Князь Холод

Ознакомительная часть.

1

Будь тысячу раз проклят тот миг, когда в мою дурную голову пришла мысль срезать путь через стройку! Ну, попал бы домой на пятнадцать минут позже — всего-то делов! А теперь непонятно, попаду ли вообще. Я сделал стремительный выпад своей арматуриной, заставив опасливо попятиться компанию из шести парней крайне хулиганистого вида.

Вообще-то один из этой шестерки работал сторожем на стройке, а, следовательно, имел полное право если не отлавливать подобных мне несанкционированных посетителей, то безжалостно гонять с территории уж точно. Но, во-первых, одно дело отлавливать и гонять и совсем другое — устраивать охоту с бейсбольными битами и металлической арматурой наперевес. А во-вторых, мне жутко интересно, знает ли директор строительной компании, кого ему сосватали в сторожа кадровики? Это же готовая проблема уже на стадии приема на работу! Несмотря на относительную молодость, каждый из загонщиков если не побывал в местах не столь отдаленных, то явно стоит в самом начале очереди туда.

Обломок кирпича ожег кожу на виске и зацепил ухо. Сообразили-таки! Я уже минуты три успешно отбивался от бандосов так удачно подвернувшейся под руку арматуриной трехметровой длины, а эти недоумки не могли придумать ничего более умного, чем ждать, когда я устану. Но теперь все, забросают камнями. Эх, знать бы, что выход со стройки окажется заблокирован, ни за что не побежал бы сюда. Да что уж там говорить — вообще обошел бы строящийся объект десятой дорогой! Но это все теперь лишь домыслы в сослагательном наклонении. А мне бы просто унести отсюда ноги!

На этот раз в меня полетели сразу два кирпича. От одного я увернулся, второй ударил в левое плечо. Не больно, камень уже был на излете. Но сейчас метатели кирпичей подойдут ближе и все мое везение закончится. Нужно что-то делать. Но что?

Что-что! Если нет выхода, ищи вход! Озаренный этой прописной истиной и ободренный очередным замешательством противника я рванул вперед, на ходу перехватывая арматуру двумя руками поближе к середине. Сейчас бы ударить с хорошим боковым замахом, да место не позволяет!

Но и так неплохо получилось, удалось сразу двум хулиганам нанести удар в область груди. На третьего не хватило замаха, потому просто толкнул его на штабель плит перекрытия. Сразу сделал шаг назад, не давая атакованным противникам ухватиться за мое орудие, резко повернулся и хлестнул четвертого по бедру. Еще немного, еще чуть-чуть и я вырвусь из этого тупика. Ловко подставляю арматурину под удар биты, и, воспользовавшись тем, что атаковавший меня противник неловко оступился, пытаюсь проскочить мимо него. Но в этот самый миг картина драки на стройке в моих глазах плавно съезжает в сторону, освобождая место для пристально смотрящего из темноты и что-то шепчущего старушечьего лица.

Что за черт! Я мотнул головой, и зрение восстановилось. Причем оказалось, что я продвинулся вперед на пару шагов и на моем пути, выставив перед собой короткую железяку и глядя на меня с испугом, стоит всего один хулиган. Делаю еще шаг вперед, но зрение вновь предательски съезжает на старуху, тут же перемещается на какую-то лесную поляну, где мужик в черной треуголке со шрамом в пол лица презрительно кидает мне в лицо:

— Трус!

Снова отчаянно мотаю головой из стороны в сторону, возвращая себе вид на стройку, вытягиваю верную арматурину в направлении последнего противника и...все! Опять оказываюсь в лесу!

Но на этот раз все было по-другому, лесная поляна больше не была картинкой! Я не просто видел агрессивного мужика в треуголке, высоченные деревья, цветущие заросли какого-то кустарника и даже пролетевшую мимо бабочку, я был в лесу! Чувствовал запахи, слышал звуки, ощущал почву под ногами и рукоять шпаги в правой руке!

— Умри, тварь! — с этими словами обладатель колоритной внешности сделал стремительный выпад, целя клинком мне в лицо. Ничего себе! Какого черта!

Инстинктивно я отскочил назад, одновременно выставляя перед собой шпагу и пытаясь сообразить, каким это замечательным образом арматурина со стройки вдруг обратилась в шпагу! Почему-то в первую очередь меня занимал именно этот вопрос.

— Проклятый трус! Трус и предатель! — кажется, мужик со шрамом очень зол на меня и жаждет крови.

— Мужик, ты чего? — заорал я с перепуга, надеясь хоть чуть-чуть сбить нападающего с толку.

Тщетно! Тот лишь чертыхнулся и снова перешел в наступление, дважды попытавшись достать меня в запястье держащей оружие руки. Это он зря. Хотя фехтованием на спортивных саблях я занимался достаточно давно, но кое-какие навыки еще остались — так просто я не подставлюсь. Тем более что мы в лесу, а не на фехтовальной дорожке — места для маневрирования предостаточно.

Наконец-то удалось рассмотреть противника получше. Был он небольшого роста, худощавый, нос с горбинкой вкупе с колючим взглядом глубоко посаженных маленьких глаз придавали его лицу хищное выражение, а рассекающий правую половину лица от глаза до подбородка шрам дополнительно подчеркивал опасность своего обладателя. Одет он был в уже упомянутую черную треуголку, из-под которой виднелся беловолосый парик с заплетенной сзади косой, темно-зеленый кафтан до колен, такого же цвета штаны, то ли обрывающиеся чуть ниже колена, то ли просто заправленные в белые чулки, и черные башмаки. То есть чувак был в мундире! Какой эпохи сказать затрудняюсь: петровской, елизаветинской, екатерининской или еще какой — не знаток я этой темы. Да и какая разница! Можно было бы придти к выводу о попадании на съемки исторического фильма, но как-то уж слишком все натурально: и его желание убить меня и явно хорошо заточенные тяжелые, минимум вдвое тяжелее спортивных, шпаги с обоюдоострыми лезвиями, которыми мы фехтовали.

Вернее, фехтовать пытался мой неприятель. Я лишь пятился назад, стараясь разрывать дистанцию при каждой его новой атаке, и лихорадочно раздумывал о том, куда я попал и что мне делать.

В сапогах хлюпала вода. Да, черт побери, я был в сапогах! А также в коричневых штанах, белой рубахе и расшитом какими-то узорами камзоле без рукавов. Вся одежда была мокрой, словно я в ней под душем стоял. Интересный штрих, но не самый замечательный во всей этой фантасмагории. И еще неслабо болела голова. О! А может мне на стройке хорошенько двинули по ней и весь этот бред является всего лишь игрой моего воспаленного воображения? Я на мгновение остановился, пораженный этой мыслью, чем не преминул воспользоваться противник — острие его шпаги впилось мне в правое плечо.

Вскрикнув от боли, я инстинктивно прижал левую руку к месту укола. Гребаный усач! Нужно что-то с ним делать, как-то решать вопрос, пока меня не порубили в капусту. Делая вид, что едва волочу шпагу, я спешно отступал по поляне, по дуге обходя растущую здесь же здоровенную сосну.

— Заканчивай с ним, Фризен! — неожиданно на поляну из густого подлеска вылез еще один носитель темно-зеленого мундира, — времени мало!

О! Да их здесь много! Внезапно я обнаружил, что в лесу тут и там слышатся крики, стоит треск сухих веток и звон металла. То ли раньше вся эта окружающая суета происходила значительно дальше от моего местопребывания, то ли вследствие всех происходящих со мной катаклизмов, со слухом у меня не все в порядке было, но понимание того, что лес наполнен людьми, пришло ко мне только сейчас.

— Уже не долго осталось! — тяжело дыша, ответил тот, кого назвали Фризеном, и воодушевленный нанесенной мне раной снова бросился вперед.

А дыхалка-то у товарища не железная — устал бегать за мной по полянке с железякой в руке! А как тебе вот это? Вместо очередного отступления я сделал шаг вперед, батманом отбил клинок противника в сторону в горизонтальной плоскости и нанес быстрый укол. Конкретной задачи, типа попасть туда-то, не ставил. Но, так уж получилось, что попал пойманному на противоходе противнику точнехонько в горло.

'Упс, кажется, я убил человека' — мелькнула страшная мысль, и я испуганно попятился назад. Усач со шрамом выронил оружие, ухватившись обеими руками за шею и опустился на колени, после чего сразу завалился на бок.

Из состояния ступора меня вывел звук выстрела и выбившая кусок коры из ствола сосны пуля. Следом мне пришлось увернуться от летящего в голову пистолета. Ну, а там уж и второй противник подоспел с перекошенным от ненависти лицом.

Он так размахнулся шпагой, словно хотел перерубить меня напополам, а я упустил момент, когда можно было поймать его на этом богатырском замахе, поэтому пришлось встречать летящий клинок сильной частью шпаги. На миг мы замерли пародией на памятник 'Рабочий и колхозница', потом я сделал быстрый шаг вперед и ударил нападавшего лбом в лицо. Обладатель зеленого кафтана отшатнулся, давая мне возможность высвободить шпагу. Отскочив назад, я парировал вялую попытку рубящего удара слева и тут же, что называется 'на автомате', сделал выпад.

Противник упал с пронзенной грудью.

— Вот черт! — я оторопело смотрел на дело рук своих и отказывался верить в происходящее. А как? Скажите мне, как можно поверить в то, что ты пять минут назад отбивался на стройке от хулиганов, а теперь стоишь на лесной поляне над трупами убитых тобой мужиков в старинных мундирах? А может все-таки все это следствие полученного удара по голове? Может меня еще раньше где-то приложили, еще до стройки, тогда и драка с хулиганами является частью видения? Ну, в самом деле, не просто же так голова болит и тонкой горячей струйкой по левой щеке стекает кровь? И эта версия хоть как-то объясняет все эти 'переключения кадров'.

— Князь! Живой!

— Слава богу, живой!

Мои измышления самым беспардонным образом были прерваны появившимися из лесу радостно голосящими людьми в синей форме. Это уж было слишком для моей бедной головы, я на участие в подобном безумии не подписывался! Силы резко оставили меня, в глазах потемнело и все бредовые видения вмиг испарились.

2

Пробуждение было резким и тревожным. Вздрогнув всем телом, я открыл глаза и уперся непонимающим взглядом в низкий грязный потолок. Что еще за новости? Где я? Как здесь оказался? Затаив дыхание, осторожно пошевелил руками и ногами, повернул голову влево-вправо и позволил себе облегченно вздохнуть. Жив. Тело слушается. Уже кое-что.

Отчаянно кося глазами, и, на всякий случай, стараясь производить как можно меньше шума, я стал осматриваться. Темные бревенчатые стены, земляной пол, почерневшая от грязи и копоти русская печь. Сквозь задернутое сейчас плотной занавеской маленькое окошко с трудом просвечивают косые солнечные лучи. Не нужно быть пророком — сейчас либо рассвет, либо закат.

С потолка свисают связки чеснока и лука, две стены сверху донизу увешаны пучками сушеных трав и ими же завалена крышка стоящего в углу массивного деревянного сундука. Из стоящей посреди стола глиняной миски верх поднимается тонкая струйка пара. Заставив меня вздрогнуть от неожиданности, на стол бесшумно запрыгнул пушистый черный кот. Усевшись возле парящей миски, он безмолвно уставился на меня своими желтыми глазищами. Ни дать ни взять — апартаменты Бабы Яги. Чертовщина какая-то.

Из-за грубо сколоченной двери доносились приглушенные голоса. Вроде бы звучали они взволнованно, но как я не старался, как не напрягал слух, разобрать хотя бы слово не удавалось.

Вопреки здравому смыслу мысли текли вяло и неспешно, никакой паники не было. Было лишь ощущение, будто я наблюдаю за происходящим со стороны. А ведь это неправильно! Необходимо срочно найти ответы на ряд вопросов. Что происходит? Что со мной случилось? Где я? Что с женой, детьми?

Поток моих безответных вопросов прервал препротивный скрип открывшейся двери. В комнату вошла та самая старуха, чье лицо мне было уже знакомо по сразу вспомнившейся вчерашней странной ситуации. Вчерашней? Не знаю почему, но по моим ощущениям вся эта ерунда случилась именно вчера.

— Проснулся, касатик? Вот и хорошо! — ласково проворковала вошедшая, к слову, оказавшаяся не согбенной страшной старушенцией, а вполне опрятной и доброжелательной бабулей.

— Проснуться-то проснулся, — осторожно ответил я, принимая сидячее положение и попутно отмечая, что лежал я на широкой лавке, застеленной звериными шкурами, — только вот проснулся во сне или наяву?

— Это хорошо, что ты не истеришь. Это — хороший знак. Выпей-ка отвара, он придаст тебе сил.

— Не вели казнить, князь!

— Не вели казнить, кормилец!

Вслед за бабкой в помещение стремительно ворвались, бухнулись на колени и согнулись в поклоне до пола тощий мужичок с жидкой рыжеватой бородкой клинышком и невысокий широкоплечий крепыш, темноволосый и гладко выбритый.

— Прости, Михаил Васильевич! Не ждали засаду у себя-то в Холодном Уделе! — опасливо косясь на меня снизу вверх, добавил крепыш.

Я удивленно воззрился на новую картину. Как будто мало мне было загадок, а тут еще мужики какие-то, князь, Холодный Удел! Нужно было что-то сказать, ибо пауза явно затягивалась и к чему это может привести спрогнозировать весьма проблематично. Может, поймут, что я никакой не князь и продырявят чем-нибудь — вон, у крепыша к поясу шпага пристегнута! А может, решат, что нет им прощения, и начнут сводить счеты с жизнью прямо здесь, у моих ног!

Случайно встретившись с внимательным старушечьим взглядом, я вдруг отчетливо понял, что бабулька является здесь самым осведомленным человеком. И, будто удостоверившись в том, что я веду себя правильно, хозяйка избы — а это, несомненно, было ее жилище — пришла мне на помощь.

— Говорила же вам: обождать еще нужно! Михайло Васильевич десять дней и ночей между жизнью и смертью блуждал, почитай от самых ворот в потусторонний мир вернулся, и только глаза открыл, а вы тут со своими 'прости', да 'не вели казнить'! Ну-ка, брысь на улицу!

— Так как же? — заголосил было тощий.

— Ждите! Сейчас князь отвара целебного выпьет, вдохнет полной грудью, тогда и поговорите!

Бабка определенно была в большом авторитете — без всяких споров мужчины покинули помещение. А мне пришлось пить отвар. Был он чуть горьковатый, но, в общем и целом, вполне удобоваримый. Тошноту не вызывал, но и никаких положительных эмоций, вроде прилива сил или необычайной ясности сознания, не доставлял.

— Полегчало? — хозяйка отняла у меня опустевшую миску.

— С семьей что? — спросил я, глядя старухе в глаза.

— Все хорошо с твоей семьей, — предельно серьезно ответила она, — и с тобой тоже все хорошо. Ты не умер, ты не болен. Ты остался там, где и был. Но теперь будешь еще и здесь.

— Звучит как бред, ничего не понял, — я осторожно слез с лавки и прошелся из стороны в сторону, болезненно морщась в моменты наступления босыми ногами на частички мусора.

— Иди-ка сюда, — бабулька достала из складок одежды небольшое зеркало в простой деревянной рамке, — гляди, пока я еще могу связь поддерживать.

Предельно заинтригованный необычным предложением, я взял зеркало в руки. Изображение было слегка мутноватым, тем не менее, интерьер моей квартиры в нем легко угадывался. Вот только это был интерьер прихожей комнаты, а в данный момент она была пуста.

— Ты пальцем-то подвигай, — подсказала старушка в ответ на мой вопросительный взгляд.

Я недоверчиво хмыкнул, но промолчал. Пользуясь поверхностью зеркала, словно экраном планшета, я 'перешел' в кухню, где обнаружил жену и дочь. Затем в детской комнате нашелся делающий уроки сын, а в зале, уткнувшись в экран ноутбука, сидел я, собственной персоной. И картинка не была статичной, все персонажи двигались, жили своей обычной жизнью. Повинуясь сиюминутному порыву, я развернул и увеличил изображение таким образом, чтобы был виден нижний угол ноутбучного дисплея: девятнадцать пятьдесят шесть, двадцать четвертое апреля...

— Почему двадцать четвертое? — внезапно осипшим голосом спросил я — память отчаянно кричала, что вчера было тринадцатое.

— Долгим переход получился. Не на то я рассчитывала. Разбойники вмешались.

— Я реально десять дней провалялся? И как так может быть, что я и здесь и там? — я развернул зеркало изображением к всезнающей бабуле.

— Князь обречен был, болезнь его пожирала. Душа уже едва держалась в теле, а тут и удар по голове, и купание в ледяной воде и ранение. Не выдержал горемычный... Теперь тебе за него придется быть.

— То есть как? — от всей услышанной бредятины, да от перспективы оказаться в теле умершего человека мне реально поплохело.

— Как, как? Умер Михаил Васильевич Бодров, нет его больше. Теперь ты князем будешь! Тебя как величали-то?

— Сергеем, — механически отозвался я, от греха подальше присаживаясь на лавку.

— Так вот, Сергей. Меня зовут Настасья Фоминична, целительница я, знахарка. Понятное дело, кто-то ведьмою кличет. Князь ко мне ехал, последняя надежда для него была. Да не доехал. Хорошо, что у меня все готово было — я как выстрелы в лесу услышала, так сразу и запустила процесс.

— Процесс чего?

— Подселения.

— О, господи! — я схватился за голову. — По-русски объяснить можешь?

— Это как? — оторопела Фоминична.

Куда я попал? Что со мной сделали? Почему именно со мной? Вот ей-богу, дурной сон какой-то! Только он никак заканчиваться не хочет. И интуиция мне подсказывает, что сон этот может быть для меня реально опасным и даже смертельным. Но, несмотря на чувство опасности и всю абсурдность ситуации, паники у меня не было. Непонимание было, а вот паника — нет. То ли в силу природной уравновешенности, то ли отвар бабкин роль сыграл, но я продолжал смотреть на происходящее словно бы со стороны, словно не со мной все это происходит, а с похожим на меня героем фильма.

Так. Нужно прекращать гадать и задавать самому себе вопросы, на которые не могу ответить. Какова бы ни была ситуация, надо брать ее под контроль. Пока эта...целительница под рукой, необходимо выяснить как можно больше. На чем тут мы остановились? Она не знает, что такое 'по-русски', хотя объясняется со мной на вполне понятном русском языке. Разве что он какой-то слишком правильный, под старину стилизованный, без современных словечек. Ладно, мы понимаем друг друга, все остальное — вторично. Попытаемся прояснить другие вопросы.

— Настасья Фоминична, — я привычным жестом взъерошил волосы, отмечая их увеличившуюся длину — стричься пора, — давайте-ка по порядку. Князь был болен и ехал к вам на лечение. Но не доехал, попав в разбойничью засаду. Пока все правильно?

— Все так! — кивнула головой знахарка.

— В то же самое время я там, — указываю пальцем на зеркало, — нарываюсь на шайку хулиганов, с которыми у меня завязывается драка. И вот, когда я уже почти вырвался от них и до спасения остается один шаг, я вдруг переношусь в лес, в чужой одежде, с чужим оружием. И мне приходится биться с чужими противниками. Потом из кустов полезли люди в синих мундирах, и я потерял сознание. А пришел в себя уже здесь, спустя десять дней. Тоже правильно?

— Все правильно рассказываешь, родимый!

— Теперь вот объясни мне, родимая, — в тон собеседнице спросил я, — как все это произошло?

— Князь наш чахоточный был. Да еще, похоже, травили его помаленьку. Так что я сразу поняла, что шансов вылечить его уже нет. То есть, нет шансов вылечить по-обычному.

— Вот как?

— Ну, есть такой способ, меня учили когда-то давно. В другом мире нужно отыскать человека, душа которого совместима с больным. После чего отделяется маленькая часть души этого человека и помещается в нужное тело. Фокус заключается в том, что потерявший частичку души почти не замечает потери, а получивший ее в другом мире напротив — излечивается от тяжелых болезней и получает большой запас жизненных сил.

— За счет чего? — я скептически пожал плечами.

— Того не ведаю, — пожала плечами Фоминична, — то ли хвороба местная против другого мира бессильна, то ли процесс живительный сам по себе — но даже безнадежные больные выздоравливают. Ритуал тот давно известен, только сейчас уже умельцы перевелись. Может я последняя и осталась. Тяжело это. И знания нужны и сила немаленькая.

— То есть ты не просто целительница, — задумчиво протянул я, размышляя о том, как в этом мире поступают с ведьмами, — тут у нас колдовством попахивает. Князь этого стоил? Таких затрат и такого риска?

— Моя жизнь стоит этих затрат и этого риска, — усмехнулась хозяйка, — когда тебе грозят виселицей за отсутствие результата, выбирать не приходится.

— Понятно. И как же ты справилась? Ведь все пошло не так.

— У князя еще хватило сил выбраться из реки и забраться в лес. Там он и умер. Связь между ним и тобой уже была установлена, но мне пришлось приложить еще больше сил, чтобы действовать на расстоянии. А частичка твоей души столкнулась с необходимостью осваивать все тело. Потому и пробыл ты без сознания десять дней.

— М-да, похоже на байку из клиники для душевнобольных. И что же мне теперь князем быть? А если я не хочу?

— Так ведь у тебя, милок, выхода другого нет, — бабка ласково потрепала меня по голове, — либо ты князь Михаил Бодров, либо ты мертв.

— А назад меня никак нельзя отправить?

— В ближайшие лет десять я на подобные эксперименты точно не решусь. Да и к чему? Твоя частичка души уже заняла все тело и стала душой полноценной. Отколоть от нее часть и отправить обратно? Остальное-то здесь останется.

— И то верно. Кругом засада получается, — я устало протер глаза, — но я ведь ничего не знаю про князя. У меня нет его знаний и памяти. Я как новорожденный ребенок в этом мире.

— Это верно. Но тут уж ничего не поделаешь. Спишем полную потерю памяти на тяжелое ранение.

3

Каурая лошадка не спеша вышагивала по каменистой тропинке. Близился полдень, и скупое осеннее солнце наконец-то прогрело воздух. Управляющий князя Бодрова Афанасий Кузьмич Сушков отер рукавом кафтана выступивший на лице пот и нервно оглянулся. После апрельских злоключений пятеро вооруженных охранников не казались ему достаточно надежной защитой. Тогда неожиданное нападение разбойников едва не отправило на тот свет князя Михаила Васильевича, между прочим, последнего в роду Бодровых.

Разбойники. Да какие там разбойники! Семеро душегубов даже не удосужились переодеться — так и щеголяли в форме второго иноземного пехотного полка. Остальные хоть и не в мундирах были, но тоже оказались вполне узнаваемыми однополчанами графа Воротынского — тот вечно с фрадштадцами якшался. Конечно же, всех их объявили дезертирами, но разве от этого легче?

А ведь Афанасий столько раз советовал князю избегать общества царевича Алексея и графа Андрея Воротынского, да куда там! Разве ж холопов слушают. Вот и допились-догулялись приятели: под обвинение в заговоре попали! Царевич, понятное дело, отделался легким испугом. Бодрова в годичную ссылку отправили в ненавистный Холодный Удел, что при его-то здоровье было равносильно смертному приговору. А Воротынский на каторжные работы угодил сроком на пять лет.

Оно и понятно — будь дело серьезным, отрубили бы головы прилюдно и делу конец. А тут по пьяному делу раздухарились удальцы, наболтали лишнего, вот и проявил царь-батюшка великодушие. Только Воротынскому его связи с Фрадштадтом боком вышли — что-то там при обыске в его переписке нехорошее вскрылось. Но он отчего-то на князя нашего осерчал, мол, тот оговорил сотоварища перед следствием, потому и нагрянули к нему с обыском. Вот вам и повод для мщения, а предприимчивых родственников и друзей у графа предостаточно.

Тропа обогнула скалу, и настороженному взору Сушкова открылся вид на зажатую со всех сторон горами маленькую долину. Вся ее северная сторона поросла хвойным лесом, бодро карабкавшимся с равнины вверх по склону. Вытянутая в длину средняя часть представляла собой практически ровное поле, а низменную южную сторону делил на две части небольшой ручей. На самой границе леса и поля у подножия одинокой скалы был разбит маленький палаточный городок. В поле на хорошо утоптанной площадке стояли четыре пушки и две короткоствольных гаубицы, вокруг суетилась орудийная прислуга.

Афанасий Кузьмич поморщился. Мало того, что неуставные две пушки и гаубицы были куплены за немалые деньги, так еще и боеприпас приходилось постоянно пополнять — видите ли, бомбардирам пристрелять орудия нужно. Так сколько ж можно пристреливать? Эдак и все деньги можно растратить на порох, да на ядра, да на гранаты. А деньги эти, между прочим, нелегко достаются. И он лично, Афанасий Сушков, бывает, недосыпает и недоедает за расчетами, да за мыслями: где бы еще сэкономить, да где бы еще заработать.

Хотя, эти упреки не совсем справедливы. Князь после того ранения совсем другой стал. Раньше-то, несмотря на свое слабое здоровье, вел беспорядочный образ жизни, гулял и кутил напропалую, пытаясь ни в чем не отставать от дружков своих. Да только дружки-то его — младший царевич Алексей, да граф Воротынский в состоянии за день золота потратить больше, чем весь Холодный Удел дохода приносит за год — где уж с ними тягаться. Но последний представитель рода Бодровых разумных доводов слышать не хотел и просто требовал от своего управляющего денег. А когда получал отказ, приходил в ярость, кричал, топал ногами и не раз вырывал клочья из бороды Афанасия Кузьмича. Лишь будучи уже здесь, на севере, в ссылке, князь Михаил стал немного спокойнее. Но объяснялось это скорее отсутствием привычной компании, да усилившейся чахоткой, нежели изменением образа мыслей молодого человека.

Зато после покушения ситуация изменилась кардинальным образом. Михаил Васильевич напрочь потерял память, и за прошедшие с той поры почти полгода так и не смог вспомнить ни одного человека, ни одного дня из своей жизни. Пришлось в срочном порядке вводить его в курс дела: своими словами рассказывать историю жизни, описывать и давать краткую характеристику окружающим, да что уж там — хозяина пришлось заново учить нормально разговаривать и правильно писать, ездить верхом и стрелять из пистолета! Господи, ты, боже мой! Да если б Афанасий с командиром княжеской охраны Игнатом Лукьяновым не сидел безвылазно при Михаиле Васильевиче все те десять дней и ночей, что тот провел между жизнью и смертью в избе бабы Насти, то первым обвинил бы знахарку в колдовстве! Это ж мыслимо ли — словно подменили человека! Но все, что делала Настасья Фоминична, так это осторожно вливала больному в рот травяные отвары да мясной бульон и обтирала уксусом, когда поднимался жар.

