Петля Мобиуса

Елена Прокофьевна была пожилая добрая женщина, полная сочувствия к больным, за которыми ухаживала. Меня она называла "милок" и все время спрашивала: "Как же тебя угораздило, милок, такой молодой? Что ж ты молчишь-то?" Говоря это, она не обращалась ко мне, а как будто разговаривала сама с собой. Мыла полы, стирала пыль с подоконника, убирала за мной, кормила с ложечки и все говорила-говорила. И мне ничего не оставалось, как слушать.

По утрам, после завтрака, приходили врачи. Они пытались со мной разговаривать, но я молчал. Все их старания ни к чему не приводили, но они не отчаивались и назначали мне все новые и новые процедуры. Но, честное слово, ненавязчивая болтовня Елены Прокофьевны помогала мне больше. Никогда в жизни у меня не было так много времени для размышлений: сиделка болтала, а я — думал. Первое время я отгонял мысли о смерти Поли, они приносили мне невыносимую муку, но постепенно я принял это, как факт, меня только никак не могло отпустить осознание своей вины. Это я втравил ее в эту историю, из-за меня ее убили так же, как до этого убили Андрея. Я не мог себя простить за это, хотя сейчас думаю, что мне не в чем было себя винить.

Тем временем за окном расцветала яркой зеленью очередная весна — время года, которое каждый раз заставляло меня по-новому взглянуть на жизнь. Я слушал, как в бору радостно поют птицы, но сам на этот раз не чувствовал ни вдохновения, ни надежды на выздоровление. Я знал, что даже если внешне я смогу стать таким, как прежде, и буду изо дня в день осуществлять стандартный набор действий, которые присущи нормальным людям, я никогда не смогу вернуть мой разрушенный внутренний мир. Он был похож на выжженную пустыню, в которой ничего не растет и не будет расти, сколько ни поливай. Даже не так: он был похож на черную пустыню, где черное солнце раскаляет черный песок, на котором нет места для зелени новой жизни. Если бывают инвалиды души, то я стал таким. И, в общем-то, неудивительно, что большую часть своего времени я занимал планированием мести, поскольку для мести в черной пустыне моего сердца места было хоть отбавляй. А в том, что шанс для мести представится, я не сомневался. Что будет после, меня не волновало.

Незаметно прошла весна, наступило жаркое лето, и по ночам стало светло. Вокруг, мешая спать, пищали комары, которым никакие сетки не были помехой, и я пролеживал без сна в своей постели до самого рассвета. Потом усталость наваливалась, и под первые песни ранних птах я засыпал беспокойным сном. А через несколько часов меня вновь будила Елена Прокофьевна. И начинался день, в котором все шло своим кем-то назначенным распорядком, к которому все привыкли: и врачи, и медсестры, и больные. И никому и в голову не приходило что-либо менять. Кто знает, сколько времени я мог провести там? Может всю жизнь? Но все сложилось несколько иначе.

Однажды в такое же непонятное время суток (то ли еще ночь, то ли уже утро), когда я только-только справился с бессонницей, мне приснился сон. Я сразу же узнал место, в котором оказался. Это была дорога, с двух сторон которой тянулись такие же бесконечные, как сам дорога, поля. Я огляделся: все было в точь-точь так же, как в предыдущем сне: дорога, лентой уходящая вдаль, деревня на горизонте, поля. Я стал ждать.

Вскоре появились они. Как и прежде, он шел впереди, она — чуть поодаль. Одеты в такие же, как прежде, хитоны из неокрашенной шерсти. Я ждал их, стоя на месте. Они приблизились настолько, что можно было рассмотреть лица. Я попытался, но из-за яркого света у меня ничего не вышло. Свет становился все нестерпимее, пока не стал таким жгучим, что его не могли выдержать глаза. Я упал и опомнился лишь мгновение спустя, стоя на коленях. Рядом я увидел ноги в сандалиях проходящего мимо человека. Я не смог поднять свой взгляд. В этот момент мимо проходила женщина, и я закричал. В этот крик я вложил всю свою душу, всю свою боль. Я будто бы взорвался изнутри, и, может быть, благодаря этому, смог увидеть, что происходит. Женщина остановилась около меня, и я услышал голос, в котором соединились вместе власть и любовь: "Вставай!". Я не мог не послушаться и встал. Женщина была на полголовы ниже меня. Я смотрел на нее и ждал, что она скажет. Почему-то я знал, что мне не стоит ничего говорить. Она молчала, потом отвернулась, обогнула меня и стала догонять своего спутника. Тот уже успел удалиться от нас метров на сто. Я бросился вслед: "А как же я? Мне с вами?". "Нет, тебе туда, — показала она рукой в обратном направленни, — там тебя ждут!". Она повернулась, оставив меня стоять посреди дороги, и вскоре они скрылись за горизонтом. С минуту я постоял и пошел в том направлении, куда она сказала мне идти.

