— Ну все, — Борис обнял друга за плечи и повел его к флигелю, — теперь до хупы ты ее не увидишь. Хотя теперь это уже и не обязательно. Вы уже женаты. Но я думаю, что твои новоявленные родственники от церемонии не откажутся.

— Подожди, как это женаты? — удивился Костя, — это же только обручение.

— По еврейскому закону, если мужчина при свидетелях одевает женщине кольцо, и та его принимает, то они женаты, — пояснил Гальперин. — Все остальное — хупа, кетуба, церемония и прочее — это так, розочки на торте. Церемонию обручения римляне изобрели позже, уже в начале нашей эры. Так что, поздравляю с женитьбой.

— Ты уверен?

— А то... У евреев все немного не так. Например, у христиан на свадьбе с невесты фату снимают, а на еврейской свадьбе наоборот — муж закрывает ей лицо фатой. Теперь это мол мое и нечего пялиться.

— А кетуба — это что?

— Это брачный контракт, — усмехнувшись пояснил Борис, — в отличие от католиков у евреев развод разрешен, поэтому положено прописывать обязательства мужчины по отношению к жене. Так, на всякий случай.

— Слушай, — вскинулся Константин, когда они поднимались уже на крыльцо флигеля, — то, что ты говорил в этой таверне... Ты что, собираешься испанских евреев вывезти в Новый свет, когда их изгонять будут? Поэтому ты хочешь полдюжины кораблей построить?

— Ну что ты, — разочарованно махнул рукой Гальперин, — даже если бы я хотел этого, не получилось бы у меня. Насколько я помню по нашему миру, перед изгнанием в Испании жило немногим более четверти миллиона евреев. Где-то сто пятьдесят тысяч эмигрировало, шестьдесят тысяч с небольшим конвертировались в католицизм, а остальных вырезали в процессе. На шхуне нормально можно разместить человек сто — сто пятьдесят, если битком набивать, то двести пятьдесят. Нет, двести пятьдесят не получится. Ведь кроме людей надо на всех еще воду и продовольствие запасти, которые тоже надо где-то разместить. Это же все-таки не круизный лайнер. Значит всей флотилией за один рейс можно вывезти меньше полутора тысяч. За навигацию больше трех рейсов не сделать при всем желании. Так, что сам считай.

— Ну не у тебя одного суда есть.

— Это да, но ты еще попробуй с судовладельцами договориться. Как у нас в Израиле говорят: "Если собираются три еврея, то у них есть по крайней мере десять мнений". К тому же мои соплеменники — народ упертый. Пока жареный петух не клюнет, их не сдвинешь. И даже после того не особо. Мне дед рассказывал...

— Постой, у тебя же дед в войну погиб.

— Второй дед, мамин отец. Он войну закончил в Австрии майором, командиром артдивизиона самоходок. Иконостас у него будь здоров какой был, подполковника ему хотели дать, но он после победы сразу демобилизовался и вернулся в школу, где до войны работал учителем математики. Так вот, он рассказывал, что в январе 45-го их дивизия освободила городок в Венгрии, в котором было гетто, куда салашисты согнали евреев со всей округи. Но через пару дней немцы подкрепление подтянули и наши вынуждены были отступить. Он вместе с комполка уговаривал евреев уходить вместе с ними, но их почти никто не послушал. Через две недели они опять этот городок заняли, так живых в том гетто практически не осталось — большинство вывезли в концлагерь — тех кто работать мог, а стариков и детей расстреляли10.

— Да-а-а, — протянул Костя, почесав в затылке.

— Вот-вот, — кивнул Борис, — хотя с десяток тысяч я вывезти надеюсь. Колонию в Новом Свете организовывать надо. Не вдвоем же нам это делать. Ладно, хватит базарить, давай ужинать.

За всей этой суетой никто не обратил внимания на сваху. Выйдя из дома, та пересекла двор, обернулась в воротах, плюнула в сторону дома и скрылась в переулке.

Глава 9

(Толедо, 22 марта 1489 г.)

