, хватают дребезжащую трубку. Так уж мы устроены.

— Алло, я слушаю, — зевнул Роман, посмотрев на часы. Два ночи. — Миша, не части, сейчас проснусь. Понял, понял, уже лечу. Дашуня спит, будить не буду, пусть сон досмотрит. Справимся сами. Ложи трубку, одна нога тут, другая там, уже собираюсь и еду. Всё, всё успею.

Доехал быстро, почти летел. Естественно, боялся опоздать. Спортивная машина по ночным улицам шла на хорошей скорости. Его уже ждал взволнованный папашка у открытой двери.

— Как вы тут, Лизавета держится?

— Бабье дело такое, ты уж постарайся Роман, доставь дочку, — крутился под ногами родитель.

— Привет, красавчик, я готова. Умру, ребёнка не бросайте, умоляю, — стонала Лиза.

Бугров волновался, но вида не показывал. Держался молодцом.

— Как у вас тут всё запущено. Давай я тебя понесу.

Лиза отговорилась.

— Дойду я. Отец, не мельтеши под ногами, Роман всё сделает сам, а ты дома жди.

— Зря отказалась от рук, но хозяину воля. Двинули помаленьку. Миша, может, ты папеньке компанию составишь?

Какое там, Михаил вскипел:

— Не проси, я с женой. Николай Потапович один похозяйничает.

Бугрову ничего не оставалось, как поторопить:

— Тогда не тяни, машина внизу, спускайся потихоньку, вещи я заберу.

Мишу Бугров посадил на переднее сидение, чтоб Лизе было попросторнее устроиться сзади одной. Лизавета старалась крепиться, но боль вырывалась наружу. Стоны участились, Бугров добавил скорость. — Больно, держись, девочка, скоро домчу, — уговаривал он её. — Ночь, дорога свободна. Потерпи, рыбонька.

— Спасибо, красавчик. Надеюсь, воды не отойдут в твоём автомобиле. Испорчу салон твоей спортивной, навороченной конфетки.

— Гори он огнём, думай о себе и ребёнке.

Ночная улица была почти пуста, и Роман выжимал из мотора все заложенные в него конструктором силы, на поворотах визжали покрышки. Бугров любил ночную дорогу, любил за то, что ночью отдыхала её проезжая часть. Домчались быстро.

— Боже! Боже! Я б с ума один сошёл... Уже почти приехали, Лизонька. Дыши глубже, как доктор на занятиях показывал, — просил жену Миша, всматриваясь в ночной город.

— Действительно, приехали, — перевёл дух Роман, подруливая к больничному крыльцу. — Миша поднимайся в приёмный покой, я с ней разберусь. Лизавета, хвост пистолетом, мы идём.

— Жива пока, мутить начинает, ох, как больно. И как это десятками рожают. Одного и больше ни за что.

Осторожно поднимались по лестнице. Долго звонили, пока открыли. Добравшийся первым до приёмного покоя Миша, шумел там, гоняя персонал, правда, без особого успеха. — Мы роженицу привезли, а все спят, канальи. Давайте доктора быстрее.

Кое-как нашли доктора. Появившийся усталый парень, спокойный и невозмутимый, лет под тридцать, вопросительно уставился на Мишу. — Кому доктор нужен, тебе? Чего орёшь, родов у тебя не предвидится.

— Жена рожает. Не очень-то ты похож на доктора.

— Другие утверждали, что вылитый, — съязвил док.

— Женщину или кого постарше..., — сомневался в профессиональной пригодности не понравившегося ему врача парень.

— Где роженица, философ? Что вы все ночью рожаете и непременно в мою смену.

— Ночью дороги быстрые, легче ехать, — встал Бугров, собираясь разобраться с наглецом. Лиза, вымученная схватками, полулежала в кресле за дверью. Роман, сидевший перед ней на корточках, пытаясь помочь, облегчить страдания, жалея, гладил её растрёпанную голову и вздрагивающие плечи, целуя вспотевшие от нестерпимой боли руки. — Терпи, девочка, ещё немного осталось. Я его сейчас убью, рванулся он к болтающему врачу.

— Помоги ей, хватит трепаться.

— Бугор, его не колышет мучение женщины. Давай, блин, дадим ему для ума в лоб.— Пылил и Миша.

— Лиза, ты? — узнал роженицу доктор. — Кто из этих ненормальных твой муж?

— А тебе какая разница, делай что-нибудь, — озлился Роман.

— Красавчик, притормози. Тимофей, Миша — муж.

