Дикая Дика

Пройдёт несколько недель после расставания с Даннаей, и в одно светлое осеннее утро я проснусь без воспоминаний о нём. Пройдёт ещё четыре года, мне исполнится десять, и я начну таскаться по городу вместе с новым приятелем — пятилетним Питом. Я внушу ему мечты Даннаи об островах и попугаях и награжу его всеми качествами исчезнувшего из памяти друга — лёгкостью на подъем, взбалмотошностью, храбростью, смекалкой... Я воспитаю из этого мальчишки Даннаю, которого забыла, сделаю его им... Хотя, скорее всего, сама превращусь в Даннаю, нацепив на себя мужскую одежду и став смелым предводителем стаи мальчишек, а Питу отведу роль его верной соратницы Дики.

Краем сознания понимаю, что вернувшиеся воспоминания совершенно ничем мне не помогли. Все вопросы, которыми я задавалась в этот месяц, так и остались без ответов. Мне до сих пор не известно, как и где жил Данная пятнадцать лет, что связывает его с отцом, кем были и из-за чего погибли его родители, откуда у него шрам, что привело его в наш дом, с кем и по каким вопросам он встречался в городе, что искал в архиве, какое незавершённое дело носит его по стране, куда и надолго ли он уехал... Даже хорошо, что сейчас мой разум крепко спит в обмякшем на софе теле и больше не хочет никуда гнать вялые ноги. Ночь стянула меня чёрными траурными лентами и убаюкала в холодных объятиях мачехи. Меня ничего не волнует, не гнетёт и не радует. Ну, может быть, лишь слегка трогает тот факт, что спящих учиться не заставишь, и родители благоразумно оставили меня дома, отказавшись от мыслей о колледже. Значит, я ещё один разок увижу Даннаю, подержу его за руку, вдохну запах яблок... А пока он не вернулся, я посплю.

Ђ Говорила тебе, Альберт, что всё этим и кончится! — Доносится из обеденного зала истерически-плачевный голос матери.

Жизнь в доме продолжает идти своим чередом, не замечая окутавшего всё кругом мрака. Так же гремят посудой кухарки, шуршат вениками горничные, щелкает счётами экономка, а родители мои продолжают завтракать, обедать и ужинать в столовой. Приоткрываю глаза и через распахнутую дверь вижу папу, со скучающим видом ковыряющего рагу на тарелке, и сидящую напротив него мать, жёстоко рвущую на крошки ломтик хлеба.

Ђ Я умоляла тебя не пускать в дом этого мальчишку! — Продолжает убиваться мама, расшвыривая кусочки мякиша по столу. — Ты мне божился, что он и словом ей не обмолвится!

Ђ Он ничего ей не говорил, Люция. — Устало отмахивается отец, копошась в рагу. — Я просил Дана вообще по возможности с нею не разговаривать, и он, как тебе известно, молчал.

Врождённые инстинкты, среди которых у меня превалирует любопытство, заставляют увлечься данным разговором. Сонный разум промаргивает слипающиеся глаза и приподнимает затёкшее от многочасового сна тело на одном локте.

Ђ Вообще нельзя было допускать эту встречу! — В руках у мамы теперь корчится в предсмертных судорогах чайная роза, вырванная из букета, стоящего на столе. — Только увидев у тебя в руках то письмо, я сердцем почувствовала беду! Но ты не желал слушать!

Ђ Дан просил меня о помощи. — Говорит папа таким тоном, словно уже сотый раз повторяет эту фразу. — Я обещал Эдриану поддерживать его сына как могу...

Ђ Не желаю слушать этот вздор! — Рявкает в ответ мама, швыряя остатки розы в отца. — Ты ничего не успел ему пообещать! Ты сам обязал себя возиться с чужим ребёнком! А у тебя, между прочим, есть собственный!

Ђ Люция, они оба мои дети. — Нехотя оправдывается отец, сметая на пол рванные лепестки. — Я люблю их обоих, и всё было бы прекрасно, люби и ты...

Ђ Только не говори, будто я не забочусь о дочери! — В бешенстве подскакивает мать. — В том, что она превратилась в бледную тень, виноваты только ты и твой подкидыш! Вспомни, что было в прошлый раз? Теперь тебе снова придётся отпаивать её пустырником и корнем валерианы!

