— Ты только и говоришь об этом. Ах, как мне тяжело, ах, как мне трудно! Я вся такая бедная-несчастная! А чуть что, так ты ко мне за деньгами бежишь! А если их нет, то ты сразу как-то забываешь, что меня дома часто не бывает, что я отец, который ребенка не видит и не гуляет с ним. Забыла? Или напомнить?
Почему-то оба сразу ко мне развернулись, как будто вспомнили о постороннем и сразу замолчали, хоть оба почти и задыхались от ярости. Ванька виновато потупился и, чертыхнувшись себе под нос, схватил пачку сигарет со стола и вышел из квартиры, протиснувшись мимо молчаливой Нади, которая сразу его за рукав свитера схватила и требовательно поинтересовалась, правда, стараясь не повышать голос.
— Ты куда?
Брат швырнул тапки под табуретку, зло сорвал куртку с вешалки и натянул кроссовки. Надя все это время стояла рядом с ним, уперев руки в бока, и тяжело дышала. Видно было, что ей есть, что сказать, много есть, но она изо всех сил старалась сдерживаться.
— Курить.
— Зачем ты тогда одеваешься? Вань! Вань, куда ты пошел! Черт бы тебя побрал, идиот!
Хлопнула дверь, потом слышно было, как ударяет по стене маленькая ручка, сдавленные ругательства, а после Надя, шаркая ногами так, как будто у нее не было сил идти, доплелась до ванной, плотно закрыла за собой дверь и включила кран. И даже сквозь шум воды доносились чертыханья и проклятья.
Только тогда я позволила себе судорожно выдохнуть, осознав, что до этой минуты даже дышать старалась через раз, вытерла дрожащие вспотевшие ладошки о джинсы, выключила начавший свистеть чайник и прислонилась к подоконнику. В комнате продолжал надрываться малыш, только если раньше он едва слышно хныкал, то сейчас почти в голос кричал.
Я нерешительно вышла в коридор и костяшками пальцев постучала по двери в ванную.
— Надь, — нерешительно окликнула я. — Надь, там Кирилл плачет.
Надя или не услышала, или предпочла проигнорировать мои слова, но откликаться и уж тем более выходить не стала. Только плач стих немного. Я сглотнула и со страхом посмотрела на темневший проем. Кроватка стояла у самого окна, так что малыша я видеть не могла, но я почти материально его ощущала.
Стало так боязно, как будто в холодную воду первый раз в жизни нырнуть собираешься. Я же, стыдно признаться, никогда детей в руках-то и не держала. Когда совсем молодая была, еще до диагноза, с ними и не сталкивалась толком, а родственников у нас никаких не было, как и племянников. А после диагноза я подсознательно маленьких начала избегать. И даже когда мои однокурсницы выходили замуж, рожали и предлагали мне стать крестной (и такое было), то я открещивалась, отказывалась, а на детей смотрела с легким вежливым интересом, больше сосредоточенная на том, как не выдать всей той боли, что клубком крутилась у меня внутри, и не закричать в голос.
Я сделала шаг, еще один, вошла в комнату. Кирилл, спеленатый по рукам и ногам, лежал в кроватке, изо всех сил пытаясь освободиться. Маленькое личико, то ли от крика, то ли от напряжения побагровело, а глазки казались черными. Когда я подошла, Кирилл почти ревел в голос, а у меня нерешительность и неуверенность сразу ушли, уступив место чему-то другому, названию чему я дать не могла.
— Тихо, тихо, маленький, — тихо и успокаивающе заговорила я, протягивая к нему руки и вытаскивая из колыбельки. — Не плачь, хороший мой, сейчас мы все сделаем как надо. И чего ты плакал? Все дома, все рядом. Сейчас мы тебя переоденем и покормим. Ты же будешь кушать, правда?
Ребенок под звуки моего голоса и на моих руках начал успокаиваться, громкий плач стих до невнятного бормотания и агуканья. Я что-то говорила, что-то нескладное, непонятное, почти лишенное смысла, но наполненное нежностью и, как ни странно, любовью. В конце концов, Кирилл — моя кровь, мой племянник, возможно, в чем-то похожий на брата, а значит, немного и на меня.
