Poison

POISON.

Ты словно стена между мною и миром,

Ты — айсберг, куда меня выбросил шторм

Больным, переломанным, слабым и сирым,

Утратившим счастье, надежду и дом.

Ты — словно судьбы долгожданный подарок,

Источник тепла для тех, кто с тобой.

Ты, словно клинок, блистающ и ярок,

И дом для души твоей — яростный бой.

Ты — мой защитник, мой ангел-хранитель,

А я для тебя просто маленький Ринн,

Мой спутник, герой, мой Наставник, Учитель,

Любовник и друг... Мой Космос, мой мир.

Я счастлив с тобой, я живу в настоящем,

Пытаюсь забыть боль, хаос, войну.

Я Видеть учусь и больше не плачу,

Я рядом с тобой, и, значит, живу.

Wiraelle

1. Наис (горечь)

— Прекратить!

Голос капитана звучал не рокочуще-внушительно, не привычно-задорно, даже не глумливо-паскудно, как можно было бы ожидать от ситуации... Настораживающе необычно.

Но разве можно вот так, запросто, остановиться, когда твое самое дорогое глубоко уже в судорожно сокращающейся глотке нежной эльфийской куколки? Или когда по самые яйца в его белой жаркой заднице, ну и пусть что там уже хлюпает от молофьи предшественников... Какое тут, блядь, прекратить?!

Два коротких негромких хлопка разрешили проблему невыполнения приказа старшего по званию. Тот, что имел ниеннах сзади, — упал сразу, второй, еще постоял... Тишина воцарилась такая, что слышалось даже жужжание генераторов на дальней шахте. Ахэнн тем более замер, как был — голый, растрепанный, перемазанный в сперме, склеившей сосульками золотые волосы, а теперь еще и крови.

— Дисциплинка... — многозначительно протянул "черный", убирая табельное оружие обратно в крепление. — Дженсен, жду вашего доклада через 10 стандартных.

Никто так и не шелохнулся, пока затянутый в отглаженную форму особист удалялся к административному корпусу, заложив руки за спину и разве что не насвистывая с тросточкой. Остывающие тела товарищей по смене помогали осознавать даже самым тупым и прожженым — насколько в жопе оказались уже они все...

Эльф просто сидел на прорезиненном матраце со склада и тупо смотрел на трупы.

— Капитан Дженсен, я жду, — уведомил обер-офицер Манфред.

Сука штабная, "черный", одно слово! Предупреждали же ребята с других баз о проверке, но кто мог угадать, что запалиться можно на такой мелочевке...

— Я искренне не понимаю: вам и вашим людям доверены разработки сырья стратегической важности... Потерпеть полгода нельзя?! — просто плюнул и растерел. — Тогда я уведомлю в рапорте службу психологической поддержки, что необходимо обучать контингент еще и технике мастурбации... Или делать соответствующие инъекции.

— Или вы, опытный офицер, ветеран, — продолжал не отрываясь от экрана комма, офицер-инспектор Генерального штаба, — не способны объяснить свои людям, что даже если после смены они разнесут все бордели на Терре-13, никто не обидится?.. Вы здесь для чего?! Чтобы трахать местное население во все пригодные отверстия прямо на дежурстве?!

— Дерелл и Крайн на дежурстве не были, герр офицер. Вы легко можете установить это по графику. Этот ушастый приходит не в первый раз, и — капитан позволил себе даже ухмыльнуться, — сделает ВСЕ за банку тушенки!

Офицер Манфред вдруг посмотрел на начальника базы с каким-то специфическим интересом, как технарь-ботаник на летающую тарелку из другой галактики: она ведь должна работать на абсолютно неизученном принципе...

— То есть... То есть у вас на базе... постоянно... появляется представитель аборигенов, покоренных аборигенов, аборигенов неизученной расы Ахэнн, расы обладающей способностями к псионике, теле и психо-кинетике, и прочее, о чем я даже не стану утруждать ваш скудный мозг?!!

Особист даже сигарету сломал от избытка негодования перед чужой тупостью.

— Вы... всей кодлой... трахаете его в рот и жопу... и для вас все замечательно... КАКОГО ХРЕНА до вас, капитан, не дошло, что то, что вы все еще живы — счастливая СЛУЧАЙНОСТЬ?! — и внушительно закончил. — Трибунал... Этого, "эльфа", ко мне!

— Вот и накрылась вся манямба... — высказал очевидное Карсон, поигрывая зажигалкой и задумчиво глядя на здание штаба, где вот уже третий час продолжался допрос ахэнн.

— Чего?

— Ебля, блядь, регулярная накрылась! — рявкнул сержант, вызвав у всех согласные вздохи.

Пацана никто не винил, и даже где-то было жалко, потому как особист оказался той еще сукой с хваткой белой акулы.

Все бы поняли, если б инспектор поорал, выкинул бы ушастика за периметр, да хоть пристрелил бы на месте, как ребят, удовлетворившись, что испортил единственное в этой дыре развлечение, — так нет! Рапорт был отправлен немедленно, объяснительные личного состава собраны, кэп отстранен от командования консервацией и перебросом базы, а сам обер-офицер заперся с не помнившим себя от ужаса мальчишкой-ахэнн.

И было б зачем! Ладно бы сам трахнул, ну или отсосать приказал: даже заморенный ушастик был чудо как хорош, так и просился на грех... вместо этого, через окно было хорошо видно, как особист размеренно ходит от стены к стене, заложив руки за спину. Остановился он только один раз, отойдя к столу, взяв стакан и выплеснув куда-то вниз его содержимое — должно быть, ушастик отключился.

Суров герр офицер! — сержант поежился и двинулся куда-нибудь подальше.

Его примеру мудро последовали остальные: умельцы из "Врихед" славились тем, что не особо утруждая себя за пару часов могли превратить крепкого человека в половую тряпочку. Эльфа как оказалось тоже.

Аэрин дрожащим комочком свернулся на полу, хотя полоска металла на шее больше не посылала по телу огненные волны боли. Он измучился объяснять этому жуткому человеку, зачем ему понадобилось приходить на базу, почему его пропускали, что было потом, что ему просто нужна была еда... Вопросы и обвинения сыпались, не давая ему ни малейшей передышки, он не замечал, что уже довольно долго шепчет пересохшим ртом одно и тоже:

— Не знаю, ничего не знаю... не надо, пожалуйста... Мне просто нужна еда...

Голова раскалывалась от боли, мысли путались, перед глазами все плыло. Боль была всюду: тело хорошо помнило, сколько и как его брали, а добавившаяся боль от ошейника все еще заставляла мышцы судорожно сокращаться. Рин совершенно по-детски зажмурился, когда форменные ботинки приблизились к лицу, но человек не торопился повторять пытку. Он почувствовал на себе железную хватку, юношу вздернуло с пола, и Рин опять оказался усажен на стул в центре комнаты. Придерживая за ворот измятого платья, чтобы снова не упал, офицер отвесил арестованному сильную пощечину, — только голова со слипшимися от пота светлыми волосами тяжело мотнулась в сторону, — и отошел, брезгливо встряхивая рукой.

Личико "эльфа" было залито слезами, измазано в сперме, а ко всему от удара лопнула губа и носом пошла кровь. Манфред хмыкнул, и сел за стол, разглядывая съежившегося на стуле, трясущегося в ознобе ахэнн: пора было заканчивать цирк. Ментосканирование штука дорогая и жутко неудобная, иначе в их подразделении нужды бы не было. И он без всяких приборов мог сказать со стопроцентной уверенностью, что блондинчик говорит правду. Во-первых, эльфенок был еще очень молод, так что его способности как ахэнн если и проявились, то еще не устоялись, и развить их он наверняка не успел. Во-вторых, заметно, что он на самом деле голодал, и довольно долго, потому что видок, как из концлагеря. В-третьих, диверсию можно было провернуть гораздо раньше, не обслуживая с завидной регулярностью разве что не взвод здоровых парней в крайней степени спермотоксикоза...

— Значит, еда... — просмаковал Манфред.

Подошел к шкафчику, достал пачку галет и выложил на край стола. И оказался прав, потому что взгляд мальчишки сразу же уцепился за печенье и стал более осмысленным. Парень буквально сполз со стула, но упорно направился к офицеру с недвусмысленной целью, на ходу пытаясь избавиться от одежды.

— Н-да, рефлекс как у собаки Павлова, — особист придержал его за спутанные золотые пряди, заставляя запрокинуть голову, и нескольких кратких и емких выражений объяснил, как называется то, чем занимается пацан. — Не думал, что у вас подобное принято.

Рин сглотнул, глядя в сторону и не пытаясь вырваться, шелестящим голосом уронил всего несколько слов:

— Там дети, больные...

Повисло молчание.

Манфред отпустил юношу, усаживаясь за стол и устало потер занывший висок.

— Дети, говоришь... Ладно, хватит на сегодня, — он распорядился по внутренней линии. — Увести арестованного.

Вот тогда эльфенок впервые закричал. Он рвался из рук своих конвоиров, умолял отпустить, обещал, что вернется, что будет делать все, что ему скажут, только позволить уйти, отнести продукты, что уже собрал сегодня... Уже в карцере продолжал биться в двери, и чтобы утихомирить ушастика пришлось врубить шоковый ошейник на полную мощность.

Манфред поморщился, когда услышал об этом, но приказ не отменил на случай, если для полного счастья ахэнн в блондинистую голову придет мысль покончить с собой.

Обер-офицер Манфред неторопливо докуривал сигарету, наблюдая за забившимся в угол ахэнн через смотровое окошечко и размышляя, что вот так обычная рутинная командировка способна подкинуть неприятную задачку.

Отпускать его нельзя. Во-первых, слухи о его успехе по проходу за периметр могут дойти до тех его сородичей, у кого побольше мозгов и злости, и гораздо меньше наивности. Во-вторых, с такими глазами долго не живут, тем более что из его голодающих где-то в горных норах приятелей, как раз его никто не ищет. Так что гуманнее было бы сейчас приставить ему дуло к затылку и надавить на спуск. Ибо среди своих ему места уже нет, а среди людей участь определена весьма и весьма конкретно.

И главное ведь есть за что расстреливать: несанкционированное проникновение на территорию закрытого военного объекта с оккупированной территории...

Однако на его личный вкус, кара не отвечала ситуации. Назвавшийся Рином, мальчишка был безобиднее чертовой бабочки, уж если доведенный до отчаяния, не бросился убивать захватчиков, а безропотно отдавался за пайку, причем даже не для себя. Вон миска не тронута, хотя по идее должен был не то что паек слопать, но саму тару.

"Рин... Язык ахэнн отличался особой фонетикой, тонами, которые не давались каждому унтеру, и существовала сложная, необычайно значимая, система имен. То же "Рин" могло означать что угодно в зависимости от произношения: память, ручей, поток, просто окончание, значившее что-то струящееся, текучее, легкое...

Да уж, легкое! Что же мне с тобой делать, мотылек ты мой, радужный..."

Его служба не располагала к приступам сентиментальности, но любое решение должно быть обоснованным. Расстрел ахэнн не отвечал условию целесообразности, а позволить пользоваться, как дармовой подстилкой — не давали накрепко вбитые понятия чести потомственного офицера.

Манфред отбросил окурок и вошел, удивляясь своему решению. Хотя, заводят же некоторые всякую экзотическую живность, чтобы скучно не было. Да и эксперимент был бы интересный — ахэнн в плену мерли, как мухи от дихлофоса, а этот и так на грани, интересно было бы найти подход.

При его появлении Рин не поднял головы, но вздрогнул. Мужчина подошел ближе, без тени опасения присел рядом и спокойно сообщил:

— Через двое наших стандартных суток, эта база будет окончательно свернута и перемещена в другой квадрат.

Арестант замер, даже дышать перестал.

Чтобы не тянуть кота за яйца, Манфред так же негромко продолжил.

— Тебя я в любом случае забираю с собой.

О, а вот теперь эльфик задышал очень часто и опять начал трястись. Кажется, просто не мог уже с собой справиться.

— Мне бы не хотелось разных неприятных происшествий вроде побегов, попыток самоубийства. Поэтому предупреждаю сразу. Я придержу эту воняющую дерьмом историю, но если ты станешь доставлять проблемы, то она естественно всплывет наружу. Дерьмо, как известно, не тонет. Возникнет много вопросов. А лишние вопросы наши генералы не любят и времени у них мало, так что эту территорию, скорее всего, попросту зачистят, не утруждая себя лишними проверками. Перспективы ясны?

Эльф смотрел на него безумными от ужаса и безысходности глазами цвета серебра. Губы дрожали и кривились, и он так и не смог выдавить ни слова, только кивнул ломко.

— Вот и хорошо. Договорились. И да, кстати, — уже на пороге задержался офицер. — Я распорядился, чтобы твоим друзьям оставили запас продовольствия. С приветом от тебя.

В его руках на мгновение появился широкий кусок ткани, бывшей когда-то по всей видимости жемчужно-белой, и в которую Рин каждый раз заворачивал полученные от солдат продукты. Пояс, который он не успел повязать обратно перед допросом, едва прикрыв наготу.... После чего мужчина вышел, оставив арестанта в шоке смотреть на захлопнувшуюся за ним дверь карцера.

Передислокация прошла более чем успешно, поэтому итоговый рапорт не нуждался в излишних подробностях, а неприятный инцидент обернулся сухой строчкой в личном деле каждого из участников с указанием нарушенного параграфа Устава. Не самого серьезного, впрочем.

Зато заталкиваемого в челнок ушастика было жаль уже всерьез: он же не солдат, не враг, всего лишь симпатичная безотказная шлюшка. И что еще мог сделать с ним особист, навестив вечерком в карцере, что парень до сих пор был практически невменяемый — как-то, знать особо никому не хотелось. Парочку палок ему кинуть с обоих сторон — это, да! В самом элитном заведении Терры-13 эльфику б цены не было! А так, что называется, — ни себе, ни людям... сука штабная! Небось, и хавчик оставил, чтоб других приманивать, когда этот сдохнет... В общем, сдали чин-чинарем, буквально из рук в руки: обер-офицер как раз беседовал у КПП со своим коллегой, с такими же молниями на воротнике.

— Манфред? — слегка вздернул бровь оберст при виде встрепанного, грязного, измочаленного ахэнн в полном шоковом наборе и двумя конвойными.

— Небольшой психологический эксперимент, герр Даренн, — младший по званию особист позволил себе улыбнуться одними губами. — Вы же знаете, я увлекался и по-прежнему интересуюсь наукой.

— Да, вы — достойный пример для нынешнего пополнения! — искренне согласился оберст Даренн, разглядывая представителя Эллери Ахэ, пока того оформляли дежурные. — Хотелось бы, чтобы наша молодежь, так же четко и тонко понимала возложенные на нее задачи.

— Не льстите мне так откровенно, герр Даренн, — офицер Манфред усмехнулся чуть более явно. — Здесь скучно в последнее время, а мне бы не хотелось терять квалификацию за просмотром масс-медиа.

От его небрежного замечания, — дежурного на пульте передернуло, отчего флигерр ошибся с паролем и пришлось повторять его заново.

— Что значит настоящий профессионализм! — восхитился в свою очередь оберст Даренн, и рассеянно заметил. — А он довольно хорош собой... если конечно отмыть. Когда закончите, и если он еще будет... ээ... пригоден, сделаете любезность, известите?

— Я пока не могу гарантировать... итог, — Манфред слегка наклонил голову, перебрав пальцы сложенных за спиной рук.

— Понимаю, — согласился оберст без особого сожаления. — Честь имею.

Спасительный туман опустился вниз душной пеленой, отсекая от прежней жизни. От жизни вообще... Жуткий человек в черном с молниями на воротнике, сделал все так, как сказал. Пристегнутый их оковами к переборке Рин видел как место его позора, его боли — обращается в прах. Если они делают это с собственными домами, то что ждет чужие...

Он застыл как во льду. Окончательно оцепенел даже в самой глубине души, увидев на их летающем корабле почти во всю стену лицо Гэлерона, сдергивающего с крепления обернутого чем-то прозрачным тюка, — завязанный издевательским бантом на обертке, его пояс... Как торопливо вскрывался этот тюк, открывая свое нутро, забитое цветными пачками и банками, похожими на те, что люди давали ему за близость... Откуп.

Он не ждал спасения... даже не надеялся, что это возможно. Не ждал прощения, зная, что не заслуживает... В глубине души трепыхнулось что-то живое, при виде того, как Лэрн срывает упаковку с контейнера: черный человек не солгал, и они наверняка выживут теперь!

Только в груди вдруг стало как на перевале Нергелах после метели, при виде Лэрна без раздумий и, не замешкавшись — отбрасывающего в сторону прикрепленный к контейнеру знак утраты, знак гибели...

Сэнниарэ. Символ чистоты и невинности, символ брачного обещания, который старший супруг должен был развязать на нем после принесения клятв, в их первую ночь. Единственное, что он, Рин, сохранил дорогого из прошлой жизни, чем предал нареченного, что единственное осталось тому после него...

И без того безнадежно замаранный тонкий шелк упал в растопленную дюзами катера грязь.

Он уже не воспринимал, где находится, что происходит, куда его ведут. Мир вокруг слился в сплошное серо-белое полотно. Да и к чему? Он не сомневался для чего этот человек, которого боятся даже его собственные сородичи, забрал его и как станет использовать...

А потом в сердце проник уже другой страх — людей оказывается так много! И обшаривший его взгляд еще одного человека в черном пробился даже сквозь пелену беспамятства. Аэрин не понимал их разговора, но очень хорошо понял, что могло случиться, что в любой момент его могут отдать любому из них... пустота и холод разливались внутри, медленно отравляя душу.

Он все-таки не выдержал боли, и подступившая тьма поглотила рассудок, однако пощечина привела в себя. Не сильная, но носом опять пошла кровь. Человек выпрямился, поставив на ноги и его. Снял наручники, ткнул в какую-то комнатку, разделенную на две секции, сухо обозначая:

— Туалет. Душ. Горячая. Холодная. Для тела. Для волос. Вымоешься, оденешь это.

Под конец мужчина указал на белый махровый халат на крючке. Только тогда Рин понял, что оказался уже в его жилище. Пальцы беспомощно скользнули по ошейнику, который человек оставил, но сил уже не осталось даже чтобы заплакать...

Манфред без опасений оставил эльфика в душе, потому что ничего колюще-режущего там не было и даже зеркало представляло собой стандартную панель в переборке. Чтобы как-то поранить себя, не говоря уж о том, что серьезно, — пришлось бы применить недюжинную фантазию. Тем более что парень измучен до крайности, как бы в обморок опять не упал.

Последнее соображение навело на новую мысль, и время, что Рин отмывался, офицер потратил на то, чтобы освежить в памяти подробности биохимии ахэнн, сверить с теми препаратами, что имелись у него дома и заказать по сети недостающие. Он даже переодеваться полностью не стал, лишь снял ремень и китель, ослабив воротничок. Оружие после недолгих раздумий — убрал в сейф.

Ставя в печь самое пригодное из концентратов для ахэнн, да еще после голодовки, мужчина раздумывал, как разрешить проблему со спальным местом, и окончательно утвердился в первоначальном решении перебраться в кабинет. Диван там все равно гораздо удобнее, чем то откидное недоразумение, которое проектировщики станции подразумевали под кроватью. И спальню можно было запирать без всяких неудобств для себя... Из размышлений его вырвал тихий шорох за спиной.

Манфред обернулся и с одобрением оценил, что ушастик тщательно подошел к поставленной задаче, несмотря на плачевное состояние. Чистенький, с мокрыми длинными волосами, рассыпавшимися по плечам, он выглядел еще более юным и еще больше истощенным, почти утонув в выданном халате.

— Ешь.

Аэрин чуть помедлил, но не посмел ослушаться и сел под оценивающим, пристальным взглядом человека, который откровенно его рассматривал, опираясь бедрами о полку с посудой. Овощное рагу медленно исчезало с подставленной тарелки.

Человек вышел в другое помещение своего странного жилища, но вскоре вернулся, налив еще и полную кружку ароматного, но не крепкого травяного напитка. Рин слабо удивился какой-то совсем отдаленной частью сознания — кто бы мог подумать, что они тоже собирают травы... Голос его... хозяина вернул к жестокой реальности:

— Идем.

Увидев застеленную кровать с откинутым одеялом, эльфеныш опять начал трястись, так что Манфред в очередной раз убедился в верности расчета: он не заснет, он ожидает другого... и к утру вполне может окончательно свихнуться от страха.

— Сядь и дай руку.

Приказывая, он все же не допустил в тоне ни одной угрожающей ноты, ни одного резкого движения. Закатал рукав халата, ловко наложил жгут на высохшее плечо, вогнал иглу точно в проступающую под тонкой кожей вену, выбирая темной кровью двадцатку полностью. Убрал жгут и зарядил пистолет приготовленными для инъекций капсулами: витамины, иммунные, слабая доза DP, чтобы уснул.

— Это лекарство, у тебя истощение 1 степени, — объяснил мужчина, в то время как еще три укола прошили руку юноши у локтя. — Завтра посмотрим на остальные анализы.

Он забрал прозрачный цилиндр с кровью и вышел.

— Спи, — дверь мягко щелкнула за его спиной, смыкаясь с проемом.

Свободное время в обед Манфред потратил с пользой, оформив для ушастика доставку диетического меню, состав которого его изрядно повеселил. Эльфику, которого перли во все пригодные щели за банку тушенки и пачку галет, теперь предстояло откушивать суп-пюре из брокколи, цветную капусту в ананасовом соусе, роллы с огурцом и авокадо, соус из кальмаров с овощами и салат кади-ча. И это притом, что сам он, например, подобными изысками никогда не заморачивался. К концу списка Манфред уже от души хохотал, так что принесшая ему результаты анализа крови ахэнн Эйделла, позволила себе удивленно приподнять бровь, правда не определившись, что именно ее удивляет больше: то, что у герр офицера слабое здоровье, что она об этом не знала, или что он способен смеяться, да еще над меню из столовой.

Когда вернулся, в каюте царила тишина. Мужчина слегка нахмурился — когда он уходил, Рин еще спал, и сейчас ему элементарно нужно хотя бы в туалет. Расстегнув китель, он сразу отпер дверь спальни, и нахмурился еще сильнее: парнишка так и спал, сжавшись под одеялом в клубочек. Манфред коснулся его шеи, отсчитывая пульс, но тот был глубоким и ритмичным, а эльфик беспокойно зашевелился, ощутив прикосновение. Значит, действительно просто спит. Вероятно, препарат даже в малой дозе подействовал на ослабленный организм сильнее, чем предполагалось.

Привалившись плечом к переборке, офицер отстраненно разглядывал свое "приобретение". Все-таки до чего красивая раса! Тем более что так похожи на людей. На самом деле эльф, Эллери Ахэ... Вот и этот тоже. Идеальное сложение, просто не пропорции, а золотое сечение. Изящен, но с девушкой его не спутаешь. Необыкновенно чистая и гладкая кожа, сквозь которую просвечивают голубые жилки... Ну, это скорее от голодания, как и сиреневый оттенок губ, несколько отличающихся по форме от человеческих, но ровно настолько, чтобы сознание воспринимало их еще более... манящими что ли. Высохшие и хорошенько промытые волосы стали оттенка старого золота, они густые и тяжелые, но даже в полумраке видно, что очень мягкие. Аккуратные острые ушки плотно прилегают к черепу, а череп у него изумительный! Совершенная форма. Такое впечатление, что угол лица и нижней челюсти выверялся с циркулем и транспортиром, а потом еще и тестировался новейшей графической программой. Наверняка, даже зубки идеально ровные... Впрочем, зубки — это еще успеется. Форма скул, носа, разрез глаз тоже чуть отличаются от человеческих, хотя — за такое лицо удавилось бы половина моделей и актеров. Должно быть, именно такое и имели в виду всяческие литераторы, когда с придыханиями воспевали тонкие черты, но вместе с тем, несмотря на ресницы, какие не сделает ни один салон, это лицо молодого, но мужчины...

Эстетические размышления Манфреда прервал звонок посыльного. Он забрал у флигера пакеты с заказом, переоделся, и только после этого отправился будить эльфика. Рин под его рукой заметался, с губ сорвалось какое-то имя, но это офицер тоже отложил на потом, похлопав его по той щеке, которую не заливал синяк, чтобы привести в чувство. Распахнув глаза и увидев над собой мужчину, эльф мгновенно замер.

— Подъем, — хмыкнув, Манфред выпрямился, кивнул на пакет с краю кровати. — Одевайся, приводи себя в порядок и иди есть.

Аэрин послушно сел, разом задрожавшей рукой стягивая у горла ворот распахнувшегося халата. После всего, — какое право он теперь имеет хоть взглядом возразить этому человеку...

Потом смысл распоряжения все-таки дошел до затуманенного рассудка: одежда. Конечно, его собственная была очень испачканной и порвалась местами, и если он отдавал людям свое тело, чтобы получить их еду, то, что такого в том, чтобы надеть их платье.

Не может же он ходить нагим! Некоторые вещи, правда, вызвали недоумение, но разложив содержимое пакета рядом с собой, он догадался о порядке их чередования, и Рин поторопился исполнить распоряжение. Иллюзия, но в штанах и их свободной тунике, он чувствовал себя более защищенным, чем в постоянно сползающем халате, который лишь пояс удерживал от того, чтобы не демонстрировать вызывающе его тело.

А еще не хотел понапрасну злить своего хозяина промедлением, ему давно не надо было объяснять, что даже смерть может быть разной.

В ванной Рин тоже не задержался, всего лишь плеснув в лицо водой. Растерянно оглянулся, но вспомнил, что в пакете видел нечто похожее на гребень и вернулся в комнату, наспех перебрав волосы в косу. Больше ничего не было, и юноша все равно чувствовал себя раздетым... А боль вины и утраты снова прошила сердце острой иглой.

Он так и вышел к кухонному боксу с опустевшим пакетом в руках.

— Открой. Выбрось.

Мужчина даже не оторвался от какого-то устройства, на котором бегло читал, потягивая темный терпкий напиток. От густого резкого аромата начало ныть в висках...

Впрочем, все их запахи были резкими, угрожающими — гарь, железо, кровь... половые соки. Запах дыма, который черный человек выпустил изо рта, прежде чем ткнуть в сторону неприметной дверцы внизу шкафчика.

Рин послушно бросил пакет, куда было сказано, и замешкался. Одного взгляда светлых звериных глаз оказалось достаточно, чтобы он сел и взялся за еду в тонких прозрачных баночках и коробках.

— Хорошая новость, — бросил хозяин. — Не считая последствий голодовки, ты абсолютно здоров и никакой заразы не подцепил от наших бравых солдат. Как и от ваших.

Юноша вздрогнул всем телом и поперхнулся последним глотком теплого бульона. Зараза?! То есть, он еще мог "подцепить", заразиться какой-нибудь болезнью?! Мать животворящая, как же гадко...

Затошнило. Рин схватился за горло, но наткнулся на ошейник и отдернул руку, захлебываясь беззвучными сухими слезами.

И теперь понятно, почему ни вчера, ни раньше человек его не тронул: брезговал, не проверив... Даже когда его преступление и позор оказались раскрыты нареченным, — унижение не было больше, а миг горше. Даже тогда он не чувствовал себя грязнее.

Человек не взял его и в этот вечер. Покормил, сделал уколы, объяснил как к нему обращаться, и заметил в своей манере:

— Ваш язык я знаю по роду службы. Было бы удобнее, чтобы ты тоже знал наш, и не только в объеме "сосать-раком". Я распечатаю тебе пособие.

— Хорошо, — почти беззвучно отозвался юноша, несколько обескураженный распоряжением: игрушку для ложа или домашнее животное в ошейнике незачем обучать языку.

Дверь спальни была приоткрыта. Если чуть сдвинуться, то прямо с кровати он мог видеть другой проем и сидящего за столом мужчину. Тот снова пил свой странный густой напиток, курил, просматривал строчки, скользящие с молниеносной скоростью перед глазами, а пальцы то и дело принимались почти порхать над столешницей, пока не следовал последний — жесткий и отрывистый, как удар в лицо — жест... Занят. Да и куда торопиться...

Ожидание неизбежного становилось вовсе невыносимым. Поэтому заметив, что рассеянное свечение угасло, а человек повел плечами, разгоняя накопившуюся усталость, Аэрин поднялся. Босые ноги ступали бесшумно, только покрывало слегка шелохнулось, но офицер поднял голову от бумаг, что собирал в папку, едва ли не раньше, чем эльф вошел в его кабинет.

Рин не смог бы заставить себя оторвать взгляд от пола, просто разжал пальцы, и покрывало медленно скользнуло с обнаженных плеч. Он соскользнул следом, вытягиваясь и широко раздвигая ноги: разве не для этого офицер забрал его себе?..

Откинувшись на спинку стула, Манфред некоторое время разглядывал мальчишку, раскинувшегося в бесстыдной позе. Лишь глаза крепко зажмурены, да руки судорожно мнут ткань. Любопытно... Затем мужчина заметил кое-что, что ему не понравилось, и следовало бы устранить раньше, но он запамятовал.

— Иди на кровать и ложись, — голос звучал ровно, папка легла в надежно запирающийся ящик к другим таким же.

Эльфик повиновался без единого звука либо заминки, а войдя в спальню, Манфред обнаружил его действительно на кровати — Рин лежал уже ничком, уткнув белое лицо в сгиб локтя и раскинув ноги. Офицер фыркнул: он не собирался ничего подобного делать, но увидев как покорно отдает юноша свое тело, возникла новая мысль проучить паршивца за то, что посмел приравнять его к тупым скотам, у которых думать членом в самом деле получается чаще и лучше чем мозгами.

Плавно присев на край постели, вместо того, чтобы просто оставить ему баночку, Манфред принялся аккуратными, мягкими, почти невесомыми движениями наносить мазь на синяки и ссадины, обильно покрывающие стройные бедра. Рин всхлипнул и дернулся, но другая рука властно легла на спину у поясницы, четко удерживая его в нужном положении.

