Закат

Приближался самый короткий день в году, люди торопились собрать поленницы и утеплить избы, женщины уже начали прясть. Медведь, Лист и Гвоздь явно готовили какой-то заговор под руководством Лужи. Закат догадывался, что дело касается его и, скорее всего, приближающейся поры ткачества, когда мужчины будут собираться то у одного, то у другого, таская за собой станки самого разного размера и устройства. Однако до этого должна была пройти Большая охота. Закат узнал о ней из обмолвок и перемигиваний, шепота и подготовки оружия. Охотники и без того ходили на промысел едва не каждый день, но теперь готовилось нечто особенное.

Когда на двенадцатый день двенадцатой луны Лужа разбудила его до первых петухов, Закат даже не удивился. Оделся, в сенях закутался в плащ, натянул порядком износившиеся, но еще крепкие сапоги. Уже собирался идти во двор, когда Лужа, фыркнув, остановила его, выдала валенки:

— В своих тряпочках ты в лесу все пальцы отморозишь! Примерь-ка, благо, у меня ноги давно не девичьи.

Валенки пришлись впору — селяне носили их поверх и без того больших лаптей, так что на тонкие сапоги пушистая обувка наделась легко. Летом Закат пытался приспособиться ходить босиком, как все, но так и не смог ни приучиться видеть все неудачно лежащие камни и ветки, ни притерпеться к мелкой, не страшной, но постоянно отвлекающей боли. Он смирился, что с этой деталью обычной жизни придется обождать, да и сапоги были удобными, так что даже когда появилась возможность сплести самому себе лапти, не стал с этим торопиться.

Наконец вышел за плетень, тут же влившись в общий поток — люди тянулись к лесной опушке, пряча мерзнущие руки подмышками, кутаясь кто в тулупы, кто, как он сам, в теплые плащи. Дети и старики глазели из-за заборов — на этот ритуал шли только взрослые, еще не стареющие люди в самом расцвете сил. Те, кто действительно мог охотиться, кто чувствовал себя в лесу наравне со зверем.

На опушке их ждали луки, завернутые в отрез ткани, и Мох, сжимавший в узловатых руках небольшой мешочек. Будет жеребьевка, догадался Закат. Но зачем?

Он уже пытался вспомнить свой зимний обряд, но дальше смутных образов леса и треньканья арбалетов дело не пошло. Спрашивать, однако, не стал, решив, что разберется сам. Ну а если жребий выпадет ему — тогда наверняка объяснят и так.

Медведь первым опустил руку в пригласительно распахнутую горловину мешка, поворошил что-то в нем. Достал маленькую, сморщенную зеленую горошину, показал всем. Отошел, уступая очередь Гвоздю. Тот вытащил такую же, передал место у мешка Крошке, та — Колосу, затем Паю, Листу...

Люди тянули горошины один за другим, заглядывали друг другу через плечо, убеждались — снова зеленая. Запустил руку в мешок и Закат, ухватил один крохотный шарик, выронил, взял другой. Достал, показал на ладони.

Зеленый, как у всех.

— Можно не тянуть жребий? — тихо спросила Ро стоящую рядом Ежевичку. Та, еще не постаревшая, как всегда до утренней зари, глянула сочувственно, покачала головой. Ро нахмурилась, отворачиваясь, буркнула что-то невнятное.

Уже почти все вытянули по горошине, когда она сморщила нос, будто сердящаяся кошка, подошла к мешку, отодвинув готовящуюся тянуть жребий Осинку, запустила руку, вытащила без единого мига заминки.

Закат, неосознанно сжавший кулаки, медленно выдохнул. Зеленая. Ро, удивленно уронив горошину в снег, отступила от мешка, извинилась тихо. Широко улыбнулась ей не обидевшаяся Осинка, тоже следом вытащившая обычную горошину. Запустил руку в мешок Светозар, достал, открыл ладонь...

Желтая.

— Жертва избрана, — провозгласил Мох.

Сердце Заката глухо бухнуло и забилось где-то в животе. Он вспомнил.