Ђ Ей уже не пять лет. — Спокойно отвечает отец, возвращаясь к рагу. — Когда приедет Дан...

Ђ Дан! Дан! Дан! — Визжит мать, хлопая ладонью по столу. — У тебя все разговоры только о Дане! До душевного спокойствия дочери тебе дела нет! Лишь бы с мальчишкой всё было в порядке!

Обняв подушку, сползаю с софы и подбираюсь поближе к дверям, вся обращаясь в слух и внимание. Опускаюсь на колени за косяком и всматриваюсь в лица родителей. Мамины щеки пылают яростным румянцем, карие глаза отца блестят печалью.

Ђ Ты всегда хотел, чтобы он был твоим родным сыном! — Орёт мать, потроша букет. — Даже дочь похожим именем назвал!

Ђ Это ты разлучила их! — Вдруг взрывается отец, подскакивая со стула. — Ты вынудила меня отправить Дана в интернат на другом конце страны! Ты спровоцировала нервный срыв у нашей дочери! Я тогда места себе не находил, разрываясь между двумя умирающими с тоски детьми! Представить себе боюсь, что случилось бы, не окажись у Дана столько мужества, и не сработай в разуме Даннакии защитный механизм!

Он тосковал по мне, мой Данная. Места себе не находил, прижимался к оконному стеклу, всматриваясь вдаль в надежде увидеть дилижанс, в котором привезут отобранную половинку его души. Нас действительно разорвали пополам и бросили истекать кровью на разных полюсах планеты. Я была маленькой и слабой, что-то сломалось в моей голове и прогнало прочь память, терзающую тело. А Данная оказался сильнее. Стиснув зубы, он терпел дикую боль — день за днем, год за годом... Обхватываю руками косяк и упираюсь в него лбом. В уши настойчиво лезут слова задыхающейся гневом матери:

Ђ Не смей обвинять меня, Альберт! Я всегда желала Даннакие только добра! Нищий бездомный щенок — что могло дать нашей дочери такое увлечение? Ей было всего пять, а он уже спал с нею в одной кровати! Страшно подумать, какая мерзость творилась бы у нас в доме и что сказали бы об этом люди, позволь я ему остаться!

Отец начинает смеяться — тихо и горько, как смеются в нервном припадке или от безысходности. И я вторю этому смеху, беззвучно искривляя губы и трясясь всем телом. Господи, какая же ересь... Поверить не могу! Мамочка боялась, что гадкий мальчишка развратит её дочурку, и об этом узнают соседи. Конфуз-то какой, в самом деле! Сползаю по косяку на пол и опрокидываюсь на спину, широко раскинув руки.

Ђ Люция... — Выдавливает отец сквозь вызванные смехом судороги. — Ты о его нищенстве и бездомности не беспокойся. У Дана приличное наследство, в объём которого входит имение, приносящее ежегодный доход, и которым, пока он занят своим делом, распоряжаюсь я, как официальный опекун.

Ђ Вот же! — Не унимается мама, мечась по обеденному залу. — Ты даже дела за него ведёшь! Чужой сын тебе дороже и ближе родной дочери! Ты годов сгубить её в угоду своему приемышу!

Ђ Да почему же сгубить? — Опять вскидывается отец, ударяя в столешницу кулаком. — Девочка просто влюблена!

Резко принимаю сидячее положение и заглядываю в столовую. Что папа сейчас сказал? Цепляюсь за косяк и, пошатываясь, поднимаюсь на ноги. Мать и отец буравят друг друга полыхающими взглядами, стоя по разные стороны стола. Им бы ещё рапиры в руки — и будут точь-в-точь я и Данная в недавнем поединке.

Ђ Не понимаю твоего настроя. — Вздыхает отец, опускаясь на стул. — Ты же сама мечтала выдать Даннакию замуж.

Ђ Но не за сироту же! — Вскрикивает мать совсем уж бешено и даже подскакивает на месте. — Не за наёмника!

Ђ А чем он хуже?! — Ору не своим голосом, влетая в обеденный зал. — Чем он хуже, мама, расфуфыренных сынков банкиров и дипломатов, что ты горстями сыплешь мне на голову?!

