— Нет, нет, нет, Миль неприкосновенен.
Тени налились предгрозовой чернотой, и Матиас с силой врезал по столу ладонями:
— Но почему?!
— Тихо.
Короткий приказ, подкрепленный эмпатическим внушением, словно окатил его ледяной водой.
— Сядь, — не повышая голос попросил я. — С чего ты взял, что должен кого-то убивать?
Матиас не глядя пододвинул кресло, устраиваясь на подлокотнике и крутя в руках ритуальный кинжал. В эмпатическом эхе явственно повисло "есть причина этого не делать?".
— Я должен убить Миля. Он... — ритуальный кинжал стремительно замелькал между пальцев; заарн глянул исподлобья и уверенно сказал: — Он враг.
— Миль — не твой враг.
Матиас мотнул головой:
— Нельзя прощать врагов. Это слабость. Это уверяет их в безнаказанности. Тот, кто причинил тебе зло, должен заплатить. Вот это равновесие. Это справедливость.
Когда-то давным-давно я мечтал, чтобы кто-то пришел и отомстил за меня. Но почему-то проблем от внезапного явления больше, чем радости. Иномирцу не стоило принимать произошедшее так близко к сердцу. Я — не он.
Я сосредоточился, создавая светлую печать; прожила она недолго, но отключить подслушивающие темные заклинания, если они здесь были, сумела.
— Кто говорит о прощении? Видишь, ли, Миль сделал одну вещь, за которую я ему сильно обязан, — я прикусил язык, скрывая улыбку. Все-таки то, что случилось, до сих пор приводило меня в восторг. — И ты тоже. И все вокруг.
— Я не понимаю, — упрямо повторил собеседник.
Я ответил.
Он поверил не сразу.
— Вот это — причина, Матиас.
Заарн провел когтями по волнистому лезвию и твердо возразил:
— Нет.
Я забрал кинжал, воткнув его в стол, и поправил:
— Это причина. А "не трогай Миля" — это приказ. А теперь помоги мне с сортировкой бумаг.
* * *
Суд над Джиллианом происходил при закрытых дверях. Внутрь пустили только тех, кто по меркам темной гильдии считался элитой, но даже так зрителей собралось немало — развлечения в темной гильдии ценились. На несколько часов заглянул даже Вильям:
— Всегда любил Побережье. Замечательные пляжи! — сказал он, кутаясь в плащ под проливным дождем с градом, поставил свою печать под приговором, и уехал. Суды гильдии Вильяма угнетали.
Хотя после того, как темная гильдия перешла на военное положение и там осталась, потому что ей понравилось, ее судебная система угнетала кого угодно без сомнений и права защиты. То, что война закончилась, совет теоретически заметил, но принимать меры не торопился. Сегодня войны нет, а завтра есть. Мир преходящ. В итоге любые три высших мага с санкции магистра могли решить судьбу кого угодно, и пусть на практике процедура была сложнее, они имели на то право. Если говорить о привычках, то Шеннейр предпочитал выносить приговор быстро и радикально, а совет любил тянуть с приговором, пока жертва окончательно не падала духом.
— Как будто вы знаете, что происходило у светлых, — решил постоять за темную судебную систему Миль. — Им вредят, они прощают, им вредят, они прощают...
Матиас с досадой покачал головой, но решил быть снисходительным:
— Зато мы готовы меняться.
Если эти двое в чем-то и ладили, то в клинической мизантропии.
— Прощают, прощают, а потом р-р-раз — кровь, кишки, мясо, все умерли.
— Миль, а вы откуда столько знаете про светлую гильдию? — вмешался я.
— Он светлый шпион, — щедро предположил заарн. — Или перебежчик. Его выгнали из светлой гильдии, и он затаил злобу.
От вала вариантов заклинатель слегка растерялся, даже не став отвечать, и махнул на собравшихся:
— Это мелкую шушеру можно не запоминать. Но все высшие маги гильдий знают друг друга в лицо. Хотя закрытые суды светлых всегда оставались закрытыми. Ваши там собирались и стояли у преступника над душой, пока он не раскается.
