Poison

"Тут и к ушам присматриваться не надо, за километр видно! — Манфред фыркнул, захлопывая за капельку смущенным юношей дверцу машины. — И вот это сияющее чудо использовалось для скотского траха? Уровень макаки, которой все равно, чем колоть орехи: хоть булыжником, хоть урановой трубкой".

Его твердое намерение при случае помочь эволюции с утилизацией отходов обеих рас — даже не стоило упоминания.

Рин сидел молча, исподтишка любуясь не столько пейзажами, сколько скупыми и точными движениями рук мужчины за рулем. Он не мог знать, о чем тот задумался, но не хотел мешать, заодно пытаясь справиться с собственной нервозностью. Юноша помнил базу, коридоры станции, толчею порта, привык, что в любом жилище множество приборов и полагал, что готов к тому, насколько чуждым окажется мир людей за пределами уединенного домика на взморье. Предвкушение мешалось с испугом, но страха, в прошлом его понимании, не было, — как и все прочее, за что брался, Эрдман надежно излечил его от этого недуга. Рин знал, что если ошибется, забудется, устанет так, что уже не сможет справиться сам, — сильные руки вынесут его на твердый берег, давая возможность перевести дыхание. Только... не хотелось ошибаться, хотелось, чтобы ледяные глаза снова взглянули на него с одобрением, а возможно, гордостью и восхищением.

Поэтому превозмочь волнение совсем не удавалось. Юноша напоминал себе, что хотя людей и много, но они тоже имеют право на любопытство к нему, ведь они принадлежат к разным народам. Что касается низменных желаний на его счет, то его любовь — его лучшая защита, а грязь и мерзость пусть стекают мимо...

От попыток сохранить самообладание, эльфа отвлек сам город, и против воли юноша даже ощутил разочарование, опять не встретившись с тем, что ожидал и на что так серьезно настраивался. Да, были и домики, и большие, тоже как будто казенные, одинаковые коробки домов, перемежаемые редкими чахлыми каплями зелени. Да, людей было много, по-разному одетых и всех возрастов, он даже впервые увидел нескольких детей... но разглядеть что-то из окна движущейся машины получалось плохо, и это по-прежнему было далеко от торжества стекла, металла, пластика и бетона, как на некоторых изображениях, что он видел.

Остановив наконец машину, Манфред только хмыкнул про себя, настолько забавным было выражение личика эльфенка. Но, во-первых, это вам не столица и не мегаполис, да и в деловой центр сразу же тащить парнишку он не собирался, чтобы потом его опять откачивать от шока. Эрдман превосходно знал город и ему даже не требовался навигатор, чтобы подъехать к умело скрытому среди других однотипных построек зданию комендатуры самыми тихими и спокойными улочками.

Войти в иной мир, примерно как войти в воду, — можно плавно погрузиться в теплую, прогретую солнцем волну, а можно сорваться с обрыва в ревущий ледяной поток. Обрывов у Рина уже было достаточно, и адаптировать его следовало постепенно, не напрягая там, где не нужно. Мужчина специально оставил машину чуть дальше, чем требовалось, и шел не торопясь, не заметно наблюдая за своим спутником. Нужно было признать, что для первого раза Рин держался великолепно.

Людей им попадалось достаточно, за редким исключением все в форме различного рода войск — городок сам по себе считался курортным. Некоторые обменивались с обер-офицером короткими и одинаково резкими приветствиями. Золотоволосому юноше-эльфу доставались взгляды различной степени и категории заинтересованности. Рин шел рядом, спокойно разглядывая незнакомое место, и излишнего напряжения в нем не чувствовалось. Он держал голову высоко, а плечи прямо, и без напоминания достал из внутреннего кармана куртки карточку удостоверения.

Эрдман провел его в кафетерий, расположенный с торца здания, заказал эльфенку ягодный чай и фруктовый десерт, после чего распорядился:

— Побудь тут. Я недолго.

— Хорошо, — Рин только кивнул и мягко улыбнулся, ясно видя в холодных, как сталь, глазах мужчины то, к чему и стремился.