Пальцы мягко кружили, отогревая прохладную кожу. Закончив с ногами, и уделив особое внимание внутренней стороне бедер, неумолимо перешли на невольно сжавшиеся ягодицы, массируя их самыми кончиками нежными круговыми движениями. Аэрин уже всхлипывал тихонько. Он хотел бы что-нибудь сделать, но теперь сдвинуть ноги не давало колено мужчины. Влажные от мази пальцы по ложбинке скользнули вглубь, проникая меж полушарий, погладили складочки ануса, надавили, чуть входя во все еще саднящее и ноющее отверстие, легонько проворачиваясь в нем.

— Расслабься, — низкий тон мужчины приобрел бархатные нотки. — Ты так напряжен... Должно быть, тебе было очень больно...

Аэрин коротко выдохнул от облегчения, когда рука наконец отстранилась от его входа, и тут же сжался в ожидании иного, но вместо этого ладонь вдруг скользнула под него, охватывая яички.

— Шшш, маленький, не дергайся!

Рука в паху массировала, перекатывала, чуть оттягивая, поглаживала промежность, отчего внутри, внизу еще туже сгустился тянущий жаркий клубок.

— Умница, ты очень отзывчивый мальчик...

Воспользовавшись тем, что юноша приподнялся, пытаясь отползти, пальцы немедленно перешли на член, буквально в несколько движений заставив его напрячься полностью. Ладонь мужчины гладила вдоль ствола, тесно сжималась вокруг, двигаясь ритмично, но плавно. Пальцы принимались щекотать уздечку, головку вокруг отверстия уретры, размазывая выступившие капли, вторая рука мягко поглаживала спину у копчика, с военной точностью находя точки, заставляющие эльфека жалобно постанывать. Рин совсем потерялся в неведомых ранее ощущениях, не выдержал, — вскрикнул тихонько, тут же прикусив запястье, а семя пролилось на простынь. Рука на его плоти сделала еще несколько движений и пропала, успокаивающе погладив вздрагивающие лопатки.

Едва офицер отпустил его, юноша свернулся в тугой комочек, спрятав пылающее лицо в ладонях от ужаса. Руки спокойно развели, и по цепкой хватке чувствовалось, что даже здоровым он не смог бы противостоять этому человеку. Вместо удара, мужчина так же осторожно смазал синяк от пощечины на щеке:

— Какая у тебя тонкая кожа.

И вот тогда Рин заплакал уже навзрыд:

— Нет... я же никогда... за что... что же это...

С минуту Манфред смотрел на него в немом изумлении, а потом повалился рядом на постель с хохотом:

— Нет, надо же! Невероятно! Девственник... полный девственник, который... О! — так же внезапно прекратив смеяться, он посмотрел в затравленные серебряные глаза и заключил. — Да, это будет еще интереснее.

Аэрин содрогнулся.

Два дня в теплой постели, полноценного питания, не говоря уже о лекарствах — и помимо его воли к юноше понемногу стали возвращаться силы. Сходили синяки и ссадины, отступила боль в мышцах и обморочное изнеможение, а следом и сознание начало выбираться из муторного вязкого тумана. Это стало худшим испытанием, ибо можно сбежать от врагов, можно оставить друзей, но от себя никуда не денешься.

Рин плакал, не мог остановиться, и слезы молча катились по бледным щекам от понимания, что ничего уже не изменить и не исправить. Даже собственной смертью.

У людей, наверное, есть понятия и для этого, но у ахэнн нет. И ахэнн действительно нельзя взять силой, они всегда могут уйти за грань по своей воле... Он остался тогда, когда солдаты брали его раз за разом, и казалось, небо вывернулось наизнанку от боли. Остался, зная, что продукты скоро опять закончатся, а кроме как у людей их достать неоткуда, зная какой ценой, и чувствуя пока еще нежные объятия Лэрна... Остался после того, как они стали иными, а преданная им любовь обратилась в горький пепел. Так какой смысл умирать сейчас?

Чтобы спасти остатки своей чести? Они давно растоптаны. Из страха? Но и его не осталось. Что такого может сделать с ним этот офицер, что уже не сделали другие... По крайней мере он один и не причинил вчера боли, вместо того походя забрав последние крохи гордости, заставив испытать от его прикосновений то, что должно было принадлежать лишь супругу после брачных клятв... Все верно, Рин не достоин ни того, ни другого, и какое право он сейчас имеет стыдиться, что человек видит его обнаженное тело, дотрагивается в самых интимных местах? Вообще странно, что офицеру не противно его касаться после того, что он видел.

Правда, Лэрну тоже не было, как бы он не презирал своего бывшего нареченного... Боль в сердце была такая, что не приди вовремя со службы Манфред, несмотря на все рассуждения, юноша вполне мог пересечь рубеж, с которого уже не возвращаются. Вкатив ему лошадиную дозу успокоительного, он с долей раздражения отметил все признаки специфической нервной лихорадки ахэнн и в своей характерной манере бросил раздавленному мальчишке:

— Если у тебя хватило духу продавать себя, то и жить с этим тоже вполне хватит.

Возразить на это было нечего, и Аэрин только устало прикрыл глаза. Тем более что спорить или возражать прав у игрушки тоже нет, а его хозяин вообще не из тех, с кем спорят.

Сигареты. Кофе. Немного коньяка. И убойная доза химии внутривенно для другого обитателя каюты, которая не позволяла температуре подниматься до критического уровня, глушила рассудок, не давая шанса пробиться более серьезному побуждению, чем облегчиться, стимулировала иммунную систему — она же должна у них быть, иначе б давно все перемерли, плюс витамины и физраствор от гениальной фру Неллер... Ахэнн всю ночь прометался в бреду, высказывая в никуда все самое наболевшее, разве можно пропустить такой случай?

Застегивая с утра на воротничке последнюю пуговицу безупречно отглаженного мундира, герр Манфред думал отнюдь не о предстоящей "беседе" с гауптманном Вишневецким: она не предвещала ничего экстраординарного. Скорее, он стал бы думать о том, что, судя по ногтям Эйделы, фельдфебель два-три дня назад употребляла абортивное ANQ-107Y! Рутина.

А вот беспорядочный поток сознания парня и постоянно повторяющееся там имя заслуживало внимания. Поток, — то самое слово!

Рин назвался кротким именем явно не потому, что доверяет, — не с чего. Такое явление у ахэнн, как проституция и клички — не фиксировалось, все данные указывают на обратное. Что назвался так на допросе — совсем не похоже на матрицу психологии ахэнн. Разве что мальчишка не находил больше смысла в имени полном...

А если да?.. Тем более ценно содержимое блондинистой остроухой головки! Изучение отклонений больше дает о норме.

Рин... Лэрн... На людской слух это звучало как собачьи клички, но аналогичные "Блонди" или "Бетси", "Пусси" — не отвечают исходным данным о социуме ахэнн.

Допустим все же, назвать себя можно как угодно под воздействием стресса. Очень сильного стресса. Шока...

Однако подсознание, как вскрытый процессор — спустя время и долю усилий всегда выдает тайное: "Лэрн..."

Личное, очень личное имя.

Чье имя повторяют в бреду, особенно если опыт физического удовлетворения — никакой? И кто мог иметь право называть тебя так же коротко-лично, Ручеек?

Обер-офицер поправил фуражку и запер личным кодом входную дверь: забавно. А психология всегда была его увлечением.

2. Этлээ — лишенный цветов

Аэрин пришел в себя только на третьи сутки. В той же постели, и понял, что офицер не отказался от своей прихоти и не дал ему умереть, когда душа пожелала ускользнуть от затопившей ее боли... Тогда на смену боли пришло безразличие.

Ожидание не было долгим. Он распахнул глаза навстречу приблизившемуся мужчине, но тот всего лишь молча усадил ослабевшего юношу, поднося к его губам кружку с водой. Рин пил, даже заставил себя до конца съесть подставленное следом пюре. Послушно лег обратно. Хозяину следует подчиняться...

Жесткие пальцы, взявшиеся за запястье, казались обжигающе горячими, потом игла вновь впилась в вену. Ресницы юноши чуть дрогнули, но хозяин заметил. Знакомый запах той самой мази проник в ноздри, легкие точные прикосновения против воли успокаивали и унимали ноющую боль в исколотой руке. Больше ничего не последовало, мужчина ушел, и Рин уснул.

Когда он проснулся в следующий раз, его хозяина не было. Зато рядом с кроватью была оставлена пища и питье, а дверь спальни раскрыта. Все верно... Аэрин даже ощутил что-то похожее на благодарность, когда смог подняться и добраться до ванной, оправиться и умыться. Он даже кое-как вымыл волосы, хотя силы это забрало почти все.

Полная тишина давила на уши, а время как будто остановилось... Рин вернулся в постель, убеждая себя в необходимости поесть, несмотря на тошноту, и лишь тогда заметил рядом что-то, что могло быть только обещанным пособием. Взял в руки, полистал и захлопнул: это явно не детская книжка и предназначалась она не для ахэнн, а для людей, чтобы те изучали речь "эльфов"... Не в объеме "сосать-раком", как и сказал герр офицер, но сказок там тоже не было.

Он слышал, как вернулся мужчина, ходил, разговаривал с кем-то по своим устройствам, но не двинулся. Шаги приблизились, и Аэрин почувствовал, что человек сел рядом. Ничего не происходило. Потом тяжелая ладонь легла на лоб, перебрала волосы, отводя от шеи, задержалась, будто прислушиваясь... вернулась на щеку, разворачивая к себе.

— Посмотри на меня.

Юноша открыл глаза, чтобы увидеть, как офицер дернул уголком губ на его вялое движение.

— Да, сегодня гораздо лучше, — констатировал очевидное Манфред.

Для ахэнн, потому что обращался на его языке, а вот следующее замечание прозвучало на ИХ, рваном и резком.

— Любопытно вы устроены... псионика, регенерация — убить очень трудно. А потом раз... как свечка. Но ты — стойкий, — распорядился, поднимаясь. — Вставай, убери лишнее и ужинать.

Короткий взмах обозначил такой же короткий приказ.

Даже вздохом Рин его не нарушил. Встал, собрал упаковки от еды, вышел и выбросил, куда раньше отправился пакет. Чем заслужил мгновенно-острый, но почти одобрительный взгляд звериных глаз от чашки кофе.

— Садись.

Дальше было знакомо: ужин, нехитрые приготовления к отходу ко сну, уколы, мазь на ссадины и посиневшую от игл руку... И уверенное, хозяйское поглаживание по затылку, контуру уха и плечу. Задумчивое:

— Надо же, маленький эльф...

Последним, что услышал Рин засыпая, — стал привычный уже низкий резкий щелчок в кабинете. Странные все-таки существа люди! Сначала уничтожили, теперь один вдруг решил позабавиться и подобрал... Не побрезговал. Заботится даже. Зачем? Лэрн бы не стал... юноша свернулся клубочком под теплым одеялом.

По-настоящему в тепле он тоже долго не был, и тело решило само.

Принять решение жить нелегко, еще труднее в него поверить. Но разве у него оставался выбор?

На этот вопрос было ответить куда проще, чем на другой. Потянулась череда однообразных дней. Аэрин довольно быстро полностью поправился после болезни, синяки сошли, да и худоба начала уходить. Отпала надобность в уколах, хотя теперь он трижды в день по-прежнему покорно глотал разноцветные капсулы. Однако он все же был достаточно здоров, проверен относительно "заразы" и даже меток на теле, что оставили бравшие его солдаты, — не осталось. Почему офицер до сих пор не тронул его?

Явно не потому, что брезговал касаться. Наоборот, проверяя жар, мужчина всегда следом перебирал волосы или гладил щеку. Делая уколы, успокаивающе поглаживал запястье, почти нежно втирал мазь в синяки и ссадины, а первое, что юноша чувствовал по утру просыпаясь, — его тяжелую ладонь на плече. Почему же медлит? Чего еще ждет, прежде чем овладеть его телом?

Зачем вообще было забирать к себе, возиться... Как домашнего зверька? Его хозяин не был похож на того, кто нуждается хотя бы в таком обществе... Рин все больше чувствовал себя причудливой вещицей, которую принесли в жилище даже не для удовлетворения насущных потребностей, а так... по случайной прихоти: вдруг пригодится, а пока хоть дом украсит.

— Тебе что-то не понятно? — поинтересовался Манфред, заметив, что эльф так и застыл в одной позе, не перевернув за все время и страницы разговорника.

Он удовлетворенно отметил, что Рин уже не вздрогнул, каменея, когда подошедший мужчина отвел закрывшую его опущенное лицо прядь, а в невероятных серебряных глазищах эльфеныша нет слез.

— Нет, — тихо отозвался юноша. — Я просто задумался.

Прогресс! До сих пор фразу длиннее двух слов довелось услышать только однажды, — на следующий день как парень пришел в сознание, когда он получил свежий комплект постельного белья, сменный комплект одежды и заколку для волос и спросил, можно ли ему сегодня тоже принять душ.

— О чем? — ненавязчиво продолжил разговор Манфред, чтобы закрепить успех.

Рин его не разочаровал:

— О том, для чего я вам, — произнес он, хоть и еще тише.

— А у тебя есть на этот счет какие-то сомнения? — Манфред выгнул бровь, затягивая глубоко в легкие сигаретный дым.

У эльфеныша побелели даже губы, отчего офицер мысленно фыркнул: если бы не видел собственными глазами, что с ушастиком вытворяли на базе, а услышал, то глядя на эту хрупкую фиалочку, решил бы что некий извращенец-мазохист неудачно пошутил, выбрав подобный экстравагантный способ попрощаться с военной службой.

Аэрин все-таки справился с собой и даже смог удивить, продолжив:

— Я думал, как долго это продлится, и что будет потом. Вы вернете меня обратно?

— Ты хотел бы вернуться к своим?

В принципе, вопрос можно было отнести к риторическим, но серебристые глаза аж замерцали от вспышки боли.

— Это невозможно, — одними губами проговорил Рин.

— Видишь, ты сам это сказал.

— Когда спрашивал, я имел в виду — вы вернете меня... солдатам?..

Манфред как раз стряхивал пепел в этот момент и, услышав объяснение эльфеныша, умудрился обжечь пальцы.

— Я похож на сутенера?! — мужчина резко вскинул голову, но оценив выражение лица парня, пришел к решению обойтись без разъяснительной работы, жестко бросив. — Не трясись, выбор у тебя будет.

— Спасибо... — Рин прикрыл глаза, изо всех сил пытаясь сдержать все же подступившие к ним слезы.

Хрустальные дорожки слез на мраморных щеках... Изумительное зрелище! Вначале нежной прохладной кожи касаются только пальцы, отчего скулы немного розовеют. И вот уже губы пробуют на вкус прозрачные ручейки, мягко обнимая ладонями и удерживая его лицо. Кончиком языка поймать со щеки соленую капельку, — и юноша, кажется, даже как дышать забыл... Настолько невинен? Или всего лишь пугает ласка врага?

Накрыть эти сиреневые губы своими, осторожно пощипывая, и очертить их контуры. Эльф не сопротивляется, не отстраняется, ресницы опущены, а губки чуть приоткрыты, и язык мужчины проникает вглубь, лаская небо и сладкий язычок. Пальцы слегка поглаживают острое ушко — они у него очень чувствительные, — и гибкую шею под волосами, плавно спускаются по спине, мастерски убирая напряжение в мышцах, чтобы затем скользнуть под футболку, покружив чуть ниже, над самой ложбинкой меж ягодиц... Эльфеныш выгибается вперед, но добивается только того, что оказывается теснее прижат к офицеру.

— Сладкий... Смотри на меня! — мужчина ненадолго выпускает нежные губы из плена, но тут же снова принимается неторопливо исследовать податливый ротик, одновременно тщательно выглаживая ладонью каждую косточку и ямочку под шелковистой кожей.

...Когда он все-таки остановился Рин смог лишь беспомощно осесть в руках человека, уткнувшись лбом ему в плечо. Что с ним?.. Он задыхался, было немного жарко, в паху потяжелело, а лицо просто пылало! Мужчина продолжал поглаживать ему плечи и лопатки, Рин чувствовал его ровное дыхание на своих волосах и щеке.

— Шшш, маленький, все хорошо... Иди, отдыхай.

Как всегда, Рин подчинился пусть мягкому, но приказу, благодарный за все сразу — за то, что офицер остановился сейчас, за то, что дает ему время привыкнуть к его близости, приучает к себе, а не насилует без оглядки... и за мимолетное ощущение тепла, которое неведомо откуда возникло под его ласками! Контраст между его словами и действиями оглушил юношу настолько, что ноги подгибались, как еще до постели добрался не упав...

Манфред же, оставшись в одиночестве, потянулся к пачке за новой сигаретой. Реакция парнишки на поцелуй была... милой. А этот ошеломленный затуманенный взгляд широко распахнувшихся, потемневших глаз! Очарователен...

В поступке мужчины не было ничего спонтанного. Во-первых, парнишка просто зациклен на мысли, что им станут пользоваться в сексуальном смысле. Этот блок сознания не просто мешает всему остальному, а вовсе не дает пробиться! Учитывая обстоятельства...

Аэрин девственник в психологическом плане. Для девственника вообще — секс явление интригующее, но и несколько пугающее. Тем более, первый гомосексуальный акт в пассивной позиции. И мораль ахэнн не настолько свободна, как человеческая, а подсознание даже не пуританское и, как видно, не таит столько чудовищ и фантазий... Очевидно, что первый половой акт и опыт в принципе, — для Рина стал бы чем-то практически сакральным.

Секс за жратву, ради выживания, да еще с несколькими партнерами, партнерами другого агрессивного вида, захватчиками, — сильнейший удар по психике, а физиология и испытанные болевые ощущения только усилили шок, накладываясь на травматический синдром и комплекс вины. Его личность фактически уничтожена.

Сейчас уже поздно что-либо делать, но чтобы идти дальше, мальчишке необходимо хотя бы принять сексуальную сторону жизни, не воспринимать ее исключительно негативно, подсознательно отторгая.

А самому герр офицеру... Ну, допустим, к чему посещать "девушек" из блока О, или обременять себя связью с сослуживцами любого пола, если в его собственной постели спит красавец-блондин, чистенький, абсолютно здоровый, да еще и настоящий эльф и только в его полном распоряжении?

Воспоминание о поцелуе и захлестнувшая его настоящая буря чувств, эмоций, впечатлений, что последовала за прикосновением губ мужчины — не давала хоть сколько-нибудь сосредоточиться ни на чем другом, как бы упорно ни пытался Аэрин запоминать слова и звуки чужого языка, чтобы выполнить назначенное на день хозяином задание.

Тот был прав, когда смеялся над ним! Его тело брали много мужчин, не так давно его еще целовал Гэлерон: до — бережно и нежно, потом — зло, почти до крови... но никогда никто намеренно не заставлял юношу испытывать это странное томящее ощущение, которое с легкостью уже дважды будил в нем офицер. Почему именно он?! Это же неправильно...

Хотя, что сейчас в его жизни правильно? То, что когда-то казалось незыблемым и даже то, что еще вчера утром не вызывало сомнений, рождая лишь только новый виток отчаяния, боли и слез — последовательно и неумолимо перемалывалось в пыль... Он же подстилка, игрушка для похоти, так что, наверное, правильно это как раз испытывать желание к хозяину, а не смятение и стыд.

Он совсем измучился и изверился, чувствуя себя так, как если бы стоял в полной темноте на скользкой тропинке, зная, что каждый шаг — это шаг в пропасть, а если не сделать его — то все равно снесет ветром...

— Рин?

Юноша вздрогнул, но не от страха, в самом деле, а от неожиданности: он даже не услышал, что офицер вернулся домой.

Манфред подошел и без слов взял из рук эльфа учебник. Чтобы оценить как "далеко" парнишка продвинулся, хватило одного взгляда. Вздернул его за подбородок, заставляя посмотреть на себя... и с удовольствием приласкал пальцем жалко дрогнувшие губы.

Жаль, что перчатки не снял, прямо с вылета в 43й квадрат, а то губки у эльфеныша нежные-нежные... Следующая ассоциация навела на мысль более здравую и полезную. Все указывало, что тип восприятия у ахэнн в своей основе абсолютно иной, скорее эмпатический, чем логический. Да и мальчишка еще, стрессы... в общем, нужно было что-то, что отвлекло бы его, сняло напряжение, вызывая уже положительные эмоции и в диапазоне большем, нежели еда и тепло.

Ответ лежал на поверхности, следующие 15 стандартных минут Манфред потратил на то, чтобы отыскать и настроить что-нибудь пригодное... И не напрасно, потому что эффект превзошел все возможные прогнозы!

При виде обычной фоторамки, которые неизменно включаются СПП в интерьер индивидуальных кают, наравне с той же клавиатурой, — эльф впал в состояние, близкое к трансу, зачарованно взирая на панораму морского берега.

...Округлые сероватые камушки, — он и не знал, что у серого цвета так много оттенков! — от угла спускались под воду, что бежала навстречу белым кружевом. Серое, с жемчужным отливом и бирюзовыми, розовато-золотистыми отблесками пространство уходит в бесконечность затянутого низкими клубами облаков неба, сквозь которое невесомым, прозрачным дождем падает сияние сокрытого за ним солнца... Мерный плеск волн. И тихо струящаяся музыка...

— Рин?

Расширившиеся до предела серебристые глаза плыли переливами. Манфред плавно опустился перед зачарованным ахэнн, снова беря его за подбородок.

— Это море?.. — он слышал песни о нем, читал, но никогда не видел сам.

И вряд ли бы увидел, слишком далеко их долина.

— Да. Одно из морей на Терре.

— Спасибо...

Да, это было банально, как в каком-нибудь любовном романчике или мыльной опере, что в сущности одно и тоже. Но для того, чтобы добиться цели совсем не обязательно заново изобретать велосипед и открывать Америки. Главное, что эльфенок не испугался ни нового поцелуя, ни когда руки мужчины уверенно проникли под его нехитрую домашнюю одежду.

Отлично, значит можно пойти чуть дальше! Неохотно оторвавшись от сладких губок эльфа, Манфред уделил пристальное внимание белой шее, а у ушка не удержался и чуть прикусил мочку, вырвав у юноши тихое "ах". Неторопливо спустившись, пощекотал языком впадинку меж ключиц, отчего Рин задышал часто-часто. Его глаза были крепко зажмурены, на скулах проступил легкий румянец, и вряд ли он понимал, что изо всех сил цепляется за плечи мужчины, сминая форменную рубашку. Горячая ладонь мягко кружила по ягодицам, немного сжимая то одну, то другую, и тут же принимаясь снова гладить ложбинку между ними. Палец очертил колечко сомкнутых мышц, и Рин напрягся. Манфред отвлек его, снова принимаясь ласкать припухшие губы, в то время как вторая рука скользнула под белье уже с другой стороны...

М-м-м, какой стон! — выгнувшегося дугой эльфа пришлось поддержать у поясницы, и откинуться к переборке для большего удобства. — Горячий мальчик, все правильно, тебя просто еще никто не трогал так!

Манфред ловко опустил юношу на постель, продолжая нежить пальцами тонкую кожицу яичек и налившегося кровью члена. Свободная футболка Рина весьма кстати задралась так, что сдвинув ее повыше, получилось добраться до маленьких розовых сосочков. Он захватывал их в плен губами, прикусывал, следом зализывая и ловя в награду рваные выдохи напополам с беспомощными стонами.

Да ты оказывается сокровище, мальчик! Какой только придурок тебя упустил...

Аэрин застонал громче, и жемчужное семя залило ему живот и руку офицера. Он не сразу решился взглянуть на мужчину, ощущая себя примерно так, как если бы лежал на дне под толщей воды, и опомнился, лишь различив, что человек все еще мягко гладит его по волосам.

— Тихо, маленький, ничего страшного не случилось...

Вдруг вырвалось:

— Почему вы меня так называете? Я не ребенок и уже встретил совершеннолетие, а значит должен быть старше вас.

— Да, я знаю об этой вашей особенности, — согласился Манфред совершенно невозмутимо, как будто рядом с ним не лежал полуголый, раскрасневшийся и чертовски соблазнительный эльф со спущенными штанами. — Если пересчитывать фактически прожитое время, то ты действительно старше. Лет на 30ть наших, думаю. Но в смысле развития, поведения и жизненного опыта, ты не более чем мальчишка. Подросток... Или я не прав?

Офицер поднялся, щелкнув пальцами по рамке. Рин следил за ним одними глазами, не пытаясь прикрыться или поправить одежду. Зачем-то признался, неожиданно даже для себя:

— Весной... я должен был произнести брачные клятвы...

— Да? — мужчина слегка приподнял бровь, и безразлично заметил. — Тебе нужно в душ.

К своему собственному удивлению, Рин не испытал ни обиды, ни боли от равнодушного замечания офицера. Глупо было бы надеяться на сочувствие, да и нужно ли ему оно? Он сам знал, что дороги к прежней жизни нет, еще тогда, когда безропотно разделся и позволил взять себя первому человеку, теперь же ему предельно ясно дали понять, что от новой реальности ему никуда не уйти. А обиды... разве подобное ему падшее существо имеет на них право? Нет, разумеется, — это ему тоже давно объяснили. Объяснил... один, тот, кому он должен был принадлежать.

Поэтому юноша молча поднялся и последовал совету, чтобы выйдя из душа наткнуться на однозначно одобрительный взгляд. Когда же закончив с ежевечерней традицией совместного ужина, Аэрин не задумываясь, почти машинально убрал со стола и выбросил лишнее, то услышал задумчивое хмыкание в спину:

— Мда... А ты оказывается полезен не только в постели. Ну, раз уж с языком так туго идет, может, хоть кофе варить научишься!

Юноша замер и медленно обернулся в изумлении: он ослышался, или мужчина только что, пусть в своей резкой манере, но — пошутил?!

Глядя на ошарашенное личико эльфенка, Манфред фыркнул уже откровеннее, и направился в кабинет, мимоходом потрепав его по щеке.

— Надеюсь, что сегодня больше никаких глупостей в твою блондинистую головку не полезет, у меня много работы.

Это было действительно так, тем более что реакция ушастика на пейзаж навела на мысль, что он подошел к обучению парня не с той стороны. Вместо строгого и сухого военного пособия, следовало найти для него какие-нибудь песни, стишки или на худой конец книжку о природе вместе с электронным переводчиком потолковее. По крайней мере, это должно помочь усвоить структуру и правила речи, а уж отдельные понятия запоминать можно по мере надобности.

Ну, и помимо прочего, избыток свободного времени и в ограниченном пространстве отрицательно сказывается на человеке с преобладающим эмоциональным психотипом личности. И судя по всему, вполне обоснованно распространить уже наработанный опыт, на ахэнн... Хоть и в обратной направленности, чем приходится обычно по службе.

Аттракцион "почувствуйте себя Богом"... А старший офицер СБ "Врихед" Эрдман Райнхарт Арн фон Манфред разве не самая достойная кандидатура?! — задумчиво наблюдая за тлеющим кончиком сигареты мужчина рассмеялся наедине с собой, прежде чем приняться действительно за работу, отбраковывая "из зерна плевелы" не дрогнувшей рукой.

Да, он без ложной скромности гордился своими руками, что сейчас порхали по клавиатуре с виртуозностью пианиста. Как и голова, они его никогда не подводили и тем более не дрожали... Руки хирурга или убийцы. Или все сразу. Ведь в обоих этих занятиях для мастера — требуется ювелирная точность!

Ночь над анализом положения на станции у сферы Дельта вышла бессонной, однако отправленный по закрытой связи подробный рапорт содержал исчерпывающую информацию, прогнозы, и рекомендации. А для того, чтобы не выглядеть в глазах начальствующего состава совсем уж альтруистом-бессеребрянником, следом герр Манфред в личном послании к генерал-майору формирования обратился с ходатайством утвердить статус его, хм... внезапного увлечения, со временного на постоянный.

Иначе, в противном случае эксперимент окажется не оконченным... какая досада и упущение! — привычным и отработанным до идеальной точности, словно передергивал затвор, мужчина опустил на голову глянцево-черную фуражку и запечатал каюту личным кодом, который менял каждое утро.

Он ни в чем не ошибся. Герр Пауэр достаточно быстро утвердил его рапорт и список предложенных операций. Следом пришло разрешение на привлечение интернированного к общественно-полезным работам, так что осталось только оформить на имя ахэнн удостоверение личности и закрепить за собой уже в этом статусе. А сам Рин в это время полностью выпал из реальности, часами рассматривая каждое фото из большого географического атласа под очередную мелодию для релаксации или запись звуков природы из обширных запасов психологической службы.

Несмотря на такую острую реакцию, обучение тоже сдвинулось с мертвой точки. Пусть юноша принадлежал к абсолютно иной культуре, он все-таки не был умственно отсталым, нажать кнопки с буквами в порядке, как они составляют слово не вызывало труда после краткого и четкого объяснения офицера. Помогало и то, что при нажатии маленькой зеленой кнопочки переводчика — приятный голос проговаривал слово или фразу чужого языка, а на слух информация воспринималась легче и проще запоминалась. Рин с удивлением понял, что на самом деле увлекся, и даже чувствует разочарование, если умный приборчик выдавал бессмысленный набор знаков или наоборот, пять разных определений называл одинаково. Что ж, оказывается, не только в языке ахэнн нет многих названий.

Правда, одно слово он выучил накрепко, и по-прежнему оставалось то, что его не отпускало: почему мужчина так обращается с ним? Не только лечил, чтоб не сдох раньше времени, а уступил свою постель, сажает рядом за стол, приносит книги, музыку, заставляет дрожать уже от удовольствия под его ласками... Но до сих пор не взял. Разве со шлюхами так церемонятся?

Тем более, герр офицер не был похож на человека, который способен руководствоваться жалостью или состраданием. В нем было что-то жуткое, холодное, жесткое, что-то за гранью его понимания, как их смертоносное оружие... очень часто от него пахло смертью и чужой болью. Аэрин цепенел, в груди разливался холод, и казалось, сердце останавливалось, застывая куском льда. А потом сухие губы мужчины завладевали его ртом, медленно и планомерно скользили по телу властные сильные пальцы, принуждая выгибаться и беспомощно биться от жара их касаний. Уходил холод, рассеивался туман, и на смену дождю приходила радуга...

— Рин... — его имя падало ударом по камертону, переливалось серебряным колоколом, журчанием ручья в зной,— Рин...