— Раскается? — совсем приуныл Матиас и приподнялся на цыпочки, выглядывая, когда приведут пленников.
— То есть давили эмпатией, пока не доводили до самоубийства.
— Общественное осуждение — сильная вещь, — согласился я. — И, Миль, вы уже определитесь. Или светлые слабые и никчемные, или вы их боитесь. Кстати, темные ужасны, коварны и жестоки, и своей мелочностью вы ломаете весь образ.
— Рейни, вам и вашим образам здесь никто соответствовать не обязан. И пауки тоже слабые, мелкие и никчемные, но я их боюсь.
А с этого места подробней. Какие у Миля претензии к паукам?!
Темных судов я перевидал больше, чем темные маги. Настолько больше, что, пожалуй, можно было об этом рассказывать и вызывать зависть. Закрытые встречи одуревшие от рутины высшие порой превращали в шоу, но ради зрителей вынужденно следовали церемониалу. То есть стояли с постными лицами и излучали торжественность.
Большой и мрачный зал — пол и колонны из черного оникса — делился на три части: места подсудимых, в центре, для зрителей с одной стороны, и для высших — с другой. Но решение принималось не здесь; все знали, что в зале суда выносился только приговор.
Если Джиллиан выглядел измотанным и ожесточенным, то его спутники — полностью сломленными. Я пересчитал их по головам и спросил:
— А где седьмой?
— Сердце не выдержало, — доброжелательно отозвался Нэттэйдж.
— Работы во внутренней службе? — подколол Миль.
— Скорблю вместе с вами. Мы предпримем более эффективные меры по охране труда.
У Джиллиана был осведомитель из внутренней службы? Это объясняет, почему они так не хотели огласки.
Я встал на подготовленный рунический круг и с любопытством оглянулся на возникшую рядом печать и прозрачные панели управления, повисшие прямо в воздухе перед каждым высшим. Моя личная печать была официально-белой и пустой — тот максимум светлого, что смогли сотворить темные. Место справа занял Миль; напротив — как обычно угрюмый Олвиш, как обычно доброжелательный Нэттэйдж и враждебность, разделяющая магов как непроницаемый барьер.
— Начнем, — Гвендолин заняла центральный круг и под оглушающее молчание поманила к себе дымчатую сферу с алым сердцем внутри. Сердце мерно пульсировало и фонило темной магией так, что в голове нарастала боль, а по языку разливался металлический привкус.
Меня могли обвинить в светлости, Нэттэйджа ткнуть в происхождение, Олвиш разговаривал с людьми так, словно его заставляли, а собрание под руководством Миля грозило перерасти в смертоубийство, причем не подсудимых, а самого Миля. Но ссориться с будущей хозяйкой замка гильдии, если, конечно, кто-то не желает остаться без крыши над головой, чревато. Гвендолин была идеальной кандидатурой на роль судьи.
Под первые же фразы обвинения Джиллиан протестующе вскинулся, пораженно глядя на высших. Ни слова о намерениях; ни слова о светлом магистре. Вряд ли когда темный задумывал свой план, он мечтал, что его осудят за банальный разбой из мести. Обычно подобные мелкие дела даже не рассматривались советом, и с таким клеймом Джиллиана можно было смело выпускать за порог без стражи — дальше порога он бы не ушел.
— Алин был прав, — изумление переросло в глухое отчаяние вместе с тем, как Джиллиан понимал, что умереть с честью ему не дадут. Но он был взрослым магом и понимал, что с его послужным списком и службой Алину гильдии гораздо проще объявить его врагом и сорвать злость. Упомянуть Алина — последняя глупая вещь, которую он мог бы сделать. — Темная гильдия прогнила насквозь. Хотел бы я увидеть, как вы потеряете Побережье под руководством вашего самозваного магистра.
Эх. Я старался держаться в рамках, но порой так хотелось поддаться на уговоры.
Миль лениво поднял руку, пошевелив пальцами, и Джиллиан схватился за горло, не в силах выдавить ни звука.