— Откуда ты этого проходимца знаешь? — насторожился Миша.

— Мы учились вместе. Правда он на немного раньше нас закончил, — простонала Лиза.

Полученная информация озадачила ребят.

— Давайте другого доктора, студент нам не нужен, — заартачился Миша.

— Не психуй, — осадил его Тимофей. — Всё будет по науке. Хочешь посмотреть, как родится твой малыш, пошли. Я мирный парень. Это вас военных в любых одеждах можно узнать. Бегом в атаку сходу рвётесь.

— Что?— взревел Бугров.

— Ура! говорю на лбу печатью стоит,— ухмылялся врач.

— Рома, ты езжай домой, — поманила Лиза Бугрова. — Не волнуйся, он хороший доктор.

Лицо её покрытое потом, представляло сплошную маску из боли.

Бугров чмокнул её в щёчку стараясь не дрожать и страдая через её мучения, объявил:

— Идите, идите, не думайте обо мне, я подожду сколько надо. Может, помощь ещё нужна будет, мало ли что случается. В кресле подремлю, девчата кофе организуют. И подумал: "Сколько ещё ей бедной мучиться?" Сколько вообще женщина способна выносить эти страдания?

Не спуская заворожённых глаз с Бугрова, медсёстры согласно закивали. Они развлекут и организуют. Лизу посадили в кресло и покатили по коридору.

— Мишенька, дорогой, ты хорошо подумал, согласившись на участие в родах. — охала Лизавета.

— Лиза, смотреть, не рожать, не беспокойся за меня, — не ведая процесса, храбрился тот.

— Не тревожься ты о нём, думай о ребёнке лучше, откачаем твоего благоверного, — посмеивался доктор, катя кресло с Лизой.

— Доктор, — на ушко поманила Тимофея Лиза. — Осторожно он на протезах.

— Понял, учту.

Ромкину идиллию с журналами, кофе и длинноногими медсёстрами поломала принёсшаяся из родильного бокса нянечка.

— Быстрее, там вашему другу плохо.

— Дуралейство, почему с ним если рожает его жена? А что с Лизой?

Нянечка почему-то медлила с ответом; не знала, как начать. Минуты показались вечностью, Роману мерещилось чёрте что. Стоял в страшном напряжении, прислушиваясь к тишине коридора. Минута, ещё минута... Ему было страшно и начинало колотить.

— Не знаю, у доктора спросите, меня послали за вами.

"Ах ты..." Роман нёсся так, что та безнадёжно не успевала. Миша валялся на кушетке, в коридоре, плохо ворочая языком. Увидев Ромку, пожаловался. — Ноги не слушаются.

— Ещё бы, старина, у тебя протезы. Миша, что за компот? — подсел на кушетку Роман. — С Лизой порядок?

Он панически смотрел на дверь, за которой находилась Лиза.

— Там такой ужастик, кровища, — хватал друга за руки Миша. — Как на войне.

— Ты, Медведь, загнул, там смерть, а тут жизнь. Поднимайся, отведу тебя в приёмный покой. Вау! Слышишь крик, у тебя родился ребёнок. Басит, значит, пацан. Ты отец Миша, отец!

— Эгей, папочка, очухался, сын у тебя четыре кило. — Прыснула вышедшая медсестра. — Вы Роман?

— Что с Лизой? — подскочил Бугров.

— Чего вы так всполошились. Доктор просил помочь перенести роженицу. Ночная смена нет никого, — оправдывалась она.

— А Лиза?— обомлел он.

— В норме, разрывы небольшие, ребёнок крупный. Заштопаем.

На радостях Бугров затормошил Мишу:

— Вот видишь, Медведь, чудненько всё. Идём, кофе попьёшь, журнальчики полистаешь. Держись, ты теперь папашка. Пристроив друга к медсёстрам, Бугров вернулся в родильное, ожидая перевозного стола с Лизаветой. Минуты не торопились.

— Вот вам и Лиза, жива и здорова, — доктор вытолкал в коридор перевозку.

Белая, осунувшаяся женщина со спутанными волосами, укрытая до подбородка простынёй мало напоминала хохотушку Лизавету.

— А ещё говорят, что роды омолаживают женщину. Хотел бы я знать, какой козёл это придумал, — взвился Роман. — Девочка, как ты?

— Не ругайся, Роман, бабы живучий народ. Оклемаюсь. Теперь нас трое.

— Чего мы стоим, не тормози, поехали в палату, — поторопил доктор. — Кстати, на счёт палаты, в какую её определять, общую или отдельную, но последняя дорого будет стоить.