Юноша проводил уходящего офицера взглядом, и сидевший за соседним столиком майор-пехотинец выразил свое восхищение витиеватым ругательством. Эльф! Да еще такой красавчик, так и этого мало! Когда мальчишка поднял глаза на приведшего его СБшника — парень аж засветился весь, а от его улыбки захотелось кого-нибудь пристрелить.

Его приятель поддержал товарища в превосходных оценках внешности ушастика, несколько развив мысль: например пристрелить того же герр обер-офицера, потому что какого черта ему так улыбаются!

Рин же рассеянно размазывал ложечкой по тарелке крем и желе. Он не прислушивался к разговору, но точно знал, что офицеры говорят о нем, да и прочие взгляды чувствовал кожей. Его щиты пока держались крепко, но в сердце все же неожиданно всколыхнулась горечь: кем он был, тем и остался. Видимая со стороны разница в его положении в мире людей по сравнению с прежней огромна, но, по сути, сводится к одному — он игрушка для постели, красивая куколка, просто теперь недоступная для всех и каждого. Что ж...

Если таково условие, чтобы быть с тем, кому он подарил душу и с радостью дарил тело, чтобы знать, что есть человек, который видит его самого и таким как есть — в чем-то неопытного, наверное, в самом деле, не очень умного, практически неспособного себя защитить... просто парня, который остался один в чуждом мире, и кому слишком часто бывает больно и страшно... и все-таки находит в нем что-то, что ему интересно, что ему нравится, который желает его не только в постели и позволяет опереться на себя... Да даже плавать научил, не говоря уже о возможности узнать с ним бесконечное счастье и тихих моментов покоя, и искрящейся радости быть единым с любимым, чувствуя в себе его плоть, вручая себя без остатка в надежные крепкие руки... Пусть! Ради этого можно стерпеть, что угодно.

— Все в порядке? — голос Манфреда и брошенная на стол фуражка заставили погрузившегося в свои переживания юношу подскочить от неожиданности.

Рин спохватился, а в груди разлилось тепло: показалось, что на этот раз в глубине светлых глаз на мгновение промелькнула тревога. За него.

— Да. Вы закончили?

— Вполне. Кстати, здесь неподалеку есть скверик. Хочешь, прогуляемся? Посмотришь больше. Или устал, и вернемся домой?

— Нет... — юноша растерялся. — Не знаю. То есть я не устал. Только... стоит ли...

— Почему нет? — Манфред выгнул бровь, отмечая, что парнишка все же чем-то подавлен.

— На нас все так смотрят, — потупившись, тихо-тихо произнес Рин.

Мужчина закурил, небрежно кивнув молниеносно подставленной пепельнице, бросил между затяжками:

— Разумеется, смотрят. И будут смотреть. Привыкай.

— Потому что я — из ахэнн? — бледно усмехнулся юноша.

— Это само собой, — согласился Эрдман.

— Что же еще? — вымученно поинтересовался Рин.

— Человеческая природа, — хмыкнул офицер, не понижая голос. — Видишь ли, людям всегда чего-то не хватает. Так что... половина из любопытствующих естественно завидует мне, что у меня такой красивый любовник.

Аэрин вспыхнул жарким румянцем от подтверждения своих недавних мыслей, а Манфред выпустил еще одну струйку дыма и небрежно закончил, по-прежнему достаточно громко:

— А вот другая половина позавидует тебе, что твой любовник не кто-нибудь, а старший офицер "Врихед".

У юноши не нашлось слов, он просто смотрел на невозмутимого и даже несколько отстраненного возлюбленного во все глаза, но полностью собраться с духом не успел. Не дали.

Как и было рассчитано, заявление Манфреда расслышал не только он, и бодрый голос радостно провозгласил за спиной:

— Наконец-то! Крепость пала? Давненько не пересекались, Эрдман, отпуск? Представишь свою Рапунцель?

— И тебе здравствуй, Диттер, — Эрдман недовольно дернул уголком губ, глядя на резко побледневшего Рина. — Отпуск-отпуск. А тебе с возрастом стало изменять зрение?