Лишь однажды он посмел — не сопротивляться, нет! — но показать, что ощущает вначале, выдал себя.

Манфред нахмурился, перебирая волосы эльфенка:

— Расслабься, чего ты боишься, маленький?

— От вас пахнет кровью... — обреченно пролепетал юноша, все же не смея отстраниться от мужчины, который тесно прижимал его к себе.

Офицер просто передернул плечами:

— Это моя работа.

И продолжил прерванный поцелуй, уже побуждая и провоцируя эльфика на ответ. Измотанный ласками и бурной разрядкой, Рин заснул, зато Манфред рассматривал свою теперь уже собственность с долей изумления. Он никогда не верил в везение и совпадения, однако... Невероятно, но факт! У мальчишки, несмотря на условия, на глубокую психическую травму все-таки начал пробуждаться Дар ахэнн. И не какой-нибудь, а эмпатия.

А из всех ахэнн юный, необученный и не устоявшийся еще эмпат попался именно ему, тому, чья прямая обязанность читать умы и души, копаясь в их отходах... Тут уж поневоле начнешь верить в провидение господне! Хотя вернее будет помянуть обостренную опытом и практикой интуицию... Мужчина обвел кончиком пальца ровную линию брови, спустился по скуле к шее спящего эльфа, где ритмично билась синяя жилка: да таких сокровищ как ты, парень, — один на тысячи!

И никуда от меня не денешься.

Нет ничего удивительного в том, что для Рина первыми ощущениями стали горе и боль. Видимо, их он чувствовал не только достаточно отчетливо, но даже чересчур остро, не умея отстраняться, а это было уже опасно для него самого.

Впрочем, счастье и радость тоже бывают опасны. Было бы неприятно, если юный ахэнн от какого-нибудь особо сильного впечатления сойдет с ума, превратившись в хихикающего над каждым цветочком идиота или же сгорит в этой их странной лихорадке, "услышав" слишком много из негативного спектра эмоций... Который у человечества воистину безграничен!

Манфред долго и тщательно продумывал все возможные вероятности, аккуратно расспрашивая мальчишку. Аэрин отвечал подробно и охотно, кажется не находя ничего предосудительного, рассказывать врагу то, что сам считал бытовыми мелочами. А вот половина этнографов из лучших университетов Терры-9 удавилась бы от зависти. Потому что вторая половина — порвала бы эльфеныша на мелкие кусочки между собой за его рассказы о праздниках ахэнн, например... Потому что даже в лучшем случае, приглашенным консультантам доставались ахэнн, которым уже далеко не до праздников после допросов во "Врихед" либо "Абвер".

Исходя из ответов Рина, который если в начале разговора сжимался, то после воспоминания об утраченном навсегда доме уже хлестали из него потоком, — культура Эллери Ахэ была сродни некоторым языческим культам старой Терры. Они чтили природу во всех ее проявлениях, календарь был основан на местных циклах из 6 сезонов, и вот наконец Манфред подобрался к тому, что интересовало его.

Кеннен Гелиэ, — праздник, когда их главная звезда вроде египетского Сириуса находилась в апогее относительно чего-то там, а на сутки выпадал день зимнего солнцестояния и самая длинная ночь. От него отсчитывался "звездный круг" из 18 знаков, а молодежь получала от Видящих къюн — "судьбу".

Бывало, но редко, что Дар ахэнн к тому времени не проявился либо иные случайности, — Рин не помнил подробно. В отношении него все, включая него самого, были уверены, что его къюн будет определен как Целитель или Говорящий-с-травами... Последнее было бы даже лучше, потому что къюн его будущего старшего супруга уже давно была определена как Наблюдающий-звезды.

— То есть, как младший в браке, вместо того, чтобы исцелять раны и болезни самому, — ты предпочел бы сидеть дома и растить грядки с лечебными травками, лишь бы супруг был доволен, высчитывая раз в полгода эти ваши календарные премудрости? — уточнил Манфред.

Его слова того стоили! Аэрин вскинулся, задохнувшись... Взглянул на расслабленно затягивающегося сигаретой офицера и... безвольно обмяк в кресле.

— Но ведь, если любишь, хочешь, чтобы любимому было хорошо с тобой... — вымучено шепнул юноша, наконец подыскав подходящий ответ.

— Похвально, — оценил мужчина его наивные выводы. — Но ты сам себе противоречишь. Получается, что если, например, любишь того, кому нравится тебя насиловать, то ты тоже ляжешь и раздвинешь перед ним ноги? А он при этом — в обратном порядке "любить" не обязан? — искренне полюбопытствовал офицер.

Удар попал не в бровь, а в глаз. Рин переменился в лице так, что стал похожим на голограмму. Его затрясло всем телом, едва смог выговорить, прежде чем кинуться на подгибающихся ногах к санузлу:

— Можно... можно мне...

Звуки, раздавшиеся оттуда, были весьма красноречивыми. Манфред щелкнул зажигалкой у новой сигареты, — надо же, какой оборот...

Ну, по крайней мере, теперь ясно его полное имя, пусть еще "детское": Аэрин, поток света. Красиво и тебе подходит, маленький, а уж на остальное замах сделан, и не малый замах!

Рин вынырнул из бездны, в которую сорвался после жестокого, но точного вопроса офицера, только ощутив, что с него стаскивают одежду... И понял, что промок до нитки и весь продрог, потому что включенная им вода была ледяной, а в душ он зачем-то залез полностью, и не раздеваясь.

— Ты решил все-таки покончить с собой? — спокойно поинтересовался мужчина, ловко стягивая с трясущегося эльфенка последнюю деталь. Следом отправилась и его собственная намокшая рубашка.

— Н-н-нет, — у парнишки зуб на зуб не попадал: то ли от холода, то ли в результате очередного нервного срыва.

— А похоже, — Манфред присел рядом, отрегулировал воду до нормальной температуры и принялся поливать плечи юноши, поглаживая его второй рукой.

Достал гель с полюбившимся эльфенышу лавандовым запахом, и мягкими аккуратными движениями принялся наносить его, не столько намыливая, сколько успокаивая и постепенно расслабляя сведенные судорогой мышцы. Наконец уронил:

— Значит, Лэрн поступал с тобой именно так?

— Откуда вы узнали имя? — безжизненно проговорил Рин, даже не пытаясь протестовать против действий мужчины.

— Ты произносил его в бреду, — Манфреду уже удалось развести сцепленные руки мальчишки, и теперь он постепенно спускался по груди и животу, вынуждая его распрямить колени.

— Да? — Рин обессилено опустил ресницы.

— Он знал, что ты который раз ходишь на базу и зачем? — в конце концов, ноги юноша все же чуть вытянул.

— Да...

— И отпускал? — ладонь плавно гладила нежную кожу покорно раздвинувшихся бедер.

Губы у эльфа вновь начали трястись:

— Я сам сказал, что брачной клятвой мы еще не связаны и запрещать мне, что-либо он не имеет права...

— Допустим, — рука мужчины уже двигалась в промежности, изредка легонько массируя анус. — А после он брал тебя сам, так?

— ДА!! — с мукой выкрикнул юноша, рванувшись от него в сторону и снова сжимаясь. — И я заслужил, я предал его...

— Предал? Если дело только в этом, что же он не выгнал тебя с позором или попросту не придушил, вместо того, чтобы трахать самому перед сытным ужином?

Не дожидаясь ответа, Манфред выключил воду, поднялся сам и поставил эльфенка на ноги, принимаясь так же сильно, но мягко растирать мелко вздрагивающего юношу полотенцем. Наконец Рин глухо всхлипнул и беспомощно обмяк в его руках, напряжение уходило, сменяясь упадком сил.

— Я... так... Лэрн, он... — вряд ли он сам понимал, что пытается сказать, отчаянно мотая головой.

— Помолчи, — коротко распорядился мужчина. — Хватит на сегодня разговоров.

Не раздумывая долго, он поднял парнишку, без труда относя изящного эльфа в кровать. Сбросил полотенце, закутывая его в одеяло, и Аэрин вдруг поймал себя на мысли, что кроме того, первого допроса, этот странный человек не только до сих пор не причинил ему боли сам, но и опять сделал все, чтобы облегчить ту, что прочно поселилась в сердце.

По-своему. Как, прежде чем перевязать, ножом вычищают рану от гноя. И он наверняка поступил бы именно так, как сказал — убил бы на месте, или развернулся бы и ушел, просто вычеркнув бывшего возлюбленного из собственной жизни.

— Не уходите, — сорвалось с губ, прежде чем он успел остановить себя, — пожалуйста... Если хотите, можете взять меня прямо сейчас, лишь... Я буду молчать.

Под взглядом офицера Рин мгновенно осекся, но тот всего лишь повел плечом, прежде чем вместо удара на самом деле сесть рядом.

— Знаешь, — проговорил мужчина, медленно очерчивая пальцем заостряющийся изгиб ушной раковины эльфенка, — я хорошо умею убивать. И ломать.

Он с удовольствием погладил вспыхнувшую румянцем щеку юноши, и как само собой разумеющееся произнес, заканчивая таким же обыденным тоном:

— Но предпочитаю не тащить это в свою постель. И в отличие от твоего жениха не испытываю удовольствия, когда кто-то подо мной трясется от страха и боли.

Помедлив, Манфред наклонился, вовлекая юношу в глубокий неторопливый поцелуй. Обескураженный кажущимся противоречием между словами и действиями, эльф замер вначале, а потом завозился, выпутываясь из одеяла. Мужчина все-таки лег рядом, умелыми точными прикосновениями рук и губ окончательно стирая остатки нервного озноба, отогревая Рина дальше и исподволь искусно пробуждая в нем возбуждение. Он ласкал нежные сиреневые губы языком, пощипывал их своими, легонько прикусывал, следом возвращаясь к сладкому язычку, щекотал открытое горло и впадину меж ключиц. Особое внимание уделил напрягшимся сосочкам, покусывая один и нежа другой подушечкой пальца, чуть сжимая яички... Отвлекся, чтобы заглянуть в распахнутые затуманенные серебристые глаза, и убедиться, что никаких лишних мыслей в точеной головке эльфа не осталось.

— Глупенький, ну какое "взять"! — шепнул Манфред, поглаживая языком кончик острого ушка. — Ты же ничерта об этом не знаешь!

Аэрин дышал очень часто и рвано, захлебываясь в необыкновенно сильных и острых ощущениях. Погоди, то ли еще будет, мальчик!

Немного мази с анестетиком пришлось как раз кстати. Отвлекая его поцелуями, мужчина мягко массировал колечко ануса, в этот раз постепенно продвигая пальцы вглубь. Юноша, конечно, в физическом смысле девственником не являлся, поэтому особых затруднений не возникло, но все же он был очень тугой. Ему действительно должно было быть очень больно, не говоря уже о том, что из-за этого он наверняка только сильнее зажимался, усугубляя кошмар. Сейчас же он достаточно расслаблен и сильно возбужден, так что даже не сразу понял, что пальцы мужчины уже двигаются в нем. Рин дернулся невольно, но офицер придержал его, толкаясь рукой глубже и немного резче, и внезапно словно молния прошила все тело юноши насквозь. Он вскрикнул выгибаясь, а Манфред безжалостно продолжил, посылая изнутри новые вспышки жара, и в том же темпе двигая ладонью вдоль члена.

Юноша метался и бился на постели как под током, и стонал в полный голос, бессвязно умоляя о чем-то:

— Пожалуйста... пожалуйста...

Ему по правде казалось, что он не выдержит этого и сейчас умрет, а во время оргазма в самом деле потерял сознание.

Аэрин очнулся совершенно обессиленный, ошеломленный, перед глазами все еще плыли разноцветные вспышки. Он едва способен был осознавать, что опять укрыт одеялом, и мужчина, по видимому, вытер его, потому что семя не стягивало кожу в паху, лишь между ягодиц было влажно от мази. Жесткая рука успокаивающе перебирала волосы, и от нее шло тепло с горьковато-терпкой нотой, как от любимых сигарет офицера или его кофе...

Юркой рыбкой в глубине сознания мелькнула мысль, что тот снова оказался прав — ничего подобного, он не знал... Измученный обилием впечатлений и эмоций, Рин провалился в сон. Правда, прежде губы чуть дрогнули, будто пытались сложиться в улыбку.

В последнее время это стало входить в привычку, и прежде чем уйти к себе, Манфред некоторое время еще рассматривал мирно спящего эльфа, — надо же! Попросил остаться... сам. Хотя, дело явно не в доверии или неожиданно возникшей "душевной склонности", офицера он все еще боится... И в принципе, правильно, что боится.

Однако просьба объясняется просто, ведь в нынешних реалиях герр Манфред для него — единственная константа. Его прежняя жизнь рухнула, психика искалечена, раз фактически решившись на самоубийство, — отдельно нужно заметить, что именно жертвенное самоубийство, ради более слабых, которые между тем, его бы не приняли в случае огласки, — Аэрин продолжает наказывать себя сам, мучаясь не оправданными страданиями о собственном загубленном будущем, сколько виной и стыдом. Мальчишка травмирован куда сильнее, чем представлялось вначале: не только войной в целом и состоявшимся на базе "опытом общения" с людьми, к которому традиционный уклад и мораль общества ахэнн не могли его никак подготовить, сколько действиями женишка, свихнувшегося от зависти и ревности. Эдакая вишенка на торте...

Все же, то, что парнишка не "выгорел", до сих пор жив и вполне в здравом рассудке — дает повод для оптимизма. Больше того, у него началось становление Дара... И если ему нужен живой и достаточно вменяемый ахэнн, тем более вменяемый эмпат, — тогда рецепт очевиден. Полный покой, безопасность, новые положительные эмоции, чтобы хоть немного оправился от потрясений, потому что пока любой контакт или намек на насилие его доломает.

За последним дело не станет. Командировка подходила к концу, а после ему как раз полагался небольшой отпуск, который Манфред планировал провести вдали от суеты в старом семейном доме на взморье Балтики. Идеальное сочетание условий и места, отвечающее вводной так, что лучше не придумаешь. Только нужно его туда довезти сначала...

Мужчина начал с малого, но не менее важного. Вернувшись вечером, он первым делом, едва отбросив от себя фуражку, выложил на столик перед занимавшимся с переводчиком юношей идентификационную карточку из металлопластика со штрихкодом, цифрографией Аэрина, кодом сетчатки и ДНК. Достал откуда-то из ремешка часов на запястье мини-пульт и распорядился:

— Наклонись.

Юноша застыл, но покорно наклонил голову. Он не знал чего ждать, но офицер всего лишь аккуратно отвел косу и приложил чип к ошейнику. Прежде, чем Рин успел испугаться — полоска металла на шее щелкнула и разомкнулась. Манфред легко ее снял, достал из сейфа чехол, и убрал контроллер, чтобы завтра сдать в отдел МТО. Обернулся... и нахмурился.

Эльфеныш так и сидел, прижимая ладонь к освобожденному горлу.

— Говори.

— Я... я не понимаю... — почти прошептал Рин.

Мужчина прошел к креслу напротив, на ходу расстегивая ремень и китель, сел.

— То, что ты носил, это контроллер из спецсредств с шоковым эффектом. Применяется к арестованным во избежание инцидентов, при ликвидации тюремных бунтов и при допросах иногда.

Рин содрогнулся, но лихорадочно блестевших глаз уже не опускал. Манфред довольно улыбнулся и продолжил:

— Как я уже сказал, он применяется к арестованным. По моему запросу твой статус был изменен, поскольку за истекшее время ты показал себя... лояльным.

— Что это значит?!

— Это значит, что ты не считаешься угрозой, которую следует ликвидировать, — безжалостно честно ответил офицер. — Или я не прав? И фактически, теперь ты принадлежишь мне.

Аэрин пытался собраться с мыслями, но никак не мог, растерянно смотря на карточку перед ним.

— Твое удостоверение личности. Через 2 стандартных суток мы улетаем со станции. Как ты понимаешь, от людей ты отличаешься, так что любой патруль, любой полицейский может его у тебя проверить. Не потеряй. В лучшем случае я могу просто не успеть получить сообщение. При проверке ты должен будешь назвать свое имя, расу, а главное мое имя и звание. Запоминай: Арн фон Манфред, обер-офицер "Врихед". Этого будет достаточно.

3. Саэнни (чистый).

"Теперь ты принадлежишь мне", — эти слова не оставляли Рина ни на минуту.

Странный мир, вывернутые правила! Он был пленником и стал рабом, когда офицер снял ошейник...

Ты принадлежишь мне... — юноша одернул себя. — Но ведь это он и раньше знал и благодарил, что не принадлежит всем остальным. А офицер Манфред не из тех, кто играет словами ради пустого интереса. Значит ли это, что все решилось только сейчас, а до того... в любой момент его мог забрать кто-то другой, убить или вернуть на положение общего развлечения, только уже без повода в виде помощи товарищам... да что угодно сделать?!

Опять же, это время офицер держал пленника не в камере, подобной той, в которой он провел последнюю ночь на базе, не в лагере, о которых упоминалось в пособии, а в своих личных комнатах...

Аэрин вертел в пальцах карточку, задумчиво вглядываясь в знаки чужого языка, штрихи и непонятные символы. Следующий вывод напрашивался сам собой: "любой патруль может проверить...".

Получается, что теперь даже в этом удобном, пусть и непривычном жилище, он больше не будет заперт? Может выходить, когда вздумается и идти куда захочется?

Новая мысль просто обожгла, — но ведь если он выйдет, то окажется в совершенно чуждом мире, среди людей и... абсолютно один!

"Я могу не успеть получить сообщение".

Рин мучительно пытался разобрать истинный смысл скупых фраз офицера.

"Запоминай, Арн фон Манфред. Этого будет достаточно"... — юноша взглянул на карточку в руке уже другими глазами.

Его рабство — его защита. Никто не имеет права тронуть его даже пальцем, нужно всего лишь назвать имя офицера...

И, в крайнем случае, — просто дождаться его вмешательства?! То есть, случись что-то серьезное, и он действительно вмешается, иначе б не говорил?!! — потрясение было едва не большим, чем от вчерашних ласк.

Да, как об игрушке, своей непонятной прихоти, но офицер Манфред на самом деле заботится о нем, защищает и даже не намерен причинять боли, хотя способен как никто иной...

— Почему?! — стало первым, что выдохнул Рин при виде входящего мужчины, вкладывая в свой бестолковый возглас все сомнения, отчаяние и растерянность.

— Потому что я так решил, — не задумавшись ни на мгновение, отрезал Манфред, опуская снятую фуражку на столик.

— И все?! Этого достаточно? — юноша все еще никак не мог уместить в сознании происходящее.

— Для тебя, да, — оборвал его офицер, прямо поинтересовавшись. — Тебе не кажется, что за последнее время ТЫ "нарешался" уже достаточно?

Аэрин стремительно вспыхнул, но возразить как всегда было нечего. Он ясно чувствовал жутковатую давящую силу, исходившую от офицера, его власть не только над принадлежавшим ему "эльфом", и тесно переплетающуюся с уверенностью в себе... словно побеги, прорастающие друг из друга, оплетая стержень стальной воли. И вновь поразился правоте его слов: юноша где-то слышал, что люди живут гораздо меньше, но несмотря на разницу, он действительно оставался мальчишкой рядом со взрослым мужчиной, а возражать или оспаривать его опыт даже не приходило в голову.

Зато вдруг подумалось, что если бы довелось встретить легендарного Орхенера или его воинов, то ощущения наверняка были бы чем-то похожи...

— Рин, — Манфреду уже привычно пришлось развернуть эльфеныша за подбородок, чтобы заставить посмотреть себе в глаза.

И нанес следующий точный удар:

— Думай лучше о том, что через неделю ты будешь купаться в самом настоящем море, а не только любоваться им на картинке.

— ...?! — окончательно выбитый из колеи, Аэрин, кажется, вообще потерял дар речи, не способный отстраниться от почти гипнотического взгляда светлых звериных глаз.

— Я же говорил, что мы уезжаем, — с некоторым раздражением объяснил Манфред. — У меня отпуск, а отпуск я традиционно провожу дома.

Сборы были недолгими: Манфред не имел склонности обременять себя лишними безделушками, спокойно ограничиваясь необходимым минимумом, а Рину вовсе собирать было нечего. Кроме такого пустяка как гребень, он хотел взять с собой лишь переводчик и атлас, но если первое было еще оправдано, то в отношении последнего офицер сухо распорядился:

— Оставь. Книг тебе хватит.

Юноша не стал ни настаивать, ни спорить, ни обижаться на резкость тона, к которой уже привык: раз Манфред сказал, значит, в эти дни отдыха в его доме в распоряжении эльфа действительно будут другие книги. Аэрин потянулся было к рамке, стоявшей на тумбочке у постели, но остановился уже сам — он не был уверен, что устройство станет работать на новом месте, а герр офицер ясно дал понять, что море доведется увидеть самое настоящее...

Только удивило то, что мужчина опять без труда заметил его нехитрые метания, но вместо того, чтобы одернуть еще раз, потратил несколько минут своего времени, копируя изображение на "флешку", и присоединив к нему еще и всю музыку, что с удовольствием слушал юноша. Рин недоверчиво забрал из его рук маленький квадратик на цепочке, наушники и еще один приборчик, почти целиком состоявший из экрана, но от такого внимания в груди вдруг разлилась теплая волна, а страх перед переменами окончательно отступил, освобождая дорогу любопытству.

Он наконец принял, что его тело, жизнь его и смерть, принадлежат этому странному немногословному человеку, и это оказалось неожиданно легко. Стоило просто честно ответить на вопрос, может ли он что-либо изменить, а спрашивать хочет ли — тем более было абсолютно бессмысленно. И вместо того чтобы снова изводить себя переживаниями, Рин постарался последовать практичному совету мужчины, и думать, что скоро не только своими глазами увидит настоящее море, но и сам мир людей, и даже место, которое суровый офицер называл домом. Оставаясь защищенным его именем...

Манфред лишь фыркнул, оценив, что мальчишка ожил и немного воспрянул духом, а на оставшееся время до полета мужчина занял его каталогом одежды, справедливо рассудив, что теперь парню понадобится нечто большее, чем пара штанов, футболок и тапочки.

Однако, пусть короткое и далеко не самое трудное — путешествие все же далось юноше гораздо тяжелее, чем думалось. Впервые переступив за порог каюты, Аэрин держался, хотя и бледнел под откровенными взглядами персонала. К счастью, черная форма и ледяное выражение лица офицера отбивали у встречных всякую охоту задерживаться или смотреть на красавчика-эльфа за его спиной дольше сотой доли секунды.

До транспортного узла добрались без приключений. Рин волновался, помимо воли стараясь держаться ближе к мужчине, а протягивая контролеру свое удостоверение, совсем растерялся, не сразу вспомнив объяснения о том, что от него требуется. Слегка опомнился он уже на корабле, обнаружив, что сидит в удобном кресле, а не на полу, пристегнутый наручниками к переборке как в прошлый раз... Юноша тряхнул головой, отгоняя непрошеные воспоминания и коварно подкравшуюся панику.

Он почти не запомнил перелета, да и по большому счету запоминать было нечего. Небольшой, ровно освещенный салон с рядом кресел не имел окон. Летели они не одни, но несколько офицеров в серой и синей форме были заняты своим разговором и практически не обращали на них внимания. К тому же Манфред невозмутимо расположился таким образом, что почти полностью закрывал юного эльфа от обзора, и большую часть полета дремал, слегка ослабив воротничок и устроив фуражку на коленях. Аэрин даже позавидовал, что у него не получается последовать примеру мужчины, а момент перехода по подпространству тем более заметить не мог.

Он весь изъерзался, тело с непривычки затекло и ломило, а усталость подтачивала выдержку, так что в конце концов не спасала даже музыка в наушниках. Порт прибытия наоборот сразу же ошеломил суетой и шумом, изобилием деталей совершенно чуждой обстановки, для усталого рассудка сливающихся в одну сплошную карусель, хотя прибыл катер разумеется не через гражданский терминал, и даже не для младшего состава. Но к тому моменту, когда были улажены все формальности, и на парковке шофер распахнул перед юношей дверь заказанного авто, Рин был измучен до предела. Он даже больше не ощущал взглядов, исподтишка жадно ощупывавших изящного золотоволосого юношу, следовавшего за офицером "Врихед". Голова кружилась и нещадно гудела, так что ему было уже не до впечатлений и красот старой Терры.

Манфред все больше хмурился, поглядывая на полуобморочного мальчишку на заднем сидении. Судя по всему, трехчасовая дорога непосредственно до дома и мельтешение пейзажей доконало эльфа окончательно, а для полного счастья, похоже, его еще и укачало. Поэтому вместо положенного приветствия встречающей хозяина Ирэне, офицер ограничился коротким кивком, почти волоком вытащил из авто ушастое чудо, отпуская шофера, и направился прямиком к спальням, где сгрузил трогательно прижавшегося к нему юношу на постель.

— Говори.

Аэрин ответил виноватой вымученной улыбкой:

— Голова сильно болит, плывет все... знобит немного...

Эльфенка действительно потряхивало.

— Тошнит?

— Немного, — повторил Рин, не зная продолжать ли дальше, — и...

— И... — мужчина выгнул бровь.

— Как будто весь в чем-то липком измазан, — честно отозвался юноша, отворачиваясь и опуская ресницы.

Даже так! Манфред догадывался, что это могло быть: Рин красив даже по меркам ахэнн, а люди... известный ловелас капитан-лейтенант Карлайл и утонченный ценитель искусств гауптман Розумович — и то за время перелета подробно высказались о привлекательности спутника обер-офицера, и что именно хотелось бы провернуть с блондинистой штучкой, сопроводив свои фантазии недовольной гримасой, что СБ всегда не стесняясь хапает себе самое лучшее. Конечно, говорили они предельно понизив голоса, однако герр обер-офицер умел читать не только мимику, но и по губам. И уж само собой, что эти трое (включая шофера) были не единственными, кто, образно говоря, закапал мальчишку слюной, и с удовольствием закапал бы кое-чем другим уже не образно. Так что, было бы странно, если бы Рин не почувствовал направленную на него животную похоть хотя бы бессознательно, тем более с его разбуженной эмпатией!

Да, прогноз оправдался даже не на 100, а на 1000 процентов! Вместо насмешки или отповеди, которые ожидал юноша, уже вполне привыкнув к манерам и характеру офицера, мужчина сел рядом на край, спокойно сказав:

— У тебя просто сильное переутомление. С непривычки, — ладонь легла на лоб, а пальцы зарылись в волосы, мягко поглаживая голову.

Рин в изнеможении опустил веки, а где-то на периферии сознания мелькнула мысль: "железный человек!" Он, ахэнн, выжат, как тряпочка, снова болен и разбит, а у Манфреда даже мундир едва примялся! Тем не менее, с его стороны нет ни раздражения, ни злости к игрушке, с которой приходится так возиться, наоборот — от ладони офицера сейчас исходит прохладная волна спокойной уверенной силы, как от стального щита... Но нет и жалости к гораздо более слабому и уязвимому в их мире существу.

Это было слишком для усталого разума, виски взорвались такой вспышкой боли, что сердце в груди сбилось с ритма...

— Тебе нужно просто отдохнуть, — заключил Манфред, пристально наблюдая за реакцией мальчишки, властные пальцы мужчины со знанием дела массировали ему затылок, основание шеи, виски. — Расслабься, полежи, прими душ. Ирэна принесет тебе лекарства и поесть. Попробуй поспать, — поможет...

Рин сам чувствовал, как от этих прикосновений и слов — постепенно проясняется сознание от болезненной дымки, выравнивается дыхание и биение в груди, колотившееся зверем в клетке... Щит надежно отсекал от него все прочие угрозы.

— Спасибо!

Манфред хмыкнул с усмешкой, и наконец отправился заниматься насущными делами.

Сказано в Писании: вначале было слово... Проведя за свою карьеру тысячи допросов и бесед, изучив тонны служебной макулатуры и океан сетевой помойки с тонкой пенкой масс-медиа, Эрдман Манфред был полностью согласен с этим утверждением, хотя несколько в ином смысле.

Нынешнее человеческое общество — есть не более чем компиляция. Греки дали людям культуру, римляне — право, восток — мистику, евреи — мораль. Столкновение социумов — неизбежно болезненно, как землетрясения или цунами от столкновения литосферных плит, и еще на исходе веков породило кадавра, вросшего в человеческую суть — войну. Разобщенная раса, неизмеримо долго руководствовавшаяся самыми примитивными позывами вроде размножения, насыщения и сиюминутного удовольствия... И обладания... наконец оказавшись на грани тотального уничтожения, смогла поставить во главе угла только логику и пользу. Так родилась Империя, 5й Рейх и ее экспансия.

Империя не терпит автономий и отличий, разве что в прилизанном музее искусствоведения на Терре-35. Поэтому в основу языка легла тоже компиляция самых широко распространенных символов, словооборотов, принципов словообразования, непереводимых понятий и прочих правил. Имен и фамилий, воинских званий, наименований учреждений. Это был долгий процесс, не окончившийся до сих пор.

Ибо язык — явление живое, язык — ключ к чтению склада ментальности и его формированию! Уж этим-то Манфред проникся еще в училище, сравнивая западно-европейские, пиджин-инглиш, и интонационные японский, китайский... да вплоть до пресловутой славянской ветви языков, где смысл выражения тоже мог меняться напрямую от интонации!

Исходя из этой аналогии, ахэнн как пресловутая обезьяна с гранатой, не угадаешь то ромашечка полевая, то полподразделения положишь. И проводя историческую параллель, Манфред вполне понимал, почему Великий Цезарь в 1ю историческую эпоху отдал приказ прежде всего уничтожать друидов.

Или — Видящих ахэнн...

Тех, кто управляют племенем одним словом и звуком голоса поднимают восстания.

Аэрин... Мальчик, что спит сейчас наверху в комнате с окнами на пляж.

Эмпат. Потенциальный, но не обученный Видящий...

Рин — на языке Ахэнн, значит поток...

А поток можно направить. Или засыпать...

— Герр Эрдман? — пожилая экономка дисциплинированно замерла в дверях оббитого лакированным дубом кабинета.

— Да, Ирэна?

— С вашего позволения, я приду как обычно завтра в восемь. Какие-то поручения?

