Мистер Леверидж служил в адвокатской конторе Саунтона. У него были рассудительный отец и замечательная мать, давшие ему хорошее воспитание. Его жизненные принципы были в высшей степени похвальны. Отец уже умер, а мать проживала у близких родственников в другой части Англии. Джозеф Леверидж был мягким, безобидным человеком, с пышной русой шевелюрой. Он страдал излишней застенчивостью, что мешало ему занять в обществе сколько-нибудь заметное положение, какового он безусловно достиг бы, будучи более самоуверенным. Но он был счастлив, — не так, конечно, как мог бы, — по причинам, о которых мы скажем ниже.

Саунтон был небольшим городом, просыпавшимся к жизни каждую пятницу, в день ярмарки, взрывавшимся шумным легкомыслием средневекового базара, после чего вновь впадал в благопристойную спячку; во все остальные дни он выглядел сонным днем и спящим ночью.

Саунтон нельзя было назвать промышленным городом. Здесь имелись чугунолитейный и пивоваренный заводы, с небольшим количеством рабочих мест, но рабочих рук было в избытке, — не смотря на высокую арендную плату за жилье, — поскольку окрестные фермеры не могли позволить себе нанимать, по причине трудных времен, значительного числа работников; их жены и дочери также предпочитали селиться в городе, поскольку здесь все-таки развлечений было побольше, чем в деревне, а потому население в городе было довольно значительным.

В городе имелась большая ратуша, где заседал суд магистрата, один раз в месяц. Церковь, располагавшаяся в центре города, была внушительным строением из камня, очень холодным на вид. Богослужение находилось в руках симеонитов, так что викарий представлял богословскую школу, — если только можно назвать школой то, что никак не связано с учением, — называемую евангелической. Службы были длинными и мрачными. Викарий медленно и выразительно декламировал молитвы, произносил длинные проповеди и осуждал поющих псалмы из "Книги гимнов".

Главный адвокат, мистер Сторк, участвовал в малых сессиях и был архивариусом. Он обслуживал некоторое количество крупных землевладельцев, был попечителем вдов и сирот, консультантом мелких фермеров, в случае возникновения у последних финансовых затруднений — одалживал им небольшие суммы для решения первостепенных затруднений под залог их участков, которые в некоторых случаях переходили в его распоряжение.

У этого джентльмена и учился мистер Леверидж. Он был вынужден избрать юридическое поприще не по своему истинному призванию, а по наущению матери, которая призывала в выборе занятия следовать по стопам его уважаемого всеми отца. Но эта профессия не соответствовала вкусам молодого человека, который, не смотря на всю свою кажущуюся кротость и мягкость, вовсе не был лишен живости разума. Его наблюдательность была потрясающей, а кроме того, он обладал неким избытком фантазии.

Еще ребенком он писал маленькие рассказы и рисовал иллюстрации к ним; это служило причиной суровых упреков со стороны матери, с неодобрением взиравшей на плоды работы его воображения, а его отец по этому поводу частенько шлепал его, конечно, пока он не повзрослел, и не стал подвергаться порке за тайное чтение Арабских ночей.

Дни мистера Левериджа протекали однообразно; если велось какое-нибудь дело, он появлялся в конторе по пятницам, но никогда по воскресеньям, поскольку этот день он посвящал написанию длинных, трогательных писем своей овдовевшей матери.

Он мог бы быть счастлив счастьем лотофагов, если бы не три обстоятельства. Во-первых, он пришел к выводу, что выбрал не подходящее для себя занятие. Он не находил никакого удовольствия в ведении дел, а от помощи в заключении договоров его бросало в дрожь. Он знал, что в состоянии заниматься более интересными вещами, и опасался, как бы острота его ума не пострадала из-за отсутствия физической деятельности. Во-вторых, его не удовлетворял его начальник. У него не было причин полагать, будто тот замешан в чем-то нечестном, но обнаружил, что он довольно азартен и принимает деятельное участие в различных спекуляциях; могло дойти до того, что соблазн побудит его использовать средства тех, чьим доверенным лицом он выступал. И Джозеф, с его сильно развитым чувством справедливости, боялся, что однажды его начальник ввяжется в предприятие, которое приведет его к катастрофе. В-третьих, он был безнадежно влюблен в мисс Асфодель Винсент, барышню с небольшим состоянием, приносившим ей около 400 фунтов годового дохода, коей мистер Сторк был опекуном и попечителем.