Утром я напугал Елену Прокофьевну тем, что вдруг — ни с того, ни с сего — заговорил. От неожиданности она даже присела на стул, как была: с веником. Я попросил позвать врача. Елена Прокофьевна пообещала мне и ушла, крестясь: "Господи, радость-то какая!". Но вернулась она одна. Сказала, что врач придет во время осмотра по распорядку после завтрака. Я стал ждать. Потом решил встать. После долгого безделья мышцы атрофировались, и мне с трудом это удалось. Попытавшись сделать шаг, я чуть было не упал, и, споткнувшись, присел на стоявший рядом стул. В таком положении меня и застала Елена Прокофьевна, которая принесла завтрак. Я попросил дать зеркало, чтобы я мог на себя посмотреть. Она вышла в коридор и через минуту принесла небольшое круглое зеркальце в красной пластмассовой оправе. Я увидел старое, в морщинах, заросшее седой щетиной лицо человека, про которого можно было бы сказать, что его изрядно потрепала жизнь. Но это определенно было мое лицо. Волосы, хотя меня и стригли, порядком отрасли и полностью поседели. У меня возникло ощущение, что из меня как будто высосали жизненную энергию, настолько плохо я выглядел. Вкупе с атрофированными мышцами и дрожащими руками я был настоящим разваливающимся стариком.

Вскоре пришел врач. Я рассказал ему, что прошедшей зимой испытал шок от потери близкого человека, и это выбило меня из колеи. Но теперь мне стало легче. Спокойная атмосфера больницы, хороший уход и лечение помогли мне, и я чувствую себя почти выздоровевшим. Доктор выслушал меня, что-то записал в истории болезни, задал несколько вопросов и ушел.

После этого я провел в больнице чуть больше недели. Каждый день я разговаривал с врачом. Он просил подробнее рассказывать о событиях, приведших к болезни. Я рассказывал, он следил за моими реакциями, пытаясь убедиться в том, что я действительно могу спокойно об этом говорить. В свободное время я занимался тем, что разрабатывал непослушное тело. Я часами ходил по коридорам больницы, раз за разом поднимался по ступенькам с первого на третий этаж и обратно. Мышцы болели, но постепенно я почувствовал, что вполне могу на них положиться. По крайней мере, мне не придется просить помощи у кого-либо на улице. Прогресс, произошедший со мной, был так значителен — я стал говорить, вставать, проявлял полную вменяемость, — что врачи объявили меня здоровым и выписали из больницы. Мне выдали мою одежду взамен больничной пижамы. Я надел свои старые джинсы, футболку (вещи были выстираны и немного пахли хлором) и вышел на улицу. Была середина августа, стояла жара, и моя зимняя куртка была ни к чему. Я вывернул карманы, достал ключи от своей квартиры, в которой жила теперь одна жена, ключи от квартиры Андрея, кредитную карту и злосчастный медальон. Все это я сгреб в кучу и положил в сумку, которую повесил на плечо. Куртку же свернул в рулон и, проходя мимо мусорного контейнера, выбросил — она мне больше не понадобится. Потом на маршрутке доехал до платформы, и, сев на электричку, добрался до Курского вокзала.

Глава 17

С тех пор, как умерла мама, многое изменилось в судьбе Димы. Он больше не жил в Москве. Его взяла к себе двоюродная сестра мамы, тетя Ира. И он жил вместе с ней, ее мужем — дядей Володей — и их дочерью, Настькой, которая была старше на два года, и поэтому не общалась с ним. А если и общалась, то только по необходимости. Относились к нему, в общем-то, хорошо, так что жаловаться было не на что. Только Димка скучал по маме и, бывало, плакал перед сном. Еще пришлось привыкать к новой школе, где он никого не знал, и поначалу было трудно, и мамы нет, чтобы поддержать.