Побелевший отец с трудом сглатывает комок, застрявший в горле, а замершая с открытым ртом мать не может произнести и звука. Они, должно быть, уже заказали мне гроб и придумали красивую эпитафию, а тут — на те раз! — восстала из мёртвых. Пользуясь всеобщим замешательством, продолжаю орать:

Ђ Данная смелый! И ответственный! И надёжный! И не живёт на всём готовом! С ним можно идти на край света и лезть в любую дыру, ничего не опасаясь!

Ђ А ты мечтаешь лазать по дырам? — Внезапно оживает мать. — Хочешь скитаться за ним по свету, движимая какой-то там нелепой мечтой?

Ђ А вот и хочу! — Топаю я ногой и стискиваю кулаки. — Да, я хочу!

Прижав ладони к груди, мать разражается заливистым смехом, под звуки которого мы с отцом корчимся в недоумении и брезгливости, а потом хлопком закрывает рот, швыряет горящий взгляд сперва в папу, затем в меня и произносит желчным тоном:

Ђ Для того чтоб это произошло, мальчишке ещё надо попробовать вылезти живым из той дыры, куда он сунулся на этот раз!

И откинув за спину встрёпанные волосы, мать уходит прочь из обеденного зала, звучно хлопнув дверью. Минуту царит тишина, а потом отец отбрасывает на стол вилку, и я подскакиваю от тонкого бряцания металла о дерево.

Ђ Папа... — Шепчу дрожащим голосом и, подходя к отцу, опускаюсь на колени перед его стулом. — Куда уехал Данная?

Мягкая ладонь оглаживает мою щеку, проходится по волосам и ненавязчиво опускает мою голову к папе на колено. Перебирая пальцами спутанные локоны, он, наконец-то, начинает разговор, о котором я мечтаю уже несколько недель.

Ђ Мы с Эдрианом, его отцом, дружили с детства. Всюду вместе: в школе, колледже — вообще по жизни. Даже женились на подругах. Вот только ребёнок у него появился раньше, чем у меня. Примерно в то же время Эдриана втравили в одно нечистое дело, подробности которого тебе знать ни к чему. В год твоего рождения он был вынужден продать дом, забрать семью и уехать на некоторое время. Почти шесть лет я не получал от него вестей, и вот как-то мне передали письмо, содержащие просьбу Эдриана подыскать его семье жильё в нашем городе. Какую-нибудь комнату под съём на месяц или два. Уже тогда я понял, что хорошего ждать не приходится, но просьбу выполнил. Дану той весной исполнилось десять. Пока его отец утрясал дела, я возился с мальчишкой. Может быть, ты помнишь — в то время я принимал пациентов в офисе. Так вот Дан всё время был там со мной, и мне хотелось привести его к нам домой, познакомить вас, да никак не получалось... до той самой ночи, когда к воротам прибежала женщина, в чьём доме они остановились.

Ђ Это я помню... — Отзываюсь я эхом, вскидывая голову к папиному лицу. — Ты тогда привёз Даннаю.

Ђ Когда я приехал, Эдриану с Норой помочь было уже нельзя. Возможно, они умерли мгновенно, и хозяйка нашла их мёртвыми, просто не поняла... Увидела кровь и побежала за доктором. И правильно сделала, потому что Дана те твари не добили. Полоснули ножом, да только, разрезав мягкие ткани, лезвие чиркнуло по рёбрам, не сумев их прорубить. Крови он потерял много, но рана смертельной не была.

Ђ И ты оставил его у нас. — Киваю я и вновь кладу голову на папино колено.

Ђ Я всегда был сильно привязан к этому мальчику. — Усмехается отец, ероша мои волосы. — К тому же, куда его было девать? Отдать в приют ребёнка с такой психологической травмой... Он бы сошёл там с ума! Он и тут-то чуть не сошёл... Да только ты его вытянула.

Утыкаюсь носом папе в живот и начинаю глупо и счастливо улыбаться. Я его вытянула. Вытащила Даннаю из глубочайшей на свете ямы, даже не подозревая, что он туда провалился. Он кричал ночами, пугая меня и мешая спать, и я просто хотела заставить его успокоиться. Мне невдомёк было, что Данная боится закрыть глаза, потому что память тут же рисует пред ними убийц, всаживающих ножи в его родителей. Забираясь под одеяло к этому мальчишке, я и не подозревала, что тем самым возвращаю его к жизни, открываю для него новый мир, заново учу его улыбаться и верить в лучшее. Та страшная ночь сшибла маленького Даннаю с ног и продолжала упорно вдавливать в землю, как только тушили лампу и закрывали двери спальни. Ужас живьём загнал его в могилу матери и отца, а я протянула ему руку, вытащила обратно и поставила на ноги, а дальше он пошёл сам. Задираясь, залезая в глотку опасностям, подставляясь и вынуждая себя защищаться, он медленно, но верно убивал страх, родившийся в день гибели родителей... И теперь Данная не боится абсолютно ничего.