Мисс Асфодель была высокой, стройной, с гибким станом, с лицом, как у Мадонны, и, подобно Джозефу, излишне застенчивой; также она не осознавала в полной мере, какими достоинствами обладает в плане личном и имущественном. Она переехала в город из деревни, в поисках лучшего общества. Нет сомнений, что она могла составить счастье сына какого-нибудь помещика и стать со временем этакой леди Баунтифул; или же стать жертвой какого-нибудь коварного священника. Но ее природная стыдливость, а также равнодушие к мужскому обществу до настоящего времени служили ей надежной защитой. Он любила свой сад, ухаживала за цветами, а также за рокарием, где разводила растения, привезенные со склонов Альп.

Поскольку мистер Сторк был ее опекуном, она часто бывала в офисе; в тех случаях, когда он отсутствовал, Джозеф вскакивал со своего места и, краснея, предлагал ей стул, чтобы она могла дождаться его возвращения. Впрочем, разговор между ними никогда не выходил за рамки обычных тем. Иногда мистер Леверидж встречал ее на улице, но ограничивался лишь приветственным поднятием шляпы и замечанием о погоде.

Возможно, эта всепожирающая, отчаянная страсть мистера Левериджа и послужила стимулом к написанию романа, в котором он мог вывести Асфодель, правда, под другим именем, во всем великолепии ее совершенств. Ее история должна была быть исполнена святости и протекать в атмосфере исключительной благопристойности, ибо он не мог заставить себя представить ее имеющей романтического любовника или описать ее супружеский союз с существом мужского пола.

Помня по своему детству, — наставлениям матери и шлепкам отца, — о том, что воображение является довольно опасным и обманчивым даром, он решил быть как можно более сдержанным и не поддаваться ему, что не будет изобретать никаких ситуаций, а возьмет их непосредственно из жизни. А потому, когда труд был окончен, он представлял собой весьма точные портреты некоторых жителей Саунтона, а город, в котором разворачивалось действие, был также весьма похож на Саунтон, хотя и носил название Базбури.

Однако найти издателя оказалось потруднее, чем написание романа. Мистер Леверидж разослал несколько машинописных экземпляров в разные издательства, но они отклонили его произведение, одно за другим. Наконец, ему повезло, и роман попал в руки необычайно проницательного издателя, который увидел в нем неоспоримые достоинства. Роман не претендовал на успех среди публики, обожающей бульварное чтиво. Он не содержал леденящих душу сцен, от которых волосы вставали дыбом, ни пикантных ситуаций; он был посвящен обычной жизни обычного маленького английского провинциального городка. Не отвечая вкусам большинства читателей, этот роман, добротный, в духе произведений Джейн Остин, придется по нраву более изысканным любителям чтения, посчитал издатель, и предложил Джозефу за права издания пятьдесят фунтов. Последний был поражен столь щедрым предложением и принял его с величайшей готовностью и благодарностью.

Следующим этапом работы было чтение гранок. Разве может кто-нибудь, кроме молодого автора, оценить всю ее прелесть? После корректуры романа, — если только так может быть названа повесть почти сказочного содержания, — мистер Леверидж стал настаивать, что в печати он должен появиться под вымышленным именем. Читателю вовсе не обязательно знать подлинное имя автора. Прошло время, и, в октябре, книга наконец вышла в свет.

