Одни убытки

— Куда еще?

— В сторону города. Шон, расслабься, в обиду не дадим. За рулем у них Ник, я начеку, всё время на связи и послал еще типа эскорт из рэддеровских на всякий случай. О, Тизер! Я сейчас оборву ему конечности и уши. Если поймаю. Ну я ж пошел уже, пока!

Связь прервалась под звуки передергиваемого затвора.

Дэрек едва успел — минуты через три иссякли цветные высверки над Triple Cross, спустя еще секунд пятнадцать заметенный двор амбулатории снова погрузился в тишину. Улеглась стрельба, и звуки ее растворились в ночи.

Шон сидел на капоте своего "форда", приткнутого в дальнем углу территории, задумчиво теребил коммер. Следил, как гаснут вдали прожектора.

Завтра у многих будет тяжелый день.

Интересно, Киллрой участвовал в бедламе? Можно что угодно поставить, что без него не обошлось. И как ему завтра доверять сопровождение младших? Ирландец здорово уязвим на спиртное, его сутки по-хорошему не трогать. Перенести обещанное, обломать ребят... не вариант, слишком жестоко. Кому? "Спортсмены" будут плотно заняты, до стадиона они догребутся в любом состоянии. Они тоже живут ожиданием. Чёрт, никакой разницы, что малышня, что...

Неужели опять Райвери? Он не заслужил. Сделает, конечно, и не обидится, поноет для вида и сделает. Но несправедливо.

Дэрек будет ныть гораздо громче, даже страшно представить. У него на детей стойкая и зверская аллергия. Заставить-то можно, но потом придется отпаивать и лечить ему нервы, что муторно и долго, он злопамятный. Если только отдать ему после этого Морана на растерзание... Дьявол. А как бы без жертв?

Идея. Алекс Кеньон. Отличный вариант. Сегодня днем напрягся не слишком, главный у них там всё равно был Смит, гулянка — она у всех была гулянка, не оправдание, а от его внушительной, увешанной цепями фигуры мелочь впадает в опасливо-завистливый транс. Они его не проигнорируют. Точно, пусть возьмет своих и встанет в эскорт Джеки, Фрэн и Христе.

Кстати, хоть мелких и не было ночью на Triple Cross, но по рассказам они составят себе представление о происхождении воздушных шариков. Правда, весьма специфическое.

— ...Шон!

Тот даже вздрогнул. Резко развернулся к крыльцу, где налег на перила вылетевший из здания Рамирес — безумный, хватанувший ударную дозу адреналина поверх спирта.

— Что?!

Не дожидаясь ответа, Дэлмор спрыгнул с капота, уронив коммер в снег, и уже преодолел половину расстояния до дверей, но замер посреди двора, когда парень, со всхлипами глотавший холодный воздух, вдруг улыбнулся.

Улыбнулся так, что на миг остановилось время.

— Шон...

Тяжелое дыхание, одинаковое у обоих, и взгляды сцеплены над стылой белизной. Тревога одного, его устремленная готовность, его взведенная энергия, которой не хватает только цели, чтобы развернуться вихрем, меняющим реальность к лучшему. И звенящая, тонкая пока, как первый ручеек от прорванной плотины, радость другого, которая окрепнет, наберет силу через мгновение, но от роду ей пока всего ничего, она только начинает отражаться в его пьянеющих от счастья глазах.

— ...Девочка.

Он улыбается, и губы его почему-то дрожат. Грудь лопается от кислорода, кружится голова, тянет вверх, словно взлететь, и это глупо и странно, он бы умер от стыда, увидев себя со стороны. Но издеваться над ним некому, и он не смущается.

— Девочка, первенькая, не опять пацан... слышишь?..

Он сам себя почти не слышит. Сознание расщепляется дурацкими непонятными вспышками, нервы отдают накопленный страшный потенциал. В ушах жуткий грохот, но это всего лишь кровь по венам.

— Да, Рэм. Слышу.

И он видит чуть приглушенное расстоянием отражение своего облегчения. Видит тень своей улыбки на чужих губах.

Нет, не тень... отсвет.

И время, догнав, входит в свое русло.

— Вентура, что они сказали?! Как она, как ребенок?! Да не молчи!

