— Что, Кеша, понравилась девчонка? — Вижу, что понравилась, но знакомиться позже будешь — сейчас ты мне здесь нужен. Переводи, — и снова повернулся к немецкому лейтенанту.

— Ну, теперь с тобой и твоими солдатами давай решать, угребище ты фашистское, — снова улыбка, но улыбка совсем другая, и немцу от этой улыбки отчего-то сильно не по себе стало. Решай, дегенерат германской нации, — причем быстро решай, — если в плен не хотите, так мы сейчас, чтобы патроны на вас, ублюдков, не тратить, быстренько казарму соломкой обложим, бензином польем, перед смертью еще и погреетесь, напоследок. Я даже, ради такого случая, и тебя обратно в казарму отпущу, чтобы, значит, ты со своими солдатиками до конца вместе был. — А если все же в плен хотите — так не тяни, бл... время, а то я сам за тебя решение приму, и вам всем оно ох как не понравится!...

Беляев, хоть и хорошо знал немецкий, но знал он его, как бы это сказать, в основном в литературном варианте, поэтому перевод красочных выражений и образных сравнений лейтенанта Иванова в его исполнении потерял добрую половину своей эмоциональной окраски, но немецкому офицеру хватило и этого. Он еще раз оглядел обстановку, повсюду натыкаясь на полные ненависти взгляды русских, особенно жгучие из-за колючей проволоки, и решил судьбу более не искушать, а потому капитуляция его подчиненных прошла быстро и без эксцессов.

— Ну, вот и ладушки, — выдохнул Сергей, довольный отсутствием потерь. — Будем считать, что первая фаза операции — атака и подавление охраны лагеря — закончилась успешно, теперь самое время заняться пленными.

— Так, Павел Егорович, слушай задачи. — Первое — займись пленными немцами. — Этих козлов, то есть бывших гордых завоевателей варварской России, а теперь нашу обузу, хорошенько связать и под надежную охрану. Не смотри на меня так: надежную — в том смысле, что людей в охрану подбери таких, чтобы они... поспокойнее были, что ли, повыдержаннее, а то, боюсь, немчиков мы живыми на нашу территорию не довезем. Оно бы и хрен с ними, собаке собачья смерть, но они сдались, а значит, я за их жизни теперь в ответе. — Продолжаю. Ремни, в том числе брючные, снять. Всю обувку с них тоже снять, и отдать нашим пленным — пусть завоеватели на своей шкуре почувствуют, что такое с босыми ногами лиха хлебать. Все личные вещи изъять, — подчеркиваю, не отобрать в рамках присвоения, а именно изъять и сложить отдельно, потом их осмотрим. — И еще, — тут Сергей бросил короткий взгляд на немецких захватчиков, совсем недавно таких бравых и самоуверенных, а теперь таких же растерянных, как и наши пленные совсем недавно, и удовлетворенно улыбнулся, — связанных немцев потом расположи так, чтобы наши пленные, проходя мимо, их нынешнее состояние хорошо и подробно рассмотреть могли — пусть убедятся воочию, что не так страшен черт, как его малюют. — Ну, и конвоировать их потом, отдельно от остальных надо будет, сам понимаешь.

— Теперь второе. — Про то, что все трофеи собрать нужно, тебе напоминать, я уверен, не нужно. — Но помимо этого ты, Павел Егорович, вот что сделай — возьми из числа бывших пленных десяток бойцов покрепче, и аккуратно смотайте со столбов всю колючку, она нам потом пригодится. Потом отбери на лесопилке бруски и столбики длиной примерно тебе по грудь, много. Для вывоза всего этого добра и своих помощников оставь здесь один грузовик, в него же и трофеи погрузим. — Если вопросов нет, приступай, а я пойду с нашими пленными пообщаюсь.

