Когда последние судороги ежовщины выкосили весь ИНО НКВД, и он ходил сам — ожидая ареста— в Киев выехал заместитель Судоплатова Е.— и пропал! Был объявлен всесоюзный розыск, Судоплатов уже примеривался. куда лучше стреляться, в грудь или в висок (незадолго до этого к японцам перебежал начальник погранвойск на Дальнем Востоке).

Замнаркома Берия поступил очень просто— взял и позвонил жене пропавшего, на что она очень обрадовалась и долго благодарила за заботу...оказалось, Е. повздорил в туалете на киевском вокзале (будучи в штатском), получил бутылкой по голове, с тяжелым сотрясением мозга как-то ухитрился уехать в Москву и вот уже третий день болеет...

"Идите, Паша, и работайте!"-это было все, что со вздохом позволил сказать себе Берия...

Берия долго беседовал с Туполевым, приговоренным к расстрелу..."Может быть, Вы все же себя оговорили?"— но Туполев упорно подтверждал собственноручные показания...

И Берия забрал его к себе в шарашку— впрочем, через полтора года амнистировав...

Зачастую, беседуя на допросе с подозреваемым, Берия на прощанье давал ему яблоко или мандарин...

Затребовав дела осужденных при Ежове— Берия получил ряд папок, где листы протоколов были залиты засохшей кровью...молча, не читая, он швырнул их в лицо следователям, ведшим допрос...

Три четверти следственного аппарата Ежова были Берией репрессированы...

Первая Бериевская амнистия затронула каждого третьего заключенного, а всего около трехсот пятидесяти тысяч человек были освобождены из-под стражи ... Большинство пришедших в НКВД— НКГБ вместе с Берия новых сотрудников, около пятнадцати тысяч человек — НИКОГДА не имели к ЧК-ОГПУ никакого отношения (это были учителя, инженеры, молодые учёные)...

Когда немцы прорвались на Кавказ, Сталин строго выговаривал Берии— за то, что он контролировал вывод из строя нефтескважин Моздока прямо на глазах прорвавшихся немцев...

Хрущев обвинял Берию в беспринципности— мол, тот амнистировал любого-виноват тот или нет— лишь бы тот был полезен делу обороны...

Хрущев обвинял Берию в том, что своим работникам— в атомном и ракетном проектах— Берия присваивал звания Героя, представлял их к Сталинским премиям, награждал дачами и машинами...

Когда стало известно, что брат физика Х. допускает антисоветские высказывания, Берия показал Х. протоколы прослушивания— а потом сказал— работайте спокойно, никто этого дурака не тронет...

Сын Берии— Серго— в 17 лет добровольцем записался в разведшколу, и радистом неоднократно направлялся в тыл врага... Серго Берия стал самым молодым в Советском Союзе доктором наук, профессором, генеральным конструктором... после смерти отца его лишили даже институтского диплома, и даже полученных на фронте наград. Два года он провел в тюрьме— где его выводили на расстрел, требуя показаний на давно мертвого отца...

После того, как его лишили и фамилии— Серго Гегечкори работал в Свердловске, снова защитил кандидатскую диссертацию, стал заместителем генерального конструктора...яблочко от яблони...

Сам Берия в период революции сумел как-то исхитриться с отличием закончить строительное училище...

Психологи рассматривали вопрос— почему сильный человек сразу после смерти дорогого ему человека немедленно уходит-("Хрусталев, машину!").

Вывод оказался прост— ЧТОБЫ НИКТО НЕ ВИДЕЛ ЕГО СЛЕЗ...

20 августа 1991 года. Девять часов утра. Москва, Старая площадь...

Две площади — как две чашки весов... Новая и Старая... между ними— бульвар. Начинающийся от часовни, памятника гренадёрам, павшим под Плевной, и кончающийся у воспетого Булгаковым в 'Дьяволиаде' Делового Двора— одного из самых первых на Москве специально построенных зданий для контор...

