На следующий день на рассвете авиаторов, отправляющихся в рекордный перелёт провожали корреспонденты питерских и некоторых иностранных газет, а также генерал Кованько. Он даже сказал небольшую речь, которую бойко конспектировали корреспонденты.

Потом машина, наконец, поднялась в воздух и взяла курс на запад.

Кельцы

Ближе к обеду Сикорский понял что лететь на этом аэроплане по десять часов подряд ничего страшного, если вдвоём.

Тот, кто в данный момент не за штурвалом, может выбраться с пилотского на заднее пассажирское место, там полежать, справить естественные надобности в медицинскую утку, которую предусмотрительно захватила с собой Нэтти, попить горячего чая с бутербродами, благо термос у Нэтти тоже был. В Петербурге Игорь их видел в продаже, но ему бы ни за что не пришла в голову мысль купить такую штуку для дальних полётов. Вот что значит — женщина.

В Кельцах посадку совершили на какой-то луг, где уже заранее собралась толпа встречающих. Место посадки было отмечено буквой T, выложенной из белого полотна.

При заходе на посадку в закатных лучах сверкнула гладь какого-то озера. Когда Игорь спросил у Нэтти, а почему оно не было выбрано для посадки, та объяснила что там очень крутые берега, поэтому посадка на воду рискованна. Вот в Неаполе будем садиться на море.

Они прекрасно отдохнули в местной гостинице и на рассвете следующего дня продолжили полёт. Машина с трудом оторвалась от земли, пробежав раза в полтора больше обычного, поскольку Нэтти заполнила не только штатные баки, но и дополнительный двухсотлитровый бак, специально для этого полёта смонтированный под пассажирской лежанкой.

Впереди были горы, и Сикорский опасался что соваться в горы на перегруженной машине рискованно. Но словацкие горы невысокие, а Нэтти уверенно, хотя и довольно медленно подняла аэроплан на три тысячи.

Неаполь

Всю первую половину дня летели над сушей. Потом под крылом заблестела вода Адриатики. Потом пересекли Аппеннинский полуостров, оставили по левому борту Везувий и вот она, Неаполитанская бухта. Нэтти позволила Игорю выполнить посадку, потом взяла управление на себя и подогнала машину как катер к волнолому яхтенного порта, где уже собрались встречающие.

После того как рекордный перелёт был должным образом зафиксирован, Нэтти неожиданно скомандовала:

— А теперь взлетаем обратно и полетели на Капри. Тут тридцать километров всего. А там нас уже ждут.

— И даже дозаправляться не будешь?

— С ветром нам повезло немножко больше, чем я ожидала, запас есть.

И минут через двадцать машина опять приводнилась, но уже неподалёку от волноломов Порто-ди-Капри. Правда, на этот раз Нэтти не повела её в порт, а подошла к пляжу чуть западнее порта, опустила колёсное шасси и выехала на берег. На берегу её встречала смуглая девушка-итальянка, на глаз лет на пару помоложе Нэтти, в лёгком платье чуть ниже колен.

Выпрыгнув из кабины Нэтти с визгом бросилась на шею встречающей. Когда они выразили радость встречи, она наконец представила свою знакомую Игорю:

— Знакомься, это Паола. Она сейчас тут руководит школой подводного плавания, которую я в прошлом году основала.

— Паола, это Игорь, он построил вот это странное сооружение, на котором мы прилетели. Надеюсь, у тебя тут за ночь аэроплан не украдут? Тогда мы пошли на виллу Спинола. С тобой мы ещё пообщаемся завтра или послезавтра.

И она решительно потащила Сикорского вверх по крутым улицам гористого острова.

Игорь немного растерялся, очутившись за столом в столь представительной компании — писатель Горький, известная актриса Андреева, философ Богданов. Но видя как уверенно чувствует себя его спутница, расслабился.

— Маша, — попросила Нэтти Андрееву, когда ужин закончился. — Я не взяла в полёт свою гитару. Одолжи свою, а то я тут пока летели обещала Игорю спеть одну песню, которую всю дорогу насвистывала.

