| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— От знающих людей, эту историю я слышал несколько иначе. Вы, Блюмкин, стреляли в безоружного человека с трёх шагов и промахнулись — высадив целую обойму из пистолета. Затем, Вы бросили бомбу — которая не взорвалась. Возможно Вы просто забыли поставить её на боевой взвод...? Хм, гкхм... От "волнения"?
Мишка только взгляд свой ошалевший успевал переводить — с Блюмкина на меня и обратно.
— ...И, тогда Вы убежали из посольства, перепрыгнув через забор — вследствие чего подвихнули себе ногу и весь мятеж "левых" провалялись в госпитале, прикинувшись ветошью. А графа Мирбаха убила вторая бомба — брошенная вашим напарником Андреевым. ...Имеете что-то возразить, "террорист номер один" недоделанный?
Сказал и тут же пожалел об этом, ибо как мне известно из одной скаченной книги — этот Блюмкин был просто отмороженный псих: всюду ходил со своим неразлучным "кольтом" и, чуть-что — выхватывал и наставлял его на оппонента. Причем, не стеснялся делать это в людных, общественных местах!
Не... Кроме мнимого "убийства" посла — больше никаких подобных "подвигов" за ним не числится. Чисто понты бесовские...
Но, мне скандал разве нужен?! Тем более, у него имеются прочные подвязки в ГПУ... Вроде бы.
Невольно напрягся как перед хорошеньким замесом...
Террорист Яков Блюмкин, на цвет лица стал как беленный потолок местного вип-сортира, затрясся осиной со всежеповесившимся Иудой и, действительно — потянулся рукой в карман штанов.
— Не успеешь, — негромко сказал Барон.
Блюмкин замер:
— Что...?
— Не успеешь "шпалер" достать, как я тебе бочину "пикой" проколю, — спокойно объясняет тот, — ты же его не взвёл и на предохранитель поставил — не желая себя яйца случайно отстрелить... Ведь, так?
Того, вообще подкидывать стало и, как обжегшись от собственного кармана — отдёрнув и положив правую руку на стол, он, заикаясь:
— Вы... Вы... Вы из немецкой разведки?
— УХУ ЕЛ?!
Оглядываюсь вокруг — не слышал ли кто и, не побежал ли вызывать того — кого принято при таких раскладах вызывать. Нет, вроде — все посетители увлечены собой или спаиваемыми ими дамами, а официанты — находятся довольно далеко от нас, даже для их чуткого профессионального слуха.
— ...??? С чего Вы так решили, Яков?!
— У Вас — акцент...
— У вас — тоже "акцент", — вполне аргументировано и логично опровергаю гнусное предположение, — но я же вовсе не утверждаю, что Вы из израильской разведки, товарищ Блюмкин.
Мишка, беззвучно ржёт... Действительно, в это время словосочетание "израильская разведка" — кроме хохота, ничего вызвать не может.
При слове "товарищ" того, ещё сильней затрясло:
— Вы, Вы, Вы... Вы — левый эсер? Вы пришли меня убить?!
Ага, вот оно что... Кажется, бывшими однопартийцами — считающих его предателем снюхавшимся с большевиками, на Блюмкина было совершено несколько покушений.
Вполголоса продолжаю его "строить":
— В приличном обществе, Яша, за "левого эсера" — принято морду бить! Однако, учитывая ваше тяжёлое детство на Молдаванке и прибитые к полу деревянные игрушки, в этот раз прощаю, но...
Указательный палец указкой вверх и как строгий школьный учитель своему "слегка" туповатому питомцу:
— ...Другой вопрос! Если Вы совсем немного напряжёте память, Блюмкин, то возможно вспомните: это не мы к Вам подсели и, напросились на этот "разговор" — а как бы, не наоборот. А теперь, вспомнив этот неопровержимый факт, подумайте — разве убийцы так себя ведут...?
Мда... "Убийца" из этого еврейчика — как из поросячьего дерьма пуля.
Ну и уже откровенно стёбно-издевательским тоном:
— ...Яков! Ведь Вы сами, по вашим же словам — убийца. И должны в подобных делах разбираться — хотя бы исходя из собственного опыта. Ведь, это не граф Мирбах к вам с Андреевым на Лубянку приехал — на собственное убийство, а вы к нему — в посольство!