У серых стен которого притулилась нарядная церковь Всех Святых на Кулишках...

Загадочное место!

И церковь— во имя чего она была построена? Что за кости, изрубленные, покоятся в глубине, под её алтарём?

А сам квартал, по обочь бульвара... дома — с занавешенными портьерами зеркальными окнами, двери — высокие, дубовые, без вывесок— только таблички :'Подъезд десять', 'Подъезд сто три'... тоже не прост.

Власть всегда на Руси была сакральной тайной...

Те, кто знал...

Те знали— что вот там— очень хорошая, недорогая столовая , с кулинарией и круглосуточным буфетом, а там— мастерская , где недорого пошъют норковую или ондатровую шапку (не такую, которую хочешь— а которая тебе по должности полагается. По Сеньке и шапка...), а вот туда— вообще лучше не ходить и даже не думать, что там такое за заведение...

На Старой площади была она.

Власть. Секретариат ЦК.

Созданный Сталиным Аппарат.

Который и был собственно говоря — Советским Государством.

Становым хребтом.

Мозгом.

Центром.

И вот сейчас— тело государства, его народ — взбунтовалось против мозга... на языке медицины это называется — психопатия!

Примерно в девять часов в кабинете замзавотдела партийной печати Зеньковича зазвонил телефон внутренней связи...

'Николай Александрович— послышался в трубке встревоженный голос его секретаря-референта Галины Пташкиной— сейчас приходили из охраны— сказали, что они уходят! И советуют уходить нам...'

Но уйти из комплекса зданий было уже нелегко... технические работники ЦК носились по бесконечным коридорам— но у всех внешних подъездов — восьмого, девятого, двенадцатого— уже собралась разгневанная толпа...

Они услыхали по радио распоряжение из Управления Делами— о немедленной эвакуации из помещений. Причём НОМЕР тревоги не был объявлен, и что конкретно делать, куда бежать, что прятать— в панике мечущиеся женщины просто не знали.

Зенькович выглянул в коридор... приемная была пуста... только ветер шевелил листы машинописной бумаги на столе, только пищали короткие гудки в свисающей на шнуре телефонной трубке...

'Сорок первый год!'— подумал Зенькович.

Внезапно раздался резкий, требовательный, державный! звонок 'кремлёвки'.

Всё в порядке, сейчас поступит указание... но из трубки красивого белого телефона с золотым государственным гербом в центре диска донеслось лишь :'Ты что там делаешь? Наши же уже все вышли! Бегом на выход, немедленно покидай здание...'

Бред какой-то.

Зенькович осторожно положил трубку, вышел в коридор... тишина. Ни одного человека.

Открыл дверь в соседний кабинет— никого, пусто... на всём этаже громадного десятиэтажного дома, ни души.

Ау, где вы, коммунисты?

Идеологический отдел, ау!

Нет ответа.

Пожав плечами, Зенькович взял свой старенький, коричневый дипломат, положил туда бритву и начатую бутылку коньяку, еженедельник и диктофон ...

Лифт работал. Но лучше бы он шёл по лестнице... заранее услышал бы истошные крики...

В фойе шестого подъезда избивали ... вцепившись в волосы ухоженной, в белой, но располосованной на ленты , уже багровеющей пятнами блузке секретарши, толстая, и уже с утра вонючая бабища типичного библиотекарского вида истошно вопила :'Долой! Долой КАПЕ-Эс-Эс!!'

И била, била... неумело и от того ещё более жестоко...

Николай Зенькович, как все бульбаши, был очень тихим и воспитанным человеком... вот странно? Сколько белоруссов я не знал— попадались исключительно хорошие люди. Может, потому что — деревенские?

Хоть и пообмяла его жизнь в ЦК, но ударить кого -нибудь, хоть даже и неприятную толстую жабу, Зенькович никогда бы не смог.

Но сейчас... сейчас на куски рвали, на его глазах— не только женщину,но и его секретаршу...

