Мне самой очень понравился господин Хиггинс; он был добродушным мальчиком, с мягким акцентом своего родного Дорсета. Мне стало очень интересно, была ли щедрость лорда Джона Грея по отношению к нему такой же бескорыстной, какой казалась.
Надо сказать, я неохотно начала испытывать симпатию в отношении Джона Грея после разделенного нами опыта борьбы с корью несколькими годами ранее и его дружбы с Брианной в то время, когда Роджер был в плену у ирокезов. Однако еще оставался остро осознаваемый мною факт, что лорду Джону действительно нравились мужчины — особенно Джейми, но конечно и другие мужчины, тоже.
— Бичем, — сказала я себе, выкладывая корни триллиума на просушку, — ты патологически подозрительна.
— О, да. Это точно, — раздался позади меня насмешливый голос. — Кого и в чем это ты подозреваешь?
Я вздрогнула от испуга, и триллиум разлетелся в разные стороны.
— Ах, это ты, — сказала я сердито. — Почему тебе обязательно нужно подкрадываться ко мне?
— Для практики, — ответил Джейми, целуя меня в лоб. — Не хочу растерять навыки следопыта. Почему ты говоришь сама с собой?
— Так мне гарантирован хороший слушатель, — язвительно ответила я, и он засмеялся, наклонившись помочь мне собрать с пола корни.
— Кого ты подозреваешь, Сассенах?
Я поколебалась с ответом, но не придумала ничего лучшего, чем сказать правду.
— Мне интересно, совратил ли Джон Грей нашего мистера Хиггинса, — сказала я без обиняков. — Или только намеревается.
Он слегка моргнул, но не выглядел шокированным, и уже одно это дало мне понять, что он сам рассматривал такую возможность.
— Что заставило тебя так думать?
— Во-первых, он очень симпатичный молодой человек, — сказала я, беря у него горсть корней и выкладывая их на лист марли. — Во-вторых, у него самый тяжелый случай геморроя, который я когда-либо видела у мужчины его возраста.
— Он позволил тебе осмотреть его? — Джейми покраснел при упоминании о мужеложстве: ему не нравилась моя бестактность, но он же сам спросил, в конце концов.
— Ну, это потребовало немало убеждения, — сказал я. — Он рассказал мне о болезни достаточно легко, но ему не хотелось, чтобы я осматривала его.
— Мне бы тоже не понравилось подобное обследование, — заверил меня Джейми, — а я женат на тебе. С какой стати ты захотела бы смотреть на такую вещь, не считая болезненного любопытства? — он бросил опасливый взгляд на мой большой черный журнал, открытый на столе. — Ты ведь не собираешься рисовать изображение задницы бедного Бобби Хиггинса?
— В этом нет необходимости. Я не могу представить врача, не важно, из какого времени, который бы не знал, как выглядит геморрой. В конце концов, он был у древних израильтян и египтян.
— У них он был?
— Это есть в Библии. Спроси у мистера Кристи, — посоветовала я.
Он покосился на меня.
— Ты обсуждала Библию с Томом Кристи? Ты намного храбрее меня, Сассенах, — Кристи был самым набожным пресвитерианином и был счастлив лишь тогда, когда бил кого-то по голове томом Священного Писания.
— Не я. На прошлой неделе Герман спросил меня, что такое "наросты".
— И что это такое?
— Шишки. "И сказали они: какую жертву повинности должны мы принести Ему? Те сказали: по числу владетелей Филистимских пять наростов золотых и пять мышей золотых", — процитировала я, — или что-то вроде того. Это максимально близко к тому, что я могу прочитать по памяти. Мистер Кристи заставил Германа выписать стих из Библии в качестве наказания, и, будучи любознательным, Герман задался вопросом, о чем же он пишет.
— И он, конечно же, не спросил мистера Кристи, — Джейми нахмурился, потирая пальцем переносицу. — Хочу я узнать, что такого натворил Герман?
