| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Собираюсь.
Она задернула шторы плотно.
И свет погасила, оставив единственным источником — толстую стеариновую свечу в банке.
— И убить?
— Да.
— Вы... не боитесь?
— Чего?
Гавриил выглянул из шкафа.
— Того, что он убьет вас, — Эржбета сцепила руки.
В свете свечи она гляделась совсем юной, хрупкой невероятно. И при взгляде на бледное ее личико, Гавриилово сердце пускалось вскачь.
Он его останавливал. К чему терзаться попусту?
— Я... слышала, что волкодлаки — ужасные твари... огромные... силы невероятной... и убить их не так просто.
Гавриил пожал плечами. Что правда, то правда... огромные, куда там человеку... и сила в них немалая. И скорость... и нюх... да и, коль тварь проживет первую дюжину лет, пообвыкнется с обличьем своим иным, начнет разум, богами данный, использовать, то и становится много опасней.
Молодые-то прямо прут.
А старый... он долго тогда кружил, подбираясь ближе и ближе, подступая и отступая... пугая рыком, изматывая воем... а появился когда, то с той стороны, с которой Гавриил его вовсе даже не ждал.
— Непросто, — он облизал пересохшие губы. Пить хотелось страшно, но Гавриил с желанием этим боролся. Сначала пить, потом организма иного потребует... нехорошо выйдет.
Неудобственно.
— Тогда как вы...
— У меня нож имеется, — Гавриил вытащил старый, потрепанный жизнью клинок. — Особый... он мне уже подсоблял.
Эржбета вздохнула.
Вот не походил этот ножичек на грозное оружие... может, конечне, зачарованный, да только вид у него самый что ни на есть простецкий. Эржбета похожим ножиком яблоки режет и карандаши чинит.
— И случалось раньше...
— Расскажете?
Он помотал головой, потом вздохнул.
— Да... там... нечего рассказывать... я на границе раньше жил... а там всякого... иного... много, — каждое слово Гавриил из себя вымучивал, и Эржбете даже жаль его было. — Вот и столкнулся... у меня только нож был... и вот... я его... их...
Он скукожился, тихо добавив:
— Убил я их...
Эржбета скептически окинула новоявленного защитника взглядом. Нет, Гавриил ей нравился. Очень даже нравился. Стыдно признаться, его присутствие ввергало Эржбету то в печаль, то в настрой мечтательный, задумчивый... но вот она старалась быть беспристрастной.
Что есть волкодлак?
Ежели верить "Энциклопедии тварей непознанных", то сие — огроменный монстр с клыками, когтями и неугасающей жаждой убийства. В той же "Энциклопедии" ясно сказано, что убить оного монстра непросто, что к магии он мало чувствителен, а боится единственно холодного железа. И то, пораженный, способен прожить еще долго... и потому на волкодлаков устраивают облавы, а лучше ищут их в обыкновенном, человеческом образе, с которым управиться не в пример проще.
И что есть Гавриил?
Человек.
Он невысок. Субтилен. И пусть веет от него силой, но...
Размышления Эржбеты прервал заунывный вой, от которого Гавриил встрепенулся.
— Сидите здесь, — он вывалился из шкафа, на ходу сдирая Эржбетину шаль. — Никуда... и окно закройте...
Прежде, чем Эржбета успела хоть слово произнести, Гавриил оказался на подоконнике.
А после с подоконника скатился.
Ночную же тишину прорезал тот же вой... грянул выстрел... а потом еще один... снаружи происходило явно что-то, в высшей степени занимательное. И Эржбету тянуло выглянуть, хоть бы в окошко.
Она к окошку и подошла.
А после отступила.
Нет уж, это в книгах героиню от собственной ее глупости спасают герои, а вот Эржбета осталась одна. Она лишь надеялась, что Гавриил вернется.
Он и вернулся.
Спустя два часа.
— Вы не спите? — спросил робко. Вид, следовало признать, он имел преотвратный.
— Не сплю, — Эржбета произнесла это с немалым раздражением.
