2. Голова Быка

— Полиция, поднимите руки за голову и не двигайтесь... — громко потребовал Эйзенхарт, распахивая ногой дверь и целясь в подозреваемого. По его лицу было понятно, что сам он считает эту часть процедуры задержания бессмысленной, но закон суров и требует зачитать преступнику его права.

Встретивший нас человек был не велик для Быка, что значило, что он едва превосходил по росту Эйзенхарта, зато был вдвое шире каждого из нас. Обернувшись на голос, он за секунду оценил ситуацию и бросился напролом.

Виктор даже не успел выстрелить, как встретился с полом, сметенный Быком. Мгновением позже моя спина была впечатана в стену. С трудом вернув воздух в легкие и проклиная немереную бычью силу, я поднялся на ноги. Эйзенхарт опередил меня и уже преследовал Хардли, со стороны лестницы послышались выстрелы. Я успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как Бык, пролетом ниже, решил укоротить себе путь и покинуть дом через окно — третьего этажа! Его физические данные, помноженные на Дар, это позволяли; нам с Эйзенхартом оставалось только смотреть на то, как он приземляется на кучу осколков в переулке.

— Да пошло оно все, — тяжело выдохнул Виктор. На лице его появилось знакомое мне упрямое выражение, но прежде чем я успел отреагировать, он последовал за Быком.

В моей голове промелькнуло видение разбитого тела и картина того, как я объясняю безутешной леди Эйзенхарт обстоятельства смерти ее сына, но когда я посмотрел вниз, я увидел Виктора, приземлившегося на козырьке над черным входом. Перекатившись к его краю, Эйзенхарт с громким охом рухнул на землю, но тотчас встал и, припадая на левую ногу, погнался за преступником.

Я выругался и поспешил вниз по лестнице, надеясь на то, что успею к выходу раньше, чем Бык и Эйзенхарт обогнут дом, и что по дороге подозреваемому не придет в голову свернуть в один из проулков старых кварталов, где я их никогда не найду.

Хардли действительно выбрал путь к бульвару, но на этом мое везение кончилось: мы опоздали. Появившийся из боковой улицы Эйзенхарт увидел меня склонившимся над телом шофера. Машина с диким скрежетом стартовала с места еще до моего появления.

— Он жив, — проинформировал я Виктора. — Без сознания.

Под затылком водителя расплылось кровавое пятно; оставалось молить Духов о том, чтобы его травмы ограничились сотрясением мозга.

— Ушел, ублюдок, — скорее прошептал Эйзенхарт. Быстро переведя дух, он достал полицейский свисток.

— А вот они — нет, не тратьте зря силы.

Два тела в штатском оказались для меня неожиданностью: я полагал, что на задержание мы отправляемся одни. Я ошибался.

Судя по картине происшествия, они вышли из укрытия, услышав выстрелы, и попытались остановить Хардли. Им повезло не так, как шоферу: от того Бык просто отмахнулся. Я подвинулся, давая Эйзенхарту увидеть тело, лежавшее рядом с бесчувственным кэбменом. Молодому Коту свернули шею. Его напарник лежал чуть поодаль, и это зрелище уже было не столь мирным. Его голова была почти отделена от туловища, между рваными краями артерий и мышц белел переломленный позвоночник. К сожалению, последствия адреналинового всплеска у Быков редко выглядят привлекательно.

— Ублюдок, — повторил Эйзенхарт подойдя поближе.

Он все же воспользовался свистком. Зачем, я понял только, когда от соседнего дома приковылял опасливо косящий глаза в сторону дворник.

— Вызовите врача, и поскорее, — приказал ему Эйзенхарт. — И полицию. Скажите, чтобы к вам направили комиссара Конрада. Передайте ему...

— Погодите, — удивленно перебил я его. — Разве мы не собираемся дождаться приезда полиции?

На лице Эйзенхарта появилась отчаянная улыбка.

— Мы, доктор, собираемся ловить машину.

За то время, что мы простояли у входа, мимо нас не проехало ни одного автомобиля, о чем я не преминул сообщить Эйзенхарту. Но в ответ получил, что пока он видит преступника (чья машина действительно виднелась далеко впереди — прямизна бульвара вообще позволяла в ясный день увидеть как шпили городской ратуши с одной стороны, так и старые городские ворота с другой), сдаваться он не собирается.

Его преданность делу можно было бы назвать похвальной, если бы бульвар не был пуст. В городе и без того было немного автомобилей, а утром, когда большинство их владельцев еще праздно спали, искать их на дороге и вовсе было бесполезно. Только трамвай неспешно развозил пассажиров, да лошадь, запряженная в телегу с сеном, брела позади.

— У нас все еще есть шанс, — упрямо заявлял он.

