Белая (общий файл)

Все то время, что она подбирала ветки и сухую траву, она раздумывала над тем, что ее, человека цивилизованного, заставляет подчиняться дикарю? Страх? Может быть. Но не только. Вот смогла бы она со своим воспитанием и образованностью выжить в прерии одна? После своего последнего побега, она была в этом очень не уверена. Конечно, со временем навыки и знания выживания пришли бы и к ней, ведь научилась же она кое чему в лагере сиу, но где гарантия, что она доживет до такого времени. Знания из книг и наблюдательность, все это хорошо и отлично. Ну а смогла бы она звуком подозвать к себе лошадей, как это только что проделал дикарь? И что есть истинное знание: ее ли, усвоенное из книг, порою отвлеченное от реальной жизни и уводящее в такие абстрактные высоты, что порой мудрено понять подобные интеллектуальные изыски или же незамысловатое знание индейцев, читающих другую книгу, книгу Природы. Она с удивлением поняла, что испытывает невольное уважение к ним. Давно ли?

Когда она подошла с охапкой хвороста, индеец кресалом высекал огонь над пучком сухих трав. Положив хворост рядом с ним, Белая села напротив, наблюдая как ловко он подкладывает сухие ветки к слабому еще огню и как огненный язычок вырастает в уверенный костерок, набирая силу. Тут ей пришла в голову мысли, что, может быть, неплохо подружиться с вождем. И не высокомерна ли она сама, считая его недалеким надменным дикарем? Вынув из сумки нарезанные полосы мяса, Хения вдруг бросил все и ушел. Костер горел ровно выбрасывая в небо россыпи искр. Робко мерцающие звезды с наступлением темноты становились ярче, воздух стал по вечернему свеж, да и от речушки несло прохладой. Рядом паслись лошади, пощипывая траву. У костра, совершенно неожиданно, появился индеец. Возник он как-то вдруг из темноты, словно был ее порождением. У Белой, едва пришедшей в себя от испуга, испарилось все благодушие по отношению к ним. Не считая набедренного фартука и мокасин, он был почти голый. Его кожа влажно блестела, а с расплетенных волос стекала вода. Он присел у костерка в котором умело поддерживал низкое пламя и принялся выкладывать на угли полоски мяса, доставая их из своей седельной сумки. Девушка отвела глаза в сторону, пытаясь справиться с глухим раздражением. Она чувствовала свое тело, уже который день не знавшее воды, покрытое потом, с порами забитыми пылью. Нет, она не хочет дружить с ним. Старайся ни старайся, а индеец все равно поступит по своему и она будет выглядит жалко со своими потугами расположить того, кто ненавидит бледнолицых. Еще чего доброго, он примет это за подхалимство, а это уязвит ее гордость. Нет уж, пусть все остается, как есть. К тому же у индейцев понятие дружбы не распространялось на женщин. Подумав еще немного, она испытала облегчение от принятого решения, все-таки необходимость устанавливать с высокомерным вождем какой-то контакт, вызывал у нее внутренний протест. Она собралась уже, было, встать, как индеец, откладывая в сторону прожаренный кусок мяса, внезапно застыл, пристально глядя в сторону кустов. Он сидел не шевелясь и, кажется, даже не моргал. Белая с тревогой