Невесть сколько осталось в ямах да в поле на колах понанизано, а токмо не более пятой части потеряла рать Кощея Бессмертного — столь многочисленна она была. Уж стены городские рядышком, вон они, токмо руку протяни и падёт столица к ногам злодейским, ан нет! Ударили камнемёты разом и выпустили в небо подарочки гостям непрошеным. А подарочки не простые — сплошь кувшины да крынки, живой водицей наполнены! Как разобьётся такой кувшин, оросит десяток-другой мертвяков водицею заветной, так оживают те мертвецы и поневоле за оружие хватаются. Ещё бы! Ведь соседи по строю ко всему живому ненависть имеют, вот и кидаются они на тех, в ком жизнь проснулась!

Вот какова задумка-то у Ивана была: чтоб войско Кощея само с собой билась, само себя изводило! Поглядел Емеля на дело такое, склонился над кучей булыжников, что для камнемётов заготовили и шепчет:

— По щучьему велению по моему хотению, летите камешки к холму, на котором маги стоят-колдуют да прямо им на головы с высоты и падайте!

Сорвался первый камень с места и быстрей стрелы калёной в высь взвился, а за ним другой, третий, да так шустро, что и глазом не уследишь. Словно дуга каменная в небе протянулась из булыжников, летящих от стен городских к магам нечестивым. А камешки-то не малые, почитай с четверть пуда каждый, такой как приложит, так не всякий шлем выдюжит!

Перепугались колдуны кощеевы, стали по каменюкам магией пулять, да токмо зряшно! Что булыжнику молния иль шар огненный? Да ничто! Подумаешь, молния раздробит один камень на несколько малых, так ведь и малым в лоб-то получить, оно тоже не сахар. Наколдовали тогда маги над собой пузырь защитный, такой как супротив пламени Горыныча давеча наколдовывали. Так булыжники столь густо облепили тот свод волшебный, словно пчёлы соты с мёдом, навалились грудой да и продавили волшбу тяжестью неподъёмной. Тут и пришел конец колдунам, ни один не уцелел под курганом из валунов да булыжников.

Но лезла, лезла рать кощеева на столицу, последний приказ исполняя магов сгинувших. И некому было остановить её, акромя доблести защитников. Крепко стояли на стенах витязи храбрые, натиск злодейский грудью встречая. Ведь хоть и прорежено было воинство Бессмертного рожнами острыми, ямами ловчими да схватками междоусобными, а всё ж силушка немалая в стены городские билась да вверх карабкалась с упорством муравьиным. С утра и до позднего вечера стоял над городом оружный звон. Не щадя живота своего бились витязи славные в схватке лютой за землю отчую. Не одна и не две сабельки в той битве сломались, немало мечей затупилось, а палиц богатырских поразбилось, так вообще без счета.

И падали защитники, пронзённые мечами ржавыми, но не дремали лекари, а смело бросались в самую гущу, подхватывали на руки павшего и к лазарету несли бережно. Там сбрызнут воину раны водою мёртвой и затянуться раны, сколь бы страшными не были, а после окропят его водой живою и встаёт ратник живёхонёк, словно бы ото сна очнувшийся. Посидит малость в теньке под навесом, а после, коль в силах, на стены идёт. А если не в силах, то всё одно идёт, пусть не мечом, так чем иным пособить друзьям верным. Меч подать взамен затупившегося иль рогатину новую, ещё не изломанную.

А под вечер особо навалилось войско кощеево, нахлынули всем скопом, да так, что аж стена в одном месте обрушилась. Ну, там, где по ней трещины пробежали апосля самого первого удара, когда Емеля щучим словом мертвяков по кладке-то размазал. Вот в эту брешь и ринулись рати Бессмертного, почитай, всей гурьбой навалились! Но преградила им путь горсточка бойцов, что поблизости оказалась. После и други верные подбежали, и стала заместо порушенной каменной живая стена, из воев славных. Пуще прежнего загремело железо, с новой силой закипела сеча страшная, беспощадная.