— Нет, спасибо, мы справимся сами. Вы свободны, Ирэна.

В это время юный эльф наверху очнулся от дремы и подошел к задернутому шторами широкому проему...

Здравый совет офицера как всегда полностью оправдал себя: короткий отдых в тишине и покое пошел на пользу юноше. Головная боль унялась, а некоторая слабость уже не беспокоила, и Рин с интересом оглядывал жилище, которое ни капли не напоминало ожидавшееся бездушное царство пластика и металла.

И уж тем более не напоминало пристанище для шлюхи на содержании! Небольшая комната выглядела уютной и светлой. Кровать с белоснежными простынями, ночной столик, кресло в противоположном от входа углу, светильник на витой ножке, несколько декоративных панно на стенах, оббитых панелями из дерева нежно золотистого, медового оттенка. Когда юноша поднялся, мягкое покрытие на полу приятно согрело босые ступни. Убедившись, что вторая дверца скрывала за собой отделение для одежды, Рин наконец приблизился к окну и сдвинул прозрачную часть занавесей, чтобы увериться, что и без того широкий проем сбоку тоже включал еще одну дверь на довольно широкую террасу, а вернее просторную галерею под крышей.

Юноша глубоко вздохнул, окончательно отгоняя отчего-то всколыхнувшееся воспоминание о базе вновь далеко в глубину, и легкая улыбка чуть тронула губы: вся обстановка необъяснимым образом умиротворяла. Успокаивала, словно обещая, что ничего дурного здесь случиться не может.

Взгляд скользнул дальше по мощеному дворику с палисадником за ограду, и внезапно серебристые глаза распахнулись в совершеннейшем потрясении, едва осознавая, что видят.

...Дом стоял на пригорке, и слева к нему подходил густой лесок или рощица. Косогор резко обрывался в широкую полосу из песка, щебня и гальки, а дальше валуны терялись в белом кружеве пены и гребни волн неутомимо резали берег, разбегаясь от далекой черты горизонта, разделяющей сине-стальную бесконечность моря и густую голубизну неба над ним...

Рин даже не ощутил, как от его бессознательного движения сдвинулся замок на деревянной рамке прозрачной двери. Зачарованный откровением вселенского чуда, он шел навстречу обманчиво манящему и грозному торжеству стихии, пока не уперся в перила, вцепившись в них до судороги...

— Увидел?

Юноша круто развернулся на внезапно хлестнувший его, — будто упругой ветвью хвои по лицу — голос, но только встретившись глазами с небрежно прислонившимся невдалеке офицером, осознал, что похоже до сих пор так и не сделал ни единого вздоха.

Манфред оттолкнулся плечом от стены, сдержанно усмехнулся в расширенные до предела, как от дурмана, невероятные блестящие глазищи, смерил взглядом всего натянутого тетивой эльфеныша... и одним слитным движением оказался вплотную, впиваясь в его нежные губки властным, требовательным поцелуем. А Рин...

он не что смирился, подчинялся, стыдился, робел, — это поцелуй выдался вдруг, как недозрелая, розово-зеленая крепкая клюква, раскушенная на морозе! Твердая, кисло-горькая. Царапающая язык высохшим "венчиком". Нужная.

Как холодный поморский ветер пополам с солеными брызгами вместо слез, когда уже не можешь заплакать. Как стремительно скатывающиеся из-под ног камешки — на меру весов того, что не сбудется, пока вторая их чаша устремляется ввысь...

— Одевайся, — Манфред так же резко отстранил юношу от себя, без перехода кивнув на его босые ноги. — Сходи погуляй. Время у тебя час.

"Пусть, на 20 километров вокруг, здесь все равно никого не бывает" — закончил про себя мужчина, отстранено наблюдая за ошарашенным эльфенком, который очнувшись от потрясения, спешил воспользоваться неслыханным разрешением и отчаянно-торопливо пытался распотрошить стандартную упаковку доставленных для него новых вещей в поисках хоть чего-то, что напоминало бы обувь.

Привязка закреплена успешно...

Точнее было бы сказать замещение. Для подсознания Рина офицер уже не полностью владеющее его судьбой чуждое жуткое существо, источник мучений, а тот, кто забрал его от солдатни, кто ласкает и заботится, кто привез его к морю... Страх перед близостью еще остался, но стал более простым и конкретным — вполне оправданный страх боли, ведь ни бравые ребята Дженсена, ни горе-женишок с ним не церемонились.

Но и с этим страхом юноша довольно успешно справляется, уже не балансируя на грани безумия, и даже сам ответил на поцелуй...

Манфред усмехнулся, бросив еще один взгляд на одинокую фигурку на берегу: а ведь в чем-то господа офицеры правы, он действительно забрал себе лучшее. Идеальный любовник: нежный, чувственный, отзывчивый и при том абсолютно не искушенный. Прекрасный телом и кроткий нравом, не избалованный, к тому же со стопроцентным иммунитетом к изменам... Само совершенство!

И это даже если не брать в расчет прочие его способности и достоинства. Сокровище, а сокровища следует хорошенько беречь. От него не потребовалось никаких усилий, но результат между тем на лицо: мальчишка воспрянул духом и уже не воспринимает жизнь как одну сплошную трагедию. Да и на счет постели, мужчина не кривил душой, что его не прельщают стоны боли и трясущийся от ужаса партнер. Человеку, не страдающему ярко выраженным комплексом неполноценности, нет нужды утверждать свою силу подобным примитивным способом.

Занимая себя неторопливыми размышлениями, Манфред любовался увлеченно-завороженным юношей и откровенно наслаждался тихим теплым вечером. Отведенный час давно миновал, но загонять эльфенка обратно он не спешил: чем длиннее поводок, тем меньше хочется его оборвать.

Так и есть, Рин опомнился сам, с видимой неохотой повернув к дому, вздрогнул и залился смущенным румянцем, заметив расположившегося на террасе мужчину.

— Поднимайся. На закат можешь смотреть и отсюда, — невозмутимо уронил Манфред.

Щеки юноши запылали еще гуще от понимания, что этот человек как всегда читает его будто открытую книгу. Но восторг от подаренной встречи с чудом еще переполнял его целиком, и Рин не замечал даже, что брюки внизу и легкие сандалии вымокли, а волосы растрепались ветром и в беспорядке спадают на плечи. Дыхание теснило грудь, юноша был не в силах подобрать какие-либо слова, ясная улыбка осветила его тонкое лицо, а серебристые глаза буквально сияли.

"Был бы романтиком, — влюбился!" — хмыкнул Манфред, но преображение оценил по достоинству, а вслух заметил:

— Завтра еще прогуляешься.

— Правда? — сбивчиво вырвалось у Рина, он все еще никак не мог придти в себя.

— Разумеется, — мужчина пожал плечами. — Можешь гулять сколько хочешь. Только, хотя кроме нас здесь никого нет, но я все-таки предпочел бы знать, где ты.

— Хорошо, — юноша согласно кивнул, опускаясь в кресло напротив.

Повисшее затем молчание не было в тягость обоим. Легкий ветерок перебирал длинные кудри эллери, и относил в сторону дым сигареты офицера. Рин поймал себя на мысли, что давно уже не чувствовал себя так спокойно, почти безмятежно, словно никакие угрозы больше не могли его коснуться.

— Спасибо вам, — внезапно проговорил юноша. — За все. Вы не обязаны были ничего для меня делать, лечить, кормить, покупать вещи и оформлять документы и тем более привозить к себе домой, чтобы поделиться такой красотой... Достаточно было взять после анализов, я бы не посмел сопротивляться. Я ведь теперь всего лишь игрушка, шлюха...

Он мог ожидать всего, но не того, что офицер начнет смеяться. Успокоившись, Манфред поднялся и подошел к нему, цепко беря за подбородок:

— Шлюха? Маленький, шлюха это не столько род занятий, но в некотором смысле склад характера. Так что ты — просто до нельзя наивный мальчишка, по которому война ударила именно так. Из всего что ты сказал, верно только одно: теперь ты мой, и сопротивляться у тебя действительно не получится.

В ту ночь Рин почти не сомкнул глаз. Сидя на широком подоконнике, он смотрел на убегающую вдаль полоску берега, слушал размеренное дыхание моря и думал, пробовал понять...

Как бы жестоко не прозвучали его слова, но потом мужчина опять был с ним удивительно мягок. Целовал, ласкал, успокаивая точными аккуратными прикосновениями, и от него неумолимо обволакивающей, согревающей и расслабляющей волной — шло только уже хорошо знакомое ощущение уверенной силы.

Силы, которую он не станет тратить на пустяки без веской причины.

Юноша опустил голову, обнимая колени руками, но взгляда от горизонта не отвел: кажется, он получил ответ на так тревоживший его все это время вопрос, и сейчас попросту силился уместить его в сознании, не определившись которое чувство владеет им больше — удивление, недоверие, или же признательность и восхищение. Рин все же прикрыл глаза на мгновение...

Он — опозорен. Осквернен и запятнан, а груз вины и совершенного предательства несмываемым клеймом жег душу изо дня в день. Но о своем решении он все же не жалел! Во всяком случае, не в том смысле, который первым приходит на ум, потому что разве можно жалеть о том, что Лалвэн смогла наконец спокойно заснуть, зная, что ее новорожденный сын тоже спокойно спит рядом с ней, Нейрет впервые поднялся на ноги и даже пел, думая о том, что у его брата появился шанс прожить еще несколько дней и призрачный шанс превозмочь раны, а личики Ориэнн, Тальдо, Аэни, Нервэнн порозовели и уже не кажутся такими прозрачными, и Иллет ругает расшалившихся сорванцов, за то, что те испортили драгоценные записи Кьертира на поделки... Юноша не замечал безмолвно текущих по щекам слез, думая о том, что они живы. И сейчас, тем более, когда база перенесена, вполне возможно уже вернулись в долину или если снег достаточно сошел, присоединились к ахэнн в Хэлгор. Нет, об этом он не пожалел ни разу!

А что до всего прочего, то изменить прошлое невозможно, а его поступок не из тех, которые исправишь обычным извинением. Рин понимал ярость своего бывшего нареченного, и с легкостью мог представить взгляды остальных, полные брезгливого недоумения, смешанного с отвращением, когда правда открылась бы всем. Он смирился с этим и принял последствия, как принял и согласился на условие их выживания. Как точно так же согласился платить своим телом уже Гэлерону за возможность поддержать в сородичах затухающий огонек жизни... Его тело, все что у него было, все, что он мог отдать, — ничего больше... хотя оправдывать себя Рин не пытался.

Зато, как оказалось, есть кто-то, кто вовсе не видит в оправданиях необходимости, потому что всерьез считает его не распутной тварью, а наивным юнцом, нуждающимся в какой-никакой заботе и защите, особенно после пережитого... насилия?... Невероятно. Как будто мир перевернулся в его глазах!

Разумеется, офицер не скрывал своих намерений относительно случайно попавшего в его руки "эльфа", но видимо таковы все люди, и нечто подобное принято у них совершенно спокойно. По крайней мере, этот человек не смотрит на него, как на приспособление для сиюминутного утоления похоти, не имеющую собственных чувств и стремлений, подстилку, годную и предназначенную лишь для траха, да и несколько раз прямо дал понять, что брать силой не собирается. Значит ли это, что юноша может попробовать сказать "нет"?

Рин с горечью улыбнулся, мысленно отвечая на свой вопрос. Про это Манфред тоже уже сказал ясно, и поводов сомневаться, что тот всегда добивается поставленной цели, у юноши не было. Хорошо хоть мужчина показал, что будет осторожен и ласков с ним... Эльф против воли залился смущенным румянцем, вспомнив, сколько раз офицер уже заставлял его буквально плавиться в умелых и опытных руках, и ощутил, что страха, вымораживающего душу, стоило подумать о любых чьих-нибудь прикосновениях — с ним — больше нет.

А мысль, что он чем-то нравится этому жесткому человеку, — именно он, Рин, какой есть, а не доступная куколка-для-постели или наоборот Аэрин-будущий-супруг, — тронула сердце, отогревая его чуть-чуть.

Встречая рассвет, юноша улыбался навстречу восходящему солнцу: какая бы она не была, но его жизнь не кончена, и в ней еще есть место не только стыду и боли.

Позднее утро нового дня выдалось сияющим, а дом встретил выбравшегося из спальни юношу уютной тишиной, разбавлявшейся приглушенным звоном посуды, писком кухонной аппаратуры внизу, бормотанием новостного канала, поскрипыванием половиц под легкими шагами эльфа... Заспанного Рина приветствовала только деловитая Ирэна, и хотя заслуженная экономка не позволила себе ни одного бесцеремонного взгляда или пренебрежительного жеста, рядом с этой строгой дамой юноша чувствовал себя несколько неловко, и сбивчиво поблагодарив за в 2 минуты готовый завтрак, попросту сбежал снова на пляж.

С одной стороны, они даже не были знакомы, принадлежали к разным народам, и вообще большую часть времени хозяйничала и смотрела за домом именно она. И в этом доме юноша был гостем (?)... Внезапным, как бы свободны не были нравы людей.

Однако даже смущение меркло перед возможностью вновь испытать восторг от встречи со стихией!

Нет, больше — непередаваемым убогими словами любого из языков единением стихий... Простором вод, гребнями волн неутомимо взбирающимся на земную твердь, хранящую в себе ростки новой жизни, чьи старшие дети уже расправили свои зеленые ветви и иглы, устремляясь к согревающему их светилу на вечно изменчивом занавесе неба, что закрывает собою бездну, заполненную мирридами далеких звезд, в тепле которых купаются и возрождаются, — быть может даже в этот миг — сонмы живых сердец...

Собственное сердце чуть колыхнулось, сбиваясь с привычного ритма.

Галька и песок мерно шуршали под подошвами в такт дыханию волн, и только споткнувшись о вросший в берег сучок давно остывшего и выбеленного временем скелета древесного ствола, Рин растерянно замер, понимая, что довольно далеко ушел от дома.

Да и пляж заканчивался здесь, переходя в нагромождение валунов, о которых разбивались пенные брызги. Песок был теплым, как и ветер. Юноша сбросил сандалии и шагнул на один из камней, — словно по своей воле ступни обняли влажный прохладный камень... брызги воды равномерно оседали на обнаженной коже, усеивая крапинами легкий лен брюк... Рин прикрыл веки, запрокинув лицо к солнцу и глубоко вдохнул грудью воздух чужого мира.

Мира, в котором тоже живет истинная красота...

И он раз и навсегда твердо ответил себе, что ему стоило жить, чтобы увидеть и ощутить все это.

...А потом в лесу он нашел сладкие красные ягоды, с благодарностью приняв послание. Совсем заплутал среди ласково касающейся его листвы. Он бы наверняка потерялся, но по левую руку властно звало море, а где-то вдалеке словно холодное железо входило в землю надежным маяком.

Он вошел в дом уже вместе с закатом. Опустился у ног мужчины, отложившего книгу при его появлении, и протянул руку к язычкам пламени, танцевавшим на поленьях в камине:

— Не думал, что так соскучился по живому огню...

Каким-то образом Рин оказался в крепких объятиях человека, и беспомощно вздохнул, опуская враз закружившуюся голову ему на грудь:

— Что со мной?

— Шшш, все хорошо, маленький, успокойся, — Манфред осторожно поглаживал затылок захмелевшего от свободы эльфенка. Ччерт! Нужно было догадаться, насколько он сейчас восприимчив!

Хотя, глупо упускать, что парень раскрылся полностью, и настолько уязвим сейчас. Мужчина тщательно и мягко собрал с приоткрывшихся навстречу губ вкус земляники, чуть переместился, подхватывая эльфа на руки, и поднялся с ним, направившись к лестнице.

Задуманное требовало немало усилий и от него. Первое и самое простое: не допустить собственных эмоций, чтобы мальчишка окончательно не захлебнулся в ощущениях, он и так на грани. Второе: умудриться не свести все к элементарной физиологии процесса — восприятие Рина предельно обострено, то что им опять воспользовались как обычной дыркой, он почувствует. Как и фальшь.

Но тогда как раз из практически нереального сочетания трех вышеперечисленных условий получится решение поставленной задачи. Итак, сначала ванная: эльфеныш весь извозился в песке, траве и рассадил ноги, где-то потеряв по дороге туфли. Тем более что нечто похожее у него уже было, и ассоциации должны пойти параллельно: доминант, безопасность, приятно, никаких оскорблений и унижения. Судя по тому, как дрожащий Рин ухватился за его плечи, выводы были верными.

— Мне нехорошо...

— Знаю.

Теплая вода, немного ароматизированной соли с любимым запахом. Юноша позволяет снять с себя одежду, даже не осознавая, что делает, но движение рук по коже не замирает и не меняется. На это вовсе не требуется усилий: мозг еще не перемкнуло от спермотоксикоза, а эльф действительно красивый, особенно такой — золотые кудри потемнели, толстыми извилистыми росчерками акцентируя соразмерно-хрупкую невесомость черт... Прямую линию брови в полоборота, изысканный изгиб заостренного ушка, беззащитно открытую шею... по ключицам вниз до твердой ягоды соска, а мальчик уже возбужден. Самое время.

Эрдман в несколько движений избавляется от одежды, чтобы уже самому — скользнуть рядом, привлекая юношу еще ближе. По нервам словно проходит электрический импульс: кожа мальчика не шелк — прохладный атлас! Он не пропустил ничего, ни одной клеточки, и когда пальцы вошли в расслабленный анус, Рин уже плакал, прижимаясь к мужчине теснее... Тонкими дорожками слезы сбегали из-под сени ресниц к вискам, но полуоткрытые губы прочно сковала улыбка.

"Он не выдержит..."

— Рин... Маленький мой, — почти беззвучно зовет офицер, и серебристые глаза послушно распахиваются навстречу. — Смотри на меня.

Это уже приказ.

Но Аэрин и не хочет закрывать глаз! Он словно идет вдоль нити над пропастью. Он с трудом понимает, что полностью обнажен, открыт и доступен. Внутри мужчины бушует темное пламя... но — совсем далеко. Между ним, огнем и жадной бездной, на краю которой он висит — надежный стальной щит. Страха нет.

Кончиками ногтей, своим дыханием, юноша щекочет короткие волоски на груди обнимающего его мужчины, и чувствует как его напряженного естества касается другое, -горячее, нежное, скользит вдоль в тесном плену пальцев... Стон!

Эльфеныш содрогнулся, выгибаясь крутой дугой и расплескивая воду по плитке. Манфред неумолимо продолжил, заставляя юношу едва не биться в конвульсиях, и кончил сам, когда Рин потерял сознание...

"Традиция, не иначе!" — мысленно "поздравил" себя офицер.

Хотя секс с эмпатом на пике становления, беспорядочно транслирующим свои эмоции в пространство, — до этого момента тоже не входил в его послужной список. Прежде, чем по необходимости теперь отмываться самому, Манфред достал полностью дезориентированного юношу из широкой ванны, отнес в его комнату, и даже обработал сбитые ноги антисептиком. Обессиленный Рин только взглянул на него затуманенным взглядом, уронил голову обратно на подушку, и провалился в сон.

Вот и правильно!

Хоть что-то идет правильно! Само собой, что сведениями о нормальном развитии Даров ахэнн, а тем более о практике обучения Видящих, даже перелопатив архивы разведки, — Манфред располагал скудными и с существенными поправками лагерного антуража. И это еще мягко сказано. Но и без того было ясно, что у Рина все идет не так как следует, если не по худшему из сценариев, учитывая его психическую травму. И потому еще, что тот даже приблизительного понятия о контроле не имеет, и мальчишку утягивает вслед за мало-мальски яркими ощущениями.

Не оттуда ли растут ноги его самопожертвования? Или наоборот, оно и стало толчком к пробуждению именно этой способности?

Какая разница, если на данный конкретный момент итог один. А Рин все-таки еще слишком неустойчив психикой для успешной полной инициации. И слаб физически: он слишком много спит... Организм одновременно пытается подстроиться и восстановить растраченные резервы? Похоже, что так.

Сам Манфред обычно ложился поздно, привыкнув, что для сна ему достаточно часов 5ти, максимум 6ти, поэтому когда он заглянул проверить эльфенка, стояла глубокая ночь. Окно было приоткрыто, и ветер раздувал легкую органзу под хор насекомых, наполняя комнату свежестью моря, — идиллия! А вот Рин спал беспокойно.

Юноша мотал головой, уже сбив подушку на пол, ворочался, постанывал и даже всхлипывал. Манфред нахмурился, подошел посмотреть его, но температура была нормальной, а под его ладонью, Рин вдруг судорожно вздохнул, как дети после долгого плача, свернулся клубочком, и улыбнулся. У мужчины даже брови взлетели от удивления: ничего себе реакция! Если продолжать собственные умозаключения, на счет намерений пока говорить рано, но как эмпат он уже должен чувствовать, кто именно к нему прикасается, тем более что в доме никого кроме них двоих не было. Конечно, сам отмечал, что Рин уже не воспринимает его как прямую угрозу, но подобный бессознательный отклик превосходил все смелые выводы!

Эрдман хмыкнул и напомнил себе, что для нестандартных ситуаций, нужны нестандартные решения. Поэтому отряхнув упавшую подушку и расправив сбитую постель, он лег, тесно придвинул к себе засопевшего эльфенка за талию, вдохнул едва уловимый аромат трав и листвы от его влажных волос, и через минуту спокойно заснул сам.

Остаток ночи прошел безмятежнее детской сказки: Рин проспал как убитый, а мужчина так и не разжал руки, поэтому тоже не беспокоился. О том, что эльф проснулся, сказало только напряжение мышц, когда парень осознал, что со спины его прижимает к себе офицер, да еще так, что ягодицы упираются точно ему в пах, только ткань пижамных штанов и спасает, даже ноги накрывают его, а юноша все еще полностью обнажен... По телу пробежала легкая дрожь, и Рин завозился, пытаясь хотя бы лечь иначе.

— Спи, еще рано... — шепот, обжегший ухо, заставил эльфа прикусить губу, а рука на поясе сжалась чуть сильнее, ласково погладив живот.

Рин прихватил зубами уже верхнюю, но Манфред кажется в самом деле снова заснул, и юноша опомнился, полностью стряхнув с себя остатки сна и начиная понимать, что произошло: щит, перекрывший кошмары, когда он был уязвим... Он обнял удерживающую его жесткую руку своими, говоря безмолвное "спасибо" за возможность не бороться с самим собой и собственной памятью еще и в снах.

А попозже, юношу ждало еще одно потрясение: он никогда не видел мужчину, а этого тем более, в настолько небрежном виде — коротко стриженые пряди в беспорядке падали на высокий лоб, на щеках пробилась щетина, тонкие брюки низко сидели на мускулистых бедрах... Эрдман поднялся резко и сразу, невозмутимо бросив на счет завтрака и как будто даже не замечая ошеломленного взгляда серебристых глаз, словно омывших его соленой волной. Они лишь немного задержались, темнея штормовой тучей, на белесой медузе шрама под лопаткой мужчины, точно напротив маленькой звездочки на груди, косых росчерков по прессу над тазовой костью справа и через все левое плечо...

— У тебя 15 минут до прихода Ирэны, если хочешь завтракать вместе, — Манфред уже вышел, а Рин все не мог совладать с колотившим его ознобом.

И не мог объяснить, что случилось... Просто в какой-то момент он увидел мужчину совсем по-другому.

4. Эйри (искра).

Почти весь день Рин снова провел на пляже. Правда, вслушивался он уже не столько в шелест волн, сколько в собственную душу: когда, почему и как вообще могло это произойти?!

Странное чувство, которое совсем недавно он начал испытывать к забравшему его офицеру не поддавалось описанию. Доверием, во всяком случае, в привычном понимании — это назвать все-таки было трудно. Юноша просто знал, что Манфред не станет лгать или замалчивать, даже если внезапно решит убить, — ему попросту это не нужно. И не для чего подчеркивать свою власть над одним пленным ахэнн, запугивая лишний раз, чтобы доломать. Рин и так был не в себе вначале, не то что сопротивляться — пикнуть бы не посмел...

И обитал бы себе дальше домашним бессловесным зверьком в спальне, по первому щелчку раздвигая ноги, — с несвойственной ему жесткостью завершил эльф нехитрые выводы. — Сам ведь пришел на второй же вечер.

Но кроме сказанного, иных поводов для признательности тоже было достаточно. Он остался один в огромном, чуждом и незнакомом мире, без знаний о нем, без прав, без поддержки: кем бы он был тут и долго ли бы он продержался, не сойдя с ума окончательно, не утонув в отчаянии и самобичевании, не сгорев или попросту сдохнув раньше под очередным желающим попробовать красавчика-эльфа? Вопрос ответа не требовал.

А ведь по сути даже первый разговор в камере — не был шантажом или угрозами, скорее предупреждением в своеобразной манере офицера. Мало ли откуда и зачем обер-офицер СБ приволок замученного и полубезумного ахэнн! Аэрин уже успел убедиться, что задавать лишние вопросы человеку в черной форме, желающих находится исключительно немного. Однако пойдя на побег или самоубийство, юноша наверняка привлек бы ко всей истории лишнее внимание людей, и кто знает, какие подробности могли бы оказаться открытыми, и какие последствия они повлекли бы, цепляя за собой следующие? Хорошие для ахэнн уж точно вряд ли.

К тому же, у людей правит логика и польза, особенно когда касается их желаний. Так что, достаточно вероятно, что кто-нибудь, (не Манфред, нет! У него другая "работа") хоть тот же начальник бывшей базы, счел бы полезным "зачистить территорию", оставив вместо благодатной долины чернеющие шрамы кратеров и воронок.

Или при отлете убить, взять в плен тех, кто нашел контейнер с продуктами, оставив детей, женщин, раненых, даже без таких ослабевших рук опять умирать от голода... Так что нет, это была не угроза, а реальность.

Сейчас же, глядя на удивительно ленивые нынче барашки волн, — думать о смерти было совсем трудно, невыносимо, и всем существом хотелось жить! Мир перевернулся в который раз, ставя привычные понятия с ног на голову, потому что если Рин решился сделать все эти выводы и честно признать их, то уж для мужчины они были тем более очевидны. И юноша уже не испугался того, что чувствует к этому человеку благодарность, уважение, действительно верит ему и в него, насколько это возможно.

Но не только! Близость и прикосновения офицера давно перестали пугать, перестали быть неприятными. Они удержали его на грани, они унимали боль, они успокаивали, они... они дарили ярчайшее, острое наслаждение, не менее властно и бережно касаясь самых стыдных уголков тела, и даже входя внутрь! Юноша спрятал пылающее лицо в ладонях: никто и никогда не дотрагивался до него так, что он буквально растекается тонким ледком на весеннем солнце, а еще вернее маслом на огне лишь от соединения их губ и языка, себя не помнит и воском плавится в крепких, внимательных руках... Ну почему, за что?! Что это такое?

Откуда... если стоило только подумать, как тесно — кожа к коже они проснулись сегодня,— так в паху мучительно заныло, а вспомнив как вчера в ванной их члены терлись друг о друга... Ох! Зря. Вспомнил зря... и это он только что подумал, каково будет самому попробовать на вкус кожу у коричневатого соска или над снежинкой шрама рядом?! Потрогать там... Ииии?.. Нет!

Он заражен похотью людей! Наверное, Лэрн прав, он все-таки падший... — тоскливо признал подавленный собственными ощущениями юноша, понуро направляясь к дому. — Ведь он на ложе не с супругом и даже не с возлюбленным...

И несмотря на это, он — хочет еще? Ему — нравится... Мать животворящая, за что все это...

— Можно спросить вас? — тихий голосок эльфенка чуть дрогнул, заставляя Манфреда захлопнуть и отложить "Антологию человеческой деструктивности".

Впрочем, последний час он не столько читал, сколько наблюдал за необъяснимо подавленным Рином: тот уже весь извелся, не находя себе ни места, ни занятия. Вернувшись с пляжа, юноша долго бродил по террасе, потом тоже пришел в кабинет, пытался читать очередной атлас, кажется ботанический, но не видел ни иллюстраций, ни смысла слов, и наконец сдался, обратившись к тому, у кого всегда находились для него ответы.

— Спрашивай, — видимых оснований для резкой смены настроения не было, и Эрдману даже стало любопытно, что еще напридумывал себе парень.

Рин мялся, все никак не мог начать, подсел поближе, и только тогда решился, глядя на мужчину абсолютно несчастными глазами:

— Скажите, вы решили забрать меня себе, потому что сразу поняли, что я такой... такой... — юноша запнулся, мучительно силясь подобрать нужное слово.

— Хорошенький? — с удовольствием поддразнил эльфенка Манфред.

Рин возмущенно вскинул ресницы, мгновенно сбившись с мысли.

— Невинный? — внес новое предположение мужчина, когда серебристые глазищи сверкнули на него обидой и возмущением. Эльф явно подумал, что над ним смеются, и был не так уж не прав.

Однако последнее слово вернуло юношу к причине разговора, он опустил взгляд на сцепленные ладони.

— Это я-то? — уголки губ дрогнули в горькой усмешке. — Нет! Я хотел сказать испорченный... Развратный.

Пауза затянулась. Рин все-таки поднял глаза, и увидел, что офицер смотрит на него с изрядной долей недоумения, выгнув бровь:

— Я полагал, что мы уже все выяснили относительно шлюх и испорченности. Что еще вдруг взбрело в твою светлую головку? — ладонь мужчины легла на подбородок у щеки, вынуждая не опускать больше голову, и юноша вспыхнул ярким румянцем. — Ну-ка иди сюда...

С интересом слушая сбивчивый лепет на тему любви, постели и брака, Манфред перетащил эльфенка еще ближе, усаживая прямо себе на колени, отчего Рин совсем стушевался, путаясь в словах и мыслях, до этого момента казавшихся такими ясными и понятными, и не знал, куда девать взгляд, а руки так и норовили оказаться на груди или плечах мужчины, подтверждая все его опасения лучше некуда.