— Приятно видеть, что, по крайней мере, ты не меняешься, — без тени обиды заметил офицер в темно-серой форме со знаками отличия гауптманна. — Все так же само очарование.

— И все так же умеешь удивлять, — уже совсем другим тоном произнес он, когда обошел юношу, чтобы присесть за столик рядом. — Эльф!!!

— Аэрин. Гауптманн Майерлинг, — сухо уронил Манфред, гася окурок.

От юноши шла гнетущая волна тоски. Он вздрогнул и невольно сжался, услышав о себе незнакомое прозвище, ясно чувствовал возникшее вокруг напряжение, и сидел, не поднимая глаз от чашки, отчаянно мечтая уйти.

— Прости Диттер, — раздалось к немыслимому его облегчению, — нам пора. Если хочешь и позволяет время, загляни ко мне вечером или на днях.

Мужчина поднялся, тронув за плечо Рина. Ложечка громко звякнула о столешницу, — с такой поспешностью вскочил юноша.

— Обязательно, — почему-то мрачно пообещал Диттер, наблюдая эту сцену.

Последнее, что гауптманн расслышал, был умоляющий мелодичный голосок юного эльфа:

— Пожалуйста, можно все-таки домой?

И резкий злой отзыв офицера:

— Нужно! И надеюсь, у нас найдется книга сказок!

В этот раз Диттер Майерлинг входил к старому другу со странным, смешанным чувством...

Они были знакомы давно, еще подростками, с первого построения, оказавшись в гадюшнике, которым по сути являлся элитный кадетский корпус для деток армейской верхушки. Кем был отец Майерлинга — знали все, кто были родители Манфреда — не знал никто, вплоть до педсостава. Что не мешало генеральскому сынку бешено завидовать высокому белобрысому парню, который уже тогда умел размазать противника одним взглядом и фразой, и точно бить, не оставляя следов.

Эрдман Манфред был образцовым кадетом, он и армейская суровая дисциплина — были придуманы друг для друга. В отличие от прочих балбесов, для которых гауптвахта на протяжении всех 6 лет оставалась куда роднее, чем плац и классы, кадет Манфред ни разу не то, что не был замечен в нарушении дисциплины, но даже подозреваем в этом. Однако совсем скоро по фирменному, изощренному и жесткому почерку, даже до самого тупого дошло, что связываться с ним — себе дороже.

Диттер Майерлинг льстил себе, что умел разбираться в людях, и был единственным, кто ни разу не перешел ему дорогу, заключив молчаливый пакт о ненападении. Позже Майерлинг вовсе отбился от прежней компании, стараясь держаться ближе к непрошибаемо невозмутимому парню, который, казалось, со своей сигаретой общается чаще и охотнее, чем с окружающими. Возможно поэтому, до сих пор Диттер оставался единственным, с кем Манфред именно разговаривал, и одним из немногих, кто мог себе позволить запросто окликнуть его по имени.

На старших курсах они делили одну каюту, ведь в годы учебы у них было много общего... и в то же время ничего. Первые в занятиях. Но Диттер был практиком, и ему было проще сначала заучить материал, чтобы потом оперировать вводными и подставлять значения. Эрдман — хладнокровно препарировал саму систему до основания, а затем из любых несочетаемых данных выстраивал нужную ему конструкцию. Первые в боевой и физической подготовке: Эрдман занимался по личной методике, оставляя львиную долю часов для дополнительных курсов, Диттер — просто все свободное время пропадал на полигоне и спортплощадке. Отправляясь в очередную самоволку, Диттер каждый раз шел к новой девушке, будучи твердо уверен, что влюблен в нее, как в последний. На его восторги в лучшем случае раздавалось безразличное: "Секс — это всего лишь один из базовых человеческих инстинктов". Девушкой Эрдмана был планшет, набитый книгами по психологии и психопатологии, социологии, истории, философии и прочем, во что лучше было даже не вникать. В самоволках, само собой, кадет Манфред уличен не был, и даже увольнительные использовал "по мере необходимости".