Под натиском яростным то тут, то там прогибался строй защитников городских. Казалось, ещё чуть-чуть и не сдюжат напора русичи, слягут, аки трава под косой звенящей. Но показалась подмога, которую уж и не чаяли дождаться: то поспешал с рубежей далёких Илья Муромец со товарищи. Три дня и три ночи скакали они, не щадя ни себя, ни коней справных. По пути собирали они ратников, коих недалёкие умом бояре в разгон отправили, по наказу подсылов кощеевых. С гневом праведным ударили богатыри во вражью стаю, как тяжкий молот по наковаленке, засверкали бердыши аки молнии, замелькали палицы шипастые, сабельки вострые да мечи булатные. Воспряли духом полки городские и с новыми силами на ворога навалились. До заката длилась битва и лишь с первой звездою окончилась.

Увидал Бессмертный таков конец задумкам своим — в ярость лютую пришел, зеркало чародейское вдребезги разбил, разметал на куски, на осколочки. И ночь напролёт в палатах бесновался, всё подряд круша и ломая в злобе чёрной, неистовой.

А когда на смену месяцу ясному выкатилось солнышко красное, влез Иван на спину Змею Горынычу и взлетели они чуть ниже тучек, вечных скиталиц, и с высоты в восемь глаз стали землю осматривать: нет ли где нового войска вражьего, всех ли ратников кощеевых перебили, иль ещё где остались окаянные?

Пустынно на дорогах проезжих, ни клубиться пыль на трактах торговых и, доколе глаз видит, спокойно всё в округе! Полетели тогда Ванятка со Змеем к Яге и там стали сквозь пар в ушат смотреть, в воду непростую, заговоренную. Видят они, что не осталось более у Кощея Бессмертного мертвяков поднятых, дажить близь его замка караулы не бродят — знать, всё его воинство под стенами столичными полегло, до последнего.

Ух, и обрадовались же Ваня с Горынычем! Стали просить они бабу Ягу, показать им Василису да Алёнку, уж больно по невестам соскучились. Да и тревога в сердце серою змеёю гнездится: каково оно им там бедным, у злодея в полоне? Сняла Яга с полочки настенной блюдечко и катнула по нему яблочко наливное. И показало блюдце узилище глубокое: сидят там девицы в обнимку и слёзы льют горючие. А перед ними стоит сам Кощей, злющий, аки зверь лесной и участь им горькую сулит. Он же вчерась в зеркало колдовское весь день смотрел, вот и углядел в нём, как замыслы его прахом обратились, а потому ныне и порешил дев извести, чтоб тем отомстить Ивану да Горынычу! Заприметил он давеча в зеркале и огонь с неба, и кувшины с водою живою, а поскольку был умён злодей, то враз догадался, чьих рук это дело.

Услыхали это друзья, так аж побагровели от собственного бессилия — ведь видят, что на их глазах бесчинство твориться, а поделать ничего не могут! Вот и давай они Ягу упрашивать, чтоб защитила их невест от волшбы Бессмертного. Токмо Ягу просить не надобно было, она и сама за дев зело душой болела. Взяла она воды речной, земли сырой да травы лесной и в сосуд с ветром весенним опустила, укупорила плотно и вынесла на середину поляны, под лучи солнца ясного.

— Духи лесные и духи речные, духи земли и ветра вольного! Возьмите у солнца силу светлую, животворящую и защитите дев от злобы черной, станьте стеной нерушимой пред колдовством тёмным!

Засверкали тут алмазами капельки росы, что окрест на листьях да травинках висели каменьями самоцветными. И отразили те капельки лучики яркие, и сошлись те лучи на сосуде заговорённом, и засиял тот сосуд, аки звезда на небе, а потом исчез, словно его и не было!

И в тот же миг увидели в блюдечке Иван со Змеем, как окутало их невест сияние яркое, заструилось вокруг их тел, словно реки течение. Взмахнул Кощей Бессмертный жезлом колдовским, прокричал заклинание страшным голосом и... ничего! Только замутился на миг свет, что дев укутывал, да и всё на этом! Другой раз колданул Кощей и третий, и четвёртый, а всё зряшно — не пробить его волшбе магию духов природных, не совладать силам тёмным со светом солнечным. Так и ушел ни с чем Кощей, в ещё большей злобе, чем давеча.