Терпение его было вознаграждено на четвертой минуте, когда машина, на которой стремительно отдалялся от нас Хардли, стала размером не более точки. Я в тот момент отвлекся на прибывшего (увы, пешком) врача, но, услышав визг тормозов, обернулся. Эйзенхарту удалось остановить вырулившую на бульвар машину, однако садиться в нее он отчего-то не спешил.

— Залезайте, или вы передумали? — я поспешно распрощался с коллегой, вверив ему пациента.

Эйзенхарт скривился и еще раз осмотрел улицу: кроме уже виденных нами трамвая и телеги никого не было. Тогда он все же уселся на переднее сиденье.

Причину его столь странного поведения я понял, забравшись внутрь и увидев водителя. Вернее, еще до того, когда почувствовал аромат растертой между пальцами полыни, пропитавший собой салон.

— Следуйте за той машиной, — хмуро велел Эйзенхарт. — Вы вообще умеете водить?

— Глупый вопрос, — хмыкнула леди Гринберг (а это была она), без лишних вопросов вновь разгоняя автомобиль. Обернувшись ко мне, она улыбнулась, как мне показалось, с искренней радостью. — Как здорово видеть Вас, доктор! Как ваши дела?

Я был уверен, что за минувшие с нашей встречи месяцы леди позабыла обо мне, однако это оказалось не так ("Первое обвинение в убийстве не забывается, доктор," — с усмешкой поправила она меня). Леди Эвелин с интересом расспрашивала меня о работе, университете и неудачных биржевых сделках, не забыв даже о моем ошибочном вложении в акции Южно-Роденийских Железных Дорог, корпорации столь же фальшивой, сколь и убыточной для инвесторов.

Я осторожно отвечал ей, хотя после произошедшего вести светскую беседу, да еще и на опасной для города скорости, казалось чем-то сюрреалистичным.

— А как ваши дела? Я вижу, вы научились управлять автомобилем. Весьма необычное хобби для молодой леди, должен сказать.

Автомобили, хотя и набирали популярность, все еще оставались диковинами. Ими пользовались, но мало кто изучал их самостоятельно, когда существовали специально обученные вождению люди.

— О, это недавнее увлечение, — беззаботно прощебетала леди.

Мы с Эйзенхартом невольно переглянулись.

— И как давно вы за рулем?

— В машинах или в неделях? — не давая нам выбрать, она сама ответила на вопрос. — Четыре.

— Недели, я надеюсь?

— И машины тоже, — леди надавила на педаль газа сильнее, отчего деревья стали проноситься мимо окна с угрожающей быстротой. С другой стороны, расстояние между нами и Николасом Хардли тоже существенно сократилось.

— И в чем же была причина их столь частой замены? — с осторожностью поинтересовался я.

— Слишком низко летали.

С переднего пассажирского сиденья донеслось ядовитое хмыканье.

— Возможно, потому что они для этого не предназначены?

Автомобиль резко остановился, чтобы не повалиться вперед, я схватился здоровой рукой за спинку переднего кресла.

— Можете выйти, — предложила леди Эвелин, закуривая сигарету. — Если вас не устраивает мой стиль вождения или что-то еще...

Эйзенхарт уставился на нее во все глаза.

— Вы что, с ума сошли?! Вы хоть представляете, что вы творите?

— Нет, — равнодушно бросила леди, стряхивая пепел в окно. — Возможно, потому что вы забыли сообщить мне, в чем дело? Как в прошлый раз, когда пообещали все рассказать, а в итоге о судьбе своих убийц я узнала из газет спустя лишь несколько месяцев.

— Я был не прав, — скрепя сердце признал Эйзенхарт, как мне показалось, чтобы отвязаться, а не из раскаяния — Вы это хотели услышать? Мне плевать, как вы водите, плевать, если мы разобьемся. Теперь вы можете вновь завести вашу проклятую машину?

— Нет.

— Тогда что вы от меня хотите?

— Все. Я хочу узнать все, если уж собираюсь опять ради вас рисковать жизнью.

— Леди, — из губ Эйзенхарта это слово приняло угрожающий оттенок, — в той машине опасный преступник, и если из-за вас я его упущу...

— Не упустите, — перебила его леди Эвелин. — Это, — ее руки любовно погладили обтянутый кожей руль, — "Луиза Н6", способная разогнаться до девяноста четырех километров в час за двадцать секунд. Она догонит вашего преступника за считанные мгновения, а вы пока успеете мне все рассказать.

— Он не может, — вступился я за Эйзенхарта. — И дело не в его желании. Поверьте мне, леди, я сам допытывался у него подробностей этого дела, и безрезультатно.

— Вам я верю, — леди Эвелин перегнулась через сиденье и посмотрела мне в глаза. — Но тогда пообещайте мне рассказать хотя бы то, что знаете сами.