Что такое неорганизованная толпа, да еще влекомая жаждой жизни и свободы, и способная на пути к этому смести любые преграды, кроме разве что пулеметов вдалеке, Сергей еще в прошлой жизни знал не понаслышке. И как эта толпа, только что бывшая вполне мирным скоплением людей, может в мгновение ока, дай только повод, превратиться в скопище неуправляемых диких животных, абсолютно не воспринимающих уже ни просьбы, ни команды, тоже наблюдал воочию, причем неоднократно. Поэтому пленных освобождали нетрадиционно — то есть не так, как это обычно делалось в эту войну: открыли ворота, и неуправляемая толпа ломанулась наружу, устраивая давку и по пути затаптывая наиболее слабых и невезучих.

Сначала жаждущим освобождения пленным предложили отойти от забора с воротами на десять шагов назад. Потом из массы пленных выкликнули к воротам командный и начальствующий состав, в том числе младший. Вышедшим из толпы командирам разных уровней было предложено разделить толпу на группы численностью от полутора до двух сотен человек (примерная численность предвоенной стрелковой роты) и только потом выводить эти отдельные группы за лагерный периметр поочередно, где выстраивать в колонну. Далее уже не толпа — организованная колонна бывших пленных проследует к месту временной стоянки в ближайший сосновый лес, километрах примерно в четырех-пяти от лагеря. Там всех ждет кормежка, медицинский осмотр и первичные беседы с представителями Особого отдела, а что будет потом — им доведут потом.

Кому не хватит командиров — выбирать старших из рядового состава и делиться на полусотни (численность предвоенного взвода РККА) самостоятельно, далее следовать в колонне также повзводно — Сергей, используя удобный повод, заодно решил сразу выделить из массы пленных неформальных лидеров, чтобы потом присмотреться к ним повнимательнее и, возможно, примерить на командные должности.

Раненых и больных, не способных самостоятельно передвигаться либо осилить марш на своих ногах, будут вывозить на специально прибывших за этим грузовиках.

Если у кого прямо сейчас имеется важная для советского командования информация, сразу при выходе за периметр лагерного ограждения подойти и сообщить ее стоящему вон там товарищу старшему политруку, — Трофимов, по просьбе Сергея, выделил для этой цели одного из своих помощников.

Сергей, закончив свою короткую речь, сначала немного понаблюдал за процессом превращения неупорядоченной толпы в упорядоченную структуру, а потом, оставив за старшего возле лагерных ворот младшего лейтенанта Петрова, сам направился к штабному бронетранспортеру, где его уже ждал бригадный комиссар. Но дойти не успел.

— У меня имеется важная для советского командования информация, товарищ лейтенант, — недавно освобожденная девушка-медик, о которой в суматохе возни с пленными все как-то подзабыли, остановилась перед Сергеем в напряженной позе, теребя в руках свою медицинскую сумку.

— Или, после того, как я в плену и у немцев в казарме побывала, Вы для меня уже не товарищ лейтенант, а гражданин начальник...?

— Вот ведь, нарывается, зараза, — окинув взглядом девушку, снова невольно залюбовался Сергей. Чувствует, чувствует за собой давящий позор плена, даром, что и невольного, вот и хочет разом все концы оборвать, прозондировать свое положение среди нас теперь. И ведь хочется девчонке помочь, а это легко сделать, если вместо отправки ее в наш тыл, а там сразу в особый отдел, оставить ее при отряде. Оно, конечно, женщине на войне если и место, то только в глубоком тылу, но тут ситуация особая, как говорится, чего уж теперь конюшню запирать, если всех лошадей уже украли. Да и девушке с клеймом "сдавшейся врагу", — а иные варианты ретивые особисты поначалу даже рассматривать не будут, — столько еще горя хлебать предстоит, мама дорогая. А тут она на нашу территорию вернется уже не бывшей пленной, а героическим медиком отдельного отряда особого назначения... И тогда все вроде хорошо вырисовывается, да только в отряде комсостав не я один, а остальные такие вот ее выкаблучивания могут и правильно понять... то есть в дефинициях статьи 58 местного УКа... и полетит она ясным тогда соколом прямо на Колыму... А значит, если уж девчонку оставлять, без разъяснительной работы не обойтись... эх, как не жаль девчонку лишний раз кошмарить, после пережитого-то, чай натерпелась, но придется... для ее же пользы.

