— Я их и рисовал, — сказал Энори равнодушно, забирая у Яаррин листок и складывая для второй лилии. — Если ничего не изменилось, где-то там есть еще последняя часть отряда, надо наведаться к ним... попробую сделать розу.

— Недолго же длилась твоя помощь. Что изменилось?

— Я их провел, куда обещал. Обратно... не нанимался.

Яаррин хмыкнула. Втянула воздух тонкими ноздрями:

— Одна стоянка неподалеку. Ты же не просто поболтать меня вызвал?

— Пугни их как следует, но не трогай, — сказал Энори, откладывая недоделанный цветок и вертя в руках гребень. — Пусть потеряют направление.

— Решил поиграть? — усмехнулась женщина.

— Не знаю пока. Не хочу их в этих горах... но и убивать не хочу тоже, — прибавил он, быстро глянув на лицо женщины — та едва ли не облизывалась.

— Мне нужна пища. Я голодала довольно давно, с тех пор, как закончились схватки и началось отступление.

— Не ври мне, ты развлекалась, гуляя между лагерями, и получила довольно. Впрочем, можешь взять одного из этих, так они быстрей побегут.

— Ну, спасибо, что бросаешь кусок. Сам все еще держишься? То, что ты решил брать взамен, все равно что свет гнилушек по сравнении с солнцем.

— Может быть. Мне пока не надоело, — ответил Энори рассеянно, продолжая поворачивать гребень в разные стороны. Яаррин это беспокоило, хоть ничего угрожающего не было в движении пальцев.

— И ты ради этого вернулся в Эннэ? — спросила она с сомнением. — И что намерен делать дальше?

— Иди уже, — сказал он, и это прозвучало не то разрешением, не то повелением. И снова принялся за лилию. Хоть и складывал так, чтобы знаки и контуры все пришлись на внутреннюю сторону, они все же проступали невнятными пятнами. Неприятно было Яаррин смотреть на бумажный цветок — словно настоящую лилию тронула черная плесень. Она поспешно ушла, подгоняемая не только голодом.

Небеса, дарившие хорошую погоду, заупрямились, и два дня подряд проливались обильным дождем, когда Лиани и брат Унно снова свернули в горы Юсен. Из-за ливня наполнились ручейки, стали стремительными речушками, и путникам пришлось задержаться еще немного, отыскивая надежный путь. Но за это время они набрели на несколько небольших деревень и на сей раз не стали прятаться от новостей. Благо, ничего особо страшного и не звучало.

О рухэй тут знали, их сильно боялись, но "полностью сожженные поселения всего за полдневный переход отсюда" оказывались целыми, зато там уверенно говорили о другом разоренном месте. И, конечно, на чем свет стоит кляли свои же северные войска.

— Сороки, а не люди в этих горах, — бурчал монах себе под нос, — слухи разносят...

— Слишком уж много они знают для просто слухов, — вслух думал Лиани — ему немного полегчало с тех пор, как самые страшные байки раз за разом оказывались вымыслом. — Кто-то, я думаю, постарался, рассказывая новости местным. Эту бы сволочь... Так опорочить человека, сдержавшего лавину на севере!

Недалеко от Эн-Хо обоим уже было не по себе сейчас все наконец станет ясно. Они даже шли чуть медленнее, и, зная, что не время еще, все-таки всматривались в прогалы между деревьев, и в каждом почерневшем упавшем бревне готовы были увидеть тело убитого.

Сухое дробное звяканье раздалось в воздухе, затем козье блеянье, потом по склону посыпались козы — сбегали, вскидывая задние ноги, мотая бородками. За стадом на тропу вышел пастух, сам угловатый и верткий, будто коза. Почтительно поклонился, увидев монаха.

— Не в наш ли монастырь идет святой брат?

— В Эн-Хо? Он цел, хвала Небесам?

— Еще как цел, спасибо молитвам отца настоятеля, святой братии и вещей девы!

— Что за дева? — заинтересовался брат Унно.

— Ее, говорят, послала Заступница, — охотно начал пастух. — Она видит сны, в которых будущее предсказывает, этого даже отец настоятель не мог, говорят...