— Почти наверняка нет, — Том Кристи отрабатывал квит-ренту за свою землю, служа местным учителем, и казался способным сохранять дисциплину на своих условиях. Мое мнение было таково, что наличие Германа Фрейзера в качестве ученика, вероятно, стоило всей суммы, с точки зрения затраченных усилий.
— Золотые наросты, — пробормотал Джейми. — А что, это мысль, — он мечтательно вздохнул, как это часто бывало, когда он обдумывал какую-нибудь ужасную идею, связанную с возможным членовредительством, смертью или пожизненным заключением. Я нашла это выражение, мягко говоря тревожным, но каков бы ни был ход его мыслей, вызванных "золотым геморроем", в настоящее время он оставил его, покачав головой. — Итак, мы говорили о заднице Бобби?
— Ах, да. О том, зачем я хотела взглянуть на наросты мистера Хиггинса, — сказала я, возвращаясь к предыдущему пункту разговора, — я хотела увидеть, возможно ли улучшение с помощью лечения, или же придется все удалить.
Брови Джейми поползли вверх.
— Удалить? Как? Твоим крошечным ножичком? — он быстро взглянул туда, где я держала свои хирургические инструменты, и с отвращением втянул голову в плечи.
— Да, я могла бы, хотя представляю, как это было бы болезненно без анестезии. Есть более простой метод, который только начинал входить в широкое использование, когда я... ушла, — всего на мгновение я почувствовала глубокий приступ тоски по моей больнице. Я почти ощутила запах дезинфицирующего средства, услышала шум и суету медсестер и санитаров, прикоснулась к глянцевым обложкам научных журналов, разбухших от идей и информации.
Затем это прошло, и я уже оценивала целесообразность пиявок против перевязывания для достижения идеального анального здоровья мистера Хиггинса.
— Доктор Роулингс советует использовать пиявки, — объяснила я. — Для серьезного случая он предлагает двадцать или тридцать штук.
Джейми кивнул, не выказывая особого отвращения к идее. Конечно, он сам несколько раз прошел лечение пиявками и уверил меня, что они не причиняют боль.
— Ага. У тебя столько нет под рукой, не так ли? Должен ли я собрать малышню и отправить их на лов?
Джемми и Герман ни о чем так не мечтали, как о предлоге пройтись с дедушкой по заболоченным топям ручьев и вернуться, украшенными пиявками и грязью по самые брови — но я покачала головой.
— Нет. То есть я имею в виду, да, — поправила я себя. — На твое усмотрение, но я не нуждаюсь в них немедленно. Пиявки лишь на время облегчат ситуацию, но геморрой Бобби — это ужасный тромбоз. То есть, сгустки засохшей крови внутри, — поправилась я, — и думаю, что ему действительно лучше поможет полное удаление. Я уверена, что смогу легировать их — я имею в виду, очень плотно завязать нитки вокруг основания каждого узла. Это перекроет в них поток крови, и, в конце концов, они просто высохнут и опадут. Очень аккуратно.
— Очень аккуратно, — эхом пробормотал Джейми. Выглядел он, мягко говоря, настороженно. — Ты делала это раньше?
— Да, один или два раза.
— А, — он скривил губы, очевидно, представляя себе процесс. — Как... эм... я имею в виду... как ты считаешь, сможет ли он испражняться, пока это будет продолжаться? Наверняка это должно занять некоторое время.
Я нахмурилась, постукивая пальцем по столешнице.
— Его главная трудность и состоит в том, что он не может испражняться. В смысле, недостаточно часто и не в надлежащей консистенции... Кошмарное питание, — сказала я, обвиняюще указывая на него пальцем. — Он рассказал мне: хлеб, мясо и пиво. Ни овощей, ни фруктов. Я не сомневаюсь, что запор — это всеобщий бич британской армии. Не удивлюсь, если у каждого солдата есть геморройные шишки, свисающие из задницы, как виноградные гроздья!
Джейми кивнул, подняв одну бровь.
— Есть множество вещей, которые меня в тебе восхищают, Сассенах, но особенно — нежная, деликатная манера твоей речи, — он кашлянул, взглянув вниз. — Однако если, как ты говоришь, запор вызывает шишки...