Правда, как-то по чистой случайности выяснилось, что эти "необходимости" реализуются у самых престижных шлюх, и даже без различия пола. Тогда случилось, единственное, что с натяжкой можно было назвать конфликтом между этими двумя: Диттер откровенно выразил недоумение и брезгливость относительно подобного подхода, на что услышал скупое:

— В отличие от ваших похождений, этот подход обоснован его простотой, надежностью во всех смыслах и... познавательным разнообразием.

Точка. Диттер открыл было рот, чтобы возразить, и точно так же его и закрыл: в некотором смысле Эрдман был прав.

Оба блестяще окончили корпус и разошлись, просто пожав друг другу руки после выпуска, хотя дальше все вроде бы шло примерно в том же ключе. Даже Рейхенау прошли оба, правда, части Майерлинга перебросили туда, когда стало совсем жарко, а Манфред служил там еще до конфликта. Они и пересекались достаточно часто, для кровавой мясорубки, растянувшейся на десяток квадратов и сотни световых лиг. Оба после госпиталя подали рапорта, но если Диттер почти примирился с отцом и был искренне рад его помощи по переводу в тыловые части обеспечения, то рапорт гаупт-фельдфебеля Манфреда, по видимости, имел совсем другое содержание. Столкнувшись с ним через пару лет, Майерлинг увидел черный мундир, серебряные молнии и погоны с нашивками, которые не получишь за выслугу.

Наверное, только тогда, Диттер осознал, что школьный товарищ не вчера пошел по линии "особых поручений" и максимум — это перевелся в другой отдел, либо вовсе в связи с повышениями перешел с совсем уж "оперативной" работы, на более аналитическую. Но не удивился.

Как обычно бывает, они общались от случая к случаю. Чаще всего, когда Манфред приезжал в отпуск, а Диттер постоянно мотался по округу по делам. Беседовали о политике, о службе, о политике службы и прочих, столь же банальных вещах... Достаточно ли этого, чтобы называться друзьями?

Или быть уверенным, что сколько-нибудь знаешь и понимаешь этого человека? Да уж, "секс — всего лишь один из базовых инстинктов"...

Для Майерлинга не были секретом целые гаремы из "иных", неграждан и пораженных в правах, которые не стесняясь набирали себе некоторые высшие чины — исполнять приказы приходится разные. Злоупотребления на оккупированных территориях, полная вседозволенность в спецучреждениях служб вроде той же СБ... Вот только никогда не предполагал увидеть среди подобных личностей того, кого всегда искренне уважал.

Диттер не питал иллюзий: Эрдман Манфред был способен безмятежно отдать приказ расстрельной команде, но низость и скотство... А между тем, сцена в кафе была недвусмысленной.

Этот эльф... Scheiße! Хорошенький, кто спорит, но он же совсем мальчик, хоть совершеннолетие свое встретил?! Кто он, через что прошел, что согласился на участь офицерской подстилки? Или просто действительно слишком молод, запуган, куда ему тягаться с профи...

Словно нарочно подтверждая самые худшие его предположения, юноши-ахэнн нигде не было видно. Да и присутствия — ну, знаете, какие-нибудь безделушки, забытая чашка на столе или книга в кресле — не ощущалось. Показалось, правда, что пока шел к дому, за буйной порослью георгинов мелькнул проблеск золотых прядей, но вполне возможно, что Диттеру это действительно лишь показалось.

Эрдман встретил его один и был не более радушен или раздражен, чем обычно, беседа текла своим чередом. Однако было бы глупо полагать, что как специалист высокого уровня и просто человек, давно знакомый с Майерлингом, тот не заметил бы некоторой нервозности и все более усиливающейся неловкости своего гостя. Манфред наблюдал за ним с изрядной долей исследовательского интереса: коньяк — младший офицер и давний товарищ буквально цедит благородный напиток сквозь зубы, курит не то чтобы нервно, но немного торопливо, довольно рассеян в суждениях и постоянно осматривается, хотя думает, что делает это незаметно... Диттер-Диттер!