Школьные забавы (Декамерон конца нуовоченте. 1)

Подготовка к празднику затягивалась на недели и радовала самим предвкушением: праздника и — главное — выходного дня. Когда же праздник приходил, радость утихала. То ли потому, что то, к чему так готовились, собственно, и закончилось. То ли потому, что дополнительные выходные — праздновали 7 и 8 ноября — уже наступили, а, значит, их можно уже отнести к прошлому, а впереди — снова будни...

Радовало то, что выходных было два, и если первый уходил на демонстрацию и официоз, то второй можно было потратить на себя.

В школе учеников и учителей собирали утром, но не рано — в девять часов. Разбирали портреты Маркса-Энгельса-Ленина и членов Политбюро, флаги и длинные транспаранты с лозунгами, которые несли двое, растянув на древках над идущей колонной. Со всем этим гурьбой шли к пункту сбора, там строились в колонну и ждали. Потом вливались в общий поток колонн трудящихся и шли к площади, где на трибуне переговаривались друг с другом, то и дело приветственно махая руками демонстрантом, областные и городские начальники, некоторые с женами и детьми. По бокам от них стояли ветераны и передовики производства. Эти были, понятно, без жён с детьми. Они демонстрантам махали постоянно и с энтузиазмом. Перед площадью обычно колонны почему то тормозили, зато на саму площадь почти выбегали, понукаемые организаторами шествия, суетящимися по обоим краям людского потока. Было весело, особенно развлекала возможность кричать во всё горло "ура!".

"Да здравствуют труженики сельского хозяйства! — неслось из многочисленных динамиков, эхом от одного к другому, — Ура, товарищи!"

— Ур-р-а-а!!!

— Да здравствуют наши доблестные военные! Ура, товарищи!

— Ур-р-а-а!!!

После демонстрации, заканчивающейся как-то внезапно, сразу, как была пройдена площадь, все опять сбивались в гурьбу, учителя отлавливали тех, кто должен был нести флаги, портреты и транспаранты назад в школу, где их сваливали обратно в запасники. До первомайской демонстрации. Затем те, кому не повезло увернуться от записи, шли на официальные заседания и вечера.

Но это официальная часть. Неофициальную устраивали накануне, 6 числа. Торжественное заседание проходило в школе в этот день, после уроков. После торжественного учителя собирались в своём кругу. В учительской накрывали стол. Впереди — два выходных. Не частый повод по-настоящему расслабиться.

Для школьников после торжественного заседания устраивался вечер. Подгатавливалась дежурная концертная программа самодеятельности: стихи Маяковского (о серпасто-молоткастом паспорте или о Ленине), песни о партии, пару классических произведения (фортепиано, скрипка, аккордеон) и несколько песен советской эстрады. Но главное, конечно — танцы. То, что позже назовут дискотекой. Под проигрыватель. Набор пластинок утверждал директор. И уже танцы — до десяти вечера для старшеклассников — сопровождались всем вечерне-праздничным набором молодости, от объятий во время танца до поцелуев за углом школьного коридора и далее...

И в этот раз всё прошло, как обычно, как и ожидалось всеми участниками событий.

Директор, открывая торжественное собрание, произнёс речь, написанную ему Анной Ивановной. Сама Анна Ивановна произнесла свою, небольшую речь, посвящённую успехам коллектива школы. Затем выступили секретари комсомольской и профсоюзной организаций, отчитавшиеся каждый о своей успешной работе. Отчёт работы партийной организации подразумевался в докладе Анны Ивановны, совмещавшей должность завуча с постом секретаря парткома школы.

Зал как обычно, сдержанно гудя, занимался своими делами, временами — когда очередной докладчик заканчивал читать по бумажке свою речь — спохватывался и всплёскивал аплодисментами.

Концерт поначалу вызвал интерес, но привычные номера быстро этот интерес свели к минимуму. Правда Игорь, сидевший в первом ряду, не сводил глаз со сцены, во время исполнения классической музыки. Скрипачка из восьмого класса одела очень короткое платье и он любовался её стройными ногами, открытыми гораздо выше колен.

