Последнее Лето

Я вернул шприц с вроде бы подходящей для иньекции иголкой на место, и схватил перевязочный материал — пачку бинтов, вроде бы даже достаточно толстых и марля. Так... Дальше — шина... Доска, стул. Сука, я идиот, это же медпункт!

Виола со скукой смотрела на меня, но была полностью расслаблена, кроме напряженной условно сломанной ноги. Осторожно снять со стула, уложив на пол... Лучше на кушетку перетащить, но время, время. И поддерживать за плечи... Дьявол, перчатки испортил, хорошо что захватил запасные стерильные. Переодеть — сука — помыть бы — время... Туфли — снять, или потом хрен снимешь, отек. Халат задрать, хорошо, что под ним не джинсы, а короткие шорты, пришлось бы разрезать. Дезинфекция — перикись, черт, кожа здоровая, ладно, потерпит.

Кровь есть? Сказано, перелом открытый, значит есть. Прекратить кровотечение, повязка... Тугая. Или жгут? Ладно, больше — не меньше. Значит, жгут. И сверху марлевую повязку, просто для успокоения. Лучше влажную... О, есть же раствор от стерильных перчаток!

Перелом голени, судя по месту — сломана малоберцовая, фиксировать и голеностоп, и коленный сустав. Про ступню не забыть. Значит — Крамер. Так, шина слева, шина снизу, хорошо, что не реальный перелом, не нужно ногу собирать, шина справа, подогнуть под ступню, носок снять, мешается, подложить марлю.

Теперь бинт, сверху, начать над концом голени, под шину, вверх, снова вниз, теперь вокруг стопы и верхней шины, снова над концом малобедренной, еще раз, теперь выше по ноге...

Выдохнув, я отошел от Виолы.

— Дальше только гипс. — пожав плечами, я наблюдал за ней, и только сейчас понял, что ситуация несколько двусмысленная — женщина лежала на полу в халате, задранном почти до коротких спальных шорт. Похоже, она вообще не ходила на завтрак, и накинула его прямо на спальную одежду.

— Допустим. — Виола отточенным движением ножа, взятого со стола, разрезала повязанный мной бинт и скинула шины. — На троечку. — э? Я же вроде бы все правильно сделал!

Женщина поправила халат, посмотрела на меня и вздохнула.

— Минус бал за медпункт. — логично. Вряд ли в нормальной ситуации у меня был бы под рукой и перевязочный материал, и шины. А второй балл? За то, что не пришлось ставить укол? — Перчатки.

Я почувствовал, что краснею. Вот знал ведь, знал, что собьюсь со стерильностью! А я в них за халат хватался. И была бы у Виолы потом чудесная инфекция на месте перелома. И если совсем не повезет — сепсис со столбняком в придачу. И гангрена сверху, ага. Просто прелестно, Сергей.

Женщина вздохнула, и все-таки допила остывший кофе.

— Ладно. Бинтовать и перевязывать умеешь, с ранами и кровотечением разберешься... Наверное. — она неуверенно покачала головой. — В общем, справишься. Посиди тут сегодня вечерок, мне отлучится надо.

Так вот в чем была вся соль! Похоже, ей очень хотелось куда-то уйти, но не было замены. А тут очень удачно подвернулся я... Удачно для нас обоих. Правда... Проверила она всего-ничего — ни ожоги, ни оказание помощи при ранении, ни реанимации. Кстати о ней. Интересно же, как они без дефибриллятора и аппарата для ИВЛ обходятся.

Конечно, хотелось бы провести время со Славей, но... Мне просто хочется попрактиковаться. В прошлой жизни, черт, как же дико это звучит, такого шанса никогда не было, но тут... Тут это вполне себе возможно и даже нужно.

— Не вопрос. — я улыбнулся. — А реанимацию проверять не будете?

Виола усмехнулась, и задумчиво посмотрела на меня.

— Тебе так хочется целоваться, пионэр? — не успел я покраснеть, как она покачала головой, тут же став серьезной. — Нет, сегодня это тебе точно не пригодится. Потом — может быть.

