— Сложно ответить, государь, — уклончиво ответил тот. — Все зависит от того как вовремя мы об этом узнаем, по какой дороге турок на нас пойдет, да сколько у него будет войска, да какого. Если по Муромскому шляху да с янычарами это одно дело, если по Кальмиусскому шляху да татарами то другое. Там засек меньше можно поставить и значит, нужно больше гуляй поле отправлять.

— Ну а ты, что скажешь тезка, — спросил Дмитрий Пожарского.

— Если знать наперед, когда и куда они двинут и перед ними на пути, все спалить и сжечь, то дальше Тулы турки точно не дойдут — решительно ответил князь.

— Татары доходили, а турки не дойдут! Ты думай, что говоришь! — возмутился Шереметев.

— Татары орда. Они сегодня здесь, а завтра там. Турки же — это пехота и артиллерия. Они идут медленнее, и значит им провианта и кормов больше нужно — гордо парировал Пожарский. Воеводы были готовы яростно отстаивать правоту своего мнения, но царь не стал их слушать.

— Понятно! — сказал Дмитрий, требовательно подняв руку вверх, и спорщики покорно замолчали. — Слава богу, турецкий султан пока ещё не идет на нас войной, а только ждет ответа. Что будем отвечать по Азову?

Царь внимательно обвел взглядом своих советчиков, ожидая их предложений.

— Ясное дело, государь — не отдавать. Не для того мы его брали и кровь проливали, чтобы потом по первому требованию турок вернуть — решительно заявил князь Пожарский и все остальные дружно закивали головами.

— Верно, говоришь, князь Дмитрий. Азов стоит на земле наших предков и значит должен принадлежать нам. И потому, мы будем всячески его защищать не жалея сил и жизней, ни своих и чужих. Так и запиши — бросил царь посольскому писарю, скромно сидевшему в стороне, за небольшим переносным столиком.

— С Азовом, ясно. Теперь относительно донцов и запорожцев, — государь дождался, когда писарь кончит писать и вопросительно посмотрит на него. — Люди они лихие и горячие, но ради мира и спокойствия в отношениях с нашим венценосным братом великим султаном Ахмедом, готовы приложить все свои усилия на то, чтобы удержать казаков от морских походов к турецким берегам и, особенно к берегам Стамбула.

Царь хитро подмигнул Шереметеву, который год назад предложил заплатить запорожцам за поход к Босфору. Воевода в ответ заулыбался, степенно погладил бороду и, приосанившись, гордо расправил свои широкие плечи.

— Что касается крымчаков, — продолжил Дмитрий, — то из уважения к султану мы тоже будем просить казаков не нападать на их владения, однако никак не можем твердо гарантировать нашему венценосному брату выполнение этой его просьбы. Ибо с давних пор между казаками и татарами существует сильная вражда. И стой и иной стороны пролито много крови, погублено много жизней и установить прочный между ними мир будет крайне трудно.

Дмитрий вопросительно посмотрел на Грамотина, ожидая, что тот дополнит его слова или предложит иную формулировку. Однако думный дьяк промолчал, и государь продолжил свою речь.

— Также, напиши султану, что большой войны мы с ним не боимся. Но вместе с этим и не сильно к ней стремимся и, ни на какие другие земли ему принадлежащие мы идти войной не намерены. А в качестве подтверждения стремления нашего к долгому и прочному миру между двумя нашими державами, мы готовы признать земли, что находятся между Днестром и Днепром вечными владениями великого султана.

— Красиво сказано, но только вряд ли это его устроит, государь — решительно заявил Грамотин. — Эти земли, по сути, и так турецкие.

— Ты говоришь про устье Днепра с Очаковом, а я говорю о тех землях, что от побережья до порогов.

— Так там одна голая степь. Вряд ли она прельстит султана — покачал головой дьяк.

— Голая то она голая, за тот как на карте хорошо смотрится. Разложит султан карту, глянет своим оком, и душа у него порадуется, какими просторами овладеет вместо Азова — усмехнулся Дмитрий.

— Да не порадуется он, государь! Ведь пустые они — начал было Грамотин, но царь его резко оборвал.

— А за что тогда я вам деньги плачу, если вы простую пользу государству моему принести не можете!? Он что их в глаза видел!? Подмажьте, подмаслите, где надо, чтобы согласились. Мне, что учить вас надо?

— Чтобы султану пилюли подсластить, пусть скажут, что если он ими владеть будет, то крепость на Днепре поставить сможет и казакам путь к морю закроют — предложил Шереметев.

— Что, правда, закроют? — встревожился Дмитрий, — если это так, то этого ни в коем случае говорить нельзя.

— Не беспокойся, государь. Это только на словах легко сказать, а сделать куда труднее да накладнее — успокоил царя воевода.

— А вдруг и впрямь закроют? — не унимался государь.

— Плохо ты запорожцев, государь, знаешь. Те черти из любого положения выход найдут. Если надо будет, иголке в ушко влезут и свои челны протащат — слова воеводы вызвали общий смех и на том совет закончили.