Страшно переволновались они тогда с Игнатом. Как ни плох был князь Михаил, а все ж таки родной, вдоль и поперек изученный и привычный. И лучше уж терпеть его выходки, чем остаться без покровителя. И бог услышал их молитвы! Князь не только выкарабкался, но и избавился от проклятой чахотки. А взамен потери памяти приобрел спокойный нрав и рассудительность! К окружению своему, да и в общем к людям, Бодров стал относиться гораздо лучше, уважительнее. Быстро учился, вникал в дела по управлению Холодным Уделом и даже давал ему, Афанасию Сушкову, дельные советы. А уж как взялся за порученное ему царем Иваном Федоровичем формирование Белогорского пехотного полка! Афанасий-то по привычке готовился взвалить это дело на свои плечи, ан нет, князь с Игнатом все сами делают, ему только заказы оплачивать приходится. Суммы, конечно, печалят, но лучше уж так, на дело тратить, чем на водку, цыган, да девок гулящих.

За этими размышлениями Афанасий с сопровождающими достиг палаточного лагеря. Как ни напрягал управляющий глаза, как ни вертел головой по сторонам, но никаких признаков наблюдения за собой так и не обнаружил. Часовые в лагере тоже отсутствовали. Редкая безалаберность со стороны Игната!

— Лукьянов! Вы тут совсем расслабились? — с ходу набросился он с претензиями на вышедшего навстречу княжеского телохранителя, щеголявшего в новенькой унтер-офицерской форме. — Где часовые? Где охрана?

— Сушков! Чего так много шума от тебя? — Игнат не спеша раскурил трубку и только после продолжил, поучительно подняв палец вверх. — Если ты чего-то не видишь, это еще не означает, что этого чего-то нет. Пластуны засекли тебя еще три часа назад, у Мокрой скалы. Могу в подробностях поведать: в каком порядке шел твой отряд, где останавливались воды попить, а где помочиться. Начинать?

— Умеешь ты, Игнат, настроение испортить! — вмиг поскучневший Афанасий поспешил перевести разговор на другую тему. — Князь-то где?

— Гуляет, — беспечно махнул рукой Лукьянов, — велел не беспокоить.

— Что? Один гуляет? Да ты что, белены объелся? Забыл, что в апреле случилось?

— Да прекрати орать! — недовольно поморщился унтер. — В долину только две тропы ведут, обе под присмотром. У нас тут чужие не ходят.

— А зверье?

— Зверье тоже только свое, проверенное, — усмехнулся Игнат, — стадо диких свиней сразу ушло, едва мы лагерь разбили. Через неделю медведь не выдержал постоянного грохота пушек, сбежал. Остались только белки, зайцы да лисицы.

— На все-то у тебя ответ есть, — в сердцах махнул рукой управляющий, — а я вот с тех пор готов на воду дуть, лишь бы подобного не повторилось.

— Будет тебе, Кузьмич, — ласково обняв товарища за плечи, Лукьянов повел его к грубо сколоченному столу, стульями при котором служили обычные пеньки. — Не беспокойся, князь нынче другой стал.

— Как он? Вспомнил хоть что-нибудь? — участливо поинтересовался Сушков, принимая из рук Игната кружку с квасом.

— Мне кажется, что плюнул Михаил Васильевич на это занятие, — задумчиво ответил тот, раскуривая трубку, — да и правильно, чего горевать по прошлому? Нужно жить дальше. Бог даст, вернется память со временем, а не даст — значит так тому и быть. Стало быть, так нужно. Да и положа руку на сердце, — Игнат понизил голос и склонился поближе к уху Афанасия, — я не очень-то хочу, чтобы князь все вспомнил и стал прежним.

— Да я с тобой, Игнатушка, вполне согласен, — так же тихо промолвил управляющий, — ничего бы страшного, коли бы нам из Холодного Удела никуда не выезжать. Да уже бумага пришла из столицы — требуют князя Михаила назад, пришла пора полк государю предъявлять. А в столице сам понимаешь, что начнется, когда про все странности бодровские слух пойдет.

— Да с чего? Про покушение все знают и про то, что между жизнью и смертью десять дней блуждал — тоже все знают. Радоваться нужно, что вообще жив остался!

— Да пойми же ты, Игнатушка, в Ивангороде некому радоваться ни переменам в Михаиле, ни тому, что он жив остался! Сомневаться будут, подмену подозревать. А уж если прознают, кто князя нашего почитай с того света вытащил, так тут и в ереси обвинят и в колдовстве, ты церковников столичных знаешь.

— Это да, тут ты прав, Кузьмич, — сдвинув треуголку на лоб, Игнат задумчиво почесал затылок, — я бы сам заподозрил, если бы не тащил его сиятельство на себе к бабе Насте, да не сидел там безвылазно десять дней.

— То-то и оно! Тяжело нам придется в столице!

— А ничего, прорвемся! — выпустив вверх кольцо дыма, безмятежно заявил унтер. — Ужель государь, да царевич Федор за собранный полк не похвалят? Скажу я тебе, Афанасий, неплохой полк получается. Даже майор Торн доволен, хотя на людях ругается и строит страшные рожицы.

— Тьфу, собака иноземная, — сердито сплюнул Афанасий, поддерживавший общую нелюбовь народа к зазываемым на службу иностранцам.

— Да брось ты, нормальный он мужик!

— Все бы тебе, Игнат, шпагой махать, да из ружья палить, — Сушков укоризненно покачал головой, — лучше бы думал, как князя от неприятностей огородить!

— Сушков! — пессимистичный настрой управляющего наконец-то вывел из состояния душевного равновесия даже обычно выдержанного Лукьянова. — Что ж ты словно птица-ворон все каркаешь, да каркаешь? Еще не случилось ничего, а ты все одно: кар, да кар! Накличешь беду, окаянный!

— Есть еще две новости, — Афанасий Кузьмич тяжело вздохнул, оставив без внимания словесный выпад Игната, — Калашников в Белогорске, о встрече просит. А позавчера в город прибыл Сахно.

— Калашниковым ты мне голову не забивай. А вот Сахно — это уже серьезно!

Купец Юрий Иванович Калашников входил в число богатейших людей Таридии, основу его благосостояния составляла торговля фрадштадскими зеркалами, на которую ему удалось в свое время добиться монополии. За щедрые добровольные взносы на обустройство армии царем Иваном Шестым было ему пожаловано личное дворянство. Тут бы купцу-дворянину и успокоиться, но Калашников привык все свои дела вести с размахом. Тем более что подвернулся удобный случай — выручил он деньгами совсем еще юного тогда наследника рода Бодровых, попросив взамен 'сущую безделицу' — жениться на его старшей дочери. Можно понять новоиспеченного дворянина, стремящегося породниться с одним из старейших княжеских родов страны, находящимся в дальнем родстве с царской фамилией, тем самым повысив свой статус и потешив самолюбие. И растущего без родителей тринадцатилетнего князя, хозяина обширных, но бедных земель Холодного Удела тоже можно понять. Сложнее Афанасию было понять согласие на этот брак опекуна Михаила. А опекуном-то, между прочим, выступал сам царь Иван Федорович. Видимо уж очень сильно государь нуждался в деньгах, раз счел подобное решение уместным. Так что помолвка состоялась. Но очень скоро выяснилось, что в данном случае чутье подвело удачливого торгаша — князь рос чрезвычайно болезненным, взбалмошным и самовлюбленным. К серьезному делу интереса не проявлял, зато в развлечениях и денежных тратах старался ни в чем не уступать дружкам, среди которых выделялся младший царский сын царевич Алексей. Будущего тестя Михаил воспринимал лишь в качестве снабжающего его деньгами кошелька. Калашников же сам был человеком самолюбивым и властным, к подобному отношению не привык, потому уже после первых 'займов на будущее' стал держаться от Бодрова на приличном расстоянии, благо, что дочери на тот момент исполнилось всего пять лет. Но чем взрослее становилась невеста, тем активнее Юрий Иванович предпринимал попытки разорвать помолвку. Таким образом, минуло уже девять с лишним лет. А теперь вот весть о том, что Бодров сам не свой после покушения дает Калашникову отличный шанс попытаться исправить давнюю ошибку.

Ну да бес с ним, с купцом. Сушков сам давно убеждал Михаила Васильевича отказаться от несоответствующего его статусу брака, который мог прибавить богатства, но не таких необходимых при дворе связей. Но Бодров все медлил, раздумывал, сомневался. Эх, что нужда в золоте с людьми делает!

Как бы то ни было, вопрос с Калашниковым сейчас казался довольно просто решаемым. В сложившихся обстоятельствах тот сам должен быть озабочен разрывом помолвки. Гораздо сложнее с господином Сахно.

Поручик Третьего Ивангородского драгунского полка Владимир Сахно был известным на всю страну дуэлянтом с удовольствием 'продававшим' свою шпагу владельцам тугих кошельков. И его появление в Белогорске могло означать только то, что в ближайшее время там намечена дуэль с его участием. Вопрос же о том, кто может оказаться мишенью Сахно ни у Сушкова, ни у Лукьянова сомнений не вызывал. И это действительно серьезная проблема, ибо спровоцировать дворянина на дуэль очень легко, а драться с дуэлянтом-поручиком на шпагах — это дело, заранее обреченное на провал.

— Вот что, Афанасий, — решительно заявил Лукьянов после недолгих раздумий, — князь сейчас фехтует так, что любо-дорого смотреть, не в пример лучше прежнего. Но рисковать не стоит, Сахно я из Белогорска удалю. А с Калашниковым, будь добр, разберись сам.

— Добро, Игнат, так и поступим. Нам князя беречь нужно, и так мы его чуть не лишились полгода назад.

4

— То есть вы, Юрий Иванович, предлагаете разорвать помолвку? Я вас правильно понял?

Я с интересом вглядывался в подаренное мне Калашниковым зеркало. Оно было достаточно большое, примерно полметра в ширину и полтора в высоту, вставленное в фигурную деревянную раму и очень качественное. Пожалуй, качество даже было сопоставимо с зеркалами из моего мира. И, несомненно, это было лучшее произведение мастеров-зеркальщиков, виденное мною в новой реальности. Или в новом мире, как правильно? Я с этим пока не разобрался, и было совершенно непонятно, смогу ли разобраться вообще. Да и нужно ли разбираться? Спору нет — вопрос интересный, но ломать голову над поиском скорейшего ответа на него не было особого желания. Я понимал, что нужно жить, что называется, здесь и сейчас, исполняя роль Михаила Бодрова, а не биться в истерике, требуя вернуть меня обратно. Объяснения так называемой 'целительницы' бабы Насти я принял на веру, хотя время от времени приступы беспокойства за семью накрывали меня с головой.

Трижды за прожитые здесь полгода посещал жилище Настасьи Фоминичны с просьбами показать меня, жену и детей в том, прежнем привычном мире. Дважды она выполняла мои просьбы, на третий раз уже не смогла. Правда заверила, что раз я здесь чувствую себя хорошо, значит и там у меня тоже все хорошо. Мол, чем лучше у меня здесь будут идти дела, тем лучше будут идти дела там у меня того, настоящего. Может и есть в этом какая-то логика, но больше похоже на внушение из разряда 'иди, работай и будет тебе счастье'.

Собственно говоря, какой у меня выбор? Либо свести счеты с жизнью, либо быть князем. Как-то второе мне улыбалось больше. Тем более что попал я в Таридию — русскоязычное царство, протянувшееся от Северного до Южного моря аккурат посреди континента, в эпоху, примерно соответствующую концу семнадцатого — началу восемнадцатого века на Земле. То есть в то время, когда благородное происхождение давало весомые преимущества перед простолюдинами. Таридия сильно уступала в размерах Российской империи, хотя и считалась довольно крупным государством. Но крупность эта была из разряда 'одна из многих', поскольку все соседние государства были сопоставимы по размерам. Впрочем, нынешние размеры наглядно отражали тот факт, что прошедший век царство никак не могло занести себе в актив, поскольку все соседи — Силирия, Улория, Тимланд — все это время планомерно откусывали для себя части его территории. Дошло до того, что жизненно важный выход к Южному морю сжался до каких-то двухсот километров, да и на те претендовало агрессивное Улорийское королевство. В общем, положение у таридийского монарха было незавидное и чтобы исправить его требовалась фигура масштаба Петра Первого. Только вот царь Иван Федорович из династии Соболевых Петром Великим точно не был. Нет, он был неплохим государем, но далеко не выдающимся. Зато звезда его старшего сына Федора все ярче сверкала на политическом небосводе. Царевич был умен, решителен, амбициозен. Именно с его подачи были проведены реформа государственного управления и денежная реформа. В настоящий момент в самом разгаре была реформа армии. Если кто и вернет в ближайшем будущем славу Таридии, так это наследник престола Федор Иванович.

Ну, а я с большим интересом понаблюдаю за этим процессом, раз уж оказался в данное время в данном месте. И желательно бы немного со стороны. Только вот боюсь, что со стороны не получится, затянет меня в самое сердце интриги.

Сделав несколько шагов назад, я полностью втиснул свое отражение в зеркало. Повернулся левым боком, правым, затем спиной — м-да, хорош! Впервые появилась возможность нормально рассмотреть 'нового себя'. Тело мне досталось молодое, чуть пониже прежнего и более субтильное. Михаил человеком был болезненным и не утруждающим себя никакими физическими нагрузками. Черты лица самые обычные: нос прямой, глаза серые, подбородок с ямочкой, которая по утверждениям физиономистов указывает на упрямство персонажа. Волосы светло-каштановые. Ничего, жить можно.

Еще бы к дурацкой одежде привыкнуть! Белая сорочка, короткие штаны, бордовый камзол с причудливой вышивкой, белые чулки и туфли с пряжкой! Бр-р! Как к такому привыкнуть? Слава богу, что ношение парика не было обязательным — я ухватился за эту необязательность словно утопающий за соломинку.

— Великолепное зеркало! — на всякий случай я прикоснулся к поверхности кончиками пальцев, попытавшись 'сдвинуть' изображение, словно на экране сенсорного гаджета — у Фоминичны-то двигалось! Но нет, похоже, что чудеса закончились, зеркало оказалось просто зеркалом.

— Да, ваше сиятельство, — с готовностью подтвердил купец, — из Фрадштадта привезено вам в подарок!

Разговор не клеился. Явно чувствуя себя не в своей тарелке, Калашников был слишком напряжен, и каждое слово давалось ему с превеликим трудом. А уж от фразы о подарочном зеркале беднягу и вовсе бросило в пот — судя по полученным мною сведениям за такой подарок можно было спокойно купить небольшое поместье. И к этому нужно приплюсовать те суммы, что князь без зазрения совести брал в долг у незадачливого кандидата на звание своего тестя.

— А что, Юрий Иванович, можно ли у нас такие зеркала делать? — я тоже толком не знал как себя вести с представителем купечества, поэтому попытался перевести разговор на тему, в которой собеседник мог чувствовать себя свободнее.

— Да бог с вами, Михаил Васильевич, — глаза Калашникова округлились от удивления, — куда нашим-то криворуким? Тут и рецептура секретная и мастерство запредельное, а у нас хоть бы научились прилично простое стекло делать.

— Так что в Таридии вовсе зеркальщиков нет? — кажется, я промахнулся, задав вопрос, ответ на который был известен любому младенцу. По крайней мере, Сушков беспокойно заерзал на стуле в своем углу, а во взгляде купца я прочел мрачную решимость идти до конца — он только что окончательно уверился в моем слабоумии.

— Зеркала, князь, нигде кроме Фрадштадта не делают.

— Жаль, можно было бы неплохо заработать, — ответил я, отмечая в уме, что чуть позже нужно будет поинтересоваться этим вопросом.

Историей я всегда интересовался, правда, в основном мой интерес концентрировался на сражениях и войнах, а не на развитии производства, но то что долгое время зеркала были большой ценностью я знал. И помнил, что крупнейшим центром производства зеркал являлась Венеция. Время могу сопоставить только примерно, но определенные параллели с моим миром уже прослеживаются — что-то в районе петровской эпохи плюс-минус пол ста лет. Пока не знаю, что это мне дает, но знания лишними не бывают.

Вообще нужно признать, что все проведенные здесь полгода меня сильно мучил вопрос моей состоятельности. В свое время я прочел множество книг в жанре альтернативной истории и попаданчества. И везде едва попавшие в другой мир или в другое время герои, используя знания и навыки людей двадцать первого века, засучив рукава, немедленно принимаются за работу. И все-то у них получается, во всем им сопутствует успех: кто-то 'изобретает' бездымный порох, кто-то 'открывает' пенициллин, кто-то бросается развивать самолетостроение, а кто-то совершенствует боевые корабли, кто-то бросается захватывать бесхозные пока участки земли с огромными запасами золота или нефти, а кто-то строит оружейные заводы и поднимает сельское хозяйство. Смотри-ка, какой талантливый народ нас окружает в повседневной жизни! Кого ни забрось в непривычные условия чужой реальности, все проявляют себя с наилучшей стороны! А я вот, бестолочь такая, сколько ни смотрю по сторонам, ничего умного в голову не приходит! Остается лишь утешать себя тем, что сначала нужно пройти период адаптации, привыкнуть к окружающей среде, а потом уж меня обязательно 'прорвет' на гениальные откровения.

Потому информацию о зеркалах я взял на заметку. Если уж их производство окутано таким пологом тайны, то стоит подумать о засылке в этот самый Фрадштадт шпионов, чтобы попытались узнать по данной теме все, что можно. Если конечно у меня найдутся эти самые шпионы. Как некстати Игнат недельный отпуск взял! Сейчас, пока свежо в памяти, обсудили бы с ним — может кого-то из пластунов есть резон использовать? Ну, да ладно, поговорим, когда вернется.

— Хорошо, Юрий Иванович, прекратим ходить вокруг да около, хотите разрыва помолвки? Я не против. У меня скопились долги перед вами, если не ошибаюсь, сумма составляет шесть тысяч триста сорок четыре рубля, — дождавшись молчаливого кивка головой Калашникова, я продолжил, — половину суммы Афанасий Кузьмич выдаст вам прямо сейчас. За второй половиной приходите в Ивангороде через месяц, — никакой издевки в моих словах не было, поскольку торговец давно уже жил в столице и оттуда же предпочитал вести свои дела.

— Нет-нет, Михаил Васильевич, — мой собеседник наконец-то сумел справиться с изумлением, — поскольку я являюсь инициатором разрыва, то должен возместить вам ущерб. Таковы правила.

Это было действительно так, но я должен был предложить — не люблю быть должным кому бы то ни было. Активно отговаривавший меня от этого шага Сушков едва слышно выдохнул с облегчением. Но денежные долги — это еще не все. Я рассчитывал, что Калашников мне сможет пригодиться в будущем. А потому, кроме списания долгов, договорились еще об оказании мне нескольких услуг информационного свойства. Что мне могло потребоваться, Юрий Иванович представить толком не мог, но никакой угрозы своему состоянию в таком требовании не усмотрел и, не долго думая, согласился.

Уже после того как мы ударили по рукам, я озвучил свою первую просьбу — подыскать грамотных рудознатцев для обследования территории Холодного Удела и окрестных гор на севере страны. В полезных ископаемых я ничегошеньки не понимал, но в то, что их совершенно нет в горах категорически не верил.

Да-а. Окажись на моем месте 'нормальный', 'правильный попаданец', уже давно бы под пнутым на удачу камнем обнаружил богатейшую золотую жилу или россыпь алмазов. А у меня вот как-то не получался подобный фокус. По всей видимости, мое везение заключалось в возможности жизни в теле молодого князя Бодрова. Справедливости ради стоит отметить, что даже попадись на моем пути золотая жила или алмазное месторождение, я бы запросто прошел мимо. Потому что и в этом никогда не разбирался. Вот такой я непутевый попаданец — ни бриллиант с земли подобрать, ни пулемет изобрести. Ну, да ладно, уж какой есть.

Когда весьма довольный самим собой Калашников удалился восвояси, мы с Сушковым еще некоторое время посудачили о нем, порассуждали на тему мотивов его поступка и порадовались удачной сделке. В том, что мне эта помолвка со вчерашней купеческой дочерью не нужна было абсолютно ясно, но чтобы вот так просто разрешить вопрос без материальных потерь, да еще оставить известного своей хваткой нувориша в положении должника — это можно было считать удачей. Впрочем, мой управляющий утверждал, что Юрий Калашников подыскал для своей дочери более выгодную партию — ходил слух, что якобы сговорились они породниться с семейством Чемезова. А Чемезов тоже был купцом, недавно получившим дворянство из царских рук. Вот и правильно, они одного поля ягоды, так и пусть роднятся между собой.

Афанасию я ничего говорить не стал, но про себя ехидно усмехнулся несуразности этой ситуации. Человек богаче меня раз так в пятьсот, а поди ж ты — брак с его дочерью будет ущемлением именно моего достоинства. О, времена! О, нравы! Придет время, когда ситуация перевернется с ног на голову, но не сейчас, не сейчас.

Кузьмич умчался решать вопросы с покупкой лошадей для полковых фургонов. А я попытался в очередной раз 'влезть' в память князя. Как и прежде безрезультатно. Память Михаила Бодрова в данном теле отсутствовала напрочь, поэтому ни единого факта из его жизни я вспомнить не мог. И это являлось громадной проблемой, ибо в каждом человеке существуют тысячи маленьких мелочей, которые идентифицируют его для окружающих: все эти взгляды, движения, интонации, привычки. А у меня нет ничего для подтверждения личности князя. Я совершенно другой человек: по-другому говорю, по-другому двигаюсь, по-другому думаю. Удастся ли объяснить произошедшую с Бодровым метаморфозу последствиями ранения? Ладно еще здесь, на севере, где общаться приходится в основном с княжеской челядью и малознакомыми людьми из Белогорска, но со дня на день предстоит отправляться в столицу, а в Ивангороде князя знали слишком многие, там острых ситуаций не избежать.

И как, скажите на милость, выкрутиться из этой ситуации? Ведь я даже не знал, в каком качестве должен появиться в Ивангороде: полковника Белогорского полка или обычного 'гражданского' князя? Дело в том, что поручение знатным людям формировать новые полки было обычной практикой пытающегося создать боеспособную армию Ивана Шестого. Наследник престола царевич Федор сформировал уже два пехотных полка и один драгунский, командирами назначив в них доверенных людей. Князь Григорянский сформировал Зеленодольский пехотный полк и был назначен его полковником. Граф Воронцов набрал Клинцовский драгунский полк и стал его командиром. Но распространится ли эта практика на опального Бодрова? Насколько осерчал государь на своего воспитанника? Как он вообще относился к Михаилу? Договаривались ли они с князем о чем-то на словах? Ответов на эти вопросы у меня не было. А поскольку никакого документального подтверждения о моем назначении командиром полка не было, то я и боялся попасть с этим делом впросак. Уж мне ли не знать, кем является человек без бумажки.

Поеду в столицу в гражданской одежде, а там уж попытаюсь сориентироваться. По крайней мере, за сам полк краснеть не придется — к этому делу я отнесся со всей ответственностью. Тем более что каждодневная рутинная работа отлично отвлекала мою голову от дурных мыслей. Я старался принимать участие в решении любых вопросов от набора и обучения рекрутов до качества пищи и вооружения. И здесь нашел-таки несколько проблемных мест, где благодаря своим знаниям и личным средствам удалось внести кое-какие улучшения.

Самой большой моей удачей на этом поприще стала переделка штыка. Существовавший здесь штык вставлялся прямо в ствол фузеи, в народе именуемой просто ружьем. Подобная конструкция ровно вдвое сокращала возможности солдата-пехотинца, заставляя заранее делать выбор между стрельбой и штыковой атакой, а решение проблемы настолько лежало на поверхности, что я поначалу никак не мог поверить в то, что окружающие не видят этого. Каким бы невероятным ни казался этот факт, но в земной истории происходило то же самое — лишь спустя несколько десятилетий после своего изобретения штык стали насаживать на ствол ружья. Не знаю, сколько лет здесь прошло с момента принятия на вооружение штыка, но с моей стороны было бы большой глупостью не воспользоваться ситуацией. Так что кузнецы Белогорска готовы были на руках меня носить после получения заказа на переделку тысячи штыков.

Узнав о том, что в полках царевича Федора держат помимо двух уставных пушек еще две-три дополнительных, я тоже решил проявить инициативу, справедливо рассудив, что многочисленная артиллерия лишней никак не будет. С этой целью я за свои кровные деньги приобрел еще две пушки и две гаубицы, позволявшие вести стрельбу по навесной траектории. Ну и на боеприпас пришлось потратиться — должна же быть практика у пушкарей.

Не знаю, как у кого, но у меня на основе исторических книг и фильмов сложилось впечатление, что в семнадцатом-восемнадцатом веках пушки стреляли исключительно ядрами, взрывавшимися в гуще врагов и поражавшими живую силу противника взрывной волной и массой осколков. Все было совсем не так! Такие снаряды были, но назывались они бомбами, взрывались не когда ударялись о землю, а когда догорал фитиль, и считались весьма дорогим и ненадежным боеприпасом. Поэтому в основном во вражеские ряды швырялись цельные чугунные ядра, тупо сносившие на своем пути любые препятствия, будь то люди, кони или легкие защитные заграждения. Стрелять полагалось по пологой траектории, чтобы ядро могло сбить как можно большее количество врагов, а потом, срикошетив от земли, продолжить свое черное дело. Впору было вспомнить старый анекдот о каучуковой бомбе, которая 'продолжает прыгать'. Кроме бомб и ядер были еще зажигательные снаряды — брандскугели, и картечь — для близко подошедшей пехоты или конницы.

Настильная стрельба весьма ограничивала дальность полета снаряда. Чтобы стрелять дальше, нужно было задирать ствол пушки, но посланное навесиком ядро не рикошетило, зарываясь при падении в землю и теряя свою поражающую способность. Я рассудил, что положение смогут исправить гаубицы, имеющие возможность стрелять как по пологой, так и по навесной траектории, но из-за низкого качества бомб желаемого прогресса пока добиться не удавалось. Ничего, поэкспериментируем с фитилями и количеством пороха — авось найдется оптимальное решение.

Ну и еще я взял на себя смелость докупить в полк фургонов и лошадей к ним, ведь чем больше в моем подразделении будет колес, тем мобильнее оно будет.

Наказуема ли в этом мире и в этой стране инициатива я должен был узнать в скором будущем, по приезду в Ивангород. До отъезда в столицу оставалось всего два дня.

5

Столица произвела на меня крайне неприятное впечатление. Глядя на кривые и грязные улочки Белогорска я всегда помнил, что это небольшой провинциальный городок и с готовностью прощал ему и непродуманную застройку и неухоженность. От Ивангорода ожидал гораздо большего. Не сплошных дворцов с фонтанами и аккуратными лужайками, но хотя бы широких и чистых улиц. Нет, все оказалось не так. Город мало чем отличался от центра северной провинции страны, разве что был в раз в десять больше.

За разросшимися во все стороны посадами уже с трудом угадывались обветшалые городские стены. Улицы были замысловато кривыми и узкими. Та, по которой мы въехали в город, являлась продолжением северного тракта и только поэтому была замощена потемневшей под воздействием осадков и времени доской. Боковые улочки подобной чести не удостаивались.