Заканчивал речь он уже перед кустами и козами. Путников будто смыло.

— Отпусти мой рукав! — возмущался брат Унно, едва поспевая за Лиани. — То есть брат смиренно просит. Мог бы хоть не на людях! Ишь, выздоровел!

До стен и пристроев монастыря оставалось не более часа.

Нээле снилось, что она снова в холмах после гибели Тайлин, и Лиани увезли, и неоткуда ждать помощи. Время сместилось, все произошло одно за другим, сразу. А она шла, не зная куда и зачем, и ей мнилось, будто она давно умерла, и призраком бредет по земле. Ветер дул сильный, дождь сыпал, мелкий, холодный, словно осенью. Вокруг бугрились холмы с трещинами в склонах, черных, как после пожара. Смеркалось. А потом она увидела свет, будто костер или окошко в доме; на свет побежала. Споткнулась — и чья-то рука подхватила девушку.

— Куда ты спешишь?

— Я должна помочь... вдруг там я найду тех, кто сможет...

Повернула голову, пытаясь понять, кто говорит с ней. Увидела: за спиной не холмы, там высилась ограда монастыря; фигуры Опор сейчас отчего-то напомнили могильные камни.

— Нет нужды спешить. Что тебе сторонние люди по сравнению с истинно важным? Ты ведь уже поступала так?

В дверь негромко, но настойчиво стучали.

— Сестрица, зовут, новость хорошая, — пискнул у двери мальчик, отданный еще в младенчестве в монастырь, но в монахи пока не посвященный. Девушку он очень любил, но побаивался из-за волшебного дара, за что его корили старшие.

— Да, да, я иду, — пробормотала, не спросив, что за новость — слишком ярко еще стояло перед глазами ночное видение, и сердце все еще учащенно билось о ребра. Сон? Да, только сон...

Она подскочила, ухватила кувшин с водой, спросонья неловко плеснула — вместо умывального таза попала себе на колени. Все еще мерещилась рука, будто ее коснулась на самом деле.

Давно ей не снились кошмары...

Хотя вроде и жуткого не было во сне. Просто фигура с закрытым лицом, и даже голос приятный. А странные речи... что ж, ей напомнили о пятне на ее совести — как раз когда она возгордилась, стала считать себя отмеченной Небесами.

Но, стоило ей глянуть в окно комнатки, мысли о совести и кошмарах вылетели из головы. По булыжникам дворика в сопровождении монахов шли двое. Одного она не сразу узнала, вспомнила уже по дороге, зато второго...

В темном поношенном платье, с убранными в узел волосами стояла, в тени полупрозрачная. Одни глаза остались — запавшие, обведенные темными кругами, а в глубине было приглушенное сияние, словно свеча под водой горела.

Лиани стало не по себе. Вспоминал ее, похожую на Кэйу, только тоньше, волшебней, а перед ним едва ли не святая отшельница.

— Вот что стены монастырские делают, — хмыкнул за плечом брат Унно, — Стоит покинуть их — и пожалуйста, невинными зайцами и тетеревами питаешься вместо корешков и зерна, а сюда приди — наоборот, сразу благость во всем существе разливается.

В другой миг Лиани, наверное, смутился бы от таких слов, а то и рассердился даже, но сейчас был благодарен. И к Нээле подошел с улыбкой, будто лишь пара дней как расстались.

Им не сразу удалось поговорить. Сперва путников позвал к себе отец-настоятель, и туда Нээле ходу не было. Она бродила окрестными двориками, бездумно улыбалась набежавшей ребятне, что-то отвечала на расспросы взрослых. Мало кто знал из прибившихся беженцев, что несколько месяцев назад один из пришедших сегодня ушел в никуда, а другой — с поручением, но ощутили — произошло нечто важное.

Потом Лиани вернулся, вокруг сразу собрались желающие новостей, и рухэй занимали больше всего.