— Увы, Джиллиан, вряд ли вы это увидите, — медоточиво объявила Гвендолин. — Наказание — смерть.
Среди осужденных пронесся вздох, но Джиллиан не дрогнул, открыто и мрачно глядя на свою, теперь уже бывшую, гильдию. Я вновь утвердился в правильности решения — этот человек не принял бы жеста доброй воли. Светлый магистр, поступающий как светлый магистр, был недостоин того, чтобы к нему относились как к человеку.
Эмпатическое поле Гвендолин сияло чисто и холодно, и, на контрасте с ним, эмоции Олвиша наливались грозовой чернотой. Олвиш попался так, как я и не мечтал. Сейчас я мог его уничтожить: несколько слов, и высший взбунтуется. Пойдет против, освободит Джиллиана и окажется вне закона. А потом я натравлю на него Нормана. Минус седьмая мишень.
— Желает ли кто-то оспорить предрешенную участь? — высоко и отчетливо добавила волшебница. — Желает ли кто-то поручиться за них своей жизнью?
Вот только пользы от мертвого Олвиша мне нет никакой.
— Я желаю.
По рядам собравшихся прошел неодобрительный шепоток. Олвиш тяжело выступил на середину зала, обводя собратьев по гильдии прозрачным вызывающим взглядом.
— По праву высшего я ручаюсь за этих людей своей жизнью, — повторил он. — И готов нести за них ответственность, пока они не искупят свое наказание.
Все-таки совсем обойтись без шоу темные не смогли. На любой закон или правило всегда найдется древний ритуал — я знаю, мы искали этот ритуал заранее.
— Если подсудимые вновь нарушат закон, то вы разделите их участь, — величественно предупредила судья. — Вы готовы к этому, Олвиш Элкайте?
— Да, — без колебаний ответил тот.
Такого просветленного выражения, как у главы внутренней службы, я не видел никогда.
Олвиш влип. Гордость не позволила отступить, пойти против своих не дала лояльность, и удержаться на двух сторонах без потерь не удалось. Теперь любая ошибка, совершенная Джиллианом, ударит прямо по нему.
Гордость — чудовищная штука.
Алое сердце глухо стукнуло, и сфера покрылась паутиной трещин.
— Право подтверждено, решение принято, — кровь из трещин закапала в медную чашу, и Гвендолин мерно заговорила в такт. — Темные маги Джиллиан, Тшасса Тхаши, Ириен, Эмерик, Ланно и Амара лишаются всех статусов и рангов и переходят под власть высшего темного мага Олвиша отныне и до искупления своих грехов. Привести в исполнение.
Олвиш склонился перед советом, опустившись на одно колено. Миль стянул перчатки, подхватывая медную чашу, спустился по ступеням и, не меняя высокомерно-презрительного выражения, обмакнул пальцы в кровь и начертил на лбу высшего колдовской символ. Эмпатия плеснула болью, и Олвиш дрогнул, прижимая руку к груди.
— Но почему именно Миль? — раздраженно прошипел Матиас за моим плечом. — Чем он заслужил?
Какие же разные бывают мечты.
Олвиш поднялся; Джиллиан кивком подозвал к себе товарищей и вышел из зала следом за ним, ни разу не обернувшись. Может быть, я ошибся, позволив недовольным сбиться вместе. Но... по крайней мере... у меня есть еще один стимул спасти Побережье. Это будет моим вступительным испытанием. Даже если после этого меня будут ненавидеть еще сильнее.
— Ваша взяла, — с иронией поздравил Нэттэйдж. Отпустить пленников он согласился в тот же момент, когда понял, насколько может подставить Олвиша. — Но, рано или поздно, вам придется проводить казнь, светлый магистр.
Когда-нибудь. Но не сегодня.
— Но, пожалуй, зачистка заарнских тварей будет подходящим искуплением для отступников, — мягко добавил он. — Мы же не нелюди. Заарнские твари тоже живые и тоже хотят кушать.