— Нормально всё... — Тело не хочет повиноваться, говорить трудно. — Нет, правда. Я Пилар видел, и в-всех видел, я входил, мне разрешили... в смысле, я всё равно вошел. Она на руках держит, кормит, вымотанная, но... какая же она сильная у меня. За чай мне спасибо сказала!

Рамирес всхлипнул, тряхнул головой, коротким движением убрал прядки со лба и зачем-то уставился себе на ладонь.

— А что с...

— Бля, ест же, говорю... сосет, чавкает и давится, как сто лет ничего в рот не брала... что я горожу, подумать только! Ага, а до того орала, как оглашенная. Лейла говорит, легкие в полном порядке, ты слушай, говорит мне, это лучший на свете звук... а Тревис посочувствовал, ехидно так, типа, я еще наслушаюсь выше крыши. Они поверх пеленок ее замотали его ужасным шарфом... Господи, я сейчас сдохну.

Парень согнулся, оперся на перила локтями, зарылся пальцами в волосы. Шон едва успел сойти с места — Рамиреса опять подбросило.

— Ты знаешь, Пили хочет назвать Летисией! Вроде от Лейлы и Тревиса, да? Я ему что скажет, всё принесу, пусть скомандует только, он мудак, но отличный парень... я ему фляжку достану нормальную. А Лейле... бля, я знаю, что она твоя, но если хоть... надо что ей будет, вот что угодно, только заикнется пусть!.. Она цветы любит? Я притащу, много, сразу тебя предупреждаю, не ругайся потом, хорошо? Ты ж понимаешь?

— Прекращай о ерунде... — отмахнулся Шон, кивнул за его плечо, в глубину темного коридора. — Им, может, нужно чего? Так, ладно, ты в минусе... чёрт, где мой коммер?

В кабинет Дэлмор не пошел, ограничился коротким разговором с кем-то из тех двоих, чьи имена будут жить в имени нового человека. Рамирес в это время медленно, по стеночке сполз со ступенек, доплелся до ближайшего сугроба, рухнул в снег и набрал полные ладони. Задохнулся, прижимая к лицу, довел до груди, подержал немного у сердца, отряхнул майку и поднялся с колен.

Шон успокоенно убрал коммер.

— Не врешь. Они даже обещают отпустить их обеих завтра утром, если всё так и будет. Последят немного, а там Тревису надо и амбулаторию открывать. Лейла поедет с вами, устроит комнату для маленькой. Помнишь, она говорила, что тепла надо много? Обогреватели достанешь, зима впереди. Проводку в доме проверь, чтоб тянула ёмкие приборы, не коротнула. — Он заглянул в фургон, присмотрелся. — Ага, тут есть внутреннее отопление, не забудь включить, понял?

Рамирес тупо следил за его действиями, практически пропуская мимо ушей частности. Его хватило на вопрос:

— В смысле, фургон... на нем? Ты оставишь?

— Ну естественно, — раздраженно ответил Шон. — Нет, вон ту телегу вам оставлю, сам домой на этом покачу. Тебе повторить, что Лейла должна вернуться с Канала живой и невредимой? Или мне с вами тоже? Я могу, так, негласно, чисто для страховки... если разрешишь пересечь границу. Ты, как соберетесь обратно, набери меня. Я приеду. Хочешь, за руль сяду, что-то мало у меня доверия к твоим водительским способностям в таких нервах... Не бойся, тебя со мной в компании не спалят, гарантирую. Позвонишь? Бля, да ты ж без связи. Лейле скажешь, пусть она...

— Dios, Дэлмор, да как тебя на всё это хватает! — взвыл пуэрториканец. — Как у тебя мозги работают?!

— Как... ну должны же у кого-то. Из нас двоих.

Рамиреса передернуло на последних его словах. Наверное, стало холодно в мокрой одежде.

— Ты... Ничего, не надо. Я сам. Нет, не про границу, не из-за этого, что за херь несешь... и не палево это, бля, не знаю... Я не то. Ты не злись. Я просто, ну, сам вполне могу, ну хоть это, понимаешь? Нервы — да, но... порядок, я аж даже не пьяный, всё как вынесло подчистую. А к утру вообще в норме буду, я хорошо вожу, не думай, — оправдывался Вентура, не понимая, почему ему так неловко отказываться от помощи Хостовского.

Может, потому что она искренне предложена?