После концерта стулья из зала весело и дружно вынесли, складировав их в коридоре. Подключили проигрыватель. Два учителя, военрук и трудовик, остались приглядывать за порядком, остальные собрались в учительской.

Столы в ней быстро освободили от бумаг и сдвинули в центре, накрыли большой скатертью, которую держали именно для такой нужды. Друг за другом стали появляться принесённые ещё утром бутылки и закуски. Кое-что тут же доделывались, раскладывая по тарелкам, комплект которых вместе с рюмками и чашками, как и скатерть, хранились тут же в одном из шкафов.

Начали с тоста за праздник. Мужчины водку, женщины — вино. Застучали вилки. Кое-где тихо переговаривались. "Салатик? — Да, спасибо". Второй тост за сплочённый коллектив. Разговор стал общим. Третий — за любовь. То и дело всплескивал смех. Где-то после пятого тоста большинство женщин перешло на водку, тем более, что вино почти во всех бутылках кончилось. Шум нарастал. Наливали уже без тостов.

Директор сидел рядом с Анной Ивановной. При тосте за любовь он, чокаясь, пристально посмотрел на неё. Анна Ивановна ответила таким же прямым взглядом, рассмеялась, и Степан Артемьевич заметил лёгкий румянец на её щеке.

На следующий тост он, взяв бутылку — чуть ли не единственную на весь стол — с оставшимся вином, задержал её в воздухе и, наклонившись к звучу, произнёс заговорщицки понизив голос:

— А может...

И кивнул на стоявшую рядом с ним бутылку водки.

Анна Ивановна секунду помедлила и, лукаво глядя на него, произнесла так же по заговорщицки негромко:

— А, давайте.

И, не отрываясь, выпила всю рюмку.

— Молодец, — похвалил её Степан Артемьевич, придвинувшись поближе.

Анна Ивановна хохотнула, и директор почувствовал, как к его ноге приблизилось её плотное и тёплое бедро.

После следующего тоста она, смеясь брошенной кем-то шутке, наклонилась к директору, обдав его ароматом своих терпких духов. Плотным и возбуждающим. От которого у директора занялось на секунду дыхание, и он придвинулся к завучу еще ближе, тесно прижавшись к её бедру.

— Да, кстати, Степан Артемьевич, — сказала Анна Ивановна, опять наклонившись к директору, — мне завтра на торжественном доклад читать. Тот, который вы просматривали, помните?

Директор кивнул.

— А он у вас в кабинете остался.

— О, не забудьте забрать. А то завтра придётся в школу заезжать.

— Нет уж, с вашего разрешения, я его лучше сейчас возьму, а то уже скоро могу забыть.

Анна Ивановна, засмеявшись, встала и, пошатнувшись, опёрлась о стол. Она была не сильно, но пьяна.

Степан Артемьевич достал из внутреннего кармана пиджака ключи и дал ей. Анна Ивановна вышла из учительской.

Степан Артемьевич выпил ещё, закусил селёдкой под шубой, переложив себе всё, что оставалось в мисочке. Осмотрел происходящее за столом. Все дамы были явно под неслабым хмельком и заливисто хохотали над шутками мужской части коллектива, отвечая им своими. Большинство шуток были более чем двусмысленные, что только поднимала градус веселья у участников застолья.

Место Анны Ивановны пустовало.

Директор встал и вышел из учительской. Никто не обратил на это никакого внимания. Уже многие выходил — кто покурить, кто в туалет — возвращались, все чувствовали себя непринуждённо и свободно, мало заботясь, что о них подумают другие.

Степан Артемьевич прошёл в зал, с минуту посмотрел на танцующих учеников, нашёл среди них несколько целующихся и опытным взглядом зафиксировал нырнувших в дальнюю темноту коридора обнимающуюся парочку. К нему подошёл дежурный учитель.

— Как тут?

— Всё нормально, Степан Артемьевич.

