Материк Сибирь

— Я вижу, дело движется, Степан Ильич. Вы держите свое слово.

— Кхе-кхе. Импровизирую, Владимир Оскарович, но в итоге погрузку уже начали, через десять минут может выдвигаться. Кхе.

— Отлично.

Справившись с кашлем, Степан ответил.

— Сейчас на платформы закатим орудия, лошадей в вагон и можно ехать.

— Сколько времени нам добираться и сколько впереди станций?

— Войновка, это рядом, девять верст, дальше короткие участки по девять-десять верст — Боровский, Винзили и Богданинский, а потом большой перегон прямо до Ялуторовска. Примерно семьдесят пять верст, как раз тендер 'под метлу' уйдет. Впрочем, эшелон у нас выходит не слишком большой, всего два десятка вагонов, из них полторы десятка теплушек для солдат, остальные под припасы, гаубицы, плюс платформа для нашего броневика. Нагрузка на паровоз выйдет небольшая.

— Точно топлива и воды хватит?

— Семен опытный помощник, мы с ним всегда премии получали за экономию.

— Славно. Как мыслите себе выполнение задачи? — Спросил, закурив ароматную папиросу, Каппель и молча протянул портсигар Степану, мол, угощайтесь.

Семашко мяться не стал и взял одну папиросу. Сам он предпочитал трубку, но пока было явно не до ее раскуривания, можно отпробовать генеральского табачка. Верховный дал Степану прикурить от своей папиросы. И они несколько раз с наслаждением затянулись, выпуская самые ароматные первые клубы дыма.

— Дадим команду по станциям — поезд идет без остановок, срочно. Все три станции проскочим одним духом — за полчаса, не больше, а дальше сделаем рывок и вот он — Ялуторовск, выкатимся прямо к вокзалу, расчистим огнем из пулеметов все вокруг, проведем высадку, само здание крепкое, каменное, просторное, вокруг пустое пространство — площадь, отлично простреливаться будет из пулеметов, никто не подойдет. Дальше можно и к мосту, он через центр города проходит. Там все рядом, закрепитесь на вокзале, и можно вперед продвигаться к острогу и центру города.

— Да вы настоящий план боя разработали, Степан Ильич, — сказал Каппель с такой интонацией, что Степану осталось не ясно, толи похвала, толи ирония прозвучала из уст Верховного. — Расскажите, как произошел переход. Еще раз. Подробно.

— Особо прибавить нечего. Радужный купол во все небо поднялся мгновенно, в обе стороны — бесконечная прямая, никаких изгибов и поворотов. Природа сразу поменялась, осталось только то, что руками людей сделано. На нашей стороне. А на той — снаружи — просто дикая природа и ничего больше. Пока добирались, успели повстречать разную живность, насмотрелись на растения небывалые, те же секвойи, а ведь они в Калифорнии растут, в мягком, влажном и теплом климате. Ну, а раз они тут такие огромные вымахали, значит, и здесь теплынь круглый год.

— Хорошо, тогда в добрый путь, я на вас очень рассчитываю, Степан Ильич. — Просто и без всякого пафоса произнес Каппель.

— Не подведу, Владимир Оскарович, все сделаем как надо.

Спустя несколько минут состав, провожаемый немногочисленной оставшейся на вокзале охраной, тронулся в путь.

Глава 8. Ялуторовск

Состав, нещадно дымя трубой и пыхтя, все ближе подходил к станции. Вокруг уже мелькали привычные городские улочки, сонные дома бледно щурились пыльными окошками, в окружении буйно разросшейся зелени. Ялуторовск еще спал. На окраинах тут и там мелькали процессии неторопливых кормилиц-коров, которых пастухи уже сгоняли на пастбища по утренней прохладце и росе.

Вокзал встречал десант молчанием и расслабленным безразличием. Две пары часовых — в начале и конце перрона, лишь проводили сонными взглядами черную тушу могучей машины и два десятка вцепленных в единое тело вагонов, неспешно размышляя, что пришло на этот раз.

— Слышь, Митяй, эшелон прикатил. Хорошо бы сапоги прислали, мои совсем разлезлись, — и красноармеец пошевелил пальцами, виднеющимися сквозь драный нос левого ботинка.