Андреева принесла гитару. За прошлое лето она уже поняла что Нэтти знает множество никому не известных песен, и с инструментом обращается аккуратно.

Тяжёлое Солнце садится в залив,8

Недолго мы в городе жили.

Он станет желанным и горьким вдали

Тот запах бензина и пыли

Приди провожать, уложившись сперва.

Моторам поклонится в пояс трава,

Кружась поплывут под крылом острова,

Куда мы с тобою ходили.

Зелёным огнём циферблаты горят

И где-то, наверно над Омском

Поднимем мы наших сердец якоря

И вовсе забудем про дом свой....

На следующий день Нэтти притащила Сикорского на пляж, вручила его Паоле, попросив ознакомить с красотами подводного мира в окрестностях Капри, а сама, не дав ему и рта раскрыть, прыгнула на пилотское место и, взяв в качестве пассажира Богданова, улетела в Неаполь по каким-то своим предпринимательским делам.

И на следующий день точно так же. На третий день был назначен вылет в Женеву. То есть на рассвете они стартовали с Капри, приводнились в яхтенной гавани Неаполя, причалили там к берегу, где уже ожидала телега с бочками керосина, долго заправлялись и давали интервью корреспондентам местных газет, и, наконец поднялись в воздух.

Женева

Сначала полёт пролегал вдоль побережья, и Сикорский полюбовался с высоты Собором Святого Петра в Риме, да и вообще панорамой вечного города.

Потом, около Специи, море осталось позади и примерно к двум часам пополудни под крылом проплыл Турин. А после Турина земля начала горбиться горами. Причём настолько что горы стали подниматься выше аэроплана. Пришлось лететь не по идеальной прямой, а пробираться над долинами и перевалами, там где проложены дороги. И вот наконец по левому борту оставили Монблан, и земля провалилась вниз.

Но и после этого Нэтти предпочла вести машину над шоссе Турин-Женева до тех пор, пока не засверкало внизу Женевское озеро.

Здесь отважных лётчиков опять встречали корреспонденты. А кроме них невысокий, человек лет сорока с залысинами.

— Здравствуйте, Владимир Ильич, — приветствовала его Нэтти. — Как хорошо что вы сумели меня тут встретить. У меня тут целый портфель почты для вас из России. Знакомьтесь, это Игорь Сикорский — тоже в своём роде революционер. Только не в политике, а в инженерии. Игорь, это Владимир Ильич Ленин, одна из заметных фигур в российской социал-демократии.

— Нет, — сказал Сикорский, — всё же не всё так просто с фаланстером на твоей фабрике. Ты же социал-демократка. В Неаполе остановилась у Богданова, в Женеве у Ленина и все они твои старые добрые знакомые.

— Ага, и с тобой-то меня познакомил Женя Замятин. Он тоже революционер, ты не знал? А насчёт фаланстера, приезжай, а лучше прилетай ко мне в Нижний, убедишься сам.

Вечером, оставив Сикорского делать профилактику мотору, Нэтти отправилась общаться с осевшими в Женеве социалистами-эмигрантами. Она не ожидала, что Плеханов с Мартовым устроят ей целый допрос по поводу её деятельности в Нижнем. Мартов потрясал газетой "Волгарь" со статей про лечение Горинова.

— А что, плохо что ли, если слово "социалист" в России будет ассоциироваться не с террором, а с исцелением? — самым невинным тоном спросила девушка.

Возразить как то стало нечего, и Плеханов только проворчал что вот теперь Ульянов с её подачи вместо того, чтобы развивать революционную теорию, занимается какой-то мутной юридической практикой.

Нэтти просто нужен был патентный поверенный в Европе и Владимир Ильич с его юридическим образованием для этой цели вполне подходил.

В Женеве Нэтти не задержалась. Посетив ещё перед визитом к социалистам местную метеостанцию и ознакомившись с прогнозом погоды, она с утра развила бурную деятельность, и к обеду сумела закончить все те дела, которые не мог от её имени сделать Ульянов.