— Ты кушать хочешь, хороший мой? — улыбаясь примолкшему племяннику, я одной рукой доставала из специального контейнера теплую бутылочку со смесью, сняла крышку и протянула жадно чмокающему малышу. — Вот так, милый. Не спеши, не спеши. Сейчас я салфетку возьму, а то ты у меня свинюшка, оказывается.
И пока я с ним сидела, как-то даже и не вспоминала о том, что у меня никогда не будет своего ребенка. Все стало настолько мелким и неважным, что напомни мне в то мгновение о моих проблемах и страхах, я бы только с недоумением посмотрела и рассмеялась. Хоть я детей, особенно таких маленьких, в руках никогда и не держала, но как-то с племяшкой все так хорошо и слаженно вышло. В одну минуту он поел, а в другую уже спит на руках. Я даже шевельнуться боялась, только и смотрела, как он доверчиво свою головку к моей груди прижал и иногда причмокивал во сне.
Катя из ванной вышла примерно через час. К нам в комнату заходить не стала, подумала, наверное, что если тихо, значит, в порядке все. Ушла на кухню — я слышала, как она гремит посудой и чайником. Неужели назло мне так громко? Я посидела еще немного с Кириллом и почти силой заставила себя подняться с дивана и переложить малыша в его кроватку. Постояла, посмотрела на него немного, одеяло подоткнула и вышла, прикрыв за собой дверь.
— Ты Ваньке не звонила? — спросила я у насупившейся и напряженной девушке, которая, меня завидев, отвернулась к окну и сделала вид, что любуется открывающимся видом.
— Нет. И не собираюсь, — отрезала она.
— Ну ладно. Передай ему, чтобы к матери заехал, она просила. А я поеду — поздно уже.
Ответом меня не удостоили и даже не повернулись, поэтому провожала и закрывала за собой дверь я сама, мысленно решив, что про мать я брату скажу завтра самостоятельно. С Надьки бы сталось назло нам всем промолчать.
Следующие несколько месяцев я почти не появлялась у Ваньки дома. С Надей у нас и так особо теплыми отношения никогда не были, а после рождения Кирилла она и вовсе нашу семью невзлюбила. Вернее, Ваньку ненавидела, а мы за компанию ей попадались. А потом даже заявила, чтобы мы в ее семью не лезли и приезжали только тогда, когда ее муж дома. Ей, мол, наше присутствие (мое и мамино) в своем доме не нужно. И учить ее жизни тоже не нужно. Высказана сия тирада была по телефону, причем в довольно резком тоне моей матери, которая ошарашено переводила взгляд то с трубки, в которой раздавались отрывистые, гневные слова, то на меня, застывшую напротив так и с не донесенной до рта чашкой.
Вообще-то мне было что сказать этой соплячке, и если бы не мама, которая быстро угукнула в трубку и отключилась, то Надя выслушала бы о себе очень и очень много.
— Успокойся, — жестко осадила меня мать, пока я бегала по комнате и накручивала себя. — И не лезь, поняла?
— Нет, ты это слышала?! Ты ее слышала вообще? Мы, видите ли, в ее доме хозяйничаем! Мы! Хозяйничаем! В ее доме. Мам, да это Ванька не знает, что эта зараза неблагодарная себе позволяет!
— И только попробуй рассказать, — мама стукнула по столу ладонью, так что чашка, слава богу, пустая, со звоном подпрыгнула. — У них и так все через одно место. Ничего, Кать, они сами разберутся.
