Там, за туманами Общий файл

Процессия добралась до крады. Носилки сходу водрузили на помосты. Ратники тут же вышли за пределы сегмента, очерченного шалашами из сена и дров. Внутри, около покойных остался лишь волхв и задержались ненадолго близкие родственники.

— Начинается тризна, — негромко пояснила Улита.

— Я думал, что тризна — это после: застолье, поминки там... — шепнул Вовка Хлебычу.

— Тризна, — негромко сказала Улита, удивительным образом расслышавшая Вовкин шёпот, — это три знания — явь, кали и навь — которые постигает человек, проходя благоесьмь.

— А где колокола? — удивился Хлебыч, исходя из созвучия, решивший, что речь о благовесте — колокольном перезвоне.

Улита явно не поняла вопроса.

— Около чего гул? — переспросила она, истолковав по-своему сказанное.

— Извини, — сказал Хлебыч, осознав, что о колоколах тут ещё не слышали. — Разве благовест — это не благая весть?

Улита покачала головой.

— Бла-го-есьмь, — медленно по слогам разложила она слово и, к пущему удивлению Хлебыча, поднятой тут же, под ногами, веточкой, нарисовала на снегу эмблему "Мерседес" в виде свастики. — Три-зна-коло, благоесьмь, — расшифровала она рисунок.

— Триксель, — озадаченно произнёс Вовка. — За такую хрень на заборе мы это... физиономию одному ущербному начистили.

Улита, к счастью, не поняла Вовкиного сленга, потому лишь смотрела на парня и беспомощно хлопала глазами.

Волхв, тем временем, простерев руки небу, негромко вещал молитвы. Слов было не разобрать, лишь время от времени достаточно отчётливо слышались имена богов, средь которых чаще других упоминались Род и Макошь.

— Ладно, со свастикой проехали, — сказал Хлебыч, укоризненно глядя на Вовку. — Тризна началась, это, вроде, понятно. А закончится когда и чем? — обратился он к Улите.

— Завтра, — ответила девчонка, — когда домовины с останками вынесут и поставят к закату от городища.

Хлебыч кивнул, хоть и не вполне понял, почему именно к закату, и о каких останках может идти речь, когда сложены такие громадные кострища.

Вышата закончил последние молитвы, с коими троекратно обходил каждую краду, и направился за пределы ограждённого дровяными шалашами сегмента. Фока и Егуп зажгли факелы и бросили их в снопы сена у подножья помостов. Огонь нехотя пополз к основанию из массивных дубовых брёвен, принялся облизывать, калить бересту. Постепенно, не торопясь крады укутались плотными одеялами седого, как борода старца, дыма.

— А он, твой отец, — спросил Хлебыч, заметив, что волхв высмотрел в толпе Улиту, и теперь направляется к ним, — вот этим вот постоянно занимается, да? Его тоже, как наших пасторов, зовут на тризны?

— Нет, — ответила Улита. — Только если он рядом и сам сочтёт за благо.

— А если бы он не приехал, то кто?.. — не унимался Хлебыч.

— Да любой, — Улита пожала плечами. — Может быть, Фока или Игуп.

Дым от рядом стоящих помостов ровными столбами взметался до макушек соседних берёз, а там, гонимый шальными ветрами, закручивался в спираль и тут же рассыпался, расползался во все стороны, не ведая постоянства в направлении. Скоро языки пламени прорвали сизый покров, выплеснулись наружу, обрывая истончившиеся вмиг дымовые стебли. Огонь заволновался, загудел, залил всё окрест мерцающим оранжевым светом, обдал жаром.

Пламя уже бушевало неистово. Внутри крад всё шипело, хлопало, трескалось и рассыпалось алыми искрами, но дубовые помосты уверенно держали свою скорбную ношу.

Домовины, стоящие на подпорках поблизости от огня, парили, источали смолу, вспенивались нанесённым на них дёгтем. Хлебыч, сначала не уловивший смысл их нахождения там, вдруг понял, что лучшего способа окурить древесину, избавиться от тли и жучков, пожалуй, не существует.

Все, кто знал молитвы, в этом миг читали их: и слева, и справа, и отовсюду слышался шёпот. Жар бил в лица, огонь завораживал, не отпускал взгляды. Мир над пламенем трепетал, кривился и расплывался, будто прятался за стеклом, по которому сплошным потоком текла вода. Впрочем, это не было иллюзией, потому что эффект создавала именно она. Именно вода, прозрачным паром, устремлялась теперь вверх, в небеса, унося с собой соки сгорающих растений и двух человеческих тел, в которых ещё вчера теплилась жизнь.

Неотрывно наблюдая за пляшущим потоком пара, Хлебыч с удивлением осознал всю простоту решения обрядовой головоломки. Ему вдруг стало очевидно, что тризна от похорон отличается так же, как сами процессы дистилляции и ферментации. Россы, и не только они, придумали перекидывать мосты над огненной рекой меж землей и небом, меж явью и навью, ограждая близких им людей от мира кали, от трупной черноты и смрадного разложения. Души усопших стремительно освобождались от испорченных тел, и прямиком устремлялись ввысь, в иной мир, в навь.

Бревна крад начинали перегорать, они кренились и обрушивались, вздымая вверх снопы пепла и искр. Жар отступал, пламя осаживалось, позволяя чёрному едкому дыму разливаться, стелиться у самой земли. Смрад расползался окрест, заставляя людей отходить всё дальше, прятать, укрывать носы рукавами.

— Пора стражей палить! — громко сказал Вышата, давно уже стоящей рядом с дочерью.

Фока и Игуп, не мешкая, подожги все шесть дровяных шалашей. Едва они разгорелись, дышать стало легче.

— А чего это так? — ошалело спросил Вовка.

— Как любил говорить Шерлок Холмс, — усмехнулся Хлебыч, — элементарно, Уотсон! Жар костров осекает от нас эту жуткую вонь.