Золото апачей

— Ты до сих пор так думаешь, Джед? — с сочувствием спросил Герберт.

— Нет. Я бродил словно в тумане несколько дней, а потом наступило облегчение. В то время мы с профессором были в Нью-Йорке, и профессор повел меня послушать, как какой-то поляк играет на пианино, зная, что мне это нравится. Не спрашивай меня, как его зовут; просто возьми большое количество к, ц, з, сложи в сумку, хорошенько встряхни, а потом вывали на пол. Как они упадут, таким и будет его имя. Но, Герберт, как он играл! Я даже не думал, что такое может быть. Он начал нажимать на клавиши очень медленно, а потом все быстрее и быстрее, и вдруг внезапно остановился; звук был едва слышен, словно писк ребенка, но он становился все громче, все сильнее, пока не проникал в самое сердце. Я совершенно забыл и о пианисте с чудным именем, в котором присутствовал весь алфавит, и о профессоре, и о зале, и обо всех, кто в нем находился; я увидел своего отца, умершего двадцать лет тому назад, и свою мать, молодую женщину с добрым лицом и улыбающимися глазами, склоняющуюся надо мной; и всех мальчишек, с которыми я играл, сам будучи мальчишкой, и зеленую траву на поляне, зеленей зеленого, и речку, через которую мы плавали, — самую прекрасную речку на свете, — и ее берега, на которых раскинулись сады с яблонями и красными яблоками на них, и персики, подставляющие свои бока солнцу; и когда я увидел все это, на глазах моих выступили слезы, чего раньше никогда не случалось, и профессор не ругал меня за это, потому что это были непритворные слезы.

А когда мы вышли из зала, я сказал профессору: "Профессор, вам больше не нужно рассказывать мне о Канапе, и Ригеле, и всех прочих огромных солнцах. Меня это больше не интересует. Думаю, важно не то, чем мы могли бы быть, важно то, что мы есть. Я был создан, чтобы жить на нашей маленькой планете, и она вполне меня устраивает. На ней есть прекрасные большие моря, и целые континенты, например, Северная Америка и Европа, стоят всех других, вместе взятых, а еще есть множество островов, больших и малых, и еще полно других, любопытных и интересных вещей.

Мне нравится, как сказал один парень из Теннеси, что его штат лучше всех других штатов, а его страна лучше всех других стран, его округ лучше всех других округов, его город лучше всех других городов, а та сторона улицы, где он живет, лучше стороны напротив. Это — мое. Эта земля — наша. Мне на ней нравится; она подходит мне как никакая другая, и я рассчитываю провести на ней как можно больше времени. Старина Канапе может надуться, как лягушка, а все эти большие звезды могут шутить и смеяться, как им вздумается; я их не слышу. Я люблю нашу землю, она красотка, а центром ее является Лексин'тон, К-и, как вы это сможете увидеть, поднявшись к звездам, потому что и земля и небо простираются от него на равные расстояния во все стороны. И я люблю нашу систему, включающую нашу землю и еще пять планет, которые я вижу собственными глазами, а еще те, которые не вижу, Нептун и Уран, но это все равно. Да, сэр, я горжусь стариной Юпитером, таким большим и величественным, а еще Сатурном с его ошейником, и Венерой и Марсом, потому что они яркие и веселые, и Меркурием, потому что он маленький и нахальный. Это милая маленькая кучка планет, которая нравится мне гораздо больше любой другой, будь она хоть в тысячу, хоть в десять тысяч раз больше.