Она волновалась! За этого вот безумца, решившего идти на волкодлака с одним ножиком, волновалась... а он где-то ходил... бродил... взялся ведь Эржбету защищать, а сам...
Она всхлипнула, понимая, что вот-вот разревется.
А Эржбета давно не плакала! Может быть, с самого детства, когда поняла, что никогда-то ей не простят... пусть она ни в чем не виновата, но не простят.
— Простите, — повторил Гавриил. — Я... я сделал что-то не то?
— Не знаю, что вы сделали, — ее голос звенел от напряжения.
И обиды.
И просто сам по себе. Боги наградили звонким голосом, бывает...
— Сделал, — Гавриил подошел и обнял.
Он знал, что не имеет права прикасаться к этой женщине... к женщине вообще, не считая падших, но и тех обязан беречь от себя же, но сегодня, сейчас, он не смог устоять перед искушением.
Он ведь не собирается причинять ей зла.
Обнять только.
Утешить.
— Простите меня, пожалуйста...
Она бы простила.
Она уже простила его, пусть и не вымаливал он прощения, как то делал граф в "Преступном влечении"... и тем паче, не спешил совершать подвиг, дабы заслужить его, как герцог из "Добродетели и порока"... и не спешил осыпать Эржбету драгоценными дарами... и не плакал даже.
Эржбета отстранилась, убеждаясь, что по щекам Гавриила не ползут скупые мужские слезы.
И вообще никакие.
— Вы... вы ушли... — выдавила она, когда вернулась способность говорить. — Вы обещали, что будете меня охранять, а сами ушли...
— Вы испугались?
Она кивнула: конечно, она испугалась.
— Простите меня, — Гавриил поцеловал руку, пожалуй, это большее, на что он мог рассчитывать. — Завтра вы уедете.
Произнес он это тоном, который не оставлял сомнений, что уехать Эржбете придется. А она не желала уезжать... не бросать же этого храброго безумца наедине с волкодлаком!
Эржбета отобрала руку, прислушиваясь к ощущениям.
Поцелуй не горел.
Нет, она ощущала след от прикосновения его губ явственно, и ощущения эти смущали Эржбету... но вот не горел и все тут! А должен! В конце концов, горящие от поцелуев руки — первый признак влюбленности...
— Вам опасно оставаться в Познаньске.
— А вам?
Гавриил пожал плечами.
Опасно?
Пожалуй. Охота — сама по себе занятие опасное, а уж на волкодлака... тем более, когда тварь матера и хитра. А еще быстра... Гавриил свалился ей на хребет, и скатился, не успев ударить. Полоснул по шкуре, но и сам едва увернулся от острых клыков. Но увернулся же, пускай и попав в колючие объятья плетистых роз. Пока выбирался, тварь ушла.
Почему не добила?
Но вернется, несомненно, вернется. Волкодлаки злопамятны, а Гавриил распрекрасно помнил, как склонилась над ним уродливая горбатая фигура.
Пасть оскаленную.
Клыки.
И ниточку слюны, что на лицо упала... ноздри твари дрогнули, вбирая его запах.
Запоминая.
— А... — Эржбета отчаянно пыталась найти причину достаточно вескую, чтобы остаться в городе. Не то, чтобы ей так уж дорог был Познаньск, не дороже собственной жизни, но сама мысль о расставании претила. А вдруг оно навсегда? Ну или на очень долгий срок? Та же Аделия из "Прекрасных снов" ждала возвращения мужа семь лет... у Эржбеты на семь лет вряд ли терпения хватит. Да и Гавриил не муж. — А если он последует за мной?
— Нет. Если бы мог покинуть Познаньск, уже ушел бы. Его здесь держат... и луна снова полная.
Эржбета нахмурилась.
А ведь и вправду полная. И как она не заметила этакой странности? Вчера ведь еще, Эржбета совершенно точно помнила, луна была крохотным новорожденным серпиком. А тут вдруг...
— Как такое...
Она подошла к окну и решительно отдернула гардину.