После смерти Полины откуда-то появилось множество непонятных дальних родственников, которые все как один стали бороться за право опекунства над Димой. Был даже суд. К счастью для него, дело решилось в пользу тети Иры, поскольку ближе ее все равно никого не было. Красновы были простыми и добрыми людьми: звезд с неба не хватали, вперед не лезли, но и зла никому не делали. Деньги свои зарабатывали сами, а не воровали, как многие другие. Тетя Ира стала опекуном, и распоряжаться деньгами, доставшимися Диме в наследство, могла только на его благо. К тому же, к большей части капиталов попросту не было доступа, они лежали на счете в банке и ждали, когда Димке исполнится восемнацать. Да ей и на ум не могло придти — потратить эти деньги каким-то несправедливым образом.

Все это я, естественно, не мог знать. Сойдя с электрички на вокзале, у ближайшего телефона-автомата я нашел "желтые страницы" и стал их изучать. Мне нужны были адреса фирм, сдающих машины напрокат. Желательно тех, что находились где-нибудь поблизости. Оказалось, что одна такая фирма действительно есть.

На то, чтобы оформить машину у меня ушло около сорока минут. Девушка-менеджер очень тщательно осматривала мой паспорт, пытаясь понять, действительно ли вклеенная фотография и то лицо, что она видит перед собой, принадлежит одному человеку. В конце концов она успокоилась. Но для этого мне пришлось сказать ей, что я возьму весь пакет услуг, включающий многочисленные страховки. Она с видимым удовольствием сняла деньги с моей карты, и после этого я с ключами и документами на руках вышел через служебную дверь на площадку, где стояли в два ряда несколько десятков автомобилей.

У меня был нехитрый план, основанный больше на предчувствии, чем на каких-либо логических предпосылках, но, тем более, я был уверен в его успехе. Для его осуществления я должен был быть мобильным, поэтому мне и была нужна машина. Я выбрал белый гольф, который ничем бы не выделялся из общей массы. Охранник на стоянке проверил документы и указал на мою машину. Открыв машину, я сел в нее, настроил под себя сиденье, ремни безопасности, зеркала, и вставил ключ в замое зажигания. Двигатель весело заурчал. Я выехал со стоянки и по шоссе Энтузиастов направился в центр.

Моей целью было найти людей, убивших Андрея и Полю. Я все думал: как же мне это сделать? Я решил: раз им так и не удалось достать медальон, то вряд ли они прекратят свои попытки. Они, конечно, потеряли мой след на несколько месяцев, но я был последний, известный им, обладатель петли Мобиуса, и значит, им в любом случае нужен я. А раз так, то можно этим воспользоваться. Я был уверен, что смогу выследить их либо у квартиры Поли, либо рядом с домом Андрея. Где же им еще меня искать?

Добравшись до района, который когда-то был исследован мной пешком вдоль и поперек, я оставил машину у старого кафе, рядом с которым прошлой осенью кормил птиц. Я посмотрел сквозь стекло внутрь. Да, вот и он — мой столик, ничего не изменилось. У меня слезы навернулись на глазах, и я, отвернувшись, пошел к дому. Я не боялся, что могу быть узнан. C длинными седыми волосами и отросшей бородой мой облик полностью изменился. К тому же, я надел черные очки и бейсболку, так что можно было не беспокоиться по этому поводу и спокойно наблюдать за обстановкой, расположившись на лавочке рядом с домом. Что я и сделал.

Я огляделся. На первый взгляд их присутствия здесь не ощущалось. "Ну что ж, будем ждать," — подумал я и стал ждать. Практически сразу представился случай проверить мой камуфляж. Я увидел, как из подъезда выходит девчонка с холщовой сумкой в руке. Это был Лена, она подросла за время, что я ее не видел. Сейчас бежала, наверное, в магазин. Она прошмыгнула мимо, кинула на меня быстрый взгляд и, конечно же, не узнала. Я проследил за ней до самого поворота, за которым она и скрылась. Ее вид вызвал во мне грусть и ощущение того, что все, что было, происходило не со мной.