* * *
Лабораторный блок светится белым и черным, белым и черным. Лампы искрят, вспыхивают и гаснут, и вспыхивают снова. Длинные столы уходят в темноту, и на них разбитые колбы, перемешавшиеся зелья.
... рукоять ритуального ножа удобно лежит в ладони.
Лабораторный блок светится белым: белые стены и провода, белые инкубационные капсулы и белые лампы. Что-то липкое стекает по пальцам и капает на стерильный пол.
Мои руки пусты. Я должен ждать, и я жду.
...я иду вперед. Алое на белом смотрится очень красиво.
Первое тело лежит в проходе, второе — на верстаке. Остальные я не вижу.
Алые брызги на белых стенах. Алые отпечатки на вырванных с мясом проводах, алые разводы на разбитых капсулах. Злость и азарт щекочущей волной разбегаются по телу, заставляя сильнее стискивать нож.
Они не успели ни ответить ударом на удар, ни подготовиться к бою. Наше появление всегда внезапно.
Они смотрят со всех сторон — одинаковые лица, фиолетовые глаза. Осколки зеркала. Бесконечные копии. Мертвецы. Ненавистные фиолетовые глаза смотрят из отражения, я поднимаю руку и тщательно закрашиваю их красным.
Наше появление.
Копия перестанет быть копией, только если останется единственной.
Мое появление.
Я открыл глаза и медленно сел на кровати, опустив ноги на холодный пол, и растер лицо ладонями.
Комнаты Матиаса располагались прямо напротив моих. Заарн спал на большой кровати, забившись в угол и зарывшись в ворох подушек и одеял, среди разбросанных информационных табличек и аккуратно сложенных трофейных браслетов. Трудное прошлое и заарнские жилые блоки два метра на метр просчитывались очень легко. Чужие видения мелкими песчинками кололи под веками: очевидно, без контроля разума мои щиты слабели, две светлых искры спокойно сияли в тишине, отражаясь друг в друге.
Матиасу казалось, что ему снится очень хороший сон.
Ночь была мутна и туманна. Спали люди и темные маги, спало море и источники под темной водой, а вот Миль, кажется, не спал — окна соседнего особняка светились. Я прошел мимо, планируя спуститься к морю и немного проветрить голову. Наверное, во сне Матиас неосознанно пытался восстановить нашу связь; но скоро ментальная синхронизация собьется, потому что активность мозга у бодрствующего человека иная, а сладкие грезы заарна сменятся чем-то другим.
Хотя бы чем-то другим.
Я практически прошел мимо, но вернулся.
Веранда у дома Миля была засыпана листьями и выглядела заброшенной — но Миль сам запретил посторонним делать уборку и даже приближаться к крыльцу. Я думал, что сторожевое заклинание и меня не пропустит, но оно рассыпалось, царапнув искрами, и дверь в дом отворилась.
На дверь я уставился с подозрением. Постоял над спящим Матиасом, постою над работающим Милем? Мое появление в самый темный предрассветный час не принесет ему радости, и потому тянуло появиться. Я прислушался к эмпатическому полю, проверяя рискованность поступка, и не услышал ничего.
В покоях Миля я не бывал ни разу, уважая право заклинателя на личное пространство, и потому не подозревал, насколько он любит лабиринты. Тесные, запутанные лабиринты. Искра мага горела по-прежнему, но вместо эмоций зияла черная прореха; я не слышал Миля, и от противоречия эмпатическое эхо заходилось в корчах.
Из-под одной двери пробивался свет. Внутри горела тусклая настольная лампа; зелья не кипели, приборы были выключены, и только над большим стеклянным столом, висел контур огромной печати, составленной из миниатюрных символов. Миль лежал прямо в проходе, между столом и узким верстаком, и я уже приготовился грустить на его похоронах (хороший, дельный повод), попутно вспоминая, как связаться с медиками, когда заклинатель все же очнулся от похлопываний по щекам и убойной дозы целительной магии. Очнулся, открыл глаза, сфокусировал взгляд, и велел:
