Я, Цезарь

Не отвечая на вопрос, Кассий вскочил с ложа и возбужденно потряс перед лицом руками.

— Ведь это именно то, о чем ты просил! — закричал он возбужденно. — Помпей не оставил нам выбора. Подумай сам, участвовать в выборах консула ты не можешь. Ожидать продолжения губернаторства — тем более. Только суд и позор! Но сейчас, твой империй еще не истек. И при этом — ты уже откровенно прибит врагами к каменной стенке. Причем незаконно, вот, что самое главное! Каждый горшечник в Риме знает, что плебейского трибуна Кассия, человека, избранного народом и желавшего наложить вето на закон против любимого всеми Цезаря, аристократы порезали кинжалом и изгнали с заседания Сената! Теперь, на твоей стороне правда! Не ты нарушаешь конституцию, но твои враги! Все знают, что теперь у тебя просто нет выхода! Марцелл потребовал, чтобы тебя не просто провозгласили врагом Республики, он открыл на тебя гражданскую охоту! Теперь каждый житель нашего государства обязан при встрече тебя убить! Мешать тебе всеми средствами, не давать провизии, ранить твоих солдат! Это край, Цезарь, край! Самая кромка пропасти! Теперь, от победы над олигархической партией нас отделяет только война!!!

— Война... — выдавил я на одном дыхании. Честно, я совершенно не представлял, как следует поступать будущему императору полумира в подобной ситуации. Заведомо спровоцированное предательство, с целью разжигания гражданской войны? Захват власти и установление личной диктатуры? Нет, каково? Да уж, Гитлер с Пиночетом просто отдыхали.

Я был крайне растерян подобным развитием ситуации, и буквально не мог ничего произнести. Но на помощь, как обычно бывает, пришли вездесущие доброжелатели.

— Что станем делать? — воскликнул Цецилий, видя нерешительность во взгляде вождя.

— Надо обратиться к войску, — заметил Антоний, нехорошо посматривая на мое растерянное лицо. — Посмотрим, что скажут нам мечи легиона. Вот только к этому надо деликатно подойти, ибо дело, конечно, не однозначное. Военное превосходство — за нами, но чтобы легион решился на формальную измену конституции, придется расстараться.

— Вот ты и расстарайся, — заметил Кассий, — Не ты ли легат Тринадцатого, любезный?

— В данном случае, должен выступать не легат, а римский гражданин. Такой же, как рядовые легионеры.

— А ведь это верно, — неожиданно из своего угла подал голос Пуна. — К тому же оратор из Марка Антония отвратительный.

— Заткнись, сволочь, — беззлобно заявил Антоний.

Но Пуна уже смотрел на мое лицо.

— Быть может, Цезарь сам обратится к своим солдатам?

Я вздрогнул и хотел что-то ответить, но меня спас от глупости трибун Кассий.

— Только не Цезарь! — решительно возразил он. — Я думаю, именно сейчас нашему вождю следует помалкивать. Не так ли Гай Юлий? К солдатам, как к гражданам Республики, должны обратиться представители Сената, народные трибуны, избранные плебейским собранием. Пусть воины услышат голос народа!

Антоний ехидно осклабился.

— Ну, и кто из вас двоих будет 'народ'?

Кассий кивнул подбородком на своего спутника по побегу.

— Полагаю, наш друг Курион. Он прекрасный оратор. К тому же его тога грязнее, чем у меня!

* * *

Несколькими минутами позже мы стояли на возвышении, сколоченном из грубых досок, но обернутом драгоценной пурпурной тканью. Жуткая конструкция играла роль трибуны и располагалась сразу за стеной претория, выходя на обширное пространство, составляющее центральную часть лагеря — общевойсковой Форум.

Это место действительно должно было стать 'трибуной'. Ибо по крайней мере два плебейских трибуна стояли сейчас на ней, готовясь к выступлению перед Тринадцатым легионом.

— Солдаты!!! — громогласно возвестил Курион в абсолютнейшей тишине. — Вы знаете, что произошло в Риме! Вы видели, как с трибунами Кассием и Цецилием мы возвращались в ваш лагерь в изорванных тогах, истерзанные и окровавленные! А теперь слушайте, что случилось! Вопреки мнению народных трибунов, избранных на законных выборах трибутным собранием, Помпей и аристократы Сената... объявили Гая Юлия Цезаря... ВРАГОМ РИМА!!!