— Если не пришли до сих пор — хвала Заступнице — вряд ли уже сунутся. Наверное, пытаются убежать подальше. Асума будет искать их. Он знает про монастырь, обещал и сюда прислать воинов, — поспешил Лиани успокоить собравшихся. — Мы шли кружным путем, долго, а отряд Сосновой уже должен вот-вот подоспеть.

Нээле прислушалась к своим ощущениям — нет, кажется, он говорит то, что думает, не пытается никого успокоить пустыми словами. Хотя... с одними словами он не пришел бы, всеми правдами и неправдами добыл бы защитников или постарался убедить всех жителей Эн-Хо уйти. И ведь сумел бы. Это у нее не получилось недавно — удержать...

Странно жизнь повернулась. Теперь наконец он свободен, и не связан ничем...

Наконец они остались наедине, пошли прочь со двора, забрели в пустующую мастерскую, где раньше делали краски. Лиани вновь заговорил про чужих солдат; это и впрямь было самое важное, но девушку это все же слегка огорчило. Сейчас ей хотелось слышать о нем самом, и она стала спрашивать, но как-то незаметно оказалось, что вопросы задает уже он.

Нээле отвечала охотней, чем Лиани, и не удивлялась его нежеланию говорить. Окажись она в сожженной крепости, вообще бы слова не произнесла еще долго. Самой же Нээле в эти недели... пару дней страха да ночь под дождем, вот и все. Даже молитвы во спасение Сосновой не в счет, тут и без нее хватает тех, кто куда ближе к Небу.

— У нас теперь уже не голодно, — оживлено говорила она. — Плодов еще нет, конечно, но уже растут съедобные клубни.

...И ртов стало меньше, и часть ушедших погибла, но об этом не надо сейчас.

— А еще поселился человек, он отлично ставит ловушки для рыбы. Монахи же ее никогда не ловят, но не запрещают другим. Я научилась варить суп. Думала, буду здесь жить одними молитвами, а научилась готовить, правда, смешно?

Нээле видела — скорее, ощущала, — что Лиани разглядывает ее украдкой, и сама занималась тем же. Уже в третий раз неожиданно встречала его, и каждый из них молодой человек выглядел для нее по-новому.

Уже ничего не осталось от того юноши из земельной стражи, со светлой улыбкой говорившего про волшебных созданий. Хотя едва ли год прошел с первой встречи, и чертами он изменился не сильно, мечтательности — то восторженной, то грустной — не стало вовсе. Появилась тихая скрытая ярость; вряд ли сейчас чувствовала бы себя с ним так спокойно и свободно, укради он ее как давешней весной. И не потому, что для нее угроза, просто не сравнить шелк и бронзу, хотя оба переливаются. Безобидным он больше не выглядел.

Зимой кинулась ему на шею, а сейчас опасалась случайно коснуться.

Но то ли виной тому жизнь при храме — хотя народу тут было всяко больше, чем в мастерской вышивальщиц, то ли еще что, но сердце как-то подозрительно ёкнуло. Что-то в Лиани появилось и новое-притягательное. Неужто это от войны след, и привлекательны те, кто сражался и убивал?

Последний месяц весны, проведенный в Срединной — зря потраченное время. Даже в богатых, утопающих в зелени кварталах Осорэи пыльно и душно, а уж тут... Суро предпочел бы не покидать загородное поместье возле реки, смотреть на цветение слив и глициний, и, разумеется, жить в комнатах, обставленных по его вкусу, а не по солдатскому.

Асума, хоть командир третьей ступени, в душе явно оставался простым солдафоном, которому для сна довольно деревянной лавки, спасибо хоть не голой земли.

Хотя ради дела можно и потерпеть. В конце концов, он еще не стар, чтобы удобство предпочитать действию.

Срединная была взята на удивление успешно, сами Небеса благоволили им. Если бы еще не эта девочка, дочь покойного Тори! Кой демон ее сюда принес, месяц жила себе спокойно под материнским крылышком, уже весь город поговаривал, что брак неудачен!

С ней было не совсем понятно, что делать. Всего-то девочка — но старшая дочь. Однако главенство перешло к другой ветви — и все-таки кровь одна. И замужество это клятое. Ругал себя за то, что, занятый подготовкой переворота, не разузнал, как к этому браку отнесся Кайоши Аэмара.