проследила за его цепким взглядом, но кроме темных кустов и деревьев, обступивших поляну, ничего не увидела. Журчала рядом речушка, шелестела листва, и больше ничто не нарушало стоящую вокруг тишину. Но индеец как будто не верил этой тишине, он был само напряжение и, какое-то мгновенье, Белой казалось, что он, вот-вот, броситься вперед. Вдруг из зарослей орешника выступил темный силуэт всадника. Он медленно приблизился к ним и, не доезжая до костра, остановился так, чтобы огонь осветил его и сидящие у огня могли хорошенько разглядеть ночного гостя. Потом, посчитав, что его достаточно хорошо разглядели, он поднял ладонь в традиционном приветствии и когда вождь ответил ему тем же, подъехав ближе, спешился. Вождь жестом пригласил его к костру и оба уселись на землю, скрестив ноги. На белую женщину гость не обратил никакого внимания. Прибывший индеец оказался много старше. В темных волосах, заплетенных в косы и обмотанных шкурками, виднелась седина. Впалые щеки, тонкогубый рот, близко посаженные глаза, чей взгляд подолгу ни на чем не останавливался, однако с ходу все подмечал. Одет он был в потертые леггины, мокасины и, вышитый цветными иглами дикобраза, передник. По волчьей шкуре, накинутой на голову и плечи, девушка поняла, что перед ней разведчик, именно их дожидались сиу, когда переходили на место другой стоянки. Рубахи на нем не было, а потому Белая с содроганием рассматривала грубые и безобразные шрамы на его крепкой груди. Под темной кожей перекатывались мышцы, живот был впалым, как у голодного койота. Шею разведчика украшало широкое ожерелье из клыков медведя. Так решила девушка, потому что прежде никогда не видела столь крупных клыков. Вождь протянул ему раскуренную трубку и оба индейца по очереди затянулись. Выпустив изо рта дым, гость кинул быстрый взгляд на женщину и отвел глаза. Девушка поднялась, поняв, что будет лучше оставить этих джентльменов одних, и пошла к речке. Пройдя немного вверх вдоль ее русла, туда, куда вождь уводил лошадей на водопой, она вышла к небольшой запруде, заросшую по берегам ольхой. Быстро освободившись от одежды и побросав ее на землю, девушка вошла в воду. В небольшой запруде вода успела прогреться на солнце до состояния парного молока и еще не остыть и Белая с наслаждением окунулась в нее с головой. Немного поплескавшись, она перевернулась на спину, раскинула руки в воде, смотря вверх на звезды. Они стали ярче, больше и как будто приблизились к земле, что она ясно различала бледный штрих млечного пути. К ней пришло острое чувство, что она плывет в бесконечности среди звезд, на миг показавшееся реальностью. Она бы не могла точно сказать, сколько пролежала так, в теплой воде глядя на небо, испытывая это потрясающее, восхитительное ощущение с которым не хотелось расставаться. До нее донеслось беспокойное ржание Лори. Пора было выходить из воды. Нехотя выбралась девушка на берег, вытерлась вывернутой наизнанку юбкой, быстро оделась. Легкий ветер обдувал ее распущенные мокрые волосы, высушивая их. Она пошла к месту привала и чем ближе подходила к нему, тем явственнее становился дразнящий запах жаренного мяса.