Войско, до этого стоявшее неподвижно, зашевелилось. Из глубины ее прополз гул, сначала тихий, но нарастающий подобно раскату прибоя. Гигантская масса вооруженных людей взволновалась. А Курион продолжал.

— Безумцы провозгласили вашего вождя преступником! Но тем самым, преступником объявлен каждый из нас, сторонников плебейской партии. И каждый из вас, солдат, стоящих под знаменами Гая Цезаря! Никто из солдат Тринадцатого легиона отныне не получит свой пенсионный надел. Никто не получит жалование за прошлый год! Тринадцатый легион распустят, а его славных орлов, перед которыми целовали землю величайшие варварские цари, предадут земле! Можем ли мы допустить такое кощунство?!

Армия вздрогнула как живая.

— Нет! Нет! Нет! — заорали вразнобой солдаты и замахали руками. Их крик действительно страшен, ибо в такт гортанным словам и топоту ног каждый легионер стучал древком своего дротика о бронзовый край щита! По долине словно прокатились громовые раскаты. Это орало одновременно пять тысяч неистовых ветеранов!

— Но слушайте дальше, — Курион поднял руку, требуя тишины, и тут же усилил свой натиск. — Каждый из нас, стоящих здесь народных трибунов согласно древней священной процедуре мог наложить на решение Сената свое законное право вето. Но нам не позволили его применить! При входе в сенат мы были атакованы толпой наемных головорезов Помпея! Подумайте, о квириты, и осознайте! Трибун, защитник плебеев, народный избранник, подвергся нападению на ступенях самого священного здания Рима! Можно ли представить себе более дерзкое святотатство?! Изменники и безумцы захватили власть над нашей Республикой! Смерть им. Сме-ерть!!

Толпа взревела как раненный бык. Отдельных криков уже невозможно было разобрать, ибо все вместе они слились в бесконечный поток, безликий, как река раскаленной лавы!

— И в этот черный день, — трагически выдохнул Курион, — каждый из нас стоит перед выбором, требующим решимости и отваги. Либо мы станем рабами, покоримся изменникам в Сенате и будем свидетелями того, как Республика обращается в хаос и тиранию. Либо вернемся в свой дом с оружием в руках. И погоним, — погоним! — свору этих маньяков к обрыву Карпийской скалы! Нас ждет Рубикон, братья мои! За Рубиконом наш дом и свобода от прихоти зажравшихся безумцев! Идете ли вы со мной?! За Цезаря! На Рубикон!!!

Крики давно слились в непрерывный гул. Но, возбужденные блестящей речью сенатора, воины перестали хаотично орать и принялись вновь скандировать, сотрясая небо над лагерем так сильно, что над болотами, за которыми пряталась Равенна, взвились испуганные стаи птиц!

Новый стройный речитатив, исторгнутый из луженых солдатских глоток, запомнился мне навсегда.

Непобедимые ветераны Тринадцатого, колотили мечами в щиты и скандировали единственное слово, повторяя его в сотый и тысячный раз:

— Ру-би-кон! Ру-би-кон! Ру-би-кон!!!

Под эти крики, я отправился спать.

* * *

Вернувшись в преторий, я сразу понял, что сон мне не светит ни под каким видом. Возбуждение, охватившее солдатскую массу, само собой заразило и меня. Тем более сильным было это возбуждение, что обычных легионеров беспокоила лишь собственная жизнь, возможная слава или позор. Меня же помимо этого занимали вещи более серьезные и сложные. Ведь если солдаты просто верили в своего полководца, то полководцу, обладающему подобной фанатичной верой солдат — следовало ее оправдать. В отличие от бывалых ветеранов Галльской кампании я был вовсе не уверен в нашей победе. Ведь полководцем, в которого верили эти пять тысяч головорезов, являлся мертвый Гай Юлий Цезарь. А я ... кем в данной ситуации был я? Но кем бы ни был, полки за собой я никогда не водил и в сражениях не участвовал.