Обрадовались было Иван с Горынычем, но Яга их охолонила:

— То лишь отсрочка малая, а как сядет солнышко, так и пропадёт ворожба моя, враз её сила иссякнет.

Пригорюнился Горыныч, а Иван и говорит:

— Знать, надобно до ночи злодея извести, покудова заклятье обережное в силе!

— Так оно так, да токмо замок кощеев его колдовством создан, на нём и держится. Сгинет Бессмертный и вся его магия исчезнет, а с ней и замок рассыплется и дев под обломками схоронит...

— Стало быть, делиться надобно нам: одному дев из замка вызволять, а другому смерть кощееву искать. И успеть всё это до заката.

Кинули они жребий и выпало Змею в замок лететь, а Ивану смерть добывать. Отдал Ваня Горынычу свой щит и меч, а с ними два лепестка цвета папоротника протянул.

— Тебе, Горыныч, в змеевом облике несподручно будет в проходах тамошних узких. А потому надобно в человека перекинуться. Другой лепесток, это чтоб обратно Змеем стать да дев на родимую сторонку домчать.

А Яга вынесла из избушки кувшинчик с зельем да и оросила им щит из меди красной.

— Этот щит не прост отныне! Теперь он не токмо супротив меча иль копья сгодится, а и колдовство чародейское отразит да в сторону направит! Ты же старайся жезл колдовской у Кощея из рук выбить, поелику он без жезла волшбу творить уж не сможет, а станет просто старик безвредный, которого убить нельзя.

Взял змей в лапы торбу со щитом, мечом да цветом папоротника, повесил себе на спину и склонил головы в низком поклоне. Потом взмахнул крылами могучими и в небо взвился. А Иван обернулся к бабе Яге и спрашивает:

— Ведомо ли тебе, бабушка, что есть смерть кощеева и в какой стороне мне её сыскать?

— Птицы перелётные мне щебетали да и рыбы раз обмолвились, что смерть кощеева в игле, а игла в щуке, а щука в утке, а утка в зайце. А заяц тот сидит в ларце на верхушке дуба, что посередь острова Буяна. Токмо как же тебе до заката на остров тот поспеть, он же, чай, не близко?! Может, ступу мою оседлаешь?

— Да... — призадумался Иван. — Мы с Горынычем в запрошлом годе бывали на том острове. И впрямь, путь к нему не близкий. Змей-то, почитай, цельный день крылами махал, а под конец пути столь умаялся, что потом два дня пластом лежал-отлёживался! А ступа твоя хоть и летает, да неспешно, я на ней токмо в полночь до Буяна долечу... — Тут его взгляд упал на шкатулку с оставшимися лепестками. — А давай я птицей обернусь?! Соколом, аль орлом, а ты мне ветер попутный наворожишь?

Тут уж Яга задумалась, а потом решилась.

— Будь по-твоему, внучек! Как решил, так и поступай, а я уж помогу, чем смогу.

Взял Иван цвет папоротников, через себя перекинулся и обернулся орлом ширококрылым. А Яга в избушке у котла ворожила: кинула в кипящую воду три пёрышка птах лесных, влила зельев разных по капельке и варево помелом закрутила-завертела, слова заветные шепча-приговаривая.

И прошелестел ветерок в кронах дубовых лёгким вздохом раз, другой, третий, постепенно силушку набирая, потом задул ровно да неудержимо, аки теченье речное, подхватил Ивана и понёс в даль далёкую. Долго ли нёс, коротко ли, а всё ж к исходу дня средь синих волн морских безбрежных, маленькой точкой зелёной показался остров долгожданный. Взбодрился Иван, пуще прежнего забил крыльями широкими, полетел к лесу густому и опустился на сук липы вековой. В тот же час утих ветер, словно и не трудился весь день, море морща да пену с волн срывая.

А Горыныч в то время уж долетел до гор, средь коих стоял замок Кощея Бессмертного. Долететь-то долетел, токмо вконец из сил выбился за дорогу дальнюю. Сел он на верхушку кряжа крутого и мыслит: "Надобно отдохнуть малость. Не под силу мне таперь с Кощеем биться, я с устатку и меч-то в руках не удержу. Солнышко ещё высоко стоит, знать, заклятье ягово покудова держится. Лягу-ка я и посплю малость, а проспавшись, устрою злодею ночку весёлую, побегает он у меня, порезвится!"