В принципе — логично. Если кого угораздит докатится до клинической смерти, то до медпункта его все равно вовремя не дотащат, да и нет тут нужного оборудования — только руки и соственные легкие. Но с каждой секундой снова запустить сердце шансов все меньше, так что да, бессмысленно.

— Хорошо. — я улыбнулся. — Но позже — проверьте.

На самом деле вопрос о целоваться мне даже не приходил в голову, но в собственных навыках я был не особенно уверен. А значит, их нужно проверить и улучшить, пока не стало поздно.

— Иди уже, пинер. — Виола снова зевнула, с грустью посмотрев на пустую кружку. — Свободен.

Я кивнул, и вышел из домика. Все складывалось просто прекрасно — навыки, хоть и на заслуженную троечку, но подтвердил, возможно нашел себе крайне приятную халявку, да еще и учителя на пол ставки приобрел. Какой же, все-таки, прекрасный день.

* * *

Первым, что я почувствовал, когда вышел из леса, было удивление. И совсем чуть-чуть, на самой глубине — боль. Слабая, резкая и хлесткая. Отшвыривающая голову назад, прокатывающаяся короткой вспышкой по резко растянувшейся шее. Наверное, это логично, потому что мне только что залепили пощечину. Наверное, это странно, потому что я никак не ответил. Не перехватил руку, не рванулся, врезав плечом в грудь, не разорвал дистанцию. Даже не попытался отвести голову. А застыл, почему-то все еще спокойно смотря в пылающие бешенством янтарные глаза.

— Ты мудак! — Алиса кричала, и звук медленно, будто нехотя вливался в мои уши. — Да какого хера ты вообще...

От второй пощечины голову я все-таки убрал. Убрал, и оттолкнул Двачевскую спиной в стену. Слабо, чтобы не разбила затылок, но достаточно чувствительно, чтобы она, наконец, заткнулась.

— Ты рехнулась? — она даже не зашипела, хотя кирпич должен был больно врезаться в кожу. — Что, блять, происходит?

У меня кружилась голова, и ненавидящий взгляд Алисы врезался куда-то в мозг, легко минуя глаза. Меня трясло, и вовсе не от боли. Что-то произошло. Что-то, что я не смог просчитать.

— Ах, что происходит? — вот теперь Алиса шипела. Ее руки сжались в кулаки, а плечи совершенно явно тряслись. Наверное, так выглядит нервный срыв. Никогда не был силен в медицине. — Значит ты, мразь, сначала ебешь мне мозг, требуя, чтобы я организовала все по высшему классу, а потом уходишь с танцев, чтобы позажимать в уголке отличницу?

Что она несет? И почему я не чувствую никакой неправильности?

— Какую еще, блять, отличницу? — я выдохнул. Голова кружилась все сильнее, и почему-то вспоминалась Алиса, одетая в какое-то короткое красное платье, стоящая у высоких черных колонок. — Может тебе у психиатора проверится, Двачевская?

Девушка усмехнулась, и как-то странно на меня посмотрела. Разочарование, бешенство — все это было с самого начала, хотя я и не понимаю, чем они вызваны. А это... Удивление?

— Да брось, Белов. — Алиса смотрела на меня с какой-то отчаянной яростью, будто чего-то ожидая. А тон стал куда спокойнее, чем раньше. — Во всем лагере только и разговоров о том, как вы сосались у озера. Или скажешь, что им почудилось, а ты на самом деле узнавал, как свидание лучше провести?

Я поморщился. Уж очень явным был упрек к вчерашнему. Все-таки в прошлый раз этот подход сработал... И использовать его во второй раз я не собирался.

— Не понимаю, о чем ты. — я оперся о стену. Голова кружилась все сильнее, и мне пришлось прикрыть глаза, чтобы не свалится. Tausend Teufel, она ведь не могла ударить достаточно сильно, чтобы устроить сотрясение — не пропустил бы я такой удар, даже сейчас. Но... Я оперся на стену.