В любом случае, решение было принято. Пути отступления были отрезаны Кассием, Курионом, Цецилием, Марком Антонием и вообще каждым, кто сегодня скандировал 'Рубикон!' Хотя лично я не произнес ни слова на том почти священном действе, что зажгло в легионерах готовность сражаться и умирать в нарушение конституции собственного государства, решение было принято именно мной.

Я ушел в свою комнату, сославшись на необходимость обдумать некоторые детали дальнейших действий. Верные соратники, только что столкнувшие меня в хаос гражданской войны, остались в основной комнате претория, махая руками и что-то ожесточенно обсуждая. Обернувшись, я увидел спокойно стоящего в уголке Квинта Пуну, необычно молчаливого Марка Антония, возбужденных Кассия и Цециллия, сосредоточенного Куриона и множество молчаливых боевых офицеров, трибунов и префектов, значительно лучше своих бойцов осознающих ужас происходящего и последствия, которыми им, ветеранам и заслуженным 'пенсионерам' армии грозил бунт против законно выбранных консулов и большей части сената.

Оказавшись в своей комнате, я сел на кровать и закрыл лицо влажными от переживаний руками. На входе одернулась шторка, и ко мне проник раб-секретарь Пуна. Глаза его смотрели взволнованно, фигура казалась маленькой и чуть сгорбленной.

— Все ли хорошо, господин? Ты выглядишь очень устало.

Я снова закрыл глаза ладонями.

— Я не знаю Пуна, я ... не знаю. Этот шаг, Рубикон, он очень многое меняет. Формально, я становлюсь предателем. Ведь ты понимаешь, что крики про измену Помпея и падение республики — это всего лишь крики одного из сенаторов. Остальные триста человек, проклянут меня и предадут анафеме. Меня объявят врагом государства и потребуют казни. Не Помпея, мой друг. А меня!

Пуна присел со мной рядом.

— Я с тобой уже больше десяти лет, господин мой. Ты знаешь, я предан тебе душой. Ведь кроме тебя у меня никого нет. Твой дом — мой дом. Твоя боль — моя. Твоя жизнь — моя. Ведь если тебя не станет, кому понадобится старый маленький болтун Пуна? И вот что я тебе скажу, господин. Рубикон — это только маленькая речушка. А должность консула — всего лишь повод для гордости. Ты уже был консулом. Много ли тебе это принесло? Военные походы подарили тебе столько славы, столько земель и золота, сколько хватит тысяче поколений твоих детей и внуков. Нужно ли больше, о Цезарь? Я никогда не сомневался в твоем таланте, твоей удаче, но вот сейчас ... Отвагу видно, она отражается на лице. Отвага же притягивает военное счастье. Для меня, ничтожного раба как для тысяч твоих солдат ты всегда был величайшим из смертных. Грозным воином, любимцем Победы! В мире нет женщины, которая не хотела бы лечь с тобой. И нет мужчины, который не хочет быть на тебя похожим. Ты — Цезарь, лучший из величайших!

Пуна качнул головой.

— Однако, о Цезарь, я видел тебя на пике, — сказал он затем. — Я видел тебя в волнах британского моря. Я видел тебя перед штурмом Алезии и перед битвой за Рейнский мост. В глазах твоих тогда пылало могущество — передо мной стоял Бог, а не человек. Но сейчас, я вижу лишь испуганного смертного, который плывет по волнам, покорный судьбе. Не ты, но партия плебейских выскочек ведет тебя на эту войну! Ты изменился, о Цезарь! Из кукловода ты превращаешься в куклу! Зачем тебе эта власть?! О да, с тех пор как в нашем лагере появился этот железный идол, ты не похож на себя. Слишком молчалив, слишком бездеятелен, слишком спокоен. А может быть ... слишком слаб?

Пуна растерянно развел руками.

— Но нет, конечно же, нет... Хочу сказать лишь одно. Никто не в силах заставить Цезаря Непобедимого совершить то, что ему не хочется. Ты достиг величайшей славы, которую может достичь человек в поднебесном мире. Ты стоишь на вершине Рима. Ты — почти олимпиец. Рубикон лишь символ. И если не хочешь — останься на том берегу, на котором велит тебе твоя совесть!

