| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Глава 37
Сколько живу на свете, я каждый день убеждаюсь в том, что русские пословицы являются средоточием многовековой мудрости. Не зная брода, не суйся в воду. Мой преподаватель в институте, бывший фронтовой разведчик, всегда говорил нам: если заходишь в какую-то комнату, то сначала подумай о том, как ты будешь из нее выходить. И для примера рассказал нам случай, который произошел с его разведгруппой в Отечественную войну в 1942 году. Возвращались из разведки, вроде бы и линию фронта перешли, однако наши отступили и разведгруппа ночью пришла в расположение "своих" войск. Была ночь, шел тихий дождик, все были в плащ-накидках. Зашли в избу, в которой они ранее квартировали, а там солдат спит немеряно. Побурчали, растолкали спящих, и сами улеглись.
— Просыпаюсь, — говорит наш учитель, — с первыми лучами, смотрю, а перед моими глазами воротник соседа, а на нем серебряные руны SS. Растолкал своих товарищей, а нас всего-то было три человека, броском в окно, противотанковую гранату за спину и ходу из деревни.
Мы издалека понаблюдали за мызой, где когда-то начали свои приключения. Франц отправился в лес припрятать нашу казну, а я нашел свои припрятанные вещи и документы. Переоделся. Спрятал бретту в коробку. "Вальтер" сунул в карман куртки, чтобы вечером выбросить где-нибудь, и поехал к корчме. Все было тихо, и я решил, что у меня есть прекрасная возможность исчезнуть из XVII века так же внезапно, как я там появился.
Я подъехал к высокому забору, спешился, привязал коня, тут ворота открылись и человек десять вооруженных людей с криками бросились на меня. Выхода не было. Я достал пистолет и стал стрелять на поражение. Кто считает, что из пистолета так же легко стрелять, как это показывают в кино, тот пусть купит себе пистолет, пачек сто патронов к нему и потренируется стрелять "на глазок" или "от живота". Все это сказки для людей, которые верят в то, что из автомата, который все ошибочно называют "шмайсером" (MP-40), можно, не прицеливаясь, попасть во что-то.
Троих я уложил, но не насмерть, двое еще держались за руки и ноги, а пистолет остановил затвор в заднем положении и оголенный ствол как бы показал мне язык — кончились патроны, хозяин. Перезарядить я не успеваю. Хорошо, что коробка с бреттой легко открывалась. Шпага в руке и стало легче, но одному против оравы устоять очень трудно. Я получил уколы в ногу, в руку и следующий удар должен быть в грудь. Я быстро крутанул свой перстень вперед на три с лишним оборота и очутился примерно в том же времени, из которого я ушел.
Около дома стояли "жигули" с синей полосой и надписью "милиция". Два милиционера о чем-то разговаривали с хозяином. Я представляю их состояние, когда они шагах в десяти от себя увидели окровавленного мужика со шпагой в одной руке и с пистолетом в другой. Один из милиционеров стал лапать себя за кобуру пистолета, а второй начал махать руками и кричать:
— Бросай оружие, стрелять будем!
Вот ситуация. Там ждут пять здоровых мужиков со шпагами, чтобы нашпиговать меня ими, здесь два милиционера, которые будут выведывать, кто меня проткнул, почему моя бретта в крови и откуда у меня пистолет времен Второй мировой войны. И за все это мне грозит до десятка лет заключения в колонии строгого режима. У нас особо никто разбираться не будет. Правосудие работает по количеству посаженных. Чем больше посажено, тем эффективнее правосудие. Грабитель-налетчик получает столько же, сколько мужик с мешком картошки. Тюрьмы переполнены. Организованная преступность в кадрах как в сору роется, а раньше каждого посаженного обихаживали, чтобы оступившегося в преступные сети завлечь.
Посмотрим, кто быстрее, милиционер достанет свой шпалер или я перезаряжу свой и умчусь обратно на мызу, как дьявол на голову тех, кто стоит и озирается от моего исчезновения.
