Князь Холод

— Спасся, у улан лошадки хорошие, вынесли. Григорянский тоже прорвался, а вот Воронцову не повезло, погиб. Да и от полка его хорошо, если половина уцелела.

Бедняга Воронцов, дорого же тебе обошлась эта авантюра! Эх, какие же мы дураки! Купились на дешевую приманку генерала Освальда! Недостроенный форпост с реющим над ним тимландским флагом выступил в роли приманки, драгуны, якобы спешащие на помощь гарнизону маленькой крепости — в роли раздражителей. А потом мы сами влезли в ловушку и на нас посыпались со скалы гранаты, а во фронт произвела таранный удар тяжелая кавалерия. Ничего гениального, но как же действенно! Может даже задумано с учетом наших молодых, горячих, жадных до славы командиров. А может, и нет. Тяжелая кавалерия в таридийском царстве была в большом дефиците, поэтому предположить, что ее в нашем отряде не будет, можно было легко. Значит, противопоставить в бою тимландским кирасирам мы могли только ощетинившиеся штыками пехотные каре, да бьющую картечью артиллерию. Но пехота и артиллерия не пустятся в погоню за отступающими драгунами — вот вам и ответ на вопрос с нашими кавалеристами, подставившимися под удар. Ну, а защищенным кирасами всадникам на рослых тяжелых конях топтать и рубить сбившегося в плотную массу запаниковавшего противника — это просто дело техники. Вот такой простой и понятный расклад, и как же жаль, что простым и понятным для меня он стал только сейчас, с катастрофическим опозданием!

Ну, ничего, господин Освальд, ничего. Даст бог, посчитаемся мы с вами в самом недалеком будущем.

Однако в том, что будущее, хоть недалекое, хоть далекое, у меня будет, пришлось усомниться очень скоро, едва войдя в палатку командующего. Алексей и князь Григорянский вяло поприветствовали меня, но оба были мрачнее тучи. Престарелый же генерал весь красный, с глазами навыкате от долгого натужного ора, в момент моего появления тряс какой-то бумагой перед носом младшего Соболева.

— А-а, вот и вы, господин полковник! — с удовольствием включил меня в общество обвиняемых генерал Веремеев. — Вот и вы, явились, не запылились! Живы и здоровы, в отличие от многих солдат, погибших по вашей дурной воле!

— Ваше превосходительство, ситуацию еще можно исправить, — я попытался повернуть разговор в конструктивное русло.

— Если и исправят ситуацию, то уже без нас, Бодров! — завизжал генерал, сунув и мне под нос бумагу с царской печатью. — Извольте все трое немедленно отбыть в Ивангород! Немедленно!

— А как же полк? — осведомился я, видя что царевич и князь молча собрались на выход.

— О! Вы задумались о полке, господин из Холодного Удела? Позвольте узнать, почему же сегодня, почему не вчера?

— Господин генерал! Сейчас не время выяснять отношения и искать виноватых! Освальд не ждет от нас удара сейчас!

— Освальд и вчера не ждал! — холодно перебил меня генерал. — Вон отсюда, господа, в столицу!

— Отец предвидел подобное развитие событие и заранее составил бумагу, — грустно просветил меня царевич Алешка, когда уже спустя час мы с ним и Григорянским тряслись в карете по дороге в Ивангород. — Нам предписано немедленно предстать пред его светлые очи, а войска отойдут к Усолью и будут ждать прибытия Федора.

— Мы бы справились, — заявил я, — нужно было только дать нам еще немного времени! Нельзя же все дыры по всей стране затыкать одним только Федором!

— Обжегшись на молоке, дуют и на воду, — горестно вздохнул Григорянский.

— Я хотел, как лучше, — прошептал царевич и отвернулся к окну, чтобы скрыть слезы.

В общем, путешествие вышло безрадостным. Но даже оно не предвещало того, что произошло со мной по прибытии во дворец.

Не успел я переодеться с дороги, как за мной явились двое молодцев из Сыскного приказа, и пришлось срочно спускаться в цокольный этаж к Никите Андреевичу.