Оценив его метания, Эрдман едва сдерживался, чтобы не засмеяться: на его личный вкус ситуация определенно отдавала абсурдом. Мораль ахэнн конечно строга, насколько может быть строга мораль традиционного общества. Вот только люди всегда находили в ней лазейки либо повод подвинуть нормы в сторону, да и среди ахэнн не все так чисты помыслами, но это ходячее очарование искренне верит! Переживает. А он сам в свете этого, — какой там бог! Не Пигмалион даже, а сказочный злодей, всеми силами растлевающий похищенную принцессу... Ну, что ж, продолжим!

Да уж, стоило подобрать одного заморенного эльфенка, чтобы жизнь стала куда разнообразнее в ощущениях.

— Глупенький, — мужчина не выдержал все-таки и улыбнулся, поглаживая большими пальцами позвонки чуть ниже тонкой талии, почти верхом сидевшего на нем эльфенка, — между свадьбой, романтическими признаниями при луне и оргазмом нет ничего общего, и одно с другим совершенно не связано!

Рин мгновенно замер, прекратив вертеться на коленях офицера, хмуро сведя брови в ожидании дальнейших объяснений.

— Ты же умеешь считать? — дождавшись неуверенного кивка, Эрдман терпеливо продолжил, не прекращая ненавязчивых ласк по пояснице, бедрам, тонким изящным запястьям и ладоням, которые в тот момент упирались ему в грудину чуть выше солнечного сплетения. — Тогда представь, что это три условия математической задачи: брак — это просто обряд, традиция общины, которая зависит от принятых в ней законов. Любовь — влечение, привязанность к кому-то, в общем, явление психологическое и не изученное. Оргазм — обычная реакция здорового тела на определенное воздействие. Они могут пересекаться, могут дополнять друг друга, могут сочетаться в разных вариантах, но ни одно не является причиной либо следствием друг друга. Ты любил своего Лэрна, но было ли хоть раз тебе хорошо с ним?

Юноша содрогнулся, как от холодного ветра.

— Это другое, — тихо выдавил Рин, скрыв лицо за рассыпавшимися длинными волосами.

— Нет, маленький, тоже самое, — спокойно возразил мужчина. — Чтобы ты не говорил о вашей любви и прочем, прежде всего дело лишь в том, что в отличие от него, я не заставляю твое тело испытывать боль, а стараюсь доставить удовольствие.

— Зачем же вы делаете это? — отчаянно выдохнул Рин, беспомощно взглянув на офицера.

— Затем, — Манфред дернул уголком рта, — что трахнуть можно и куклу, а сексом занимаются все-таки вдвоем.

Юноша притих, свернувшись у него на груди, но вскакивать с колен не торопился.

— Почему я?.. — шепнул Рин, прислушиваясь к движению пальцев в своих волосах и вдоль спины.

— А почему нет? — с необидной насмешкой парировал мужчина. — Такое чудо как ты — еще поискать!

Юноша вновь залился румянцем и примолк окончательно, пытаясь вникнуть в смысл разговора. Он не совсем понял сказанное, но отчего-то на душе потеплело и стало спокойнее. Да, офицер желал его, но теперь ему было с чем сравнивать. На базе он был игрушкой, чем-то низшим даже по меркам людей... говоря прямо, просто дырой для слива их спермы. Грязью. Не в том дело, не без помощи Манфреда он смог простить себя за это.

Однако внезапно подумалось: а не случись всего этого, ведь сейчас брачный союз с его правильным, безупречным возлюбленным был бы уже заключен. Рин не следил специально за календарем, поэтому вполне возможно, что его первая ночь могла быть как раз вчера... тогда, какой бы она стала?

Конечно, Гэлерон не стал бы набрасываться на молодого супруга как зверь, — у источников Лэрн скорее мстил, чем утолял желание... Но даже не будь между ними вины, смог бы он быть настолько терпеливым и внимательным, чтобы прежде себя, успокоить и позаботиться об удовольствии своего неопытного младшего супруга? Задумался бы об этом вообще или попросту взял то, что давно хотел, но не допускал нарушения закона, считая, что в супружестве все придет само?

Знать ответ не хотелось, но и прятаться от него было некуда: младший. "Ты был предназначен мне, мне одному!"...

Разве он, Рин, — вещь, чтобы принадлежать хозяину?! Как бы не назывались узы.

Юноша зябко поежился от мысли, что мог бы никогда не узнать, что значит чувствовать себя желанным, причем желанным партнером. Равным хотя бы в постели, потому что тоже заслуживает внимания и ласки... — Рин потерся щекой о плечо мужчины, давно взявшегося опять за книгу, и понял, что хлопок это не то.

— Замерз?

— Нет... — ему не хватало ощущения жесткого форменного сукна.

— Ужинать пора.

Рин сдавленно хихикнул, стараясь приглушить неприличный звук: с армейской педантичностью, Манфред похоже следил за регулярностью его питания, хотя все последствия голода давно сошли на нет, да и... ну... био... реге... в общем, как он понял, смысл в том, что ахэнн нуждались в меньшем количестве пищи и могли без вреда для себя обходиться без нее дольший период, правда и привычный рацион их несколько отличался.

Следующая мысль уже не уколола: Гэлерон видел и принимал его решение, когда на одну, а то и две — Рин делил свои без того скудные порции между осиротевшей Аэни, которую еще читать учить было рано, или овдовевшей беременной Фэлостэ — ей не скажешь даже грубое, мол, смирись, будут еще дети, Ланиром, раны которого не были опасны, но и никак не затягивались... Лэрн не делал того же, требовать этого никто не мог, не посмел бы и даже не подумал. Но сейчас юноша не мог не спросить себя, почему пусть без любви, но именно этот человек считает нужным тратить свои усилия и время, чтобы заботиться о нем даже в такой малости и утешать.

Как странно уживается в них все это! Звериная жестокость, неприкрытая похоть, узаконенное право силы и власти... нежность, забота — забота зверя о своем логове и паре?

— Я хочу научиться готовить кофе.

Остаток вечера прошел мирно: Рин тихо улыбался, а позднее с готовностью ответил на поцелуи и ласки, неуверенно, но с искренней охотой пытаясь сделать что-нибудь самому. Очевидно, что намерения юноши шли гораздо дальше варки кофе, и чтобы не спугнуть его решимость, Эрдман опять придержал коней, предоставив на откуп проснувшемуся любопытству эльфенка свое тело.

Это был захватывающий опыт, наблюдать за невероятно смущающимся от собственного возбуждения созданием, которое с невинной простотой ребенка пытается сдуть рубец, оставшийся от пули на вылет, увлеченно играет с темным соском, осторожно спускаясь тонкими пальчиками по дорожке волос к животу и ниже, при этом то и дело трогательно заглядывает в лицо с немым вопросом — я правильно делаю? Нравится? Серебристые глаза мягко мерцают, мешая в себе желание и испуг от своей смелости.

— Храбрый мальчик, — Эрдман невольно улыбался, перебирая густые золотые пряди и ободряюще поглаживая гибкую спину или точеные плечи. — Красивый, нежный...

Ты не сокровище, ты действительно невероятное чудо! Таких вообще больше нет — ни среди ваших, ни тем более наших.

Небольшая заминка произошла всего один раз, когда скользя вдоль крепкого тела мужчины все ниже, Рин почти уткнулся губами в налитую кровью головку массивного члена и дернулся в сторону...

Манфред поймал его неловкое движение, на мгновение почувствовав иррациональное необъяснимое желание лично завязать миленьким бантиком яйца каждому из ребят Дженсена. Желательно на шее.

— Не торопись, маленький.

Он пересадил эльфа на себя, чуть придерживая под упругую ягодицу и снова лаская их члены одновременно. Потом аккуратно и точно направлял движения узких прохладных ладоней, выглаживая его шелковистые бедра. Рин вздрагивал от любого жеста, откидывался назад и тут же наклонялся за поцелуем, а кончая, буквально упал на грудь мужчины, засыпав его водопадом волос.

Следующий раунд был в душе. Смывая с них обоих сперму и пот, Эрдман ненавязчиво прижимал к себе юношу так, что тот терся о пах мужчины то чувствительной тонкой кожицей члена, то тугой попкой, постепенно теряясь в ощущениях и возбуждаясь опять. Эрдман лишний раз убедился — ему достался идеальный ведомый: Рин пылко отзывался на каждое самое легкое касание, цепляясь за плечи, тянулся за поцелуями, либо гладил губами то, до чего мог дотянуться, выгибался навстречу, самозабвенно подчиняясь наставляющим его рукам... Полностью открытый, восхитительно непосредственный.

Живой. Губки припухли, потемнели от поцелуев, щеки пылают, глазищи затуманенные, но сияющие...

— Ты так сладко стонешь, маленький! — низко мурлыкнул мужчина, придерживая содрогающегося в оргазме юношу, чтобы тот не упал.

Ложиться им вновь пришлось в одну постель, потому что хотя юноша едва держался на ногах, но оторвать его от себя потребовало бы изрядных усилий. А потом он вдруг услышал, как Рин беззвучно заплакал...

— Что теперь?! — все умиротворенное удовлетворение снесло, как следы прибоем.

— Вы говорили, что у меня будет выбор. Прошу... — юноша запинаясь, глотал слезы. — Когда вам надоест, вы лучше меня убейте... С кем-то другим я уже не смогу... и без вас наверное тоже...

— Вот же... чудо! — с неприкрытым раздражением бросил Манфред. — Если пожелаешь, пристрелю хоть сейчас, потому что твои слезы мне надоели точно!

Рин умолк, долго пытаясь выровнять дыхание. Взглянул сквозь густой сумрак на мужчину и виновато улыбнулся.

— Вы как всегда правы. Не представляю, что со мной.

Зато Эрдман не только представлял, а был уверен наверняка, чем объясняются резкие скачки настроения, точнее, чем обусловлена обостренная реакция мальчишки на любое переживание или впечатление.

Ничего, подумаем.

— Спи, глупенький, — он погладил острое ушко тесно прильнувшего к нему юноши. — И хватит думать: у тебя это не самое сильное место.

Рин тихонько фыркнул не то соглашаясь, не то протестуя. Засыпая, он видел стену: монолитную металлическую плиту, которая угрожающе и неумолимо опускалась, отрезая собой от юноши жадную голодную бездну и упорно тянущиеся к нему хищные щупальца страха.

Пока Манфред был доволен развитием событий: идею лучше, чем привезти эльфенка с собой на взморье, трудно было представить. Его присутствие не было обременительным — что даже могло удивить, потому что как правило герр офицеру вполне хватало службы, чтобы вынуждать себя терпеть чье-то общество еще и в личное время. Однако юноша по вполне понятным причинам не отличался навязчивостью, так что опека над ним не требовала от мужчины никаких усилий, наоборот привнеся в привычный распорядок некоторое разнообразие.

Зато уже за несколько первых дней Рин буквально преобразился. Он долго гулял и заметно окреп физически, фарфоровая кожа приобрела здоровый, легкий розовато-золотистый оттенок, вместо псевдоаристократической бледности на станции. Окончательно пришли в норму аппетит и сон, а главное что он полностью вернулся к жизни не только телесно. У парнишки почти в прямом смысле засветились глаза.

Он зримо успокоился, давая основание предполагать, что перепады настроения вовсе сойдут к минимуму, и с ним можно будет начать заниматься серьезно. Он много работал вечерами с переводчиком, потому что до сих пор они говорили на извращенной смеси обоих языков. Он успешно осваивал хотя бы элементарные бытовые приборы, так что уже не оказался бы полностью беспомощным. И настолько истово заинтересовался земными растениями, что оставалось только усмехаться про себя: точно эльф! Говорящий с травами...

Действительно "дети цветов". Герань, ему потом что ли подарить какую, в горшочке?

Следом кота, чтоб он ее жрал, чего зря стоять, а потом и собаку, чтоб гоняла кота и грызла тапочки, — Эрдман фыркнул, отчетливо представив себе бедлам в каюте со счастливым эльфенком в центре. Словно услышав его мысли, Рин, пересыпавший в ладонях плоды жимолости, обернулся, тут же смущенно опустил голову и юркнул за угол к белоснежным пионам Ирэны.

— Я веду себя как ребенок? — задумчиво проговорил юноша, любуясь танцем язычков пламени на поленьях.

В камине не было необходимости, ведь в доме была установлена не самая новая, зато надежная система отопления, да и вечера стояли теплые. Но сидеть рядом и смотреть на огонь, было действительно очень приятно.

И интересно. Интересно исподволь ловить крохотные, почти незаметные знаки, что этот человек все же из плоти и крови и некоторые слабости ему не чужды. Рин честно признался себе, что ему очень нравится, когда волосы не зачесаны строго, а несколько прядей падают на лоб мужчины, как тем утром. Или сейчас... Юноша следил, как офицер неторопливо прикуривает свою неизменную сигарету, и думал, что его губы поэтому всегда немного горчат. И дома он расстегивает на рубашке 2 верхние пуговицы, а не только воротничок, и можно заметить, где на груди начинаются волоски, под одеждой спускающиеся дорожкой по твердому прессу к средоточию мужского естества. Причем сегодня у него даже расстегнуты и подвернуты манжеты, снова практически непристойно открывая сильные запястья по-мужски красивых рук... а еще нынче на них нет часов! — с непонятным триумфом отметил еще одно отличие юноша.

Ахэнн не чужды радости плоти, но он не представлял даже, что чужое тело способно так волновать, и постарался отвлечь себя от крамольных ощущений чем-то менее провоцирующим. Манфред ответил ему в том же духе, как Рин и ожидал, не отрываясь от стаРиного издания "Человек для себя":

— Это нормально. Психика восстанавливается, пытается компенсировать перенесенные стрессы. Как последствие, реакции более обостренные, чем обычно. Пройдет.

Мелодичный смех юноши серебряным колокольчиком рассыпался по кабинету, затерявшись среди книг на высоких полках, и заставил Эрдмана все-таки обратить на него внимание. Ребенок? Нет... Сейчас только самые маленькие дети еще способны так радоваться жизни. Мужчина даже пожалел на мгновение, что это в самом деле пройдет, если по-настоящему учить его управлять своим Даром, да еще с тем прицелом, что Манфред имел ввиду изначально.

А Рин — под острым, внимательным взглядом человека, вдруг посерьезнел и напрягся.

— Я не хочу, — тихо, но твердо уронил юноша, отворачиваясь. — Чтобы прошло.

Оба поняли, о чем он и почему.

— Как хочешь, — спокойно согласился Эрдман. — Но на людях держать себя в руках все равно придется постоянно, иначе ты рискуешь сойти с ума или погибнуть.

— Почему?! — до этого уютно свернувшийся в кресле, эльф развернулся, резко выпрямляясь.

— Потому что, — усмехнулся офицер. — Ты, конечно, смог бы стать целителем, и уверен, очень хорошим целителем. Однако твои способности ахэнн свернули на близкое, но все же несколько иное направление. У нас это называется эмпатия. У вас...

Он чуть помедлил, раздумывая не рано ли вываливать на парня проблему. С другой стороны, чем дольше тянуть, тем больше риска.

— Среди ахэнн ты бы стал Видящим.

Одним из истинных правителей их народа, рядом с которыми какой-нибудь придуманный Гэндальф рядом не стоял.

Заметно, что новость не принесла мальчишке радости, однако было и несколько положительных моментов. Во-первых, Рин ни на мгновение не подвергал сомнению его слова, даже до того, как успел задуматься, вспомнить и осознать некоторые свои ощущения и впечатления уже в свете развивающегося дара. Во-вторых, эльф повел себя куда спокойнее, чем можно было бы ожидать, что говорило в пользу того, что он действительно становится более уравновешенным. Хорошо.

А вот то, что он опять нарешал, судя по всему не очень.

— Как странно, — наконец уронил юноша. — Видящие мудры и справедливы, они память и прозрение, они те, кто ведут и поддерживают... потому что видят помыслы и чаяния, чувствуют души каждого, кто рядом... и тех, кто далеко... всего, что есть в мире и самого мира... Это тяжкое бремя... чем я оказался достоин его?

Манфред откровенно фыркнул, заставив его вздрогнуть от неожиданности.

— У всех ахэнн так плохо с логикой или только у тебя? — мужчина явно провоцировал вспыхнувшего от обиды юношу на дерзость. — Что следует из твоих слов? Не скажу на счет прозрения, я скорее склонен назвать это аналитическим прогнозом тех самых помыслов и чаяний на базе "памяти". Ведут? Вести можно по-разному, не отдавая прямых приказов, а побуждая искреннее стремление к поставленной цели под тем или иным предлогом. Личным примером, наконец. Поддерживают? А что по-твоему ты делал, добывая пропитание для тех, кто почему-либо оказался не способен позаботиться о себе самостоятельно? Что касается достоинства, опять-таки исходя из твоих же слов — кто более достоин этого "бремени" и немалой власти, нужно сказать, как не тот, кто в решающий момент способен пожертвовать своим телом, покоем, будущим, фактически жизнью, если угодно, — ради других? Как видишь, мне даже нет необходимости что-то измысливать и прививать тебе куцые нормы человеческой морали или блистать софизмами. Ты просто как обычно все сказал сам, но ничего при этом не понял.

Ошеломленный довольно резкой отповедью, Рин мгновенно забыл о своей обиде, уставившись на мужчину в совершенном потрясении.

— Да уж, куда бы я завел своим личным примером! А вы говорите так, как будто даже уважаете меня за сделанное! — наконец возмущенно выпалил он, едва обретя дар речи снова.

Опять! Черт подери эту проклятую базу, на которую эльф постоянно сворачивает с упорством, достойным лучшего применения. Зато впервые набрался смелости поспорить — прогресс!

— Во всяком случае, я не отрицаю подобную возможность, — абсолютно невозмутимо заметил Манфред. — Тем более, настолько категорично.

Рин проследил глазами за особенно упорным язычком огня на прогоревшем полене, и прямо взглянул в глаза человека:

— Почему... — почти беззвучно уронил юноша. — Я благодарен вам, не в состоянии передать, как много значит ваше отношение ко мне, но до сих пор не могу понять его причину!

— Умный мальчик, — усмехнулся офицер, затягиваясь, — я объясню. Видишь ли, маленький мой эльфенок, дело в том, что мы просто слишком разные...

Рин невольно дернул губами, будто заразившись манерой поведения мужчины: разные, значит! Экое открытие!

Тот, конечно, заметил, оценил, хмыкнул и несколько рассеянным тоном уронил:

— Дослушай, я объясню. Абсолютно разное восприятие мира, которым ты только что так восхищался, усугубленное особенностями воспитания в социуме...

Юноша слушал, но хмурился. Манфред даже улыбнулся мысленно его сосредоточенности, хотя участь школьного учителя никогда не была его сокровенной мечтой.

— В отличие от вас, ахэнн, вовсе не имеющих истории как явления, человеческая история состоит из бесконечной череды войн и конфликтов. Едва ли за эти тысячи веков и лет можно найти какой-нибудь год, в который кто-нибудь где-нибудь не убивал себе подобных. Причем целеустремленно и с огромным, надо отдать должное, увлечением. Так что война — в крови у каждого из нас от начала времен. Само собой, не каждый хочет познакомиться с ней лично, но биться в истерике от панорамы воронок или поля боя в новостях — не станут даже самые впечатлительные. Скорее переключат на сериал, чтобы не портить тихий семейный вечер. А война это далеко не только "героические" бои, маленький. В древние времена была пословица: "когда солдаты входят в город, женщины теряют свою честь"... И не только женщины, это уж как кому повезет.

Глубоко затянувшись, мужчина медленно выпустил тонкую струйку дыма изо рта. Рин содрогнулся от его слов, словно оказавшись под ледяным ветром.

— Я "открываю" тебе прописные истины. И не сомневаюсь, что попади ты к вашим наставникам, мозги бы тебе тоже неплохо промыли в нужную им сторону! Так вот, для вас, столкновение с Рейхом — это катастрофа, сокрушающее откровение... — Эрдман аккуратно затушил окурок в пепельнице. — Для таких как мы, война — всего лишь дурная привычка со всеми ее недостатками.

Рин молчал долго, сжавшись и зябко обняв себя за плечи.

— Как странно... И страшно. Неужели вам никогда не бывает страшно?

— Страшно? — офицер засмеялся. — Бывает, разумеется! Но страх это не более чем проявление инстинкта самосохранения. И, видишь ли, у человека достаточно не менее сильных инстинктов помимо него. Иди сюда, глупенький! Хватит насиловать свою милую головку нравственно-философскими дилеммами!

Бездумно сбросив с себя всю одежду, Рин скользнул под одеяло, с наслаждением вытягиваясь на прохладных простынях, и прикрыл глаза, гадая, придет ли Манфред к нему сегодня? Спать с кем-то вместе оказалось неожиданно волнующе и приятно... хотя, нет! Не с "кем-то", а именно с ним.

Этот мужчина незаметно приобрел над ним странную, почти неодолимую власть, причем вовсе не из-за статуса. Рин набрался смелости и честно признался себе, что он не просто спокоен рядом с офицером, потому что не ожидает от него боли или еще какой-нибудь подлости, но ему нравятся моменты их близости, и он желает их испытать. А вот представив кого-то другого, — человека ли, ахэнн... Лэрна, касающегося его пусть даже в самом невинном месте, — к руке, спине, например, — юноша ощутил только, как знакомо перехватывает горло липкая удавка, свитая из страха, отвращения и немыслимого унижения, которое вообще не передать словами!

Поэтому он не стал одеваться ко сну, а когда мужчина все же вошел, осторожно присаживаясь рядом на постели, стряхнул дрему, разворачиваясь к нему и обвивая шею руками.

— Еще не спишь? — в голосе мужчины чувствовалось некоторое недовольство.

Несмотря на приказной тон, в библиотеке он не тронул мальчишку, ограничившись несколькими поцелуями и поглаживаниями не столько эротического плана, сколько расслабляющими и отвлекающими от очередного приступа душевных терзаний. После чего, наконец отправил спать. Зашел проверить по привычке, а эльфенок до сих пор не угомонился.

— Нет, — шепнул Рин, отчего-то заливаясь краской до кончиков ушей, и отчаянно выдохнул куда-то в шею свою "роковую" тайну. — Я хочу... быть с вами...

Наверное, офицер прав и в этом, он все равно не распущенный, правда?! Он ведь хочет делить ложе только с ним одним...

Только въевшаяся в суть, многолетняя привычка помогла Эрдману задавить смех еще на подходе: ну что за невероятное создание! Он обнял его за тонкую талию, и юноша теснее прижался к груди.

— Не сегодня, маленький, — мужчина утопил пальцы в потоке золотых прядей, мягко массируя затылок юноши. — Хватит с тебя пока сильных впечатлений.

Но он ведь не уйдет сейчас, нет?! — Рин оцепенел.

Не ушел. Наоборот лег рядом, позволяя устроиться удобнее, уложив голову на надежное плечо, и юноша почти сразу крепко уснул, накрыв ладонью звездочку шрама. Правда, на утро он проснулся уже в одиночестве, но бодрым, как никогда полным сил и с ясной головой.

И подумал, что в свете нового дня действительно лучше видно, что у него нет причин изводить себя дальше либо стенать и заламывать руки от своего Дара. Это попросту бессмысленно. Он поступил так, как поступил, его жизнь безвозвратно изменилась, а Дар — он тоже уже есть. Это просто еще одно обстоятельство, с которым ему следует учиться жить дальше, особенно учитывая, что о наставнике ему теперь можно даже не мечтать. Ведь возможно, приложив нужные усилия, он еще сможет обратить свой Дар кому-нибудь на благо, не растратив впустую, и кто знает, не случись в Ахэнн-Эа столь резких потрясений, под молот которых попал и он, Рин, он так и остался бы в своем маленьком мирке. Выращивать травки на грядках, ни сном, ни духом не соотнося себя с Видящими...

Юноша улыбнулся своему отражению в стекле, ласковому солнцу, бесконечности моря за окном, и сбежал по лестнице торопясь к ожидающему его завтраку.

Удобно расположившись на крупных валунах, Манфред задумчиво поглаживал уголок пристроенного на коленях планшета. Он собирался обобщить свои выводы и наблюдения относительно своего подопечного, неторопливо и долго курил одну за одной, но так и не занес в память ни строчки: по большому счету в этом не было нужды.

Эксперимент можно считать удавшимся на все 100 процентов: ахэнн жив, умирать больше не собирается, несмотря на излишнюю эмоциональность — все-таки в здравом рассудке и даже почти избавился от навязчивых идей, проявляя обнадеживающую готовность полностью превозмочь последствия сочетания комплекса вины и посттравматического синдрома. Осталось только подкинуть ему какое-нибудь занятие, когда поправится совсем.

Оказывается, у ахэнн достаточно гибкая психика, чтобы в благоприятных условиях успешно адаптироваться к новой среде. Или? Или дело прежде всего все-таки в самом Рине? Для чистоты любого эксперимента, разумеется, необходимо несколько опытных образцов, и трудно, когда нет пусть даже примитивной базы, но все же... Эрдман видел уже достаточно, чтобы уверенно сказать, что никакой систематизации попросту не получится, потому что его эльфенок абсолютно уникален.

Черт с ним, что эмпат! Собственные погоны он мог абсолютно спокойно поставить на то, что наставники ахэнн с Рином бы тоже намучились, пожелай действовать напролом. Загубили бы, а вернее не заметили бы вовсе — исходя из собственных слов юноши, во время их обряда посвящения на первое место становится искренность намерений, а мальчишка искренне собирался стать огородником и теплой постельной грелкой для своего звездочета.

Из "великой любви". Впрочем, все великие вожди действуют исключительно из великой любви, только вот Аэрин явно не из тех, кто поднимает на бой или наставляет властителей либо толпы, ибо жертвенности в нем до сих пор — за глаза и за острые ушки.

Рин. Юный... Допустим, это проходит. Нежный — тщательно постаравшись, это можно тонко сломать, не убив самого парнишку, а аккуратно обточив под нужный результат. Ранимый — с этим уже хуже... И бесконечно доверчивый!

Сложное и незнакомое чувство, когда боятся совсем не тебя, а лишь остаться без твоего присутствия: эльф всю ночь сладко дышал ему в шею, а прижимался так крепко, будто боялся, что мужчина сейчас выскочит из постели и убежит от него, — Манфред дернул губами, усмехаясь своему сравнению, которое, однако, не затеняло истинного положения вещей.

Независимо от народности и культуры, — подобные всегда гибнут первыми.

Так не в том ли суть и смысл именно такого Дара именно Рину? Вести можно по-разному... Исходя из особенности ментальности ахэнн, уровня и специфики развития их общества: в мирное время он стал бы подвижником-утешителем, во время войны — "жертвенный агнец"?..

Только это уже не психология, а мифология!

Мифотворчество. Уж не освежить ли в памяти "Евангелие от Иуды" и прочие христианские апокрифы ушедшей юги, ибо в этом Эдеме он для Рина — в одном лице и бог благой, и змей...

Которому вчера "Ева" сама предложила отдать пресловутое "яблоко".

Что ж, Змей не собирался "отказывать просящему". Правда, уложить мальчишку в постель, как и превращать в ходячий детектор — никогда не было самоцелью. А вот провести его теперь по тончайшей грани, не развратив, но "явив откровение" — задача, достойная библейского Искусителя!

Фактически, он уже идет по этому пути, — признал Манфред, наблюдая за бредущим навстречу в полосе прибоя юношей. — Идет успешно. Но учитывая сложный, можно сказать хаотический склад психики ахэнн, мальчишку следует максимально отвлечь от переживаний чем-то более прагматичным...

То есть: во-первых, опять-таки учитывая склад мышления, поднять самые безобидные восточные техники медитации. Второе, найти ему подходящее занятие: травки, целительство? Вот пусть и изучает земную ботанику и медицину, сравнивая с родной... И все это влечет третье условие: адаптация в чуждом мире.

Учитывая, что его еще надо приучать к присутствию людей вообще...

— Вы опять работаете? — тем временем, приблизившийся Аэрин улыбнулся, останавливаясь в нескольких шагах.

— Можно сказать, что да.

Следуя распоряжению вечно холодного взгляда, юноша опустился рядом.

— Отчего не купаешься? Погода теплая, и вода достаточно прогрелась.

Рин откровенно обескуражено взглянул вдаль, не в силах осознать, что торжество величественной стихии возможно нарушить обычным омовением.

— Плавать не умеешь?

— Нет, — честно признался юноша, — мне незачем и негде было учиться держаться на воде.

— Держаться на воде? — офицер посмотрел на него как-то странно. — Если хочешь, я тебя научу...

Как много информации способны дать казалось бы самые обыденные детали, в корне меняя восприятие человека! В своем традиционном одеянии, заношенном, изорванном и грязном, эльфенок походил на драгоценную фарфоровую куклу, чудом уцелевшую пока, но забытую на обломках дома в месиве из пепла и грязи под холодными струями дождя с низкого серого неба.

Сейчас же, рядом на камнях сидел искрящийся жизнью и изумительно соблазнительный парень! Длинные волосы юноши были распущены по плечам и спине. Чуть скрепленные у затылка, они переливались в солнечных лучах и, казалось, сияли собственным светом. Легкая тениска почти полностью открывала гибкие руки, а распахнутый ворот позволял любоваться не только изящной линией шеи, но и выступающими косточками ключиц и нежной ямочкой между ними. Тонкие брюки тоже закатаны до самых колен, обнажив стройные лодыжки... и он опять где-то забыл туфли, поэтому узкие ступни и ровные пальчики все в песке.

Смелый мальчик, ведь по их меркам, он раздет до неприличия. Однако и людям его таким показывать не стоит, ибо в одном движении густых ресниц юноши, не говоря уж о прочем, — больше влекущего очарования, чем в самой пикантной технике обольщения... И все это непосредственное совершенство — только его.

Правда, вытряхнуть Рина из одежды совсем, чтобы можно было войти в воду, оказалось неожиданно трудно. Манфред уже откровенно смеялся:

— Есть что-то, чего я не видел?

Обиженный и смущенный Рин, растерянно стискивал край рубашки: не видел? Нет, конечно, и даже трогал, но в спальне или хотя бы в ванной, а не прямо на берегу, где их могла видеть пусть даже только та же Ирэна... и вообще, раздеться и остаться перед мужчиной в одной тонюсенькой тряпочке на бедрах, выразительно обтягивающей ягодицы и пах — почему-то казалось пределом бесстыдства, даже по сравнению с тем, что уже между ними было и о чем он сам просил нынешней ночью.