Джед остановился, перевести дыхание, а профессор пошел к скалам, посмотреть на эффекты отражения лунного света от некоторых слоев. Джед кивнул ему вслед и сказал шепотом:

— Это один из величайших людей. Я всегда считал себя не последним человеком, пока не познакомился с профессором и не поработал с ним. Он и парни, подобные ему, это сила. Они знают все. Политиканы и прочие могут кричать что угодно, но в том-то и дело, что они никогда ничего не доказывают, о чем кричат. Они никогда не выкладывают свои карты. Они просто продолжают кричать, и делают это так громко и долго, что люди через некоторое время начинают им верить, хотя не все, что они говорят, правда. Но такие люди, как профессор, со всеми буквами до их имен и после, и даже в середине, не просто говорят. Если они что-то сказали, то стараются это доказать. Когда профессор отправится в свой Вавилон раскапывать древний город, которому пятьдесят тысяч лет, и какой-нибудь другой настоящий ученый человек спросит его: "Профессор Лонгворт, нашли ли вы этот старый город?", профессор ответит ему: "Да", а затем другой старый Соломон скажет: "Профессор Лонгворт, я из Миссури, так что вы должны мне его показать". И тогда профессор должен будет показать им свой город, храмы и магазины, бассейны и жилые дома, все это, или они скажут: "Вы болтун, профессор Лонгворт, вы лжец, а лжецу нет места среди нас". Но не стоит беспокоиться о профессоре, он раскопает свой город, полностью, до основания.

— Я в этом уверен, Джед, — сказал Герберт. У него также сложилось благоприятное мнение о знаниях и умениях профессора. Профессор знал не только небеса и древние времена, он обладал знаниями обо всем, его окружающем. Никто из них не умел находить лекарственные травы, не знал так много о привычках диких животных и о том, как их выслеживать, никто лучше него не знал о приметах погоды или свойствах почвы. Мальчики уважали его и, глядя на него, больше не видели ничего смешного в маленькой фигуре, большой голове и огромном шлеме.

Два или три дня спустя профессор и мальчики отправились в одновременно исследовательскую и охотничью экспедицию, оставив Джеда ответственным за жилища. Каждый из них прихватил с собой ружье, которым умел пользоваться, а также револьвер, на случай чрезвычайной ситуации. Помахав на прощанье Джеду, они стали подниматься по тропе, пока не оказались на вершине скалы. Здесь они на некоторое время остановились. Стоял прекрасный, ясный солнечный день, каждый элемент пейзажа различался необычайно отчетливо. Чарльз и Герберт испытывали нечто вроде гордости, поскольку все, их окружавшее, принадлежало им и их товарищам. Никто не предъявлял на него своих прав.

— Совершенно очевидно, что местность похожа на полуостров, — сказал профессор. — Вероятно, он простирается на север, и, кажется, больше, чем мы предполагали до сих пор. По крайней мере, у нас есть возможность это выяснить.

Было раннее утро, и они быстро двинулись вперед. Миновали лес, в котором водились дикие индейки, потом еще один, где также нашли этих птиц, еще спящих, осторожно избегая провалов и обрывов, уже им знакомых. Время от времени они останавливались, глядя на крутые склоны, на сосновый лес далеко внизу, на поблескивающую нить горного потока. Вдали виднелись хребты и вершины, многие — покрытые снегом, одинокие и величественные.

Затем местность пошла вниз, и они двигались сквозь бескрайний сосновый лес, пока не оказались в царстве тополей, берез, кленов и других лиственных деревьев. Они были очень красивы, убранные свежей листвой. Испуганный олень вскочил на ноги и быстро скрылся среди стволов. По склону сбегал ручей, рожденный где-то вверху, среди снегов. Герберт опустился на колени и напился ледяной воды.

— Мы ушли довольно далеко, — сказал профессор, — я уже вижу внизу долину. Кажется, это один из тех прекрасных, укромных уголков, которые встречаются в Скалистых горах на всем их протяжении от Мексики до Аляски.

Они двигались между деревьями, ведомые профессором, пока не оказались в долине, — прекрасной, относительно ровной, покрытой лесом, длиной в четыре или пять миль и шириной около мили. Однако не успели они сделать и полутора десятков шагов, профессор внезапно поднял руку и предупреждающе присвистнул.