— Лучше пускайть подкреплениев шлють. Народу окаянные беляки побили страсть сколько. А еще бы патронов. У меня вона три пригоршни осталось, а как колчаки подопрут, прикажешь от них винтовкой как дубьем отмахиваться?

— Согласный я с тобой, Митяй, сознательный ты и грамотный боец, одним словом, однако, мне без обутки беда. А ежли командиры нас маршем куды погонят? И какой я тогда справный солдат выйду? Смех курям, а не красноармеец.

— Это само собой, Федя, токма все ж подкреплениев и патрон нам нужнее.

Пока двое часовых, нарушая устав, беседовали, мирно покуривая, поезд, плавно тормозя и скрежеща металлом о металл, окончательно втянулся на первый путь. Семашко ощущал себя и свою машину в эти минуты не столько даже хитрой щукой, а огромным и могучим хищником, тигром в амурской тайге, который хлеща себя по бокам сильным хвостом, мягко ступая огромными лапами и приникнув к самой земле, подбирался к добыче, изготавливаясь к смертельному прыжку.

Все шло строго по плану. Станции им удалось проскочить без задержек, и сейчас наступал момент истины. К нему, в основательно опустелый от долгого пути тендер, перебрались знакомые бойцы поручика Чекменева, отделение унтера Соколовского залегло за мешками с песком на идущей перед паровозом платформе в центре которой стоял, выставив вперед стволы своих пулеметов, захваченный ночью броневик.

Внутри него засел сам Соколовский. Его солдатам выпала важная задача — на отделение выдали разом три ручных Льюиса, щедрый запас дисков и целые ящики патронов. И спустя считанные мгновения им предстояло обрушить смертельный свинцовый ливень на сонного противника, подавляя всякое сопротивление на станции и обеспечивая беспрепятственную высадку десанта. По уговору с Каппелем, Степан должен был дать двойной гудок, обозначая, что настало время открывать широкие ворота вагонов и начинать операцию.

Но главной заботой для Степана стало другое. Еще на подходе к вокзалу, он разглядел стоящий в сторонке бронепоезд. По силуэту Семашко опознал приданный штабу 3-й армии бронепоезд и теперь каждый миг ждал смертельного залпа его пока все еще недвижимых пушек. До боли в глазах механик вглядывался в надвигающуюся по левую сторону бронированную махину и, наконец, с облегчением выдохнул. Броневой состав стоял пустой и тихий, рядом с ним прохаживались часовые, даже броневые дверцы оставались открытыми по нежданно навалившейся, душно-влажной и совсем не сентябрьской жаре. Повернувшись к поручику, Степан, перекрывая шум паровоза, сказал, наклонившись прямо к уху офицера.

— Видите БеПо? Его надо захватить первым делом. Как только остановлю машину, бегом к нему и разом внутрь!

— Семен, ты со мной?

— А ты как думал, Степан? — сурово и истово, словно готовясь к неминуемой смерти, побледнев от накатывающей ярой силы, отозвался помощник. Он успел обзавестись маузером, парой гранат и ножом. Не забыл и верный топор. В таком виде Сёма и сам себе представлялся весьма грозным воителем, готовым лезть за своим другом хоть в самый ад.

Состав остановился, окутавшись белым паром, дважды пропел свисток и в тот же миг Семашко, уже не обращая никакого внимания на происходящее кругом, подхватил пулемет и взвел затвор, досылая патрон в ствол. Закинув ремень Люиса на плечо, одним махом слетел вниз по лесенке. Подошвы встретились с гравием насыпи, захрустев, словно сминаемые ударом сухие кости, а над головой уже грянуло! Не оборачиваясь и держа глазами главную цель — распахнутую дверцу ближней двухбашенной орудийной четырехосной бронеплощадки, Степан, что было сил припустил к нему, перескакивая рельсы. Бежать было всего ничего — полсотни метров.

