Юноша хотел отстраниться, но талию обвила рука. Герцог открыл глаза — широко, сталкиваясь со взглядом Легрэ, таким внимательным и изучающими. Развернулся. Ладони уперлись в широкую грудь. Казалось, это мгновение длится вечность. "Он понял, что я его не боюсь, — подумал Луис. — он... знает..." Губы Кристиана стали более настойчивыми, а вторая рука поползла на затылок.
Легрэ смелел в своих прикосновениях отнюдь не с монашеским воздержанием, и его удивляло: неужели этот юноша боялся мужских ласк, бежал от них? И если это так, почему сейчас он позволяет касаться себя ему, Кристиану? Но вывод, который напрашивался сам собой, казался Легрэ невероятным, таким же нереальным, как явление Богородицы в аду, и Кристиан очень хотел думать, что Луис просто терпит его ради своей свободы.
Игнорируя слабое сопротивление, Легрэ долго и страстно целовал мальчишку, упиваясь своей властью и его беспомощностью. Их силуэты слились в единую тень на стене, нетерпеливо подрагивали в свете свечей, и на свет рождалась новая тайна, принадлежавшая только им двоим. Им, и еще падре Себастьяну, но о последнем Луис не должен был узнать никогда.
Легрэ слегка подтолкнул Луиса к стене, прижал собою к холодной кладке и ненадолго оторвался от его губ, чтобы глотнуть воздуха.
— А теперь отойдите, — голубые глаза были безумно яркими. Сумасшедшими. Юноша отвернулся. Два месяца в нем укреплялся не страх к ужасному монаху, как все говорили, а нечто совсем иное. То, что недостойно ни герцога, ни наследника рода. Этот человек сейчас нагло пользуется властью, но Луис не позволит ему подумать... Хотя он уже... думает именно так... — Отойди, Кристиан. — перейдя на "ты", подтверждая догадки, переходя границы, Луис одновременно отталкивал от себя монаха.
Легрэ раздраженно перехватил руки Луиса и прижал его запястья к стене, удерживая, а может настаивая на том, чтобы его выслушали.
— Назови меня по имени еще раз, — сказал он, точнее попросил, покрывая поцелуями шею, чувствуя губами, как бьется жилка под тонкой горячей кожей.
— Отойди... — губы стали горячими и теперь настойчиво выжигали поцелуи на коже... — Кристиан... отойди... — горячее тело придавило к стене, заставляя вновь испытывать странную слабость.
— Назови мне хотя бы одну вескую причину, по которой я должен это сделать, — глухо отозвался Легрэ, потом губами прихватил мочку уха, дразня, соблазняя. Он никого и никогда не соблазнял, не добивался — только брал, и чаще даже без всяких прелюдий. А Луиса хотелось уговаривать, покорять, сминать его неуверенное сопротивление потому, что оно было слабым, фальшивым и таким сладостным. — Твоим тренировкам кое-что мешает, мой мальчик, — прошептал Кристиан в волосы Луиса у виска. — Тебе необходима разрядка потому, что если ты каждый раз будешь млеть от моих прикосновений, как сейчас, мы немногого добьемся... Помнишь, я говорил тебе о страхе... Переступи через него, Луис. Переступи и стремись дальше. Ты боишься того, к чему тебя влечет. Самое время поучится признавать свои желания и слабости перед самим собой.
Луис молчал, упиваясь касаниями, поцелуями, голосом, присутствием своего пленителя, а когда руки отпустили запястья, коснулся лица, провел по шраму. По скуле.
— Если я пойду на поводу своих слабостей, я себя не прощу, — сказал, продолжая вести пальцем по подбородку Легрэ. — Ты опасный человек, Кристиан, но я тебя не боюсь. Можно бояться боли. Можно бояться смерти, действий, не человека... Не тебя... — он обвил шею сам не зная зачем, потянулся вверх. — А теперь закончим на этом. Я не боюсь тебя... Ты и так знаешь... ты чувствуешь...
— Как это странно, черт возьми, — задумчиво прошептал Легрэ в губы юноши, глядя со слабой усмешкой в его голубые глаза. — Но нам определенно нужно что-то делать с этими порывами. Ты согласен, Луис?