Мистер Леверидж получил свои шесть авторских экземпляров, неразрезанных и аккуратно упакованных. Он тут же разрезал один из них и с жадностью прочитал, сразу же обнаружив несколько опечаток, о чем тут же сообщил издателю вместе с просьбой об их исправлении во втором издании.

На следующее утро после выхода в свет и начала продаж его книги, Джозеф Леверидж оставался в постели несколько дольше обычного, и улыбался счастливой улыбкой при мысли о том, что стал автором. На столике возле кровати стояла потухшая свеча, часы и лежала его книга. Именно на нее он смотрел, прежде чем закрыть глаза и погрузиться в сон. И это было первое, на чем сосредоточился его взгляд после пробуждения. Мать не могла бы взглянуть на новорожденного младенца с большей любовью и гордостью, чем мистер Леверидж на свою книгу.

Он продолжал лежать, уговаривая сам себя: "Мне нужно... Мне положительно нужно встать и одеться!", когда услышал быстро приближающиеся шаги на лестнице, мгновение спустя дверь распахнулась, и в комнату ворвался майор в отставке Долгелла Джонс, проживавший в Саунтоне, никогда прежде не удостаивавший его своим вниманием, — и вот теперь оказавшийся в его спальне.

Его лицо пылало жаром. Он задыхался, щеки подрагивали. Майор относился к тем людям, которые, по своим интеллектуальным данным, вряд ли могли считаться ценным приобретением для армии. Ему были чужды запоминающиеся поступки, он никогда не смог бы одержать блестящей победы. Это был человек рутины, солдафон; а после выхода в отставку и переселения в Саунтон — страстный игрок в гольф, и ничего более.

— Что это значит, сэр? Что все это значит? — возопил он. — Как посмели вы поместить меня в свою книгу?

— Мою книгу! — эхом повторил удивленный донельзя Джозеф. — Какую книгу вы имеете в виду?

— О! Принимая вид оскорбленной невинности, вы пытаетесь уклониться от ответа на мой прямо поставленный вопрос. Однако это выражение меня не обманет. Вот эта самая книга — которая лежит на столике возле вашей кровати.

— Должен признаться, я действительно читал на ночь роман, который только-только вышел.

— Вы его написали! И всем в Саунтоне это прекрасно известно. Я не возражаю против того, чтобы вы писали романы; это может сделать любой дурак — я имею в виду, написать роман. Но я категорически против, чтобы он использовал меня в качестве действующего лица.

— Если я не ошибаюсь, — сказал Джозеф, дрожа под одеялом и вытирая пот, выступивший над верхней губой, — в романе действительно присутствует майор, который не занимается ничем, кроме игры в гольф; но его имя — Пайпер...

— Какая разница, как его зовут? Это я — я! Вы написали обо мне!

— Послушайте, майор Джонс, у вас нет никаких оснований для подобных обвинений. Разве на титуле или корешке романа имеется мое имя?

— Отставной военный офицер, не занимающийся ничем, кроме игры в гольф, носит другое имя, но это не имеет значения. Это я. И я — в вашей книге. Я мог бы наказать вас, воспользовавшись хлыстом, но у меня нет сил, они ушли, их забрал персонаж вашей книги. От меня ничего не осталось — ничего, кроме пустой телесной оболочки и светлого твидового костюма. Из меня вынуто все и помещено в эту, — тут он употребил непечатное слово, — книгу. Как мне теперь играть в гольф? Как переходить от лунки к лунке? Как следить с тайным волнением за полетом мяча? Я — всего лишь пустая оболочка. Моя душа, мой характер, моя индивидуальность, — теперь я этого лишен. Вы вломились внутрь меня, вы обобрали меня, вы украли мою личность. — И он заплакал.

— Возможно, — пробормотал мистер Леверидж, — автор в состоянии...

— Автор? Вам сказать, что сделал автор? Я был ограблен — моя прекрасная душа украдена. Я — Долгелла Джонс — пустая внешность. Вы лишили меня самого дорогого, что у меня было — меня самого.