Сергей аккуратно взял девушку под локоток, отводя чуть в сторону от остальных, с улыбкой наклонился к ее уху, словно желая сказать какую-нибудь шутку, но сказал совершенно серьезно.

— Ты, птица вольная, горлица степная, как я посмотрю, целый букет достоинств имеешь. Красивая, смелая, в плену не сломалась. С чувством юмора, опять же, все в порядке. Уважаю. — Но старшим по званию и должности ты все же понапрасну не хами, и язычок свой острый попридержи, а то может тебе через эти твои выкрутасы получиться большая вава. — Я-то ладно, на первый раз тебе дерзость твою спущу, за красоту и за уважение к стойкости твоей. — Все понимаю — плен, унижения, страх перед будущим, желание поскорее прояснить свою участь. И даже облегчить эту участь могу помочь: вместо отправки в наш тыл, в жернова особых отделов, могу тебя при нашем отряде оставить, а потом, после героических боев и походов, про твой плен никто и не вспомнит. — Но ты крепко-накрепко запомни на будущее, что длинный и несдержанный язык — он ведь не только до Киева, он и до лагеря довести может. И если ты вот так же нарвешься со своим языком на товарища бригадного комиссара, или, не дай бог, на его помощников-особистов, что гораздо хуже, — вот они совершенно точно не спустят, и будут тебе тогда многие печали. Вместо того, чтобы искупать позор случайного плена дальнейшей героической службой во славу Родины, полетишь ты, голуба, израненной птицей на Севера, и там снова в лагерь, только уже не немецкий, а дальнейшая жизнь окончательно под откос пойдет... — Поняла ли ты меня правильно, красавица писаная, или мне уже сразу начинать грустить о нашей столь короткой встрече?

— Поняла, товарищ лейтенант, все поняла, — побледневшая девушка твердо кивнула. Извините, больше не повторится. — И... спасибо, что меня с собой берете.

— Ну, вот и хорошо, вот и ладушки,... тогда представься, как положено, и объясни, откуда и как ты здесь очутилась.

— Слушаюсь, товарищ лейтенант, — вытянулась девушка в струнку.

— Санинструктор Марина Ерофеева, последнее место службы — операционная сестра в хирургическом отделении 63-го медико-санитарного батальона 27-й стрелковой дивизии. Наш медсанбат был размещен в Суховоле, там же располагался штаб и прочие тыловые службы дивизии. При отступлении частей дивизии мы отойти не успели — раненых очень много, а вывозить их не на чем было..., так под немцами и оказались. Да и не только мы — много чего немцы в Суховоле захватили, а медсанбат... наших раненых фашисты просто добили, мужской медперсонал частично для лечения своих оставили, а женщин... с женщинами по-разному сложилось, — меня вот, за "непокорность, и излишнюю гордость, непозволительную для женщины низшей славянской расы", как выразился их немецкий начальник, сюда сослали...

— Ладно, об этом потом, — прервал Марину Сергей, не желая сейчас зазря бередить ее душевные раны. — Что важного сказать-то хотела?

— Видите ли, товарищ лейтенант, зачастила девушка, — среди пленных есть раненый старший лейтенант, Кузнецов его фамилия. Так вот, у него осколок в ноге застрял, воспаление пошло, и его срочно оперировать нужно, осколок достать, а иначе гангрена и летальный исход.

— Знаю, видел я уже этого старшего лейтенанта, и даже разговаривал. Достойный воин, жалко его потерять будет, так что при первой же возможности постараюсь что-нибудь придумать. — У тебя все?

— Нет, товарищ лейтенант, есть еще одно важное дело. — Вчера, под вечер уже, немцы в наш лагерь откуда-то моряка привезли, он и так уже избит сильно был, а когда эти звери его, связанного, из кузова грузовика на землю сбросили, как мешок с крошкой, он им что-то по-немецки крикнул, и тут они как взбесились — бросились всей толпой его ногами пинать. Только чудом до смерти не забили, сволочи, но внутренности ему они наверняка отбили. А потом, чтобы ни я и никто другой моряку помощь оказать не смог, немцы его на ночь отдельно заперли, вон в тот сарай, что рядом с их казармой стоит. — Не знаю, может, уже и умер он там, но если еще жив — мне его срочно осмотреть нужно, и, скорее всего, тоже в госпиталь отправлять придется.