Я не понимаю, что происходит. Я не понимаю, где я просчитался. Я не понимаю, в чем была ошибка. И самое главное, я не понимаю, чего она хочет. Извинений? Бесполезно. Пустые извинения никогда не работают. А я... Виноват. Странно. Почему-то я уверен в том, что виноват. А в чем — не имею ни малейшего понятия.

И еще немного, и я просто сползу по стене.

— Не понимаешь? — Алиса откровенно смешалась. Похоже, она ожидала чего угодно — извинений, отговорок, уверений, но только не такого глупого отказа от всего. Ведь в первую очередь это — отказ продолжать разговор. — Да пошел ты.

Она развернулась и ушла, а я все-таки рухнул на землю, отчаянно пытаясь сдержать желудок от рвотных позывов. Мне было плохо, и, что на порядок отвратительнее, я ничего не понимал. Чем вызвана реакция еще вчера легко управляемой Алисы? Где я ошибся, и что сделал не так?

Хотя, вернее вопрос будет задать по-другому. А что я вообще сделал?

Тихие периливы гитары, переходящие в мужской голос, поюющий что-то про ночь. Красивая рыжеволосая девушка, более чем уверенно управляющая техникой и включающая хотя и не самую качественную, но однозначно лучшую музыку из того, что мы нашли в запасниках

А дальше... Mein gott, как же болит голова. И как мне хреново. Я ведь ничего не пил и это не отравление, оно чувствуется совершенно по другому. Мне просто... Мне просто нужно сесть. Хотя бы сесть. И попытаться не разбить о стену разрывающуюся в клочья от боли голову. Кажется, меня все-таки вырвало. Кажется, я отполз по стене влево. Кажется...

*no signal*

Первым, что я увидел, когда пришел в себя, был встревоженный взгляд обалденно зеленых глаз. Потом почувствовал подозрительную влажность, и убрал со лба влажную тряпку красного цвета. Гм. Похоже, в сознание меня приводили собственным галстуком.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — Мику судорожно дернула руками, похоже, не особенно понимая, куда их прикнуть. — В смысле, конечно, ты чувствуешь себя не очень, но ты ведь пришел в себя, значит тебе стало лучше, да?

Я вздохнул, пытаясь понять весь бесконечный вал вего ей сказанного. Мозги откроенно скрипели от напряжения, отказываясь работать. К тому же тело совершенно отчетливо болело, причем не столько в определенном месте, сколько целиком, будто я пробежал марафон — устало решительно все, но при этом ни один орган не выделялся особенно. Кроме головы, конечно.

— Мику... — из горла раздался не особенно внятный хрип, и закашлялся. — Да. Где ты меня нашла?

Если я правильно помню, ты вырубился я где-то рядом лесной опушкой. Не совсем понятно, почему Мику потащила меня к себе — хотя медпункт, все-таки, далековато, да и девочка могла просто растеряться.

— Я? — судя по самому что ни на есть искреннему удивлению на лице японки, она говорила без сарказма. Хотя вопрос, знает ли она вообще о таком понятии как сарказм остается открытым. — Я тебя не тащила, Сереженька, ты сам пришел к клубу, вошел и упал в дверях. Хотя лицо у тебя было белым-белым, и дышал совсем тяжело и редко, я хотела побежать за Виолой, но тебя стало тошнить, и...

И ты была вынуждена сидеть рядом. Понятно. Значит, я дополз до ближайшего человека на автопилоте — музыкальный клуб это ближайшее место к лесу. И, похоже, я серьезно задолжал Мику — в таком состоянии захлебнуться рвотой не просто, а очень просто.

— Понятно. — я вздохнул, и попробовал встать. Суставы напряглись, и я, кажется, даже почувствовал их скрип. Но все-таки, с горем пополам, будто переполненное усталостью тело поддалось. — Спасибо за все, Мику. Правда.

Девушка покраснела, и отвела глаза. Mein Gott, до чего же она стеснительная... Хотя дело вовсе не в стеснительности. Совсем не в ней. Она просто не привыкла к благодарностям — не рабочей похвале, а именно благодарности. Когда что-то делаешь для других, или другие делают для тебя. Именно то, чего стоило бы ожидать от девочки из золотой клетки. Девочки хорошей, доброй, но все-таки пришедшей из изоляции.