Несколько расслабившись, тот:
— Так, кто же вы?
Бурчу сердито:
— Человеки! Сидели здесь, культурно отдыхали — пока Вас чёрт по наши души не принёс...
Вдруг, со стороны "ложи" раздался весёлый лизкин голос:
— Серафим, Миша! Идите к нам!
Смотрю и, Есенин Блюмкину машет:
— Яков! Веди их быстрее к нам — хоть под угрозой своего револьвера...
Дружное:
— ХАХАХА!!!
Блюмкин изумлённо посмотрел на нас с Мишей:
— Прошу извинения, товарищи... Ошибочка вышла.
— Да, чего уж там, — тяжело вздыхаю, вытираю салфеткой рот и приподнимаюсь, -пошли, Миша, что ль — пока просто зовут...
По моему мнению, так славно начинающийся вечер, был безнадёжно испорчен.
Подошли, познакомились. Тот "длинный" оказался поэтом Анатолием Мариенгофом, остальные двое — поэт Вадим Шершеневич, с плотной фигурой и сплюснутыми ушами боксера и известный художник-имажинист Георгий Якулов. Представляя последнего, Есенин просто восторгался взахлёб:
— ...Талантливый, неимоверно! Вся театрально-художественная Москва его знает, говорят: "Были б декорации Якулова к пьесе, а уж сам успех обязательно будет".
Согласно киваю головой:
— Прошлой осенью, будучи в гостях у одного ОЧЕНЬ(!!!) обаятельного человека — тоже одного талантливого "художника" встречал: за пять минут буквально — любой документ так "нарисует", от настоящего не отличишь.
— ХАХАХА!!!
Громче всех смеялся сам Якунин.
Сдвинули столики, подозвали официанток и, понеслась "звезда" по кочкам!
* * *
Как обычно при таких "мероприятиях", разговор бурно и сумбурно шёл ни об чём и, в то же время — обо всём сразу. Само собой — без "политики" никак, хорошо ещё футбол не так популярен!
Георгий Якулов пытался донести до новичков — делая особый акцент на самом старшем из них (то есть на мне), саму идею имажинизма:
— Серафим, ты пойми: революция необходима народам — но художникам она необходима вдвойне! До революции мы были скованны уставами и устоями, теперь и краски наши — кроме специфического запаха, приобрели запах свободы... Это запах тающего снега и еще не распустившихся цветов!
"Делать вам больше не фиг, — думаю, — как всякой фигнёй заниматься".
— Да, — отвечаю с самым серьёзным видом, — краски и запахи связаны прочно — хотя никто не видит незримых тех вервий, которые их скрепляют.
Есенин рассказывал (думаю, уже не в первый раз) случай произошедший с ним во время европейского турне:
— Перед отъездом в Германию, зашли мы с Айседорой в "Шахерезаду". Сели за столик с большим абажуром, сделали заказ... Вдруг официант наполняя нам бокалы, тихо мне говорит: "Вот, господин Есенин, я флигель-адъютант свиты Его Императорского Величества — такой-то, а теперь наливаю Вам шампанское". А я ему: "Работай и меньше разговаривай, холуй!".
— ХАХАХА!!!
Бдительно слежу за своими: Лиза практически не пьёт — хотя Есенин собственной рукой ей не успевает подливать, а Миша пьёт наравне со взрослыми — но в отличии от них не пьянеет. Как-то ещё во времена нашего с ним знакомства, он признался — что "по молодости", как-то перебрал медицинского спирту:
— Чуть не сдох тогда, да ещё мой "père" — чуть не прибил, но с тех пор всё, что градусом ниже 96-ти — для меня как вода.
Да! Пришлось ребёнку "хлебнуть" — в том числе и буквально.
— Повезло тебе, значит — "крысиная" печень досталась.