Заборы и стены убогих, крытых соломой домов сжимали жалкую 'транспортную артерию' с боков, а балконы редко встречающихся двухэтажек нависали в опасной близости над головами хаотично двигающихся с черепашьей скоростью всадников и пешеходов. По крайней мере, в этой части Ивангорода с движением творилось полное безобразие, благодаря которому моей карете пришлось тащиться почти час только до ворот во внутренний город. За стеной ситуация немного изменилась — дома стали-таки побогаче и поопрятнее, но узость улиц, а также грязь и мусор с мостовой никуда не делись. Только на подступах к внутренней крепости, так и называвшейся 'Крепость', улицы чуть раздались вширь, а мостовая укрылась камнем.

Охранявшие въезд в Крепость часовые пропустили карету внутрь, довольствовавшись всего лишь голословным утверждением кучера о том, что, мол, прибыл князь Бодров собственной персоной. Проходной двор, да и только!

Карета 'подрулила' к парадному входу, где мы с Сушковым вышли. Игнат с кучером и лакеем покатили к черному входу разгружать сундуки с вещами. Я с опаской бросил взгляд на широкую лестницу, обрамленную мраморными перилами с точеными балясинами.

По лестнице вверх и вниз фланировали разряженные в пух и прах дамы и кавалеры, и взгляды большинства из них уже были прикованы к моей скромной персоне. Интересно: это Бодров так популярен у подножия местного Олимпа или в отсутствие Интернета и телевидения любое событие является развлечением? Как-то не учел я этого, хотелось бы появиться в царском дворце более скромно. Внезапно меня охватило жгучее желание осмотреть двор Крепости, я с облегчением повернулся к парадной лестнице спиной и буквально нос к носу столкнулся с молодой темноволосой дамой.

Она куда-то спешила полностью поглощенная своими мыслями и скорее всего, рассчитывала обойти меня стороной, да я так не вовремя развернулся. Застигнутый врасплох, я так и не нашел что сказать, девушка тоже не произнесла ни слова, только вздрогнула от неожиданности, а потом выражение ее лица из сосредоточенного резко перетекло в опасливо-брезгливое. Ни приветствия, ни извинений — дамочка так и помчалась вверх по лестнице, аккуратно подхватив подол платья красного цвета, а я удивленно смотрел ей в след, озадаченный неприятной метаморфозой, приключившейся с ее хорошеньким личиком при виде меня. Не вызывал сомнений тот факт, что она была знакома с Бодровым и, определенно, он ей не нравился.

Мои размышления по данному поводу оказались прерваны самым беззастенчивым образом. От появившейся откуда-то сбоку группы блестящих придворных отделился молодой офицер и громко, так чтобы услышали не только сопровождающие, но и все находящиеся во дворе, воскликнул:

— А-а! Наш князенька прибыл! Жив и здоров! А что паразиту сделается? — повернувшись к друзьям за поддержкой, он дождался одобрительного взрыва хохота от компании и продолжил. — Как самочувствие? Не растрясло ли в дороге?

— Игнат! — сдавлено прошипел у меня за спиной Сушков, но моего денщика-телохранителя с нами не было, решать проблему придется самим. То есть мне самому.

— С кем имею честь говорить? — сухо осведомился я.

— Ах, да, — офицер глумливо усмехнулся, — князенька же у нас тронулся умом и потерял память! Очень удобно, не правда ли, совершить гнусную мерзость и тут же забыть о ней!

На этот раз никто не засмеялся, а 'добрые' лица людей, сбившихся в уже довольно порядочных размеров толпу, недвусмысленно указывали на распределение симпатий между князем Бодровым и оппонентом. Стоп. Не так. Между мною и оппонентом. Хватит уже этого раздвоения личности, пора свыкнуться с мыслью, что теперь я и есть Михаил Бодров. Теперь и навсегда.

— Это разные вещи, — как можно более спокойно сказал я, краем глаза подмечая, как Кузьмич дает какое-то поручение пробегавшему мимо слуге.

— Разные вещи — это что? — офицер брезгливо усмехнулся, словно счел мои слова жалкой попыткой оправдаться. — Мерзость и гнусность?

— Тронуться умом и потерять память, — со вздохом уточнил я, уже понимая, что неприятностей не избежать, — поэтому еще раз повторяю: с кем имею честь разговаривать?

— А что, Бодров, в Холодном Уделе серебро так и не нашли? Нормальную одежду купить не на что? — в разговор вмешался разряженный в шелка и бархат франт, и, белозубо улыбаясь, повернулся к дамам, уверенный в том, что произнес удачную шутку. К моему удивлению, вокруг действительно радостно засмеялись. Ах, вот как? Я почувствовал, что буквально закипаю от злости и попытался взять эмоции под контроль, чтобы не выставить себя полным дураком. Кидаться на насмешника с кулаками не стоит, но осадить просто необходимо.

— А кто это у нас такой дерзкий? — грозно сверля шутника взглядом, я демонстративно взялся за рукоять шпаги.

Франт испугано попятился, его лицо вытянулось и побледнело. Ну, а как он думал? Травить толпой одного легко и весело, а ответить за свои слова один на один — это уже совсем другое дело. Понятно, что изначально не предполагалось решительного отпора от жертвы, но тут уж ему не повезло.

— Ого, Бодров! — с веселой беззаботностью воскликнул офицер. — Какой решительный настрой!

— Я дважды задал тебе вопрос, — я перенес агрессию со старательно пытающегося затеряться в толпе франтика на первого наглеца, — ты соизволишь представиться или в приличном обществе стыдно произносить твою фамилию?

— Поручик третьего драгунского полка Владимир Сахно! — мои слова явно задели поручика за живое, ибо всю его веселость словно рукой сняло. — И это ты должен стыдиться произносить свое имя вслух!

— Прекратите говорить загадками, поручик! Или объяснитесь или катитесь к черту!

— Вот как? — глаза Сахно сузились, сразу делая его лицо злым. — Ты предал и оклеветал достойного человека, а потом, когда я прибыл призвать тебя к ответу, приказал своим наймитам удалить меня из Белогорска! Ты — негодяй, подлец и предатель! Я вызываю тебя на дуэль! — и прежде чем я успел что-либо возразить, драгунский поручик залепил мне пощечину.

— Его светлости не по статусу с тобой драться! — попытался втиснуться между мной и Сахно Кузьмич, но я решительно его отстранил. Дело зашло слишком далеко и в любом другом раскладе, кроме принятия вызова, моя репутация сильно пострадает. На дуэли, правда, убить могут, но тут уж как карта ляжет.

— Прекрасно, господин Сахно! Где и когда? — с трудом сдерживая гнев, осведомился я, хотя выбирать время и место, по идее, должен был я.

— К чему тянуть кота за хвост? Здесь и сейчас!

— 'Шоу маст гоу он'! — усмехнулся я. Господин поручик у нас шоумен, явно любит работать на публику, быть в центре внимания. — Прекрасно!

— Что ты там бормочешь, Бодров? — нахмурившись переспросил драгун, то ли не расслышавший, то ли не понявший моей реплики.

— Я говорю, что ты клоун! Шут гороховый! — любезно уточнил я, сбрасывая камзол и треуголку на руки насмерть перепуганному Сушкову и извлекая шпагу из ножен.

— Ну, князенька, готовься отправиться в преисподнюю! — процедил сквозь зубы поручик, вслед за мной освобождаясь от камзола, шляпы и ножен. — Капитан Данилов, не изволите быть моим секундантом?

— Охотно, Владимир, — с готовностью отозвался на протяжении всей перепалки стоявший рядом с ним офицер, — но князю тоже нужен секундант.

— Выберите сами, господин Данилов, у меня нет повода не доверять вам, — поскольку я здесь пока никого не знал, мне действительно было все равно, кто будет моим секундантом.

Выбор пал на некоего прапорщика Зеленодольского полка Скачкова. И тут ко мне на помощь примчался запыхавшийся Игнат Лукьянов.

— Ваше сиятельство, вы не обязаны драться с ним, — с трудом переводя дыхание, произнес мой денщик, — он дуэлянт, бретер, его за деньги нанимают! Нужно крикнуть стражу, она обязана прекратить это безобразие!

— Успокойся, Игнат. Чему быть, того не миновать. Не хватало еще, чтобы меня еще и в трусости обвиняли, — я отстранил Лукьянова и пошел на свободное место, размышляя о том, будет ли стража разнимать дерущихся или служивые сейчас вовсю делают ставки и занимают места получше.

Мы с Сахно оказались внутри как бы самого по себе образовавшегося кольца из зрителей. Я так и не понял, руководил ли ими кто-то или жадная до зрелищ толпа сама прекрасно знала, как и в каком виде самоорганизовываться.

Коротко отсалютовав противнику шпагой, я встал в позицию. Поручик произвел салют, раскланялся со зрителями, послал кому-то воздушный поцелуй и только после этого встал на изготовку, изящно отведя назад согнутую в локте левую руку. Еще и пальчики растопырил веером — видимо тоже изящности ради. Чертов позер! Не люблю таких людей, слишком часто они оказываются ничего не стоящими пустышками. Но это скоро выяснится, а пока ни в коем случае нельзя допускать недооценки противника. Кузьмич побледнел, едва завидев Сахно, да и Игнат выглядит взволнованным. К тому же выясняется, что господин поручик известный дуэлянт, не чурающийся заработка посредством своего умения владеть шпагой.

То есть, велика вероятность, что меня 'заказали' местному бретеру. Странно все это, непонятно. Опять вот упрекают в предательстве. Видимо речь идет о том самом Воротынском, который угодил на каторгу за свою переписку с иностранцами. Только причем здесь я? Даже если допустить, что князь Бодров действительно 'сдал' графа, то уж переписку, сочтенную государственной изменой он вел сам. Либо я чего-то не понимаю в этой жизни, либо чего-то не знаю. Нужно бы прояснить этот набивший уже оскомину вопрос, а то вечно придется терпеть из-за него беспокойство.

Дав себе зарок на ближайшее будущее, я удивился своему спокойствию. Страшно не было. Совсем. Может потому, что до сих пор до конца не верил в реальность происходящего, смотрел на все, словно со стороны, будто на фильм с собою в главной роли, а может, все еще был настолько шокирован произошедшим, что чувство страха оказалось сильно притупленным. Да, меня могли сейчас запросто проткнуть шпагой, но мне было на это наплевать.

Сахно сделал шаг вперед, начав дело простой атакой в плечо. Я парировал с уходом назад и тут же в свою очередь шагнул вперед, нацелившись на руку противника. Взяв руку с оружием на себя, поручик тоже парировал и вынуждено отступил на первоначальный рубеж. Разведка боем, так сказать прелюдия. Сейчас события понесутся галопом, ведь фехтование очень быстрый вид спорта, все его схватки скоротечны. Только не нужно забывать, что здесь на кону стоит не просто победа, а жизнь — нельзя пускаться в обоюдные размены, на которые так богато современное фехтование. Что толку, если я царапну противника первым, когда спустя мгновение он проткнет меня насквозь? Ну, хватит мяться, наш драгун чего-то выжидает — это его проблема. Меня красота поединка не заботит, меня заботит результат.

Делаю два быстрых шага вперед, сбиваю его клинок в сторону прямым батманом и атакую в правое плечо. Сахно уклоняется с шагом назад и пытается контратаковать меня в руку, я парирую, показываю атаку в чуть выставленное бедро и, дождавшись начала защитного движения, атакую в голову. Противник успевает подставить сильную часть клинка, поэтому все, чего удается добиться, это слегка царапнуть ему подбородок.

В толпе раздается несколько удивленных ахов и охов, но поручик не обращает на это ни малейшего внимания. Он взрывается серией ответных атак, вынуждая меня спешно разрывать дистанцию. Драгун продолжает наседать, путает меня серией финтов, после чего делает быстрый выпад, и мое бедро взрывается от боли укола. Черт, черт, черт! Нельзя пассивно защищаться, иначе такой соперник просто разделает меня, словно тушу на бойне.

Моя запоздалая попытка достать противника на выходе из выпада ни к чему не привела. Хорошо двигается, чертяка, легко и плавно. Красуется теперь перед публикой, думает пол дела сделано. А вот и нет, не так быстро. Я несколько раз попробовал перенести центр тяжести на раненую ногу и убедился в ее работоспособности. Рана не глубокая, неприятно, но не смертельно. Продолжим.

Шаг вперед, еще шаг. Наши клинки скрещиваются раз, другой, третий. Напряжение растет, нельзя допустить ошибку. Ох! Чертов Сахно! Я еще только готовил свою атаку, когда он сыграл на опережение — сорвался в атаку стрелой, попутно сбив мой клинок в сторону. Пришлось резко развернуть корпус и как можно быстрее переносить защиту на внутренний верхний сектор. Острие шпаги поручика успело лишь царапнуть мне левую часть груди. Зато сам он получил хороший тычок эфесом в левое плечо, благодаря чему продолжил движение мимо меня. И тут уж я не сплоховал, угостил драгунского офицера рубящим ударом по левой лопатке. Неприятно, правда? А ведь не успей я извернуться, быть мне проткнутым где-то в районе сердца!

Благодаря этому опрометчивому броску мы с Сахно теперь поменялись местами. Всю спесь с Володи как рукой сняло, губы кривились от боли, а глаза сверкали бешенством. Надо полагать, что теперь он отнесется к дуэли со всей серьезностью. А мне оно надо? Мне его и несерьезного хватало. А что в таком случае делать? А попытаться задавить оппонента активностью.

И я пошел вперед, беспрестанно атакуя поручика то в руку, то в плечо, то в голову, заставляя того пятиться, и не позволяя перехватить инициативу. С пятой или шестой попытки удалось достать противника в предплечье и тут же вернуть должок легким уколом в бедро. Вот так, господин наглец! Ободренный достигнутым успехом, я попытался провести атаку, нацеленную на голову оппонента, но Сахно перехватил мой клинок своим, не обращая внимания на полученные раны, шагнул вперед и, оказавшись в непосредственной близости от меня, ударил кулаком левой руки под дых.

Это было неожиданно! Заигрался я, решил, что тут у нас спортивное состязание, хоть и с применением колюще-режущего оружия, а здесь драка с поножовщиной.

Пришлось снова спешно разрывать дистанцию, попутно отбиваясь от поймавшего кураж драгуна. Чисто уйти не удалось — я все-таки пропустил укол в плечо. Воодушевленный Сахно продолжил атаку выпадом, но то ли слишком сильно торопился, то ли раненая нога подвела, но его движение вышло неуклюжим, я легко парировал его с шагом назад и тут же, не дав противнику вернуться в стойку, атаковал сам.

Видит бог, я не хотел этого. Я хотел выиграть, победить, не дать себя убить, но не этого. И выбрасывая руку с оружием навстречу поручику, я стремился всего лишь попасть в цель, просто положить конец попыткам убить меня, а вышло все так, словно мастер фехтования нанес жестокий жалящий удар. Острие моего клинка, двигаясь снизу вверх, вонзилось поручику прямо под нижнюю челюсть, в то самое место, где с возрастом у людей образуется второй подбородок. И укол на этот раз вышел нешуточным, никаких шансов противнику не оставившим. Сахно рухнул наземь, несколько раз рефлекторно дернулся и замер.

Толпа на мгновение замерла в тишине, а потом заорала, загомонила, завизжала. Кое-кто попытался броситься к упавшему дуэлянту и был остановлен секундантами, но основная масса испуганно бросилась врассыпную с места происшествия.

— Все кончено, — склонившийся над поверженным товарищем капитан Данилов ошеломленно покачал головой.

— Да, князь, — уважительно промолвил прапорщик Скачков, — удивили, так удивили.

— Ваше сиятельство!

— Михаил Васильевич!

Игнат с Афанасием радостно бросились ко мне с объятиями, заставив морщиться от болезненных ощущений.

— Полковник Бодров! — обернувшись, я обнаружил у подножия лестницы офицера и троих солдат в красных мундирах и сердце мое, еще не успевшее уняться от бешеного ритма поединка, тревожно сжалось от нехорошего предчувствия. — Полковник Бодров, следуйте за мной!

— Розыскники! — испугано просипел Сушков, подтверждая мои догадки.

— По крайней мере, выяснилось, что я — полковник, — пробормотал я себе под нос, отправляясь вслед за красномундирниками.

6

Промурыжили меня в подземелье Сыскного приказа не менее двух часов. Не пытали, нет, но допрос с пристрастием учинили, в продолжение которого кто-то очень старательно гремел железяками в соседнем помещении. Наверное, это должно было нагнать не меня страху, но представление о находящихся там орудиях пыток я имел весьма приблизительное, потому всерьез угрозу и не воспринял. Кстати, почему по делу о дуэли меня допрашивали именно здесь, а не в Разбойном приказе, занимающемся уголовщиной, я так и не понял, а поинтересоваться не решился. И так начальник приказа господин Глазков очень уж пристально вглядывался в мое лицо, стараясь обнаружить малейшие следы вранья или притворства. И несколько раз не преминул указать мне на то, что полная потеря памяти — это так удобно.

Удобно, как же! Дорого бы я отдал хотя бы за половину памяти настоящего князя! Не приходилось бы сейчас тыкаться вслепую, словно новорожденный котенок. И никто толком рассказать не может, каких таких дел натворил мой предшественник, что мне теперь расхлебывать приходится эту 'всенародную любовь'.

Раны мне обработали прямо в подземелье, и господин Глазков так внимательно наблюдал за этим действом, будто пытался высмотреть на моем теле какие-то особые приметы. Вот же назойливый тип! Неужели подозревает подмену? И так, как бы невзначай, среди вопросов про Сахно и дуэль интересовался покушением, чудесным избавлением от чахотки, формированием полка и вообще времяпровождением в Белогорске и Холодном Уделе.

В общем, в свои дворцовые покои я приплелся выжатым, словно лимон. Но расслабиться и тут не удалось. Мало того, что по комнатам туда-сюда сновали слуги, занося и раскладывая по местам вещи, так еще и посетители норовили засвидетельствовать мне свое почтение. Этикет у них, понимаешь. По мне так — обыкновенное любопытство.

В конце концов я приказал Игнату запереть двери, а всех любопытствующих гнать в шею, ссылаясь на мое плохое самочувствие. Помогло буквально на пять минут. Потому что никакая охрана не могла преградить дорогу царскому сыну. А по совместительству моему товарищу и по какой-то там линии даже дальнему родственнику.

Он ворвался в мои покои, словно ветер, невысокий, щуплый, стремительный. Русые кудри ниспадают на плечи, черты лица мелкие, подвижные, взгляд бегающий, постоянно переключающийся с одного предмета на другой.

— Миха! Миха, Холод! Жив, чертяка! — он крепко стиснул меня, едва успевшего подняться на ноги, в своих объятиях. Я дернулся от боли в потревоженных ранах, и царевич Алексей сразу понял свою оплошность, отстранился, но руки оставил на моих плечах.

— Прости, брат! Прости! Ты же ранен! Чертов Сахно! Чертовы Воротынские! Бьюсь об заклад — это они наняли этого драгунского наглеца. Они и их фрадштадские друзья! Но ты молодец! Красавец просто — уложил этого записного дуэлянта! Герой дня! Весь дворец уже говорит о дуэли, завтра весь город говорить будет! Ты должен рассказать мне об этом. И не только — обо всем! О покушении, о болезни, о выздоровлении! Идем ко мне, отметим твой приезд!

Он говорил так быстро и напористо, так что я и слова не мог вставить в его монолог. Не знаю, как пойдет у нас с ним дальше, но вообще-то такие люди у меня вызывают не симпатию, а головную боль. Впрочем, его радость по поводу встречи со мной выглядела вполне достоверной.

— Алексей Иванович! Умоляю, только не сейчас! — я поспешил воспользоваться первой же паузой в водопаде его слов, но именно что поспешил — явно ляпнул что-то лишнее, отчего царевича аж передернуло.

— Да ты что, Миха! Какой я тебе Алексей Иванович? Для тебя я всегда Алешка! Мы же выросли вместе, мы же друзья лет с пяти! Неужели ты и правда память потерял? По виду, — он провел ладонью по моему лицу, — явно здоровее прежнего, уставший, раненый, но уже не чахоточный. Неужели ты чахотку одолел, а память потерял?

— Увы, Алешка, — поспешил исправиться я, — десять дней между жизнью и смертью болтался, спасибо Господу, что вообще вернулся. А потом уже выяснилось про исчезновение чахотки и памяти. Видимо второй пришлось расплатиться за избавление от первой.

— Эк тебя угораздило, брат Холод, в твоем богом забытом Холодном Уделе! — царевич поражено покачал головой. — А я-то думал, врут злопыхатели, чтобы очернить тебя.

— Да кому это нужно? — скорчив пренебрежительную гримасу, я мягко высвободился из объятий Алексея.

— Ну, вот что, — Алексей Иванович внезапно поскучнел, обвел мою гостиную внимательным взглядом и едва заметно пожал плечами, — раз уж ты сегодня не в силах отмечать свое возвращение, то зайду за тобой завтра с утра. Отстоим утреннюю службу в церкви вместе. А после придумаем что-нибудь.

Неожиданный поворот. Никогда не был особенно набожным в прежней жизни, да и в Холодном Уделе удавалось посещать церковь лишь в случае крайней необходимости. Неужели в столице придется привыкать к иному? А что делать? Не дай бог, заподозрят подмену дражайшего князя — тут и сказочке конец придет.

Странно, царевич никак не выглядит святошей, и огляделся по сторонам он как-то нервно. Может, подозревает прослушку? Как там говорится: стены имеют глаза и уши? Хм, все может быть, нужно будет заняться этим на досуге. Но почему все-таки в церковь, да еще с утра?

— В последнее время ко двору прибыло много новых дам, — видя мое замешательство, пояснил Алексей, — все они там будут. Ну, и пошепчемся без лишних ушей.

— Надеюсь, что завтра буду чувствовать себя лучше, — ответил я, провожая младшего царского сына к двери.

Ну, что тут у нас имеется? Наконец-то я имел возможность свободно вздохнуть, не опасаясь косых и все подмечающих взглядов придворных. Денек выдался тот еще, я буквально с ног валился от усталости, потому ограничился лишь поверхностным знакомством с выделенными мне помещениями.

Еще при входе бросился в глаза тот факт, что узкая и длинная прихожая когда-то была частью дворцовой рекреации. Простукивание подтвердило некапитальный характер стен — оштукатуренная с обеих сторон деревянная основа. Слышимость здесь соответствующая, даже не смотря на развешенные по стенам ковры.

В коридоре, ведущем в мои внутренние покои, располагались комнаты для прислуги — по две с каждой стороны. Далее шла большая светлая гостиная с огромным окном чуть не во всю стену. Из гостиной одна дверь вела в мой личный кабинет, другая — в спальню. Не так уж много для царского воспитанника и друга царевича, но и не так уж мало для просто князя, имеющего привилегию квартировать в царском дворце.

По дороге в спальню я ухватил за рукав подвернувшегося под руку Сушкова и осведомился по поводу своей прежней набожности.

— Увы, Михаил Васильевич, — Кузьмич состроил скорбную мину на лице, — не отличались. За что неоднократно получали нагоняй и от митрополита и от царя-батюшки. В церкви-то вас с Алексеем Ивановичем можно было видеть лишь по большим праздникам.

— А почему царевич меня Холодом называл?

— Так это ваши приятели вас промеж собой нарекли 'Князь Холод' или просто 'Холод', вы ж хозяин Холодного Удела!

Вон оно как, ну, Холод, так Холод. Мне без разницы. А вот то, что поход на утреннее богослужение действительно нетипичный для Алексея поступок, означает, что мой приятель всерьез опасается чужих ушей. Следовательно, есть шанс завтра разговорить его и немного прояснить ситуацию. А то как-то все непонятно, неправильно. Если уж государь Иван Шестой считает меня за члена семьи, то почему дошло дело до ссылки? И почему друзья какого-то там Воротынского имеют наглость покушаться на мою жизнь? Может, ссылка как раз была попыткой убрать меня из столицы, отправить подальше от чьих-то длинных рук? Хм, возможно. На севере людей мало, все чужаки видны, как на ладони, подобраться ко мне было трудно. Но все же подобрались. Однажды целая засада была из бывших сослуживцев графа Воротынского, а второй раз тот самый Сахно прибыл по мою душу, да Игнат с солдатами его втайне от меня спровадил из Белогорска — это я узнал от своего денщика уже по пути в подвалы Сыскного приказа.

Версия неплохая, правда, непонятно как учитывать преодоленную ныне чахоточность князя Бодрова? Я так понял, что болезнь зашла далеко и никакие доктора уже не в силах были помочь. Так может меня умирать отослали с глаз долой, чтобы настроение не портил? Ух, все! Голова раскалывается от обилия вопросов, на которые она не в состоянии дать ответ. Спать!

7

Вопреки ожиданиям, спал я из рук вон плохо. Поначалу-то удалось провалиться в сон, который, казалось, может оборваться только ожидаемым утренним пришествием царевича Алешки. Но нет, посреди ночи я проснулся от жуткого холода. На дворе стояла глубокая осень, во дворце было холодно и сыро, но не до такой степени, чтобы стучать зубами под двумя одеялами. Тем более что мерзляком никогда не был. Да и очаг слуги затопили еще до моего возвращения с допроса, так что стена, общая для спальни, кабинета и гостиной уже успела неплохо прогреться. Тем не менее, меня била крупная дрожь — все-таки накрыл меня нервный срыв! Ну, а как вы хотели? Чужой мир, чужое время, дуэли, допросы, дворцовые интриги. За что это все мне? Я не лидер, не герой, не чудо-инженер, лихо начинающий воплощать в жизнь давно изобретенные в своем мире полезные вещи. По крайней мере, так во всех фантастических романах о 'попаданцах' происходит — там всегда выходцы из нашего мира быстренько реализуются, выходят на первые роли и заставляют обстоятельства подчиняться своей просвещенной воле. А мне бы просто выжить...

Да, еще в книгах почти всегда при переселении в чужое тело 'попаданцу' достается бонусом память прежнего владельца, а у меня и здесь глухо, как в танке. Как я ни старался, как ни напрягал память, никаких знаний настоящего Бодрова в ней не всплывало, вот ни капельки!

И тело мне досталось самое обыкновенное, да еще с плохой кредитной историей и изрядно подмоченной репутацией. Судя по всему, родство с царской семьей сыграло с Михаилом злую шутку — получилось, что вырос он в среде местных мажоров. И вел себя, как мажор, что само по себе нехорошо, а когда так ведет себя человек, не являющийся мажором на самом деле — нехорошо вдвойне. По сути дела, ведь он в этой компании лишний. За его спиной не стоят высокопоставленные родители, богатого наследства князь не получил, ведь обширные по площади земельные владения на самом деле крайне скудны и на материальные и на людские ресурсы. Фактически, все бодровское достояние — это звучная фамилия древнего рода. Но Миша изо всех сил старался соответствовать, быть своим в этой компании, чего бы это ни стоило. Вот и создал себе поганенькую репутацию к своим двадцати с небольшим годам. А мне теперь расхлебывать.