И вправду... не мерещится ли ей этакое? Луна круглая, раздувшаяся, что мыльный пузырь. Висит над окном, переливается перламутром.
— Колдовкина, — Гавриил умел ступать не слышно. И подошел он близко... непозволительно близко, хотя, конечно, для мужчины, который намеревался провести ночь в шкафу Эржбеты — Иржена милосердная, какой конфуз выйдет, если его там обнаружат — грани позволительного значительно расширялись. Эржбета могла бы отстраниться.
Отступить.
Или сделать вид, что не замечает этакого вящего нарушения этикету.
— Почему колдовкина? — она отступила, но не в сторону, а к Гавриилу, опираясь на плечо его.
— Так говорят... я точно не знаю, — он нашел Эржбетину руку и пальцы сжал. Нежно так... — Чем сильней колдовка, тем больше она умеет... может...
— Даже луну подвинуть с неба?
— Нет, — он покачал головой. — Луна прежняя, но... это морок... мне так объясняли. Он иного свойства, чем обыкновенный... если бы она колдовала не луну, а монету, ты бы ощутила и вес этой монеты, и запах ее... и долго бы думала, что держишь в руках золото.
— А на самом деле?
— Веточка. Лист сухой... да и просто песчинка. Главное, что пока морок держится, то все, кто эту песчинку видят, принимают ее за монету...
— И луну, стало быть...
Гавриил кивнул.
— Волкодлак слышит ее зов. Старым волкодлакам луна не нужна, чтобы перекидываться. И даже ночь не нужна...
...тот прекрасно шел и днем по Гавриилову следу. Изредка показываясь, серая тень средь серых теней, различимая лишь тогда, когда сама желала становиться таковой.
— Но вид луны сводит его с ума... он желает крови... здесь слишком много людей. Слишком много запахов. Звуков. Сегодня он пришел за тобой... завтра вернется...
— И ты...
— Убью его.
Он произнес это спокойно, уверенно, будто бы иначе и не могло сложиться.
— Но если... если я уеду, — Эржбета сглотнула, — то он... он ведь почует, что меня здесь нет?
Гавриил вздохнул.
Значит, почует.
— Он найдет кого-нибудь другого?
— Скорее всего...
И этот другой, вернее другая, она ничего не знает... ее не берегут, не стерегут... не защитят. Она, эта неизвестная Эржбете девушка, умрет, потому что колдовка выпустила морок, а Эржбета оказалась слишком труслива, чтобы рискнуть.
— Завтра, — она облизала пересохшие губы, — мы пойдем гулять в парк... вечером...
— Бета!
Ее так никто и никогда не называл.
— Если ты думаешь, что я тебя брошу...
...не бросит.
...семь лет неизвестности точно не по нраву Эржбете.
...и вообще, княжна из "Неутоленных желаний" отправилась следом за супругом к дикому Африканскому континенту, а Эржбете всего-то и надо, в парке прогуляться.
Парк, он поближе Африки будет.
А волкодлаки... должен же быть в ее романе смертоносная компонента...
— Я... — голос предательски дрогнул, все-таки в отличие от смелой княжны, Эржбета была не чужда некоторых разумных опасений. — Я буду приманкой. А ты охотником...
Гавриил задумался на мгновенье, но после покачал головой.
— Я буду, — сказал он, — и охотником. И приманкой.
А после глянул так, с насмешкой.
— Бета, ты же одолжишь мне платье?
Эржбета кивнула: все-таки в некоторых просьбах мужчинам не отказывают.
— Перепелка цимбалы печалит лес можжевельник... — пробормотал Себастьян, коснувшись губами беломраморной руки.
От руки пахло тленом.
И появилось ощущение, что сама эта рука лоснилась, словно жиром смазанная. Если и так, то Себастьян очень надеялся, что мазали ее исключительно дамским кремом для пущей белизны и гладкости кожи. Хотя куда уж белее и глаже.
Гаже.
— Что вы сказали, князь?
— Говорю, пальцы у вас удивительно тонкие... такими только на цимбалах играть, — Себастьян ничего не почувствовал.