Я сделал быстрее. Выкинул пустую обойму, а в немецком пистолете это делается легко, нажимаешь большим пальцем на кнопку и магазин вываливается сам, если он не погнут и не сильно загрязнен, вставил снаряженный магазин, перстень три с половиной оборота назад и снова я на мызе с яростными немецкими матами и пистолетом в правой руке. Я успел произвести только два выстрела, как все нападавшие на меня подхватились и побежали в разные стороны.
У меня не было ни сил, ни желания догонять их и наносить поражение. За моей спиной к мызе бежали четыре вооруженных человека во главе с Францем. Вероятно, бандиты больше испугались их, чем меня. Лесные бандиты не менее опасны, чем разбойники, промышляющие под видом дворян на постоялых дворах.
— Сударь, да как же это так, — сокрушался мой верный спутник, — неужели нельзя было подождать с полчасика, мы бы так им вместе врезали, что эта мыза превратилась в самое безопасное место во всей Пруссии.
— Франц, только без мародерства, — только успел я сказать я и отключился.
Я спал и не спал. Мне снились какие-то люди. Потом мне снился какой-то вал как будто из ваты, увеличивающий в размерах и крутящийся все быстрее, догоняя меня и подминая под себя. Я чувствовал, что кто-то обливает меня водой, вытаскивает из-под меня простыню, меняет на мне одежду, поит чем-то горьким, кладет на лоб что-то холодное.
И, наконец, я проснулся. Было утро. Около моей руки на постели лежала женская голова с распущенными волосами. Я погладил ее, и голова повернулась ко мне. Это была Елизавета. Она стояла на коленях у кровати, положив голову на мою руку. Она что-то говорила мне, но я ее не понимал. Так, отдельные слова из немецкого, что помнились со школы. Я схватился за правое ухо и почувствовал, что нет лингвафона.
— Франц, — закричал я.
Франц появился мгновенно. Я показал ему на ухо, и он подал мне приспособление, без которого я глух и нем. Другой бы выкинул какую-то штуковину, бывшую в моем ухе, а этот ничего не выкинет зря.
— ... Владимир, я так рада, что ты жив, — начал я понимать голос Елизаветы.
— Я жив, — сказал я, — но я такой голодный, что съем сейчас любого, кто подойдет ко мне ближе чем на полметра. Откуда ты появилась и долго здесь находишься?
— Франц сразу послал за мной, и я здесь уже два дня, а ты целую неделю находился на грани между светом и тьмой и никто не мог сказать, в какой стороне ты останешься, — говорила Елизавета и по ее улыбающемуся лицу текли слезы.
Глава 38
В схватке я потерял немало крови, какая-то инфекция проникла в мой организм, и я несколько дней был в бреду. Вызванный лекарь сказал, что у меня вряд ли есть шанс выжить. Спасибо Францу. Он видел лекарства в моей аптечке, видел, как я их применял и только когда лекарь сказал, что шансов никаких, набрал в шприц двойную дозу противостолбнячной сыворотки, воткнул в меня иглу и ввел лекарство, а затем стал кормить таблетками, которые там были. А были там таблетки с антибиотиками и противовоспалительными средствами на случай простуды. Так что Францу я обязан своей жизнью.
— Сударь, мызу я купил на ваше имя и выгнал бывших собственников как разбойников и скупщиков краденого. Прислуга нанята мною. Так что распоряжайтесь смело в своем доме, — доложил мой руководитель хозяйства.
— Франц, я дарю тебе эту мызу, — сказал я.
— Сударь, я прошу вас сдать мызу в аренду моему другу по лесным скитаниям с ежегодной выплатой вам десяти процентов от всей выручки, — ответил мой друг. — И человек будет к хозяйству пристроен, и хозяйство будет иметь, по лесам шастать перестанет и даст работу другим друзьям, вместе с которыми мы прогнали разбойников.