Военные планы государь обсуждал с одними воеводами, так как не считал нужным, посвящать посольских людей в эти дела. К воеводам Шереметеву, Скопину-Шуйскому и Пожарскому добавился воевода Михаил Шеин, пожалованный Дмитрием чином окольничего. Кроме них был Богдан Яковлевич Ропшин, отвечавший за тайную службу у царя. В его руках сходились многие скрытые ниточки из Стамбула, Бахчисарая, Варшавы, Стокгольма, Праги и прочих поместных городов и государств.

Именно ему царь дал первому слово, чтобы он рассказал о том, что творится по ту сторону польской границы.

— Что плохого готовит нам брат наш Сигизмунд? Намерен вновь организовать против нас поход или решил отказать вору самозванцу в своей поддержке? Или готов объявить Русской земле войну? — забросал Ропшина вопросами Дмитрий.

— Большую войну король Сигизмунд против нас в ближайшее время точно не начнет, государь, — успокоил тот царя, — рокош прочно сковывает его руки. Чтобы развязать их, король вынужден задействовать против мятежников все свои силы, что высвободил в Ливонии. Однако как бы крепко он не завяз в борьбе со шляхтой, лишать вора своей поддержки король не намерен, хотя и урезал его содержание ровно в половину.

— Так как же он собирается его на московский престол ставить? Второй Болотников вряд ли у них столь быстро отыщется.

— Те планы короля мне пока неведомы, — честно признался Ропшин. — Известно только, что король выдал полковнику Лисовскому две тысячи золотых дукатов для увеличения численности войска самозванца.

— И сколько же солдат стало у вора после этих вливаний? — усмехнулся воевода Шереметев, — две, три тысячи человек?

— Около, тысячи сабель.

— Тысяча сабель!? — воскликнул воевода, — да это курам на смех! С таким войском самый раз идти на Москву.

Слова Шереметева вызвали дружный смех, но Пожарский осуждающе покачал головой.

— Зря смеетесь, воеводы. Полковник Лисовский опытный командир и даже с одной тысячей много беды может нам учинить.

— Вот ты князь Дмитрий им и займись, раз ты так хорошо его знаешь, если государь, конечно, на то согласиться, — предложил Шереметев. — В том, что король Сигизмунд не оставит нас в покое и ещё долго будет пытаться всячески насолить и нагадить нам это всем понятно. Не сможет крепко ущипнуть, будет мелко покусывать, с этим тоже все ясно. У меня другой вопрос, государь, как долго мы это будем все терпеть? Не пора ли нам своего жареного петуха полякам подкинуть?

От этих слов воеводы лицо Дмитрия напряглось. Было видно, что они уже не один раз обсуждали этот вопрос с Шереметевым и к окончательному решению так и не пришли.

— Жареный петух — дело обоюдоострое. У соседа полыхнет да к тебе же огонь так принесет — мало не покажется. Что тогда делать будем воевода, молиться да каяться по содеянному?

— Лучший способ обороны — нападение. Так говорили древние и я с ними полностью согласен — стоял на своем воевода.

Под жареным петухом, Шереметев понимал массовое восстание крестьян на землях бывших русских княжеств, что находились под властью поляков. После слияния польского королевства и Великого княжества Литовского, по решению Люблянской унии основная часть их была выведена из состава княжества и передана под управление польской короны. Из всех земель, что находились по правую сторону течения Днепра, были образованы Брацлавское, Волынское, Подольское, Бельское, Русское и Киевское воеводства. К последнему воеводству на левой стороне Днепра, узкой полоской примыкали земли Переяславского воеводства.

Тяжко жилось русскому населению этих воеводств. Высокие налоги и полное бесправие крестьян перед польской шляхтой было половиной бед, что постоянно их терзали. Главной бедой были иезуиты, что придя на земли воеводств, задались задачей обратить православное население в католическую веру. Борьба была не на жизнь, а на смерть, ибо те, кто не хотел предавать веру своих отцов, подлежал уничтожению.

— Раз не хотят слушать ксендза, так пусть платят за это деньги, а ещё лучше пусть выметаются с нашей земли в Московию. Здесь останутся только верные слуги римского папы — говорил иезуиты, и польская шляхта охотно поддерживала все их начинания по окатоличеванию местного населения.

Подобное религиозное насилие приводило к тому, что в русских воеводствах польской короны постоянно вспыхивали стихийные крестьянские бунты. Вспыхнув ярок и беспощадно, они затухали в своей крови, обильно пролитой польскими магнатами.

Успехи в подавлении этих восстаний утверждал ясновельможных панов в мысли, что с русскими холопами только так и следует разговаривать. Что чем больше крови будет пролито при подавлении бунта, тем смирнее и покорнее будут вести себя проклятые схизматики, находящиеся на подвластных им землях.