Вождь сидел у костра один, переворачивая над огнем прут с нанизанным на нем куском мяса. При появлении Белой, он не поднял головы. Разведчика в волчьей шкуре уже не было. Девушка подтащила поближе к костру, седло и, устроившись на нем, принялась шарить в своей седельной сумке, по дну которой перекатывался твердый как камень сыр, несколько поломанных галет, да помятый бисквит. Уже хорошо. Сегодня она съест бисквит. Лори тронула ее макушку теплыми мягкими губами.

— Иди, милая, пасись, — попыталась отмахнуться от нее девушка, но Лори шумно вздохнула прямо у нее над ухом.

— На, — протянула ей на раскрытой ладони бисквит, Белая.

Скормив Лори бисквит, девушка с сомнением осмотрела засаленный твердый сыр. Стряхивая с него песок, сахар и крошки кофе, она подумала, что запивая водой, сумеет справиться с ним и уж, как-нибудь проглотит. В конце концов, когда ее скудные запасы подойдут к концу, она перейдет на ягоды и какие-нибудь там корешки, раздумывала она, грызя твердый дурно пахнувший сыр. Нет, об еде больше не стоило думать, хотя запах жареного мяса и сжимающийся от голода желудок, упорно возвращал ее мысли к еде и о том где бы ее раздобыть. Стараясь не смотреть на индейца с увлечением разрывающего мясо крепкими зубами, она поднесла ладонь ко рту и украдкой выплюнула в нее сыр. Лучше она съест его потом, а галеты сгрызет сейчас, а еще лучше вообще ничего сегодня не есть. От затхлого сыра во рту стоял неприятный стойкий привкус и девушка отпила из своей фляги. А теперь спать. Она повернется спиной к костру и как-нибудь переживет эту ночь и... и тут свет костра заслонило нечто покачивающееся перед ее глазами. В нос ударил одуряющий запах жареного мяса, рот тут же наполнился голодной слюной. Судорожно сглотнув, она стиснула зубы, непонимающе глядя на раскачивающийся перед ней на пруте прожаренный золотистый кусок, припорошенный золой. Ее мысли смешались. Она с возмущением взглянула на индейца. Похоже, ему пришла охота забавляться, дразня ее. Не убирая прута с нанизанным на него мясом, он жестом показал, чтобы она ела. Белая недоверчиво и осторожно сняла еще горячий кусок с прута, но сразу есть не стала, переложив его в другую руку. Пусть не думает, что она настолько голодна, что тот час накинется на угощение, вот только бы не подавиться слюной. Она растерла перепачканные жиром и золой пальцы, которыми только что держала мясо и, поднеся их к лицу, зачем-то понюхала, и только после этого отщипнула от куска крохотную полоску, положила в рот и разжевала. Ничего вкуснее в своей жизни ей не доводилось есть, и ничего что мясо было жестковатым и отдавало золой. Все еще жуя, девушка кивком поблагодарила индейца. Тот внимательно наблюдал за ней темными глазами. Живя среди сиу ей, волей не волей, пришлось узнать их обычаи, а потому она подтащила к себе сумку и, пошарив в ней, достала боле менее целую галету, которую протянула индейцу. За угощение нужно было отдать угощением. Потянувшись к ней через потухающий костерок, вождь взял галету, повертел ее в длинных пальцах, как следует рассматривая. Понюхал и осторожно откусив, принялся медленно жевать с крайне подозрительным видом. У девушки вытянулось лицо, а потом, не сдержавшись, она рассмеялась. Неужели у нее был такой дурацкий вид, когда она ела предложенное им мясо. Она не знала, что и подумать о такой демонстрации эмоций у бесстрастного краснокожего. Но как здорово он передразнил ее! Вождь вдруг улыбнулся, и хоть улыбка была сдержанной, она совершенно преобразила его лицо. Все-таки приятно знать, что у твоего, обычно невозмутимого, спутника имеется чувство юмора. Белая внимательно взглянула на индейца, сидящего напротив. Его лицо нельзя было назвать красивым, но это было лицо сильного человека. Типичное для краснокожих выражение гордости и надменности уходило, когда он улыбался, становясь открытым и простодушным. Скуластое, узкое с твердо сжатым суровым ртом, оно смотрелось строгим и непроницаемым. Длинный прямой нос, большой рот, гладкий высокий лоб. Из-под темных прямых бровей смотрели с умным спокойствием глаза, чье выражение никак не вязалось с определением "дикарь". Было в нем нечто такое, что делало эти черты незаурядными, запоминающимися. В обществе такого не сразу приметишь, если вообще обратишь внимание, но если заметишь, то уже не забудешь. Такому не нужно выставлять себя напоказ, рассказывать что-то о себе, рисоваться. А если он сочтет нужным что-то сказать, то его не просто будут слушать, ему будут безоговорочно верить. Он невольно начнет притягивать к себе, даже если будет молча стоять в стороне.