— За твою Лейлу я кому хочешь глотку перережу, Шон. Я серьёзно. Волосок с головы не упадет, слово даю. Отвезти ее потом куда, на Triple Cross или на Рэд-стрит? — он честно старался мыслить так же конкретно. — Фургон точно на Рэд-стрит отгоню, откуда брал, ага?

— Да нахер твою Рэд-стрит! — неожиданно почти выкрикнул Дэлмор.

Шагнул к отшатнувшемуся Рамиресу, но замер, не доходя, метрах в трех, замер с таким лицом, что парню стало страшно.

Прятаться за мелочи, за детальки реальности уже не выходит. К поверхности из мутных глубин ощутимо и болезненно рвется то нереальное, что породило сегодняшнюю исключительную ночь. Хотя на исключение она уже не похожа, скорее, на...

— Ты прости меня, Рамирес, — очень тихо и очень чётко сказал Шон.

У пуэрториканца морозом прохватило дрожащие пальцы. Наверное, ветер родился в закрытом дворе и ударил в лицо, отнял дыхание.

Что?

Вряд ли получилось выговорить, но это прозвучало эхом в тишине.

О чем ты? За что ты извиняешься: за те сигареты, за твое неравнодушие, за одну фляжку на двоих в пустом ночном коридоре? За теплый хлеб с мясом, за твою поддержку, за то, что ты слушал и тебе было интересно? За то, что ты делал, за то, что ты до сих пор здесь, за твое надежное плечо, Хостовский?

Но тот не слышал эту потрясенную тишину.

— Я повел себя, как последняя мразь. Стыдно вспоминать. До такой погани я опускаюсь редко, и то, что это пришлось на тебя... прости, парень. Я серьёзно. В том гребаном баре я и наговорил, и вообще... Мать твою, Вентура, если ты сумеешь как-нибудь мне это забыть, я буду благодарен.

— Ты... сумасшедший, да? — растерянно прошептал Рамирес, для которого вчерашний вечер лежал неизмеримо далеко, куда ближе к эпохе сотворения мира, чем к сейчас. — Просто наглухо отъехавший псих?

— От странного до психа? — сквозь мрачную напряженность Дэлмора на миг проглянула нервная усмешка. — Я расту в твоих глазах?

— Считаешь, там еще осталось, куда? — одними губами ответил тот.

— Что?

— Да ничего... Ты не гони мне тут всякую муть, сделай одолжение. — Вентура выпрямился и даже сумел добавить в позу небрежности. — Я не способен разбираться. Я нихера не понял, о чем ты. Ясно?

— Рамирес, я на самом деле...

— Заткнись. Вообще болтаешь много. Допустим, тут я тоже, но... ты подло меня споил и выключил, но вот если прилипнешь ты, тогда отвязаться от тебя вообще никакой возможности.

— Я так тебе надоел за сегодня? — прищурился Шон.

— Страшное дело. Ты не умеешь посылаться.

— Видимо, ты недостаточно настойчив.

— Я учту. И вообще...

Рамирес помолчал, подбирая слова.

Он мог бы рассказать, что однажды, когда ему было лет десять, не больше, он вдребезги разругался с лучшим другом, а мать насильно прижала его, злого и брыкавшегося, к себе, и ее дыхание согрело ему макушку.

"Hijo, слова — это ветер..."

Ветер бьет в лицо, душит и вышибает слезы, ветер срывает всё, под чем прячешься, обнажает, ветер может ударить, может послать в тебя стрелы, которые полетят издалека и как бы сами по себе. Он может убить.

"...Дела — это камни".

Камни тоже могут сломать и убить, даже проще, даже более жестоко. Но есть разница. Ветер исчезнет, а из них, из камней — при желании — можно строить.

Бывают мелкие, угловатые камушки, которые слабо цепляются друг за друга, рассыпаются и ничего не держат, случаются ураганы, которым нипочем даже приличная на вид кладка, но иногда людям удаются такие стены, о которые разобьется любой ветер.

Рамирес тогда не понял, но запомнил. Дуновение тех слов долетело через годы, шепнуло о важном, но парень всё равно бы не объяснил.

Он мог бы сказать: я простил тебя давно. В тот момент, когда ты доказал, что тебе есть дело до меня и моей беды.

Или в тот момент, когда ты орал на меня, что я отвратительно забочусь о моей собственной сестре. Ты был прав, ты знаешь об этом много, ты действительно умеешь заботиться лучше. Твоим женщинам везет больше, чем моим. И парням твоим тоже.