Почему-то в памяти всплыло лицо той хорошенькой барышни, с которой я едва не столкнулся у лестницы перед дуэлью. То, что Бодров был с ней знаком — это неоспоримый факт. Так же, как и то, что встреча с таким знакомым не вызвала у девушки никаких радостных эмоций. Лишь досаду и отвращение. И это было очень обидно, гораздо обиднее того презрительного отношения, которое выказала мне ставшая свидетелем поединка с Сахно толпа.

Вот так, мысленно перебирая все обрушившиеся на меня трудности, я постепенно успокоился. А с обретением спокойствия удалось и дрожь унять и согреться. Еще какое-то время сидел, привалившись к спинке кровати, вспоминал мельчайшие подробности дуэли, анализировал свои действия. По всему выходило, что фехтование — это пока единственная область, в которой я чего-то стою. Не хочу сказать, что являюсь прям мастером клинка, но по местным меркам уровень у меня неплохой. Нужно не забывать практиковаться и сократить до минимума размен в обоюдных атаках. Сегодня-то удалось отделаться неглубокими порезами и уколами, в другой раз может и не повезти. С этой мыслью я и заснул.

Разбудил меня вовсе не царевич, а денщик-телохранитель Игнат. В гостиной жизнь уже кипела: слуги вовсю шуршали по хозяйству, Сушков с умным видом скрипел гусиным пером на дальнем конце стола. Так что к приходу Алексея я успел умыться, наскоро перекусить и морально подготовиться к выходу в свет.

— Другое дело! — буркнул себе под нос явно не выспавшийся царский сын, обозрев мой утренний наряд. — Немного старомодно, но ты же полгода отсутствовал.

Небольшой храм находился на территории Крепости. Народу собралось много, но давки не было и в помине. Поэтому мы с царевичем в начале службы постояли в центре, у всех на виду, а минут через пятнадцать начали потихоньку смещаться влево. Маневр завершился у подпиравшей потолок круглой колонны. Здесь вообще было малолюдно и, развернувшись в пол оборота, можно было обозревать присутствующих людей.

— Вон, смотри, — толкал меня локтем в бок оживившийся Алешка, — между двух старых матрон, девица Лебедева. Хороша?

— Ничего.

— А вон, видишь, у противоположной стены, возле второго окна — дочь генерала Юзина Дарья. Видишь?

— Вижу.

— Ничего себе, правда?

— Ага, — снова согласился я, хотя было видно, что собеседника мое мнение не особо интересует. Да и рассмотреть чье-либо лицо в толпе, да еще среди укутанных в платки женских голов представлялось мне делом нелегким.

— А вон Сулицкая! Помнишь ее? Ах, да, ты же ничего не помнишь!

— Ты вчера так резко свернул разговор, словно боялся, что нас подслушают, — видя, что друг мой не спешит переходить к серьезным темам, я решил сам подтолкнуть его в нужном направлении.

— Ну, так в тот раз-то подслушали, — лицо Алешки исказила злобная гримаса, — подслушали и донесли! А тут еще этот придурок Воротынский со своей перепиской! Тебя сослали, меня чуть не отправили в медвежий угол, вроде твоего Холодного Удела, только на юге. Чтобы от тебя подальше.

— А что было-то? Чего мы такого натворили? — прошептал я в ухо царевичу.

— Обычная пьянка была, Миха, — прошептал в ответ Алексей, — пили-гуляли-веселились. В какой-то момент стали обсуждать батюшкино правление, умничать по всяким поводам. Как всегда, Федьку ругали, мол, он со своими неуклюжими реформами доведет страну до бунта. Ну, тут Воротынский и заявил, что лучше бы государь мне доверил армию, я бы дров не наломал с этими нововведениями, как Федор. И вообще, мол, лучше будет, если я стану первым наследником престола.

— И все?

— Ну, — царевич слегка помялся, — тут ты поддержал, да и я вроде как согласился. Обычные пьяные разговоры, сколько их у нас было! Только в тот раз Воротынского дальше понесло. Заявил, что есть влиятельные люди, готовые поддержать меня и задвинуть Федьку.

— Вот как! И что дальше?

— Да что дальше, — Алексей досадливо поморщился, — стали прожекты обсуждать, назначения и звания раздавать. Я ж говорю, пьяные были.

— Ничего хоть не подписывали? — мрачно усмехнулся я, пытаясь выявить обвинения посерьезнее пьяных разговоров.

— И этого хватило. Воротынский к себе уехал ночевать. А нас с тобой прямо с утра тепленькими и взяли в оборот. Потом к Воротынскому на дом поехали, а там письма из Фрадштадта с прозрачными намеками убрать Федора, чтобы не мешался под ногами. То есть совсем убрать.

— Вон оно что, — задумчиво протянул я, покушение на жизнь старшего царевича — это уже серьезно, тут и за одни разговоры жизни лишиться можно.

— Батюшка до сих пор со мной сквозь зубы разговаривает, — пожаловался младший царевич, — и при дворе меня вообще всерьез воспринимать перестали. Словно я не царевич, а недоразумение какое-то.

— А почему дружки Воротынского моей смерти желают? Почему меня везде называют трусом и предателем?

— Меня-то батюшка с Федором опрашивали, а тебя в допросную отвели, к Глазкову. А как раз после допроса к Воротынскому красномундирники и нагрянули. Вот все и посчитали, будто ты на него указал. Остальным-то невдомек, что нас подслушали.

— Чего-то не сходится, — я почесал затылок, — а что этот Воротынский настолько популярная личность, что общество так за него переживает?

— Есть такое, — снова скривился Алексей, — любимец женщин, богач, эрудит, герой последней войны с Тимландом.

— Все равно не понимаю, факт измены-то на лицо!

— Не знаю, Холод, не знаю! Только есть слух, будто ты в этом замешан был, а письма чуть ли не подбросил Воротынскому.

— Офигеть! — поразился я. Нечего сказать, богатая у кого-то фантазия — вот так просто, без всяких доказательств, перевести стрелки на подвернувшегося под руку собутыльника.

— Чего? — услышав незнакомое слово, царевич удивленно повернулся ко мне.

— Да это так, высшая степень удивления, — отмахнулся я.

— Офигеть! — медленно повторил Алексей, словно пробуя слово на вкус. — Чудно!

Не могу сказать, что все мне в истории с графом Воротынским и полугодовой опалой Бодрова стало ясно, но кое-какой свет на это дело удалось пролить. Знания не бывают лишними, пусть я не могу извлечь из них какую-то сиюминутную пользу, но каким-то образом они все равно пригодятся. Чем больше я узнаю о моем предшественнике в теле князя, тем больше понимаю, каким человеком он был, как вел себя в различных ситуациях, какие совершал ошибки. И тем проще мне будет исправлять эти ошибки. А исправлять их придется, ибо репутация прежнего князя Бодрова меня категорически не устраивает.

Служба подошла к концу, и народ неторопливо потянулся к выходу, когда я вспомнил о еще одном факте, вызывавшем у меня сомнения:

— Скажи мне, Алексей, а то, что Сахно вызвал меня на дуэль — это вообще нормально? В свете того, что я князь и вроде как полковник, а он обычный дворянин и поручик.

— Лет пять назад ему бы и в голову такое не пришло, — грустно усмехнулся царевич. — Но Федор со своей реформой армии все перевернул с ног на голову. Видишь ли, он считает, что дети худородных дворян гораздо больше стремятся овладеть военной наукой, нежели дети высокородных. Потому он последовательно уравнивает всех в правах. Чтобы стимул к развитию был.

— Начинание похвальное, но в отношении дуэлей — явный перегиб. Лучше бы вообще их запретили, небось немало народа гибнет ни за что ни про что.

— Да ты что? — изумленно прошептал мне на ухо Алексей. — Не вздумай такое говорить — сочтут сумасшедшим!

Мы с Алешкой покидали храм в числе последних посетителей, потому-то мое внимание и привлекла одинокая коленопреклоненная фигура. Велико же было мое удивление, когда я узнал бледное, заплаканное лицо вчерашней 'девушки с лестницы'.

— А это кто? — я дернул за рукав шедшего чуть впереди меня царевича.

— Где? А, это Наталья Ружина, графиня Корбинская, — он пренебрежительно махнул рукой, — приживалка.

В этот момент девушку загородил склонившийся над ней священник, и я поспешил вслед за Алексеем Ивановичем выйти на улицу.

— Что значит приживалка?

— Это же с твоей легкой руки, — начал было царевич, но наткнувшись на мой непонимающий взгляд, осекся. — Эк тебя, брат Холод, угораздило! Столько простых вещей объяснять теперь приходится.

— Думаешь, мне это нравится? Наверняка же в моей жизни не только плохое было, а я ничего вспомнить не могу! Родителей даже не помню! — в сердцах бросил я и нисколько не покривил при этом душой.

— Родители — это как раз понятно, ты совсем малой был, когда они погибли. А Ружина, она из семьи исконных владетелей Корбинского края. Сейчас это Улория, предки лет семьдесят назад профукали в ходе очередной неудачной войны. Но народ там наш, православный, и язык наш. Правда, если не отобьем назад, через двадцать-тридцать лет изменится все, станет улорийским. Так вот, тамошние дворяне время от времени пытаются сподвигнуть отца на решительные действия, то бишь начать войну, а они тут же поддержат ее восстанием. Но с Улорией шутки плохи, армия короля Яноша сейчас сильнейшая на континенте. Да и за последние сто лет натерпелись мы от них, десять раз подумаешь, прежде чем решиться на такое.

Краткий экскурс в местную историю я совершил еще находясь в Холодном Уделе, поэтому знал о том, что Таридия крайне неудачно воевала в последнее столетие, теряя территории то на западе, то на востоке. И больше всех бед принесли моей новой родине именно улорийцы — их агрессивные действия уже лишили страну шестой части своей площади. Особенно болезненной была как раз потеря Корбинского края, поскольку теперь в распоряжении таридийских царей осталась довольно узкая полоска земли, дающая выход к Южному морю. И король Янош не скрывал своих намерений окончательно задвинуть своего западного соседа подальше на север.

— Так вот, — продолжил Алексей, — семья Ружиной готовила восстание, рассчитывая, что в этом случае мы просто не сможем остаться в стороне и не поддержать их. Но готовили плохо, потому что Янош все прознал, заговор разгромили, главарей арестовали и не так давно казнили. В том числе отца и брата Натальи. Ей повезло — успела бежать, когда начались аресты.

— Вот оно что! — душевное состояние девушки становилось вполне объяснимым. — И что дальше?

Дальше пошла политическая игра. Царь Иван Федорович приютил беглянку, являющуюся теперь единственной законной наследницей Корбинского края. А король Янош, несмотря на все свое могущество, не хотел менять владетелей края своей властью, справедливо полагая, что это может аукнуться ему в будущем. Тем более что сейчас он, по праву сюзерена, имел право 'принять участие в судьбе' наследницы, то есть найти ей жениха в приказном порядке. Таким образом и законность будет соблюдена и верный правитель поставлен в мятежный регион. Загвоздка была лишь в труднодоступности невесты.

Но и Иван Шестой пока не мог использовать беглянку в своих целях. Выдать ее замуж дело не хитрое, но нужно понимать, что кто бы ни был ставленником Таридии, ему придется оказывать вооруженную поддержку, то есть воевать. Был, правда, еще один весьма сомнительный вариант. Если бы жених оказался из очень знатного рода, то его кандидатуру могли бы поддержать другие монархи и Яношу, скрепя сердце, пришлось бы согласиться. Но, опять же, перевести край в подданство Таридии новому правителю можно будет только силой. А где взять такую силу, если сам таридийский государь не решается вступать в войну с Улорией?

Поэтому ситуация с Ружиной находилась в этаком замороженном состоянии, а сама она уже больше года жила в царском дворце на полном государственном обеспечении. Нужно ли упоминать, что нравилось подобное не всем? Придворные дамы открыто завидовали ее нарядам, полагая что куплены они за казенный счет, придворные кавалеры считали, что она не по праву занимает привилегированное положение близ царской особы, а представители знатных семейств обвиняли графиню в попытке решить собственные проблемы за чужой счет. В конце концов, не нравилось быть в подвешенном состоянии и самой Ружиной.

— И тут она допустила ошибку, — царевич растянул губы в широчайшей улыбке, отчего стал похож на мультяшный персонаж, — не зная о твоей помолвке с купеческой дочерью, предложила тебе себя в жены!

— Ну и? — мрачно поинтересовался я, уже догадываясь, что услышу в ответ.

— Была высмеяна в лучших традициях Князя Холода и награждена тем самым прозвищем 'приживалка'!

— Ох, и дурак! — я в отчаянии схватился за голову руками.

— Ты чего? — Алексей резко остановился и посмотрел на меня широко раскрытыми от изумления глазами.

— Поверить не могу, что был такой сволочью!

— Да она сама виновата! И главное — думаешь, она сделала выводы? Как бы ни так, сейчас князя Григорянского обхаживает! Не дура ли?

— Она просто несчастная, испуганная, ищущая спасения девочка.

— Ну, вот что, Миха, давай-ка оставим Ружину в покое, — царевич тяжело вздохнул, — пойдем праздновать твое возвращение. Пора начинать новую жизнь!

Я пытался сопротивляться, справедливо полагая, что неправильно начинать новую жизнь со старой доброй попойки в компании царевича Алешки, но второй наследник престола умел быть настойчивым, дополнительно мотивировав свой приказ-приглашение завтрашним возвращением в столицу государя. А уж тогда мне будет не до пьянки, придется предстать пред его светлые очи с отчетом.

Да и у кого еще я смогу почерпнуть столько полезной информации, как не у закадычного дружка?

8

Никогда особо не любил ни ходить в гости, ни принимать гостей. По прошествии одного, двух, ну максимум трех, часов терпение мое исчерпывается и гостевая ситуация начинает причинять мне серьезные муки. Нет, конечно же, бывают исключения, когда и людям ты искренне рад и прекрасно проводишь с ними время. Но даже в этом случае спустя несколько часов я ощущаю себя уставшим и полностью опустошенным. Может дело в воспитании, может в характере. Еще однажды мне поведали теорию об энергетических донорах и вампирах, мол, я подпитываю своей энергетикой окружающих до тех пор, пока не превращаюсь в разряженную батарейку. Может так, а может, и нет. Никогда не пытался подвести под этот факт какую-либо теорию, просто воспринимал его, как данность — ну не могу я хорошо себя чувствовать ни при долгих походах в гости, ни при долгих приемах гостей.

Зная эту особенность моего характера, можно представить, сколько душевных мук пришлось мне вытерпеть, чтобы просидеть в гостях у царевича Алексея весь день! И все это время практически не вставая из-за стола.

За завтраком было многолюдно, кроме нас с Алексеем за его столом кормились не менее двух десятков придворных обоего пола. Никого из них я не знал, хотя пара человек пыталась петь мне дифирамбы по поводу вчерашней дуэли, намекая на свое присутствие в толпе зрителей. Но я предпочел отмолчаться, царевич тоже не проявил интереса к разговору, поэтому тема быстро сошла на нет.

А поскольку я устранил свою персону из общего обсуждения, то битых три часа пришлось выслушивать подхалимские речи в адрес моего царственного товарища. Не знаю, как всегда, но сегодня царевич никакого внимания на придворных блюдолизов не обращал и в разговоры практически не вступал.

— Видишь, кого терпеть приходится? — устало спросил Алешка, как только последний столующийся покинул его покои.

— Так в чем дело? — удивился я. — Гони их всех в шею!

— Легко тебе говорить, к Федьке на завтрак по сотне человек приходят, чуть не драку за места устраивают. И не эти отбросы, а действительно важные интересные люди. А у меня — вот, и смех и грех! — с самым мрачным видом пожаловался младший царевич.

Вон оно что! Завидуем старшему брату по полной программе. Но старший-то царевич реальными делами занимается: реформы толкает, армию новую создает, над флотом задумывается. Федор уже сейчас чуть не половину государственных дел на себе тянет, а садиться на трон не спешит, везде и во всем отца поддерживает. От того и популярность в народе, потому и уважение соответствующее, как у друзей, так и у врагов.

А младшенький, стало быть, хочет иметь те же сладкие плюшки, но на халяву. Ситуация знакомая и не раз встречавшаяся мне ранее. Эх, не с той стороны ты за решение проблемы берешься, Алешка! Да и не берешься вовсе — только видимость создаешь.

Как только гости разошлись, царевич набросился на меня с расспросами. Пришлось поведать ему про покушение, выздоровление и жизнь в Холодном Уделе, про то, как полк Белогорский формировал. Ну и про дуэль с поручиком Сахно, куда ж без нее — тут он меня чуть ли не посекундно восстанавливать события заставил.

А потом настал черед рассказывать Алексея и на меня обрушился целый поток жалоб. Царевич жаловался на отца и брата, на предателя Воротынского, на негодяя Глазкова, настоявшего на моем изгнании, на окружающих его лжецов и трусливых подхалимов, на нерадивых слуг и недостаточность выделяемого ему денежного содержания. Весь мир был в чем-то виноват перед ним, таким хорошим, 'белым и пушистым'. Никогда прежде мне не доводилось выслушивать такого количества жалоб от одного человека. И никогда прежде я так не радовался выпивке, потому что если бы не она, родимая, мой мозг выкипел бы еще на исходе первого часа этой моральной экзекуции.

Алешка пил вдвое больше меня, но мои надежды на зеленого змия, который вот-вот закроет ему рот, никак не сбывались, тщедушное тело царевича выказывало поразительную стойкость к алкоголю.

— Скажи мне, Миха, — изрядно осоловевшим голосом спросил второй наследник престола, — а почему ты согласился разорвать помолвку с Калашниковой?

— Ну, так, — неожиданная смена темы изрядно выбила меня из колеи, тем более что про помолвку я уже практически забыл — было и было, что вспоминать-то? — Калашникову это не нужно, мне не нужно — чего мучиться-то?

— Ха! А раньше ты говорил, что будешь доить его до скончания жизни!

— Дурак был, потому что.

— А что такого? — Алешка с трудом мотнул головой, пытаясь отбросить со лба непослушную прядь волос. — К твоему имени приложились бы достойные деньги, разве ты не заслуживаешь этого?

Как бы объяснить популярно человеку, что мне при всех моих проблемах только женитьбы и не хватает? Тут бы самому как-то прижиться, а если еще и за семью отвечать нужно, то считай, тяжесть ноши удваивается. Да и не хотелось делать резких движений, не разобравшись с ситуацией досконально: Калашниковы хоть и стали дворянами, но сильно недавно. И Сушков, к примеру, мне все темечко продолбил воплями о разнице в статусах и грядущем пренебрежении ко мне со стороны аристократии. Но самой главной причиной было абсолютное неприятие каких-либо отношений с противоположным полом — я ведь буквально только что, хотя и, так сказать, в прошлой жизни, был женат и счастлив в браке, а потому мне нужно было больше времени, чтобы 'переключиться' в режим совершенно другого человека. Я ведь был воспитан в таком духе, что семья создается один раз и навсегда. И без всяких там 'левых' похождений. Кто-то скажет — старомодно, скучно, а мне нравилось.

Попробуем втолковать царевичу что-то более удобоваримое:

— Калашниковы-то в дворянах всего ничего, не ровня они мне, — язык слушался меня уже не очень хорошо, нужно заканчивать с возлияниями. — Если бы свадьба состоялась, меня бы потом все благородное общество заплевало за 'брак с денежным мешком'.

— А то тебе сейчас много уважения оказывается! — съехидничал Алексей и был прав, подлец такой! — А так бы с деньгами проблем не было.

— Правда твоя, нет уважения. Но я решил самым коренным образом изменить свою жизнь. Уважения буду добиваться сам, своими делами. И жениться хочу по любви, а не из-за денег или положения в обществе!

— Все-таки сильно тебя по голове приложили, брат Холод! — физиономия царевича расплылась в улыбке. — Совсем как Федька говорить стал. Только вот Феденька говорил так, говорил, а теперь от своей Софьи бегает потихонечку к Гороховой. Вот и весь сказ!

— Нам с тобой, Алешка, — я приобнял Алексея за плечи, — нужно перестать обсуждать других. Нужно самим дело делать. Федор государю много помогает. Мы тоже можем помочь. Ведь кто, если не мы? Мы свои, мы не предадим. Нам сам бог велел заодно всем быть!

— Вот! — царевич воздел палец вверх. — Вот! Я думал об этом, сказать не мог! А ты сказал! Только... все равно... обидно.

Как-то слишком уж резко речь царского сына стала неразборчивой, я даже внимательно посмотрел на собутыльника, заподозрив какой-нибудь подвох. Но — нет, алкоголь все же одолел Алешку, просто у всех это бывает по-разному. На моей памяти были случаи, когда здоровых мужиков развозило буквально с пары рюмок, а было и так, что человек пол дня заливал себя самогоном, оставаясь при этом абсолютно трезвым, а потом ему в одно мгновение ударяло таки в голову, и он падал лицом в салат.

— Все, Миха... Я спать. Зайду завтра!

Все. Это были последние разумные слова Алексея на сегодня, далее следовало лишь неразборчивое бормотание и шумное сопение. Подоспевшие слуги сноровисто подхватили господина под руки и аккуратно повели в спальню, а я наконец-то оказался предоставлен самому себе.

Час был еще не очень поздний, но на улице уже стемнело, и в коридорах царского дворца царил полумрак. Мне нужно было подняться со второго этажа на третий, однако в процессе подъема меня посетило непреодолимое желание подышать свежим воздухом, потому я потащился на четвертый этаж, где ранее приметил балкон. Там и свежий воздух и шикарный вид на ночной город, так сказать два удовольствия в одном флаконе.

Наверху было темно и безлюдно. Здесь даже не было стражи — то ли по статусу обитателям верхних этажей было не положено, то ли просто считалось неразумным охранять те места, куда супостат не сможет забраться напрямую.

По длинному темному коридору я перебрался в другое крыло здания и здесь, на самом выходе, до меня донесся сдавленный женский вскрик. Я остановился. Только этого еще не хватало! И так приключений за проведенные мною в столице два дня было вполне достаточно, не нужно мне новых.

А может, показалось? Может просто влюбленная парочка обжимается в каком-нибудь закутке? С чего я взял, что это обязательно должно касаться меня? Больше крики не повторялись и, облегченно вздохнув, я продолжил свой путь.

Но обойти неприятности стороной не получилось. До вожделенного балкона было уже совсем недалеко, когда звук вновь повторился. А следом стал слышен шум какой-то возни, доносившийся из-за колонн. Я вновь остановился, раздираемый противоречивыми чувствами: влезать в чужие разборки не хотелось, но крик явно был женским — вдруг кого-то реально убивают, а я трусливо пройду мимо. И так нехорошо и эдак тоже. Может все-таки уйти отсюда? У меня вон и оружия нет, за исключением кинжала.

— Тихо! У нас гости! — раздался чей-то свистящий шепот, дававший понять, что я замечен и отрезавший для меня пути к отступлению.

Теперь-то уж точно не поверну назад, тем более что и неизвестная воспользовалась паузой в действиях своих обидчиков, принявшись вырываться с удвоенной силой.

— Помогите! Помоги..., — вопль оборвался, по всей видимости, жертве вновь зажали рот.

— Медведь! Держи крепче! — раздраженно просипел тот же голос, уже не особо таясь.

— Кто это здесь темными делами занимается? — напустив в голос побольше строгости, спросил я и потянулся к поясу за кинжалом.

— А кто это у нас тут бродит по темным углам, да еще в одиночку? — раздалось в ответ, и метрах в трех от меня из-за колонны выступила темная долговязая фигура.

Где-то слева послышался подозрительный шорох, поэтому я на всякий случай сместился на шаг вправо. А долговязый вальяжно направился в мою сторону. Руки его были пусты, но кто его знает, что там у него может прятаться в рукавах.

— Полковник Белогорского пехотного полка князь Бодров Михаил Васильевич, собственной персоной! — развернуто представился я, внимательно наблюдая за противной стороной. — С кем имею честь разговаривать?

— Бодров? Ты чего здесь забыл? Иди к себе и спи спокойно, а то, знаешь ли, в темноте споткнуться можно и шею себе свернуть. Совершенно случайно.

— Девушку отпустите! — ах, как же жаль, что при мне нет шпаги! Как бы она сейчас мне пригодилась.

Слева выпрыгнул второй темный персонаж и, с залихватским хеканьем, попытался ударить меня в голову. Я машинально дернулся в сторону, но сделал это недостаточно быстро. В результате удара как такового не получилось — всего лишь по касательной мне задело скулу, однако выскочившему из засады противнику это показалось достаточным результатом.

— Тебе же говорят — иди домой, — хриплым голосом заявил он, — целее будешь, князенька!

Князенька, значит? Меня так Сахно вчера называл, чрезвычайно обидно звучит, однако. Резко развернувшись влево, я угостил хриплого прямым ударом с правой куда-то в область произнесшего обидное прозвище рта. Не проронив ни звука, противник упал на пол.

В тот же миг удар долговязого под дых заставил меня согнуться пополам и обронить только извлеченный из ножен кинжал. Продолжая дело, мерзавец попытался пнуть меня ногой, целя в лицо, но оперативно подставленное плечо приняло удар на себя. Я со стоном выпрямился, а первый из супостатов вновь замахнулся для удара. Вот только замахнулся слишком широко, от души, потому я даже в полумраке успел среагировать на это движение. Кулак противника прошел над моей головой, сам он был вынужден сделать судорожный шаг вперед, чтобы избежать падения. Ну, а я с удовольствием обхватил его рукой за талию и, резко развернув тело, произвел бросок через бедро из арсенала борьбы самбо. Давно занимался, еще в школе, но кое-какие приемы запомнились на всю жизнь.

Долговязый смачно грохнулся об пол. Но передышки мне это не принесло — в бой снова вступил второй персонаж, и мне не слабо досталось в челюсть. Он нанес еще два быстрых удара, которые были мною заблокированы, а потом настал мой черед — душевненько так, от плеча, вмазал ночному бандюге в скулу. Этот, с хриплым голосом, какой-то легкий оказался. И в первый раз я его сразу с ног сбил, а теперь он и вовсе отлетел куда-то за колонну.

— Помогите! Стража! Стража! — вновь завопила девушка.

В голове моей шевельнулась удивленная мысль о неправильности ситуации, но сообразил я о причине, по которой рот жертвы больше никто не зажимал, слишком поздно. Из темноты выметнулась огромная фигура третьего злоумышленника и в мгновение ока оказалась передо мной. Сам не знаю как, видимо рефлекс какой-то сработал, но я успел увернуться от первого удара с могучего замаха и в свою очередь ткнул противника кулаком в объемное пузо.

Толстяки бывают двух видов: собственно толстяки и большие люди. Обычному толстяку такой удар промял бы живот до самой печени и, скорее всего, вывел бы из строя. Может не на долго, но на минуту-другую уж точно. С большими людьми все по-другому. У этих все большое: руки, ноги, живот. И во всем заключена огромная природная мощь. К сожалению, мой соперник оказался из таких, не зря же его дружки медведем кличут.