Кроме Глазкова в кабинете присутствовал какой-то священник в черных одеждах, но, до поры до времени, он молча сидел на лавке у стены, сверля меня злым взглядом из-под насупленных бровей. Также в левом дальнем углу кабинета за отдельной стойкой бюро расположился молодой канцелярист, назначенный для записи допроса.

— Присаживайтесь, Михаил Васильевич, — без тени своей обычной глумливой улыбочки предложил глава Сыскного приказа, — присаживайтесь и рассказывайте свою версию событий.

— С чего начинать, Никита Андреевич? — спросил я смиренно.

— С чего считаете нужным, а там поглядим.

Я рассказал историю нашего постыдного поражения, начиная с момента выезда на рекогносцировку. Правда решение об атаке тимландского форпоста я выдал за спонтанное, вызванное стрельбой по нам неприятеля. Так уж мы договорились в пути с Алешкой и Григорянским. В остальном же все поведал так, как было на самом деле, особый упор делая на подготовленности западни.

— То есть, приказ атаковать форпост исходил от вас? — как бы невзначай поинтересовался Глазков, глядя при этом в сторону.

— Как же я могу отдавать приказы чужому полку? — терпеливо осведомился я.

— Не знаю, но отдали же?

— Никак нет, не отдавал я никаких приказов.

— Как же, как же, — картинно всплеснул руками главный сыскник, — а товарищи ваши говорят об обратном.

— Я говорю, как было на самом деле, — я безразлично пожал плечами, прекрасно понимая, что ни с кем из свидетелей начала атаки он не мог успеть переговорить даже теоретически.

— Вот как? — вновь наигранно удивился Никита Андреевич. — Странно, странно. Так говорите, рыбаки вас переправили?

— Никак нет, ваше превосходительство, — я снова остался спокоен, тоже мне провокация, вот так просто хочет запутать меня в моих же показаниях. — Пастухи. Не было там никаких рыбаков.

— А я смотрю, Миша, — вдруг зло усмехнулся Глазков, — хорошо ты выучил свою речь, без запинки отвечаешь, как 'Отче наш'. Хочешь снова выйти сухим из воды?

— Никита Андреевич, я говорю правду. И не моя вина, что она расходится с тем, что вы хотите услышать.

— Услышу я от тебя правду, Бодров, или нет, но я ее узнаю. Можешь мне поверить! Так что лучше не юли, облегчи душу.

— Да что вы от меня хотите? — как я ни старался, но этот господин начал меня раздражать своей назойливостью.

— Я хочу знать, когда и от кого ты получил приказ завести наши войска в ловушку?

Чтобы не вспылить, мне пришлось сделать очень глубокий вдох и очень медленный выдох. В глазах несколько мгновений было темно, кровь гулко стучала в висках, а с губ готова была сорваться фраза на уличном сленге моего времени с настойчивым пожеланием следить за своей речью. Провоцирует меня, сволочь, опять в предательстве обвиняет!

— Вы, господин Глазков, со словами будьте осторожнее, — старательно сдерживая эмоции, посоветовал я, — чтобы обвинять меня в таком злодеянии, нужны серьезные доказательства. Они у вас есть?

— Я их добуду, Михаил Васильевич, будьте уверены, — Глазков подался вперед за столом, видимо считая, что таким образом придаст больший вес своим словам, — с вашей же помощью и добуду.

— Хорошо, — внезапно согласился я, вызвав на лице главы Сыскного приказа неподдельное удивление, — хорошо. Пишите, молодой человек, — это уже было адресовано канцеляристу, старательно скрипевшему пером за своим бюро, — в атаке на выстроенный на нашей земле тимландцами форпост участвовал по своей глупости, за компанию, не желая прослыть трусом. Никаких приказов я никому не отдавал, спасся случайно, благодаря божьему провидению и помощи пастухов. За глупость отвечать готов, предателя же во мне не ищите. Да и не было там предательства, была одна лишь сплошная всеобщая глупость.

— Яков! — негромко позвал Глазков.

Неприметная боковая дверь отворилась, пропуская в помещение огромного заросшего рыжей бородой детину в грязном кожаном фартуке.

