Знайко Н. Е. Ещё о генезисе культа Дочки-Матери // Культурное наследие Страны Дураков: Междисциплинарный сборник. Вып. 14. Тора-Бора: Изд-во Тораборского университета, 108679 день от Конца.
Избушку Баз заприметил метров за триста, сразу в трёх диапазонах. В сером мире коротких волн она светилась розовым — там работало какое-то электрооборудование. В чёрно-зелёном инфракрасном она выделялась ярко-салатовым прямоугольником: от неё исходило ровное тепло. В рентгене она ничем особо не выделялась, хотя под землёй просматривался идущий туда отвод кабеля. Возможно, когда-то в ней находился узел связи или трансформаторная будка.
Спрятавшаяся было луна внезапно высунулась и брызнула воровским светом из-под мимоезжей тучи, рассекавшей небо узким клином. Поверху тучи болтались тёмные колобашки — будто волки расселись на ней и поехали срать. Кот совместил диапазоны, наложив радио на тепло, и волки превратились в тающие продолговатые комки, зато вокруг луны появилось трепещущее гало. Избушку тоже окутало свечение — подрагивающее, зеленоватое.
Базилио настроил микрофоны. Стали различимы звуки святых песнопений и треньканье балалайки.
Кот подумал. Строеньице казалось неопасным. Во всяком случае, никакой явной угрозы от него не исходило. С другой стороны, сам тот факт, что его обитатель не прячется, указывал на то, что на лёгкую добычу рассчитывать тоже не стоит. С третьей, было совершенно непонятно, кто посмел открыто поселиться на нейтральной территории — и почему ни поняши, ни шерстяные не обращают на это внимания.
Кот очень не любил непонятного: от него часто проистекали всякие проблемы. Поэтому он решил потратить немного времени на рекогносцировку, просто чтобы не оставлять у себя за спиной неведомо что.
Приблизившись, Базилио различил, что же именно поют. Низкий, хриплый голос караокал — а скорее даже и караочил — заветный шансон Круга Песнопений Ваенги.
Строеньице стояло на невысоком холме, под которым лежали обломки ветряка. В миллиметровом диапазоне можно было различить еле видимую тропинку, ведущую наверх, однако осторожный кот предпочёл подняться по косогору. Ему почти удалось сделать это бесшумно, только у самой вершины когти со скрежетом соскользнули и комья земли полетели вниз. Кот замер, ожидая какой-нибудь реакции — но песнопение ни на миг не прервалось.
— Снова стою у окна, снова курю, мама, снова, — выводил тяжёлый бас, выделяя святое слово 'мама' особенно глубоким профундо, так что кот почти увидел, как неизвестный воскуряет Дочери ладан. — А вокруг — Тишина, взятая за основу... — балалайка тренькнула последний раз и умолкла.
Базилио, хотя и не веровал в Дочку-Матерь, невольно подумал, до чего одарены были древние песнопевцы. Представить себе изделие, чьей генетической основой является Тишина — это было возвышенно и непросто. Но к образу Дочки-Матери такие слова шли.
Впрочем, думать о высоком сейчас было не время. Оставив посторонние мысли, кот нашёл прочную опору, подпрыгнул, перебросил тело наверх и оказался под самой стеной домика. Резко запахло подгнившей рыбой и свежим помётом — видимо, эту сторону обитатель домика использовал как помойку. Кот принюхался. Запах помёта был тяжёлым и непростым. Чувствовалась крепкая медвежатина, но было ещё что-то, не то кроличье, не то лисье. Одно, во всяком случае, не оставляло сомнений: испражнялся мужчина. Об этом свидетельствовала отдушка перегоревшего адреналина и тестостероновая кислятина.
Кот посмотрел сквозь стену в рентгене. Волн нанометровой длины ощутимо не хватало. Тем не менее можно было различить какое-то существо с очень массивным скелетом — раза в два больше самого База. В коленопреклонённой позе оно совершало медленные движения перед сложным металлическим предметом.