— Беги! Чего же ты ждешь? — Темный властелин свешивается с седла, смотрит в широко распахнутые глаза жертвы. — Если сможешь сбежать от нас, я дам тебе свободу.

Темный властелин смеется, чуть трогает пятками бока коня. Он не спешит. Он все равно догонит выбранную жертву, выследит вместе со свитой, и милосердием покажется ей арбалетный болт, прервущий медленную смерть от холода.

Ему пришлось опереться о дерево, чтобы не упасть.

Закат ненавидел свои ритуалы.

Но он уже знал, как изменяют их залесинские селяне, делают если не бескровными, то хотя бы просто безопасными, без настоящих жертв. И сейчас доверял им достаточно, чтобы приблизиться вместе со всеми к растерянному Светозару, взять из рук Мха алую нить, повязать на запястье рыцаря.

— Я жертва, — шепнул тот тихо, позволяя охотникам касаться себя, завязывать нитки — на одежде, руках, волосах. Он не спрашивал, скорее просто проговаривал вслух то, во что сам не мог до конца поверить.

Закат кивнул. Отступил, напряженный, убеждая самого себя — все в порядке. Эти красные нити уже походили на раны, но он был уверен, ими дело не обойдется. Что же дальше?

Мох развернул жертву лицом к лесу, подтолкнул в спину. Закат услышал, как старик шепнул на ухо Светозару:

— Найди оленя, постарайся выгнать его к охотникам.

И наконец вздохнул полной грудью.

Когда Закату вручили лук, он улыбался. Он умел им пользоваться — без дичи они с Паем не прокормились бы. Олень в качестве мишени его полностью устраивал.

* * *

Поземка наполовину замела глубокие следы ушедшего в лес рыцаря, а охотники все переминались с ноги на ногу, жались друг к другу, стараясь не замерзнуть в ожидании рассвета. Наконец тусклое зимнее небо порозовело, проступило на его фоне черное кружево ветвей. Мох подал знак выдвигаться.

Сначала шли кучно, разве что не наступая друг другу на пятки. Закат, случайно оказавшийся почти во главе шествия, старательно всматривался в следы, стараясь не соскользнуть во всплывающие одно за другим многочисленные воспоминания о том, как было раньше.

Как он ехал на коне первым. Как увлекал, уводил за собой свиту, примером убеждая — человек может быть дичью. Как заставил поверить в это подчиненные деревни и наблюдал свысока, как они гнали свою добычу — пришлого, подаренного Черным замком, или своего, переставшего быть своим в то мгновение, когда выпал ему смертельный жребий. И Темный властелин держал слово — после его охоты зима становилась мягче, снежное одеяло укутывало поля и таяло точь в точь тогда, когда требовалось...

Закат черпнул на ходу снег, растер лицо, заставляя себя вернуться в этот лес, к этим людям и Светозару, который сейчас выслеживал для них оленя. Частично помогало и то, что Темный властелин предпочитал арбалет, а Закат нес длинный лук, прятал под плащом вместе с побелевшими от холода руками. Он держал наготове первую стрелу: в лесу водились не только олени, да и олень, в любой момент могущий выломиться из чащи, был противником не из легких.

Охотники постепенно рассеивались, будто кулак разжимался, расходились полукругом. На снегу виднелись звериные следы, и старые, и совсем свежие, перечеркивающие там и сям проложенную рыцарем тропку. Закат не был по-настоящему хорошим охотником, а потому не обратил на них внимания, не посчитал важными эти путаные цепочки, сплетающиеся все гуще и гуще. Увлекшись, он зашел дальше других, выбился из линии, о которой даже не знал, потому что так и не спросил, а каждый из охотников подумал, что ему уже объяснил другой.

Когда совсем близко раздался приглушенный рык, Закат сначала застыл на мгновение, выцеливая зверя. Затем услышал скрип снега, тихий рассерженный голос:

— Ну, чего уставились? У, злой рок, был бы у меня меч...