Вся предыдущая неделя прошла в сплошной суматохе. Больше всего усилий потребовалось на умиротворение отца дона Шломо. Несмотря на возраст и плохое зрение, старик был еще физически крепок, и вначале попытался побить Костю своей суковатой клюкой. Кое-как его удалось умиротворить тем, что обряд будет проводить рабби по еврейскому обычаю. Факт крещения Шошанны от него скрыли. Борис оказался неправ, и, за исключением последних трех дней, Константин виделся с невестой ежедневно. Ему пришлось несколько раз ходить с ней к настоятелю монастыря в процессе подготовки к крещению, где тот исповедовал ее и объяснял девушке догматы веры. Шошанна воспринимала все эти поучения в какой-то прострации. Когда, в конце первого трехчасового сеанса, священник спросил ее что она запомнила, единственное, что девушка могла из себя выдавить: "Бог — это любовь". Настоятель поморщился и устало махнув рукой отпустил их, на прощание порекомендовав Косте почитать ей евангелие и жития святых. Делать всего этого Константин, конечно, не стал, утешив любимую поцелуем, он просто объяснил ей как надо себя вести и как отвечать на вопросы. Конечно, выучить "Credo" и "Ave" девушке пришлось. В конце концов, через три дня настоятель провел обряд крещения и маленький золотой крестик на шелковом шнурке был повешен девушке на шею и спрятан под воротом платья. А еще через час тот же настоятель, в том же соборе обвенчал их.

— Ваше преосвященство, — усадив Шошанну на скамью в одном из притворов, Николаев обратился к настоятелю по окончанию церемонии, — у меня к вам есть один вопрос.

— Слушаю тебя сын мой, — благосклонно кивнул ему аббат.

— Я хотел бы просить отпущения за прегрешение, которое еще только собираюсь совершить, — потупившись сказал Костя, следуя сценарию, разработанному совместно с Борисом.

— Ты сознательно собираешься согрешить? — Брови священника от удивления поползли вверх. — Но зачем? Ты верный сын католической церкви, совершил не одно благое деяние в ее славу. Вот и сегодня ты привел в ее лоно еще одну заблудшую душу. За это тебе могут проститься многие невольные прегрешения. Но зачем же грешить сознательно?

— Именно потому, что я привел в лоно церкви ОДНУ заблудшую душу, — ответил Константин и тут же пояснил, — у нее есть семья и не в моих силах привести их всех в лоно церкви. Старики очень консервативны, но ссорится с ними я не хочу. Поэтому, собираюсь провести свадьбу по еврейскому обряду, чтобы умилостивить всех родственников.

— Хм-м-м, вот в чем дело — аббат на секунду задумался, — хотя иудеи не признают Спасителя нашего Иисуса, все же молятся они Богу-отцу, а не идолу языческому. Посему, грех это не смертельный, тем более что я вас уже обвенчал. Отпускаю тебе этот грех, но обещай мне, что во время церемонии будешь про себя читать "Credo".

— Всенепременно, падре, — вздохнув с облегчением, согласился Костя, — но не могли бы вы мне об этом индульгенцию выписать?

— Зачем тебе еще одна индульгенция? — удивился настоятель, — у тебя же есть общая индульгенция на пять лет.

— Да, конечно, — согласился Константин, — но все же хотелось бы иметь одну специально на этот случай.

Аббат был в хорошем настроении и потому упираться не стал. Он удалился в свой кабинет, чтобы через минут десять вернуться с пергаментным свитком.

— Держи, — протянул он пергамент Николаеву.

Костя рассыпался в благодарностях, еще раз поцеловал перстень аббата и подхватив жену отправился домой.