Ђ Пять лет назад, — продолжает отец, поглаживая меня по спине, — закончив академию, Дан начал собственное расследование — как военный офицер, он имеет полномочия вести подобные дела. Он ищет тех людей, что погубили его отца и мать и сломали ему жизнь... Он уже нашёл их, осталось только...

Кашлянув в кулак, отец замолкает, и я поднимаюсь на ноги, раздираемая на части страшными догадками. Только не это... Нет, что угодно, но не это! Вцепляюсь отцу в плечи и в мольбе заглядываю в серьёзные глаза. Я знаю закон — он позволяет мужчине брать плату кровью за кровь при наличии веских доказательств. Если у Даннаи они действительно имеются, и он знает, где отыскать нужных ему людей, то моя милая мамочка и не догадывается, насколько страшна та дыра, куда он сунулся на сей раз.

Ђ Останови его! — В отчаянии кричу в хмурое лицо отца. — Пойдём сейчас же, найдём его и запретим это делать!

Ђ Оставь решение мужских дел мужчинам, Даннакия. — Строго произносит папа, и я опять падаю на колени. — Он мститель. Умом я понимаю, что Люция права — тебе лучше забыть его. Этого человека ведут по жизни несведённые счёты, и он вряд ли сможет думать о чём-либо другом.

Ђ Он не стал бы таким... — Шепчу я горько, распластываясь по полу. — Если бы у него была я... Если бы вы нас не разлучили... Если бы он вырос здесь... Он бы ни за что таким не стал!

Ночь глуха и неподвижна. Мрак всюду — плывут его облака, текут его реки, шумят его моря и дуют его ветры. Огня уже нет, сердце потухло окончательно, и ничего не сталось — ни боли, ни горя, ни страха. Только осознание чудовищного заблуждения в себе. Оказывается, я умею плакать.

Серебряная луна выгибается полумесяцем, заканчивая своё существование в чёрном небе, набитом пепельными облаками. Раздувающий занавеси ветер подхватывает с пола бумажных птиц и выметает их на балкон, кружит спиралями по каменным плитам и пускает в полёт. Лежу на заправленной кровати Даннаи в ворохе измятых журавликов и пустыми глазами гляжу за окно. Как они могли? Разлучили... Разорвали... Шутя сломали нас, как ничего непонимающие дети ломают игрушки. Неаккуратным движением смахнули с полки... таких хрупких... таких беспомощных. За что? Что мы сделали не так?

Бумажные птички танцуют парами на дощатом полу, вскидывая длинные шеи и хлопая крыльями. Закрываю глаза — не хочу смотреть. Не желаю видеть эту комнату, заваленную записками из прошлого. Но уйти не могу. Боюсь забыть. Мне надо быть здесь, чтобы помнить. Бумажные журавли должны постоянно стоять у меня перед глазами, не давая воспоминаниям уйти в ту бездну, откуда они чудом вырвались. Нет. Я не забуду. Я буду помнить Даннаю всегда.

Чего добилась мать? Лишённая половины своего сознания я осталась пятилетней девочкой — озлобленной, нервной и вздорной. Я застряла в том дне, когда у меня отобрали Даннаю. Частички его существа, что остались во мне, как остаются в земле обрывки корешков, когда выдираешь из неё растение, проросли и покрыли меня тонкой оболочкой, уподобив тому, кто исчез из памяти. Но уйдя оттуда, Данная навсегда остался рядом — мне передались его мечты и вымыслы, его безумная храбрость и безудержная фантазия. Я действительно стала им. Не сумев жить без него, взяла на себя и его роль. Жила двумя жизнями. В тот день, когда я позабыла Даннаю, родители подумали, что дочка их, наконец, выздоровела... Но на самом деле я сошла с ума.