Странно, но с ним Белой даже в голову не приходило капризничать, возражать и возмущаться, когда он одним движением бровей велел ей, как своей рабыне или скво, собрать хворост для костра. Она подчинилась не потому, что боялась, а потому что ей в голову не пришло оговаривать его приказ. А почему собственно? Потому что он страшный и непонятный дикарь? Потому что вождь? Или потому, что Белая вдруг обнаружила растущее к нему уважение. Он был не обязан ждать ее, но он ждал. Он, может быть, и был недоволен ее нерасторопностью, но молчал, никак не выказывая своего недовольства. И при всей своей внутренней силе, уверенности и чувстве собственного достоинства, он казался удивительно простым, что обескураживало и привлекало. Украдкой поглядывая на него Белая пыталась вспомнить, почему раньше не замечала всего этого? Скорее всего, из-за своей предвзятости к нему и к индейцам вообще, и потому, что редко видела вождя, а если и видела, то, больше, в боевой раскраске, но, наверное еще и потому, что ей попросту было не до него. И сейчас ничто не указывало на то, что перед нею вождь, а не рядовой индейский воин. Традиционно заплетенные в две длинные косы волосы, серьги в ушах, на руках медный и серебряный браслеты, висящие на груди на кожаном шнурке лечебный мешочек-амулет и длинные бусы. Ей подумалось, что вождь имеет украшений даже больше, чем храниться в ее китайской лаковой шкатулке. Вообще, ее небольшой жизненный опыт подсказывал избегать людей способных подавлять ее. Она не желала подпадать ни под чье влияние. Обычно, в присутствии подобного человека она замыкалась, не позволяя втянуть себя в какие-либо отношения с ними. Такой была ее тетка, мисс Валери Третьян. Но в ней, кроме тупой властности и амбиций, не имелось больше ничего. Может быть поэтому, как утверждали насмешники, она осталась в старых девах. Она подавляла своей властностью и делала это сознательно, потому что ей это нравилось. Ее волю должны были исполнять не рассуждая. Белая очень ее боялась и, презирая себя за это, боролась с ее деспотизмом внутренним не согласием и молчанием. Она просто про себя не соглашалась с ней, как бы та не старалась вырвать у нее одобрение и подтверждение своему недалекому расхожему мнению.

Теперь же ей было не до трепетного оберегания своего "я". Но ведь и индеец не ее тетка. Он уважал чужую свободу, и, кажется, не собирался ни бросать ее на произвол судьбы, ни снимать с нее скальпа, как предсказывал Роб Макрой. Индеец уже давно спал, завернувшись в одеяло, на земле у догорающего костерка, а она все никак не могла уснуть. Устраиваясь на земле, то заворачиваясь в одеяло, то скидывая его, то убирала мешавшие камни, то поправляла седельную сумку под головой. Проснулась она на рассвете от того, что продрогла. Угли потухшего костерка покрывала кучка отсыревшей золы. Лошади паслись рядом. Индеец спал на том же месте, а потому, поплотнее завернувшись в тонкое шерстяное одеяло, Белая снова уснула. Ее разбудили как обычно, толкнув в плечо, и она со стоном повернулась на другой бок.

— Кикта йо, * — сказал индеец.

— Да встаю я, встаю, — пробормотала девушка, выпутываясь из одеяла, садясь и пытаясь выпрямить одеревеневшую спину.

Краснокожий уже развел костер. Его распущенные волосы лежали на широкой спине влажными прядями, похоже, он уже успел искупаться. Она поежилась. Промозглый утренний холод еще не ушел из ее тела, и ни что на свете не заставило бы ее подойти к ледяной воде. Индеец знаками показал ей, чтобы она поджарила остатки мяса, и, позвав лошадей, повел их к речке. Белая разложила оставшиеся полоски мяса на угли так, как это накануне делал индеец, и занялась собой. Она как могла, расчесала пятерней волосы и собрала их, заплетая в косу. Сложила одеяло в седельную сумку и, поболтав фляжкой, обнаружила, что в ней не осталось воды. Нужно было пополнить ее, а заодно умыться. Возвращаясь от речки, она почувствовала запах гари. Мясо!!! Господи, помилуй! Она совсем позабыла о нем. Ее бросило в жар и, подобрав юбку, девушка помчалась к стоянке, с ужасом понимая, что спасать там, собственно, уже нечего. Индеец сидел на корточках у костра и палкой выковыривал из углей обугленные куски мяса. Выхватив у девушки фляжку, залил водой оставшиеся от завтрака головешки. Белая виновато улыбнулась. Говорить что-то в свое оправдание не имело смысла, индеец все равно не поймет ни слова.