— Я ничем не могу помочь вам, майор...

— Я знаю, что вы ничего не можете поделать, и это очень печально. Вы украли мою душу, и не можете вернуть ее обратно. Вы использовали меня, превратив в ничто.

После чего, ломая руки, медленно вышел из спальни, медленно спустился вниз и покинул дом.

Джозеф Леверидж поднялся с постели и оделся; рассудок его находился в смятенном состоянии. Дело пошло совсем не так, как он рассчитывал. Он был настолько озабочен, что даже забыл почистить зубы.

Войдя в маленькую гостиную, он обнаружил на столе обычный завтрак, — несколько ломтиков бекона и пару вареных яиц, — и рыдающую хозяйку.

— Что случилось, миссис Бейкер? — спросил Джозеф. — Ласиния (так звали служанку) разбила тарелку?

— Вовсе нет, — ответила та. — Вы меня уничтожили.

— Я... Я не делал ничего подобного.

— Нет, сэр, вы сделали именно это! Все время, пока вы писали, я чувствовала, как мое внутреннее я выходит из меня, капля за каплей, и вот теперь... Теперь во мне ничего не осталось; теперь вся я — в вашей книге.

— Моей книге!

— Да, сэр, под именем миссис Брукс! Но, сэр, что значит имя? С таким же успехом вы могли использовать имя Бейкер, или любое другое, как вам заблагорассудится. Разве мало Бейкеров в Англии и колониях? Но ведь это я, сэр, вы забрали меня из меня, и поместили в вашу книгу.

Женщина вытерла глаза фартуком.

— Послушайте, миссис Бейкер, если бы хозяйка в этом романе, на который вы жалуетесь...

— Она существовала, и это была я.

— Но это ведь всего лишь художественное произведение!

— Это не художественное произведение, это реальность, это непреложный факт. Чем может похвастаться бедная, одинокая, всеми забытая вдова, кроме своего я? Я была уверена, что вам не в чем меня упрекнуть, даже в том, что я варила вам яйца вкрутую, — а вы, вы так поступили со мной.

— Что вы говорите, дорогая миссис Бейкер!

— Не называйте меня дорогой, сэр. Если бы вы хорошо относились ко мне, если бы вы были благодарны мне за то, что я делаю для вас, — включая починку ваших носок, — вы бы не украли меня у меня и не поместили в вашу книгу. Ах, сэр, вы поступили бесчестно, недостойно джентльмена. Вы использовали меня, превратив в ничто.

Джозеф испуганно замолчал. Вернул ломтики ветчины обратно на тарелку, положил на стол вилку. Желание есть совершенно пропало.

Хозяйка, между тем, продолжала.

— И это не только я жалуюсь. Снаружи вас ожидают три джентльмена. Они говорят, что никуда не уйдут, пока не повидаются с вами. И они скажут вам то же, что сказала я.

Джозеф поднялся со стула, подошел к окну и выглянул.

Прямо под окном он обнаружил три шляпы. Ровно столько, сколько назвала миссис Бейкер. Три джентльмена ожидали его на лавочке. Один из них был викарий, другой — его "босс" мистер Сторк, третий — мистер Уотерспун.

Относительно викария никакой ошибки быть не могло; он носил шелковый иссиня-черный котелок, края которого загибались. Трудно было не узнать его пышные, тщательно ухоженные усы на щеках, шевелившиеся в такт дыханию.

Второй, мистер Сторк, носил фетровую шляпу, его рыжие волосы выбивались из-под нее и спереди, и сзади; когда он поднял голову, Джозеф Леверидж отчетливо увидел заостренный кончик его носа. На голове третьего, мистера Уотерспуна, имелась приплюснутая коричневая шляпа; он сидел, глядя в землю, зажав ладони рук между коленями, весьма удрученный.