Ломанулся напрямик сквозь сухие кусты, разодрав плащ, вывалился на поляну, натягивая тетиву. Взвизгнул волк, в бок которого вонзилась стрела, упал на снег, разбрызгивая кровь. Остальные сначала отпрянули от прижавшегося спиной к дереву Светозара, но вместо того чтобы сбежать, отчаянно атаковали сразу обоих. Закат успел выстрелить еще раз, в упор, отскочил, прикрылся луком, так что зубы волка вонзились в дерево, а не в горло. Крутанулся, не выпуская обломки оружия, заставил зверя врезаться в дерево. Светозар отшатнулся от напавших на него, удачно пнул одного ногой, но тут же взвыл, упав на землю. Закат схватил за загривок волка, вцепившегося в ногу Светозара, рванул, на какие-то полпальца разминувшись с наскочившим со спины...

Зазвучал охотничий рожок. На поляну выбежал Лист, всадил стрелу под самыми руками Заката, заставив волка наконец разомкнуть челюсти. Штанина Светозара быстро пропитывалась кровью, но звери не успели снова напасть — из леса с треском выломились остальные охотники. Потребовался всего десяток стрел, чтобы убедить даже самых голодных волков отступить. Тяжело дышал запыхавшийся Медведь. Похвалил Заката:

— Молодец, что услышал. — Добавил, обернувшись к Светозару, которому уже перевязывали рану, пока грубо, но надежно: — И ты молодец, что продержался. Хотя олух, на помощь надо было звать сразу и громко, — снова перевел взгляд на Заката, припечатал: — И ты олух! Сказал бы, что волчью стаю по следам не опознаешь... Много бы вы тут вдвоем навоевали, — посмотрел, как Светозар с Закатом неловко пожимают плечами — не подумали мол. Махнул рукой. — Ладно, чего уж там. Берем туши и пошли в деревню. Мяса с волков не возьмешь, но шкуры выделаем, будет польза.

— А олень? — неуверенно спросил Светозар.

— Какие уж тут олени, когда ты на одной ноге стоишь и мы такого шороху в лесу навели, — фыркнул оказавшийся рядом Щука. — Да и Большая охота до первой дичи идет. Волчий нас, видать, ждет год.

По пути в деревню Заката и Светозара то и дело хлопали по плечам, поздравляли — один услышал и помог, другой выжил чудом. Но все равно чувствовалось повисшее в воздухе напряжение.

Никто не был виноват в нападении волков — не Светозар на них налетел, они его выследили. Кто-то неудачно пошутил, мол, приняли за оленя, но тут же стушевался, умолк. Пояснил Медведь — охота, на которой умирал человек, считалась худшей из всех возможных. Лучше нее была даже пустая, когда никакое животное не удавалось подстрелить до вечера, хотя она и грозила будущим голодом, или получившаяся сейчас волчья, обещавшая тяжелый и опасный год, с угрозами, идущими от неведомых чужаков.

Смерть человека же, как оказалось, считалась верным знаком близящейся большой беды — такой страшной, что ее никогда не дожидались. Снимались по весне, едва снег сходил, откочевывали всей деревней хоть к соседям, хоть даже в чисто поле.

Закату оставалось только дивиться, какими чудными тропами ходили ритуалы Темного властелина, прежде чем по ним стали так гадать.

* * *

После охоты он вернулся было к Луже, но не успел ни руки помыть, ни толком рассказать любопытной старухе о произошедшем, когда в дверь постучала злющая Ро. Спросила с порога:

— Шить умеешь?

Закат кивнул, добавил на всякий случай:

— Пай умеет лучше.

— А зашить человека и не сомлеть сумеет? — с сомнением уточнила девушка.

Закат пожал плечами. Смотреть на самые разные раны и при этом тащить господина к алтарю Пай умел, но зашивать их раньше не доводилось.

— Значит, по пути и его заберем, — решила Ро. Уже на улице объяснила: — Этот идиот не позволяет себя раздеть, стесняется, видите ли! А подставлять волку причинное место не стеснялся!