— Внимательней, — и директор кивнул на тёмный коридор.

Учитель махнул рукой:

— Всех не отловишь. Чёрт с ними лишь бы не буянили.

— Всё равно внимательней. Скоро смена?

Учитель посмотрел на часы:

— Через пятнадцать минут Сергей Георгиевич должен сменить.

— Ага, то-то я смотрю он там пропускает.

— Мне оставляет, — засмеялся учитель.

— Ну ладно, — и директор, ещё раз окинув всё взглядом, пошёл.

Но не в учительскую, а в свой кабинет.

"Вот, сучки", — подумал он, вспомнив нырнувшую в темноту парочку.

Берясь за ручку двери своего кабинета, он был уверен, что дверь не заперта. Анна Ивановна стояла у письменного стола и, смотря в карманное зеркальце, подводила губы.

Степан Артемьевич уже был готов, когда выходил из учительской, а вид трущихся друг об друга танцующих пар, а особенно — той парочки, которая скрылась в темноте, превратили его желание в с трудом сдерживаемое нетерпение.

Он демонстративно, в виде последней проверки, запер дверь изнутри. Анна Ивановна, обернувшаяся на звук открываемой двери, нетрезво хохотнула.

Это словно сыграло роль спускового крючка. Степан Артемьевич широко шагнул к ней, ни слова не говоря впился губами в её полуоткрытый рот, обхватил податливое женское тело за ягодицы и чуть не взвыл, почувствовав, что трусов там нет. Затем, приподняв, посадил Анну Ивановну на край стола и, задрав ей подол, одной рукой расстегнул у себя ширинку, а другой — одну за другой развёл её оголившиеся ноги в стороны.

Анна Ивановна приглушённо ойкнула и, обхватив Степана Артемьевича за шею и повиснув на нём, замерла, потом сладострастно охнула и, помогая себе руками, задвигалась навстречу резким и глубоким движениям мужчины, каждый раз горячо выдыхая возле его уха.

Их уход, впрочем, не остался незамеченным. Во всяком случае, один человек проводил глазами сначала АннуИвановну, потом — директора. И, налив себе полную рюмки водки, выпил залпом, крякнув и тихо, почти про себя матерно выругавшись.

Это был физрук. Владимир Васильевич отличался выдающейся толерантностью к алкоголю. И любил это дело. Правда, усилием воли позволял себе не часто — боялся спиться.

Сегодня же — сам бог, что называется, велел. Но того количество, которое остальных поставило на грань ощущения реальности, ему хватило только на первоначальный разгон.

Была у Владимира Васильевича интересная особенность: начальная стадия опьянения вызывала у него... Прилив похоти. Не возбуждения, не вожделения — именно похоти. Когда готов, как говорится, хоть дерево в дупло. "... уж очень хочется", — как пел полу запрещённый Высоцкий.

Увидев действия завуча и директора, и прекрасно поняв их действительный смысл, Владимир Васильевич, представив себе, чем они там сейчас занимаются, чуть не взвыл.

Через стол наискосок от него раздался звон разбитого стекла и возник лёгкий переполох. Анфиса Викторовна, бледная, стояла, опершись о край стола. Рюмка перед ней была разбита.

— Ничего, ничего... — бормотала она, отвергая помощь сидящего рядом историка, — сейчас пройдёт.

И, оторвавшись от стола, покачнулась и схватилась за спинку стула.

— Всё хорошо... Уже лучше... — успокоительно бормотала она, отмахиваясь от окружающих и идя к двери.

— Перепила, — заметил кто-то, когда за Анфисой Викторовной закрылась дверь.

Явление было ординарное и через минуту о нём забыли.

Владимир Васильевич встал, задержался у окна и, во время того, как все после рассказанного Сергеем Георгиевичем анекдота грохнули ржанием, выскользнул в коридор.

В его конце находились туалеты: прямо в торце ученический мужской, слева — заключая собой ряд окон — ученический женский, справа, напротив него — для учителей.

Физрук подошёл к учительскому и тихонько толкнул дверь. Она была не заперта.

