Теория Фокса

Чуть погодя Джим встал и последовал за ней, с каждым шагом сокращая дистанцию. Подойдя к массивным парковым воротам, они почти поравнялись, пробиваясь через поток шумных туристов, с увлечением жующих жареных кальмаров на палочках. Сразу за воротами шум начал растворяться позади, и скоро Джим следовал за ней в полном одиночестве. Они свернули в небольшой переулок и через несколько кварталов очутились перед обветшалой кирпичной стеной небольшого двухэтажного дома, построенного ещё до коммунистической эры. Она плавно толкнула узкую, почти незаметную с улицы дверь и, не говоря ни слова, жестом пригласила его войти. Джим благодарно кивнул, наклонил голову и вошел, очутившись в крохотном внутреннем садике. Также безмолвно она указала рукой на круглый столик с парой стульев в углу сада и исчезла внутри дома. Пятью шагами он пересек сад и неловко устроился на скрипящем стуле. Из маленького пруда у стены, беззвучно то раскрывая, то закрывая высунутый из воды рот, за ним наблюдала белая рыба с красными отметинами на спине.

Он снял маску с капюшоном и посмотрел на таймер.

0 дней, 2 часа, 17 минут.

Высокая, сухая фигура появилась в дверном проеме. В мягких тапочках, с чайником и двумя плоскими чашечками на подносе, он беззвучно подошел к столику.

Джим наблюдал, пока он, не говоря ни слова, нетвердыми руками разливал чай. Открытое лицо, все в глубоких морщинах, напоминало высохшее яблоко. Он пододвинул Джиму чашку и внезапно посмотрел на него в упор.

"И правда... Неужели так бывает? — подумал Джим. — У его глаз нет дна!"

Сделав несколько глотков, он решил начать первым.

— Нам повезло, что погода такая мягкая. Наверное, это последние теплые дни.

— Возможно вы правы, — вежливо ответил старик. — Ваш китайский очень хорош. Где вы учились?

— Вы мне льстите. Я едва могу связать два слова. Немного учил в университете, — ответил Джим, как этого требовал протокол, и посмотрел на таймер.

0 дней, 2 часа, 13 минут.

"К черту хорошие манеры!"

Джим вызывающе посмотрел старику прямо в глаза.

— Я Джим.

— Я Ли. Что привело тебя сюда? — собеседник легко перешел на "ты".

— Мне нужно знание.

— И как ты меня нашел?

— Практически случайно.

— Очень интересно... — сказал китаец, прикрывая ровные, коричневые от никотина зубы рукой, как бы борясь с зевотой. — Джим, в эту дверь не заходят случайно. Если хочешь, чтобы я был открыт с тобой, тебе придется открыться мне.

Тот поспешно закивал.

— Мой учитель и я, мы построили машину, которая ищет аномалии в новостях. Эта машина нашла тебя, — Джим начал говорить скороговоркой. Ощущение исчезающего времени начинало обжигать его изнутри.

— И зачем вы её построили, вашу машину?

— Чтобы искать людей с истинным знанием.

— Истинным знанием?

— Искателей понимания. Планков.

— И как же вы их находите?

— Компьютерный алгоритм просматривает новостной поток и исторические архивы, ищет характерные комбинации.

— И ваша машина подумала, что я — один из этих, как их... Планков?

Джим кивнул.

— И почему?

Джим посмотрел на таймер.

0 дней, 2 часа, 09 минут.

— Ты подпадаешь под параметры. У тебя черты, присущие искателям истины.

— Например?

— Ты избегаешь внимания.

— Ну, в этом мире нет недостатка в интровертах.

— Это так. Но в экстренных ситуациях ты всё же появляешься на поверхности.

— И что же это были за ситуации?

— Восстание на площади Тяньаньмэнь. Это было твое последнее появление. Ты консультировал Дэн Сяопина. Машина нашла целых два эпизода, в которых ты принимал активное участие. Под вымышленным именем, разумеется.

— Что-нибудь еще?

— Ты искатель настоящих ценностей.

— А это как?