— Яша, будь добр, покажи князю свои руки, — ласково улыбаясь, попросил Никита Андреевич.

Рыжий Яша послушно закатал рукава, являя на свет божий руки, которым мог бы позавидовать любой бодибилдер.

— Пугать будете? — мрачно осведомился я, глядя на Глазкова с презрением.

— Пугать? — главный сыскник всплеснул руками.

Ни подготовки к удару, ни самого удара я не видел, да и подозреваю, что для Яши это был и не удар вовсе, а так, тычок. Но в следующий момент я отлетел вместе со стулом к стене и оказался на полу. Ах вы, гады! Первым порывом было вскочить на ноги и броситься в драку, но, помня опыт юношеских уличных баталий, я заставил себя остаться в лежачем положении. Последуй я своему первому порыву, оказался бы перед лицом противника с гремящим в голове колоколом, нарушенной координацией движений и плывущим зрением. Никакой угрозы такой боец не представляет, зато выставляет себя на посмешище и оказывается отличной мишенью. Так что я лучше полежу, приду в себя, но удар этот запомню. Если не Яше, то Глазкову уж точно.

— Ты не убил его, Яков? — спросил своего подручного Никита Андреевич, но в голосе его сквозило не беспокойство за мою жизнь, а чисто академический интерес. Что же такого произошло между нами, что он меня так ненавидит?

— Так я же легонько, — степенно ответил здоровяк, — князь все-таки.

— Молодец, Яша, — кряхтя и беспардонно сплевывая кровавую слюну, я поднялся, поставил стул на место и занял на нем исходное положение, — хороший тычок, качественный. Уважаю. И даже претензий не имею. Но это касается только тебя, не твоего начальника.

— Рад стараться, ваше сиятельство! — усмехнулся в бороду Яков.

— Хватит паясничать! — Глазков обошел стол, чтобы наклониться к моему левому уху. — Слушай меня внимательно, Бодров. Я ложь и измену за версту чую. И на соображение свое не жалуюсь. Я в прошлый раз доказал твою вину и в этот раз сумею. В прошлый раз убедил государя в твоей виновности и в этот раз тоже убедить сумею. Жаль только, что ты не сдох в ссылке, а ведь все указывало на то, что добьет тебя чахотка на севере. Ан нет, не добила. Но ты не думай, что притворившись потерявшим память, ты сумел обмануть всех и подвести черту под своим прошлым. Меня ты не обманешь, Миша, люди не меняются. Как был ты змеенышем, так им и остался. Но за содеянное все равно придется ответить. И, кстати, по методам твоего лечения от чахотки есть вопросы у инквизиции. Вот, знакомься, отец Пафнутий, протоинквизитор, архимандрит монастыря святого Симеона Ивангородского. Пожалуйста, святой отец.

Час от часу не легче, инквизиции мне только не хватало. Наслышан я про ее борьбу с ересью. Мало кто из попавших под подозрение инквизиции людей выходил из застенков тюрьмы. А этот самый Пафнутий отличается особым рвением и неразборчивостью в методах при достижении поставленной цели.

— А скажи мне, князь, — протоинквизитор громко прочистил горло, — по своей ли воле ты принимал участие в ведьмовском ритуале?

Вот так, то есть само участие сомнению не подвергается, но маленький шансик сойти за соучастника оставляется. Под гарантии малюсенького снисхождения. Нет, святой отец, не пойдет. Обвиняешь в чем-то — доказывай, и доказывай сам.

— О чем это вы, святой отец?

— Все мне ясно, Никита Андреевич, — отец Пафнутий уверенно кивнул головой, — прямой сговор с дьяволом, одержимость бесами. Отдай его нам, лечить будем, бесов изгонять! Потом тебе вернем. Если что останется.

— С чего такая уверенность, святой отец? — мрачно поинтересовался я, лихорадочно пытаясь выбрать нужную линию поведения. Честно говоря, получалось плохо. Никак не получалось.