Базилио осторожно поднялся и, стараясь не подымать излишнего шума, обошёл по узкой тропинке угол, одновременно сводя восприятие поближе к видимому спектру. Очки стали мешать, и он сдвинул их на лоб. Лунный свет заполнил пустые глазницы, ввинтился в объективы и упал на плоскости фотоумножителей, выбивая из них электроны.
Нарисовалась дощатая дверь с кованым кольцом. Из-за неё доносилось песнопенье Грегория Лепса — трек менее чтимый, чем святые слова Ваенги, но тоже соборно-благословенный.
Дослушав песнь до конца — прерывать святое караоке считалось серьёзным косяком, при случае даже и наказуемым соборно, — кот дёрнул за кольцо. Дверь не поддалась, он дёрнул сильнее, потом сообразил, что она может открываться и внутрь. Тогда он её толкнул — и замер на пороге.
Это была педобирская молельня. Всю противоположную стену занимал многоярусный иконостас. В киотах, освещённых лампадками, покоились распечатки древних изображений Дочки-Матери. Иконы были сотворены, что называется, пиксель в пиксель, с трудом и тщанием. Это была какая-то малоизвестная серия — не популярные среди авторитетов Страны Дураков 'машенькина потаёнка' или 'ангельская попка веронички клубнички', а файлы из каких-то дальних закоулков Сундука. Черноволосая человеческая девочка — именно это слово приходило на ум созерцателю — сосредоточенно медитировала на софе, раскинув неправдоподобно тонкие ножки. Крохотное отверстие её Святого Лона было целомудренно заполнено каким-то молитвенным предметом — то ли вибратором, то ли иной духовной вещью из тех, что использовали в таких случаях древние. На непривычно узком лице застыл такой истовый, неземной экстаз, что даже Базилио, относящегося к Соборному Культу как к заблуждению, пробрало.
— Да благословит Мать и Дочь тебя приветствует, пресвятой депутат Госдумы Пархачик Викентий Виленович, сохранивший для нас сии святые образы, — почтительно произнёс кот полную ритуальную формулу и поклонился.
— Воистину благословит и приветствует, — раздался низкий голос педведа. Он лежал, распластавшись, перед иконостасом грудой рыжего меха. Рядом с ним валялась балалайка — очень старая, из пожелтевшей кости.
— Ты хочешь почтить Дочку-Матерь, странник? — осведомился хозяин помещения. — Если так, то склонись перед Лоном Дочери, и мы вознесём ей святое караоке.
— У меня иная вера, — вежливо ответил кот, — однако я ни делом, ни словом, ни помышлением не посягал на Дочку-Матерь и за сей базар отвечаю соборно. Я просто прохожий, зашёл обогреться. Если я помешал твоим духовным занятиям, то прости, я пойду.
— Дочка-Матерь любит всех своих отцов и детей, — ответил педобир, поднимая голову, — даже заблудших. Я отец Онуфрий Невротик. Это фамилия, пишется оная слитно, — добавил он, явно ожидая от кота пошлой шутки.
— Да будет славен и высокополезен ваш род, — церемонно сказал Базилио.
Педобиру это понравилось.
— Отдохни в соседней комнате, странник, ты устал с дороги, — сказал он ласково. — Мне нужно завершить служение — я не прочёл вечернее правило.
Он снова поднялся на колени, взял в когти чётки и, устремив взор к образам, зашептал святое молитвословие 'Я в порядке от Твоей мохнатки'.
Кот тем временем тихо проскользнул в соседнюю комнату, куда вёл низенький проход в стене, завешенный рогожкой.