В два часам пополудни аэроплан оторвался от Женевского озера и взял курс на северо-запад.

Париж

Меньше чем через четыре часа они пошли на посадку. Нэтти заложила вираж и внизу мелькнули крестообразные силуэты каких-то аэропланов. Когда аэроплан снизился метров до двухсот, Сикорский наконец узнал место. Это был аэродром Блерио в Этампе, где он уже бывал.

На лётном поле прилетающих встречал сам Луи Блерио.

— Натали, я решил что это мистификация, когда получил телеграмму из Женевы с просьбой разрешить посадку на своём аэродроме.

— Ну вы же знаете, Луи, я не любительница мистификаций. Если говорю что могу вылечить туберкулёз, значит могу. Если говорю, что сдам экзамен на пилота без подготовки — сдаю.

— Ну... А ваша легенда о марсианском происхождении... Такой сложной и красивой мистификации я ещё не встречал.

— А вы не готовы допустить, что это чистая правда?

— Нет, не готов.

— И правильно. Но перелёт на какие-то жалкие 400 километров — это слишком незначительное достижение, чтобы вокруг него мистификации накручивать.

— Жалкие четыреста?!

— Вы не представляете себе, Луи, насколько велика Россия. Там 400 километров это ни о чем. Вот тысяча — это ещё на что-то похоже. Вообще рекорд в нашем перелёте из Петербурга был тысяча двести без посадки — от Кельцов до Неаполя. По ряду причин мне не хотелось совершать посадок на территории Австро-Венгрии.

— Это с какой же скоростью надо лететь, чтобы выдержать 1200 без посадки?

— Увы, эта машина не из книги Лассвица. Это детище 1910 года от Рождества Христова, поэтому уровень техники вполне современный. Вот, кстати, Игорь Сикорский, её конструктор.

— Мы вообще-то знакомы, — заметил Блерио. — Так какая скорость-то?

— Средняя путевая больше сотни не получатся. Могу дать почитать наш путевой журнал, благо наличие на борту двух человек позволяет его вести.

— Натали, вы издеваетесь! Я только что вернулся из Реймса где в упорной борьбе с Кэртисом поставил европейский рекорд скорости. Я разогнался до 77 километров в час, и был этим очень горд. А тут на мой аэродром плюхаетесь вы, и утверждаете что на тысячекилометровом маршруте держали среднюю скорость "не больше сотни". И этот аэроплан построил Игорь, который у меня тут в прошлом году изучал азы авиастроения. Вот почему вы не посетили Реймс?

— А потому что мне некогда участвовать в гонках. Я даже этот перелёт по своим фармацевтическим делам совершаю. Вот Игорю интересно в соревнованиях участвовать. К сожалению, злая я не дала ему повыступать на днях воздухоплавания в Петербурге, которые идут прямо сейчас. Но я исправлюсь. И на весеннем авиасалоне в России, который пройдёт в апреле, дам ему возможность показать себя. Завтра у меня дела в Пастеровском Институте, а Игорь я думаю, сможет весь день провести здесь, в Этампе, показать вам машину в воздухе, благо у неё сдвоенное управление. Я ещё успеваю на вечерний поезд в Париж?

Блерио и Сикорский посмотрели вслед девушке, уезжавшей на пойманном около авиашколы извозчике в сторону станции, а потом французский авиатор спросил:

— Игорь, вы не устаёте от её напора?

— Вы знаете, нет. Мы же не всё время проводим вместе. Когда её летающая лодка сваливается на Комендантский аэродром после нескольких месяцев разлуки, это действительно как вихрь. Но кажется, что так и надо. Неделя, две, и кажется вот уже всё, выдохся. Но тут она берёт и улетает опять...

— Ну, это в её стиле. Меня её энергия год назад тоже потрясла. А кто вам выдал диплом пилота?

— А никто. У меня нет пилотского диплома. Командир корабля у нас Нэтти, которой диплом выдали вы, а я — бортмеханик.