— Это так.
— Ага, хорошо. Только вот мы говорили о Джоне Грее. Я имею в виду, ты не думаешь, что состояние задницы Бобби имеет отношение к... ммфм...
— О... Ну, нет, не непосредственно, — я запнулась. — Это больше из-за того, что лорд Джон написал в своем письме, он хотел, чтобы я, как он выразился, "предложила лечение для других его недугов". Я имею в виду, возможно, он мог бы знать о трудностях Бобби, без... эм... личного досмотра, скажем так? Но, откровенно говоря, шишки — настолько банальная болезнь... Отчего бы ему интересоваться этим настолько, чтобы просить меня сделать что-то с ними — если он не думал, что они могли бы помешать его собственному возможному... эм... продвижению?
Лицо Джейми, возвратившееся к своему нормальному оттенку во время обсуждения пиявок и запора, покраснело снова.
— Его...
— Я имею в виду, — сказала я, складывая руки под грудью, — что меня несколько воротит... при мысли, что он послал мистера Хиггинса сюда "на ремонт", если можно так выразиться, — я страдала от легкого чувства неловкости относительно вопроса о заднице Бобби Хиггинса, но не облекала это понятие в слова раньше. Теперь, когда я это сделала, то осознала наверняка, что именно беспокоит меня. — Мысль, что я решу проблему бедного малыша Бобби, а затем отправлю его домой, чтобы... — я плотно сжала губы, и резко повернулась обратно к своим корешкам, бесцельно переворачивая их. — Мне не нравится так думать — сказала я дверце шкафа. — Я постараюсь сделать все, что смогу для мистера Хиггинса. У Бобби Хиггинса не много перспектив. Несомненно, он сделает все... что потребует Его Светлость. Но возможно я несправедлива к нему — лорду Джону, я имею в виду.
— Возможно, так и есть.
Я обернулась и обнаружила, что Джейми сидит на моем табурете и вертит в руках баночку гусиного жира, которая, казалось, занимала все его внимание.
— Ну, — сказала я неуверенно. — Ты знаешь его лучше, чем я. Если ты думаешь, что он не... — мои слова были заглушены. Внезапно, снаружи послышался мягкий стук, словно верхушка ели ударилась о деревянное крыльцо.
— Я знаю о Джоне Грее больше, чем хотел бы, — сказал Джейми, наконец, и поглядел на меня, слабо улыбнувшись уголком рта. — И он знает обо мне гораздо больше, чем мне нравится думать. Но, — он наклонился вперед, поставил баночку, затем поместил руки на колени и посмотрел на меня, — в одной вещи я не сомневаюсь. Он — благородный человек. Он не станет использовать Хиггинса, или любого другого человека, находящегося под его защитой.
Он казался очень уверенным в этом, и я успокоилась. Мне действительно нравился Джон Грей. И все же... появление его писем, регулярных как тиканье часов, всегда вселяло в меня слабое чувство тревоги, словно я слышала отдаленные раскаты грома. Не было ничего в самих письмах, чтобы вызвать такой отклик: они походили на самого человека — эрудированные, с чувством юмора и искренние. И, конечно, у него была причина писать. Более чем одна.
— Ты знаешь, он все еще любит тебя, — сказала я спокойно.
Он кивнул, но не посмотрел на меня, его пристальный взгляд по-прежнему был устремлен куда-то за деревья, обрамляющие палисадник.
— Ты бы предпочел, чтобы этого не было?
Он помолчал, потом снова кивнул. Хотя в этот раз он обернулся, чтобы посмотреть на меня.
— Да, предпочел бы. Ради себя. Ради него, определенно. Но для Уильяма? — он неуверенно покачал головой.
— Ох, возможно он и усыновил Уильяма ради тебя, — сказала я, привалившись к столешнице. — Но я видела их двоих, помнишь? И я не сомневаюсь, что он любит Вилли ради него самого.