— Этот мир полон имитаторов, иллюзий, обманов и паразитов. Так устроена природа. Но приложив некоторое усилие, многих из них можно избежать. Чем и занимаются искатели настоящих ценностей. Они роются глубоко в сути вещей и отбрасывают подделки.

— Докопаться до сути... Понять, что важно... — едва уловимо усмехнулся он.

Джим жадно наблюдал за его реакцией.

— Ну, продолжай. И как же ты их находишь?

Джима бросило в жар. Ли же был спокоен.

"Убийственно спокоен, как эта рыба в пруду".

— У них есть собственное мнение.

— А это как?

— Многие вещи ценны лишь тем, что их считает ценными кто-то другой. Как картины Рембрандта. Когда-то давно кто-то первый заплатил за них баснословные деньги. И теперь толпа слепо идет вслед. И действительно, если это не настоящее искусство, разве бы оно стоило такие деньги? Разве считали бы столько людей эти картины ценными? Собирали бы выставки столько посетителей? Толпа собирается вокруг рембрандтов, полагаясь на мнение других. Это не собственное мнение, это мнение толпы.

— Хм-м. Толпа, говоришь? Ну, и как ты их находишь, этих своих искателей?

— Надо смотреть на скрытые сигналы. Например, отношение к роскоши. Планк избегает фальшивой роскоши.

— Фальшивой? — он повел бровью.

— Роскошь, к которой стремятся лишь потому, что окружающие считают её желанной. Роскошь, которая повышает социальный статус, и только. Другими словами — рембрандты.

— И как же отличить настоящую роскошь от фальшивой?

0 дней, 2 часа, 04 минуты.

"Почему? Почему он задает так много вопросов? Вдруг он не Планк?.. Нет, должен быть! Все эти вопросы — просто он хочет убедиться... Ведет разведку... Проверяет меня".

— Для этого есть тест "Никто не смотрит". Захотел бы ты эту вещь на необитаемом острове? Где некому её показать? Когда некого ею впечатлить, продемонстрировать статус? Если нет, то роскошь фальшивая.

— А настоящая роскошь?

— Время, любимые люди, любимое дело и дом с видом на море.

— И где же мой дом с видом на море? — ухмыльнулся старик.

— Уверен, что с твоего балкона открывается неплохой вид на озеро Щуэн-у.

— Ты наблюдателен, — китаец улыбнулся, и его круглое лицо стало еще чуть более круглым. — Что ещё? Расскажи... Расскажи, Джим.

— Ещё Планки одиноки. Они терпеть не могут имитаторов, бегут от них, как от огня. Рядом с ними приживаются лишь искатели истины, такие же, как они сами. А поскольку таких мало, то Планки одиноки. Ну, или кажутся такими. Ты очень одинок.

— Более, чем хотел бы... — прошептал Ли.

— Ты не принимаешь никаких наград. Тебя вообще мало интересует мнение окружающих, их признание.

— Ты тоже Планк?

— Я синтезатор. У меня нет собственных идей, я живу чужими.

— И когда ты находишь Планка, как ты убеждаешь его поделиться знаниями? Что ты даешь ему взамен?

— Обычно... — Джим запнулся, — это происходит само по себе. Найдя благодарного слушателя, они рассказывают все сами.

— Как интересно...

0 дней, 1 час, 59 минут.

Увидев, как таймер, мигнув, перевалил за двухчасовую отметку, Джим вдруг взорвался:

— Ли, к чему эти бесконечные вопросы! Умоляю, помоги!

— И что же ты ищешь сегодня? — спросил Ли, не меняя приветливого выражения.

— Собирается ли Китай продать принадлежащие ему американские казначейские облигации? — сказал он залпом.

— Это твоя работа? Твоё дело?

— Да!

— И зачем ты её делаешь?

Джим уже было хотел рассказать о Марии, как внезапно что-то его остановило. Предчувствие шевельнулось в нём.

— Деньги, — соврал Джим.

— Правда? И зачем тебе деньги? — Ли снова улыбнулся. Его лицо по-прежнему было дружеским, но внутри у Джима уже вовсю гудел набат.

"Что-то здесь не так... Очень не так, Джим".

— Чтобы быть независимым, — снова соврал он.