Ручей, который они видели на склоне, понемногу расширялся, пока не превратился в настоящую реку. Там, где она достигла ширины ярдов в шестьдесят, не меньше, какой-то странный маленький зверь, каштанового цвета, с всплеском кинулся в воду и поплыл, мощно отталкивая воду задними лапами, сложив маленькие передние под мордой, к странной постройке в форме конуса, возвышавшейся прямо посередине.

— Это бобровая колония и построенная ими плотина, — прошептал профессор, — довольно большая. Нам повезло, парни. Здесь никогда не было охотников за мехом, и они дали бы большие деньги, чтобы узнать про это место! Ведите себя тихо, и мы увидим много интересного.

Мальчики не двигались и почти не дышали, настолько ими овладело любопытство. Они столкнулись с тем, что сейчас редко встретишь в Соединенных Штатах, и, припав к земле, стали наблюдать. Они увидели много бобров в воде и на берегу, — толстых, неуклюжих животных, весивших, вероятно, тридцать пять или сорок фунтов, — с большими овальными хвостами, равной длины и ширины, — покрытыми густым темным мехом.

Некоторые из них грызли дерево, поваленное ими, разделяя на небольшие части, вонзаясь в него двумя большими резцами, подобными ножам. Отделив кусок древесины, они подхватывали его и плыли к постройке в середине реки, и там утаскивали под воду или крепили, в соответствии с какими-то своими замыслами.

— Это они запасают на зиму еду, — прошептал профессор. — Смотри, Герберт. Сейчас будет что-то интересное!

В образованном плотиной пруду росли растения, и в нем имелись проходы, или каналы, довольно широкие, переходившие в лесные "просеки", простирающиеся, возможно, на сотни ярдов в лес. Они были заметны совершенно отчетливо, и Герберт, послушавшись профессора, понял, что к чему. Два бобра вытащили из леса свежий кусок клена и стали сплавлять его по каналу к плотине.

— Это тоже для еды, — улыбнулся профессор. — Они живут здесь долгое время, и валили нужные им деревья, пока их не осталось; тогда им пришлось делать "просеки" к деревьям, растущим дальше от берега, и каналы, чтобы доставлять их к плотине. Плотина — их место обитания, а каналы — как бы железнодорожные ветки, по которым осуществляется подвоз еды. Они следят за их чистотой, поскольку продовольствие должно доставляться непрерывно.

Теперь внимание Герберта привлекли хатки, — их было штук двадцать, — каждая футов семь в диаметре и фута в три высотой; у каждой имеется два подводных входа, пояснил профессор. Они были выстроены из травы, палок, мха и глины, и выглядели достаточно прочными, чтобы уберечь своих жильцов от нападения любого хищника.

Плотина, с помощью которой они создали пруд, — место расположения своего "города", — была еще более сложным инженерным сооружением. Она представляла собой нечто вроде дамбы, перегораживавшей реку, которая поднималась над уровнем воды футов на пять, в то время как в длину была не менее шестидесяти-семидесяти ярдов. Дамба была выстроена из стволов деревьев, которые бобры повалили, разделили на части и разместили поперек течения, а также камней, травы, веток и глины; эта плотина, как пояснил профессор, постоянно увеличивалась за счет приносимого водой мусора.

Все это было ново и необычно для Чарльза и Герберта; они смотрели и восхищались. Это было еще одно поселение, встреченное ими, подобное поселению людей на скале, и, вероятно, обитаемое длительное время. А потому было совсем не странно, что никто из троих наблюдателей не испытывал ни малейшего желания стрелять в этих трудолюбивых животных, занятых подготовкой к подступающей зиме, как это делали их предки, живя в отдалении и безопасности, на протяжении многих поколений.

Как кипела в пруду жизнь! По "каналам" перемещались куски дерева, в то время как два больших бобра подтачивали ствол на краю поляны, три фута в окружности. Каждый из них стоял на задних лапах и вгрызался в ствол. Когда голова проникала достаточно глубоко, они выдергивали ее вместе с куском дерева, и снова вгрызались. Другие бобры занимались обустройством хаток, а третьи занимались плотиной; все работали, где им было удобнее, и все трудились на всеобщее благо. Это предстало глазам Герберта как пример свободной, разумной, счастливой жизни, в которой существует разумное смешение труда и развлечений.