— Что именно сделать? Позволить себе отдаться тому, что нельзя.... Сейчас? Ты хочешь этого, Кристиан? Ты вчера говорил, что я лягу под любого, кто меня сильнее... — юноша прищурился. — Ты и теперь так думаешь. Я ведь пленник. А я тебя помню. Там, в городе. Ты был стражником.. Мне тогда от силы девять лет исполнилось. Ты вытянул меня из ледяной трясины... У дороги... Помнишь?
Легрэ нахмурился, пытаясь припомнить нечто подобное. Да, он вытащил какого-то мальчонку лет шесть-семь тому назад, но уж скорее от нечего делать, чем по доброте душевной. Да и пьян он тогда был. По трезвой голове ни за что бы не потянуло геройствовать. А его оказывается, запомнили.
— Хочешь сказать, что подобные ласки тебе противны? Что я, пользуясь твоей беспомощностью, тебя принуждаю, а ты позволяешь делать с собой это из чувства благодарности? — Кристиан отстранился и, скрипнув зубами от досады, посмотрел на стену перед собой холодным жестоким взглядом, словно синева его глаз подернулась льдом. — Очень мило, герцог. Польщен вашим вниманием. — Кристиан посмотрел на юношу серьезно и пристально. — Когда у тебя нет возможности вырваться из объятий противника, — с горькой улыбкой сказал он, — помни о том, что у тебя руки свободны по локоть — хватаешь за яйца своего врага, и вот она — свобода.
— Я не сказал, что противен, Кристиан, — Луис повернул голову мужчины к себе, теперь его щеки просто полыхали. — Я тебя каждый день видел потом. Каждый день... — залепетал он, пока ты не исчез. Вот уж не стремился я думать, что ты из доброты душевной сделал. Так, вытащил щенка... — теплые губы коснулись щеки. Юноше было сладко, так сладко, что всего трясло. А и пусть, даже так — на мгновение одно.
— Мальчишка, — фыркнул Легрэ, прикрыв глаза и отпустив руки вдоль тела, но знал бы кто, как тяжело ему это далось. — Привык, что с тобой все носятся... Не надо со мной играть в такие игры, Луис. Не со мной.
Юноша и отступил бы, но стоял у стены, а потому выскользнул. Довольно на сегодня признаний и унижений. Слишком уже далеко зашло. Да еще видеть каждый день. Теперь надо надеть надменность, которой учили. Холодно. Слишком стало холодно. Герцог стоял к монаху спиной. А потом и вовсе шагнул к столу, сел и начал разбирать оставленные недавно записи.
Кристиан долго смотрел в спину юноши, но золотые пряди его волос, рассыпавшихся по лопаткам, и ему не хотелось больше ничего говорить. Что ж, видимо, они только что все решили. В груди у Легрэ просыпалось привычное остервенение от непонимания, почему он не может просто-напросто причинить Луису боль. Неужели он, Кристиан Легрэ, попался в силки этого слабого мальчишки? Бред! Чушь! Ерунда какая-то! Но как бы Кристиан не убеждал себя в этом, ему сейчас было жаль, что между ним и Луисом ничего не случилось, а теперь и не случится. Легрэ дал себе слово, что ни при каких обстоятельствах и никогда не возьмет Луиса, даже если тот сам будет просить, даже если Кристиану приставят нож к горлу. Он не овладеет сыном герцога ни в похоти, ни по любви.
— Ты должно быть, голоден, — Легрэ направился к двери. — Я принесу тебе обед, а потом можешь сходить в сад или в библиотеку, если захочешь.
— Спасибо, — Луис не поднял глаз, но когда мужчина вышел, он в клочья разорвал испорченный только что лист и бросил его в огонь. Никогда он не позволит себе больше показывать что-либо. Странное и ненужное — это надо отбить палками по рукам, как делал отец.
Юноша встал, снял с себя кожаный ремень, положил кисть на кровать и с размаху ударил с такой силой, что из глаз брызнули слезы.