— Ой, Сереженька, ничего. Я просто хотела помочь, и не знала как, и... — я фыркнул.

'Сереженька'... Девочке обьяснили, как примерно переводится связка имя-именной суфикс, но нюансы она, как это обычно и бывает, сразу не поняла. Похоже, использовать отсраненно-формальное Сергей-сан в такой ситуации ей не захотелось, а о смягченной форме 'Сережа-кун' она не вспомнила, если вообще когда-либо знала. К тому же, сама манера построения фраз, регулярные ошибки в интонировании, постановке ударения, сбивающееся дыхание — все это было крайне характерными чертами иностранного языка. Мику знала русский хорошо, даже удивительно хорошо, но он был для нее иностранным, а не родным, и скорее всего даже третьим, после английского. Учитывая ситуацию в японии и количество текстов песен на английском это даже скорее вероятно. Эх, жаль для меня знакомство с японским закончилось кратким курсом, все было бы куда проще, если бы я его знал. Как минимум, во время разговора ошибался бы я, а не она, что сделало бы общение для нее в разы комфортней.

То, что девочка если не гений, то, как минимум, крайне талантлива уже давно понятно — четыре освоенных инструмента, вокал и два, возможно даже три языка свободного владения. И я плохо себе представляю, сколько труда было вложено в эти достижения. А труд — не красивое слово, это самые что ни есть живые человекочасы, которые были потрачены не на общение или развлечения, а на работу. А если вдобавок вспомнить про жесткость японской контрактной системы... Отсюда и проблемы с социализацией, и такие невероятные достижения к шестнадцати годам.

Достижения, которые так легко могут быть похерены именно из-за критического недостатка социализации. Потому что обезьяна, как ни крути, животное коллективное, а в ее случае пределы одиночной работы давно пройдены, иначе бы не цепялась она так за случайно забредшего в клуб парня.

— Ты не дала мне захлебнуться рвотой, этого хватило. — я широко улыбнулся, и все-таки сумел распрямится, не приваливаясь к стене. — Не знаешь, где тут можно помыться?

Вздохнув, я расстегнул заляпанную желчью рубашку. Похоже, придется или отстирывать, или просить новый комплект — предыдущий утрачен по уважительной причине. Вряд ли Ольга будет так уж протестовать.

Когда я снял рубашку, Мику покраснела еще сильнее, и только кивнула на дверь в правой части комнаты. Ах да, японцы и их понятия об личном пространстве, да и вряд ли Мику в свое время видела много голых мужчин... Их эстрада ведь, по большей части, женская. Хотя... Не знаю. Недостаточно информации для анализа. Но сделаем заметку — Мику крайне легко смутить. И этим она сильно напоминает одну мою старую, вечно икающую знакомую.

За дверью оказалася туалет, и по здравому размышлению рубашка все-таки отправилась в мусорку. Все равно она грязная настолько, что даже не жаль, хотя придется идти на поклон к вожатой. Кстати, а ведь мокрый галстучек, которым меня приводили в себя, вовсе не мой — мой уже в ведре, так как одевать его снова решительно невозможно.

Только сейчас я понял, что должно было показаться мне странным — на Мику не было пионерского галстука. Хотя он все равно смотрелся на ней настолько лишним, что за глаз не зацепилось. И это плохо — я потерял концентрацию. Так... Автопилот в сторону, значит — сколько было книг в шкафу, висевшим над головой Мику? Я напряг память. Семнадцать. Определенно Семнадцать. Какой формы была рукоятка на двери? Длинная, скошенная под углом к земле, рядом на косяке — магнитный замок. Сколько будет два плюс три? Эммм... кажется, пять. Да, точно пять.

Теперь осталось найти кого-то, готового провести серию вопросов для контроля состояния мозга. Но судя по тому, что разговаривал с Мику я в общем-то нормально, с этой стороны все если и не хорошо, то уж точно не плохо. Осталось только понять, что за херня со мной произошла. Это совершенно точно не сотрясение — Алиса била слишком слабо, да и не пропустил бы я удар такой силы, даже в том состоянии.