Остаток дня я провел на своем посту. Один лишь раз я вернулся к машине и, по пути зайдя в магазин, купил вареной колбасы, хлеба и минералки. В машине я всем этим перекусил и вернулся обратно к дому. Там сменил позицию, чтобы не вызывать подозрений у жильцов и переместился подальше от подъезда, ближе к школьному двору. К вечеру, когда стало ясно, что сегодня сюда уже никто не придет, я отогнал машину от кафе и поставил ее рядом с тротуаром метрах в трехстах от дома Андрея среди других машин, где она не вызвала бы ничьих вопросов. Сделав так, я разложил передние сиденья и устроился спать. Ночи были теплые, так что замерзнуть я не боялся.

Оказалось, что я был излишне оптимистичным, когда надеялся, что без проблем смогу выйти на след убийц. День за днем я проводил то на Сретенке, то на Калужской, и все безрезультатно. Ночевал в машине, ел что-то незатейливое, ходил мыться в общественную баню. В общем, поддерживал небольшой огонек в лампадке моей жизни: старался не тратить попусту силы, поскольку знал, что они мне еще понадобятся. Так прошло три недели, у меня осталось не так много денег и я уже начал сомневаться в успехе. Что мне оставалось делать? Только ждать. И я ждал, ждал безропотно и даже безучастно, как ждут далекое лето, зная, что сперва должна пройти зима, а потом — весна.

Я все думал над тем, зачем я это делаю. Понятно, что путь, выбранный мной, ведет к пропасти, но я все же шел по нему. Почему так? Круг должен замкнуться? Когда-то давно я стоял на кухне и варил макароны, в тот момент я сделал выбор в пользу жизни и неизвестного будущего, хотя мог не продолжать безнадежное барахтанье в поисках смысла. Может быть, нужно было покончить со всем именно тогда? А так я сделал еще один круг по спирали и вернулся к тому, с чего начинал, так стоило ли? Нет, я знал, что все было не зря, и теперь я должен отомстить, потому что нет ничего другого, что бы я мог сделать. И сразу после этого все закончится.

Прошло еще несколько дней, деньги закончились окончательно, последние ушли на то, чтобы залить полный бак бензина — это было самым важным: вдруг они будут на машине, и тогда я не смогу за ними проследовать. Появившись с утра на Калужской, я удостоверился, что как всегда никого нет, и решил пройти в магазни, чтобы запастить какой-нибудь едой. Машину я оставил около дома Андрея и возвращался к ней из магазина пешком. Мой Golf стоял, притертый между Волгой и Маздой. Приближаясь, я видел из-за мусорного бака, что стоял на углу дома, только его крышу. Как только я обогнул препятствие в виде полуметровой ограды, которая защищала от посягательств жиденькие кустики декоративной мяты, высаженной кем-то из жильцов, машина полностью попала в поле моего зрения. Я направился к ней и тут увидел, что на скамейке рядом сидит девушка, одетая в длинный черный кожаный плащ, не совсем подходящий для стоявшей на дворе погоды. Хотя на голове у нее был ежик из коротких, крашенных в черный цвет волос, я сразу узнал в ней ту самую девицу, что когда-то крутилась вокруг нас с Полей в зоопарке. От неожиданности, я даже остановился. Она посмотрела в мою сторону. Усилием воли я заставил себя с видом жильца этого дома пройти мимо, и завернул в следующий по ходу подъезд. Только здесь мне удалось перевести дух. Дверь, ведущую на улицу, я намеренно оставил чуть приоткрытой, единственная лампа не горела, и мне было удобно из полутьмы смотреть за тем, что происходит снаружи. Судя по всему, она не обратила на меня никакого внимания и продолжала все также сидеть, поглядывая по сторонам. Я же наблюдал за ней. Спустя минут двадцать она поднялась и зашла в соседний подъезд. Я решился покинуть свой наблюдательный пост и перебрался на улицу, чтобы иметь более выгодную позицию. Выйдя из подъезда, я, не торопясь, перешел через весь двор и в конце его завернул в ворота школы. Там я устроился на спортивной площадке рядом с забором, отделяющим школьный двор от улицы. Тут стояли два гимнастичеких бревна, на один из которых я и взобрался. Вокруг были насажены кусты акации, которые полностью скрывали этот закуток от людей с той стороны забора. Мне же, напротив, все отлично было видно.