Легрэ вернулся через час, принес на чеканном серебряном подносе луковую похлебку, ржаных булок, фруктов и вина в мехах, поставил все на стол и, коротко взглянув на юношу, стал расставлять глиняные тарелки и чаши. Он не сразу понял, что его насторожило во внешности герцога. Кристиан резко повернулся и уставился на руку Луиса, на тыльной стороне которой багряной полосой проступал след от удара.
Луис сдержанно кивнул, выражая тем самым благодарность, отложил прочь рисунок и книги и подтянул к себе поднос. Он ел без аппетита и не поднимал глаз, словно Легрэ нет в комнаты. А когда все было съедено и выпито, то встал из-за стола.
— Теперь мне позволена прогулка? — спросил, продолжая глядеть в пол.
— Ну, идем, — сухо ответил Кристиан. Он был холоден так же, как и был настойчив пару часов тому назад, но он злился. Что случилось с рукой Луиса, догадаться было не сложно, а Легрэ не выносил такого глупого членовредительства. Когда бьют другие — это одно, а когда сам себя... Поднимаясь по лестнице в коридор, Кристиан мысленно все больше распалялся. "Глупый мальчишка! — ругался он про себя. — Болван! Идиот! Додумался же до такого! Черти дернули меня за него взяться... Ненавижу!" Кристиан так думал, но понимал, что эта — новая и такая незнакомая ненависть сильно отличается от той, с какой он мучил и истязал монахов монастыря, с какой привычно относился ко всем людям за исключением самого себя и Себастьяна.
А над монастырскими садами светило солнце, летали ласточки и воздух пах цветущими персиками так, что кружилась голова! Среди этого всего Луис походил на сошедшего с икон ангела, а Легрэ, к сожалению — на самого себя. Угрюмый и молчаливый, он привел юного герцога к увитой плющом беседке с конусной крышей и двумя выходами — в окружении сиреневых кустов она почти терялась.
Луис сразу туда забрался и уселся с книгой. Он сидел молча и читал, продолжая делать вид, что совершенно не замечает Кристиана. Рука болела ужасно, она даже шевелилась с трудом, но юноша делал вид, что ничего не произошло. Это его дело. Не монаха. Сто раз себя следовало укорить за глупый поцелуй и еще сказанные вслух слова.
Тюремщик и его пленник. Вот кто они такие. Луис все же посмотрел вдаль, не оборачиваясь на монаха. В сиреневые бутоны деревьев, вдохнул свежего воздуха. А потом через полчаса встал.
— Я думаю, пора возвращаться, — и вышел на дорожку. Не глядя на Кристиана.
— Ты уже нагулялся или в камере тебе уютнее? — поддел Легрэ в спину и был рад тому, что мальчишка не видит его серьезных глаз и лица, на котором не было даже тени усмешки.
— Я устал, — тихо отозвался Луис. Пусть проводит и уйдет наконец. Чтобы только его не видеть. Глаза поднялись на небо. И юноша ускорил шаг.
Легрэ все-таки усмехнулся и обогнал Луиса на два шага.
— Устал от собственной дурости? — Кристиан резко развернулся, ухватил юношу за пострадавшую руку и поднял ее перед его глазами. — Что это? — прошипел он, выходя из себя, а на следующих словах срываясь на крик: — И ты еще собираешься воином стать?! После каждой неудачи в жизни будешь себе по пальцам бить или что?! Руки калечить захотелось, калечь, только про меч забудь тогда, и про все остальное! Ты склонен к самобичеванию? Истинный служитель веры! Монах! Смотреть противно!
— Это не ваше дело, — Луис выдернул руку. — Исполняйте ваши обязанности и в душу мне не лезьте. -В душе все кипело от злости на себя. Глаза поднялись и столкнулись с синим взглядом. Яростным и негодующим.
14
Фернандо-Луи дон Альба, капитан королевской гвардии Его Величества, лениво спешился и, крепко держа под уздцы взмыленного коня, осмотрел монастырский двор. Чистенько, даже вымощено камнем, монахов почти не видно, как и ожидалось — скоро вечерня. Обежав цепким взглядом постройки, а особенно монастырские стены, мужчина окликнул монаха, возившегося около колодца:
— Эй, ты! Поди сюда!