— Глупенький, — Эрдман обнял юношу, привлекая к себе и с терпеливой улыбкой заглядывая в потемневшие серебристые глазищи. — Ты бы еще шубу натянул, чтобы поплавать!

Он твердо избавил Рина от последнего лишнего при купании предмета, попутно успокаивающе поглаживая напряженную спину и ненавязчиво перебирая волосы в подобие косы: нельзя допустить регресса, поэтому лучше не дать ему сосредоточится и осознать причину паники. Ставший на миг затравленным взгляд юноши, словно открыл нужный файл в картотеке: несмотря на всю положительную динамику, вряд ли из подсознания Рина полностью стерлась память о том как он, пересиливая собственный ужас и отвращение, раздевался едва ли не посреди периметра, окруженный толпой солдат под похабные шуточки.

Ощутив, что юноша понемногу расслабился в ставших привычными объятиях, шепнул:

— Ты чудо, какой красивый, маленький! Но пора перейти к делу.

Рин благодарно кивнул, следуя за мужчиной, а уже через полчаса всякое воспоминание об инциденте вылетело из головы, снесенное волной восторга и радости. Продрогшего, вдоволь нахлебавшегося воды, зато абсолютно счастливого эльфа удалось вытащить обратно на берег чуть ли не под вечер. Юноша кутался в одно из полотенец, вынесенных для них перед уходом экономкой, отжимал волосы, подглядывая за невозмутимо выжимавшим свои плавки мужчиной, и с удивлением чувствовал, что в этот момент действительно счастлив. Что ему весело, легко и спокойно.

А потом пришла его очередь, но сразу вернуть тряпочку на нужное место не удалось, потому что они долго, глубоко и как-то особенно жарко целовались, пока юноше совсем уж не стало хватать дыхания. Он отчаянно выгибался, всем существом подставляясь под руки и губы мужчины. Терся о него всем телом, резко толкаясь в жесткую ладонь, и пытаясь хоть как-то повторить эти ласки в ответ.

Мыслей не осталось, только слепящее солнце под веками, и Рин даже не осознал, что Эрдман развернул его спиной к себе, опуская коленями на давно упавшее полотенце. Губы мужчины тщательно собирали с прохладной сливочной кожи соленые капли, постепенно спускаясь все ниже, пока язык не прочертил дорожку по ложбинке меж ягодиц до самого сомкнутого розового колечка. Юноша закричал, не справившись с остротой нахлынувших ощущений от дразнящих движений горячей и влажной плоти у его входа. Широко расставив ноги, он прогибался в спине, невольно подставляя под необычные ласки пульсирующую звездочку ануса и мучительно сжавшуюся мошонку, и протяжно стонал не переставая. Манфред заменил язык на пальцы, добившись, что эльфенок бурно кончил буквально через пару секунд, и довел себя до разрядки, чувствуя как Рин дрожит, медленно отходя от оргазма.

— Такой чувствительный, — он усадил обессиленного юношу, позволяя опереться на себя, и Рин тут же обвил его руками, с умиротворенной усталостью смежив веки.

Чувствительный... В тоне мужчины не было ни следа пошлости или глумливости, скорее нечто напоминавшее восхищенное одобрение, и юноша уже не испытал неловкости или стыда оттого, что так откровенно наслаждается близостью.

Да и как с Манфредом возможно быть не чувствительным? И было бы честно, если бы и мужчине тоже было бы хоть вполовину так же хорошо с ним.

Вечная память тем безымянным, кто во все времена спасал книги! Кто берег и хранил не только оперативные данные и отчетную статистику, потому что именно благодаря им — человечество консервировало в катарсисе свою агонию.

Оно пыталось не разрушать самое себя. Человек как таковой — действительно не может без войны. Даже если это всего лишь война с самим собой...

Удивительно, но факт — человек способен не созидать, но не способен не разрушать. Возможно ли доказать обратное? Остановить на мгновение вечный двигатель сомнительного процесса, и казалось бы, что способна открыть нового в видении мира очередная сфера Дайсона?

Способна. Аэрин...

Ты не сокровище, не чудо, — ты уникум, маленький! Свободный радикал, способный повлечь необратимую реакцию. Развившись среди ахэнн, ты бы стал тем, кто, меняя собой, неизбежно перевел бы закосневшие нормы на новый виток развития, среди людей...

Среди людей... Источник информации, развлечение, средство удовлетворения потребностей: громадный потенциал, спущенный в унитаз. Все равно, что пропить в портовом баре табельный пистолет...

Эльфенок бесшумно и ровно дышал над плечом, разметав во сне по постели богатство золотых прядей. Глядя на него, Эрдман цинично улыбнулся своим мыслям: редкий образец. Уникальные возможности, строгая классическая красота вместо дорогой подделки, запредельная открытость восприятия и острая искренняя реакция на самые малые впечатления... стопроцентная подчиненность контролю и безграничная радость жизни, компенсирующаяся тысячепроценным уровнем ответственности.

Манфред невесомо коснулся губами лба безмятежно раскинувшегося рядом юноши: "Ты без иронии чудо, маленький. Никому не отдам и не позволю коснуться".

Сладкий яд, от которого уже невозможно отказаться. Остается только чуточку оправдывать себя тем, что "мы в ответе за тех, кого приручаем", а Рин уже сам сделал выбор, так что либо убить, как просил, либо... Мужчине и офицеру не привыкать к ответственности за свои решения.

Тем более, если пресловутая ответственность подразумевает настолько восхитительное создание: эльфенок распахнул сонные глазищи и радостно улыбнулся ему, вместо того чтобы шарахаться или тянуть на себя одеяло. Что ж, значит, пора завершать всяческие эксперименты, и лучший момент, чем сейчас, на рубеже нового дня, — выбрать трудно. Юноша максимально открыт, расслаблен со сна и спокоен, эмоции не зашкаливают и не плещутся вокруг от какого-нибудь нового и яркого впечатления, нечему отвлекать его чуткую эмпатию. Только ласкающий его мужчина и близость между ними...

Вначале очень мягко отвести от его лица волосы, открывая висок и изящный изгиб острого ушка. Очертить подушечкой пальцев линию скул, подбородка и дальше по трепещущей жилке на горле до впадины меж ключиц. Нежить губами раскрывающиеся навстречу розовые лепестки, прежде чем пощекотать сладкий язычок в их глубине своим... Чувствуя узкие ладошки выгибающегося под ним юноши, на своих плечах и груди, — терпеливо, не торопясь, сверху донизу, отогреть каждый миллиметр сливочного атласа тонкой кожи, разгоняя по жилам огонь возбуждения.

Эльф жмурится, стонет, царапая ноготками плечи и грудь... Маленький мой. Невинный. Красивый. Отважно разводящий навстречу натиску длинные стройные ноги. Слишком доверчивый... Накажу!

Поцелуи жгут бедра у самого паха, зубы сильно прихватывают кожицу на покрытой светлым пушком мошонке, тут же зализывая укус, зато пальцы в тоже время принимаются теребить и пощипывать сосок... Юноша уже не воспринимает ничего, кроме этих прикосновений, словно поднимаясь все выше и выше по крутой спирали. Он извивается под удерживающим его крепким телом мужчины, чтобы получить что-то большее, пытаясь глубже насадиться на влажные прохладные пальцы, что уже осторожно двигались в его раскрытом проходе.

— Шшш, нежный мой! — не отнимая руки, Эрдман теперь уже двигается снизу вверх, лизнув самым кончиком уздечку небольшого члена, защекотав ямку пупка и буквально истерзав ртом трогательные затвердевшие сосочки. — Не торопись. Все хорошо... Просто ты очень тугой, и лучше тщательно подготовить.

Серебристые глазищи распахнулись на пол лица — это произойдет прямо сейчас?! Даже возбуждение чуть спало: он хотел... наверное... Нет, совершенно точно хотел! Но все равно было очень страшно. Рин неосознанно напрягся, ощущая втиснутую под ягодицы подушку и накрывшую его тяжесть тела мужчины.

— Смотри на меня, маленький! — жесткий приказ противоречит обманчиво легким коротким поцелуям, отвлекающим занервничавшего эльфенка: тот должен видеть, кто именно берет его сейчас.

И ожидаемо Рин слушается, беспомощно вглядываясь в глаза человека, и даже возвращает руки ему на плечи. В самом деле, что с ним такое? Это Манфред, который до сих пор не причинил ему ни вреда, ни боли. Тот, кто заставляет его тело разрываться от желания, но не только! Может, для людей верна математика, где оргазм это всего лишь оргазм и прочее к нему не относится, но ведь он не человек, и к нему не относятся как раз их правила!

Юноша только коротко всхлипнул, когда растягивая занывшие мышцы, внутри оказались уже не пальцы. Но Манфред не обманул и в этом: мужчина отстранился немного, гладя живот, ягодицы, лаская в паху:

— Расслабься, малыш... — ему невозможно было не повиноваться, а боль не была такой режуще острой, как обычно, и потихоньку уходила совсем.

Рин застенчиво улыбнулся, не отрывая взгляда от лица мужчины и неуверенно двинул бедрами вверх, глубже открывая доступ в свое тело... А вот то, что случилось дальше, внятно воспринимать, а тем более описать — он уже едва ли был способен! Последовавшее резкое движение твердой массивной плоти внутри, скрутило яички в тугой узел, член прижался к животу, а по позвоночнику одна за одной — вверх поднимались волны цунами.

Пенный гребень вздымался все выше, накрывая собой. Аэрин плакал, кричал, почти что срывая голос, и Эрдман наконец милосердно убрал руку от его члена, позволяя измученному юноше взорваться яркой вспышкой удовольствия...

Ну а дальше... Дальше все по классической схеме: вытереть все еще трепещущее в спазмах первого полноценного оргазма восхитительно разгоряченное, юное тело, лечь рядом, успокаивая и одновременно связывая своим присутствием... С наслаждением закурив, офицер скосил глаза: разнеженный, все еще сонный, одуревший от впечатлений, — мальчишка тихо улыбался чему-то своему, опустив ресницы и прижавшись щекой к его плечу. Вот же чудо! Эрдман с усмешкой притянул его ближе, и Рин, глубоко вздохнув, свернулся где-то у живота... Оставалось только обнять его в ответ, что мужчина и сделал, заодно запуская пальцы в волосы юноши.

Все. На данном этапе исследования завершены, так что можно принимать эксклюзивную награду.

5. Морхонн (шторм)

Вот и все. Все кончилось. Рин чувствовал себя так, как будто наконец поднялся с одра после тяжелой болезни. Голова была ясной, тело легким, а душа полнилась ярким светом, только теперь полностью очистившись от скверны. В ней больше не было страха, его последние крупицы были выжжены дотла прикосновениями требовательных губ и рук мужчины.

Тогда, юноша долго лежал рядом, свернувшись в надежных объятиях и слыша, как понемногу успокаивается обезумевшее сердце, начиная биться практически в унисон с прохладно-соленым ритмом в груди, к которой он прижимался... Во всяком случае так же глубоко и ровно. Он должен был пережить все это.

Аэрин грустил о многом в неизбежные минуты печали: о родине, которую скорее всего никогда не увидит больше, о друзьях и близких, ведь он не был ни затворником, ни сиротой и ему было о ком грустить помимо Гэлерона. Но вместе с тем, он твердо знал, что будь возможность повернуть время вспять, он отказался бы, выбирая прежний путь, и уже не только ради спасения сородичей. Он отказался бы потому, что иначе в его жизни никогда не появился бы офицер Манфред, не случилось бы этих мгновений... Как впрочем и многих других, не менее важных и дорогих.

Да, он любовник, а не возлюбленный. Однако, во-первых, романтические ухаживания, вроде упоминавшихся прогулок при луне, как и традиционные церемонии при обручении, обращенные к нему — самому юноше сейчас показались бы нелепыми и неуместными. А во-вторых, Манфред это Манфред, человек, солдат, специалист весьма специфического профиля, и что-то подобное ему попросту не свойственно. Это все равно, что представить себе орков Морингото, плетущими розовые венки и играющими с бабочками!

Эрдман — закаленная в горне сталь смертоносного клинка, обманчиво спокойная морская гладь, по кромке которой неуверенно ступает в пене ленивого прибоя юноша... А цвет его души — такой же глубокий, соленый как это северное море. И он никогда не тратит попусту ни усилий, ни слов, так что то, что происходило между ними и то, что Рин чувствовал во время их близости, стоило любых признаний. Именно он, Рин, — ценен для этого человека, тот хочет видеть его рядом с собой и хочет видеть благополучным, хочет заниматься любовью...

У юноши не мелькнуло ни тени возражений, ибо что может быть правильнее, чем быть вместе с тем, кого полюбил? Кому как не ему судить насколько скорой, коварной и жестокой может быть судьба, поэтому нет ничего глупее, чем отворачиваться от счастья, пусть даже оно способно оборваться в любой момент. Особенно поэтому.

Так в часы ненастья вспоминают тепло солнечных лучей. Он будет с ним столько, сколько позволит мужчина, а потом... пресловутое "потом" не имеет значения. Манфред никогда не отдаст его на новое поругание — он может быть холоден, но не подлец, и никогда не отбросит, не станет выворачивать свое слово как удобнее. Скорее, убьет.

Если Манфред убьет его, — Рин примет смерть от его руки с благодарностью: по его собственной просьбе, офицер избавит его от грядущего одиночества и тоски, от опасности снова стать чьей-то игрушкой. Тем более...

Аэрин достаточно видел людей и твердо помнил, свое положение. То есть любимый просто позаботится о нем, — как обычно, — и избавит его от необходимости самому сделать последний выбор любого ахэнн, ведь для отсрочки у юноши уже не останется причин, и милосердная Тьма все-таки примет своего заплутавшего сына.

Если всего лишь отпустит... Это будет труднее, но Эрдман сам признал, что он стойкий. Он Видящий, пусть и неудавшийся, он должен найти иное къюн для себя или хотя бы почитать об этом незнакомом мире что-то кроме цветов! Он будет жить и помнить каждый миг своей любви. Уже незамутненной слащавой мишурой, чистой как звенящий прохладой родник в скалах:

"Среди цветов лесных поет ручей, звеня,

О возвращеньи, о любви, о тех счастливых днях...

О тех счастливых днях, что впереди их ждут.

" И через сто веков они, — поет, — придут!"

Лишь папоротника вздох и робкий шелест трав

Слышны ему в ответ. Они твердят: "Не прав!

Оставь, ручей, звенеть, нас будущим маня.

Былого не вернуть, увы... уж никогда".

Стоя босиком на камнях, Рин следил глазами за надвигающимся штормом, и слезы его горького счастья текли по щекам.

И был благодарен за них...

В тот день Эрдман мог с полным правом добавить себе лишнюю звездочку на погонах — остановить стихийный выброс эмпата, вскипятившего Балтику на километры вокруг, создавшего абсолютный шторм из ничего... Дорогого стоит!

Срыв должен был быть, но ничего не предвещало. Размякший мальчишка нежился и ерзал в кровати, кутаясь в одеяло, он отлучился буквально на 3 часа, включая время полета, в комендатуру подать заявку... Когда возвращался, — вся навигация уже сбивалась с курса, так что вести пришлось вслепую.

Он исключил возможность любого воздействия на Рина, кроме него самого, так что вывод был один — инициация.

Неправильная, перекореженная инициация эмпата-эллери, связанного с природой, и с покалеченной психикой... Хотел экспериментов? Получил по самый козырек!

Он действовал четко, как в бою или во время допроса. Взять управление авто на себя. Посадить. Местонахождение Рина не требовало уточнений. Занести в дом. Мальчик бессознательно трется о воротничок, царапая щеку о молнии на воротнике...

Твою дивизию! Ванна. Массаж всех точек тела, способных расслабить, даже ароматические свечи с лавандой... На постели Рин застывает в катарсисе, зрачки так расширены, что все их пространство заполняет расплавленное серебро с переливами маренго.

"Куколка"?!

Бригада. Успокоительное. Капельница с нужным раствором. Но Рину все хуже. За окнами бушует шторм... Эрдман принимает решение и открывает окна навстречу стихии.

Позволяя вихрю дождевых брызг добраться до распростертого на кровати беспамятного юноши... Рин стонет.

Этого недостаточно. Он угасает с каждым натужным вздохом. Успокоительные не действуют, он бьется, расплескивая вовне самого себя, свою суть...

Жесткая хватка на запястье, вторая рука, надавливая на грудину, прижимает бьющееся тело к кровати:

— Аэрин. Остановись и останься!

По сравнению с этим голосом Арктика купается в солнце, а приказ для расстрельной бригады — игривая шутка.

— Рин... — это зов, а хватка не ослабевает.

Тело юноши замирает. Веки опущены и недвижны. Время тянется движением стрелок по циферблату.

Нет, все-таки "куколка"...

Как там у ахэнн, — возвращение из-за Грани? В данном случае: либо безумие, либо откат — полноценный, и отстраненный ото всего Видящий-Пророк... И море еще не успокоилось.

Под утро шторм утихает, а Рин все-таки возвращается из тех далей, где бродила его душа все это время. Смотрит в потолок отсутствующим взглядом. Потом веки медленно опускаются, и юноша проваливается в сон. Эрдман и рад бы был отойти от него, но во сне по щекам эльфа текли слезы, и помня, что его присутствие обычно успокаивало мальчишку, лег рядом с противоположной от штатива капельницы стороны. В любом случае Рин может начать опять биться и придется его держать... Юноша лишь тихонько застонал и прижался к мужчине, забравшему этот стон с сизо-бледных губ своими:

— Что же ты, маленький... возвращайся.

Рин не понял, как и почему это произошло, счастье и боль теснились в груди, заставляя сердце биться птицей подранком, а потом внезапно мир словно перевернулся вокруг своей оси, полоснув по всем чувствам юноши огненной плетью. Звуки приобрели запах, запахи — цвет, цвета — многоголосьем плыли вокруг. Аэрин упал, потому что перестал вдруг владеть своим телом. Он судорожно хватал воздух, глотая его, давясь, обжигая горло. Уже упав, он беспомощно свернулся на камнях, он утопал в них, он стекал радужно-опалесцирующими каплями дождя в море, а потом он только кричал от боли и бился раненым зверем на земле, даже не представляя, что может существовать такая мука. Рин тонул в вязком густом воздухе, силясь протолкнуть застывший ледяной ветер в сведенное судорогой горло, стремительно падал сквозь вихрящуюся вокруг какофонию разноцветных пластов реальности, и мучительно прорастал сквозь этот мир, становясь частью его. Он рождался заново каждый миг там, где время перестало существовать, и боль становилась первым знаком и даром...

— Аэрин!

Он почувствовал чужое присутствие, и из последних сил вцепился в это знакомое ощущение надежной силы, умоляя не отпускать его, не позволить раствориться в безумии вокруг. Уже изнемогая, распадаясь на сотни и тысячи сияющих частиц, не помня собственного имени, Рин продолжал тянуться к нему, словно поднимаясь на поверхность со дна океана, и заклинал:

— Только не отпускай, не оставляй одного здесь... Не отпускай!

Обрыв... В бездонную тьму, полную далеких звезд.

...Открыв глаза, юноша не сразу осознал, что лежит на постели в своей комнате. Рука ноет от иглы. Он, кажется, полностью обнажен, но укрыт одеялом, а поверх него, рядом, тесно прижимая к себе, — лежит мужчина. Сейчас ясный день, солнце врывается сквозь распахнутое окно и дверь, но он крепко спит, и судя по тому, что спит он не сняв формы, только черные рукава закатаны чуть ли не до плеч, — с тех пор как вернулся (кстати, давно ли?) — Манфред от него не отходил.

Не отпустил во всех смыслах. Юноша слабо улыбался, стараясь даже дышать как можно тише, чтобы ненароком его не потревожить, и бесстыдно любовался резкими чертами лица мужчины, тенью от упавших на лоб коротких темно-русых прядей, жесткой щетиной, пробившейся на сухих щеках... Манфред есть Манфред, если он сказал, что эльф никуда от него не денется, то, и смерти и любой болезни, и всей вселенной целиком — остается просто смириться и не встревать!

— Рин? — как видно, даже взгляда оказалось достаточно, чтобы светлые глаза раскрылись, цепко и требовательно всматриваясь в юношу.

— Спасибо... — одними губами шепнул Рин.

— Как ты, маленький?

Он был так слаб, что не мог поднять руки, и память о пережитой боли и падении за Грань — еще жила где-то в глубине, но взглянув на того, кто спас его от гибели, теперь от безумия, уверенно вернул достоинство и радость жизни, юноша лишь ярче улыбнулся:

— Хорошо.

Куда уж одному пленному мальчишке сопротивляться ему!

Эрдман дернул уголком губ в усмешке: кто бы мог представить, какой груз свалится с плеч после успешной инициации Рина. Разумеется, стихийные всплески еще повторяться, пока организм и психика ахэнн полностью не подстроятся под третью сигнальную, но уже не будут настолько острыми и опасными. Скорее как спонтанное переключение канала, а затем совсем перейдут в область рефлексов и подсознательного. Главное, что мальчик смог удержать в целости сознание, свое "я", не забившись в глухой кокон от всего внешнего мира.

Стойкий мальчик, сильный... Таких особенно приятно ломать, но Рин — превосходит их всех, а то, что делает он сам — куда интереснее. Его дивное диво...

"Был бы верующим — сказал бы, что ты мне Богом послан, маленький! Или судьбой... это смотря во что верить.

Ты веришь мне, маленький, настолько, что за предельно короткий срок улыбаешься убийце своих сородичей, профессиональному палачу, даже считывая с него чужую боль. Превозмог насилие, в том числе моральное, переступил все нормы и понятия своего народа до той черты, что искренне улыбаешься на рассвете... Улыбнешься даже пуле в висок".

А я не верю. Я анализирую факты и делаю выводы. Вывод о том, что ты — чудо, маленький, дивное диво! Таких больше нет... И только для меня".

У парнишки не осталось щитов, во всяком случае перед тем, кто практически против воли с завидным постоянством заставляет его жить. Эрдман с усмешкой признал, что просто не смог бы так же спокойно и терпеливо относиться к кому-либо другому, он всегда держался на расстоянии, автоматически просчитывая ситуацию, ходы и реакции, и только Рин в своей непосредственности был настолько искренен, открыт, беззащитен и уязвим, что рядом с ним все рецепторы и инстинкты не спросясь включались в обратную сторону... Не в этом ли корень интереса к мальчишке-эллери ахэнн, а, экспериментатор?

Кто тут еще подопытный, — Манфред провел костяшкой пальца по щеке дремавшего юноши, и Аэрин немедленно распахнул ресницы.

— Как ты себя чувствуешь?

— Лучше, — юноша со вздохом улыбнулся и потянулся в кресле, расправляя местами занемевшие мышцы.

Эрдман цепко оглядел его, и согласно кивнул: даже несколько часов на свежем воздухе, в палисаднике среди какой-никакой зелени явно пошли эльфенку на пользу, заметно прибавив сил, а солнечные лучи едва ли не на глазах возвращали измученному личику краски жизни. Перенесенное испытание сказывалось, но Рин приходил в себя удивительно быстро, уже к вечеру не лежал пластом, и хотя в дом его все-таки опять пришлось тащить на себе, но завтра он определенно встанет на ноги.

Не отказался Рин от своего ежевечернего ритуала любования закатом, которым мужчина воспользовался, чтобы аккуратно расспросить о том, что он помнит из своих ощущений. И вот тут получился еще один сюрприз, во всяком случае, для юноши. Если поначалу Рин говорил неуверенно, с трудом подбирая слова, прилагая очевидные усилия, чтобы превозмочь пережитый ужас, то постепенно в тон добавлялись ноты удивления, а потом и вовсе восторга, мучительно пытаясь передать словами ошеломляющее чувство полного единения со вселенной, пока Манфред не заметил, что эльф практически в трансе.

— Хватит! — он резко оборвал Рина, от беды возвращая на грешную землю, и отвлекая на более приземленные нужды.

Юноша вздрогнул от окрика, а потом по мере понимания серебристые глаза потемнели, и он опустил голову, едва переводя дыхание, руки заметно подрагивали.

Рин послушно позволил проделать с собой все, что мужчина счел нужным от ужина и лекарств, до душа, и уже позже, в постели, грустно улыбнулся ему:

— От меня одни хлопоты! Простите...

— Успокойся, — Эрдман прилег рядом, перебирая золотые пряди. — Твой срыв был только вопросом времени.

— Вот как... — голос дрогнул. — Почему?

— Хм, — мужчина лег поудобнее, подтаскивая к себе напуганного и растерянного эльфенка. — Попробую объяснить. У нас нет достаточных данных о становлении Даров ахэнн, но из того, что изучено, и твоих рассказов можно сделать следующие выводы. Через подобие инициации проходят все твои сородичи...

Рин вскинулся, намереваясь возразить, но Эрдман властно уложил его обратно.

— Подожди! Но вы народ псиоников, и более важную часть у вас при этом играет психика, нежели физиология. Как обычно, все начинается с детства: вас окружают семья, старшие друзья, наставники, которые обращают внимание на те или иные склонности ребенка и направляют их, в свою очередь ребенок, под влиянием чьего-либо авторитета, каких-то событий, уклада жизни пока еще не осознанно, но делает шажок в ту или иную сторону. Постепенно формируется устойчивая направленность, которая и приводит потом к осознанному выбору, а какие-то предрасположенности развиваются больше, какие-то, неиспользованные, затухают. К моменту инициации большинство приходит уже внутренне подготовленными к тому, в каком направлении она пойдет. Большинство — потому что ты сам говорил, что есть и те, которые не проходят ее долго, кому Видящие отказывают сразу...

— Не определились, — задумчиво шепнул юноша.

— Да, с тобой, скорее всего, теперь было бы тоже самое. Далее, ваши Видящие делают все, чтобы она прошла как можно мягче: во-первых, в сознании это воспринимается как обычный праздник, прочее всеобщее веселье и народные гуляния отвлекают внимание от сути ритуала. Во-вторых, получается, что во время вхождения в наследие вас страхует и сам Видящий, который проводит ритуал, и наставники, мастера, просто старшие. В-третьих, я уверен, что давным-давно существуют какие-нибудь травки или составы, которые снимают нежелательные эффекты, помогают расслабиться психически и укрепляют телесно. Вот и получается, что в идеале к Кеннен Гэлиэ подходит уже в достаточной степени подготовленный ахэнн, который не воспринимает свой Дар как нечто чуждое и адаптировался к нему, чтобы принять переход на более высокую ступень без потрясений. С другой стороны ему или ей оказывается квалифицированная, веками проверенная помощь, так что инициация воспринимается просто как праздничная ночь...

— Звездного имени, — тихо подсказал Рин.

— ... ночь Звездного имени, — продолжил Манфред, — полная волшебства и видений. Необходимый этап взросления. Теперь, что касается тебя, думаю, не надо подчеркивать очевидное, что все пошло совсем не так. Бессмысленно загадывать, как бы было, если бы, и вполне возможно, что ты стал бы таки Говорящим с травами, а зачатки способностей Видящего сошли бы на нет за ненадобностью. Но в новых, стрессовых условиях, из-за постоянного воздействия тем или иным способом — именно они расцвели махровым цветом. Только направлять тебя было некому. Плюс психическая нестабильность, плюс подсознательное их отрицание, а Дар продолжает развиваться. Представь себе плотину на реке, за которой скапливается все больше и больше воды. У всего есть предел прочности. Какой-то сильный волевой импульс, очередной неконтролируемый эмоциональный всплеск, — и "плотину" сорвало.

Мужчина замолчал, потянувшись за сигаретой, и у юноши мелькнула мысль, что в последнем выводе он ошибся — вот у офицера предела прочности точно нет.

— Теперь это будет повторяться? — Рин все-таки нашел в себе силы спросить.

— Да, скорее всего не раз, — уронил Манфред затягиваясь. — Но тебе повезло. Мы наблюдали несколько неправильных инициаций, и происходил либо распад личности и безумие, либо пытаясь защититься, сознание схлопывалось так плотно, что переходило в каталепсию и получалось то, что условно обозначалось "куколкой". Ты же отделался упадком сил.

Юноша криво усмехнулся подобному утешению, хотя существовать в качестве растения, постепенно угасая без души, было бы куда страшнее.

— Не бойся, маленький, — Эрдман снова крепко обнял его, сухие губы коснулись виска. — Эти приступы, просто остаточные всплески. Они не опасны, не будут такими острыми и скоро сойдут на нет, по мере адаптации организма. И давно пора подобрать тебе несколько упражнений для медитации: некоторые народы Терры широко практиковали техники по тренировке концентрации внимания и выработке контроля над течением мыслей и эмоций... Тебе должно подойти и помочь.

— Спасибо, — Рин потерся носом о подбородок мужчины, с наслаждением вдыхая терпкий запах, а рука сама улеглась на плечо.

И довольно вздохнул, когда горячая ладонь поднялась по спине, зарываясь в волосы, чтобы мягко погладить затылок. Он вовсе не думал о занятиях любовью, просто было хорошо, страх рассеялся, и близость твердого тела мужчины успокаивала, придавая ощущение уверенной силы, надежности и защиты. Юноша крепко и безмятежно спал всю ночь, как могут спать только те, кто четко видит перед собой цель и ясно представляет путь к ней.

6. Тайис (истина).

Самый страшный наркотик не имеет химических формул, и зависимость не снимешь, просто очистив кровь. Самый страшный наркотик для человека — власть над другим существом, и тем более власть безграничная. От пригревшего его офицера Рин зависел полностью, абсолютно, так что Манфред мог сделать с ним все, что угодно, причем половину этого "что угодно" юноша даже не поймет, а на оставшуюся половину покорно согласится.

Это, безусловно, тешило самолюбие и успокаивало профессиональную паранойю, а власть может проявляться по-разному...

— Мне нужно в комендатуру. У тебя час, чтобы переодеться, — уронил мужчина.

Чашка с кофе, которую Рин в этот момент ставил перед ним на стол, неловко звякнула. Доверие и проснувшаяся любовь к одному человеку о многом заставили его забыть, — влюбленные глаза от века слепы. Однако признательность нет-нет, да и напоминала, что его счастье, безопасность, относительный покой — это Манфред. На самом же деле его положение в мире людей немногим отличается от положения вещи.