Так что мой удар в живот не произвел на него никакого впечатления. Зато я от толчка его левой руки довольно чувствительно влетел спиной в стену.

— Миша, пришиби его! — простонал с пола долговязый.

Вот оно как? Медведь и по имени Мишей оказался. Тезка, однако. Я изо всех сил ударил коленом в пах вновь подскочившего ко мне громилу. На этот раз он громко ойкнул и остановился, но лишь на миг. Не успев больше ничего предпринять, я отправился в короткий полет на пол от увесистого удара-шлепка ладонью левой руки. В ушах у меня шумела кровь, перед глазами кружились звезды, из носа потекла теплая струйка. Страшно представить, что было, врежь он мне кулаком.

— Стража! Стража! — продолжала надрывать голосовые связки девушка уже совсем близко от меня.

— Пойдем отсюда! — из-за колонны вновь появился обладатель хриплого голоса. — Стража отсюда не услышит, но кто-нибудь может спохватиться.

Громко сопя, здоровяк подошел к с трудом принявшему сидячее положение долговязому и помог ему подняться. Потом они с хриплым подхватили товарища под руки и медленно направились прочь от меня. Слава богу, что так, потому что продолжать драку я был не в состоянии.

— Зря ты влез, Бодров, не твое это дело, — сделав несколько шагов, хриплый обернулся, — а ты, Ружина, думай головой, что делаешь! Если конечно тебе есть чем думать!

С тем и удалились. Что интересно, никаких признаков стражи так и не появилось, неужели действительно не слышно? Что же тогда выходит — на четвертом этаже царского дворца кого-то могут запросто убивать, а стражи порядка ничего об этом не будут знать? Чудовищный недочет! Если только со стражей не поработали предварительно на предмет временной глухоты в определенное время. Такое можно понять, когда следует приказ свыше, но что-то эта троица не похожа на государевых людей, потому возникает у меня мысль о ненадежности местных блюстителей порядка.

— Меньше всего на свете ожидала увидеть здесь тебя, Бодров, — графиня Ружина склонилась надо мной, голос ее при этом был холоден, хотя проскальзывали в нем и некоторые нотки удивления.

— Я вообще никого не хотел видеть, графиня, — я с кряхтением поднялся на ноги, опираясь рукой о стену, — просто шел на балкон, воздухом подышать.

— О, Бодров, — Наталья демонстративно помахала рукой, отгоняя от своего носика донесшийся от меня запах перегара, — да ты пьян! Впрочем, как и всегда! Что ты за человек такой!

— Ты мне не жена, чтобы попрекать, — опешил от такого поворота разговора я.

— Вот еще! — она презрительно фыркнула, отчего мне стало совсем уж обидно за себя. — Не хватало мне еще выйти замуж за пьяницу и...

— Труса? Предателя? Вора? Изменника? Волка позорного? Гомосексуалиста? Долбоящера?

— Ты чего, — теперь пришел уже черед собеседницы изумляться, — я и слов-то таких не знаю!

— Извини, — я раздраженно махнул рукой, — просто устал уже от непонятных обвинений. Все в чем-то меня обвиняют, за что-то презирают и ненавидят. А я даже не могу возразить, потому что ни черта не помню!

Ну, вот действительно наболело уже. Не знаю, что уж она намеревалась вменить мне до пары с пьяницей, но явно что-то неласковое. Сколько можно! Спасибо, хоть вовремя остановилась, как-никак я только что спас ее от злоумышленников, и пострадал при этом, между прочим. Я непроизвольно потрогал горящее огнем правое ухо — вроде бы не так страшно, как думалось, сильно распухнуть не должно.

— Спасибо тебе, Михаил, — видно было, что слова даются Ружиной непросто, но здравый смысл и элементарная людская благодарность взяли-таки вверх над привычной неприязнью. — Ты очень вовремя появился и не побоялся влезть в драку из-за меня.

— Да, ладно, пустяки, — я застенчиво пошаркал ножкой, опуская тот факт, что понятия не имел за кого вступаюсь, — кто это был-то?

— Дружки Григорянского.

— А чего такого ты натворила?

— А это уже не твое дело! — резко ответила Ружина.

— А, ну да, — предельно саркастично отозвался я, — в драку влезть — это мое дело, а узнать из-за чего тебя хотели лишить то ли жизни, то ли чести, то ли и того и другого сразу — это не мое дело!

— Чего? — звонкая пощечина обожгла мне левую щеку, а если бы я не перехватил ее руку, то такая же участь ждала бы и щеку правую.

— Эй! Эй! Раздухарилась! Что такого я сказал?

— Да как ты посмел предположить даже, что меня чести лишить хотели? Платье они мне порезать собирались, понятно?

— А, платье порезать? — да они тут юмористы, как я погляжу. — А, ну раз платье порезать, то да! Зачем насильничать, когда можно платье порезать! Слушай, какие негодяи! Платье порезать хотели!

— Опять ты издеваешься надо мной, Бодров, — голос девушки внезапно стал очень печальным, — здесь все издеваются надо мной! — и, закрыв лицо ладонями, она горько разрыдалась.

М-да, кажется, перегнул я палку. Она, конечно, тоже хороша: то пьяницей обзовет, то спасибо скажет, то пощечину влепит, то слезы лить принимается. Вот как ее понять? Но, все равно, неправильно я себя вел, некрасиво. Тем более, если вспомнить о том, что Наталья совсем недавно лишилась отца и брата, да и вообще живет в Ивангороде на птичьих правах и на иждивении таридийского царя. А тут еще эти олухи князя Григорянского. Кстати, Алексей говорил, что Ружина сейчас его обхаживает с предложением жениться на ней — вот и разгадка тайны. Девушка от отчаяния перешла существующие здесь границы приличия, вот аристократишка и решил проучить ее, поставить на место. Неправильно все как-то.

— Натали, прости меня, — очень серьезно сказал я, обнимая ее за плечи, — прости дурака такого, пьяницу, тупицу и прочую сволочь. Меньше всего на свете хотел тебя обидеть. И я соболезную по поводу твоих родных. Обзывай меня, как хочешь, только прости. А сейчас позволь проводить тебя до твоих комнат, не ровен час эти кретины еще где-нибудь подстерегут тебя.

— Не надо, — она вздрогнула от неожиданности, когда я обнял ее, но вырываться не стала, — я тоже на балкон шла.

С балкона открывался хороший вид на город, да вот только смотреть сейчас было практически на что: лишь кое-где сквозь неплотно прикрытые оконные ставни пробивался свет из домов, да на фоне ночного неба выделялись белесые струйки дыма, тянущиеся к небу от печных труб. Склонившись над перилами, я повертел головой и обнаружил с другой стороны ряд хорошо освещенных фонарями улиц. Все они располагались со стороны главных ворот Крепости. Видимо этот балкон потому и не пользуется большой популярностью, что вид с него открывается на городскую периферию.

— На других балконах постоянно толчется народ, — словно услышав мои мысли, сказала Наталья, — а сюда редко кто забредает. Только я прихожу постоянно.

Она довольно быстро пришла в себя и сейчас сноровисто промокала глаза платочком. Я молча снял камзол и накинул ей на плечи, погода явно не располагала к нахождению на улице в одном платье. Ружина вновь удивленно посмотрела на меня:

— Что с тобой случилось там, в твоем Холодном Уделе?

— Чуть богу душу не отдал, — пожал плечами я.

— Болезнь или покушение?

— И то и другое. Десять суток между жизнью и смертью — хочешь, не хочешь, а другим человеком станешь.

— Если бы ты знал, как я устала, — Натали подняла лицо к звездам и устало закрыла глаза, — как тяжело выдерживать все эти косые взгляды, кривые ухмылочки, язвительные замечания. Плохо быть обузой для кого бы то ни было.

— Это не так, ты не обуза, — мягко сказал я.

— Да-да, — она открыла глаза и посмотрела на меня в упор, — еще я инструмент политической игры. Вы, мужчины, постоянно играете в политику, не считаясь ни с чем. Для вас эта игра важнее жизни, она вам заменяет жизнь. Только вы никак не хотите понять, что проигрывая в этой игре, вы в самом деле лишаетесь жизни, да еще ставите под удар своих близких. Я убеждала отца с братом набраться терпения — дождаться времени, когда Таридия будет готова воевать с Улорией, тогда и выступать. Но они не слушали, считали по-своему. И теперь их нет, а я лишилась родных людей, дома, состояния и живу в постоянном страхе перед завтрашним днем.

— Все образуется, Натали. Я уверен, что все будет хорошо.

— Пойдем уже, — графиня грустно усмехнулась, — а то совсем замерзнешь.

Я без приключений проводил Ружину до ее покоев. Честно говоря, ожидал еще несколько благодарственных слов и легкого поцелуя в щечку на прощание, но ничего такого не случилось.

— Ты сильно изменился, Бодров. Надеюсь, теперь у тебя все будет хорошо, — только и произнесла Наталья, исчезая за дверью.

Я доплелся до своих апартаментов, при помощи Игната смыл с себя следы этого безумно тяжелого дня и завалился спать. И на этот раз уснул, едва коснувшись подушки головой.

9

Покой мне этой ночью и не снился, мне вообще ничего не снилось. Возможно поэтому проснулся я утром свежим и отдохнувшим. Да-да, как бы удивительно это ни звучало, но ни похмелье, ни полученные накануне побои особых хлопот мне не доставляли. Да, одно ухо было чуть покраснее другого, да, скула чуть припухла, но никакой утренней помятости и головной боли не было и в помине. Уж не знаю, в чем тут дело: может местный воздух благотворен для меня, а может клин клином вышибают, и тот здоровяк своей молодецкой оплеухой невольно запустил во мне антипохмельный процесс, не знаю. Просто констатирую тот факт, что с утра я был свеж и полон сил.

Ну, а то, что начало происходить после моего раннего и, подчеркну, добровольного пробуждения, меня не так уж сильно удивило. Привыкать уже начал к тому, что спокойной жизни у князя Бодрова быть не может в принципе. По крайней мере в Ивангороде.

Я заканчивал завтракать, когда во входную дверь настойчиво постучали. Гостей я не ждал, но и подвоха никакого не ждал тоже. Государь должен был прибыть лишь к обеду, старший царевич продолжал улаживать какие-то дела на границе с Силирией, а до их прибытия вряд ли кто-то мог доставить мне какие-то глобальные проблемы. Тот же всемогущий Глазков, хотя и дал понять, что продолжает наблюдать за мной, но без указания свыше ничего предпринимать не станет. Буйные головы вроде Сахно попритихли, наученные его горьким опытом, а больше я ниоткуда опасности не ждал. Вернее, не знал, откуда ее можно ждать.

Что что-то идет не так, стало ясно по шуму в прихожей и сдавленному вскрику отправившегося отпирать двери слуги Семена. Игнат с проклятьями бросился в угол гостиной за шпагой, я крепче сжал в одной руке вилку, в другой столовый нож. Невесть что за оружие, но другого под рукой не оказалось и это стоило принять к сведению.

В комнату вошли три солдата и унтер в форме Зеленодольского пехотного полка, причем один из рядовых держал за ухо моего слугу. Следом за ними появилось и главное действующее лицо этого представления — полковник того же самого полка. Знаком я с ним не был, но слышать о князе Григорянском уже приходилось. Был он богат, красив, далеко не глуп, но отличался чрезвычайно высоким мнением о себе любимом. И что немаловажно, Григорянские, также как и Бодровы, были потомками удельных князей, то есть тоже являлись какими-то там дальними родственниками царствующей фамилии.

Выглядел князь Василий весьма раздраженным, если не сказать взбешенным. Верхняя губа, украшенная щегольскими усиками, подрагивала, темные глаза метали молнии, тонкие брови нахмурены. По моим прикидкам был он старше меня лет на пять, чуть повыше ростом, но с уже явно обозначившимся брюшком, что характеризовало его скорее как любителя вкусно поесть, нежели любителя физических упражнений. Впрочем, это все было очень условной оценкой.

Едва я понял, кто передо мной, стала ясна и причина этого нахального утреннего вторжения. Аукнулось мне вчерашнее столкновение с его людьми. Но это уже явный перебор, товарищ Григорянский, не того ты масштаба фигура, чтобы такие 'наезды' на меня устраивать.

Кровь ударила в голову, и я лишь огромным усилием воли заставил себя сдержаться. Только наградил выкручивающего ухо Семена солдата тяжелым многообещающим взглядом.

— Сейчас же. Отпусти. Моего слугу! — потребовал я, выделяя интонацией каждое слово.

— Они подчиняются моим приказам, Бодров, — насмешливо сказал Григорянский, подходя ближе к столу.

— Игнат, пистолет! — не оборачиваясь, я протянул назад левую руку, и Лукьянов шустро вложил в нее заряженный пистолет.

— Ты не посмеешь, — князь небрежно махнул рукой, однако его подчиненные обеспокоено переглянулись, а тот, кого я продолжал буравить взглядом, ослабил хватку.

— Я в своем праве, — холодно ответил я и, вытянув вперед руку, спустил курок, — вы ввалились ко мне домой без спроса.

Грянул выстрел, на зеленодольцев посыпалась выбитая пулей штукатурка со стены, а я невозмутимо протянул разряженный пистолет назад Игнату:

— Следующий! А вас, господа зеленодольцы, предупреждаю, что следующую пулю запущу в лоб этому молодцу!

Не ожидавшие такого приема люди Григорянского явно были впечатлены и только присутствие своего командира не позволяло им с чистой совестью ретироваться. А вот мой слуга обрел свободу и быстренько перебежал ко мне за спину.

— Всем, кроме князя, выйти в коридор и дверь за собой прикрыть! — скомандовал я, вновь наводя на непрошеных гостей пистолет.

Нет, я в девяностых годах братков по улицам трещавшей по швам страны не гонял, маловат был. Зато с приблатненными малолетками, во всем старавшимися походить на коротко стриженых перекачанных героев того времени, сталкиваться приходилось. И я отлично понимал, что перед этой публикой ни в коем случае нельзя дать слабину. Никаких вежливо-корректных разговоров, никаких логических построений и призывов к здравому смыслу, только сила. По-другому они не понимают. Сейчас просто необходимо показать, кто в доме хозяин, лишь потом можно будет общаться.

Солдаты обеспокоено переглянулись между собой, а унтер-офицер вопросительно посмотрел на князя. Тот нехотя кивнул головой.

Кто бы мог подумать, что мне пригодится именно опыт общения с гопниками из моего параллельного мира! А я то переживал, что, фактически попадя в прошлое, никак не могу воспользоваться никакими знаниями! Смех, да и только...

— Игнат, Семен, выйдите, — добившись ухода солдат, я посчитал, что правильнее будет разговаривать с Григорянским с глазу на глаз и, как только за моими людьми закрылась дверь, обратился уже к нему на прямую, — слушаю тебя внимательно, Василий Федорович. Да ты присаживайся, в ногах правды нет.

— Ты напал на моих людей! — проигнорировав и мое предложение и миролюбивый тон, с ходу заявил Григорянский. — Они не выполнили мое поручение, вследствие чего я не сдержал слова, данного одной наглой особе. А я всегда держу свое слово!

— Вообще-то я шел на балкон подышать свежим воздухом, — попытался оправдаться я, — и это они на меня напали.

— Не нужно шляться где попало по ночам и, тем более, не нужно мешать моим людям!

Все понятно, случай клинический, излечению не подлежит. Господин Григорянский у нас принадлежит к породе упертых дуболомов, считающих себя вершителями судеб и свято верующих в свою непогрешимость. Никакими логическими доводами такого не переубедить. Осталось только выяснить: пришел ли он просто ругаться и запугивать или хочет дуэли.

— Князь, ты сам себя-то слышишь? Понимаешь, о чем говоришь? Ты натравил своих людей на графиню Ружину! Троих здоровых мужиков на одну беззащитную женщину! Мало того, твои подручные напали на меня, князя и полковника царской армии! И сделали это не по незнанию!

— Ружину нужно было проучить! — продолжал гнуть свою линию Григорянский.

— Блестяще! — я картинно поаплодировал. — Просто блестяще! Ничего умнее в голову не пришло, кроме как отправить своих разбойников порезать ей платье?

— Ты не заговаривайся, Бодров! И в дела мои не лезь!

— Григорянский, чего ты хочешь? Чего ты приперся, что тебе нужно от меня? — ей богу, продолжать разговор было бессмысленно, мы словно на разных языках разговаривали.

— Сатисфакции, Бодров, чего же еще? — и в мою тарелку плюхнулась заранее стянутая с его руки перчатка.

— Вот как?

— Конечно, если ты не хочешь извиниться, — князь произнес это так надменно, что даже если бы я и хотел извиниться, то тут же передумал бы. — Но сделать это придется при моих людях!

Просто какой-то хрестоматийный персонаж, олицетворяющий надменную глупость. А ведь мне его характеризовали, как весьма неглупого человека. Ошибочка? Или есть какой-то подвох? Впрочем, какая разница? Он тут наговорил уже столько, что исключил любые пути для мирного разрешения конфликта.

— Не придется, Григорянский, не придется, — я брезгливо, двумя пальчиками выудил перчатку из салата и бросил обратно хозяину, выпачкав тому мундир и заставив позеленеть от злости. — Тянуть не будем, прямо сейчас идем на задний двор и решим наш вопрос.

— Я убью тебя, Бодров! — прошипел мой оппонент.

— Всенепременно!

Спустя четверть часа я в сопровождении Игната и Афанасия вышел на задний двор дворца. Место было не то чтобы укромное, но, по крайней мере, гораздо менее посещаемое по сравнению с подходами к парадной лестнице. Кузьмич появился в самый последний момент, был изрядно возбужден и разрывался между желанием как можно скорее донести до меня какую-то новость и желанием не отвлекать меня в ответственный момент. Но я и сам уже был полностью сосредоточен на предстоящем поединке, следовательно, любым новостям вольно или невольно придется подождать.

Григорянский появился в сопровождении трех офицеров своего полка. В связи с чем возникал интересный вопрос: сколько зеленодольцев проживает в Крепости? Эти вояки вообще на службу отвлекаются или их служба заключается в постоянном нахождении близ своего командира? Как-то попахивает использованием служебного положения в личных целях.

Кстати, одним из офицеров оказался тот самый Миша-здоровяк, с которым мне довелось свести столь близкое знакомство накануне вечером. Глядя на него, я демонстративно приложил ладонь к пострадавшему вчера уху. Медведь сделал вид, что не смотрит на меня. Хорошо, потом поговорим.

— Ну что, Бодров, готов к смерти? — Григорянский наигранно хохотнул.

Вот он сейчас думает, что подобной 'шуткой' запугивает меня, выводит из состояния душевного равновесия. А по мне, так это он сам в себе не уверен, вот и пытается настроиться, накрутить себя.

— Хватит болтать, князь, — ответил я, разминая кисти рук, — начнем, а то у меня сегодня еще много дел.

— Где твои секунданты?

— Мне достаточно Лукьянова, — я кивнул в сторону одетого по форме Игната.

— Но он не дворянин!

— Мне плевать.

— Сильно же тебя по голове били, Бодров, на твоем севере, — в голосе противника даже послышались сочувствующие нотки. — Раньше бы ты с пеной у рта требовал себе секунданта званием не ниже капитана или титулом не меньше графа.

— Я поумнел с тех пор, — скромно ответил я, сбрасывая с себя камзол.

Однако конец октября на дворе, сыро, промозгло. Того и гляди, ночные морозы ударят, а там и до зимы недалеко. В общем, находиться на улице в одной рубашке было очень неуютно. Придется побольше двигаться, не застаиваться на месте. Можно считать погоду дополнительным стимулом для активного ведения поединка.

Вскоре все формальности были улажены, и от одного из зеленодольцев прозвучало резкое:

— Ан гард, господа!

Мы синхронно отсалютовали друг другу и стали в позицию, ну, понеслось!

Григорянский сделал шаг вперед и обозначил прямую атаку в плечо. Только обозначил, потому что нанести укол не позволяла дистанция, да и в общем движение было не резкое, осторожное, рассчитанное на прощупывание моей реакции, а не на поражение. Я ответил связкой парад-рипост (защита-ответ), целя в верхний внутренний сектор, а если точнее — в грудь. Противник парировал с ответом опять в плечо, я отбился и попытался поразить запястье руки с оружием. Князь развернул кисть и острие моего клинка звякнуло о вражескую гарду, после чего я быстро разорвал дистанцию.

Шаг вперед, шаг назад, притоп — с обеих сторон идет игра дистанцией. Равно как и игра оружием: кисти рук поворачиваются влево-вправо, вверх-вниз, застывают на мгновение, чтобы тут же снова включиться в этот аритмичный танец. Клинки с легким звоном скрещиваются раз, другой, третий, скользят, переносятся с левой стороны на правую относительно друг друга, сплетаются в попытке взять под контроль соперника, чтобы выиграть мгновение для своей атаки.

Григорянский отступает на шаг назад и опускает руку с оружием — то ли приглашает атаковать, то ли пытается усыпить мою бдительность, а прищуренные глазки при этом цепко следят за каждым моим движением и ищут бреши в обороне. Князь уверен, что успеет взять защиту при моей атаке и подловить меня на неточном движении. Что ж, давай проверим, только немного не так, как ты ждешь.

Я резко дергаюсь всем телом, делая вид, что срываюсь в атаку. Противник мгновенно реагирует поднятием шпаги, и вот тогда я сокращаю дистанцию, подбиваю его клинок вверх и молниеносно колю в плечо. После чего отскакиваю назад, уклоняясь от запоздалого удара в руку и тут же наказываю соперника за слишком амплитудное движение резаной раной в предплечье.

Ругнувшись, полковник Зеленодольского полка отпрянул назад. На предплечье он предпочел не обращать внимания, но вот плечо зажал левой рукой — видимо укол оказался чувствителен. Впрочем, длилось это лишь несколько секунд, после чего князь поспешил принять боевую стойку, делая неуместными предложения о прекращении поединка.

На этот раз он решил прибрать инициативу к рукам и активно пошел вперед. Несколько раз подряд Григорянский атаковал меня в верхние сектора, после чего резко перенацелился на мою ногу. Но все эти действия не вызвали у меня каких-либо затруднений, все было слишком просто, предсказуемо и не очень быстро. Уж не знаю, раны ли сыграли тут свою роль или я просто быстрее оппонента. Главное — не терять бдительность, не расслабляться раньше времени.

В следующей схватке мне удалось поймать противника в контратаке. Уловив начало его атакующего движения, я двинулся навстречу и, сбив батманом клинок влево, провел укол в правую грудину. Князь машинально отмахнулся, я парировал и попытался еще раз достать предплечье, но тут уж он был начеку.

Последовали еще две-три вялых сшибки, после чего я попобовал поразить Григорянского в выставленную вперед ногу, но не попал и, вместо этого сам получил резаную рану плеча. Хорошо, что не сильно, на излете, но все равно неприятно.

Воодушевленный своей удачей, князь решается на атаку 'стрелой' — вытянув руку со шпагой, совершает прыжок вперед. Неожиданно и опрометчиво, если не сказать безрассудно! На мой взгляд, применение противником этого приема никак не диктовалось ходом поединка. Я парировал со смещением в сторону и в следующий момент оказался слева от пытающегося остановиться соперника, а потому имел отличную возможность насадить его на свою шпагу. Однако в самый последний момент я развернул клинок и ударил его по левой лопатке плашмя. Полковник дернулся всем телом, но не остановился. Мне пришлось присесть, чтобы пропустить над головой его отчаянную отмашку. В следующую секунду острие вражеского клинка просвистело в опасной близости от моего лица, в ответ на что я в быстром выпаде еще раз нанес укол в правое плечо противника. На этот раз князь даже вскрикнул от боли, и всем все в этом поединке стало ясно.

— Довольно, господа, довольно! — вразнобой закричали все трое секундантов Григорянского. — Довольно! Остановитесь!

Одного взгляда, брошенного на оппонента, мне оказалось достаточно, чтобы понять: он ни за что первым не заговорит о сдаче. Будет молча умирать, даже если его на куски резать станут. С одной стороны — достойно уважения, с другой, учитывая абсолютную ничтожность повода к дуэли — несусветная глупость. Подтверждая мои догадки, Григорянский перехватил шпагу в левую руку и встал в боевую стойку.

— В самом деле, князь, — я еще не знал, как на мое возвращение отреагирует царь-батюшка, а потому, в ожидании встречи с ним, мне не хотелось отягощать свой послужной список смертью или тяжелым ранением князя Григорянского, — нам бы врага вместе рубить, а мы меж собой грыземся.

— Если потребуешь прилюдных извинений, то я лучше умру, — медленно произнес в ответ противник, утирая рукавом сорочки пот со лба.

— Кто бы сомневался, — усмехнулся я. — Не нужны мне твои извинения, Василий Федорович. Нужно чтобы ты и твои люди просто проявили уважение к одной юной особе.

— Ты о Ружиной, что ли? — Григорянский даже опустил шпагу от удивления. — Да ты знаешь, что она творит?

— Догадываюсь, князь, догадываюсь. Ты только не забывай, что, по сути, она просто девчонка, только что лишившаяся отца и брата. Она просто не знает, что делать, ей не на кого опереться. А у нас вместо поддержки она встречает лишь зависть и презрение. Не правильно это.

— Да ты же сам ее приживалкой прозвал!

— Каюсь, дураком был. Теперь поумнел!

— Чего ты конкретно хочешь, Михаил Васильевич? — о, прогресс в отношениях, впервые он меня по имени-отчеству назвал.

— Да все просто, Василий Федорович. Хочу исправить ситуацию, в которую Наталья попала, в том числе и по моей дурости. Не нужно никаких дружеских отношений, просто оказывайте ей уважение. То, что наследница Корбинской земли чувствует себя в Ивангороде изгоем, это не правильно.

— Думаешь, это что-то изменит?

— Если ты со своими людьми, да я со своими, начнем демонстрировать свое уважительное отношение к Ружиной, да еще царевич Алексей к нам присоединится, куда ж остальным деваться? Побегут, как миленькие, дружбы у графини искать.

— Исполню, раз уж проиграл, — князь невесело усмехнулся, — хотя и не совсем понимаю твои мотивы. Спишем на тот факт, что тараканы в твоей голове сильно подросли.

Григорянский испытующе смотрел на меня, словно ожидал реакции на свою последнюю фразу. А вот не дождется! Обидеться я не обиделся, это для местных такая острота на грани фола, а для моего времени — всего лишь банальная повседневность. Но и шутить в ответ не буду, не друзья мы с Григорянским, даже пока не приятели, особенно если вспомнить, что час назад он вломился ко мне со своими солдафонами. А как дальше сложится, посмотрим. Поэтому я просто протянул ему руку и мы скрепили рукопожатием окончание дуэли.

10

Стоило мне попасть в свои апартаменты, как в дверь вновь затарабанили с удвоенной силой. Оказалось, что это царевич Алешка, растрепанный, с беспорядочно торчащими во все стороны вихрами, примчался осведомиться о моем здоровье.