Над единственным очком, наклоняясь и держась за стенку, стояла Анфиса Викторовна. Её только что вырвало.

Физрук закрыл за собой дверь и накинул крючок. Анфиса Викторовна повернулась на звук.

— Занято, — быстро сказала она и, потянувшись, дёрнула вниз цепочку, свисающую с высоко поднятого на толстой трубе чугунного бачка. Сорвалась вниз и зашумела смывная вода.

Физрук быстро подошёл к учительнице и резким движением вздёрнул её подол.

Анфиса Викторовна дёрнулась, однако, ей действительно было плохо, сил не было. С другой стороны, даже если бы и были, их бы у неё не хватило справиться с накачанными руками физрука, одна из которых, просунутая ей под подбородок, схватила её свободную руку. Вторая стягивала трусы. Тело физрука навалилась на неё сзади, не давая возможности разогнуться. Вторую свою руку Анфиса Викторовна не могла оторвать от стены за унитазом, боясь упасть. Впрочем, физрук быстро подвёл к этой руке её вторую руку, обхватив обе за запястья своей лапой. Анфиса Викторовна оказалась зажатой железным обхватом.

— Отпусти, дурак, закричу.

— А с этим тоже кричала, как его... фамилию забыл... с десятого класса, Толиком?

Он уже стащил её трусы до колен и теперь расстёгивал ремень своих брюк.

— Сволочь, пусти, говорю.

— Хочешь, чтобы о Толике твоём все узнали?

Анфиса Викторовна попыталась вырваться, но не смогла даже пошевелиться.

— Володька, — устало простонала она, — от меня ж блевотиной несёт, дай хоть умыться.

— Мне пофиг. Раздвинь ноги.

Анфиса Викторовна свесила голову.

— Только быстрей давай, — обречённо проговорила она.

— Ноги раздвинь, говорю, — повелительно прошипел ей почти в ухо физрук.

Анфиса Викторовна, вздохнув, отставила одну ногу, сильнее нагнулась вперёд и сдавленно ойкнула от грубо-быстрого проникающего движения физрука. Брюки физрука упали вокруг его голых ног на пол, трусы сползли с ягодиц, мышцы которых каждый раз, поджимаясь, напрягались, когда он вдавливался в женщину...

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Вечер проходил в актовом зале, на втором этаже. Дежурные учителя ошивались там же, оглядывая, естественно, и коридор второго этажа. Учительская тоже была на втором этаже. Таким образом, вся школьная жизнь в этот момент сосредоточилась здесь, о чём говорил и освещённый — средний — ряд окон трёхэтажного здания школы, если смотреть на него снаружи.

Внутри же было не совсем так. Вернее, совсем не так.

В конце уроков последней смены дежурные закрывали классы и ключи сдавали вниз, техничке, дежурившей у входа. Понятно, что накануне вечера некоторые классы предусмотрительно оставались незапертыми, особенно если находились на первом или третьем этажах, куда, как правило, дежуривший на вечере учитель не заглядывал. Кому охота себе лишнюю работу искать, лишь бы, как уже было сказано "Чёрт с ними лишь бы не буянили". Поэтому в открытых классах и не буянили — света не зажигали, вели себя по возможности тихо.

Кроме этого, в распоряжении желающих был, как и всегда, подвал.

Класс Рафаэля находился на первом этаже. Уличные фонари бросали внутрь достаточно света, что позволяло легко мириться с необходимостью конспиративной темноты. Конспиративно же было принесено вино и водка, которую предпочитало, в подражанье парням, большинство девушек, а также немудреная закуска, состоящая преимущественно из хлеба и консервов.

Потанцевав, постепенно собирались. Игорь пришёл почти последним, когда уже начинали.

— А директор-то Анну Ивановну сейчас в своём кабинете имеет во все дырки, — выложил он приглушённым голосом горячую новость. Все говорили негромко, чтобы не привлекать внимания дежурного учителя наверху и технички, располагавшейся совсем рядом.