Ванька же остров облетел да и сыскал тот дуб, на ветвях которого ларец цепями был подвешен. Стал Иван те цепи рвать, так не поддаются цепи! Попытался он на весу ларец открыть — тоже не вышло, уж больно крепко заперт! Тогда сел Ванюша на ветку и давай её долбить клювом орлиным. Час долбит, другой и продолбил — ухнула ветка вниз, вместе с ларцом и цепями коваными. Грохнулся ларец о камень и в щепы мелкие разлетелся. Выскочил оттуда заяц и наутёк. Да разве заяц сможет от орла ускакать? В один миг настиг Иван зайца, ухватил его когтями за загривок и поднялся над лесом. Покружил, выбрал место голое и разжал когти. Вылетела из зайца утка, полетела было в сторону, норовя в лесу укрыться, но Ванятка не даром зайца на открытом месте бросал — не ушла и утка. А вывалившаяся щука хоть и била хвостом, и уплыть пыталась, но куда она уплыть-то может, средь пустоши каменистой?

Вот с яйцом Иван чуть промашку не дал: взял в клюв камень да и бросил его на яйцо, не подумав толком. Разбилась скорлупа, игла из неё выпала и за камешки закатилась. Уж как её искал Ванюшка, как искал, насилу нашел! Ухватил в клюв смерть кощееву и держит бережно ? а ну как опять упустит? Летит и думу думает: как ему в птичьем обличии сломать иглу железную? У него же ни рук, ни пальцев! Чем ухватишь, чем переломишь? К тому ж солнышко к закату клонится, стало быть, скоро обереги бабушкины силу потеряют. Торопиться надобно!

А Горыныч в ту пору спал глубоким сном, да так бы и проспал всё на свете, ежели б не стало ему зябко — то наползла на него тень от скалы серой. Завозился Змей, заёрзал да и коснулся одним из носов камня остывшего. Какой тут сон?! Открыл он глаза, потянулся в истоме, когда глядь, а солнышко уж краем за горы опустилось! Вспомнил тут Горыныч, куда путь держал да с кем биться собирался, подхватился, забил крыльями и полетел к замку кощееву. Опустился на крышу черепичную, взял в пасть лепесток заветный и уж совсем собрался перекидываться, когда хрустнули под его тяжестью стропила чердачные и обрушились вниз. Вот, в полёте-то Змей и обернулся Змегором. Вскочил он на ноги, первым делом вытащил щит зачарованный да меч острый.

Снарядившись, отправился витязь на поиски злодея. Идёт да по сторонам поглядывает, богатому убранству палат дивится. А там чего только не развешано средь ковров да гобеленов искусных: и зазубренные мечи, и переломанные топоры боевые, и поколотые щиты врагов поверженных, что супротив Кощея выступить дерзнули. Куда ни глянь, везде золото. По стенам факелы горят, все сплошь в держалках литых из злата с серебром. А сами стены в позументах да орнаментах вызолоченных по черному камню отполированному. Даже щипцы каминные, кочерга, и то из золота!

Идёт Змегор, а сам удивляется страсти кощеевой к металлу презренному. "Неужели столь страшная война им затеяна токмо для того, чтоб ещё десяток фитюлек желтых на стену привесить да чтоб сундук-другой монет в подвалы ссыпать? Неужто это дороже слёз людских?! И как только эту злобу злобную земля носит?"

Пуще прежнего осерчал Змегор и скорым шагом дальше пошел. Идёт и смотрит, что палаты чем дальше, тем сильней в разоре стоят. Подивился тут богатырь, а после вспомнил, как бесновался Кощей в злобе лютой, когда тот увидал рати свои побитые у града стольного. И как на девах ту злобу выместить хотел. Ринулся тут Змегор вниз по лестницам, к подвалам устремился. Бежит, а сам думает: "Токмо бы до захода солнца поспеть!"