— В отдельную, до обеда я всё оплачу.

— Не выдумывай, красавчик, мне и в общей неплохо будет.

— Тебя никто не спрашивает. Ты родила, остальное, наша забота. Вещи я тебе сейчас в палату занесу. Считай, что это мой подарок тебе к рождению сына. Доктор, навещать её можно будет?

— В платной, можно. Только, не толпой, разумеется, с соблюдением всех правил. Палата чудесная и ребёнок с ней будет находиться, сколько душе захочется, устанет, заберут медсёстры. Душевая, туалет в палате, телевизор, электрочайник имеются. — Нахваливал Тимофей свой сервис, вкатив каталку с Лизой в палату. — Вот мы и на месте. Давай Роман, по команде переносим. Раз, два, взяли. Две пары мужских рук бережно перенесли Лизу на кровать.

— Лиза, чего тебе сейчас больше всего хочется? — наклонился над ней Роман.

— Спать.

— Может соку, фруктов принести, я сгоняю в ночной супермаркет.

— Утром, а сейчас доктору коньяк хороший купите и перекусить.

— Это само собой, не страдай по этому поводу. Спи, я укрою тебя одеялом, жарко будет, сбросишь его ногами. Мишу я доставлю. Пока, поцеловал он её бледную щёку.

Доктора и Мишу Роман нашёл в приёмном покое мирно беседовавшими.

— Вы на правильном пути док, займитесь им. Очень уж неизгладимое впечатление оставил в нём просмотр древнего, как мир, процесса. Пообщайтесь ещё, я сбегаю к машине, буквально пять минут, у меня там кое-что припасено, необходимое нам сейчас.

Прихватив заранее приготовленные пакеты, он вернулся в приёмный покой. — Давайте по коньячку мужики, стресс снимем и Мишу полечим.

— Я "за", дежурство заканчивается, в принципе, ничего не мешает, а закуска есть?

— Обижаешь док, у нас, как в Греции всё есть. Миша, поднимайся. Лиза спит, пацан твой тоже. Сейчас полечишься, и я отвезу тебя домой.

— Не дразните, пошли, а-то сестрички локаторы запустили, — покрутил у головы доктор.

— О чём базар, мы и их не обидим. Коробку конфет оставим, шампанского, кофе, чай. Девушки, это вам за ночное беспокойство. За Лизу нашу и мальчонку. — Пристроил Бугров пакет на спинке стула.

— Бугор, откуда ты за пять минут всё это организовал?

— Неприкосновенный запас мужика, Медведь, всегда должен быть под рукой. Я у отца усёк. Куда идём, док?

— В кабинет, идите за мной.

В пакете Романа оказался не только коньяк и икра, а и дорогая колбаса, сыр, консервы, галеты, шоколад, паштет и ещё много всякой всячины. Посидев с часик и погрузив Мишу в машину, Роман погнал к дому Лизы.

— Бугор, — цеплялся за рукав Ромки хмельной Миша, мешая вести машину. Теперь я понимаю, за что тебя бабы боготворят. Как ты с ними тяп-ляп и в дамки.

— Ничего ты не понял, Медведь. Девчонки, как цветы, смотришь, любуешься, грубо руками хватанул и всё, одна жалость осталась. А кто виноват?

— Кто?

— Мы, Миша. Нельзя грубо, жестоко, сломаешь бабу. В наших отношениях с женщинами лучше недогнуть палку, чем перегнуть. Для чего цветы цветут?

— Цветут и цветут, — почесал за ухом Миша. — Для семян.

— Скучно. Для любви, добра, уюта, красоты. Женщиной любоваться надо, как цветком. Прикасаться нежно, осторожно, чтоб не навредить. Скосишь на сено, это уже другая беда. В нём, конечно, своя прелесть и аромат, но оно не цветы.

— Роман, на тебя совсем не похоже. Мучиться разгадыванием секретов бытия такому сердцееду, никогда бы не подумал.

— Любил за цветами с детства наблюдать, подметил их путь цветения и увядания схож с жизнью женщины. Получилось так, что в рассуждениях своих в яблочко попал. Каждая хочет быть цветком от малолетства и до старости. Каким неважно, но чтоб непременно любили, любовались и берегли. А также видел, как батя с матушкой носился и лелеял. Матушку он любил загляденье, будь здоров, как любил. И сейчас, она такая пышечка и острая на язычок, а он: "Ох, моя булочка! Ох, моя курочка!"