— Надеюсь, охотники за мехом никогда не доберутся сюда, — прошептал он.

— На это слишком мало надежды, — также шепотом ответил профессор. — Но это может случиться очень нескоро. По крайней мере, будем на это надеяться. А теперь нам нужно идти, парни, и я намерен показать вам кое-что еще.

Поднимаясь, он нарочно наступил на ветку, которая сломалась с громким треском. В одно мгновение все бобры кинулись в воду, и, вместе с теми, кто уже в ней находился, скрылись с глаз. По воде пошла рябь, затем ее поверхность снова стала ровной. Остались плотина, хатки, следы присутствия бобров, но самих зверьков видно не было.

— Они забрались внутрь своих домиков, — сказал профессор. — Замечательно, насколько велико может оказаться поселение, ими построенное, хотя, конечно, они могут строиться на одном месте в течение многих лет. Я слышал, что в Северном Висконсине и Миннесоте их плотины достигают размеров не менее двух сотен ярдов, но сам никогда таких не видел.

— Я рад, что мне удалось за ними понаблюдать, — сказал Герберт. — Это добавило к моим знаниям то, что Джед назвал бы чрезвычайно интересным и любопытным.

Наступил вечер, когда они стали спускаться по скале к жилищам. Звук какой-то сильно искаженной мелодии достиг их ушей, и профессор рассмеялся.

— Джед воспользовался нашим отсутствием, — сказал он, — чтобы поиграть на своей любимой гармошке. Что ж, позволим ему закончить.

Они тихо спускались по тропе, так что Джед их не слышал. Приготовив ужин, он сидел перед костром на террасе, отрываясь от гармошки только затем, чтобы провозгласить: "Massa's in the cold, cold ground". Они позволили ему закончить, после чего профессор крикнул:

— Теперь мы знаем, как ты умеешь играть, Джед. Посмотрим, как ты умеешь готовить.

Джед вскочил на ноги, его лицо сияло.

— Добро пожаловать, парни, — заявил он. — Ужин готов, и, я надеюсь, вы так же хорошо провели время, как и я. Каждый раз, когда я немного устаю от работы, — а это бывает довольно часто, — я сажусь и наигрываю на гармошке, разумеется, если поблизости нет профессора. Это милая мелодия, и она навевает на меня приятные мысли. Я переношусь в Лексин'тон, К-и, вместе с профессором, с Чарли и Герб'ом; мы сидим в глубоких мягких креслах, с мятными коктейлями в руках, а нанятый мною доктор музыки наигрывает великолепные, величественные мелодии на большом органе, встроенном в стену. Должен сказать вам, это невозможно передать словами!

— Будем надеяться, когда-нибудь так и случится, Джед, — сказал профессор.

— Это обязательно случится и это будет прекрасно! — убежденно произнес Джед. — Я чувствую это всем телом.

Затем, поужинав, они рассказали Джеду о колонии бобров, а вскоре после крепко уснули, завернувшись в одеяла, на террасе, а звезды, размеры которых больше не пугали Джеда, сверкали в небе высоко над ними.

ГЛАВА VIII. НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Труд и увлеченность! Познание нового! Чудеса каждый день! Жизнь, которую Герберт месяц или два назад счел бы невозможной в таком месте. Но она стала повседневной реальностью. Чарльз, снова спустившись в каньон, отыскал свою лошадь и мула. Они присоединились к животным профессора и все вместе, в безопасности, не испытывая ни в чем недостатка, паслись на небольшом лугу. Чарльз посчитал, что, несмотря на суровую зиму и глубокий снег, они найдут корм и убежище в укромных местах каньона, и поэтому оставил их там, где нашел.