Хотя Ро преувеличивала и пострадало у Светозара все-таки бедро, но дотянуться и зашить его сам он не мог, Ежевичке и Ро не разрешал, а Дичка шить своего мужа боялась до дрожи в коленках. В результате, пока Ежевичка спорила со строптивым раненым, уже грозясь приласкать его по голове ухватом, Ро добежала до деревни и решительно разыскала 'портных' нужного пола.

Почему она пошла именно к нему, Закат спрашивать не стал. Наверное, как-то само собой выходило, что Темный властелин должен был уметь все.

Пай на предложение помочь в лечении отозвался с жаром, чуть куртку не забыл. Должно быть, надеялся, что в будущем сможет не только сидеть и беспомощно наблюдать, как его господин умирает, но и лечить его без помощи чудесного алтаря.

Светозар сидел в домике знахарки на лавке, бледный от потери крови, но упрямо цепляющийся за пояс штанов. Ежевичка устроилась на корточках перед ним, все еще пытаясь убедить:

— ... умрешь же, глупый! Ох, а это что за подкрепление?

Ро быстро объяснила свою мысль, знахарка одобрительно кивнула, но вместо того чтобы сразу рассказать, что нужно сделать, велела:

— Тащите в закуток стол и все, что я тут разложила. Светозара положите прямо на него, штаны снимите или срежете, сами разберетесь. Дальше будете говорить мне, что видите, а я вам — что делать. Ясно?

Быстро стало понятно, что одним шитьем лечение не ограничится. Надо было еще промыть рану, срезать рваные лохмотья кожи, которые уже никак не могли прирасти на место. Светозар шутил и бледнел все сильнее, даже несмотря на обезболивающий отвар, Пай как мог отвечал, хотя цветом лица тоже мог поспорить с простыней. Закат слушал только Ежевичку и редкие вставки Ро, стараясь делать все насколько возможно точно и чисто. Иглу и нить-жилу Ежевичка передала им за занавеску в котле, велела Паю опустить руки в еще обжигающе горячую воду, подержать, и только тогда вылавливать инструмент. Закат прижимал к столу раненого — Светозар пытался лежать смирно, но все равно иногда вздрагивал, что могло обернуться неверным стежком. Пай шил ровно, аккуратно, на время даже перестав перебрасываться со Светозаром шутками. Тому, впрочем, тоже стало не до них — к концу шва его била крупная дрожь и видно было, как он изо всех сил сжимает зубы, чтобы не стонать.

Однако Ежевичка их даже после идеально выполненного шва не отпустила, велев обложить рану лекарством из жира и трав и накрепко забинтовать. Последнее оказалось едва ли не самым сложным — объяснения были запутанными, как сами бинты, повязки все время норовили сползти. В конце концов Ро просто потребовала накрыть самое дорогое для рыцаря чем-нибудь и ворвалась в закуток. В миг забинтовала как надо, резкими приказами заставляя Светозара поворачиваться в нужные стороны. Закончив, тут же сникла, ушла. Посмеивалась Ежевичка:

— Девка-девка, как сложность есть, так она все правильно делает, а в обычной жизни дитя дитем.

Светозар после перевязки вдруг сообщил, что понял, что надо делать, и обещал завтра поменять бинты сам, но Ежевичка хотела убедиться в его понимании лично. Сидящая тут же Дичка только улыбалась, держа мужа за руку. Она впервые всерьез испугалась и избавилась от страха, и была так захвачена пережитым, что не поддерживала ни Светозара, жаждавшего поскорей вернуться домой, ни лекарку, взывавшую к разуму рыцаря.

Закат не стал дослушивать спор, вышел из избы, сел на крыльцо, с которого недавно убрали снег. Он чувствовал себя странно пустым и уставшим, на руках и одежде подсыхала кровь — и волчья, и человеческая. Он склонился вбок, к заметенной завалинке, опустил ладони в снег. Мороз пробирался под плащ, щекотал шею, студил непокрытую голову. Снег вокруг рук схватился тонкой мокрой корочкой от тепла, Закат скатал снежок — грязный, в багровых пятнах. Бросил без замаха куда-то в Ежевичкин огород, сейчас совершенно скрытый белым одеялом. Скрипнула дверь, за спиной остановился Пай.