— Они сами уже больше года разбираются, — я медленно начала успокаиваться и через пару минут взяла себя в руки. Гнев на такое свинское поведение еще клокотал у меня в горле, но я во всяком случае перестала бегать по комнате как бешеное кенгуру. — У меня до сих пор в голове не укладывается! Это мы, мы с тобой лезем в ее жизнь. Она, наверное, забыла, как соплями обливалась и тебе звонила, рыдая в трубку. И, наверное, забыла, как целый месяц жила у ТЕБЯ дома, потому что у СЕБЯ дома развела такой бардак, что жить стало невозможно. А убирать ей некогда. Она же вся бедная-несчастная. Конечно, Катя же сможет приехать и помочь. Правда, Катя? Тем более, Катя, Ванька уже через три дня домой приедет, — передразнила я это недоразумение. — Как же она меня...
— Прекрати психовать. Лучше съезди домой, приготовь что-нибудь вкусненькое Митьке. Вы еще там жениться не надумали, кстати? — она поспешила перевести разговор на что-нибудь другое, но я от ее вопроса сморщилась, как будто у меня все зубы разом заныли.
— Ой, мам, давай не будем о Митьке, ладно?
— А что случилось?
— Ничего. Просто...давай не будем о нем, хорошо?
Не буду же я рассказывать маме о том, что мы постоянно ругаемся, скандалим, а если в наших отношениях и назревают перемены к лучшему, то приезжает его мать и все портит. Поэтому я быстренько собрала вещи, клюнула маму в щеку и ушла, пока родительница не опомнилась и не устроила допрос с пристрастием.
Брату я все-таки ничего рассказывать не стала, а приезжала к нему в гости исключительно по его же приглашению. Если Ванька что-то и заподозрил, то говорить или допытываться не стал, по крайней мере, у нас с мамой. Что там с Надькой у него было, я не знала, но с ней я, даже когда приходила в гости, вообще не общалась и не разговаривала.
Поначалу Надежда пыталась из себя что-то строить, забавно пыжилась и выпячивала грудь, но подобное поведение смотрелось жалко и глупо, так что даже сама девушка это осознала. И если теперь Ванька звал меня в гости и я приезжала, то Надя просто демонстративно уходила или на кухню, плотно закрывая за собой дверь и включая музыку погромче, или в магазин, или к подругам, как она говорила Вано. Он ее не держал, только кивал в знак того, что принял к сведению и все. Возможно, таким образом она хотела обратить на себя внимание, но из нашей семьи только мама еще пыталась с девушкой контакт и хоть как-то объяснить ее поведение. Мы с братом давно плюнули на это неблагодарное и бесперспективное занятие.
Теперь, когда я приезжала к брату, то все свободное время проводила с малышом. Мне было интересно смотреть, как он рос, начинал ползать, как у него резались зубки.
— Ну как вы тут? — брат вошел в комнату, неся ужин Кириллу и кофе мне. — Ты еще тетку свою не замучил?
— Нет, не замучил. Правда, сладкий? — я подмигнула заулыбавшемуся малышу и посадила его на стульчик, забирая у Ваньки пюре. — Кушать будем? — Кирилл высунул язык и заплевался. — Что значит "нет"? Будем-будем. Ты же хочешь со мной еще поиграть? Иначе уеду, — шутливо пригрозила я и скормила первую ложечку. — Вот так, мой хороший. А Надька где, Вань?
— Не знаю. Сказала, что в кино с подругами пойдет, — безразлично пожал плечами он и присел на диван, уменьшая громкость телевизора. — Вы, я смотрю, с Кирькой теперь лучшие друзья.
— Есть немного. Правда, этот лучший друг мне вечно одежду пачкает, но это единственный минус в наших крепких отношениях, — засмеялась я.
— Раньше ты его старалась избегать. Нет, нет, Кать, я все понимаю. Если не хочешь, можешь мне не говорить. Только если ты сидишь с ним, потому что...
— Да нет, все нормально. Правда, Вань, — заверила я брата. — В конце концов, не могу я избегать Кирю всю жизнь. Это же мой племянник.
— Я просто не хочу, чтобы ты делала что-то... — Ванька замялся, мучительно подбирая слова, — вопреки тому, чего ты хочешь.