— Согласен, — сказал я, — готовь бумагу, я подпишу.
— А подписывайте сразу, ваше сиятельство, — сказал Франц, — я эту бумагу давно приготовил, — и он подал мне бумагу — договор об аренде — и мою шариковую ручку (молодец, что проверил карманы моей одежды).
Я подписал договор и ручку подарил Францу.
— Франц, — сказал я, — вот этой ручкой ты подпишешь ведомость, по которой перечислишь первый миллион золотых марок в немецкий промышленный банк. А потом начнешь делать такие же ручки и заработаешь целый миллиард.
— Спасибо, сударь, я так и сделаю, а ручкой буду подписывать только самые важные документы, — серьезно ответил мой Франц. Я знаю, что Франц Ротшильд еще покажет себя.
Елизавета постоянно была со мной, кормила с ложечки и под руку выводила гулять на улицу.
— Владимир, что за странная одежда была на тебе? — спросила как-то она. — Не означает ли эта одежда то, что ты не останешься здесь, и мне придется всю жизнь быть одной...
— Ты не будешь одна, — сказал я тихо, обняв ее за плечи, — ты всегда будешь в моем сердце, а мне нужно будет вернуться туда, откуда я пришел.
— Расскажи мне о твоем мире, — попросила Елизавета, — когда ты уйдешь, я буду представлять этот мир и нас вместе в этом мире.
— Я даже не знаю, что рассказать о моем мире. Не думаю, что тебе этот мир понравится, и я не знаю, сможешь ли ты прижиться в этом мире, — с сомнением сказал я.
— Мне кажется, что любой мир, в котором существуешь ты — прекрасен, — не сдавалась Елизавета.
— Хорошо, — сказал я, — я расскажу тебе о своем мире, но ты должна знать, что и в моем мире я такой же, как и сегодня рядом с тобой. Мой мир находится здесь же, но через триста пятьдесят лет. За это время прошло много войн, революций, великих потрясений, государства увеличивались в размерах и распадались на части, дворянство исчезло, все люди стали равными, но на место дворянства вышла элита и номенклатура, составленная из разбогатевших студиозусов, крестьян, выслужившихся солдат, служителей культа и политических партий. Герцоги превратились в губернаторов, короли в президентов, которых выбирают все граждане за посулы и обещания, что при нем и больше ни при ком они станут жить как сыры в масле. И народ голосует, радуется, потом плюется, ждет времени, когда придет другой с красивыми посулами, чтобы проголосовать за него.
— И у этих людей нет никакой родословной? — удивилась Елизавета.
— Есть, но очень скромная, и чем скромнее родословная, тем больше шансов, что его изберет народ, называемый на греческий манер электоратом. Главное, чтобы оракульские способности были на высоте, — продолжал я. — Все страны делятся по пропорции двадцать на восемьдесят. Двадцать процентов населения получают восемьдесят процентов всего созданного на земле, а восьмидесяти процентам населения остается двадцать процентов всего оставшегося.
— Но это же несправедливо, — возмущенно сказала Елизавета.
— Конечно, несправедливо, — поддержал я ее, — двадцать процентов населения страдают от ожирения, а восемьдесят процентов населения от недоедания и попытки исправить положение воспринимаются ожиревшими как посягательство на их суверенитет.
— Это все политика, но люди, наверное, стали богаче духовно, поют серенады своим дамам под балконом, ходят на балы и современные мазурки стали изящнее, — начала мечтать моя дама.
— К сожалению, моя дорогая, — сказал я, целуя ее нежные пальчики, — нравы изменились совершенно. Современные женщины свободны и раскрепощены. Они оголили свои груди и животы, носят обтягивающие юбки. Они короткие до такой степени, что из-под них выглядывают трусики. Они курят, пьют вино и крепкие напитки, говорят грубые слова, пляшут трясущиеся танцы, плачут от песен трубадуров, но часть женщин старается соответствовать понятию, что женщина должна быть женственной. Время рыцарей, турниров, шпаг и дуэлей кануло в прошлое. Мужчины дерутся в подворотнях или в ресторанах по пьяному делу, нанимают убийц для сведения счетов, пишут доносы и с помощью современной техники говорят гадости, о которых знает весь мир.