А вот следующие два дня Костя видел свою жену только один раз мельком, когда она в сопровождении матери и тетушек направлялась в микву11. Наконец все приготовления были закончены, и воскресным вечером Константин, одетый в свой лучший костюм и бархатный берет с фазаньим пером, проинструктированный Борисом, занял свое место под хупой на заднем дворе дома. Полчаса назад он в присутствии рабби, родителей невесты и полудюжины свидетелей подписал витиевато разукрашенный свиток кетубы. А теперь он с нетерпением и надеждой он глядел на заднее крыльцо дома, от которого, до самой хупы была протянута ковровая дорожка. Стоящий в паре шагов рабби, в черных мешковатых шароварах, шитой золотом черной же накидке с широкими рукавами и странной, похожей на чалму, шляпе, ободряюще ему улыбнулся. Наконец дверь отворилась. Первыми из дома, вышли разряженные женщины, возглавляемые старейшей матроной. Яркий шелк, парча, золотые мониста, расшитые жемчугом мантильи, заполнили пространство перед хупой. За ними потянулись мужчины. Хотя одеты они были не столь ярко, шитые золотом и серебром камзолы были практически на всех. Когда все родственники спустились с крыльца, в дверях появилась принаряженная донна Хава, а за ней, в сопровождении отца, тоненькая фигурка Шошанны, затянутая в расшитое серебром белое атласное платье. Лицо ее было закрыто кисейной вуалью. Даже издалека было видно, что девушка волнуется. Она не поднимала глаз от земли и казалось, что она не видит ничего вокруг себя. Спускаясь по ступенькам, она запнулась о собственный подол и едва не упала, при этом испуганно вцепившись в руку отца. Дон Шломо поддержал ее и ободряющее шепнул ей что-то на ухо. В ответ Шошанна кивнула и подняла глаза на жениха. Слабая, нерешительная улыбка расцвела у нее на губах.

— Непорядок, — ворчливый голос за спиной отвлек Костю от созерцания невесты, — вот что значит отдавать дочерей гоям.

С этими словами дед невесты снял с себя и накинул Константину на плечи талит.

Тем временем, дон Шломо подвел Шошанну к хупе, развернул ее к себе лицом и обеими руками откинул фату. Обняв ее за плечи, он на секунду притянул дочь к себе, поцеловал ее в лоб и втолкнув ее под хупу вложил руку Шошанны в руку жениха. Донна Хава, до этого смотревшая на дочь с улыбкой, громко шмыгнула носом, втягивая непрошенные слезы. Как только девушка почувствовала прикосновение любимого, она подняла лицо и взглянула ему в глаза. Всю ее бледность и нерешительность как будто смыло волной. На щеки вернулся румянец и глаза засияли от счастья. Волнение, тем не менее, продолжало бить ее крупной дрожью. Костя поднес ко рту обе затянутые в кружевные митенки ладошки и нежно поцеловал подрагивающие кончики пальцев.

Шошанна улыбнулась ему, успокаиваясь и, забрав одну руку, развернула его лицом к рабби. Тот уже начал свой ритуальный речитатив. Константин стоял с внимательным лицом и пропускал все речи мимо ушей. Церемония проходила на ладино, на котором он мог уже практически свободно говорить и даже писать, но он просто не слушал, мечтая, чтобы все это поскорее закончилось. Наконец рабби обратился к молодоженам с сакраментальным вопросом и получив от обоих утвердительный ответ объявил их мужем и женой. Николаев уже в третий раз одел жене на палец обручальное кольцо, получив в ответ мужское кольцо — простой, но массивный золотой ободок. После этого, под одобрительные вопли собравшихся, поцеловал Шошанну в губы. Последняя от этого жутко смутилась и покрылась густым румянцем.

После того, как он раздавил тонкостенный стеклянный кубок, завернутый в льняную салфетку, церемония была закончена. Гости потянулись в дом. Константин, взяв жену под руку, собрался выйти из-под хупы.

— Фату опусти, разиня, — услышал он из-за спины громкий шепот Бориса.

Костя остановился и накинул кисею на лицо Шошанны, скрыв ее румянец от посторонних.