Он надеялся, что тварь, подаренная Мазеной не издохла.
Не передумала подчиняться.
И вообще сменила место обитания, поелику в ином случае перспективы лично для Себастьяна вырисовывались совершенно безрадостные. В целом, следовало заметить, что перспективы в любом случае вырисовывались безрадостные, но одни явно были безрадостнее других.
— Почему на цимбалах? — удивилась колдовка. — А клавесин?
— Клавесин — это пошлость! — Себастьян отмахнулся. — То ли дело, цимбалы... вот лично вы много встречали девиц, способных сыграть что-либо на цимбалах?
Колдовка покачала головой.
— Вот и я о том же... в конечном итоге, музыкальный инструмент есть отражение индивидуальности. А ваша индивидуальность слишком, уж простите, индивидуальна, чтобы можно было привязать ее к клавесину...
Руку он выпустил.
И с немалым трудом удержался, чтобы не вытереть пальцы о грязную Сигизмундусову рубаху.
— Князь, — голос колдовки сделался холоден. — Я ценю ваше стремление служить мне, но... мне казалось, что вы не из тех, кто станет выслуживаться.
Надо же, какая принципиальная особа.
Ей тут целый князь... к счастью, пока еще целый, дифирамбы поет, а она недовольна. Значит, ежели б он с гордою головою потребовал бы плахи, она б принялась отговаривать.
— Так ведь, — Себастьян выразительно сунул пальцы под воротничок, — жить-то охота...
— Если вам так охота жить, то что вы в Познаньске не остались?
— Сам удивляюсь.
Евдокия хотела сказать что-то, наверняка, едкое, резкое и неуместное в нынешней ситуации, но Себастьян успел перехватить руку.
Сдавить.
— Скажите, неужели вам не жаль девушку? — поинтересовалась колдовка.
— Жаль, — Себастьян был искренен. — Но видите ли, я не склонен к пустому героизму... конечно, если вы пообещаете не вмешиваться, то я попробую девушке помочь.
Колдовка повернулась к Себастьяну.
Мутные глаза.
Темные.
И нельзя в такие смотреться, утянет, разума лишит.
— Вы правы, князь, — голос-шепот, голос-шелест, в который надо вслушиваться, чтобы не пропустить ни словечка. — Я вмешаюсь. И не позволю вам все испортить... эта девушка уже обещана.
— Кому?
— Им, — она обвела рукой пустую площадь. — Неужели вы не слышите?
Слышит.
Уже не шепот, не шелест, но голоса... они повторяют нараспев одно имя, и Себастьян пока не может разобрать, какое именно — не его ли собственное — но знает, что как только поймет, то станет одним из...
— Слышите, — на губах колдовки появилась улыбка. — Они ждут, и я не могу подвести их. Однако, нам не место здесь.
Она подняла руку, вялый, томный жест. Но повинуясь ему, мир переменился. Сделался вдруг вязким, ненадежным, словно Себастьян уже попал в зыбунец.
Поблекла проклятая церковь.
И дома исчезли, растаяли не то дымом, не то местным кисельным туманом. Главное, что время замерло, а как отмерло, то и выяснилось, что нет больше деревни.
Где есть?
Где-то, несомненно, есть, может, сзади, может, спереди... главное, что рядом.
— Не трудитесь, князь... вы ведь бывали на изнанке? — колдовка глядела прямо.
И глаза ее ныне стали черны, не глаза — уголья, которые кто-то, злой шутки ради, не иначе, вставил в пустые глазницы. И сажа сыплется из этих ненастоящих глаз, оседает на щеках, марает неприглядную их белизну. Сама-то колдовка того не видит.
Думает, что она красива.
Но на изнанке видна вся правда.
Нет деревни.
Нет церкви.
Есть лишь круг из дюжины камней. Серые глыбины вздымались к небу, искривленные, почти повалившиеся, они сталкивались друг с другом, образуя ненадежный шатер, над которым повисло солнце. И Себастьян зажмурился, до того непривычно было видеть его, яркий желтый шар.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