Медленно, я поднял глаза на Пуну. Ничтожный раб, смотрел на меня открытым, уверенным взглядом. Я понял, что он не случайно стал секретарем великого человека. Если действительно, Пуна работал с Цезарем десять лет, легко объяснялось, почему Цезарь достиг столь многого. В старинной книге, которые в эпоху пенсионных ботов стали, увы, огромной редкостью, я однажды читал, что хороший властитель являлся, прежде всего, хорошим кадровиком. А уже потом полководцем, экономистом или гениальным мыслителем. Слава Цезаря как вождя, возможно, объяснялась как раз тем, что стоял он во главе лучшей в своем мире армии — непревзойденных римских легионов. По большому счету, римские военачальники — начиная со Сципиона, а заканчивая Цезарем и Помпеем, не являлись профессиональными военными. Хорошими организаторами — да, талантливыми людьми — безусловно. Но Римская конституция требовала от них сочетания гражданских и военных должностей. Цезарь, например, не только командовал армией, но долгое время заведовал общественными водопроводами. А Помпей — не только покорял азиатские царства, но ведал поставками хлеба для латинян. Все это значило, что великие римские герои-полководцы являлись в той же степени гражданскими чиновниками-бюрократами, сколь и генералами. Ни один из них не получал специального военного образования. Ни один из них не служил в армии, начиная с 'рядового состава'. Они делали карьеру в городе, а потом получали внезапные или купленные за взятки назначения губернаторами провинций, где автоматически становились предводителями римского войска. Слава и подвиги, приписывавшиеся таланту военачальников, на деле следовало бы приписать уникальной римской военной системе, созданной очень давно, и являвшейся для римских командующих-аристократов лишь счастливым наследством предков. Римская система массовых общевойсковых тренировок и римская традиция жестокой дисциплины превращали римскую армию в единственную профессиональную армию средиземноморья. Именно это делало командующих-любителей способными побеждать почти любого противника почти в любых полевых условиях.

Цезарь, вероятно, был отличным командиром — заслуги его как полководца признавали даже политические враги. Но еще лучше, он умел подбирать людей. Возможно, он был самым эффективным кадровиком за историю планеты. Он мог завораживать, почти гипнотизировать своих сторонников и друзей, заставлять идти за себя в огонь и в воду. Блестящие офицеры Цезаря, не аристократы, а выходцы из плебейской среды, такие как Марк Антоний, Тит Лабиен, Домиций Кальвин и многие другие — были жемчужинами, которые Цезарь выискивал в своих легионах. Делая их абсолютно преданными себе, он насыщал состав своей армии профессиональными командирами.

Пуна, похоже, являлся одной из подобных находок Цезаря. Но только гражданской, а не военной. Несмотря на свой рабский статус, Пуна вряд ли мог считаться рабом в полном смысле этого слова. Возможно, ему стоило доверять.

Выпрямившись в кресле, я постучал пальцами по дубовой, украшенной бронзовыми вставками рукоятке.

— Не понимаю тебя, Пуна, — тщательно подбирая слова, произнес я. — Разве ты не слышал то, о чем толковали только что Кассий и Курион? Помпей объявил мне войну. Провозгласив меня врагом республики, этот идиот прижал демократов к стенке. Вожди плебеев не примут такого.

— Вожди плебеев, — усмехнулся Пуна. — Кого ты имеешь в виду под этим необычным словосочетанием? Куриона? Цецилия? Кассия может быть? Единственный вождь плебеев со времен смерти Мария один — некто Гай Юлий Цезарь! Тебе известно об этом. Ты всегда побеждал на любых выборах, если помнишь. Побеждал без взяток сенату и без посулов зажравшейся аристократии. Раздача хлеба и галльской добычи, массовые увеселения и гладиаторские бои — все это создало вокруг твоего имени ореол славы, от которого плебс начинает мочиться в истерике, едва заслышав имя возлюбленного кумира. 'Слава Цезарю, победителю варваров!' — вот, что скандируют на форумах вечного города. Твои хваленые демократы, Кассий и прочие Цецилии, — такие же аристократические выродки, как и все остальные! Просто на выборах твои друзья опираются на плебс, а не на поддержку патрициата. Наплюй на демократов так, как наплевал раньше на олигархов. И проблема решена. Ты — Цезарь, тебе не нужен никто и ничто, кроме любви твоего народа!