Это убеждение не смогло поколебать восстание казаков под командованием Северина Наливайко. Вспыхнув грозным пламенем в 1596 году, оно сильно напугало поляков, и те были вынуждены двинуть против казаков регулярное королевское войско. Разногласия в стане восставших позволили Станиславу Жолкевскому разбить казаков и захватить в плен их предводителя. По приказу короля Наливайко подвергли жестоким пыткам, а потом публично казнили на потеху и радость столичной аристократии.

Многоопытный Федор Шереметев предлагал при помощи запорожских казаков поднять новое восстание на правой стороне Днепра и если таким образом не расширить границы Русского царства, то хотя бы на долгие годы отбить охоту у поляков совать нос в чужие дела.

Дело казалось абсолютно верным и выигрышным, но Дмитрий не хотел платить подлой монетой тем, кто помог ему в трудное время. До поры до времени он всячески оттягивал принятие решения по этому вопросу, но поддержка польским королем самозванца не оставляла ему выбора.

— Что слышно с днепровской окраины и Правобережья, Богдан Яковлевич? Сильно паны притесняют нашего православного брата? — царь пытливо посмотрел на Ропшина.

— Горе и слезы слышны государь по ту сторону границы. Дня не проходит, чтобы не перебегали к нам с окраины люди и не просили у нас убежища от панской вседозволенности. Паны шляхтичи русских крестьян за людей не считают. Иначе как собаками схизматиками не называют и обращаются с ними соответственно.

Нещадно секут за любую провинность, а то и просто за то, что на груди у человека православный крест, а не католический. Секут мужиков и баб, секут старых и молодых и даже детей. Тех же, кто осмеливается спорить с ними, запарывают до смерти, а кто пытается оказать им сопротивление, сажают на кол, убивают его семью, а хату предают огню в назидание другим крестьянам.

Очень часто паны насилуют девушек и при этом всячески издеваются над ними. Могут обрубить косы, могут раздеть донага, обмазать дегтем, вывалить в пуху и в таком виде прогнать через все село или городок. Были случаи, когда после свершения насилия хозяин уродовал ножом лицо своей жертве или саблей отрубал ей груди, а то и просто приказывал слугам убить, вспоров живот и посадив на кол, чтобы несчастная сильнее мучилась.

По лицу думного дворянина было видно, что подобных историй у него воз и маленькая тележка, и он готов рассказывать их весь день и всю ночь. Поэтому, дабы не распалять себя и своих советников, Дмитрий сменил тему разговора.

— А что священники? Патриарх Гермоген говорит, что поляки запретили ему въезд на свою территорию.

— А с церковью православной тоже не все хорошо, государь. Никогда прежде служители православных храмов не подвергались такому гонению и такому притеснению со стороны власти как теперь. Мало того, что любой шляхтич или его слуга может оскорбить священника обозвать его бранным словом или сотворить над ним насилие по своей прихоти. Теперь каждый монастырь, каждый приход, каждая церковь должна платить налог в казну короля за право совершать службу, а панам магнатам налог за землю на которой они стоят. Кроме этих налогов, священники могут только один раз в неделю отпевать умерших и крестить новорожденных. Только два раза в неделю в среду и воскресение разрешено свободно проводить службу в храмах, а из всех церковных праздников они могут отмечать только великие праздники. За все остальное нужно платить полякам деньги.

Глухой ропот негодования прошелся по рядам советников Дмитрия от этих злых козней польских панов в отношении православной церкви. Царь хотел что-то сказать, но Ропшин упредил его, ловко плеснув масло на раскаленные угли.

— Желая окончательно унизить и растоптать нашу веру на своих землях, паны отдали это дело на откуп жидам ростовщикам. Теперь они дают разрешение священникам на проведение службы в храме, венчание живых и отпевание усопших. Теперь они решают, открывать церковь или нет, а если народ ропщет по этому поводу, то поляки жестоко наказывают людей. Много зла творят эти ростовщики, пользуясь правом данным им польским панами — Ропшин набрал в грудь воздуха, чтобы перечислить это зло, но ему не дали говорить.

— Никогда не было того, чтобы жиды попирали православные храмы! — взорвался седовласый Шереметев. — Не было такого прежде и не должно быть и впредь!

— Нельзя панам прощать подобное унижение нашей веры! Никак нельзя, иначе изведут они под самый корень веру православную на русской земле! — вторил ему Пожарский.

— Пришла пора рассчитаться с панами за те мерзости, что творят они на русской земле! Нельзя прощать подобные вещи, али мы не русские! — пылко воскликнул, обращаясь к царю Шеин, и под столь мощным напором своих советников государь сдался. Ибо закрывать глаза на то, что православные храмы отданы на откуп сынам Израилевым для русского царя было невозможно.

— Раз вы считаете, что подобное терпеть нельзя, то быть посему, пустим полякам петуха, — изрек царь и повернулся к Шереметеву. — Твоя это затея Федор Иванович, тебе её осуществлять. Говори с низовыми запорожцами, сули им наш русский реестр. Отсылай им денег, пороха, оружие, пусть готовятся по лету выступать.