— Тогда прекрати забивать себе голову всякой чепухой, — я против воли улыбнулась, заметив растерянное выражение его лица. — Все нормально. И прекрати себя изводить. К тому же я тоже надеюсь когда-нибудь стать мамой. Я...в общем, я хочу поговорить с Митькой по поводу детей.
Ванька стал еще более растерянным. Ну да, ему некомфортно вести такие разговоры с сестрой, но он первый начал.
— Усыновить? — осторожно поинтересовался брат. — Или...что там еще?
— Ну, усыновленного ребенка ни он, ни его семья не примут, к сожалению.
— Ты уже разговаривала с ним, да?
Я замялась и неопределенно пожала плечами, радуясь, что могу сделать вид, будто занята кормлением Кирилла. Да, я разговаривала с Митей. Точнее сказать, скандалила. Он был не то что не согласен, а вообще против всяких "чужих" детей. И подключил к нашему разговору еще и свою мать, которая формально вроде как и не вмешивалась, но взгляд, которым она нас одаривала, ясно давал понять ее позицию. Мите она словно говорила: "Видишь, я предупреждала тебя. С ней столько проблем. Если бы ты выбрал другую, то все было бы намного легче. Зачем тебе она сдалась"? А когда она смотрела на меня, то ее глаза были наполнены торжеством и уверенностью в себе. Зоя Павловна так и не смогла простить мне моего "непослушания", когда я не вняла ее словам и не ушла от Мити. И теперь она считала, что наш разрыв всего лишь вопрос времени. Не удивлюсь, если она за моей спиной подыскивала сыну идеальную невесту и будущую мать его детей.
Я была согласна даже на суррогатное материнство. Я не скажу, что это было легко и просто для меня, но мне казалось, что для любимого человека можно сделать все, что угодно. Какая разница, что биологически матерью малыша будет другая женщина. Дело ведь не в крови и не родстве, а в том, как вы друг к другу относитесь. Любите ли вы друг друга. В конце концов, кровь всегда остается всего лишь кровью, и даже до невозможности родные друг другу люди причиняют друг другу невыносимую боль и страдания. Ненавидят друг друга. Кто сказал, что любить надо по родству? Семья — это не кровь и не запись в свидетельстве о рождении. Но Митя и его родные так не считали.
— Ну, как сказать разговаривала... — я отвернулась, чтобы поправить малышу слюнявчик. — Так, затронула мельком эту тему. Тем более, Митька не то чтобы не согласен...
— А что тогда? — брат нахмурился и потемнел лицом.
— Просто нам еще рано думать о детях. Мы решили окончательно встать на ноги и устроиться. Чтобы ни от кого не зависеть.
Я лгала, но благодаря моей лжи Ванька расслабился и перестал напоминать человека, способного встать и пойти избить Митьку до полусмерти.
— Я с тобой посоветоваться хотел, пока Надьки нет, — сменил тему брат и забрал у меня пустую баночку.
— Попробуй.
— Я решил свое дело открыть.
Я чуть ребенка не выронила. Господи, когда ж он успокоится.
— Вань...
— Ты меня еще не выслушала.
— А что тут слушать? Ты и так дома практически не бываешь. Сына видишь редко, про жену я вообще молчу. Дома у вас постоянные скандалы. Универ ты забросил.
— Ерунда, — только и отмахнулся он на мои слова. — Универ никуда не денется, тем более, я заочник.
— Да хоть вечерник! Ты там вообще не появляешься. И скоро деньги уже не смогут все решать. Даже человеческому терпению есть предел, — я поставила племянника в манеж, где он сразу занялся игрушками, напрочь забывая обо мне. — Пойми ты, господи, всех денег не заработаешь. Ты сейчас нормально живешь. Чего тебе не хватает?
— Нормально? — Ванька горько и устало усмехнулся уголком губ. — Ты называешь "это" нормальным? Маленькую тесную комнатушку, истеричку-жену, от которой меня уже воротит? Кать, я даже дома не могу отдохнуть. Остаться один. Черт, сестренка, я лучше в машине буду спать, чем здесь. Ты просто не представляешь, как мне иногда хочется свалить из этого дурдома.