— Нет, я тоже не сомневаюсь в этом, — он встал, беспокойно сбивая воображаемую пылинку со складок своего килта. Он замкнулся, смотря внутрь себя на то, чем не хотел делиться со мной.
— Ты... — начала я, но остановилась, когда он снова взглянул на меня. — Нет. Это не имеет значения.
— Что? — сузив глаза, он наклонил голову набок.
— Ничего.
Он не двигался, только еще пристальней смотрел на меня.
— Я вижу по твоему лицу, что это не так, Сассенах. Что?
Я глубоко вдохнула через нос, завернув кулаки в фартук.
— Это всего лишь... я уверена, что это не правда, это просто мимолетная мысль...
Он издал низкий шотландский звук, означающий, что я должна прекратить болтать и "расколоться". Имея достаточно опыта, чтобы осознать, что он не оставит это дело, пока я не заговорю, я "раскололась":
— Ты когда-нибудь задумывался, не принял ли его лорд Джон, потому что... что ж, Уильям, выглядит ужасно похожим на тебя и, очевидно, с самого раннего возраста. Поскольку лорд Джон находит тебя физически... привлекательным... — слова замерли. И видя выражение его лица, я хотела перерезать себе горло за то, что произнесла их.
Он закрыл на мгновение глаза, чтобы не видеть меня. Его кулаки сжались так крепко, что от кистей рук до предплечья проступили вены. Очень медленно он расслабил руки. Открыл глаза.
— Нет, — сказал он с полной убежденностью в голосе. Он кинул на меня прямой, твердый взгляд. — И это не потому, что я не могу вынести мысли об этом. Я уверен.
— Конечно, — быстро сказала я, желая уйти от темы.
— Я знаю, — повторил он более резко. Два его негнущихся пальца постучали по ноге, затем успокоились. — Я тоже думал об этом. Когда он впервые сказал мне, что хочет жениться на Изабель Дансени.
Он отвернулся и выглянул в окно. Адсо был в палисаднике, преследуя кого-то в траве.
— Я предложил ему свое тело, — сказал Джейми резко, не оглядываясь. Он говорил довольно ровно, но по его напрягшимся плечам можно было понять, чего ему стоило произнести их. — В благодарность, я сказал тогда. Но это было... — он сделал странное судорожное движение, как будто пытаясь освободиться от невидимых пут. — Я намеревался увидеть, понимаешь, каким человеком он может быть. Этот мужчина, который примет моего сына как своего собственного.
Голос его слегка задрожал, когда он произнес "мой сын", и я инстинктивно придвинулась к нему, желая хоть как-то залатать рану за этими словами.
Он был напряжен, когда я прикоснулась к нему, не желая объятий, но взял меня за руку и сжал ее.
— Можешь ли ты... думаешь, ты можешь сказать это наверняка? — я не была шокирована. Джон Грей сам рассказал мне об этом предложении несколько лет назад на Ямайке. Хотя я не думаю, что он понял истинную природу этого предложения...
Рука Джейми сжала мою, и его большой палец прошелся по линиям моей ладони, слегка погладив по ногтю. Он посмотрел на меня, и я почувствовала, как его глаза исследуют мое лицо, не задавая вопрос, но так, как если бы кто-то заново увидел уже давно знакомый предмет — увидел глазами то, что длительное время знал лишь сердцем.
Он поднял свободную руку и провел двумя пальцами линию по моей брови, задержавшись на мгновение на скуле щеки, затем прохладная рука двинулась снова вверх, назад, в теплоту моих волос.
— Ты не можешь быть так близко к другому человеку, — сказал он мне, наконец. — Не можешь находиться внутри друг друга, когда запах его пота впитывается в волосы твоего тела, и совсем не видеть его души. Или если ты можешь это сделать... — он замялся, и я задалась вопросом, думал ли он о Черном Джеке Рэндалле, или Лаогере, женщине, на которой он женился, думая, что я мертва. — Что ж... это ужасно само по себе, — закончил он тихо, и его рука опустилась вниз.