Когда они вошли в залу, гости уже рассаживались вдоль стен, за расставленные подковой столы. В середине подковы суетились служанки расставляя блюда и бутылки с вином. Жениха с невестой усадили во главе стола. Бориса усадили рядом с Костей, как самого близкого к нему человека. Родители невесты устроились рядом с Шошанной. Как там рассаживалась остальная родня и прочие гости, так же, как и всю последовавшую пирушку, со здравицами и пожеланиями многочисленного потомства, Константин не очень-то запомнил. Весь вечер он просидел, держа Шошанну за руку под столом. Каждый раз, когда кто-либо из гостей произносил тост за будущих детей молодожёнов, Шошанна заливалась краской и Костя, поглаживая тыльную сторону её руки, шептал ей что-то успокаивающее. Когда гости, слегка осоловев, отвалились от стола, в залу вошли музыканты и помещение заполнили зажигательные звуки фламенко. Никто из гостей, однако, танцевать не спешил. На свободное пространство между столами выпорхнули три профессиональные танцовщицы и закружились в танце, прищелкивая кастаньетами. Гости подбадривали их, хлопая в ладоши. Через какое-то время их сменили мавританские танцовщицы в шелковых шароварах и полупрозрачных газовых накидках. Их встретили одобрительным гомоном. После пары обычных мавританских танцев танцовщицы скинули накидки, под которыми был только узкий шарф, прикрывающий грудь. Музыканты заиграли новую мелодию и танцовщицы начали исполнять танец живота. В этот момент Шошанну окружили женщины и оторвав ее от жениха, увели куда-то. Костя дернулся было за ними, но Борис удержал его на месте, надавив на плечо.

— Сиди, — прошептал он, — за тобой придут скоро. Невесту повели готовить к первой брачной ночи. А ты вот смотри на танец, тоже готовься, чтобы не оскандалился.

— Скажешь тоже, — обиженно пробурчал Николаев, — я еще не такой старый, чтобы мне подобная подготовка была нужна.

За ним действительно пришли через полчаса. Дон Шломо проводил его до двери спальни и, буркнув напоследок: "Береги ее", втолкнул в комнату и закрыл дверь.

Константин огляделся. Большую часть комнаты занимала широкая кровать под балдахином. Около неё, на небольшом круглом столике, стояла бутылка вина и два кубка, ваза с засахаренными фруктами и подсвечник со свечой. По углам стояли жаровни с пламенеющими углями и в комнате было довольно жарко. У изножья кровати стояла Шошанна в длинной, до пят, шелковой ночной рубашке. Лицо у нее было испуганное. Увидев мужа, она попыталась улыбнуться, но губы у нее задрожали и из глаз потекли слезы.

— Ну что ты, маленькая, — Костя привлек девушку к себе, — чего ты испугалась?

Шошанна не ответила, только обняла его и сильнее прижалась к нему, продолжая всхлипывать. Костя обнял ее за талию и гладил по спине, шепча какие-то ласковые слова. Постепенно она успокоилась, всхлипывания прекратились, и Костя почувствовал, как ее руки перебирают его волосы. Одним движением он подхватил ее на руки. Усевшись на край кровати, он посадил молодую жену себе на колени. Взяв ее лицо в ладони, он губами осушил слезы на ее ресницах и легонько поцеловал ее в губы. Шошанна наконец улыбнулась и в свою очередь стала целовать его.

— Почему же ты плакала? — спросил Костя, когда она остановилась, переводя дух, — тебя кто-то обидел?

— Нет, — помотала головой девушка, — мама сказала, что будет очень больно, но мне надо терпеть и молчать.

— Не бойся, — Константин засмеялся и снова поцеловал ее в губы, — может быть один момент будет чуть-чуть больно, но потом будет очень приятно.

Еще раз поцеловав жену, он пересадил ее на кровать и поднялся на ноги.

— Подожди минутку, я этот костюм сниму, — сказал он, расстегивая пояс камзола, — ты тоже можешь эту хламиду снять. В ней до тебя и не дотронешься, а у нас сейчас друг от друга секретов нет. Помнишь, как в библии написано: "И прилепится муж к жене своей и будут они одна плоть".