— Это касается меня?

Эрдман пригубил напиток, который мальчишка за пару дней и правда научился готовить виртуозно, непостижимо сочетая стимулирующий эффект с изысканным вкусом, и оценил: и кофе, и вопрос. Трудно сказать, что именно сыграло главную роль, но хотя эльфеныш все так же безудержно радовался жизни вокруг, — этап взросления был очевиден. Вот и сейчас, вместо того чтобы впасть в панику, глядя на него умоляющими испуганными глазищами, Рин просто сел рядом, ожидая ответа.

А значит, решение было верным, и его действительно можно постепенно выводить из изоляции.

— В какой-то степени да, — мужчина дернул губами, обозначая улыбку. — Мой отпуск подходит к концу, но я свободно могу позволить себе взять еще недели 2 из ранее не отбытого. Рапорт утвержден, так что мне нужно только закрыть одно отпускное и забрать другое.

Рин отвернулся, чтобы спрятать взгляд, но было видно, что у него слегка порозовели скулы: Эрдман хочет остаться здесь с ним подольше... И берет с собой в человеческий город: значит уверен, что ему ничего не угрожает, и ахэнн достаточно окреп, чтобы выдержать общество людей. Достаточно разумен, чтобы понять, как себя вести и справиться с этим.

— Спасибо, — юноша обернулся со светлой легкой улыбкой. — Я вас не задержу.

И не разочарую тебя, мэльдо.

Некому было ответить ему как полагается: "Перед звездами и этой землей ныне имя тебе... Путь твой избран, да будет так". Но он сам все-таки смог наконец заключить в нужные слова то, что произошло в ночь шторма: "Я, Рин, избрал Путь Видящего иное Пламя и знаком Пути беру имя Айирэ Геллаис, Кружево звезд".

И все сразу встало на свои места, хотя сколькому ему еще придется учиться даже не владеть, а всего лишь жить со своим Даром, — думать было все-таки страшно... Он назвал себя не просто Видящим, а Видящим иные миры, а ведь это значит отнюдь не на чужое селение издали поглазеть! Понимание того, как тесно переплелись причины, которые объяснял ему Манфред, нынешнее положение и практически неизбежный, единственный выбор, — постепенно проникало в душу.

Как и знание, почему не умер, смог принять свой выбор: его удержали над бездной, удержал возлюбленный, но даже мэлларо его был из другого народа...

"Пусть мое пламя пока только в сердце, но мое сердце в твоих ладонях!

Как поток, питает корни побега, и лоза поднимается по столпу опоры к солнцу, а без нее не дает гроздьев, падает под их тяжестью и гниет, — так и я не смогу оставить тебя и погибну..."

Рин с трудом опомнился. Несколько дыхательных упражнений помогли вернуть ясность рассудку, и он счел это очередным доказательством правоты мужчины. Времени, оставались считанные минуты, он уже слышал неясный и непривычный звук, догадавшись, что это может быть, и что он уже не успевает заплести волосы... Юноша наскоро схватил золотые пряди заколкой почти у самой шеи и сбежал по лестнице вниз, где его должны были ждать.

Глядя на торопливо приближающегося к нему эльфа, Эрдман едва удержался, чтобы не поморщиться в досаде: парадоксально, но факт — человеческая одежда, с которой Рин полностью освоился, лишь еще больше подчеркивала его инаковость, будоражащую, тревожную инность его облика. Самые простые, обычные, классические, неброского цвета рубашка и брюки, легкая курточка — сидели на нем так, что все акценты приходились как раз на едва уловимые отличия во внешности, и эффект получался без преувеличения ошеломительный, тем паче для более впечатлительного, чем офицер СБ, человека, создавая по истине завораживающий образ. Соразмерное изящество сложения, почти воздушная пластика жестов и мягкая грация движений, тонкая ясная чистота черт... А эти огромные глубокие глазищи и поток живого золота по гибкой спине до самых ягодиц?

"Тут и к ушам присматриваться не надо, за километр видно! — Манфред фыркнул, захлопывая за капельку смущенным юношей дверцу машины. — И вот это сияющее чудо использовалось для скотского траха? Уровень макаки, которой все равно, чем колоть орехи: хоть булыжником, хоть урановой трубкой".

Его твердое намерение при случае помочь эволюции с утилизацией отходов обеих рас — даже не стоило упоминания.

Рин сидел молча, исподтишка любуясь не столько пейзажами, сколько скупыми и точными движениями рук мужчины за рулем. Он не мог знать, о чем тот задумался, но не хотел мешать, заодно пытаясь справиться с собственной нервозностью. Юноша помнил базу, коридоры станции, толчею порта, привык, что в любом жилище множество приборов и полагал, что готов к тому, насколько чуждым окажется мир людей за пределами уединенного домика на взморье. Предвкушение мешалось с испугом, но страха, в прошлом его понимании, не было, — как и все прочее, за что брался, Эрдман надежно излечил его от этого недуга. Рин знал, что если ошибется, забудется, устанет так, что уже не сможет справиться сам, — сильные руки вынесут его на твердый берег, давая возможность перевести дыхание. Только... не хотелось ошибаться, хотелось, чтобы ледяные глаза снова взглянули на него с одобрением, а возможно, гордостью и восхищением.

Поэтому превозмочь волнение совсем не удавалось. Юноша напоминал себе, что хотя людей и много, но они тоже имеют право на любопытство к нему, ведь они принадлежат к разным народам. Что касается низменных желаний на его счет, то его любовь — его лучшая защита, а грязь и мерзость пусть стекают мимо...

От попыток сохранить самообладание, эльфа отвлек сам город, и против воли юноша даже ощутил разочарование, опять не встретившись с тем, что ожидал и на что так серьезно настраивался. Да, были и домики, и большие, тоже как будто казенные, одинаковые коробки домов, перемежаемые редкими чахлыми каплями зелени. Да, людей было много, по-разному одетых и всех возрастов, он даже впервые увидел нескольких детей... но разглядеть что-то из окна движущейся машины получалось плохо, и это по-прежнему было далеко от торжества стекла, металла, пластика и бетона, как на некоторых изображениях, что он видел.

Остановив наконец машину, Манфред только хмыкнул про себя, настолько забавным было выражение личика эльфенка. Но, во-первых, это вам не столица и не мегаполис, да и в деловой центр сразу же тащить парнишку он не собирался, чтобы потом его опять откачивать от шока. Эрдман превосходно знал город и ему даже не требовался навигатор, чтобы подъехать к умело скрытому среди других однотипных построек зданию комендатуры самыми тихими и спокойными улочками.

Войти в иной мир, примерно как войти в воду, — можно плавно погрузиться в теплую, прогретую солнцем волну, а можно сорваться с обрыва в ревущий ледяной поток. Обрывов у Рина уже было достаточно, и адаптировать его следовало постепенно, не напрягая там, где не нужно. Мужчина специально оставил машину чуть дальше, чем требовалось, и шел не торопясь, не заметно наблюдая за своим спутником. Нужно было признать, что для первого раза Рин держался великолепно.

Людей им попадалось достаточно, за редким исключением все в форме различного рода войск — городок сам по себе считался курортным. Некоторые обменивались с обер-офицером короткими и одинаково резкими приветствиями. Золотоволосому юноше-эльфу доставались взгляды различной степени и категории заинтересованности. Рин шел рядом, спокойно разглядывая незнакомое место, и излишнего напряжения в нем не чувствовалось. Он держал голову высоко, а плечи прямо, и без напоминания достал из внутреннего кармана куртки карточку удостоверения.

Эрдман провел его в кафетерий, расположенный с торца здания, заказал эльфенку ягодный чай и фруктовый десерт, после чего распорядился:

— Побудь тут. Я недолго.

— Хорошо, — Рин только кивнул и мягко улыбнулся, ясно видя в холодных, как сталь, глазах мужчины то, к чему и стремился.

Юноша проводил уходящего офицера взглядом, и сидевший за соседним столиком майор-пехотинец выразил свое восхищение витиеватым ругательством. Эльф! Да еще такой красавчик, так и этого мало! Когда мальчишка поднял глаза на приведшего его СБшника — парень аж засветился весь, а от его улыбки захотелось кого-нибудь пристрелить.

Его приятель поддержал товарища в превосходных оценках внешности ушастика, несколько развив мысль: например пристрелить того же герр обер-офицера, потому что какого черта ему так улыбаются!

Рин же рассеянно размазывал ложечкой по тарелке крем и желе. Он не прислушивался к разговору, но точно знал, что офицеры говорят о нем, да и прочие взгляды чувствовал кожей. Его щиты пока держались крепко, но в сердце все же неожиданно всколыхнулась горечь: кем он был, тем и остался. Видимая со стороны разница в его положении в мире людей по сравнению с прежней огромна, но, по сути, сводится к одному — он игрушка для постели, красивая куколка, просто теперь недоступная для всех и каждого. Что ж...

Если таково условие, чтобы быть с тем, кому он подарил душу и с радостью дарил тело, чтобы знать, что есть человек, который видит его самого и таким как есть — в чем-то неопытного, наверное, в самом деле, не очень умного, практически неспособного себя защитить... просто парня, который остался один в чуждом мире, и кому слишком часто бывает больно и страшно... и все-таки находит в нем что-то, что ему интересно, что ему нравится, который желает его не только в постели и позволяет опереться на себя... Да даже плавать научил, не говоря уже о возможности узнать с ним бесконечное счастье и тихих моментов покоя, и искрящейся радости быть единым с любимым, чувствуя в себе его плоть, вручая себя без остатка в надежные крепкие руки... Пусть! Ради этого можно стерпеть, что угодно.

— Все в порядке? — голос Манфреда и брошенная на стол фуражка заставили погрузившегося в свои переживания юношу подскочить от неожиданности.

Рин спохватился, а в груди разлилось тепло: показалось, что на этот раз в глубине светлых глаз на мгновение промелькнула тревога. За него.

— Да. Вы закончили?

— Вполне. Кстати, здесь неподалеку есть скверик. Хочешь, прогуляемся? Посмотришь больше. Или устал, и вернемся домой?

— Нет... — юноша растерялся. — Не знаю. То есть я не устал. Только... стоит ли...

— Почему нет? — Манфред выгнул бровь, отмечая, что парнишка все же чем-то подавлен.

— На нас все так смотрят, — потупившись, тихо-тихо произнес Рин.

Мужчина закурил, небрежно кивнув молниеносно подставленной пепельнице, бросил между затяжками:

— Разумеется, смотрят. И будут смотреть. Привыкай.

— Потому что я — из ахэнн? — бледно усмехнулся юноша.

— Это само собой, — согласился Эрдман.

— Что же еще? — вымученно поинтересовался Рин.

— Человеческая природа, — хмыкнул офицер, не понижая голос. — Видишь ли, людям всегда чего-то не хватает. Так что... половина из любопытствующих естественно завидует мне, что у меня такой красивый любовник.

Аэрин вспыхнул жарким румянцем от подтверждения своих недавних мыслей, а Манфред выпустил еще одну струйку дыма и небрежно закончил, по-прежнему достаточно громко:

— А вот другая половина позавидует тебе, что твой любовник не кто-нибудь, а старший офицер "Врихед".

У юноши не нашлось слов, он просто смотрел на невозмутимого и даже несколько отстраненного возлюбленного во все глаза, но полностью собраться с духом не успел. Не дали.

Как и было рассчитано, заявление Манфреда расслышал не только он, и бодрый голос радостно провозгласил за спиной:

— Наконец-то! Крепость пала? Давненько не пересекались, Эрдман, отпуск? Представишь свою Рапунцель?

— И тебе здравствуй, Диттер, — Эрдман недовольно дернул уголком губ, глядя на резко побледневшего Рина. — Отпуск-отпуск. А тебе с возрастом стало изменять зрение?

— Приятно видеть, что, по крайней мере, ты не меняешься, — без тени обиды заметил офицер в темно-серой форме со знаками отличия гауптманна. — Все так же само очарование.

— И все так же умеешь удивлять, — уже совсем другим тоном произнес он, когда обошел юношу, чтобы присесть за столик рядом. — Эльф!!!

— Аэрин. Гауптманн Майерлинг, — сухо уронил Манфред, гася окурок.

От юноши шла гнетущая волна тоски. Он вздрогнул и невольно сжался, услышав о себе незнакомое прозвище, ясно чувствовал возникшее вокруг напряжение, и сидел, не поднимая глаз от чашки, отчаянно мечтая уйти.

— Прости Диттер, — раздалось к немыслимому его облегчению, — нам пора. Если хочешь и позволяет время, загляни ко мне вечером или на днях.

Мужчина поднялся, тронув за плечо Рина. Ложечка громко звякнула о столешницу, — с такой поспешностью вскочил юноша.

— Обязательно, — почему-то мрачно пообещал Диттер, наблюдая эту сцену.

Последнее, что гауптманн расслышал, был умоляющий мелодичный голосок юного эльфа:

— Пожалуйста, можно все-таки домой?

И резкий злой отзыв офицера:

— Нужно! И надеюсь, у нас найдется книга сказок!

В этот раз Диттер Майерлинг входил к старому другу со странным, смешанным чувством...

Они были знакомы давно, еще подростками, с первого построения, оказавшись в гадюшнике, которым по сути являлся элитный кадетский корпус для деток армейской верхушки. Кем был отец Майерлинга — знали все, кто были родители Манфреда — не знал никто, вплоть до педсостава. Что не мешало генеральскому сынку бешено завидовать высокому белобрысому парню, который уже тогда умел размазать противника одним взглядом и фразой, и точно бить, не оставляя следов.

Эрдман Манфред был образцовым кадетом, он и армейская суровая дисциплина — были придуманы друг для друга. В отличие от прочих балбесов, для которых гауптвахта на протяжении всех 6 лет оставалась куда роднее, чем плац и классы, кадет Манфред ни разу не то, что не был замечен в нарушении дисциплины, но даже подозреваем в этом. Однако совсем скоро по фирменному, изощренному и жесткому почерку, даже до самого тупого дошло, что связываться с ним — себе дороже.

Диттер Майерлинг льстил себе, что умел разбираться в людях, и был единственным, кто ни разу не перешел ему дорогу, заключив молчаливый пакт о ненападении. Позже Майерлинг вовсе отбился от прежней компании, стараясь держаться ближе к непрошибаемо невозмутимому парню, который, казалось, со своей сигаретой общается чаще и охотнее, чем с окружающими. Возможно поэтому, до сих пор Диттер оставался единственным, с кем Манфред именно разговаривал, и одним из немногих, кто мог себе позволить запросто окликнуть его по имени.

На старших курсах они делили одну каюту, ведь в годы учебы у них было много общего... и в то же время ничего. Первые в занятиях. Но Диттер был практиком, и ему было проще сначала заучить материал, чтобы потом оперировать вводными и подставлять значения. Эрдман — хладнокровно препарировал саму систему до основания, а затем из любых несочетаемых данных выстраивал нужную ему конструкцию. Первые в боевой и физической подготовке: Эрдман занимался по личной методике, оставляя львиную долю часов для дополнительных курсов, Диттер — просто все свободное время пропадал на полигоне и спортплощадке. Отправляясь в очередную самоволку, Диттер каждый раз шел к новой девушке, будучи твердо уверен, что влюблен в нее, как в последний. На его восторги в лучшем случае раздавалось безразличное: "Секс — это всего лишь один из базовых человеческих инстинктов". Девушкой Эрдмана был планшет, набитый книгами по психологии и психопатологии, социологии, истории, философии и прочем, во что лучше было даже не вникать. В самоволках, само собой, кадет Манфред уличен не был, и даже увольнительные использовал "по мере необходимости".

Правда, как-то по чистой случайности выяснилось, что эти "необходимости" реализуются у самых престижных шлюх, и даже без различия пола. Тогда случилось, единственное, что с натяжкой можно было назвать конфликтом между этими двумя: Диттер откровенно выразил недоумение и брезгливость относительно подобного подхода, на что услышал скупое:

— В отличие от ваших похождений, этот подход обоснован его простотой, надежностью во всех смыслах и... познавательным разнообразием.

Точка. Диттер открыл было рот, чтобы возразить, и точно так же его и закрыл: в некотором смысле Эрдман был прав.

Оба блестяще окончили корпус и разошлись, просто пожав друг другу руки после выпуска, хотя дальше все вроде бы шло примерно в том же ключе. Даже Рейхенау прошли оба, правда, части Майерлинга перебросили туда, когда стало совсем жарко, а Манфред служил там еще до конфликта. Они и пересекались достаточно часто, для кровавой мясорубки, растянувшейся на десяток квадратов и сотни световых лиг. Оба после госпиталя подали рапорта, но если Диттер почти примирился с отцом и был искренне рад его помощи по переводу в тыловые части обеспечения, то рапорт гаупт-фельдфебеля Манфреда, по видимости, имел совсем другое содержание. Столкнувшись с ним через пару лет, Майерлинг увидел черный мундир, серебряные молнии и погоны с нашивками, которые не получишь за выслугу.

Наверное, только тогда, Диттер осознал, что школьный товарищ не вчера пошел по линии "особых поручений" и максимум — это перевелся в другой отдел, либо вовсе в связи с повышениями перешел с совсем уж "оперативной" работы, на более аналитическую. Но не удивился.

Как обычно бывает, они общались от случая к случаю. Чаще всего, когда Манфред приезжал в отпуск, а Диттер постоянно мотался по округу по делам. Беседовали о политике, о службе, о политике службы и прочих, столь же банальных вещах... Достаточно ли этого, чтобы называться друзьями?

Или быть уверенным, что сколько-нибудь знаешь и понимаешь этого человека? Да уж, "секс — всего лишь один из базовых инстинктов"...

Для Майерлинга не были секретом целые гаремы из "иных", неграждан и пораженных в правах, которые не стесняясь набирали себе некоторые высшие чины — исполнять приказы приходится разные. Злоупотребления на оккупированных территориях, полная вседозволенность в спецучреждениях служб вроде той же СБ... Вот только никогда не предполагал увидеть среди подобных личностей того, кого всегда искренне уважал.

Диттер не питал иллюзий: Эрдман Манфред был способен безмятежно отдать приказ расстрельной команде, но низость и скотство... А между тем, сцена в кафе была недвусмысленной.

Этот эльф... Scheiße! Хорошенький, кто спорит, но он же совсем мальчик, хоть совершеннолетие свое встретил?! Кто он, через что прошел, что согласился на участь офицерской подстилки? Или просто действительно слишком молод, запуган, куда ему тягаться с профи...

Словно нарочно подтверждая самые худшие его предположения, юноши-ахэнн нигде не было видно. Да и присутствия — ну, знаете, какие-нибудь безделушки, забытая чашка на столе или книга в кресле — не ощущалось. Показалось, правда, что пока шел к дому, за буйной порослью георгинов мелькнул проблеск золотых прядей, но вполне возможно, что Диттеру это действительно лишь показалось.

Эрдман встретил его один и был не более радушен или раздражен, чем обычно, беседа текла своим чередом. Однако было бы глупо полагать, что как специалист высокого уровня и просто человек, давно знакомый с Майерлингом, тот не заметил бы некоторой нервозности и все более усиливающейся неловкости своего гостя. Манфред наблюдал за ним с изрядной долей исследовательского интереса: коньяк — младший офицер и давний товарищ буквально цедит благородный напиток сквозь зубы, курит не то чтобы нервно, но немного торопливо, довольно рассеян в суждениях и постоянно осматривается, хотя думает, что делает это незаметно... Диттер-Диттер!

И наконец прозвучал вопрос, который он предвкушал половину вечера:

— А где твой Аэрин? — с натужной небрежностью поинтересовался Майерлинг.

В подвале, мать его, в ошейнике и ремнях, клизму делает!

— Гуляет, должно быть, — раздражение, было улегшееся с первой встречи, снова давало о себе знать, поэтому ответ прозвучал более чем спокойно и сухо. — Ахэнн, сам понимаешь, некоторые условия даже не прихоть, а жизненная необходимость.

Диттера предсказуемо передернуло. Еще в кафе было заметно, что Эрдман не обращается с мальчиком чересчур жестоко... во всяком случае теперь, а склонностей к садизму не обнаруживал никогда... Однако, юноша выглядел таким подавленным и несчастным, да и что лучше — насилие физическое, то есть боль, кровь и страх, когда по крайней мере есть кого ненавидеть, либо же насилие психическое, непоправимо увечащее сознание и восприятие?

Риторический вопрос, а хорошо знакомый, "фирменный", твою дивизию, Манфредовский утилитарный подход — окончательно выбил из колеи. Сделать глупость помешало только стечение обстоятельств:

— Рин?

Диттер не различил шагов, но после оклика хозяина дома в дверном проеме мгновенно возникла тонкая фигурка юноши.

— У вас гость, я не хотел мешать, — раздался мелодичный, звонкий, журчащий, словно ручеек в лесу голосок.

Тени скрадывали его фигуру, делая более эфемерной, золотые волосы оказались собраны в косу, и тонкая ладошка белела в полутьме на темном дубе панели.

— Ничего страшного, — бросил Эрдман. — Сделаешь нам кофе, маленький?

— Да, сейчас, — в тоне юноши явно скользнула облегченная улыбка, и мальчик будто растворился в воздухе.

Один курил, другой молчал.

Эльф появился вскорости, уже с подносом. Эрдман вопросительно выгнул бровь, и Рин чуть опустил ресницы.

— Иди к себе.

Юноша слегка улыбнулся с благодарностью и исчез из библиотеки, точно слившись с отбрасываемыми лампой тенями.

— Эрдман... — не выдержал Майерлинг.

Он не уловил короткого обмена взглядами, занятый тем, что пытался убедиться — сдвигаясь, рукав рубашки открывал запястье юноши, и номера со штрихкодом на нем не было. Можно ли считать это обнадеживающим знаком?

— Диттер... — упреждающе отозвался Манфред.

Их глаза встретились, и у Майерлинга разом отбило охоту продолжать.

— Думаю, мне пора, — после повисшей тяжелой паузы, проигранного им поединка взглядов, офицер одним глотком осушил фарфоровую чашечку и поднялся. — Еще увидимся.

— Как тебе будет угодно, Диттер, — почти мягко заметил Эрдман, не торопясь его провожать.

Вместо этого, он медленно закурил, внимательно разглядывая два бокала и одну нетронутую чашечку с ароматным кофе прямо перед собой.

"Диттер-Диттер, последний рыцарь, заблудившийся романтик. Все твои метания были написаны на лице крупными буквами еще в кафе, стоило оказаться рядом с Рином и рассмотреть его внимательно..." — Манфред усмехнулся. — "Что значит эльфийское очарование, черт бы его побрал!"

Утром они даже не доехали до дома. Мужчина остановил машину, едва Вердер скрылся из вида, и потянул к себе натянутого, как струна юношу, до сих пор так и не поднявшего глаз от собственных коленей:

— Иди сюда, маленький.

Рин с готовностью выполнил приказ, подавшись к офицеру, и с облегчением уткнулся в черное сукно его формы у нагрудного знака, обвивая руками шею своего мэльдо.

— Я привыкну, — раздалось приглушенно, но достаточно твердо.

Эрдман со вздохом запустил пальцы в волосы, успокаивающе поглаживая затылок юноши.

— Привыкнешь, — согласился он, и с мягкой насмешкой поинтересовался. — Ты хоть понял, что я там сказал?

К его удивлению Аэрин кивнул, и нехотя отстранившись, серьезно сказал, ищуще заглядывая в глаза мужчины:

— Да, и зачем тоже понял. Это они все не поняли, что я — только с вами.. только для вас... а тогда... это не шлюха, а...

Он так и не смог подобрать нужного слова, а может, просто пока не решился произнести его вот так — в лицо и прямо. Рин все больше смущался, под конец своей речи совсем сбился, отчаянно краснея, и снова пряча лицо на груди офицера. Тот молчал, но юноша не ждал никакого ответа, а в тоже время жесткие пальцы ласкали его висок и выбившуюся из заколки прядку, спустились вдоль ушка к шее и дальше, по бьющейся голубой венке к ключицам. Ладонь прошла по плечу, очертила лопатки и линию позвоночника, унимая безотчетную дрожь:

"Глупенький мой, наивный... Мой, все верно. Только мой".

— Поехали. Еще нужно найти тебе сказки.

— Зачем? — юноша послушно вернулся на свое место.

К тому моменту, как они добрались до дома, Рин уже весело смеялся:

— Ваш друг принял меня за девушку?!

— Твои волосы, — напомнил Эрдман неудачную шутку о Рапунцель.

И хотя юноша успокоился, убедившись, что, по крайней мере, знакомый Манфреда не имел ввиду ничего обидного или грязного на его счет, услышав шум приближающейся машины и разглядев сквозь цветы идущего к дому офицера, Рин не торопился присоединяться к ним. Не то чтобы он настолько робел, но все-таки достаточно устал сегодня от впечатлений и переживаний, да и по правде не хотел мешать, ведь наверняка им есть о чем побеседовать и без него.

Аэрин довольно долго сидел на пляже, любуясь водным простором и мерным колыханием волн: море сегодня было спокойным, и, казалось, просто глубоко дышало. Мелькнула шальная мысль искупаться, но вода уже была довольно холодной, и легкий ветерок тоже не радовал теплом, — юноша слышал в нем первые шаги Королевы-осени. И пожалел, что его не будет здесь, когда придет время штормов, а лес оденется в золото и багрянец: это место навсегда заняло свой уголок в его душе, оно словно говорило с ним о чем-то голосами трав и листвы, запахом палой хвои, шорохом песка и плеском волн, ворочавших гальку...

Окружающий мир мягко соскользнул вдоль оси, добавляя остроту чувствам и яркость краскам, и сознание юноши "потекло" следом, плавно раскинувшись между двумя безднами по поверхности бесконечного простора существующего... Аэрин медленно выдохнул и так же медленно вдохнул, возвращаясь.

Заходя в дом, Рин думал о том, что 15 дней — очень много, но на самом деле очень мало, когда речь идет о счастье. Эти дни, как и те, что были до, — он будет помнить даже в объятиях Извечной Тьмы, но разве не пылает сейчас сердце, жадно желая, чтобы их было больше?!

Он даже не расслышал вопроса, только голос мэльдо с толикой беспокойства, и с губ сорвалось первое, что пришло на ум. Сам воздух в библиотеке вдруг показался тяжелым и вязким, стало трудно дышать, юноша едва сдержал приступ паники.

И получил взамен на свое невысказанное — возможность немного прийти в себя и собрать мысли, а затем Эрдман вовсе отослал его отдохнуть... Рин был бы рад, но беспокойная птица в груди все не унималась, и едва гость вышел за двери, юноша тенью скользнул вниз и опустился у ног застывшего в кресле возлюбленного, уложив голову ему на колено.

— Ваш друг уже ушел? — осторожный вопрос.

— Да.

— Это из-за меня?

Манфред хмыкнул, туша окурок:

— Можно сказать и так.

Рин поднял голову, тревожно вглядываясь в него:

— Почему?

Мужчина усмехнулся, подтягивая эльфа выше и удобнее:

— Ты хорошо держался, маленький, — невозмутимо начал объяснять он, — но в определенный момент не справился. В кафе было четко заметно, что ты подавлен, расстроен. Конечно, ты не мог знать, о чем идет речь, но из-за "Рапунцель" случился выплеск и обрушился он естественно на Диттера. Пусть невольно, но ты заставил его "услышать" себя, самые сильные свои эмоции на тот момент...

Аэрин отпрянул и побледнел, вспомнив, о чем тогда думал.

— Вот именно, — подтвердил Эрдман. — И судя по всему, теперь он если не настроен немедленно спасать тебя, то прямо усматривает насильника в моем лице.

Юноша замер, опустив ресницы. А потом вдруг решительно покачал головой:

— Ваш друг ошибся, — негромко, но с неожиданной силой произнес он. — Я люблю вас.

Не то, чтобы подобный поворот событий был абсолютно непредвиденным и непредсказуемым, но отчего-то захотелось выругаться — грязно, зло, как никогда в жизни!

— Да? — безучастно уронил мужчина, прерывая затянувшуюся паузу. — Мне жаль.

— Почему? — Рин так и не поднял глаз.

Эрдман все же не удержался от тяжелого вздоха, потянувшись за очередной сигаретой.

— Видишь ли, маленький, дело не в том, что я не люблю тебя. Просто я и любовь сочетаются разве что в предложении "я люблю кофе", — спокойно объяснил он, отбрасывая пачку обратно на стол.

Внезапно в ответ на его заявление раздался серебристый смех юноши:

— Наверное, за это и люблю, — с обезоруживающей улыбкой серьезно признался Рин. — Вы честны со мной!

Манфред оцепенел. Едва не поперхнулся дымом. Поднялся, ткнув тлеющую сигарету в пепельницу, долго безнадежно растирал переносицу и виски, но впервые в жизни не смог подобрать подходящего ответа и... сдался, обнимая неуверенно приблизившегося к нему юношу: вот же чудо!

Так поспешно покинув дом давнего товарища, Диттер остановился уже на ступеньках, резко дергая кистью, пока натягивал перчатки. У самой машины, вместо того чтобы открыть дверцу, уткнулся лбом в сложенные на крыше руки: как же так, Эрдман...

Предупреждение не лезть, куда не просят, он понял прекрасно, как и то, что не сможет просто выкинуть из головы образ хрупкого золотоволосого мальчика. С чистой совестью отправиться ужинать, в то время как юноша покорно и безмолвно будет дальше отдавать свое тело, оставаясь чем-то средним между прислугой и сексигрушкой, чтобы с ним не сотворили чего-нибудь худшего.

Только как? Что он реально может сделать, чтобы помочь мальчишке, а не привлечь ненароком к нему излишнее внимание, лишь усугубив положение, ведь каких-либо прав, даже формальных, как и защиты — у Аэрина попросту нет?

Вновь и вновь прокручивая в голове ситуацию и возможные пути выхода из нее, Диттер выкурил, наверное, половину пачки, даже не заметив того. Несколько раз рука тянулась завести двигатель, но мужчина каждый раз останавливался, пока над растерянностью и разочарованием не взял верх гнев. Диттер решительно хлопнул дверцей, намереваясь вернуться, чтобы объясниться с Манфредом прямо, пусть даже их довольно странная дружба на этом и закончится, зато по крайней мере в происходящее будет внесена ясность.