— Ну, как же, князь, — в голосе инквизитора прозвучали укоризненные нотки, — ты же чахоточный был, светила медицины тебя лечили-лечили, да вылечить не могли. Совсем ты уже слаб был, кровью харкал. По всему выходило, что на севере тебе прямая дорога в могилу. А ты к Настасье Кузнецовой пошел, давно подозреваемой в ведьмовстве, и вышел от нее живым и здоровым. Неужто не понимаешь, что просто так, без вмешательства дьявола, тут не обошлось? Не в силах это человеческих!

— Никаких ритуалов не было, отец Пафнутий, — я постарался произнести эту фразу как можно небрежнее, желая показать ничтожность самой темы обсуждения, — жилище этой самой Кузнецовой оказалось ближайшим к месту покушения. Вот и провалялся я там десять суток после ранения и люди мои подтверждают, что все это время никаких подозрительных действий надо мной не производилось. А то, что болезнь ушла, так я это считаю наградой божьей за пережитое.

— Наградой божьей? — инквизитор сердито притопнул ногой. — Не говори глупостей, Михаил Васильевич! Не усугубляй свое положение! С ведьмой ты спутался! Тут невооруженным взглядом видно вмешательство нечистого! Ведьму на костер! А тебя, князь лечить нужно, каленым железом выжигать из тебя бесов!

Вот же тварь! Ты посмотри на него — непогрешимый и всезнающий, истина в последней инстанции! Целительницу, значит сжечь, а меня каленым железом 'подлечить'? До чего же не люблю иметь дело с подобными людьми, ты им — логику и доказательства, а они тебе — свое непробиваемое мнение и ослиное упрямство. Дай волю этому Пафнутию, так он и Настасью Фоминичну уничтожит, и людей моих соучастниками выставит, и меня запытает до смерти. Надо что-то делать, но ничего путного в голову не приходит. Раз так, то хотя бы вывести его из состояния душевного равновесия.

— Знаете, господин Пафнутий, каленое железо и у вас такое количество бесов отыщет, что от удивления закачаетесь!

— Что? — протоинквизитор с грозным видом поднялся с лавки.

— Я говорю, странно, — поспешил я повысить голос, чтобы не дать священнослужителю прервать себя, — что вы так много и уверенно говорите о дьяволе и его проделках. Я бы даже сказал, подозрительно много! А может, вы близко знакомы с ним? Часто общаетесь? Так на чьей же вы стороне, святой отец? Кто вы?

— Ах, ты, тварь поганая! — насупив брови, инквизитор двинулся ко мне, но был остановлен Глазковым.

— Не время, отец Пафнутий, не время! Да и не дело вам самим прикасаться к нечисти.

— Ох-х, Никита Андреевич! — голос архимандрита дрожал от ярости. — Отдай его мне! Христом Богом прошу! Он у меня повертится, как уж на сковороде! Я из него все вытрясу!

— Всему свое время, святой отец, — Глазков бросил на меня сердитый взгляд, видимо добавил я ему забот — теперь вот от инквизиции отбиваться. Ну, ничего, не все коту масленица. — Сначала мы с государем все, что нужно от него получим, а после и ваш черед придет. В камеру его, Яков!

Вот так вот, в камеру и все тут. Может взбрыкнуть? А что? Конвойные за дверью. Отец Пафнутий безоружен, канцеляриста вообще можно в расчет не брать. Яша стоит справа от меня, как раз с локтя могу ему в причинное место зарядить. Пока он в себя придет, опрокину стол на Глазкова, отниму у него шпагу, а со шпагой уже можно и на прорыв пойти. Только вот дальше-то что? Ну, вырвусь я из дворца, из Крепости, куда мне податься? В Ивангороде друзей-знакомых у меня нет. Да и за его пределами куда мне идти? В полк или в Холодный Удел, но и там и там меня легко найти. Да и добираться не близко, за пару часов не добежишь через поля. Выходит, что и смысла нет, нужно терпеть и стараться разбивать обвинения. Если следовать логике, то элементарный опрос свидетелей похоронит все доводы господина Глазкова. Еще бы быть уверенным, что здесь будут следовать этой самой логике.