Дорогой читатель, была ли у Вас секретарша? Нет, не так... Секретарша.

Секретарь.

Самый первый, самый надёжный помощник, самый первый друг... который знает о Вас больше, чем Ваша родная жена? Потому что жена Ваша может и поверить, что Вы на заседании — а секретарша обязана ЗНАТЬ, где Вы и с кем...секретарь знает Вас напротык— как знали ученики ешибота Писание— то есть прокалывали иголкой страничку— и они говорили, какая буква с противоположной стороны — алеф или йоуд...

Секретарь— это половина Вас— причём лучшая половина, которая ничего никогда не забывает, знает всё и всех, и сумеет при необходимости Вас заменить — взяв на себя всю текучку...

И вообще ... мы живем ради нашего дела! Счастлив мужчина, радостно идущий утром на службу и радостно возвращающийся с работы домой....

И не факт, что свои лучшие, звёздные часы Вы переживаете у себя дома!

Поэтому секретарь -может быть уподоблена хирургической сестре, которая видит своего мужчину , своего хирурга— в момент высшего напряжения сил, геройски зажимающего пальцами артерию...

Да и как Ваша жена может понять— каково это? Провести документ за один день через три департамента? Жена видит Вас дома— усталого, измученного, выжатого как лимон, без штанов... 'Для жены, врача и портного нет великих людей'!

Поэтому секретарь — и начальник (впрочем, как и медсестра— и врач) часто становятся близки...не потому, что ей восемнадцать, а ему тридцать три, а ... потому что ОНА гордится ИМ и уважает ЕГО.

И дело не в физической близости... они становятся ДРУЗЬЯМИ.

Была ли у Вас, читатель, секретарь— которая своей цыплячьей грудью закрывала вход ('Без доклада не пущу!') одетым в маски вооруженным незнакомцам, давая возможность своему Шефу уничтожить БУМАГИ...

Нет? Вы несчастный человек, упустивший в этой жизни что-то главное...

Так вот, у Зеньковича — такой секретарь, такой друг, была...

Не говоря поэтому лишних слов, Николай взмахнул чемоданчиком, и с размаху врезал в лопнувший красным соком, мясистый, угреватый нос демократической дамы... та удивленно замычала, схватившись за него толстыми пальцами с чёрной траурной каёмкой под ногтями, что-то вроде 'крофафокрючкофскаягебня', но терзаемую девушку выпустила...

От удара 'дипломат' распахнулся, и на пол, покрытый гранитными плитками, полетело нажитое непосильным трудом барахло... Зеньковичу особенно жаль было вдребезги разбившейся бутылки 'Ахтамара', которую подарил ему одногруппник по ВПШ из Еревана...

'А! Номенклатурная сволочь! Народное добро пиздит!'— завопили уцелевшие демократки...

Как к народному добру могла относиться зеньковская вполне домашнего вида электробритва 'Агидель' — было неясно.

Однако демократы от Зеньковича — стали держаться подальше, и подходить к партократу, размахивающему открытым дипломатом, не решались...

'Валерия Ильинична, Валерия Ильинична — что с Вами?

— Прокляфый софок! Тфарь! Исуфотофал мефя...'

Тут Валерия Ильинична лукавила — изуродовал её , как Бог черепаху— ещё районный акушер, вытягивавший её наружу щипцами за больную голову...

Зенькович, между тем, швырнул дипломат в кучу демократических москвичей— от чего те , как овцы, шарахнулись в стороны— потом мигом скинул с плеч пиджак, набросил его на плечи рыдающей девушки и гордо, с высоко поднятой головой— повёл к выходу.

Испуганные неожиданным отпором, демократы расступались перед ними, как воды Чермного моря перед уходящими из Египта аидами...

Видно, бродить им теперь по пустыне ближайшие сорок лет!