— Миха! Живой! — заорал он с порога и бросился обниматься. — Почему ко мне не послали? Почему не разбудили? Я покажу этому Григорянскому, где раки зимуют! Он же мог убить тебя!

— Не убил же, — спокойно ответил я, — мы все уже выяснили и инцидент исчерпан.

— Опять я все пропустил! — опечалился царевич. — Про Бобровск тоже знаешь уже?

— Нет, а что с Бобровском? — постарался смягчить я горечь разочарования товарища, хотя Сушков сообщил мне новости сразу по окончании поединка.

— Бобровск в осаде, представляешь?! — восторженно вскричал Алексей, мгновенно позабыв о своих печалях минутной давности. — Тимландцы перешли реку, генерал Нилов заперся с гарнизоном в городе!

В самом деле, рано утром прибыл гонец из Усолья с тревожными новостями. Тимланд действительно воспользовался занятостью царевича Федора с основным войском на северо-восточной границе и решил отнять у таридийцев единственный лежащий по ту сторону Верейских гор город. Несмотря на большое удаление от берега моря, судоходная река Нарис позволяла Бобровску быть довольно крупным торговым портом, что являлось предметом давней зависти соседей. Рельеф тимландского берега Нариса не позволял им построить соизмеримый по размерам порт ниже по течению, а расположенный выше Бобровска тимландский город Столле был обречен подбирать крохи со стола таридийских купцов.

Дорога в Бобровскую область проходит по достаточно узкому низменному участку, так называемому Верейскому проходу, разрывающему сплошную горную гряду, тянущуюся с севера на юг материка. И если вероломный западный сосед успеет поставить в этом проходе сильный форпост, то все может обернуться весьма плачевно — потерей еще одной исконно таридийской территории. Поэтому радость второго наследника престола была мне совершенно не понятна.

— Чему ты радуешься? Все более чем серьезно.

— Вот именно, Миха, вот именно! Ведь это шанс отличиться для меня и для тебя, понимаешь? — Алешка просто-таки светился от счастья. — Ведь Федька с войском у границ Силирии, так кому как не нам с тобой отгонять тимландцев?

О-о, Алешенька в полководцы подался! То есть вот так вот все просто? Пошел и навешал люлей супостату? Разогнал молодецким посвистом, загнал в реку и шапками закидал? А потом торжественный въезд в столицу, мужчины кричат: 'Слава!' и 'Виват!', женщины чепчики вверх бросают. Старший брат, завистливо скрежеща зубами, жмет руку, а батюшка, прослезившись, обнимает и шепчет на ухо: 'жаль, что матушка не дожила'. Как-то так, царевич Алешка?

В поход-то тебя, положим, отпустят. Особенно если сам изъявишь желание, но командование не доверят точно. Ибо с благоразумием у твоего царственного родителя все в порядке. Тут и для опытных генералов задачка не из легких, тимландцы-то парни серьезные и на эту земельку претендуют давно. Так что не разделяю я твоих восторгов, Алексей Иванович, совсем не разделяю.

— Алексей, друг мой, — вкрадчиво спросил я, — а доводилось ли тебе раньше командовать армией?

— Нет! Но я смогу! Я знаю это, я это чувствую! — он произнес это так серьезно, что все дальнейшие разговоры и споры по этому поводу стали бессмысленны. — Ты поддержишь меня? Ты со мной?

— Конечно!

А какой еще я мог дать ответ? В конце концов, для меня лучше участвовать в военном походе, чем безвылазно торчать в царском дворце со всеми его загадками и интригами. Да и улучшать доставшуюся мне по наследству репутацию князя Бодрова уже нужно, а где как не на войне этим заниматься? Я в этом мире хоть сколько-то сумел себя проявить только на армейском поприще, да и то лишь на стадии формирования полка. Хочется верить, что будут и другие успехи в этом деле. По крайней мере, здесь мне хоть что-то понятно и видна если не дорога, то хотя бы направление, в котором следует двигаться.

— Отлично! Тогда идем встречать государя Ивана Шестого! Он вот-вот прибудет!

— Как вот-вот? — пришла моя очередь удивляться. — К обеду же ожидали?

— Эх, ты, Князь Холод! — царевич постучал костяшками пальцев по моему лбу. — Обстоятельства изменились. Так что папенька скоро прибудет и соберет Малый Совет. А мы с тобой туда входим!

Ну да, ну да. Что-то такое мне Афанасий рассказывал еще в Холодном Уделе, да я тогда не в себе был, слушал вскользь, не придавая информации особого значения.

— Постой! — я едва успел ухватить за рукав уже направившегося к выходу Алексея. — Ты себя-то в порядок приведи! Нехорошо в таком помятом виде на Малый Совет являться!

— Да? А что не так? — он с удивлением посмотрел на меня, а я указал на его отражение в зеркале, том самом, что придарил мне господин Калашников. — Ох, ты!

Пока мои слуги помогали младшему царевичу привести себя в божеский вид, я успел вкратце поведать ему о своих вчерашних приключениях и об утреннем знакомстве с князем Григорянским.

— Хочешь оказать протекцию Ружиной?

— Просто проявлять к ней уважение. Это же не сложно.

— Пожалуй, ты прав, — задумчиво промолвил царевич, — если я, да ты, да Григорянский возьмутся за это, то уже завтра половина придворных подхалимов будут искать ее расположения. А тебе оно зачем?

— Так говорю же, — я безразлично пожал плечами, — не трудно это. Человек в трудное положение попал, можно сказать из-за любви к нашей Отчизне. Грех не помочь!

— Черт с тобой, Холод! Сделаю, как ты просишь. Но и ты меня поддержи на Совете!

— Договорились!

В вестибюле главного входа уже собралась приличная толпа человек в двести. Я аж присвистнул при виде такого столпотворения, чем вызвал удивленный взгляд царевича. Вряд ли этих людей кто-то организовывал. И весьма сомневаюсь, что у каждого из собравшихся здесь имеется свой личный источник информации в ближнем круге царя. Скорее всего, я сейчас видел перед собой великолепный образчик работы дворцового 'сарафанного радио': едва заслышав о скором прибытии государя, придворные, позабросив все дела, устремлялись ему на встречу. На то они и придворные, жизнь у них такая. Можно сказать, смысл жизни и развлечение в одном флаконе.

За спинами основного большинства встречающих на нижней ступени лестницы, одиноко стояла графиня Ружина. Алексей Иванович тоже заметил предмет нашего недавнего разговора и на ходу пихнул меня локтем в бок:

— Гляди, как удачно!

Не сговариваясь, мы сменили курс и с двух сторон подхватили вздрогнувшую от неожиданности девушку под руки.

— Мое почтение, графинюшка, — радостно улыбаясь, поприветствовал ее царский сын.

— Добрый день, Наталья Павловна, — присоединился я.

— Здесь вы ничего не увидите, эти блюдолизы задвинут вас в сторону. Давайте-ка с нами!

Не дожидаясь, когда оторопевшая графиня придет в себя, мы принялись втроем протискиваться сквозь толпу.

— Дорогу! Дорогу! Расступись! — не обращая внимания на звания и титулы, царевич зычным голосом прокладывал нам путь в самый первый ряд придворных, и было бы странно, если бы кто-то осмелился преградить путь второму наследнику престола.

В первом ряду обнаружился и князь Григорянский, учтиво кивнувший заметно напрягшейся при его виде Ружиной:

— Мое почтение, Наталья Павловна. Прошу прощения за вчерашний инцидент, моей вспыльчивости нет оправдания! — притихшие придворные, открыв рты, жадно ловили каждое его слово.

— Ну что вы, князь, я понимаю, что произошло недоразумение, — выдавила из себя Наталья.

— Григорянский! Отойдем на пару слов! — фамильярно заявил Алексей, уводя князя в сторону от нас.

Мой утренний противник бросил на меня обеспокоенный взгляд, но я лишь недоуменно пожал плечами. Может Алешка хотел высказать ему претензии по поводу нашей стычки, а может хотел заручиться его поддержкой на предстоящем совете.

— Что ты делаешь? — прошептала графиня краешком губ.

— Исправляю ошибки, — так же тихо прошептал я в ответ, — улыбайся, Натали, улыбайся. Пусть видят, что у тебя все хорошо.

— Надеюсь, мне не придется жалеть об этом, — она одарила меня лучезарной улыбкой.

— Слово князя Бодрова!

— О!

Дальнейшую словесную пикировку прервала радостно загомонившая толпа. Государь Иван Федорович Соболев прибыл в свой дворец.

Честно говоря, какого-то особенно царственного впечатления таридийский монарх не производил. Лет сорока пяти, среднего роста, среднего телосложения, усы, коротко остриженная русая бородка. Ничего выдающегося, никакой ауры правителя, лидера. Обычный человек. Почему-то кажется, что такие не становятся великими государями, хотя откуда мне знать? Скольких государей я видел? Просто у меня этот мир прочно ассоциируется с земной эпохой Петра Первого, потому подспудно и жду какой-то величественности, стремительности, энергетики и взрывного характера первого российского императора.

Время покажет, какой Иван Федорович государь. В конце концов, 'царя играет свита'. Будет среди его ближайшего окружения десяток талантливых управленцев и военачальников, глядишь, и Иван Шестой великим прослывет. А не окажется в царской свите таких людей, так и в истории он ничем не особенным не отметится.

Царь Таридии вошел в вестибюль быстрым шагом в сопровождении начальника сыскного приказа Глазкова Никиты Андреевича, двух пока неизвестных мне генералов достаточно преклонного возраста, капитана фельдъегерской службы и шестерых гвардейцев. Вмиг притихшая толпа встречающих дружно склонилась в поклоне.

— Добрый день, господа! Прошу меня простить, но приема сегодня не будет! Очень занят! — государь на миг остановился, чтобы поприветствовать своих придворных, заметил меня, стоящего под руку с Ружиной, удивленно приподнял правую бровь и, едва заметно кивнув мне головой, двинулся вверх по лестнице.

Толпа тут же раздалась в стороны, освобождая дорогу самодержцу, причем хвост этого живого коридора взобрался чуть не до половины лестничного пролета.

— Видишь, тебя бы там затолкали, — я кивнул в сторону того места, где собиралась ждать государя графиня.

— В чем подвох, Бодров? — спросила Наталья, одаривая ослепительной улыбкой поприветствовавшего ее придворного.

— Подвох в том, что подвоха нет, — скаламбурил я в ответ, — извини, мне нужно идти.

Я галантно поцеловал ей ручку и поспешил присоединиться к царевичу Алексею, делавшему мне призывные знаки. Поднявшись вслед за ним на лестничную площадку второго этажа, я обернулся. Ружина все еще была в вестибюле и в данный момент активно общалась с группой придворных обоего пола. Что ж, начало положено. В этот момент наши с Натальей взгляды встретились, я приветственно помахал ей рукой, она мне улыбнулась.

— Миха, чего ты там? — Алешка дернул меня за рукав. — Ты уже женись на ней, что ли, раз так беспокоишься. Тем более что помолвкой ты теперь не связан.

— Ну, не так быстро, я ее едва знаю.

— Да ты что, серьезно? — царевич задохнулся от возмущения. — Даже думать забудь! Янош сотрет тебя в порошок! Мы и так всеми способами пытаемся оттянуть большую войну с Улорией!

— Тише, тише, не волнуйся ты так! — поспешил я успокоить Алексея. — Шутка! Нам сейчас о Бобровске думать нужно. А Янош... Пусть приходит ко мне в Холодный Удел, посмотрим, кто кого там в порошок сотрет.

— Ой, Холод! Страшно мне за тебя! — Алешка сокрушенно покачал головой. — Точно у тебя мозги набекрень, если не боишься с улорийским королем связываться. Смотри на совете какой-нибудь глупости не ляпни, испортишь все.

— Разберемся как-нибудь, — ответил я, хотя никакой уверенности в этом не испытывал.

11

Совет оказался не Малым, а расширенным. Во главе стола, как и положено, восседал царь Иван Шестой. Первое кресло по правую сторону от него осталось не занятым. Как я понял, это было место царевича Федора, являвшегося главой Воинского приказа. Далее справа располагался глава Казенного приказа граф Ипполит Матвеевич Липницкий, потом царевич Алексей, я и князь Григорянский. Первое место по левую руку от монарха занимал канцлер Алексей Сергеевич Зернов, далее — глава Сыскного приказа Глазков Никита Андреевич. Как я понял из объяснений Алексея, Глазков являлся другом детства государя и пользовался его исключительным доверием.

За Глазковым восседал руководящий Посольским приказом князь Губанов Иван Александрович. Далее места заняли престарелые генералы, доставшиеся Ивану Шестому в наследство от предыдущего царствования: толстенький краснолицый Зубарев Александр Кириллович и сухой, словно щепка, Веремеев Сергей Данилович. Крайнее кресло по правой стороне досталось командиру Клинцовского драгунского полка графу Воронцову.

То есть к наследникам престола и начальникам главнейших приказов добавились уважаемые военные советники и командиры всех полков, расположенных в данный момент в непосредственной близости от Ивангорода.

Суть дела была уже всем известна. Тимландский генерал Освальд, воспользовавшись занятостью царевича Федора с основным войском улаживанием силирийского конфликта, перешел реку и осадил Бобровск, отрезав всю область от сообщения с другими частями страны. Шаг наглый и вероломный, особенно учитывая заключенный шесть лет назад 'вечный мир' между Таридией и Тимландом. Оно понятно, что вечный мир существует лишь в мечтах, но как-то тут было принято объявлять войну заранее. Глупо ожидать благородства от врагов, но что поделать — традиции.

Ситуация усугублялась еще одним штрихом, выбивавшимся из местного уклада традиций. Дело в том, что маленькое, но очень много мнящее о себе островное королевство Фрадштадт по всем монаршим дворам континента разослало ноту с утверждением законности действий Тимланда. Якобы несчастные тимландцы просто реализуют свое законное право на свободную торговлю по реке Нарис, которую нагло прибрали к своим рукам бобровчане. Вот так, ни больше, ни меньше.

Ох, что-то это мне напоминает. В моем мире ряд государств уже отточил до совершенства искусство оправдывать любые выгодные им действия, выдавая при этом ложь за правду, а правду за ложь. И здесь происходит то же самое, только пока в зачаточном состоянии. Воистину, разные миры — одни пути развития.

Реакция тоже была предсказуемой и до боли знакомой. Все советники, кроме Глазкова, Липницкого и меня, были просто вне себя от праведной ярости. Ударялись кулаки по столу, звучали презрительные обвинения в незнании 'островными крысами' истории, согласно которой Бобровск не менее пятисот лет является таридийским. Звучали призывы немедленно двинуть войска на Бобровскую область и выкинуть наглого агрессора за Нарис, а может даже и весь юг у Тимланда 'оттяпать'. Все обещали жизнь положить на алтарь победы, а Алексей бил себя в грудь с обещанием возглавить поход.

Отвечающий за финансы государства граф Липницкий только обреченно вздыхал, да то и дело утирал лысину белоснежным платочком. Глазков углубился в чтение какого-то документа, а может, только делал вид, что читает, потому что глазки его то и дело постреливали по сторонам, изучая реакцию присутствующих. Я же просто ждал, когда страсти улягутся и совет перейдет в конструктивное русло. И дождался.

— Довольно! — повысил голос государь. — Это все эмоции. Я жду от вас дельных советов.

— Можно прояснить несколько вопросов? — набравшись смелости, подал голос я, как только в помещении установилась тишина.

— Да, Михаил, — царь удивленно воззрился на меня, как и остальные присутствующие. Да, видимо не баловал прежде князь Бодров заседания совета подобными 'глупостями'.

— Фрадштадт ясно дает понять, что поддерживает нашего врага, — я обратился к главе Посольского приказа, ведающего международными делами, — означает ли это, что он вступит в войну, если мы атакуем Тимланд? Или чего они от нас ожидают?

— Поддерживает — это мягко сказано, — Иван Александрович несколько раз кашлянул, прочищая горло, — Острова и подтолкнули Тимланд к этому нападению.

— Но не ждут же они, что мы вот так просто возьмем и отдадим Бобровскую область?

— Конечно, не отдадим! — воскликнул царевич Алексей.

— Тогда в чем смысл петиции? Для чего-то же это им понадобилось?

— Фрадштадт ничего не делает просто так, — усмехнулся царь.

— Совершенно верно, — подтвердил Губанов, — Фрадштадт просто так ничего не делает. Это так же верно, как и то, что Фрадштадт предпочитает воевать чужими руками. Поэтому их войск под Бобровском мы не встретим. Ну, а разосланная по всем королевствам нота — не что иное, как приглашение всем желающим вступить в коалицию, поддерживаемую нашими островными 'доброжелателями'.

— Значит, они уже озаботились нашими планами строительства флота в Южноморске, — князь Григорянский задумчиво потеребил ус.

— Для создания коалиции нужно время, — снова включился в разговор я, — значит, нужно осадить этого самого Освальда до того, как враги собьются в стаю.

— Вопрос в том, как нам это сделать, — тяжело вздохнул Глазков и отложил документ, обведя нашу сторону стола внимательным взглядом.

— Алешка, — прошептал я, склонившись к уху царевича, — спроси о численности тимландцев!

— А есть ли сведения о силах войска Тимланда? — тут же выпалил Алексей.

— Наконец-то правильные вопросы пошли, — довольно кивнул головой Иван Федорович, — Освальд привел около пяти тысяч пехоты и полторы — две тысячи кавалерии.

— У Нилова в Бобровске, — подхватил глава Сыскного приказа, — около полутора тысяч солдат, плюс ополчение поможет в случае штурма.

— Как я понимаю, — подал голос граф Воронцов, — из свободных войск у нас только три полка.

Как я и предполагал. Не густо, всего около трех с половиной тысяч человек. Хотя, если учесть, что этот самый генерал Освальд вынужден будет не менее трех тысяч солдат оставлять у стен Бобровска, то силы будут примерно равны. А вот если город скоропостижно падет, то нас просто задавят числом. Не очень хороший расклад, неужели нельзя выделить больше войск, вопрос-то не рядовой?

— Но ведь в Усолье тоже стоит полк, почему не взять людей и оттуда? — Алексея не особо радовала перспектива возглавить слишком маленькую армию с небольшими шансами на успех.

— Нет, Усолье трогать не будем! — категорически заявил его отец. — В случае вашей неудачи Усолью придется держать удар. Мы не можем ослабить город. Поэтому идти придется тремя полками, под общим командованием генерала Веремеева. Под Витюгами вас ожидает Третий Ивангородский пехотный полк. Опытные, прошедшие проверку боем ребята полковника Крючкова. Послезавтра к вечеру вы должны привести свои полки к деревне Витюги. Ты, Алексей, возьмешь два эскадрона улан и пойдешь при Сергее Даниловиче заместителем.

— Как правильно заметил Михаил, — видя что Алексей готовится возразить, царь повысил голос и пресек недовольство младшего сына на корню, — действовать нужно быстро и эффективно. Вести сразу две войны чрезвычайно обременительно для государства.

С чего я, собственно говоря, взял, что с нами здесь будут советоваться? Нас собрали, чтобы довести до нашего сведения политическую обстановку и раздать заготовленные приказы. Ну, может еще посмотреть на правильность реакции, не зря же Глазков так внимательно наблюдал за нами. А и ладно! Вообще-то грех жаловаться, пусть все устроилось не совсем так, как мы с Алешкой ожидали, главное вырваться из столицы. Подальше от интриг и всевидящего ока Никиты Андреевича и поближе к простым людям. Не знаю, как царевичу, а мне в поле точно будет легче дышаться, нежели во дворце. Кстати, если считать, что я попал в местный аналог петровской эпохи, то откуда уланы? Вроде бы они попозже появились? Хотя, какая мне разница? Не стоит забивать голову параллелями, нужно принимать этот мир таким, какой он есть и стараться 'встроиться' в него. Благо, что в тело князя попал, а не землепашца — как ни крути, а бонус солидный.

С такими мыслями я направился к выходу вместе с остальными участниками совета, но не тут-то было:

— Алексей, Михаил, задержитесь!

Ага, 'а вас, Штирлиц, я попрошу остаться!'. Пока не сильно страшно, но легкий озноб по спине пробежал, ибо в кабинете остался не только государь, но и глава Сыскного приказа. Впрочем, чего это я? Лично моя совесть чиста, ничего предосудительного я не совершил, а если у кого-то есть претензии к 'раннему' Бодрову, так я ни при чем, я ничего этого не помню.

— Миша, я искренне рад тебя видеть, — Иван Федорович подошел к нам, замершим на полпути к выходу и по-доброму, по-отечески, положил руки мне на плечи. — Рад, что ты выжил в той странной истории, в которой Никита Андреевич обязательно разберется, и рад, что сумел избавиться от чахотки. Воистину, не было бы счастья, да несчастье помогло. И за ум ты, вроде бы взялся, полк хороший сформировал, со штыком просто здорово придумал, пушек по своему усмотрению добавить не побоялся. Молодец, одним словом. Но, Миша, две дуэли за три дня — это перебор! Это никуда не годится!

— Видит бог, ваше величество, меня оба раза провоцировали, — осмелился я сказать слово в свою защиту, — никак нельзя было избежать.

— А ты, значит, изо всех сил пытался избежать поединка? — хитро прищурившись, поинтересовался государь.

— Хотел тихо-мирно жизнь с чистого листа начать, тем более что память ко мне не спешит возвращаться. Да видимо прошлое не оставляет в покое.

— Может быть, может быть, — царь задумчиво покачал головой. — А с Ружиной что? Подружился, что ли?

— Так, жалко ее. За наши интересы пострадала, а живет тут изгоем.

— За наши интересы, говоришь? — подал голос из-за стола Глазков.

— За наши, за таридийские, — уверенно подтвердил я.

— Ладно, Миша, удачи тебе в походе, — вновь взял слово Иван Федорович, — пришла пора вам с Алексеем взрослеть. Не подведите меня.

Я понял, что на этом моя часть аудиенции окончена и, отвесив положенный по этикету поклон, поспешил покинуть помещение.

— Фу-х, — лишь добравшись до лестничной клетки, я позволил себе облегченно выдохнуть и украдкой утереть пот. Вроде бы обошлось, не наломал дров, не ляпнул чего лишнего. Но напряжение испытал солидное, только сейчас и понял это. Нет, не по мне такая жизнь, скорее в поля, там все будет проще: здесь свои, там чужие. Вперед, труба зовет!

Но до отъезда мне следовало нанести визит господину Калашникову. Царевич Алешка все еще получает целеуказания от своего венценосного родителя, Глазков, которого я на подсознательном уровне опасаюсь, тоже занят, отношения с князем Григорянским выяснили, следовательно, его люди для меня не опасны. Если и имеются еще в наличии суперидейные друзья товарища Воротынского, то две удачные дуэли должны заставить их поостеречься, так что с этой стороны мне тоже ничего не грозит. Следовательно, самое время сделать вылазку в город.

У себя дома бывший купец вел себя совершенно иначе. Сегодня в нем не было ни капли нерешительности или смущения, сплошное самолюбование и выставляемое на показ чувство превосходства. Нас с Кузьмичом и Игнатом Калашников окинул брезгливо-осуждающим взглядом, мол, целый князь со своими людьми пожаловал, а можно подумать, будто нищета какая-то случайно с дороги сбилась. И свой зад от широкого кресла он оторвал с такой нескрываемой неохотой, что мне мгновенно расхотелось вести с ним дела. Да и Юрий Иванович не горел таким желанием — разрыва помолвки с дочерью он от меня добился, и больше я ему был не интересен. Плохо. Потому что на поиск других предприимчивых людей нужно время, а значит реализацию даже тех немногих перспективных дел, которые я смог выжать из своего потребительского сознания, придется откладывать в долгий ящик. Обидно. С другой стороны — раз не получается, значит, время еще не пришло.

Идею переманить или выкрасть из Фрадштадта мастеров-зеркальщиков он с ходу отмел, как несостоятельную. А предложение использовать имеющиеся в моих северных землях горячие источники вызвало у коммерсанта лишь равнодушное пожатие плечами — если бы где-то в окрестностях столицы, то может быть, а где-то в районе Белогорска — кому это нужно?

Что ж, по крайней мере, свое обещание найти для меня рудознатцев, Калашников выполнил и в ближайшее время четверо специалистов в области полезных ископаемых из далекого Криола должны будут прибыть в Холодный Удел. Хоть что-то.

Да, вторую половину моего долга, того самого, который он упорно хотел простить всего несколько недель назад, купец молча принял. Да еще с таким видом, словно вот прямо в сей момент пойдет и раздаст эти деньги милостыней у ближайшего храма. Вот такой двуличный олигарх местного разлива оказался: без году неделя, как дворянство получил, а спеси уже столько, словно в родословной с десяток царей да королей. Черт с тобой, Калашников, без тебя обойдемся.

12

— Очень странно, — заявил я, опуская подзорную трубу, — не логично. Потому предлагаю все-таки дождаться темноты.

Мы выбрались на рекогносцировку к берегу реки Солянки и сейчас наблюдали противоположный берег из небольшого хвойного лесочка. День уже начал клониться к вечеру, на улице ощутимо холодало. От воды на оба берега медленно наползал туман. Сейчас он уже скрыл невысокий земляной вал и принялся пожирать недостроенные стены маленькой деревянной крепости, возводимой тимландцами на правом берегу Солянки. Чуть выше по течению стоял старый деревянный мост, но местные жители предупредили, что соваться на него не следует — захватчики несколько дней проводили на нем какие-то работы, после чего и сами не пользовались мостом и посторонним запрещали. Это было неприятно, но не более того, Солянке было далеко до Волги или Енисея. Всего каких-то тридцать метров ширины, из которых по три-четыре метра с каждой стороны занимали отмели. Не лето, конечно, но кто говорил, что будет легко?

— Я бы на их месте форпост строил побыстрее, да поосновательнее, — подытожил результаты своих наблюдений Григорянский.

— Не наша проблема, что Освальд не озаботился нормальным форпостом, — драгунский полковник Воронцов задумчиво пригладил свои пышные усы, — ночью, да в тумане нас не увидят, но и мы ничего видеть не будем.

— Вот и я так думаю, — наконец-то оторвался от своей подзорной трубы царевич Алексей, — драгуны, да уланы окажутся на правом берегу раньше, чем враг успеет перезарядить свои фузеи. Нужно брать неожиданностью.

— А как же Веремеев? — осведомился Григорянский. — Ведь он приказывал не обнаруживать себя.

— Веремеев еще неделю будет ходить вдоль берега, высматривая броды, — усмехнулся Алексей, — возьмем крепость с наскока и поставим перед свершившимся фактом.

Не знаю, какими свершениями на военном поприще прославился генерал Веремеев в прошлом, но то, что для нынешней войны он был явно староват, было неоспоримым фактом. Не то, чтобы он был маразматиком, но то ли в силу возраста, то ли в силу характера, к активным боевым действиям не стремился, чересчур много внимания уделяя правильности построений колонн на марше и обустройству 'по всей науке' лагеря при ночевках. Солдат это изрядно раздражало, а молодые и знатные полковники открыто посмеивались над престарелым командиром.