'Главное не оскользнуться!', — билась в голове Семашко шальная мысль. Ни представлять, ни просто допускать мысль, что вот сейчас ударит очередь и безжалостно скосит его, машинист отказывался начисто. Отстраненно, словно все происходило не с ним, Степан увидел, как пули сбивают с ног стоящих у бронепоезда часовых. Это сработал пулемет броневика. Главное добежать! Главное ворваться внутрь! Прямо перед входом, он, замерев на миг, дал короткую очередь куда-то вверх и вглубь темного нутра вагона, и, выпустив Льюис, дал ему свободно повиснуть на ремне, а сам ухватился за поручни, почти взлетев вверх, ощущая в себе небывалую силу и какой-то сумасшедший кураж.

'Господи, спаси и сохрани!' непрерывно билось в сознании машиниста. В такой час нам только и остается уповать на милость Небес. И все же в первый момент Степан не стал высовываться дуром в люк, а осторожно глянул сбоку, разом окинув вагон взглядом. И с огромным облегчением не увидел там никого. Бронеплощадка стояла пустая. Опасно цепляясь заряженным и в любой момент готовым к залпу пулеметом за железо, он, вскочив внутрь, перехватил за ручку, закрепленную поверх ствола Льюис левой рукой и, удерживая пулемет на уровне бедра, бросился вперед. За ним, грохоча по металлу сапогами, лезли остальные, но Степан даже не обратил на это внимания, настолько все происходящее захватило его.

Поймем нашего героя, ему война, бушевавшая вот уже пять лет, оставалась в новинку, не умея и не понимая простой солдатской логики боя, Семашко просто делал то, что подсказывал ему внезапно проснувшийся инстинкт бойца и хищника.

Добравшись до конца вагона, механик отыскал лесенку и люк, ведущие на крышу. Вскарабкавшись по ней до самого верха, толкнул, открывая, люк. Сначала подал вверх громоздкий пулемет, следом высунулся сам. И почти нос к носу столкнулся с бегущими по крыше соседнего броневагона матросами, одетыми в тельняшки, бескозырки и черные клеши, с карабинами и пистолетами в руках. С перепуга Степан мгновенно нажал на спуск, оглушительно грянуло, загрохотало, засвистело и зацвиркало бесконечными рикошетами, гулко выбивая металлическую дробь. Тяжелые пули густо усеяли тела революционных матросов, превращая их в кровавое месиво.

Краснофлотцев с силой сшибало с ног и отбрасывало назад, каждому досталось очень щедрой долей. Одного срезало прямо посреди прыжка. И он с раззявленным в крике ртом, дико вращая мгновенно наполнившимися кровью выпученными от невыносимой боли глазами, обрушился разбитой пулями грудью прямо на угол крыши, уронив винтовку. Какой-то миг его скрюченные пальцы еще пытались в последнем усилии уцепиться сдираемыми с мясом ногтями за саму жизнь и предательски скользкое железо, а затем он исчез, рухнув вниз.

Степан не в силах остановиться, все бил и бил, поводя стволом как брандспойтом, справа налево и слева направо, пока оружие в его руках не клацнуло сухо. Только тогда он понял, что патроны в диске закончились вместе с противниками и прекратил до боли, судорожно вжимать до упора спуск. На мгновение вокруг наступила странная, полная удушливого порохового дыма, горячей стали и запаха свежей крови тишина. Благодаря тому, что бой шел на крыше, снаряды, лежащие в укладках под башнями от стрельбы не сдетонировали. Впрочем, любой бронепоезд и конструируется так, чтобы при многочисленных попаданиях пуль и даже снарядов, не взрываться. А тут всего лишь пулемет, пусть и в очень короткой дистанции.

Степан представил, что было бы опоздай он хоть на миг, и ему подурнело. На этот раз ему повезло. Он успел чуть раньше противника. Так или иначе, живых на крыше больше не осталось. И новых желающих не нашлось. Семашко, заметив тот самый, открытый неприятелем люк, сообразил, что это шанс. Не перезаряжая Льюис, выбрался на крышу и, громыхая по металлу подошвами, побежал, едва не поскользнувшись на чужой крови. Оставалось добраться до распахнутого люка. Этот, второй вагон не имел пушечного вооружения и башен, зато в его стенах торчали многочисленные стволы пулеметов. Следом за ним выбрался наверх и Семен. Остальные бойцы задержались в вагоне, не поспевая за стремительной паровозной бригадой.