Он широко зашагал обратно по дорожке, когда услышал голос, и поднял голову... Разыгравшаяся затем сцена одновременно заставила его почувствовать себя идиотом и потрясла до глубины души.

... Уже совсем стемнело, но сидевший на перилах террасы Рин был хорошо виден в свете лампы. Эльф вновь что-то неразборчиво прощебетал, опуская голову и сделав рукой легкий, неопределенный жест, выглядевший немного нервным. Неразличимый до того силуэт качнулся из тени в его сторону, Манфред приподнял его голову за подбородок, заставляя взглянуть на себя, и через долю секунды наклонился к нему, вовлекая в долгий поцелуй. Одним движением он подхватил юношу на руки, и золотоволосая головка тут же устроилась у него на плече, а затем оба скрылись в доме...

Когда Диттер наконец отмер и был способен опять более-менее адекватно воспринимать реальность, он понял три вещи. Первое, — насильников так не обнимают и не целуют, как Рин "своего" офицера! А второе... Дьявольщина! Эрдман Манфред, таскающий кого-то на руках?! Странно, что земля и небо еще местами не поменялись!

И последнее, — он здесь точно лишний со своими "выяснениями".

7. Къаллие — на пути жизни

DIXI. Вот теперь точно кончено! Пусть результат был вполне предсказуемым, но все возможные эксперименты зашли слишком далеко, — Эрдман долго курил в ночь, стоя на террасе и задумчиво глядя сквозь раскрытую дверь на тонкую фигурку юноши под одеялом.

Весьма занятная у него поза: разморенный поцелуями и долгим нежным сексом, Рин давно спал, — вытянулся на постели, только немного согнув ноги, как удобнее, зато всем корпусом подаваясь на другую половину кровати и накрепко вцепившись в чужую подушку, обвивая ее руками для верности. Вздрагивал во сне, четкие брови хмурились, а уголки губ кривились в гримасе боли или страха...

Усмехнувшись самому себе, Эрдман оттолкнулся от перил, и вернулся в комнату, присаживаясь рядом с ним. Фыркнул: "Люблю"...

Это всего лишь слово, которое может означать, что угодно, глупенький! Абстракция, не больше. Еще один, местами красивый и полезный миф.

Может быть, для эллери Ахе это все-таки иначе, кто скажет... Не я, в этом ты прав по поводу "честности". И тем лучше для тебя, раз ты во все это так истово веришь...

Ты спи, маленький, — он коснулся виска и золотистых спутанных волос, чтобы увидеть, как юноша немедленно затих, задышал ровнее. — Спокойно спи. Я и правда тебя никогда не трону.

Еще никогда раньше Рин не ощущал так отчетливо стремительный бег времени, как здесь, перед величием морского простора или на тихих улочках сонного курортного городка, куда они все же стали ездить на прогулки. Это чувство было острым и резким, почти до боли, и юноша пристально вслушивался в него, говоря себе: значит, вот как живут люди.

Полный год еще не окончился, но казалось, что он сам уже прожил целую жизнь, лишившись столь многого и найдя не менее ценное. Испытав боль, утраты, позор, он негаданно обрел любовь — настоящую, а не виньетку из красивых слов.

В последнем Аэрин больше не нуждался, да и любые слова показались бы насмешкой над тем, как замирало в груди сердце, чтобы слышать звук биения другого. Всем существом рвалось навстречу, обретая покой лишь в крепких обьятиях любимого, и сжималось от тоски — время неумолимо, как долго еще Манфред позволит быть с ним? Мужчина не оттолкнул его после признания, но бессмысленно и безнадежно надеяться на что-то большее... Да и на что, собственно, большее? Эти пятнадцадь дней стали самыми счастливыми в жизни!

Они закончились. И страх холодил душу, что однажды точно так же, безжалостно быстро закончится и все остальное между ними, что придало новый смысл существованию.

Юноша чувствовал себя физически дурно во время сборов, Эрдман хмурился, наблюдая за подавленным бледным эльфенком, но молчал. Ничего странного в том, что мальчишке совсем не хочется возвращаться: это автономная станция, военный объект. Там уже не будет никаких закатов и прогулок у моря. В лучшем случае его передвижения будут ограничены жилой зоной, и то, еще большой вопрос захочет ли Рин воспользоваться предоставленной свободой даже в подобном урезанном варианте. Юноша вполне сносно освоился с обществом людей, но это не меняло ни его расы, ни статуса, и Рин не настолько наивен, чтобы самому этого не понимать. На Старой Терре он диковинка, интернированный ахэнн, которого привез скрасить отпуск офицер СБ — любопытно, завидно, но не более. Чужая, несколько экзотическая собственность. В условиях оккупации, в самом средоточии военной мощи победителей, его персональная ценность, как и факт принадлежности кому-либо — существенно теряют в значении, чтобы можно было без опасений оставлять красивого молоденького эльфа без присмотра. А по службе обер-офицер Манфред не сможет уже постоянно находиться рядом.

Конечно, человек в своем уме не решится замахнуться на любовника старшего офицера "Врихед", разве что внезапно испытав склонность к самоубийству в особо извращенной форме, но то разумный, а озабоченных долбо.бов-садомазохистов куда больше, всегда и везде. Да и, к сожалению, именного клейма на Рине не стоит... Однако полная изоляция не выход. Раздумия Эрдмана были не менее напряженными, пусть это никак не сказывалось внешне.

А вот юный эльф выглядел откровенно несчастным и испуганным, так что выбравшийся их проводить Диттер не удержался:

— Не грустите, Аэрин! — мягко обратился он к юноше, уловив взгляд, брошенный тем вслед отошедшему к стойке флигера Манфреду.

Тем вечером он уехал немедленно, улыбаясь себе всю дорогу, но вернулся на следующий день, и заезжал регулярно, постаравшись сделать все, чтобы это невинное золотоволосое чудо перестало его бояться, а старый товарищ извинил за глупость и недоверие.

— Рин, послушайте, — серьезно проговорил Майерлинг, тоже глядя на заполняющего документы офицера. — Эрдман очень своеобразный человек. Подчас, даже слишком и его иногда совершенно невозможно понять. Но то, что я вижу, говорит, что вы для него ценны. И если не любовью, то я не знаю, как еще это можно назвать!

Юноша вскинул на него глаза, и благодарно улыбнулся в ответ, увидев лишь доброжелательную спокойную улыбку.

— Спасибо. Я постараюсь это не потерять... — тихо уронил Рин.

— Правильно! У вас был замечательный отпуск, сейчас начинаются будни. Только и всего.

— Спасибо, — снова повторил Рин, и еще тише добавил. — Вы хороший друг.

"Эрдман, черт бы тебя подрал, ты как всегда до отвращения прав! Scheiße! Я понимаю, что ты увидел в этом мальчике, и клянусь, профи, если когда-нибудь сияние этих серых глаз угаснет, — я тебя просто пришибу, сволочь холоднокровная!" — все еще улыбаясь, Диттер Майерлинг провожал взглядом юркую звездочку лайнера.

Между тем, большую часть перелета мысли юноши тоже занимал никто иной как новый знакомый. Дело было даже не в том, что исключая строгую Ирэну, с которой Рин обменивался не более чем парой слов в день, в основном благодяря за какую-нибудь услугу по хозяйству, и разумеется самого Манфреда, кому он принадлежал душой и телом — Диттер Майерлинг стал третьим человеком, разбавившим нынешний узкий круг общения пленного эльфа. И отношение офицера к нему глубоко тронуло сердце.

Насколько свободны не были бы нравы людей, Аэрин прекрасно понимал, что его положение все-таки принципиально отличается оттого, как если бы он был просто любовником, приехав со своим партнером отдохнуть у моря, вроде тех парочек, кого видел во время прогулок по городу. Или хотя бы от тех же официантов обоего пола, заинтересованно поглядывавших на подтянутых видных мужчин, в которых даже в гражданской одежде легко было узнать профессиональных военных, причем высокого уровня. Не возможно было ошибиться, когда по отношению к себе юноша ощущал совсем не зависть, а что-то вроде отстраненного любопытства — как к ранее невиданной, симпатичной зверюшке, вроде той мохнатой маленькой собачки, которую какая-то капризная красотка тоже умудрилась посадить с собой за стол в ресторанчике. Мол, щенка тоже балуют, повязали красивый бантик, повсюду таскают с собой, но ведь собачкой он от этого быть не перестает...

Как всегда, Рин даже не помыслил усомниться в словах мельдо, что вначале, из-за неловкой оплошности, увидев в юноше-ахэнн жертву насилия и произвола, старый товарищ его любимого отнесся с жалостью к фактически рабу, решаясь помочь. Аэрин был благодарен за это намерение, пусть и ошибочное: оно словно лишний раз подтвердило все то, в чем убеждал его Манфред, во что он так долго учился верить, чтобы переступить свой стыд и отпустить вину. И Ринн даже предположил, что окажись тогда на базе офицер Майерлинг, он скорее всего тоже не дал бы солдатам дальше пользоваться юношей, как подстилкой за пакет крупы. Просто потому, что таковы его понятия о чести.

Но все же, то, что происходило и происходит между ним и Эрдманом, — остается, как и должно, только между ними, а условностей уже человеческого общества никто не отменял. Аэрин был готов к снисходительному расположению и изрядной доле пренебрежения... А вместе с тем, встретил к себе только искреннюю симпатию, сочувствие, понимание и поддержку.

Этот человек тоже увидел в нем равного. Не по опыту или "возрасту", а просто отнесся как любому мальчишке, оказавшемуся в трудном положении, и принадлежность к разным народам стояла где-то в самом последнем пункте длиного списка обстоятельств. И в нем снова увидели нечто важное, стоящее внимания и заботы... да, ценное, а тем более не вещь для забав определенного рода. Но и это было не все.

Манфред бы скорее определил его ощущения как инверсию, потому что рассуждения юноши от личного общения плавно перешли в понятия более общие о том, куда они возвращались: к войне.

Конечно, и у ахэнн случались конфликты, но все они были личными, как в песнях о неистовом Фаэноре, мудром Инголдо или Белой леди Аризель, после которых боль и горе щемили грудь! Это становилось трагедией и бедой для родичей, а легенды служили предупреждением. И уж конечно эти конфликты никогда не приобретали такого размаха, не обретали строгой и четкой организации, не становились неотъемлемой и привычной частью жизни целого, оглушительно многочисленного народа.

Только сейчас Аэрин на самом деле сделал шаг к пониманию того, что когда-то говорил ему Манфред: они разные. В корне разные. Потому что здесь чужая смерть может быть просто профессией. И с их долиной люди расправились не потому что ненавидели ахэнн или считали их низшими существами, недостойными сожаления. Не из природной жестокости дикого зверя... Им просто были нужны те шахты и они взяли их. Точно так же они поступили бы, если бы в Сайлинн жили такие же люди. Разум и польза, право сильного.

Те, кто просто исполняет приказ. И то, прочее за его гранью, что остается уже на совести каждого по отдельности... Вроде выбора: потребовать у измученного голодом и отчаянием парня за еду именно секс, прекрасно зная, что даже если он захочет уйти во Тьму от прямого насилия, то времени это займет больше и с него еще можно будет что-то получить, — либо остановить это так, как возможно. Грубо, жестоко, — но остановить.

"Значит, вот как живут люди! И когда каждый сам за себя, неудивительно, что ахэнн для них просто рой радужных бабочек..."

Рин отчаянно сопротивлялся накатывающим штормовым прибоем волнам нового приступа, тем более что сосредоточиться на уже привычных на побережье ориентирах было невозможно. Юноша скосил глаза, но Манфред был полностью погружен в свой планшет, изучая последние сводки и донесения.

"Если позвать его, то он обернется, обнимет, поможет унять эту бурю в груди..." — очередным всплеском колыхнулось понимание, что всегда, хоть и в его своеобразной манере, слышал от мельдо лишь слова утешения и ободрения. — "Эрдман..."

Мужчина даже не обернулся на движение рядом, приводя бардак из данных хотя бы в относительное подобие порядка и намечая план действий, чтобы соотнести с обычным служебным распорядком.

Зато стюарды и некоторые из пассажиров были порядком шокированы зрелищем счастливой спокойной улыбки юного соблазнительного красавчика-эльфа, — видимо из интернированных, — мирно дремавшего, удобно расположившись на черном сукне и нашивках на плече не кого-нибудь, а офицера службы СБ! Совершенно невозмутимого, будто так все и должно быть.

Манфред был одновременно доволен и раздражен, и на то у него имелись веские причины. Обратный путь занимал куда больше времени и был не настолько удобен, ведь станция Дельта это отнюдь не главный порт директории, куда каждый день летают комфортабельные лайнеры А-класса, да и он все-таки не бригадный генерал, чтобы ему с любовником готовили персональный челнок по первому щелчку пальцев. Так что пришлось ограничиться обычным рейсом в подходящем направлении, уже оттуда, через местную комендатуру, перебираться на военный объект и ждать еще сутки, пока доформируют эшелон с пополнением.

Это оказался тот самый случай, когда гражданская нерасторопность и прославленная в анекдотах армейская тупость прекрасно дополнили друг друга! Но если для первой категории было достаточно формы и фирменного "манфредововского" взгляда, то половину вторых у герр офицера исчесались руки отправить под трибунал за неоправданные проволочки и непрофессионализм. Он сдерживал себя, но некоторым новобранцам едва ли не впервые же дни службы уже повезло стать свидетелем сцены, подобные которой потом рождают среди личного состава жуткие легенды и слухи о службах СБ.

Не повышая особо голоса, не разжимая сложенных за спиной рук, герр обер-офицер "Врихед" ровным слоем методично раскатал по летному полю и начальника базы, и командира экипажа, и руководителя вспомогательных служб. После чего с милой улыбкой голодного крокодила пообщал идиотам, которые не в состоянии даже правильно застегнуть воротничок, а не то что подготовить среднестатистический вылет, блестящую карьеру в штрафбате, а затем, несомненно, опытным образцом в полевом морге.

Сомнений, что это не пустая угроза для красного словца, как-то ни у кого не возникло. Чудесным образом неполадки сами собой исправились, на складах нашелся нужный груз, а из самоволки вернулся даже обитавший при кухне кот, проклиная про себя так не вовремя свалившееся на голову начальство.

Однако, несмотря на все эти заминки, хлопоты и недоразумения, Эрдман был действительно доволен, а мысли его, как ни странно, по-прежнему оставались сосредоточенны на Рине.

Испытание для эльфенка оказалось не совсем незапланированным, но все-таки более суровым, чем рассчитывал мужчина. Вместе с тем, оно стало показательным. Аэрин к концу пути был измучен и измотан едва ли не так же как при их первом знакомстве, но упорно держался. Юноша даже невольно ни разу не пожаловался, старался хотя бы выглядеть спокойным и собранным насколько это вообще для него возможно, успешно сдерживал скачки своего восприятия, лишь иногда, видимо, когда становилось совсем тяжело, бессознательно жался ближе к своему спутнику.

— Молодец, — Эрдман опустился перед сползшим в кресло эльфом, заставляя взглянуть на себя, — ты со всем справился.

Осунувшееся личико тут же расцвело признательной улыбкой, и мужчина усмехнулся тому отклику, который она вызывала. Погладил щеку:

— Не вздумай что-то разбирать, поешь и отдыхай, — на невысказанный вопрос добавил. — Мне надо идти, и вернусь я нескоро.

Аэрин кивнул: теперь начинаются будни. Юноша зябко поежился, услышав писк сработавшего замка, хотя и понимал, что последнее — необходимость. Оставаться взаперти после дней наполненных морским простором и свежим ветром было трудно, но испытывать судьбу лишний раз не хотелось, а Рин уже успел несколько раз убедиться, какую реакцию вызывает среди военных его появление.

Собственно эти пока незначительные инциденты и служили причиной раздражения Манфреда: он бы предпочел, чтобы в этот раз его прогнозы не оправдывались настолько, и мальчишка-ахэнн не был ходячей провокацией на эротические "подвиги" для озабоченных дебилов. Оставалось уповать на то, что куда не нужно, Аэрин не попадет в любом случае, станция все-таки стратегический объект с соответствующим режимом, а до сведения прочих получится убедительно довести, что эльф находится под его покровительством, и делиться своим обер-офицер Манфред привычки не имеет. Тем не менее, даже за эти несколько дней масленые взгляды, исподтишка ощупывающие и оглаживающие тонкую фигурку юноши, выбешивали до состояния ледяной ярости, так что оставалось только посочувствовать тому, на кого первого она наконец прольется.

* * *

Между тем, проблема требовала решения все настойчивее. То, что обер-офицер Манфред завел себе личного, "комнатного" эльфа, — безусловно, не стало новостью года. Одним ушастым больше, одним меньше, тоже мне, громкое событие! На такое высшие чины смотрят снисходительно, низшие и рядовые — с завистью, довольствуясь остатками "роскоши", сослуживцы — с пониманием. Ну, и с некоторым любопытством, само собой, но не более. Потому что, что может быть любопытного в очередной подстилке и том, чем с ней/ним занимаются? Все так делают.

А вот то, что эльф до сих пор жив, здоров, вполне благополучен, не в лагере, наконец, не в борделе каком, пройдя через десятые руки, а все там же, в каюте герр обер-офицера, по дороге к которой после отпуска — разве что не цвел и благоухал, поедая своего "хозяина" влюбленными глазами... Вот это уже было, мягко скажем, необычно!

Во-первых, ахэнн в плену либо не жили, либо жили очень недолго. Совсем недолго, особенно после такого рода забав с личным составом. До борделей вовсе доходили только единицы: либо уже вовсе невменяемые, либо если кто-то вовремя догадался накачать чем-нибудь психотропным, да при этом еще и не переборщил с дозами... Однако факт, оставался фактом: любовник офицера службы СБ, той самой печально известной бригады "Врихед", причем добровольно(!) — интернированный ахэнн.

Нет, был бы это человек или любой другой из иных, вполне можно было бы найти приемлемое, логичное объяснение. Но это был именно ахэнн, а то, что у этих "эльфов" мозг, видимо, устроен вообще недоступно для логики — тоже факт. И против настолько очевидных фактов, как известно не попрешь.

Однако факт — это всего лишь гвоздь, на который можно повесить какую угодно теорию. Слухи, всевозможные домыслы и обсуждения интимных подробностей его личной жизни — Эрдмана не волновали, в отличие от праздного внимания к Рину непосредственных товарищей по службе, которое могло стать серьезной угрозой для мальчишки. И самое "забавное", что в этот раз именно его увлечения и профессионализм сыграли дурную шутку.

Частично выводы точно отвечали действительности. Герр обер-офицер Манфред в самом деле был способен вскрыть любой мозг, как ножом консервную банку, вытряхнуть содержимое, не отвлекаясь от сигареты, расчленить на составляющие, разобрать на детали, вывернуть на изнанку и сложить заново, как детский двусторонний пазл. Главный вопрос заключался в том — зачем? Он, конечно, личность несколько экспрессивная, но неужели и впрямь только лишь из скуки, в качестве занимательного эксперимента? Не слишком ли много возни, тогда как на человека, делающего что-либо просто так Эрдман Манфред тоже никогда и ничем не походил... Неужто?

Сначала Манфред откровенно развеселился от подобной версии событий: Аэринн и шпионские игры — несовместимы абсолютно! А затем помрачнел.

Ахэнн наконец очнулись от шока первых столкновений, и сопротивление не то чтобы доставляло серьезное беспокойство, но изрядно портило нервы статистикой потерь и материального урона. Пасьянс, разложенный им из данных последних донесений, ясно показывал, что многие ушастые намерены всерьез взяться за оружие, причем не только за свое традиционное, но кое-кто уже не брезгует пользоваться человеческим. Внедрить резидента, а лучше нескольких — становилось насущной необходимостью и заветной мечтой любого безопасника. И Эрдман незамедлительно подал бы рапорт о комиссовании по состоянию здоровья, если бы хоть на секунду позволил себе предположить случайный разговор "за чашечкой кофе" с якобы безмерно скучающим оберстом.

С первой же фразы чутье на опасность взвыло системой аварийного оповещения:

— Герр Манфред, о вас так много говорят в последнее время, — Даренн, как всегда тянул слова так, будто каждое стоило годового жалования.

— Вот как? Не предполагал, что пользуюсь широкой известностью, — Эрдман не счел нужным отвлечься от дежурного планшета.

— Ну, у людей всегда найдется повод для любопытства... — хмыкнул оберст Даренн, — Ваш таинственны й мальчик... Он настолько хорош?

— Не жалуюсь, — снисходительно отозвался Манфред, все же потянувшись за своей чашкой и одновременно закуривая.

— Значит, эксперимент удачно окончен? — тонко поинтересовался старший офицер.

— Только не говорите, что и вы поддались всеобщему порыву! — бросил Манфред снова придвигая к себе отложенный в сторону планшет.

Даренн непринужденно рассмеялся, откидываясь на спинку и тоже закуривая:

— Я бы мог напомнить, что в отношении этого эльфа, вы мне кое-что обещали, но это дурной тон. Так что... я просто интересуюсь успешным опытом коллеги.

— Мне пока нечем хвастаться, — сухо отрезал Манфред, — работы еще много.

— Даже так, — заинтересованно протянул оберст, разглядывая невозмутимого "коллегу" без малейшей доли легкомыслия.

— Я бы сказал, в самом разгаре, — холодно уронил мужчина, последовавшая реакция собеседника только подтвердила самые худшие опасения.

— Настолько перспективен? — Даренн полностью отбросил фривольный тон, и даже встал в задумчивости.

— Дать гарантий я не могу. Пока это только эксперимент, — еще более сухо сообщил Манфред. Окончательное подтверждение истинного смысла беседы не заставило себя ждать.

— Жаль, — откровенно признал оберст Даренн, и тут же снова расцвел понимающей улыбкой. — Зато всегда можно воспользоваться побочными результатами! Честь имею.

Манфред коротко кивнул, отстраненно разглядывая тлеющий кончик сигареты.

Решение принято, хотя не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться сколько и какие именно трудности оно повлечет за собой: как раз те, в виду которых Аэрин и сидел все это время взаперти. Остается надеяться на то, что мальчишка достаточно окреп, чтобы выдержать к себе внимание определенного толка в повышенном объеме, да на зацикленность эльфенка на его влюбленности.

Зато любой и каждый, взглянув на Рина, — признает, что разумеется куда приятнее видеть это золотоволосое чудо в своей постели, а не по комму с донесением о какой-нибудь диверсии. Война не закончится от одной даже самой удачной операции, и, само собой, грех отказывать себе в маленьких радостях жизни. А если, — точнее когда, — эльфенок все-таки испугается, занервничает, то станет ясно, что годен он тоже только для одного конкретного и незамысловатого занятия, так что о разработке его в качестве агента не может быть и речи. К чему зря тратить время без того занятых людей?

Не самый блестящий выход, но идиотов, пускающих на эльфа слюну со спермой, можно отпугнуть, а вот интерес спецслужб чреват неприятностями для обоих, если вообще не обернется убийственным для Рина. Спустя пару недель ненавязчивой демонстрации своего любовника в предназначенных для отдыха местах, Манфреду оставалось лишь раздраженно дергать губами в ответ на понимающие ухмылки и замечания вроде:

Браво! Хорош-хорош, ничего не скажешь! И такой послушный...

Аэрин бледнел и старался вести себя еще тише. Получалось плохо.

Да, я бы тоже не отказался от такого... хм... спутника, — цедил за картами очередной ценитель "красоты".

Юноша вздрагивал, не поднимая глаз.

— Сожалею, не привык делиться зубными щетками, нижним бельем и другими интимными вещами.

— Понимаю! — как бы нехотя включился в разговор приснопамятный герр Даренн, открывая новую карту. — И понимаю, почему вы его так прятали.

Мужчина на мгновение отвлекся от игр, смерив застывшего эльфа раздевающе-оценивающим взглядом. Эрдман раздраженно фыркнул:

— Я не держал его сутками, прикованным к кровати.

— Невероятная выдержка! — расхохотался еще один участник игры. — Наверняка некоторые девайсы великолепно смотрятся на этих изящных ручках и шейке... Пас... и особенно в его аппетитной попке.

— Не знал, что известен как ярый поклонник БДСМ, — ледяным тоном уронил Манфред. — Ставлю сверху...

— Бросьте, Манфред, — отмахнулся Даренн, уравнивая ставки, — С вашими обширными знаниями не понимать ли, что это как меню. Нельзя все время питаться шоколадом и бисквитами, иногда хочется остренького.

— Разве что в этом смысле. Пас.

— Зато вы мастер в другом, — довольно заметил старший СБшник, отбрасывая карты. — Неужели совсем без SVS обошлись?

От ответа Манфреда избавил тот же бесцеремонный Нолан:

— А на мою, помните такая, зеленоглазенькая, почти десятикратная доза ушла, — поморщившись пожаловался майор. — Все равно сдохла, сучка, ни себе не людям!

— Поэтому если и брать из них кого, так парней, они выносливее, — разговор становился все более откровенным и все более открытым. Не в последнюю очередь благодаря коньяку.

— Так ведь все равно мрут, — вздохнул майор.

— Они все мрут, — резонно возразили ему, — что траханные, что не траханные...

— Как видите, есть и приятные исключения, — улыбнулся оберст Даренн, снова меряя юношу за спиной сослуживца пристальным взглядом.

Это было последнее, что услышал мертвенно-бледный Рин, прежде чем поднявшийся Манфред жестким захватом за плечо вытащил его из кают-компании в коридор, правда, не забыв сдержанно попрощаться с сослуживцами.

Это было жестоко, но необходимо. Финальным аккордом нынешней вечеринки, Рин без усилий и притворства помог закрепить на свой счет нужное впечатление: красивый, тихий, нежный мальчик... Достаточно нежный, чтобы впадать в панику в обществе более двух человек, достаточно тихий, чтобы не провоцировать к себе какой-либо стратегический интерес, и достаточно красивый, чтобы желание напрочь отшибать от него шаловливые ручки "героических" вояк, буде оные все-таки потянутся, — не выглядело барской придурью, на которую укоряюще грозят пальчиком.

Вот только несмотря на то, что ни с чем новым для себя Аэрин столкнуться не должен был, юношу сейчас трясло всем телом, отчаянно и неудержимо. От него фонило эмоциями в буквальном смысле, а такие глаза Эрдман видел у мальчишки лишь однажды — сразу после базы. Н-да, самые дерьмовые последствия, что называется, не заставили себя ждать! Хорошо хоть, что как и тогда, Рин тоже шел сам: дефилировать по коридорам станции с бессознательным телом на плече — в их ситуации было бы уже чересчур!

С едва скрываемым облегчением заперев за собой дверь каюты, мужчина направился в кабинет, прикидывая, что из наиболее эффективных и безопасных для ахенн препаратов осталось в наличии, когда из кресла, в которое он мимоходом сгрузил эльфенка, раздался вопрос:

Это все правда?

Манфред остановился и обернулся.

— О других... — так же безжизненно прошелестел Рин, уточняя.

— Да, — жестко обрубил мужчина после короткой паузы. — Хотя, поименных списков дать тебе не смогу.

— Поименных...

Не требовалось обладать выдающимися аналитическими талантами, чтобы понять: сейчас не столько Аэрин переживает память о собственном насилии и недавнем унижении. Ахэнн живут именно общинами, семья у него тоже была, и в этот момент через свой опыт потерь и свое горе, понимание того, что оно могло быть еще глубже — мальчишка шагнул дальше. Уже как Видящий своего народа.

Там, в кают-компании его накрыл не страх, а осознание, и в серебряных глазах стыла неприкрытая мука. Да, маленький, ты все правильно понял: многие из твоих сородичей обоего пола умирали именно так. Обдолбаными психоделиками до растительного состояния, экзотической подстилкой для офицерья, способом выплеснуть адреналин и напряжение в тестикулах простых бравых вояк, затраханным лагерным куском мяса. Уходили в свою благословенную Тьму едва ли не буквально вывернутыми наизнанку, поругаными, в своей крови, смешанной со спермой захватчиков... И — да, среди них могли быть даже те, кого ты когда-то знал.

— А я... — сизо-белый, Аэрин не выдержал его взгляда, опустил ресницы.

— А ты жив! — безжалостно оборвал его Эрдман, поставив точку в разговоре. — И если опять станешь спрашивать зачем-почему, я буду глубоко разочарован.

Губы юноши кривились в судороге, но поднялся он ровно.

— Не стану...

Рин добрел до санузла и включил душ. Медленно разделся и аккуратно сложил одежду трясущимися руками. А потом он просто сидел и плакал без единого всхлипа. Долго. Очень... Мощные струи били по спине, плечам, опущенной голове, только на лице они становились солеными, как море. На душе было мерзко и жутко. И пусто, словно вымерзло все, осыпавшись куда-то ледяным крошевом, растопить которое не получалось даже самой горячей воде: хорошо слушать рассуждения о превратностях войны у уютного камина от невозмутимого Манфреда, иное дело ловить в лицо издевательские в своем обыденном безразличии комментарии убийц, вспоминая зеленые глаза жившей по соседству Тайли... А он жив. Даже вполне благополучен, отчего так больно, стыдно и тошно! Жив и... Рин вдруг неловко выпрямился, шагнув из душевой. Как в первый день на станции, почти не вытираясь, накинул на себя халат с крючка, чтобы выйдя, — сразу же наткнуться взглядом на горку окурков в пепельнице и пронизывающий, цепкий взгляд своего мельдо.

Необъяснимое облегчение окатило волной все его существо. Юноша двинулся вперед, будто зачарованный этими глазами выжидающего перед броском зверя, скользнул, робко опускаясь рядом, и яростно вцепился в ткань сорочки, когда надежные крепкие руки мужчины резко прижали его все еще трясущееся в лихорадочном ознобе тело к груди в ответ. Почти беззвучно, одними губами, Рин обреченно выдохнул:

— Люблю!

Объятия стали чуть теснее, легкий поцелуй в висок, сильные пальцы успокаивающе поглаживают затылок:

"Глупенький мой..."

8. Къелла — верность.