В общем, авторитет в войске у Сергея Даниловича был довольно низкий. Более-менее лояльно к нему относился только я, да командир Третьего Ивангородского полка Крючков. Но последнему самому было за пятьдесят, всем нам он годился в отцы, да и происхождения был более, чем скромного, от того и держался особняком.

— Оно-то верно, Алексей Иванович, — князь Григорянский в сомнении покачал головой, — но его величество велел соблюдать субординацию.

— А победителей, Василий Федорович, не судят, — заявил Алешка, мечтательно улыбаясь, — как думаешь, Холод, атакуем прямо сейчас?

— Ночью, — уверенно повторил я, — двумя ротами пехоты. Одну переправить выше по течению, другую ниже. К полуночи форпост будет наш при мизерных потерях.

— Фу ты, нудный какой! — досадливо сплюнул царевич. — Как в поход вышли, так прямо не узнаю тебя — пить отказываешься, атаковать с ходу не хочешь. Скукота какая-то!

— Здоровья у меня не хватает пить с вами каждый день, — беззлобно отшутился я, в который уже раз сбивая с толку собутыльников выпячиванием напоказ своей 'слабости' — не принято было в местном обществе оправдывать нежелание пить проблемами со здоровьем. Здесь вообще было не принято не желать пить.

— А ты что думаешь, Григорий? — обратился царский сын к Воронцову.

— Да что тут думать, — драгун снова пригладил усы, — пехота с генералом еще на марше, а кавалерия здесь, за леском. До темноты еще часа четыре ожидать, а так уже через час форпост нашим будет.

— Ну, так что? — Алексей обвел нас взглядом, полным азарта и предвкушения момента славы.

— Раз решились, нужно действовать, — с неохотой ответил я.

Вот действительно, с чего я взял, что действовать нужно именно ночью? Почему подвоха какого-то жду? Может все и впрямь просто — не ждали нас тимландцы так быстро, уверены были, что все дееспособные войска с Федором ушли на силирийскую границу. У меня-то воинского опыта нет, и именно предстоящий бой должен стать моим боевым крещением. Так что может и правы господа полковники, стоит ударить напрямик, в лоб.

Кстати, по поводу боевого крещения: легкий мандраж присутствовал, но именно что легкий, не до спазмов в желудке и дрожи в коленках. У Алешки, насколько я знаю, тоже первый бой будет, но у того жажда подвигов и славы совершенно затмевает всякие там сомнения и переживания.

В части помчались гонцы с приказами, Веремееву было отправлено донесение, мол, при рекогносцировке столкнулись с разведкой противника, потому принято решение атаковать немедленно, пока враг не опомнился.

Через полчаса лес наполнился нашими кавалеристами, пехота должна была подтянуться в течение часа, но ее ждать никто не собирался. Мое предложение дождаться, когда туман доберется до нашего укрытия, тоже было проигнорировано — у народа уже адреналин бурлил в крови, и ноздри раздувались в охотничьем азарте.

И вот, наступил тот волнующий миг, когда красовавшийся в уланской форме царевич Алексей срывающимся голосом скомандовал:

— Пошли!

Зашуршали отодвигаемые с пути ветви деревьев и кустарников, захрустела под копытами сотен лошадей сухая хвоя. Бурлящим потоком мы выметнулись из леса и, преодолев несколько десятков метров открытого пространства, занырнули в туман. Звуки сразу стали приглушенными, но несколько выстрелов, раздавшихся со стороны крепости, все же удалось различить. Заметили нас тимланцы, не могли не заметить. Эх, а ведь через какой-то час можно было бы всю дистанцию пройти в тумане! Ну, к чему такая спешка? Ребячество, которое наверняка обойдется нам в какое-то количество человеческих жизней.

Через пару минут под лошадиными копытами захлюпала вода. Моя лошадка, повинуясь стадному инстинкту, вместе со всеми бесстрашно вошла в реку и, проплыв несколько метров, выбралась на противоположный берег.

Дальше конная лавина вырвалась из тумана к стенам форпоста, обтекла его со всех сторон, взяв в плотное кольцо. В нескольких местах стены были еще не достроены и особенно ловкие всадники заставляли своих коней перепрыгивать их, попадая напрямую вовнутрь маленькой крепости. В основном же драгуны забирались наверх стен с крупов своих лошадей. Тимландцы в ужасе что-то кричали, палили из ружей и пистолетов, пытались сбрасывать нападающих со стен, но все было тщетно. Уже спустя пару минут ворота недостроенной твердыни распахнулись и конная лавина смела всякие попытки сопротивления. Дело было сделано, над единственной смотровой вышкой крепости взвился лазурно-черный стяг Таридийского царства.

— Миха! Миха! Что скажешь? — радостно-возбужденный царевич встретил меня в центре крепости. Рядом с ним крутился Воронцов с несколькими драгунскими офицерами и оба уланских ротмистра.

— Поздравляю, ваше высочество! Отличная работа!

Все, что пришлось сделать мне во время захвата вражеского форпоста, это протрястись в седле несколько сотен метров, да окунуться вместе с лошадью в ледяные воды Солянки. Полгода активных тренировок позволяли мне более-менее прилично держаться в седле, но на равных с местными участвовать в кавалерийских атаках я даже не пытался и вперед не лез. Потому и на место главных событий попал только к шапочному разбору.

— А ты сомневался! Полчаса всего потратили! Эй, на вышке, что видно? — задрав голову, Алешка обратился к драгунам, занимавшимся сменой флага.

— Пехота на подходе!

— И сколько же здесь было тимландцев? — я с интересом осмотрелся по сторонам, в маленькой деревянной крепости просто физически не могло поместиться больше сотни человек.

— Еще не знаю, человек семьдесят-восемьдесят. Три десятка пленных взяли, распоряжусь отправить их Веремееву, так сказать, соблюдем субординацию! — Алексей весело рассмеялся.

А я все искал и не мог найти смысл существования именно в этом месте именно такого форпоста. Было абсолютно понятно, что задержать на сколько-нибудь серьезное время большой вражеский отряд он не сможет. Место для наблюдательного пункта тоже было весьма сомнительным. Неужели крепость ставили с одной-единственной целью — охранять мост и правый берег реки от местных жителей. А для чего нужно, чтобы местные жители не могли ходить на захваченную территорию? Ну, то, что каждый таридиец потенциально является врагом Тимланда — это понятно, но, в данном случае, не очень убедительно. А вот если предположить, что местным крестьянам нечего шляться на правом берегу, потому что они могут увидеть что-то такое, что им видеть не нужно? Ведь в этом случае они бы нас предупредили так же, как предупредили о ловушке на мосту. Нужно бы предостеречь царевича от дальнейшего продвижения вглубь Бобровской области до подхода основных сил. Или я опять перестраховываюсь?

В любом случае ничего сказать Алексею я не успел, потому что с западной стороны послышались частые выстрелы. Вся наша конная масса встревожено засуетилась и принялась спешно покидать тесный крепостной дворик. Я пристроился в хвосте свиты царевича, поэтому сумел расслышать доклад примчавшегося со стороны степи драгуна:

— Тимландские драгуны, ваше высочество! Два-три эскадрона, не больше!

— Вперед! — вновь азартно скомандовал второй наследник трона.

— Вперед! В атаку! — подхватили младшие командиры.

Я понимал, что присутствуя здесь, верхом, в отрыве от своего пехотного полка, нахожусь в весьма дурацком положении. Здесь мне не место, я всего лишь отправился вперед для осмотра будущего театра боевых действий и не должен участвовать в кавалерийских сражениях. Но, оставаясь здесь в ожидании подхода своей пехоты, я рискую прослыть чрезмерно осторожным офицером, а это уже равносильно обвинению в трусости.

В этот момент мимо меня промчался Григорянский, командир Зеленодольского пехотного полка, находящийся точно в таком же положении, как и я. И что-то не заметил я в его действиях никаких сомнений. Да и моя лошадка, увлеченная общим потоком, уже мчалась в сторону разгорающегося боя. Эх, была не была!

Какой-то из эскадронов сумел сохранить порядок и дал дружный залп, но сразу вслед за ним все слилось в беспорядочную трескотню пистолетных выстрелов. По всей видимости тимландцы слишком спешили на помощь к подвергшемуся нападению форпосту и не сумели вовремя оценить численный состав нашего отряда, потому и ввязались в бой. Когда же поняли свою ошибку, спастись было уже очень сложно.

Если бы с нашей стороны в столкновении участвовала пехота, драгуны могли бы спешиться и ввязаться в активную перестрелку, но столкнувшись нос к носу с родственным, но многократно превосходящим их численно родом войск, вынуждены были палить с седла и, спешно разворачиваясь, спасаться бегством. Не всем это удалось и наша набравшая ход конная лавина быстро настигла и уничтожила наиболее нерасторопных и невезучих. После чего началась бешеная гонка преследования — видя перед собой спины удирающих врагов, таридийцы мчались все дальше и дальше, стреляли, кололи, рубили, все больше распаляясь и входя в раж.

Набравшись смелости, я осторожно приподнялся на стременах в попытке разглядеть происходящее впереди, но увидел лишь сплошную массу всадников, в которой сходу нельзя было даже отличить своих от чужих. Впрочем, уже в следующий момент я сумел различить выделяющиеся на общем фоне головные уборы улан. А кому, как не им, имеющим под седлом лучших в сравнении с драгунами лошадей и вооруженных легкими пиками, быть в первых рядах преследования?

Слева от нас чуть ли не от самой крепости тянулась отвесная скала, справа виднелся заросший камышом берег то ли реки, то ли озера, а может и вовсе край болота. И в голову мою одновременно пришли две мысли, на первый взгляд совершенно не связанные между собой. Во-первых, мне подумалось, что происходи эти события в летнюю жару, я бы ни черта не смог разглядеть из-за поднявшейся пыли. А во-вторых, мы мчались в заданном направлении по местности, весьма ограниченной для маневра и это не могло не настораживать.

Словно в подтверждение моих мыслей, где-то впереди раздался пушечный залп. Черт возьми, нас же навели на засаду! Причем так дешево и примитивно, а мы все равно купились, как последние дураки! Что же делать? Что в таких случаях делать? Срочно разворачиваться, пытаясь выйти из-под обстрела или напротив, навалиться всей массой, ворваться на батарею и перебить всю прислугу? Да кто ж его знает? Мне отсюда не видно ничего и оценить обстановку на переднем краю я не могу, также как и повлиять на принимаемые там решения.

Между тем, мы все еще продолжали двигаться вперед — слишком увлечены были люди погоней, слишком велика инерционность мышления. Только метров через сто пятьдесят — двести скорость стала снижаться. Можно было предположить, что первые ряды понесли потери и попытались остановиться, но сзади напирали вторые, третьи, четвертые и так далее, спотыкались об упавших, тоже падали, пытались объехать завалы и тоже падали. Постепенно все же удалось притормозить, конный поток максимально сжался, и тут раздался второй залп. Пушки били сбоку, с небольшого пригорка, по пристрелянным заранее участкам, дождавшись, когда их минуют свои драгуны. А потом остатки тимландских драгун прыснули в стороны, освобождая дорогу тяжелой кавалерии.

— Кирасиры! Кирасиры! — заголосили вокруг меня воронцовские всадники, начиная разворачивать коней.

Я снова привстал на стременах. Оно понятно, в прямом столкновении легкая конница не ровня тяжелой, но ведь если кирасир один-два эскадрона, то можно навалиться и задавить числом. Но задуматься об отпоре нам не дали. Прямо посреди скученной массы наших драгун начали взрываться гранаты, сея вокруг себя смерть и панику. Подняв голову, я обнаружил на скале тимландских солдат в коричневых мундирах, азартно швыряющих на наши головы гранаты.

— Сверху гренадеры! — крикнул я что есть мочи, быстро высвободил из седельной сумки заряженную фузею, прицелился и нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел, в плечо ударила отдача, на скале никто не упал. Мазила.

То тут, то там кто-то следовал моему примеру и несколько тимландцев скатились-таки вниз, но общей картины это не изменило. Все больше драгун разворачивалось, и вот уже большая часть нашей конницы пустилась наутек. Как же поменялась ситуация!

А потом мы увидели тимландских кирасир. Наследники рыцарской конницы клином врубились в удирающую кавалерию таридийцев, оттесняя одну часть отстающих к скале, другую к берегу водоема. И их было много, сотен семь-восемь, навскидку. Тяжелые кирасирские кони расталкивали и сбивали наземь своих более легких драгунских и уланских оппонентов, а палаши наездников собирали свою кровавую жатву.

Каким-то непостижимым образом я оказался среди отстающих всадников теперь уже улепетывающего со всех ног отряда. Вдобавок ко всему меня еще и оттеснили к камышам и я понимал, что если сейчас часть кирасир повернет влево, то я с несколькими десятками драгун просто окажусь в окружении. Что-либо придумать я не успел, поскольку лошадь подо мной внезапно споткнулась и я, едва успев высвободить ноги из стремян, 'рыбкой' перелетел через ее голову, весьма прилично грохнувшись о землю.

С десяток драгун промчались мимо, не пытаясь помочь, и вообще не интересуясь моей судьбой. Ну и ладно, пусть проваливают, спасибо хоть не затоптали. Я осторожно пошевелил руками-ногами — вроде все действует, просто-таки чудо какое-то! Что ж, господь помог, теперь бы мне самому не оплошать, выбираться надо, не хватало еще в плен попасть! Со стоном приподнявшись на локтях, я попытался осмотреться.

До берега водоема было всего ничего — каких-то тридцать метров. Со стороны противника двигалась пехота, но до нее было еще очень далеко. Да и не строем они шли, скорее всего собирали трофеи и добивали раненых. Кавалерия, и наша и чужая, промчалась мимо, и я только сейчас понял, как мне повезло оказаться с краю — степь была буквально усеяна телами тех, кому не посчастливилось упасть на пути несущихся кирасир.

Ага, а везение-то мое видимо на удачном падении закончилось. Мало того, что я был отрезан от своих, так еще и в мою сторону уверенно направлялся один из преследователей. Если поначалу у меня мелькала мысль отлежаться до стремительно надвигающейся темноты, а потом уже пытаться вернуться к Солянке, двигаясь вдоль заросшего камышом берега неизвестного водоема, то теперь становилось очевидным невозможность исполнения такого маневра.

Конь тимландца хромал, судя по всему, это и явилось причиной выхода его из боя. Двигаясь в направлении своих позиций, он обратил внимание на мое падение и решил разжиться пленником. А может, просто захотел помародерить, опередив свою слишком медленно приближающуюся пехоту.

Прятаться не имело смысла, поэтому я извлек шпагу из ножен, подхватил с земли чей-то пистолет, по закону подлости, конечно же разряженный, и с кряхтением поднялся на ноги. Пойду-ка я к камышам поближе, авось не полезет враг за мной в воду. Первые шаги пришлось сделать через боль — шлепнулся-то с лошади я знатно — потом стало легче. Кирасир заволновался и стал подгонять своего хромого скакуна, что-то крича при этом мне в спину. Из его тарабарщины я сумел понять только слово 'офицер', но останавливаться и не думал, упрямо продолжал ковылять к береговым зарослям.

— Офицер? — вопрос прозвучал за моей спиной, когда до вожделенного берега оставалось метров десять.

— Коммунист! — зло ответил я, поворачиваясь-таки лицом к неприятелю.

— Офицер! — огромный рыжеусый кирасир радостно оскалился и швырнул к моим ногам завязанный в петлю конец веревки.

Ага, сейчас, только шнурки поглажу! Умник нашелся!

— Я говорю, коммунист я! А коммунисты не сдаются! — по лицу было ясно, что тимландский кавалерист ни черта не понимает, да по-другому и быть не могло.

— Вилли! Вилли!

Да что же это такое! Со стороны форпоста, радостно голося и размахивая руками, пришпоривали лошадей еще двое товарищей моего оппонента. Час от часу не легче! Нужно срочно что-то предпринимать.

К счастью, рыжий Вилли на мгновение отвлекся на голоса друзей, в этот миг я и метнул ему в лицо пистолет. Попал! И тут же сам прыгнул следом, на ходу извлекая на свет божий шпагу из ножен. По своему ли умыслу или по команде наездника, строевой конь рванулся с места, унося из-под удара хозяина, потому Вилли я не достал. Зато от души врезал клинком коню по левой ляжке, заставив того дернуться и дико заржать от боли.

Рассерженный кирасир соскочил с беснующегося коня и, утирая разбитое в кровь лицо, направился ко мне. Один молодецких взмах кавалерийского палаша, второй, третий — все мимо. Не фехтовальщик ты, Вилли, ты просто рубака. При следующем взмахе я пропустил клинок мимо себя и прыгнул вперед, нанеся укол в незащищенное забралом многострадальное лицо. Противник скончался еще до того, как его тело рухнуло на прибрежный песок.

Товарищи Вилли яростно закричали, нахлестывая своих скакунов, а я сбросил кафтан и направился прямиком в воду. Другого пути отступления у меня не было. Кирасиры дважды выстрелили из пистолетов с седла, но это не вызывало никакого беспокойства — не в плотные ряды неприятеля палят, с такого расстояния, да на скаку, да из таких пистолетов, попасть в одиночную мишень почти нереально.

Сказать, что вода была холодная, значит не сказать ничего. Вода была очень, очень холодная! Боже, ну почему сейчас ноябрь, а не июль? С треском проломившись сквозь заросли камыша, я увидел перед собой около пятидесяти метров чистой воды, за которой снова сплошной стеной стоял камыш. Течение было очень слабым, скорее всего водоем был тихой заводью какой-то реки, может даже той же самой Солянки или ее притока. Скудное на тепло осеннее солнце же скрылось за горами, но до полной темноты оставалось еще около часа. Большой вопрос, высижу ли я столько времени в холодной воде? Лучшим выходом для меня было бы немедленно плыть к противоположному берегу, пока я еще в силах это сделать, но неизвестно как поведут себя кирасиры? Знать бы наверняка, что в воду не полезут, можно было бы плыть! Но если они погонят лошадей в воду, то быстро меня догонят и зарубят, чего не хотелось бы. А вот в темноте шансов перехватить меня во время заплыва будет очень не много. Как же быть?

Тем временем приятели неудачника Вилли достигли берега. Убедившись, что их товарищ покинул сей бренный мир, они разразились гневными воплями и принялись расстреливать камыши из пистолетов. Говоря 'расстреливать из пистолетов', я имею в виду доведенный до совершенства процесс перезарядки оружия, позволявший тимландским кавалеристам делать до трех выстрелов в минуту. Вероятность быть подстреленным при таком раскладе стремилась к нулю. Я сидел у самого выхода из камышовых зарослей на чистую воду, погрузившись по самое горлышко, и внимательно наблюдал за бесновавшимися на берегу кирасирами. Не зная, поможет ли это мне оттянуть момент полного замерзания, я на всякий случай попеременно напрягал мышцы ног, рук, живота. Мама дорогая, грозят мне все радости пневмонии, простатита и прочее и прочее! А как в этом мире лечиться от этих напастей без антибиотиков, я совершенно не знаю! Подозреваю, что никак.

Наконец сообразив, что подстрелить меня 'в слепую' не получится, один из тимландцев направил-таки коня в реку. Недовольно фыркая, боевой конь проложил тропу сквозь камыш и вышел на чистую воду метрах в десяти левее меня. Аккуратно, чтобы не выдать себя плеском воды, я повернулся на пол оборота, чтобы держать в поле зрения обоих противников.

Забравшийся в реку кирасир поозирался по сторонам, громко выругался, а может, просто пообещал мне всех благ, когда поймает и развернул скакуна обратно к берегу. Поднятый им шум отлично заглушил всплески от моих гребков — я решил воспользоваться моментом и стартовал к противоположной стороне заводи.

Проплыв примерно половину дистанции, я оглянулся: в опустившейся тьме уже с трудом угадывались скрывающие берег камышовые заросли. Никаких признаков тимландцев обнаружить не удалось поэтому, уже не опасаясь шума, я с удвоенной энергией погреб к спасительному берегу.

13

В расположение своего полка я вышел на рассвете. Мне крупно повезло — после того как, трясясь всем телом от холода, выбрался из реки, отжал и вновь напялил на себя мокрую одежду, я довольно быстро вышел к костру местных пастухов. Там меня долго растирали, кутали в одеяла, кормили горячим бульоном, поили травяными отварами. И настойчиво уговаривали остаться до утра, тем более что после ноябрьского купания и последовавших за ним восстановительных процедур, неудержимо тянуло в сон. Но я упрямо, словно заклинание, твердил о том, что мне нужно вернуться, срочно, сейчас. В конце концов, пастухи махнули на меня рукой, снабдили двумя овечьими шкурами и смирной лошадкой, а потом самый молодой из них сопроводил меня до ближайшего брода через Солянку. И слава богу, что этот самый брод позволил переправиться на левый берег без окунания в воду.

В штабе Белогорского полка мне и сообщили о бесславных результатах вчерашнего дня для нашего войска.

— Плохо, Михаил Васильевич, совсем плохо, — сокрушенно качал головой подполковник Волков, — зеленодольцы переправлялись в тот момент, когда бегущие драгуны примчались к мосту, а на их плечах и кирасиры тимландские подоспели. Переполох, давка, паника, смешалось все. Мы-то с ивангородцами в то время только на подходе были, пока поняли что происходит, пока сообразили что делать — столько народу затоптали, да порубили, да в реке потонуло! Генерал Веремеев требовал срочно ударить в штыки, слава богу, полковник Крючков сумел отговорить старика. Крючков выдвинулся левее переправы, мы правее, да пушкари стали палить навесом через головы наших драгун, да зеленодольцев. Удалось угомонить кирасир, они-то без поддержки пехоты, да артиллерии подошли, нечем возразить было.

— А что царевич?

— Спасся, у улан лошадки хорошие, вынесли. Григорянский тоже прорвался, а вот Воронцову не повезло, погиб. Да и от полка его хорошо, если половина уцелела.

Бедняга Воронцов, дорого же тебе обошлась эта авантюра! Эх, какие же мы дураки! Купились на дешевую приманку генерала Освальда! Недостроенный форпост с реющим над ним тимландским флагом выступил в роли приманки, драгуны, якобы спешащие на помощь гарнизону маленькой крепости — в роли раздражителей. А потом мы сами влезли в ловушку и на нас посыпались со скалы гранаты, а во фронт произвела таранный удар тяжелая кавалерия. Ничего гениального, но как же действенно! Может даже задумано с учетом наших молодых, горячих, жадных до славы командиров. А может, и нет. Тяжелая кавалерия в таридийском царстве была в большом дефиците, поэтому предположить, что ее в нашем отряде не будет, можно было легко. Значит, противопоставить в бою тимландским кирасирам мы могли только ощетинившиеся штыками пехотные каре, да бьющую картечью артиллерию. Но пехота и артиллерия не пустятся в погоню за отступающими драгунами — вот вам и ответ на вопрос с нашими кавалеристами, подставившимися под удар. Ну, а защищенным кирасами всадникам на рослых тяжелых конях топтать и рубить сбившегося в плотную массу запаниковавшего противника — это просто дело техники. Вот такой простой и понятный расклад, и как же жаль, что простым и понятным для меня он стал только сейчас, с катастрофическим опозданием!

Ну, ничего, господин Освальд, ничего. Даст бог, посчитаемся мы с вами в самом недалеком будущем.

Однако в том, что будущее, хоть недалекое, хоть далекое, у меня будет, пришлось усомниться очень скоро, едва войдя в палатку командующего. Алексей и князь Григорянский вяло поприветствовали меня, но оба были мрачнее тучи. Престарелый же генерал весь красный, с глазами навыкате от долгого натужного ора, в момент моего появления тряс какой-то бумагой перед носом младшего Соболева.

— А-а, вот и вы, господин полковник! — с удовольствием включил меня в общество обвиняемых генерал Веремеев. — Вот и вы, явились, не запылились! Живы и здоровы, в отличие от многих солдат, погибших по вашей дурной воле!

— Ваше превосходительство, ситуацию еще можно исправить, — я попытался повернуть разговор в конструктивное русло.

— Если и исправят ситуацию, то уже без нас, Бодров! — завизжал генерал, сунув и мне под нос бумагу с царской печатью. — Извольте все трое немедленно отбыть в Ивангород! Немедленно!

— А как же полк? — осведомился я, видя что царевич и князь молча собрались на выход.

— О! Вы задумались о полке, господин из Холодного Удела? Позвольте узнать, почему же сегодня, почему не вчера?

— Господин генерал! Сейчас не время выяснять отношения и искать виноватых! Освальд не ждет от нас удара сейчас!

— Освальд и вчера не ждал! — холодно перебил меня генерал. — Вон отсюда, господа, в столицу!

— Отец предвидел подобное развитие событие и заранее составил бумагу, — грустно просветил меня царевич Алешка, когда уже спустя час мы с ним и Григорянским тряслись в карете по дороге в Ивангород. — Нам предписано немедленно предстать пред его светлые очи, а войска отойдут к Усолью и будут ждать прибытия Федора.

— Мы бы справились, — заявил я, — нужно было только дать нам еще немного времени! Нельзя же все дыры по всей стране затыкать одним только Федором!

— Обжегшись на молоке, дуют и на воду, — горестно вздохнул Григорянский.

— Я хотел, как лучше, — прошептал царевич и отвернулся к окну, чтобы скрыть слезы.

В общем, путешествие вышло безрадостным. Но даже оно не предвещало того, что произошло со мной по прибытии во дворец.

Не успел я переодеться с дороги, как за мной явились двое молодцев из Сыскного приказа, и пришлось срочно спускаться в цокольный этаж к Никите Андреевичу.

Кроме Глазкова в кабинете присутствовал какой-то священник в черных одеждах, но, до поры до времени, он молча сидел на лавке у стены, сверля меня злым взглядом из-под насупленных бровей. Также в левом дальнем углу кабинета за отдельной стойкой бюро расположился молодой канцелярист, назначенный для записи допроса.

— Присаживайтесь, Михаил Васильевич, — без тени своей обычной глумливой улыбочки предложил глава Сыскного приказа, — присаживайтесь и рассказывайте свою версию событий.

— С чего начинать, Никита Андреевич? — спросил я смиренно.

— С чего считаете нужным, а там поглядим.

Я рассказал историю нашего постыдного поражения, начиная с момента выезда на рекогносцировку. Правда решение об атаке тимландского форпоста я выдал за спонтанное, вызванное стрельбой по нам неприятеля. Так уж мы договорились в пути с Алешкой и Григорянским. В остальном же все поведал так, как было на самом деле, особый упор делая на подготовленности западни.

— То есть, приказ атаковать форпост исходил от вас? — как бы невзначай поинтересовался Глазков, глядя при этом в сторону.

— Как же я могу отдавать приказы чужому полку? — терпеливо осведомился я.