Несколько секунд Семашко лихорадочно прикидывал, что теперь делать. Соваться в люк совсем не хотелось, риск представлялся чрезмерным. И тут в дело вмешался Черный.

Подскочив к ведущему вниз отверстию, он выхватил гранату и что есть мочи проорал.

— Курвы, так вашу перетак, сдавайтесь или гранату швырну! — ему ответило лишь молчание, — Чо, жить надоело? Так я счас отправлю всех прямиком на тот свет. Молчите? Тогда держите гостинчик!

— Стой, — раздалось изнутри, — не бросай. Мы сдаемся.

— Так-то лучше. Открывайте двери и выползайте наружу, только сперва стволы кидайте, потом сами. И руки в гору, смотрите, у нас тут пулемет на крыше.

Повернувшись к Степану, шустрый помогало подмигнул ему и шепотом пробормотал.

— Ты бы диск сменил, Степан Ильич, нам сейчас твоя скорострелка очень нужная будет.

Только теперь Семашко и сам сообразил, что так и стоит с нерабочим стволом. Сменив диск, и по новой взведя тугой затвор Льюиса он отодвинулся подальше от люка к краю крыши вагона, дожидаясь выхода пленных. Высокая, дымящая труба паровоза надежно прикрывала их от идущих за локомотивом бронеплощадок, но и задерживаться наверху все равно было опасно, в любой момент могла начаться стрельба и тут они оставались совершенно без укрытия.

— Эй, братишки, нам тут помощь нужна, куда запропали? Давайте ко второму вагону, оттуда сейчас пленные полезут, принимайте их и заодно проверьте, что там внутри никого не осталось, — окликнул Черный 'потерявшихся' солдат.

Один за другим на землю выбрались четверо. Пленных под присмотром бойцов связали и уложили под вагоном. Пришло время и паровозникам спуститься вниз. Степан на этот раз не забоялся остановиться и посмотреть на убитых им людей. Лежали они мирно, с успокоенными, еще почти не тронутыми смертью лицами, и лишь глаза, мертво пялящиеся в пустоту выдавали всю окончательность произошедшего.

'Смерть всегда уродлива', — подумалось Семашко и только теперь до него дошло, что все эти еще минуты назад полные сил и жизни люди убиты его руками. Но с удивительным для недавнего себя спокойствием он философски подумал, — 'На войне, как на войне. Теперь они, завтра, может и меня пуля отыщет. Нет смысла бежать от смерти, когда она повсюду вокруг'.

Спустившись в прочное и почти безопасное нутро бронированного вагона, он увидел, что Сема протягивает ему фляжку.

— На вот, выпей чуток. Ну, ты даешь, Степан Ильич!!! Сколько летов с тобой ездию, а такого с тебя не ждал, не гадал! Силен, чо! — и в этом финальном 'чо' слышалось столько восторга от безудержной удали и храбрости старшего товарища, столько гордости за их героическую паровозную бригаду, что Степан невольно бледно улыбнулся. Только теперь на него накатило осознание только что пережитого. Смерть прошла совсем рядом. Разминувшись с ним всего на миг. И вдруг в голову пришла трезвая мысль: — 'Стреляй первым, бей мощно, а лучше — сначала кинь гранату, вот тогда будем жить!'

Он примерил эти чуждо, инородно для него звучащие слова-мысли к себе, всей своей прошлой жизни и понял, что именно так отныне и будет действовать. 'Упорно идя вперед до самой победы. Пусть так. Зато никому не позволю больше помыкать собой, угрожать мне и моим близким. Да, пулемет — страшная сила и с ним жить выходит совсем по-другому, лучше, смелее и даже веселее'.

Насколько уж разумны были такие его размышления, оставим на совести неофита-пулеметчика, впервые пережившего настоящий бой и ощутившего вкус личной победы в поединке с сильным противником. Настоящее понимание, взвешенное, спокойно-здравое и разумное придет к Семашко много позже, если, конечно, ему суждено дожить до этих светлых дней...