— Неужели так плохо в твоем мире? — огорчилась Елизавета.
— Мы уже привыкли к этому миру, и попадание в другой мир может освободить от внутренних тормозов все наши внутренние инстинкты. Мы предстаем перед людьми такими, какими они не хотели бы быть сами, и чтобы их дети не были такими. Некоторые люди возрождают и сохраняют наши культурные традиции, но таких людей становится все меньше и меньше. Я не знаю, как ты меня представишь в моем мире, лучше представь, что я все еще в твоем мире, — сказал я.
— Владимир, мы с тобой еще встретимся когда-нибудь? — спросила с робкой надеждой Елизавета.
— Не знаю, но никогда не говори никогда. Если меня занесет к вам ветер моих странствий, то я постараюсь написать тебе записку о том, что был вдалеке и передаю тебе привет, — успокоил я ее.
— Нет, ты должен сразу придти ко мне, потому что я всегда буду ждать тебя, и мое сердце будет свободно только для тебя. Даже, если я буду очень старая, все равно приди ко мне, чтобы я ушла спокойно в иной мир, — в голосе женщины слышалась мольба.
— Я приду к тебе, — прошептал я.
Мы наслаждались каждым днем пребывания вместе. Я не мог остаться с ней, потому что, в конце концов, душа современного человека не вынесла бы медленного прозябания в тиши средневековых месяцев. Даже современные западники стараются вырваться в Россию, чтобы посидеть в компании, напиться, покричать вволю, дать кому-нибудь по физиономии и получить ответный удар в торец, выгнать из себя оскомину цивилизации, чтобы потом вернуться в свой мир и быть чопорным и солидным западником, строго соблюдающим созданный дубиной добропорядочный образ жизни.
— Ты когда уйдешь? — спросила меня Елизавета, лежа на моей груди и перебирая волосинки моих усов.
— Скоро и я сделаю так, чтобы мое пребывание здесь казалось сном, — сказал я, обнимая ее, — закрывай глаза и спи. Пусть тебе снится наша гонка в лесу и домик, который соединил нас с тобой навсегда.
Она улыбнулась и закрыла глаза.
С первыми петухами я встал. Оделся в свою обычную одежду, проверил документы, деньги, вышел на улицу, выбросил в кусты крапивы оставшийся без патронов пистолет, все другие современные железки и крутанул перстень на три с половиной оборота вправо.
Заскрипели ворота. Мой старый знакомец верхом выгонял своих лошадей в загон у усадьбы.
— Привет, закончились ваши игры? — спросил он меня.
— Закончились. Оказия не случится до города? — поинтересовался я у него.
— Я сегодня еду в город, подкину по пути. А где ваша лошадь? — спросил он.
— Убежала, — сказал я, — если прибежит, то считайте ее снова своей.
— Спасибо. Тут на днях вы нам привиделись. Стояли мы с милицией, с соседнего хутора мой одноклассник в милиции работает, и тут появляетесь вы, весь в крови, со шпагой в одной руке и с пистолетом в другой. Пока Пашка свой пистолет доставал, вы и исчезли. Да и выпили-то мы по чуть-чуть, на работе ведь все. Покарзилось, — сказал хозяин хутора.
— Покарзилось, а кто был самым первым хозяином хутора? — спросил я.
— Говорят, какой-то французский граф с русской фамилией, то ли Русин, то ли Росин, — сказал хозяин, — идите в дом, хозяйка молоком с хлебом покормит, — и он погнал дальше лошадей.
Я пошел в дом, откуда доносился звук работающего телевизора и голос Познера: "Вот такие времена".
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