— Моряк? — А он-то здесь, какими судьбами? — Ну-ка, красавица, пошли, посмотрим вместе на этого моряка.

Направившись вместе с Мариной к сараю, Сергей продолжал бормотать себе под нос:

— Моряк... откуда здесь моряк... с печки бряк, здесь же ни моря, ни даже большого озера нет... может, морпех... так и ему здесь взяться неоткуда...

А потом, через несколько шагов, сбился с ноги от внезапного озарения, и даже стукнул себя ладонью по лбу.

— Блин, моряк! — Вот же я олень! — Пинская военная флотилия!...

— Товарищ лейтенант, с Вами все в порядке? — встревожено спросила Марина. — Или Вы про этого моряка что-то знаете, оттого и так волнуетесь?

— Все в порядке, Марина, это я себе мозги встряхивал, чтобы лучше соображали, — ответил Сергей. — Пошли скорее, если этот морячок тот, за которого я думаю, то он для нас очень важным оказаться может.

В том, что моряк еще жив, Сергей с облегчением убедился еще до того, как отперли дверь сарая — по слабым, через хрипы и стоны, но отчетливым матеркам, пересыпанным характерными одесскими выражениями и немецкими ругательствами.

...Нет, как вам это нравится?... — Вы что же себе думали, шлимазлы, — вы, как тот гэц, пришли делать нам весело, и все у вас будет в ажуре?... — А хуху не хохо, адиеты?... Так теперь и не кидайте себе брови на лоб — пришли большие мальчики, и ша, биндюжники, получите большой гембель на свой тухес... — Ну — и кто теперь гройсе хухэм, а кто еле-еле поц?... — Интересно мне, чтоб я так знал, как я не знаю — кто это там такой хорошо грамотный нашелся, что немцам сейчас лимонную морду делает?... Чтобы он мне был здоров!...

Видеть вошедших он не мог, — глаза от побоев заплыли и превратились в узкие щелочки, — поэтому встретил Сергея и Марину очередным ругательством на немецком.

— Ша, водоплавающий! — Замолчи свой рот и лови ушами моих слов, — Сергей, за свою богатую событиями и приключениями прошлую жизнь, неоднократно бывал в красавице-Одессе, и поневоле впитал кое-что из тамошнего колоритного говора. — Немцы почти все уже кончились, так что не гони волну и дыши носом — с нами здесь девушка, медсестра. Сейчас она тебя осмотрит, и мы поговорим за жизнь.

— Убиться веником, — с большим трудом заворочался моряк пытаясь повернуться на голос, но не смог — связанное по рукам и ногам тело сильно затекло, да и вчерашние побои живости отнюдь не добавляли. — Я дико извиняюсь — а вы таки кто будете?

Пока Марина, аккуратно разрезая веревки и заскорузлую от крови, кое-где сильно прилипшую тельняшку, осматривала и ощупывала моряка, Сергей представился и коротко довел моряку обстоятельства его освобождения. Потом взглядом вопросил от Марины доклад о его состоянии и перспективах по здоровью.

— Ну, в общем, так... внутреннего кровотечения вроде нет, но в госпиталь его все равно очень желательно как можно скорее — мало ли что...

— Не надо меня в госпиталь, товарищ лейтенант, нутро у меня в порядке, я это по себе чувствую, опыт есть, — моряк, узнав, кто перед ним, свой юморной одесский говор приглушил, перешел на понятный русский.

— Конечно, так сильно меня еще никогда раньше не колотили, но вроде ничего не отбили, придурки криворукие, куда им до наших портовых биндюжников, с которыми я, бывало, характерами мерился. — Так что пару-тройку дней отлежусь, а потом винтовку в руки, и фашистов убивать пойду — у меня теперь к ним счет длинный... при этом, товарищ лейтенант, очень хотелось бы воевать вместе с вами — очень меня недавний бой впечатлил!