— Так ли много денег нужно для независимости? Ты хочешь сказать, что у тебя их нет?

— Есть. Точнее были. Их забрали люди, которые наняли меня.

— А-а-а, ну хоть что-то стало понятно. Но все-равно, должно быть что-то еще. Из-за чего твои нервы в таком расстройстве, Джим.

— С чего ты взял?

Постепенно Джим начал понимать, что его тревожило. Это не был типичный разговор с Планком. Это был допрос под прикрытием дружеской маски.

— Ну, это просто. Твои глаза — они дергаются. Еле заметно, но дергаются. Руки, посмотри на свои руки. Тебе стоит больших усилий не выдавать волнение. У меня руки дрожат от старости. От чего же они дрожат у тебя? Так что есть что-то ещё, Джим, — он подул на чай. — Да, и почему ты кусал ногти?

— Многие кусают ногти. Что в этом такого? — неожиданно резко спросил Джим, посмотрев на свои руки.

— Ну, не до такой степени. Ты на грани, — Джиму показалось, что старик улыбнулся. — И это не из-за денег. В чем же дело? Будь открыт со мной.

— Ты пытаешься меня прочитать?

— Конечно. И что в этом такого? Моя очередь. Твоя машина рассказала тебе обо мне. Я же о тебе не знаю ничего, — Ли откинулся на стуле, его ноги были скрещены. Он потянулся за салфеткой и громко высморкался. — Твои часы показывают час пятьдесят пять. Что случится потом?

Джим посмотрел на него в упор.

— Моя дочь умрет.

Что-то неуловимое изменилось в его лице, но Джим не успел прочесть. Ли слегка наклонил голову, как если бы рассматривая поверх несуществующих очков, оценивая.

— Её держат в заложниках?

— Да.

— Американцы или японцы?

Джим молча уставился на него. Становилось теплее. Но разговор уходил не в то русло — Ли быстро захватывал преимущество. Своими вопросами он препарировал Джима, как школьник лягушку. В попытке перетянуть инициативу на себя, Джим решил идти напролом.

— Ли, скажи прямо, у тебя есть ответ? Собираются ли китайцы продавать облигации? Что такое Зоя, откуда она пришла? Кто её создал?

Ли обхватил чашку обоими руками, уйдя в созерцание рисунка, который в холодном утреннем воздухе вырисовал пар. Некоторое время казалось, что ответа не последует, как если бы вопросы ушли в песок. Затем он подул, и рисунок исчез.

— Да, — сказал он немного спустя. — У меня есть ответ на первый вопрос.

— И насколько ты в нем уверен?

— Уверен.

— Можешь ли ты мне сказать? — голос Джима дрожал от волнения.

— И что я получу взамен? — он снова улыбнулся, но с ужасом Джим заметил, что это была уже совсем другая улыбка. Улыбка не друга, а приемщика в ломбарде.

"Маски сброшены!" — с ужасом подумал Джим.

— Я дам тебе всё, что пожелаешь.

— Ну, — протянул Ли, — ты же не можешь рассчитывать получить ценное знание просто так, не предлагая ничего взамен. Мне нужно будет от тебя что-то существенное.

— Назови, что нужно, и я достану это.

— Ты собиратель историй. Ну, так расскажи мне историю. Что-то, чего я не знаю. Расскажи, и я спасу твою дочь. Но это должно быть что-то важное. Что-то экстраординарное. Да, и ещё — ты первый. Ты должен рассказать свою историю первым, до того, как я помогу тебе, — сказал он с блуждающей улыбкой на губах, наслаждаясь ароматом чая.

— Через час пятьдесят умрет моя дочь. Помоги спасти её, а затем я расскажу тебе все истории, которые я знаю. Всё, что у меня есть. До единой! Клянусь! Но только спаси её, умоляю!

— Джим, друг мой. Сто пятьдесят тысяч людей умирают каждый день. С того момента, как ты прошел через эту дверь, — он кивнул, — уже умерло три тысячи человек. Скажи, в чем важность кого-то одного? Как меня может волновать, что кто-то умрет?