Там было темно и пахло дымом. В светце торчала истлевшая лучина, внизу под ней, в ушате с водой, плавала лёгкая белая зола. Кот нашёл рядом другую, вставил в светец и поджёг левым лазером. Трепещущий огонёк кое-как растолкал темноту в стороны. Та, впрочем, отошла недалеко, но хотя бы стали видны стены — неровные, тёмные. Левую сторону от двери почти целиком занимал огромный сундук с почерневшей от времени крышкой, запертый на огромный ржавый висячий замок. Над сундуком висела иконка из серии 'Дочка-Матерь С Сосочками'. Кот посмотрел на иконку с интересом: насколько ему было известно, у большинства педобиров такие изображения считались too old. Видимо, хозяин дома принадлежал ко вселенско-ортодоксальной ветви Соборного Культа, почитающего все файлы из Сундука Мертвеца равночестными и лишь по-разному раскрывающими грани Вечного Образа.
Справа у стенки стоял топчан с кучей тряпья, пахнущего немытым телом. Вонь перебивал запах солёных патиссонов: в углу чернела кадушка под гнётом. На грубо сколоченном столе стояла оловянная тарелка с остатками комбикорма, высилась плошка с осетровой икрой, заправленной маргарином, и стальная полусфера с изящно изогнутой веточкой-хоботком на боку. Присмотревшись, кот понял, что это древний электрический чайник с аккумулятором — вещь редкая, дорогая. Но аккумулятор был не заряжен: это кот улавливал своими приборами.
Базилио прикинул, что у него есть. Встроенные тесла-батареи были полны процентов на двадцать: на марш-бросок без единой крошки во рту ушло немало энергии, лазеры тоже приходилось регулярно пускать в ход, а зацепиться за Окову сколько-нибудь полноценным образом ни разу не удалось: самый длительный контакт продолжался полминуты. Тем не менее коту захотелось что-нибудь сделать для гостеприимного педобира, ну хотя бы зарядить чайник. Поэтому он вытащил из-под хвоста резервный провод и подсоединил к клеммам. После чего присел на топчан и задумался о жизни.
Забухали шаги, зашуршала отодвигаемая рогожка. Отец Онуфрий ввалился и уселся на сундук, заполнив собой чуть не полкомнаты.
— Напрасно расходуешься, странник, — сказал он, заметив провод, соединяющий чайник и кота. — У меня есть электричество. У меня нет чая.
— Тут я бессилен, — кот с усилием втянул в себя провод, тот только свистнул в воздухе. — У меня тоже нет чая. У меня вообще нет еды... и она мне не нужна, — быстро добавил он, видя, как педобир подымается, явно собираясь куда-то лезть.
— Еда нужна даже таким, как ты, — строго сказал педобир. — Попробуй всё-таки патиссон. Сам солил, чесночок и гвоздичка тоже свои, — добавил он с гордостью. — Збс получилось.
Кот недолго отнекивался. Вскорости он уже сидел за столом и разделывался с третьим по счёту патиссоном, закусывая икорочкой. Педобир тем временем дозарядил чайник — под топчаном у него обнаружился мощный никель-кадмиевый аккумулятор, запитываемый от тесла-приёмника — и вовсю дул кипяток с сахаром вприкуску, смешно поддыхивая огромной пастью на удерживаемое в когтях крохотное фарфоровое блюдечко.
За едой разговорились. Как выяснилось, отец Онуфрий некогда подвизался при храме имени Святой Иконы 'Лилечка в гольфиках'. Потом он ушёл в личное служение, поселился у какого-то местного озера и погрузился в молитвенное созерцание святых икон серии 'Обнажённая Оля'. Однако после кончины Великого Ёпрста Апостасия Простатика (тот помер, как принято в его фамилии, от облитерирующего простатита) среди осиротевшей верхушки начались дрязги, а потом в лес проникли поняши и довольно быстро подмяли всех под себя своим обычным способом. Отец Онуфрий сопротивлялся овладеванию до последнего, но увы — большинство педобиров, даже из самых стойких, оказались не на высоте служения. Когда Онуфрий увидел своего брата по послушанию, целующего копыто розовой поняшке, он в ярости обдочерил по матери весь поняший род и пожелал уйти. Поняши ему в том не препятствовали и даже помогли обустроиться на нейтральной территории — неуживчивый педобир был знатоком Песнопений Ваенги, поняшами особенно ценимыми.