Не исключено, что она отрезанный ломоть, и хоть бы погибла здесь, никого из Аэмара это не взволновало бы — но столь же вероятно, что за нее этот ослабевший после смерти хитрого тритона, но все еще сильный Дом станет стеной.

Суро потянулся в жестком кресле, тщетно пытаясь устроиться поудобней. За окно, возле которого сидел, старался не смотреть — широченный каменный двор наводил тоску. А младший сын, кажется, и не замечает разницы — что тут, что дома. Сейчас во дворе толкует с командирами о чем-то. Порой с ним сложней, чем с Макори — слишком себе на уме, хоть внешне сама почтительность.

Слуга за дверью охнул в голос, и тут же отворилась дверная створка — так, без доклада, отпихнув коридорного, могли себе позволить зайти только Атога и Шимара. Первый был занят. Значит, второй — желчный, непочтительный, зато умный. Только простаки считают, что Суро больше всего ценит раболепие...

Хмурый, Шимара не поклонился — скорее кивнул, и, чуть сгорбившись, опустился на табурет рядом с креслом Суро.

— Добрался гонец из Ожерелья, от вашего сына. Все, больше нет времени. Как и раньше, нам верны крепости Черностенная, где сейчас Макори, и Шин. Северная все еще колеблется, с крепостью Сора тоже неясно, но, если мы будем сильны, тамошние командиры против нас не пойдут. Тай-эн-Таала и две южные верны генералу.

— Южными мы не занимались особо, пусть их — они ничего не решат. Но Крыло Лебедя... жаль. Это жемчужина всего Ожерелья. Я надеялся, Макори сумеет...

— Он же не волшебник. Там ваших людей раз, два и обчелся, — сказал Шимара скучным голосом. — Самых подозрительных отправили воевать. Остались ставленники Дома Таэна да еще от Нара немного.

— Не упоминай, — покривился Суро как от зубной боли. — Вон, сидит под замком... козленочек. Рогов нет, а туда же, пытается бодаться.

— А кстати вам и послание от козочки, — Шимара протянул ему запечатанный футляр. — Госпожа Майэрин от дядюшки привезла. Намекнула, что это он ее направил сюда.

Суро поспешно сорвал печать, отвернул крышку, прочел и вполголоса, со вкусом помянул рогатую скотину. И весьма извращенным способом.

Что ж, теперь по крайней мере насчет девочки нет сомнений. Относиться к ней, словно к принцессе, а еще лучше спровадить из Срединной со всем почетом.

Раз уж нельзя отделаться от всех Аэмара разом.

...Когда это началось? С того разговора на зимнем кладбище, вероятно. Когда юная девушка поразила его своей смелостью и откровенностью. Вероятно, именно в этот день было посажено семечко пусть не доверия, но внимания к ней.

Иначе в голову бы не пришло поверять свои трудности ей, недавно вышедшей из детского возраста. Конечно, он разговаривал с женщинами. Уважал рассудительность матери, и даже Лайэнэ в первую очередь привлекла умом и талантом, а не красотой. Но они были взрослыми!

А Майэрин, верно, способна понять лишь то, что все очень плохо. Она сидела, еле заметно кивала в такт его словам — так, наверное, слушала учителя — и Рииши радовался, что она не может прочесть его мысли.

Согласиться с требованиями Суро значило не просто один раз сказать "да", но по-настоящему выступить на его стороне, и верных людей убедить. Иначе все равно никого не спасти, только запятнать честь Дома. При настоящем согласии эту честь тем более не спасти. Готов он на это? Вряд ли...

Только его готовность никого не интересует.

Лучше всего было бы здесь, сейчас умереть от своей же руки — заговорщиков бы это напугало, побоялись бы давить на оружейников. Если бы Майэрин была такой, как его мать, и он знал ее много лет... Он сказал бы тогда — прости, но это единственный выход, и взял бы с нее клятву рассказать все как было, что к его смерти не причастен никто, кроме него самого, и тем не допустить еще большей смуты.