Тот подбежал и склонил голову.
— Гостиница, ваша светлость, с другой стороны, здесь нельзя.
— Мне можно, — сказал мужчина, и сунул поводья в руки подбежавшего монаха. — Быстренько показывай, где тут у вас подготовлены покои для Папской Инквизиции.
Сам тем временем привычно, небрежным взглядом, осмотрел монаха с ног до головы.
Монах покраснел до корней волос и огляделся.
— Надо позвать падре. Он знает. Подождите, — монах сорвался с места и исчез за ближайшей дверью. Наверное, прошло не меньше десяти минут прежде, чем в дверях появился высокий черноволосый мужчина, который, окинув суровым взглядом двор, остановился на пышно разодетом кавалере и отправился прямо к нему.
— Вы прибыли с письмом, сообщением? — спросил он, останавливаясь перед незнакомцем и выжидая его ответа. Какая роскошь! — Сколь велик будет обоз?
— Падре Себастьян? Имею честь представиться — капитан королевской гвардии Его Величества Фернандо-Луи дон Альба, — мужчина изящно поклонился. — Я сопровождаю папского инквизитора падре Паоло. Я приехал, чтобы сообщить вам, что он прибудет чуть раньше — завтра с утра, если Господь будет к нему благосклонен. А Господь, — Фернандо ухмыльнулся, — к нему всегда благосклонен. Свита небольшая — шесть человек, включая меня. Мы налегке путешествуем, надеюсь, Вы не оставите нас без пищи. Кров-то точно будет предоставлен.
И капитан опять скучающе оглянулся. Нужно не забыть проверить, как устроили его коня.
— Я рад видеть вас в наших стенах, сын мой, — Себастьян улыбнулся со сдержанностью, полагающейся монаху. — Конечно, мы ждем падре Паоло с нетерпением и давно все лучшие комнаты нашего монастыря готовы принять гостей, — он сделал знак монаху-послушнику забрать лошадь. — Надеюсь, что дорога была не очень утомительной... Идемте, сын мой. Я вас провожу, — мужчина отправился через двор, мимо библиотеки к повороту на сад. Здесь уже пышно распустились первоцветы, а деревья покрылись первыми розовыми бутонами. — Весна — прекрасное время года, — продолжал говорить Себастьян. — В Валассии начинается волшебное время...
Себастьян замедлил шаг, так как его гость остановился, вглядываясь вдаль. По дорожке шел с книгой Луис, которого сопровождал, как тень, Кристиан. Они были достаточно далеко, так что...
— Сын мой, идемте, — далее начнутся покои, которые мы используем для почетных гостей. А вы, сын мой, какими судьбами отправились в столь дальнюю поездку?
Фернандо очнулся. Не может же быть такого... Но на зрение он никогда не жаловался... Капитан перевел задумчивый взгляд на аббата и двинулся вперед. Нужно как можно быстрее избавиться от этого настоятеля и еще раз проверить свои подозрения.
— Падре, как вы сами понимаете, Его Величество никак не мог отправить столько высокого эээ... — мужчина сделал замысловатый жест левой рукой, который при должном внимании можно было бы расшифровать как не очень уважительный, — гостя одного. А вдруг ему понадобится помощь официальной власти, кою я сейчас представляю? Вот, помогаю по мере сил — приехал пораньше, вас предупредить.
Общий смысл речи, подчеркиваемый тоном, был: "Не сдался мне этот инквизитор ни на раз, и я готов смыться от него при любом удобном случае".
— Понимаю. Благородное дело. Богоугодное, — аббат открыл дверь и пропустил гостя вперед. Это было здание, построенное специально для богатых гостей, коих останавливалось в Валассии очень много. Огромный холл, витая лестница на второй этаж, длинные острые окна. — Предпочитаете первый или второй этаж, мой сын. Здесь открываются прекрасные виды на море. Пройтись по берегу, подышать чистым воздухом. Да вы и голодны, наверное, с дороги... Я пришлю вам обед и вина, — улыбка стала еще более нежной и отеческой.