Педвед в итоге остался доволен: жизнь на нейтралке оказалась тихой, покойной. Несмотря на редкость и кратковременность тесла-зацеплений, энергии ему хватало — поскольку расходовал её педобир крайне экономно, в основном на разогрев чайника. При ските он устроил огородик, с которого и кормился, пополняя нехватку белка охотой на одичавшую джигурду. Недавно на холм было настоящее нашествие диких осетров-сороконожек, которые обметали икрой все углы. Педобир набрал пять больших банок этого добра, засолил и теперь кушал с маргаринчиком.
— А почему к нахнахам не ушёл? — поинтересовался кот.
— Дочь твою Мать! — педобир почтительно коснулся лапами ушей, умудрившись при этом не уронить блюдечко. — Я б лучше печень гозмана приял утробно, чем с оными возжаться. Этой дефолтной скобейде место в биореакторе. Они никогда не отличались хорошими манерами, а в последнее время и вовсе страх потеряли.
Кот заинтересовался, попросил объяснений. Выяснилось, что за последние два месяца шерстяные, раньше не показывавшиеся годами, наведывались в избушку трижды. В предыдущий раз стащили патефон и две пластинки со святыми песнопениями, а в крайний свой визит даже вбросили тему про доляху малую, хотя дудолить служителей Дочки извека считалось западлом. Педобир их наглые требования выслушал, угостил патиссончиками и предложил для очищения души от недобрых помыслов вознести перед Лоном Дочери заветное песнопение о Чёрных Глазах. 'Чёрные Глаза' они кое-как исполнили, ушли обозлённые и на прощание сказали, что, дескать, 'нащ Тарзан саму Дощку-Матэрь скоро жэной сваей сдэлаэт, вах'.
— Совсем дефолтнулись, — пробурчал Базилио. — Вообще-то такое наказуемо соборно.
— Мнится мне, неспроста это всё, — педобир покачал огромной головой. — Что-то за всей этой гнилой движухой кроется. Полагаю, оные обрели некую силу или, может быть, козырь. Я думаю, им удалось зацепиться за Монолит... Но всё это too old: мы заговорились, путник, а ты утомлён. Если хочешь, можешь остаться у меня на ночь. Я проведу ночь в молитвах и песнопениях.
— Благодарю, добрый хозяин, — кот бросил скептический взгляд на топчан и встал. — Но я, пожалуй, всё-таки пойду. Спасидо за гостеприимство, и прости, что моя вера не позволяет мне петь для Дочки-Матери.
— Что ж, доброй дороги, — тут педобир посмотрел на Базилио очень внимательно, — ведь ты стремишься на Зону?
Базилио решил не отпираться.
— Туда, — признал он. — Не за хабаром, — сразу подчеркнул он. — У меня там другие дела.
— Не имею достойных причин для дальнейших расспросов, путник, — отец Онуфрий вздохнул так глубоко, что чуть не выпил весь воздух в комнатке, — и не буду поучать тебя в делах, кои меня не касаются. Это не по понятиям. Однако я прожил жизнь вблизи Зоны, и кое-что знаю. Прими совет — не в скорбь и не в ущерб, конечно.
— Я слушаю, — кот приподнял ухо, показывая, что он и в самом деле слушает.
— Первое, — педобир чуть привстал и почесал зад о сундук. Шерсть заскрипела, в сундуке что-то звякнуло. — Монолит на то и Монолит, что не имеет окон и уж тем более дверей. А также глаз и ушей. Это просто камень, набитый электричеством. И не стоит вовсе убеждаться в этом лично.
— Я не собираюсь к Монолиту, — уверенно сказал кот, про себя решив разузнать подробности у Болотного Доктора.
— И второе, — педобир поднял коготь. — Есть место, в котором лежит Монолит, а есть ещё одно место. Так вот — на моей памяти туда стремились многие. Некоторые дошли. Кое-кто даже вышел... Так вот, слыхал я, что выходят оттуда только те, кому это было по-настоящему необходимо. Именно по-настоящему. То есть когда другого выхода вообще нет...