... Выступая на каком-то митинге, величайший физик нашего времени, отдавшая науке самое дорогое... госпожа Елена Боннер прилюдно заявила:' Этот августовский день — был не просто днём, но целой эпохой, за которую пройден неимоверно большой путь к подлинной демократии. Но давайте не будем обманывать себя словесной игрой! Если мы говорим , что КПСС должен (так в тексте) ответить за все свои преступления, то мы говорим, что к суду надо привлечь не только верхушку КПСС, а всех, кто повинен в нынешнем состоянии страны— всех! эти миллионы коммуняк, всех этих рабочих, колхозников, учителей, которые трудом и потом строили эту тюрьму, эту постоянную угрозу цивилизованному миру!'

Удивительно... но ей хлопали.

Вместе с ней выступали новый посол США в СССР Роберт Страус ('американский народ и американское правительство с восхищением следили за защитой Российского Белого Дома'), вице-мэр Москвы Лужков (' но теперь уже всё в наших руках! Главное— надо брать в свою собственность завод или предприятие, надо захватывать магазины, надо брать на себя землю... хозяевами жизни надо становиться!')

Судя по заблестевшим глазам толпы, призыв нашёл горячий отклик. Быстрее, а то другие успеют хапнуть!

... В этот час толпы людей (?) сгустились у зданий партийных органов... Охлос, ещё вчера трепетавший при виде партработника ('Партбилет на стол положишь, сволочь!') — теперь готовился взять реванш.

Но... настоящих партработников ОНИ всё также трепетали! Нормальный коммунист, от станка или от сохи, вовсе не был кисейной барышней, мог и в рыло благословить... а уж слушатели ВПШ из зарубежных компартий вообще... некоторые были совершенными отморозками ! Например, Ильич Санчес, который Шакал... бывший студент Университета Дружбы Народов.

Достойный наследник ИККИ! ... кто не помнит такую контору— поясню, что это Третий, Коммунистический Интернационал...

Поэтому гнев демократической толпы обрушивался— совершенно безопасно— на девчонок из машбюро, на тёток из сектора учащейся молодёжи, на престарелого дедка из отдела военно-патриотического воспитания...

Они шли сквозь крики и улюлюкание толпы, ежесекундно ожидая расправы.

Озверевшая толпа окружала их— плевали в лицо, швыряли грязью...

Каждый из присутствующих считал своим долгом унизить, оскорбить... особенно усердствовали демократки! Из их гнилых уст сыпалась такая похабщина, что было впору уши зажимать...

С особенным наслаждением интеллигентские фурии копались в сумочках несчастных машинисток, секретарш, стенографисток — показывая содержимое гогочущей толпе.

Вот жирная, с одутловатой пропитой мордой потомственной алкоголички пьяная с утра (с утра ли? а не с вечера?) бабища подскочила к высокой , статной молодой женщине...

Вырвала из рук сумку, мигом распотрошила... полетели какие-то свёртки. Бабища поддела их ногой— брызнули соком свекольные котлетки...

'Подстилка коммунячья! Они объедаются, а у нас на водку не хватает!!Убить тебя мало!'

Секретарша без страха смотрела на беснующуюся толпу, сказала тихо :'Ну, убейте. Если от этого легче станет! Подумаешь, останутся без матери -одиночки две девочки , близняшки...'

Сзади подскочил какой-то скрюченный, тощий, кривоногий... типичный гопник (ГОП — городское общежитие пролетариата)... ударил железной водопроводной трубой сзади, подло...

Девушка покачнулась, но устояла на ногах, спас шиньон... но тут гопник взмахнул трубой с окровавленным тройником на конце снова...

В этом миг грохнул выстрел ...

Гопник недоумённо посмотрел на расплывающееся на грязной, поддетой под пиджак , майке горячее пятно...

'Шухер! Менты!!!'

Толпа рванула в разные стороны— завопили сбитые с ног демократки, которых немилосердно топтали...

Но это была не милиция. Подчиняясь демократическому своему руководству, доблестная Краснознамённая Московская милиция, в которой и москвичей-то было — меньшинство!— умыла руки.