— Но она обещала, что вы мне покажете машину в воздухе.

— Летать-то я умею, и за этот перелёт провёл за штурвалом, наверное, часов шестнадцать. Правда, только две посадки, обе в Неаполе, и один взлёт. И то я видел каких усилий ей это стоило, отдать контроль над машиной при посадке.

На следующий день ни свет, ни заря в авиашколу примчался на мотоцикле Анзани.

— Это для этого планера мадемуазель Марсова заказывала мне пятицилиндровый мотор?

Сикорский и Блерио как раз открыли капот и осматривали силовую установку.

— Тут не ваш мотор стоит, Алекс, — разочаровал его Блерио. — это вообще паровая машина.

— Как паровая? — моторостроитель полез на узкий фюзеляж, где уже и Сикорскому с Блерио было тесно.

— А вот так, — объяснил Сикорский. — Сначала здесь и правда стоял ваш мотор. Но уже после нескольких перелётов из Петербурга в Нижний, из Нижнего в Москву, ресурс его оказался выработан. Вообще Нэтти с самого начала не устраивал ресурс нынешних двигателей внутреннего сгорания. И она потребовала от Густава Тринклера мотора с ресурсом в десять тысяч часов. Оказалось, что удовлетворить этому требованию может только паровая машина. Вернее, впихнуть в требуемые весовые ограничения паровик с котлом и конденсатором проще, чем добиться необходимого ресурса от бензинового мотора.

Убедившись, что в кабине аэроплана имеется третье, пассажирское, место, Анзани напросился в полёт.

Сикорский показал Блерио несколько фигур простого пилотажа, посетовав, что увы, для воздушной акробатики эта машина подходит слабо. Вот в Петербурге у него уже стоит в ангаре другая машина под тот же мотор, так там такое можно будет крутить, что Пегу обзавидуется.

Когда машина приземлилась, и Сикорский откинул фонарь, Анзани постучал по плексигласу и спросил:

— А что это за материал такой странный? Это же не стекло.

— Ну, мадемуазель Марсова называет это "органическим стеклом". Там какой-то сложный способ получения с использованием ацетона, синильной кислоты и древесного спирта. В общем отрава на отраве сидит и отравой погоняет. А на выходе вот такое симпатичное вещество. Оно намного легче обычного стекла, не бьётся, легко гнётся уже в кипящей воде, а остыв, держит форму. Вот только беда, царапается легко. В авиации это не слишком страшно, аэропланы летают в чистом воздухе, но если вы, Алессандро, захотите использовать это для мотоциклов, то лучше обклеить с обоих сторон стеклом. Органическое стекло не даст минеральному разлететься на осколки при ударе, а минеральное защитит органическое от царапин.

Порывшись в ящике со штурманскими принадлежностями Сикорский нашёл парочку небольших брошюр и вручил одну Анзани, а вторую Блерио.

— Вот описание тех патентов, которые Нэтти успела получить во Франции. Плексиглас тут тоже есть. Может вы уговорите кого-нибудь из знакомых купить лицензию и наладить производство. У нас в России его пока массово не производят, мне с трудом хватает на заказанные аэропланы.

Вечером из Парижа вернулась Нэтти, усталая, как не уставала после тысячекилометрового перелёта.

Игорь продемонстрировал ей диплом пилота, который ему выписал Блерио после того как они полдня провели в воздухе на шаврушке.

— Вот и замечательно. — девушка горячо расцеловала юного конструктора. — Завтра тогда первую половину полёта рулишь ты. А я буду досыпать. Мне после сегодняшней беготни по Парижу надо бы проспать часов двенадцать.

Отрезок от Этампа до маленькой деревушки Сванеке на датском острове Борнхольм был вторым в этом путешествии перелётом на предельную дальность. Тысяча двести километров. Поэтому вылетать пришлось на рассвете. К удивлению Сикорского в этом датском захолустье нашёлся и запас горючего, и комната для ночёвки.