Кстати, ещё "там" слышал про один такой — почти аналогичный случай: в семье хронических алкоголиков любящий дедушка специально вусмерть напоил младшего внука (лет двенадцати, если не изменяет память), а потом — когда тот был с "бодуна", устроил ему же хорошенькую взбучку. Из всех пяти отпрысков той семейки, этот единственный — вырос, стал человеком и дожил до весьма почтенных лет. Остальные — "сгорели" от водки, подохли от ножа в подворотне или от тубика на зоне.
Правда это или просто байка из так называемых "городских легенд" — не знаю, врать не буду.
Меня тоже, считая "кавалером" Лизы, пытались напоить — чтоб так сказать "нейтрализовать конкурента". САМ(!!!) Сергей Есенин наливал мне водки и спрашивал с явно не поэтической угрозой в голосе:
— Почему Вы не пьёте, Серафим? Может, Вам не нравится наша компания?
Все "отцы-основатели" замолчали и обернувшись уставились на меня — мол, что скажешь — без пяти минут терпила?
Зная буйный, задиристый и взбаломошный есенинский нрав — в открытую и, с гордостью называющего себя "хулиганом" — в серьёзности своего положения я не сомневался. И, стали появляться у меня крайне заманчивые идейки, типа:
"Всамделишному барону я уже морду бил — ничего оказывается сложного... А если и всенародно любимому поэту — попробовать в грызло заехать, да в роговой отсек зарядить? Интересно, войдёт ли этот случай в анналы истории и начертят ли моё имя на её скрижалях?".
Прикидываю варианты — сравнивая наши с ним возможности: телосложением мы с ни одинаковы, рост и вес — почти один и тот же. Однако, за мной молодость, жизненный опыт и хорошая физическая форма, а поэт-хулиган — изнемождён годами и водкой, развращён тупыми бабами и дезинформирован собственной безнаказанностью.
Я по-любасу начищу Есенину рыло!
Крайне соблазнительно было, конечно — как на духу каюсь... Однако, здраво решив, что слава Герострата мне не к чему, я сперва продекламировал самого Есенина:
" — Что же вы ругаетесь, дьяволы,
Или я не сын страны,
Или я за рюмку водки
Не закладывал штаны?".
Затем, вежливо ответил весьма польщённому собеседнику и его друганам:
— Мне очень нравится ваша замечательная компания! Но ещё в 1918 году, я дал клятву — до самой победы Мировой революции не употреблять спиртного... Так что, прошу меня извинить, друзья — ничего личного!
Моё заявление произвело такое ошеломляющее впечатление, что минут пять все потрясённо молчали и, даже румыны в вышиванках на эстраде — как будто услышав мои слова, скрипками заскулили что-то невыносимо грустное...
Больше на эту тему ни у кого вопросов не было, а Яков Блюмкин пожал мне руки и с великим пафосом произнёс, тряхнув козлино-троцкисткой бородкой:
— Я с тобой товарищ! Вот только сегодня последний раз напьюсь — а с завтрашнего дня...
— Тогда уж лучше с понедельника, Яша, — ржу не могу, — все серьёзные дела надо начинать с понедельника!
— Думаешь? Хорошо, я даю обет — с понедельника больше не пить.
Чуть под стол не уполз от угара — честное слово!
Чуть позже улучив момент, Есенин, подсев ко мне спросил:
— Извини, Серафим... Тут такое дело... Я вот не пойму: Лиза — твоя девушка?
Вдумчиво жую что-то из французской кухни, анализируя свои — возникшие при этом вопросе ощущения:
"Что это? Никак, укол ревности?! Под плинтус, под плинтус её!".
Не спеша прожевав и проглотив, спокойно отвечаю:
— Елизавета — современная девушка и считает, что быть "чьей-нибудь девушкой" — это мещанство. Она свободна.
Приобняв за плечи, тот покровительственно похлопал меня по спине:
— Ну, тогда я у тебя её уведу — влюблён понимаешь, без памяти... Без обиды, ладно?
Ответно, хлопаю Есенина по плечу:
— Какие обиды между друзьями? Всё пучком, братка!
Чуть позже разберёмся — кто у кого и, что именно "уведёт".