— Не знаю, но отдали же?

— Никак нет, не отдавал я никаких приказов.

— Как же, как же, — картинно всплеснул руками главный сыскник, — а товарищи ваши говорят об обратном.

— Я говорю, как было на самом деле, — я безразлично пожал плечами, прекрасно понимая, что ни с кем из свидетелей начала атаки он не мог успеть переговорить даже теоретически.

— Вот как? — вновь наигранно удивился Никита Андреевич. — Странно, странно. Так говорите, рыбаки вас переправили?

— Никак нет, ваше превосходительство, — я снова остался спокоен, тоже мне провокация, вот так просто хочет запутать меня в моих же показаниях. — Пастухи. Не было там никаких рыбаков.

— А я смотрю, Миша, — вдруг зло усмехнулся Глазков, — хорошо ты выучил свою речь, без запинки отвечаешь, как 'Отче наш'. Хочешь снова выйти сухим из воды?

— Никита Андреевич, я говорю правду. И не моя вина, что она расходится с тем, что вы хотите услышать.

— Услышу я от тебя правду, Бодров, или нет, но я ее узнаю. Можешь мне поверить! Так что лучше не юли, облегчи душу.

— Да что вы от меня хотите? — как я ни старался, но этот господин начал меня раздражать своей назойливостью.

— Я хочу знать, когда и от кого ты получил приказ завести наши войска в ловушку?

Чтобы не вспылить, мне пришлось сделать очень глубокий вдох и очень медленный выдох. В глазах несколько мгновений было темно, кровь гулко стучала в висках, а с губ готова была сорваться фраза на уличном сленге моего времени с настойчивым пожеланием следить за своей речью. Провоцирует меня, сволочь, опять в предательстве обвиняет!

— Вы, господин Глазков, со словами будьте осторожнее, — старательно сдерживая эмоции, посоветовал я, — чтобы обвинять меня в таком злодеянии, нужны серьезные доказательства. Они у вас есть?

— Я их добуду, Михаил Васильевич, будьте уверены, — Глазков подался вперед за столом, видимо считая, что таким образом придаст больший вес своим словам, — с вашей же помощью и добуду.

— Хорошо, — внезапно согласился я, вызвав на лице главы Сыскного приказа неподдельное удивление, — хорошо. Пишите, молодой человек, — это уже было адресовано канцеляристу, старательно скрипевшему пером за своим бюро, — в атаке на выстроенный на нашей земле тимландцами форпост участвовал по своей глупости, за компанию, не желая прослыть трусом. Никаких приказов я никому не отдавал, спасся случайно, благодаря божьему провидению и помощи пастухов. За глупость отвечать готов, предателя же во мне не ищите. Да и не было там предательства, была одна лишь сплошная всеобщая глупость.

— Яков! — негромко позвал Глазков.

Неприметная боковая дверь отворилась, пропуская в помещение огромного заросшего рыжей бородой детину в грязном кожаном фартуке.

— Яша, будь добр, покажи князю свои руки, — ласково улыбаясь, попросил Никита Андреевич.

Рыжий Яша послушно закатал рукава, являя на свет божий руки, которым мог бы позавидовать любой бодибилдер.

— Пугать будете? — мрачно осведомился я, глядя на Глазкова с презрением.

— Пугать? — главный сыскник всплеснул руками.

Ни подготовки к удару, ни самого удара я не видел, да и подозреваю, что для Яши это был и не удар вовсе, а так, тычок. Но в следующий момент я отлетел вместе со стулом к стене и оказался на полу. Ах вы, гады! Первым порывом было вскочить на ноги и броситься в драку, но, помня опыт юношеских уличных баталий, я заставил себя остаться в лежачем положении. Последуй я своему первому порыву, оказался бы перед лицом противника с гремящим в голове колоколом, нарушенной координацией движений и плывущим зрением. Никакой угрозы такой боец не представляет, зато выставляет себя на посмешище и оказывается отличной мишенью. Так что я лучше полежу, приду в себя, но удар этот запомню. Если не Яше, то Глазкову уж точно.

— Ты не убил его, Яков? — спросил своего подручного Никита Андреевич, но в голосе его сквозило не беспокойство за мою жизнь, а чисто академический интерес. Что же такого произошло между нами, что он меня так ненавидит?

— Так я же легонько, — степенно ответил здоровяк, — князь все-таки.

— Молодец, Яша, — кряхтя и беспардонно сплевывая кровавую слюну, я поднялся, поставил стул на место и занял на нем исходное положение, — хороший тычок, качественный. Уважаю. И даже претензий не имею. Но это касается только тебя, не твоего начальника.

— Рад стараться, ваше сиятельство! — усмехнулся в бороду Яков.

— Хватит паясничать! — Глазков обошел стол, чтобы наклониться к моему левому уху. — Слушай меня внимательно, Бодров. Я ложь и измену за версту чую. И на соображение свое не жалуюсь. Я в прошлый раз доказал твою вину и в этот раз сумею. В прошлый раз убедил государя в твоей виновности и в этот раз тоже убедить сумею. Жаль только, что ты не сдох в ссылке, а ведь все указывало на то, что добьет тебя чахотка на севере. Ан нет, не добила. Но ты не думай, что притворившись потерявшим память, ты сумел обмануть всех и подвести черту под своим прошлым. Меня ты не обманешь, Миша, люди не меняются. Как был ты змеенышем, так им и остался. Но за содеянное все равно придется ответить. И, кстати, по методам твоего лечения от чахотки есть вопросы у инквизиции. Вот, знакомься, отец Пафнутий, протоинквизитор, архимандрит монастыря святого Симеона Ивангородского. Пожалуйста, святой отец.

Час от часу не легче, инквизиции мне только не хватало. Наслышан я про ее борьбу с ересью. Мало кто из попавших под подозрение инквизиции людей выходил из застенков тюрьмы. А этот самый Пафнутий отличается особым рвением и неразборчивостью в методах при достижении поставленной цели.

— А скажи мне, князь, — протоинквизитор громко прочистил горло, — по своей ли воле ты принимал участие в ведьмовском ритуале?

Вот так, то есть само участие сомнению не подвергается, но маленький шансик сойти за соучастника оставляется. Под гарантии малюсенького снисхождения. Нет, святой отец, не пойдет. Обвиняешь в чем-то — доказывай, и доказывай сам.

— О чем это вы, святой отец?

— Все мне ясно, Никита Андреевич, — отец Пафнутий уверенно кивнул головой, — прямой сговор с дьяволом, одержимость бесами. Отдай его нам, лечить будем, бесов изгонять! Потом тебе вернем. Если что останется.

— С чего такая уверенность, святой отец? — мрачно поинтересовался я, лихорадочно пытаясь выбрать нужную линию поведения. Честно говоря, получалось плохо. Никак не получалось.

— Ну, как же, князь, — в голосе инквизитора прозвучали укоризненные нотки, — ты же чахоточный был, светила медицины тебя лечили-лечили, да вылечить не могли. Совсем ты уже слаб был, кровью харкал. По всему выходило, что на севере тебе прямая дорога в могилу. А ты к Настасье Кузнецовой пошел, давно подозреваемой в ведьмовстве, и вышел от нее живым и здоровым. Неужто не понимаешь, что просто так, без вмешательства дьявола, тут не обошлось? Не в силах это человеческих!

— Никаких ритуалов не было, отец Пафнутий, — я постарался произнести эту фразу как можно небрежнее, желая показать ничтожность самой темы обсуждения, — жилище этой самой Кузнецовой оказалось ближайшим к месту покушения. Вот и провалялся я там десять суток после ранения и люди мои подтверждают, что все это время никаких подозрительных действий надо мной не производилось. А то, что болезнь ушла, так я это считаю наградой божьей за пережитое.

— Наградой божьей? — инквизитор сердито притопнул ногой. — Не говори глупостей, Михаил Васильевич! Не усугубляй свое положение! С ведьмой ты спутался! Тут невооруженным взглядом видно вмешательство нечистого! Ведьму на костер! А тебя, князь лечить нужно, каленым железом выжигать из тебя бесов!

Вот же тварь! Ты посмотри на него — непогрешимый и всезнающий, истина в последней инстанции! Целительницу, значит сжечь, а меня каленым железом 'подлечить'? До чего же не люблю иметь дело с подобными людьми, ты им — логику и доказательства, а они тебе — свое непробиваемое мнение и ослиное упрямство. Дай волю этому Пафнутию, так он и Настасью Фоминичну уничтожит, и людей моих соучастниками выставит, и меня запытает до смерти. Надо что-то делать, но ничего путного в голову не приходит. Раз так, то хотя бы вывести его из состояния душевного равновесия.

— Знаете, господин Пафнутий, каленое железо и у вас такое количество бесов отыщет, что от удивления закачаетесь!

— Что? — протоинквизитор с грозным видом поднялся с лавки.

— Я говорю, странно, — поспешил я повысить голос, чтобы не дать священнослужителю прервать себя, — что вы так много и уверенно говорите о дьяволе и его проделках. Я бы даже сказал, подозрительно много! А может, вы близко знакомы с ним? Часто общаетесь? Так на чьей же вы стороне, святой отец? Кто вы?

— Ах, ты, тварь поганая! — насупив брови, инквизитор двинулся ко мне, но был остановлен Глазковым.

— Не время, отец Пафнутий, не время! Да и не дело вам самим прикасаться к нечисти.

— Ох-х, Никита Андреевич! — голос архимандрита дрожал от ярости. — Отдай его мне! Христом Богом прошу! Он у меня повертится, как уж на сковороде! Я из него все вытрясу!

— Всему свое время, святой отец, — Глазков бросил на меня сердитый взгляд, видимо добавил я ему забот — теперь вот от инквизиции отбиваться. Ну, ничего, не все коту масленица. — Сначала мы с государем все, что нужно от него получим, а после и ваш черед придет. В камеру его, Яков!

Вот так вот, в камеру и все тут. Может взбрыкнуть? А что? Конвойные за дверью. Отец Пафнутий безоружен, канцеляриста вообще можно в расчет не брать. Яша стоит справа от меня, как раз с локтя могу ему в причинное место зарядить. Пока он в себя придет, опрокину стол на Глазкова, отниму у него шпагу, а со шпагой уже можно и на прорыв пойти. Только вот дальше-то что? Ну, вырвусь я из дворца, из Крепости, куда мне податься? В Ивангороде друзей-знакомых у меня нет. Да и за его пределами куда мне идти? В полк или в Холодный Удел, но и там и там меня легко найти. Да и добираться не близко, за пару часов не добежишь через поля. Выходит, что и смысла нет, нужно терпеть и стараться разбивать обвинения. Если следовать логике, то элементарный опрос свидетелей похоронит все доводы господина Глазкова. Еще бы быть уверенным, что здесь будут следовать этой самой логике.

— Я задержан или арестован? — поднимаясь на ноги, поинтересовался я чисто из вредности.

— Не паясничай, Бодров, — поморщился глава сыскников, — посиди в камере, подумай хорошенько о своем положении.

— Идем, Яша, — демонстративно заложив руки за спину, я направился за подручным Глазкова к боковой двери, в пол голоса напевая себе под нос вспомнившиеся слова из песни группы 'Дюна', — осенний лист кружит, мне дальний путь лежит, и все, что происходит с нами, надо пережить...

14

Ожидал я гораздо худшего, но в подземелье хотя и было сыро, но при этом достаточно тепло и чисто. Возможно, дело было в том, что это только первый по-настоящему подземный уровень, где часто появляется начальство, следовательно, и работники стараются поддерживать его в относительном порядке.

Утоптанный, чисто выметенный земляной пол, стены из массивного каменного блока, полукруглые арки входов в камеры, забранные толстыми коваными решетками. Со светом было плохо — коридор освещался вставленными в настенные держатели факелами. И если у входа источники света торчали через каждые десять метров, то дальше расстояния между ними заметно увеличивались, а дальний конец коридора и вовсе тонул во мраке.

— Вам сюда, господин князь, — Яков распахнул передо мной решетчатую дверь то ли девятой, то ли десятой камеры по правую сторону коридора, — восемнадцатый номер ваш. Располагайтесь.

— Спасибо, Яша, — я протянул громиле руку.

Просто так, кстати, протянул, показывая, что не держу на него зла за богатырскую оплеуху. Только потом мне вспомнилась история из 'Королевы Марго', когда парижский палач добром отплатил Коконнасу за рукопожатие, а побрезговавшего подать руку Ла Моля впоследствии запытал до полусмерти.

Вряд ли Яков что-то знал об этой истории, но по каким-то своим соображениям предпочел сделать вид, что не заметил моего жеста в полутьме.

— Бывайте, князь, — он зажег огарок свечи, стоявший в маленькой стенной нише, развернулся и загрохотал ключами на выходе из камеры.

— Заходи, поболтаем, — усмехнувшись, предложил я.

— Лучше не надо, чтобы я заходил, — усмехнулся в ответ Яков и исчез в коридоре.

Не надо, так не надо, не очень-то и хотелось. Против своего шефа Яков точно не пойдет, а просто так вести с таким человеком задушевные беседы — удовольствие сомнительное, уж как-нибудь обойдусь.

Я с интересом осмотрелся. Примерно три метра на четыре. Каменные стены, каменный потолок, даже, в отличие от коридора, каменный пол — прямо-таки каменный мешок, не иначе. Вместо шконки тоже камень — грубо выдолбленное из цельной глыбы ложе. Видимо, где-то неподалеку от столицы расположены знатные каменоломни, дефицита камня при строительстве явно не ощущалось. Больше никаких предметов мебели в апартаментах под номером восемнадцать не наблюдалось, если конечно не считать за таковые дырку в полу в одном из углов, понятно для чего предназначавшуюся. Никакого намека на окна тоже не было, поэтому с определением времени суток могут возникнуть проблемы. Если задержаться здесь надолго. А голова упорно отказывалась верить в серьезность происходящего и допускать возможность остаться в подземелье навсегда или погибнуть благодаря какому-то глупому, бездоказательному обвинению.

Еще раз обведя взглядом свое новое и, надеюсь временное, жилище, я решил, что могло быть и хуже. Все-таки одиночка, без цепей и кандалов, без всяких там 'друзей по несчастью'. А ведь был почти уверен, что меня попытаются подселить к 'нужным' людям. Чтобы либо попытались разговорить меня, либо оказать психологическое или физическое давление. Но нет, ничего подобного пока не наблюдается.

Непонимание сути происходящих событий и какая-то махровая тупость произошедшего в кабинете Глазкова разговора изрядно утомили меня, так и не успевшего отдохнуть от пятидневной тряски в карете. Поэтому я не стал сию минуту ломать голову в поисках ответов на извечные вопросы 'кто виноват?' и 'что делать?', а устроился на набросанной на каменное ложе соломе, укрылся кафтаном и благополучно уснул.

Пробуждение принесло сразу несколько неприятных новостей. Первая — подземелье населено блохами, вторая — подземелье населено крысами, третья — я действительно слегка потерялся во времени и прозевал время кормежки. В результате моя миска с едой стояла у входной решетки на полу, а ее содержимое торопливо пожирал целый выводок серых хвостатых существ. Черт побери, еще и поголодать придется.

Почесывая покусанные насекомыми открытые части тела, я резво вскочил со своей каменной кровати. Заслышав шум, крысы бросились наутек. Все, кроме самой большой. Эта особь продолжала торопливо набивать свой желудок, опасливо косясь в мою сторону. Есть я оставшуюся после набега грызунов еду, конечно же, не стану, но и приучать их ходить в мою камеру за пропитанием тоже не намерен.

Шуганув самую храбрую или самую наглую крысу, я аккуратно выплеснул остаток трапезы за решетку в коридор. Интересно: это был ужин или уже завтрак?

— Эй! Соседи! Сейчас день или ночь? — крикнул я в полумрак коридора, подождал минуту-другую, но ответа так и не дождался.

Неужели я единственный узник в этой части коридора? Досадно, информация — это то, чего мне сейчас отчаянно не хватает.

Потянулись скучные, однообразные часы ничегонеделания. Я сделал зарядку, походил кругами по камере, поприседал, поотжимался. Опять походил по камере. Сколько времени прошло? Пол часа? Час? Сколько еще придется тут проторчать? Знать бы.

Мысли лихорадочно перескакивали с одного на другое. Дурацкие обвинения, дурацкий допрос, протоинквизитора этого еще принесла нелегкая. Раскатал я губу, думал, налаживается жизнь, хотел внести свой посильный вклад, помочь своей новой родине. А вышло вот так — сижу в тюрьме, по непонятному обвинению, с мрачными перспективами. Подумать только, я, человек двадцать первого века, никак не могу приспособиться к жизни в мире, примерно соответствующем земному восемнадцатому веку! Как же так? Ну, понятно, что это время для гораздо более простых и неприхотливых в плане быта людей. Многие привычные для нас жизненные удобства здесь отсутствуют напрочь, но в плане знаний-то я должен иметь преимущество! Так сказать, накопленный опыт поколений, должен сыграть свою роль!

Эх, легко было читать произведения писателей-фантастов, где что ни попаданец, то личность, человечище! И в оружии люди разбираются, и как из нефти получить бензин знают, и как из плесени антибиотик добыть — тоже, двигатель внутреннего сгорания на раз собирают из подручных средств, и строить самолеты умеют и броненосцы тоже. Ну, а если уж не сильны в технике, то оказываются на редкость мощными управленцами и выстраивают невиданные в этом времени по эффективности спецслужбы, на века укрепляя вертикаль местной власти.

То ли люди специально подготовленные попаданцами становятся, то ли я такой ущербный попался? Ну нету, нету здесь компьютеров, которые я мог бы ремонтировать и настраивать! И в ближайшем будущем не предвидится. А что еще я могу? В лекарствах никогда ничего не понимал. С техникой не могу сказать, что на 'вы' с ней всегда был, но уж точно не в части ее создания. Не созидатель я, потребитель. Самый обычный потребитель, серая масса общества потребления.

Тем не менее, я учился в современной школе, читал книги, смотрел фильмы. И я просто напичкан знаниями, о которых местные обитатели и представления не имеют. Проблема лишь в том, чтобы понять, какие из них я могу применить. И применить в нужное время в нужном месте. Сущая мелочь, не правда ли?

Я присел на солому, подтянул к себе колени, обхватил их руками, примостил сверху голову и глубоко задумался. Только задумался не о том, как мне выпутаться из своего незавидного положения, а о том, как вышвырнуть восвояси тимландцев и снять осаду с Бобровска.

Время тянулось издевательски медленно, трое суток ничего не происходило. Да-да, я говорю трое суток, потому что сумел разобраться со сменой дня и ночи. Один из тюремщиков, разносивших заключенным пищу, просветил меня по поводу утреннего и вечернего рациона узника. Завтрак состоял из бурды на основе чаще всего недоваренного гороха, ужин — примерно то же самое, но на основе ячменя. Теперь я имел возможность ориентироваться во времени суток, оставалось лишь после каждого ужина делать свежую отметку на стене.

На четвертый день ко мне в гости заявился начальник Сыскного приказа в сопровождении двух солдат.

— Ну что, князь, не пришло ли время поговорить? — спросил он, устраиваясь на принесенном солдатами раскладном стуле.

— Да как-то не получается у меня, Никита Андреевич, разговаривать с вами, — настороженно ответил я, оставаясь по-хозяйски стоять посреди камеры, — что бы я ни сказал, вы все понимаете на свой лад.

— А это от того, князь, что ты дурное дело затеял, а когда тебя за руку поймали, юлить стал, изворачиваться.

— Задолбался я уже ваши намеки разгадывать, господин Глазков, — предельно грубо бросил я, рассчитывая что такой тон скорее спровоцирует оппонента на откровенность. — Говорите уже прямо, чего там я такого натворил, только не нужно опять про сговор с тимландцами бред плести! Масса свидетелей имеется, что я не только не отдавал приказ, но и предлагал дождаться темноты и атаковать силами пехоты.

— За это не волнуйся, Михаил, свидетелей опросим, все выясним, протоколы напишем. Все честь по чести будет, — отмахнулся Глазков, — ты только помни, что всегда можно задать свидетелям такие вопросы, что их ответы тебя не порадуют.

— Так к чему тогда весь этот балаган? Вопросы непонятные, протоинквизитор с угрозами. Рубите уже голову с плеч, да и дело с концом!

— Я не палач, Миша, я дознаватель. Свое дело сделаю, доложу государю. Хорошо доложу, со всей тщательностью. А там уж, как Иван Федорович решит, так и будет. Надеюсь, что в этот раз у него будет меньше оснований для снисхождения.

— Ох, не любите вы меня, ваше высокопревосходительство.

— Я, князь, всю жизнь посвятил служению царской семье. А ты покусился на святое — задумал эту самую семью извести. Потому и не может быть мира между нами. Сговорились вы первым делом царевича Федора убрать с пути, чтобы Алексей наследником престола стал. Но это был только первый шаг, вторым собирались вы с Воротынским и младшего сына государя избавиться.

— Неожиданный поворот, — удивление мое было безгранично, поскольку данную версию я слышал впервые, — а на хрена? То бишь, зачем?

— А кто станет наследником в случае смерти обоих царевичей? — поинтересовался у меня главный сыскарь с елейной улыбочкой.

— Кто? — в ответ поинтересовался я.

— Ты, Бодров, определись уже с тем, что ты потерял: память, мозги, или просто прикидываешься дурачком, — Глазков смотрел на меня испытующе.

— Что не так-то? — нахмурился я, пытаясь быстренько сообразить, не прокололся ли я на чем-то?

— Пока у царевичей не родятся дети мужского пола, ты — третий в очереди наследников престола, Бодров, — огорошил меня начальник Сыскного приказа. — Твоя семья является боковой ветвью царского дома. И это является большой проблемой, поскольку враги государства нашего постоянно пытаются подбить вас на измену, прельщая поддержкой в борьбе за престол. И не безуспешно.

— О, как! — еще одно откровение. Нет, я знал, что являюсь каким-то там родственником Соболевым, но чтобы прямо так — первый после них — это стало еще одной неожиданностью. И это кое-что объясняло. — То есть, нет Бодровых, нет и проблемы? — теперь уже я с интересом всматривался в лицо Глазкова.

— Да уж как-то так, — усмехнулся тот. — Сначала родители твои снюхались с фрадштадцами, потом ты. Покоя нет от вас. Можно подумать, мне заняться больше нечем!

— Знаете что, Никита Андреевич, вы бы почаще пьяные разговоры молодых богатых бездельников подслушивали, еще бы не то узнали!

— Ты, Миша, жизни меня не учи, — снова отмахнулся Глазков, — что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, уж я то знаю.

— К сожалению, я не помню Воротынского, — продолжил я, не обращая внимания на недоверчивое хмыканье собеседника, — но из того, что мне о нем рассказали, могу сделать однозначный вывод, что он такой же пустобрех, как царевич Алексей, и как я был в недалеком прошлом. У таких людей между словом и делом огромная пропасть. Потому все эти разговоры и являются не больше, чем пьяными бреднями. Да и смысл в чем? Ну, ладно, убрать Федора и подвинуть к трону Алексея — могу допустить, что подобная глупость пришла в наши пьяные головы. С грехом пополам, можно это объяснить наивным стремлением оказаться в числе собутыльников не второго, а первого наследника. Но дальше-то какой смысл?

— Власть всегда имеет смысл, — ухмыльнулся Глазков, — ты, например, считал, что сможешь выписать лучших лекарей мира, чтобы вылечили тебя от чахотки.

— Никита Андреевич, — я тяжко вздохнул, — разговор этот не имеет смысла. Я не помню того, что было до покушения и ни подтвердить, ни опровергнуть ваши слова не могу. Но в любом случае, что бы там ни произошло, я свое наказание за те дела уже отбыл. А после покушения я абсолютно точно не сделал ничего предосудительного, ничего такого, за что меня можно было бы наказывать. И, кстати, хочу обратить ваше внимание на то, что пока мы тут с вами отношения выясняем, тимландцы осаждают Бобровск. Если бы не это, клянусь, уже бы выбросили их за пограничную речку!

— Да, Бодров, — задумчиво промолвил главный сыскник после небольшой паузы, — ты изменился. Стал и смелее и хладнокровнее, да и ума прибавилось. А фехтование? Ты же никогда не слыл любителем поорудовать шпагой. Раньше бы ты послал куда подальше Сахно, сославшись на неравенство происхождение и никакие угрозы всеобщей обструкции бы тебя не смутили. С Григорянским же ты бы просто предпочел не связываться. А что сейчас? Прекрасного фехтовальщика Сахно на тот свет отправил, князя Григорянского заставил капитулировать. Лихо! И вот эти самые перемены беспокоят меня даже больше того факта, что ты пережил ссылку в свой Холодный Удел. Другой ты стал, Миша, опасный. Словно подменили тебя.

Ох, не нравится мне ход твоих мыслей, господин Глазков, ох, не нравится. То ли опять на темные силы намекаешь, то ли действительно подозреваешь в подмене князя. Ни того, ни другого мне не нужно. Как бы здесь аккуратненько пройти по грани, не вызвав подозрений?

— Посмотрел бы я на то, как бы вы изменились, поблуждав десять суток между жизнью и смертью. Думаю, что тоже пересмотрели бы свое отношение ко многим вещам, стали бы бережнее относиться к своей жизни и жизням своих друзей и подчиненных. И перестали бы растрачивать себя по всяким пустякам. Потому что есть в этой жизни действительно важные вещи: семья, дружба, долг, честь, любовь к отчизне. А пьянки-гулянки, какие-то глупости-подлости — это все тлен, бесполезная суета, это все в прошлом. Жизнь нам дается один раз, и прожить ее нужно достойно. Верите вы мне или не верите — это ваше личное дело, уговаривать я вас не стану. Рассчитываю лишь на вашу объективность и здравый смысл.

На этот раз Глазков молчал долго. В полутьме камеры мне казалось, что все это время он буравил меня своим внимательным взглядом и я даже порадовался скудной освещенности подземелья, потому как на свету мне бы было гораздо тяжелее все это время сохранять выражение беспристрастности на лице.

Наконец он поднялся, кивком головы указал одному из сопровождающих на свой стул и, уже от двери, небрежно бросил мне через плечо:

— Жалобы, просьбы есть?

— Бумагу и чернила, если можно, — тут же отреагировал я.

— Писать стихи изволите? — усмехнулся Никита Андреевич.

— Никак нет. Строить планы веселой жизни для тимландцев, — со всей серьезностью в голосе парировал я.

— Ну-ну, — снова усмехнулся Глазков, исчезая в коридоре.

Мой черед усмехаться настал спустя полчаса, когда в моей камере появилось стоячее бюро, кипа бумаги и чернильница с парой гусиных перьев. Глава сыска не мог упустить возможности покопаться в моих записях — они ведь обязательно к нему попадут — а вдруг там какие-то секреты обнаружатся? Только вот письменные принадлежности понадобились мне исключительно для благого дела — нужно было систематизировать свои мысли относительно операции по выдворению тимландцев с таридийской земли.

Конец ознакомительной части.