— Потому что это моя дочь! И я сижу здесь, напротив тебя, умоляя. И Эйдан, которого ты встретил в семьдесят втором, был моим учителем.

— Ааа... Ну, как же, помню, помню. Так это он все задумал? — старик, закивал и постучал указательным пальцем по губам. — Ну, и что? На этой планете живут восемь миллиардов человек. Какое значение имеет один, если вокруг еще целых восемь миллиардов?

Джим свирепел, в нем закипала кровь, подступая к вискам.

— Что ещё может иметь значение, если не люди, Ли?

— Скоро на этой планете их будет сто миллиардов. А затем — триллион. Ты думаешь, что и тогда индивидуум будет кого-то волновать? Это человеческая инфляция, Джим. Чем больше людей, тем менее важными они становятся. Человеческая инфляция...

Ли отрешенно рассматривал рыбу, обхватив руками колено. И затем вдруг произнес:

— Я не спас свою племянницу, почему я должен спасать твою дочь?

Джим сидел с открытым ртом.

— Ты не спас кого?!

— Свою племянницу.

— Ты?.. Не спас?.. Свою... племянницу?!

— В семьдесят первом её арестовали хунвейбины. Я мог освободить её одним звонком. Который я так и не сделал. Все об этом знают, Джим.

Он, выдвинув вперед подбородок, посмотрел вверх, как будто пытаясь высмотреть что-то в квадрате серого неба над ними. Кирпичные стены давили со всех сторон — они сидели в каменном колодце. Сад превратился в камеру.

— Ты мог спасти свою племянницу, но не сделал этого? — Джим не мог поверить своим ушам.

— С того самого момента моя сестра так ни разу и не заговорила со мной. И не заговорит. Почти пятьдесят лет я не слышал её голоса. Ни одного слова, Джим. С тех пор она молчит.

Он продолжал смотреть вверх отсутствующими глазами.

— Но почему!? Почему ты не спас её?

— Как раз эти самые слова я слышал от сестры последний раз... Тогда, в холодном семьдесят первом. Здесь же, на этом самом месте...

— И что же ты ей ответил? — прошипел Джим яростно.

— Как я могу заботиться о ком-то одном? Об одном индивидууме? В чем может быть важность одного человека? Человеческая инфляция, Джим.

— Но как... Как ты мог... — Джим замер с открытым ртом.

— Как я мог — что?

— Жить все эти пятьдесят лет?.. Сколько раз ты пытался убить себя?

— Зачем? Как можно оставаться объективным и рациональным, если ты заботишься о ком-то? Если ты зависишь от кого-то?

Джим смотрел на него, не в силах пошевелиться.

— Как можно управлять миллиардом человек, если ты заботишься об одном? — продолжал Ли. — Ты не можешь позволить себе иметь любимчиков. Разумеется, нужно притворяться, что заботишься обо всех. Иначе ими труднее управлять. Но отдавать кому-то предпочтение — это слабость. Надо уметь жертвовать.

Джим уставился на него, не моргая.

"Планк-мутант!"

— Видишь, Джим, во мне не осталось жалости. Ни капли — я высох. Так что тебе лучше рассказать мне хорошую историю. Что-нибудь большое. И ради бога, забрось надежду достать из меня ответ пытками. Ничего хорошего из этого не выйдет, уверяю.

— Ли, а что, если она тебе не понравится? Что, если история будет недостаточно большой? — глухо произнес он, все ещё не силах поверить в происходящее.

— Тогда ты получишь неверный ответ. Но узнаешь ты об этом только тогда, когда уже будет поздно. Так что, Джим, давай, расскажи мне историю.

— Остался час сорок до того, как Мария умрет. На другую историю уже не останется времени. Так какую же историю мне рассказать?!

— Давай начнем с того, почему ты кусал ногти.

— Что?! — Джим уставился на него.

— Расскажи мне, почему ты несчастлив. Ты же наверняка потратил кучу времени, чтобы разобраться в этом. И наверняка многое узнал. Но, Джим, прошу... Я чувствую крысу за милю. Будь открыт и честен, — он посмотрел на него сверлящим взглядом, не моргая. — Иначе твоя дочь умрет.