Или в тот момент, когда я шел прочь от тебя сквозь колючий и острый снег, чуя твой взгляд в спину, шел, чтобы в первой подворотне согнуться и отплеваться от той горечи, у которой вкус предательства. Очень необычного предательства, в котором виноват только я. Только тот, кто придумал обязательства, которые никто на себя не брал, и обижен, что никто их не выполняет... Я ждал, когда погаснет и отпустит твой взгляд. Когда ты сгинешь и оставишь меня в покое. Я ждал одиночества, потому что сам себя к нему приговорил. Хватит ошибок. Они дорого обходятся.

Я простил тебе всё в тот момент, когда ощутил, что ты идешь следом. Когда я услышал твои бегущие шаги и свое имя твоим голосом. Я понял, что ты не согласен на то, чтобы я от тебя отказался.

Ты понял, как мне плохо. Как мне одиноко. Какой же ты, Дэлмор, подонок, догадливый... Я бы не пережил, наверное, эту ночь, не будь тебя рядом. А может, я-то пережил бы, но до рассвета не дотянули бы те, кого я люблю, и я потом быстро нашел бы надежный способ навсегда перестать себя ненавидеть.

Ты извращенец, тебе мало проблем со своими? Ты отнесся к моим так, будто они твои. Как у тебя так мозги работают? Ты не умеешь видеть границы? Или ты видишь, но они тебя бесят... Знаешь, мне, похоже, тоже проще без них. Я тоже буду думать, как ты, я уверен, что сумею.

Я извращенец, меня мало учила жизнь? Наверное. А может, она меня не тому учила. Или не доучила до конца... да ладно. Не надо мне никаких ненатуральных братьев, ни кровных, ни названных, у меня есть Эрнандо, и всегда будет.

И не надо мне никаких друзей, Дэлмор, если у меня есть...

— ...Ты.

— Что — я?

— Хочу, чтоб ты запомнил. Чтоб ты зарубил у себя где-нибудь там, где всегда видно. Чтоб ты усвоил раз и навсегда — я никогда. Ничего. Тебе не забуду.

Двое стояли друг напротив друга посреди пустого белого пространства, предутренний упрямый ветерок трепал им волосы, и слова формальной угрозы прозвучали так, что оба одинаково ухмыльнулись.

— Отомстишь мне, Канальский?

— Я выберу момент. А ты жди. Я у тебя за плечом караулить буду, пока не отквитаюсь, хоть всю жизнь до самой смерти, и шансы свои точно не проморгаю, понял, ты?

— Понял. От тебя — приму.

— Куда ты денешься...

Ночь подходила к концу, и с каждым мигом всё отчетливее становилось ощущение, что их двоих мягко, но упорно тянет в разные стороны. Шон в кармане стиснул ключи от "форда". Рамирес оглянулся на скрипнувшую дверь.

— Ну я это... пойду гляну, наверное. Как там что.

— Ага. Давай. Завтра, может, пересечемся, а если нет — мне Лейла всё расскажет.

— Я ее охранять буду... как свою. Не беспокойся.

— Верю. Ты выползай в Нейтрал, как время появится, не пропадай.

— Ладно, Шон, — неловко кивнул Рамирес. — До скорого?

Вместо ответа Дэлмор поднял открытую ладонь, сжал в кулак и отвернулся, двинулся к утонувшей на полколеса в снегу машине.

С трудом выпутываясь из белой пушистой глубины, пуэрториканец по-деловому прикинул — приземленные мысли помогали прийти в себя — как он будет добираться до дому по эдакой целине. И так днем засел было по уши, парни вытащили, спасибо. А тут еще навалило... кого б напрячь? Да кто попадется. А если никто не попадется? Да ну... и телефона нету. Бля, давайте реально Дэлмора приплетем, чтоб за руль сел. Вдвоем с ним вытолкаем, если что... Уж точно тогда узко вдвоем, потому что если кто-нибудь вроде Диасов случайно обнаружит присутствие арабки на Канале, то отовраться трудно, но на полпроцента еще можно, а вот визит на высоком уровне будет абсолютно необъясним и крышесносен. Последнее — не исключено, что и буквально. Дури-то кому-то с гонором может и хватить.