Центром внимания, выдать по укоренившейся привычке, пытался быть Яков Блюмкин, рассказывая о своих похождениях на Украине во времена Гражданской войны. Найдя в нашей компании "свежие" уши, он тёр в них — как его как-то поймали петлюровцы и "поставили к стенке":
— ...Ожидая расстрела, я прямо перед строем галицийских стрелков запел "Интернационал".
— И, что было дальше? — с явным глумливым стэбом в глазах и интонации, поинтересовался Михаил.
Я, незаметно пнул его под столом ногой и сделал на краткий миг зверское лицо.
Не задумываясь ни на миг, Блюмкин уверенно отвечает:
— Прискакали будёновцы и спасли нас.
Тот, даже не нашёлся что сказать — так и сидит возмущённо онемев с разявленным ртом. Пришлось мне за своего воспитанника безразлично-нейтральным тоном заметить:
— Ну, что ж... И, такое наверное бывает.
Затем, дождавшись, когда Лиза с апломбом королевы — направляющейся на дипломатический раут, отправилась "попудрить носик", я — как будто вне всякой связи с рассказом "террориста", поведал — хотя и донельзя бородатый "у нас", но ещё "свежий" среди хроноаборигенов анекдот:
— ...Старый, бывалый петлюровец рассказывает внуку:
" — Споймали мэня зараз будьёновцы и гутарят: "Выбирай — отсосёшь у всего ескадрону, иль мы тоби разстрэляем".
— И, ты дид отсосав?! У будьёновцив — цих клятых коммуняк?! У цилого ескадрону...?!
— Да, ты з глузду зъихав, чи шо? ...Меня ж разстрэляли".
— ХАХАХА!!!
Не знаю, отнёс ли это на свой счёт сам Блюмкин, но ржали абсолютно все и громче всех он сам. А Мишка-Барон, так вообще — с какими-то судорожно-истеричными всхлипами.
Впрочем, вскоре Яков стал казаться мне довольно славным парнем — хотя и излишне хвастливым при этом. Например, Блюмкин не таясь стал рассказывать что работает в личном секретариате у САМОГО(!!!) Льва Давыдовича Троцкого — который поручил ему разрабатывать тайные планы по осуществлению Мировой пролетарской революции.
Ну, просто — обаяшка!
Затем, через буквально пять минут, Блюмкин — как будто позабыв о сказанном, огорошил присутствующих новостью — что "Лев Революции" поручил ему возглавить личную охрану. Впрочем, видать к подобным "откровениям" — сидящие за столом давно уже привыкли и, буквально её через пять минут про них забыли...
Я же, стал все более и более заинтересовано посматривать в сторону "личного секретаря", обдумывая пару интересных комбинаций...
В будущем!
Поэтому когда мы с Мишей в свою очередь вышли "отлить" в комнату "для мальчиков", на злобный шёпоток Миши под журчанье в писсуаре:
— С каким бы наслаждением, я б прирезал эту брехливую свинью...
Так же шёпотом ответил, с оттенком разочарования:
— Вы продолжаете мыслить понятиями уличной гопоты, Барон! Когда же я дождусь пробуждения в Вас навыков — хотя бы оперативного работника, не говоря уже о чём-то большем?!
Но, хоть "жидом" его не обозвал в этот раз — на том спасибо.
Сам я потихоньку разговорился с "длинным" — с Анатолием Мариенгофом, то есть:
— Извините, не моё дело, конечно... По разговору я слышал у вас какие-то финансовые затруднения?
— А у кого их ныне нет, Серафим? Сергей недоволен, что отчисления в кассу "Ассоциации" запаздывают и я вполне разделяю его чувства... Но вы поймите: завтраки идут плохо, обеды чуть лучше, но прибыль заведения начинается после одиннадцати — половины двенадцатого вечера: когда съезжаются серьезные гости с дамами после театра, цирка или синематографа. Скажите, может оправдать себя заведение, если оно заработает по-настоящему только два — два с половиной часа в день? Ведь по закону, кафе может работать только до двух часов ночи, вернее — до без четверти два, иначе нарвешься на штраф.
Прищурившись, спрашиваю:
— Подобные "законы" устанавливает государство или местные власти?
— Ммм... Даже и не знаю, что ответить! Должно быть, они не в Совнархозе пишутся — а в Моссовете.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