Я с легким сердцем дал ей слово. Я не знал, какими причинами руководствовался Эйзенхарт, оставив леди Эвелин в неведении касательно судьбы ее покусителей, однако в любом случае считал это слишком жестоким наказанием. И если рассказ о моих догадках позволит искупить вину Виктора, я с радостью пойду на это.

Когда автомобиль тронулся с места, мне стало ясно, что ранее мы видели далеко не всю его мощность. Картина за окном почти слилась в одно размытое пятно, и я покрепче ухватился за подлокотник, словно это могло спасти меня в случае аварии.

"Луиза" действительно была способна догнать автомобиль Хардли. Стремясь избавиться от преследователей, тот нырнул в один из прилегавших к бульвару проулков.

Это было умно. На прямой дороге у Хардли не было ни единого шанса, однако здесь, в старых кварталах, где улочки были проложены задолго до появления автомобилей, и ни одна из них не была вычерчена по линейке, леди Гринберг была вынуждена сбавить скорость, следуя за Хардли по городскому лабиринту.

— Не переживайте, доктор, — утешила меня леди Гринберг, лихо вписываясь в очередной поворот. — Может, я за рулем не так уж и долго, но километров накрутила достаточно. Это так... невыносимо — сидеть все время взаперти из-за траура. Я не могу еще появляться на людях, поэтому часто беру машину и просто выезжаю в город на целый день.

Я обратил внимание на тоску в ее голосе — и на то, что за исключением набивного гардарикского платка в ее внешности не осталось ярких пятен. Даже канареечные перья в волосах были спрятаны под шапочку черного ханского меха. Действительно, убийство ее жениха (как оказалось, фиктивного) произошло менее полугода назад, и по обычаям эти месяцы леди Эвелин должна была проводить, не выходя из дома и не принимая посетителей. Зная, что ее и покойного барона Фрейбурга не связывали никакие отношения кроме деловых, я и не подумал о том, что леди Эвелин будет соблюдать необходимый церемониал. Оставалось только посочувствовать ей: за время знакомства леди Эвелин показалась мне энергичной и деятельной натурой, которая должна была с большим трудом переносить подобное заточение.

— Раз уж мы заговорили о трауре... разве вы не получили наследство? — подал голос Эйзенхарт, не отрывавший взгляда от преследуемой машины.

— Ах да, — леди бросила на него косой взгляд. — Когда, спустя несколько недель тишины, газеты разразились историей об убийстве Ульриха ревнивой любовницей, я очень удивилась. Но представьте себе мое удивление, когда спустя какое-то время со мной связался поверенный Ульриха и объявил меня единственной наследницей! Случайно не ваша работа, детектив? В любом случае, я отказалась.

— Моя, — легко признался он. — Я подумал, что общественности необязательно знать всю правду. Но отказаться от права наследования? Почему? Разве вам не нужны были деньги, чтобы уехать в колонии?

Всю авантюру с фиктивной помолвкой леди Гринберг затеяла ради денег, оставленных ее бабушкой. По условиям завещания, получить их леди Эвелин могла только выйдя замуж или обручившись до своего совершеннолетия — что она совершенно не собиралась делать. Тогда и родился спорный с моральной точки зрения план по получению наследства.

Смерть барона Фрейбурга, исполнявшего роль жениха в этом спектакле, разрушила все, лишив леди Гринберг шанса на получение денег и новую жизнь вдали от родственников. Какая-то часть меня сочувствовала ей, но до сегодняшнего дня я не думал, что Эйзенхарт разделяет мои сантименты.

— Я передумала. Я нашла кое-что, ради чего стоит здесь остаться.

Мы не успели узнать, что это было. Неожиданно для всех, лобовое стекло жалобно звякнуло и пошло трещинами вокруг небольшой дырочки прямо посередине.

— Кажется, в нас стреляют.

— А ведь я был уверен, что после четырех пуль в плечо двигать правой рукой он не сможет, — пробормотал Эйзенхарт. — Я ошибался.

Второй выстрел заставил нас отнести к опасности серьезней.

— Пригнитесь! — крикнул я леди Эвелин.

— Еще чего! Если вы не заметили, мне нужно видеть, куда ехать, иначе мы разобьемся.

Машина опасно вильнула, огибая препятствие; только эта случайность позволила нам избежать встречи с третьей пулей.

Сжимавшие руль пальцы побелели от напряжения, губы были сжаты в нитку, однако, если бы я знал леди Эвелин ближе, я бы посмел предположить, что леди была скорее рассержена, чем напугана.

Мне вспомнилось, какой хладнокровной, даже отрешенной, она казалась, когда пришла в полицейское управление после покушения. Тогда меня восхитило ее самообладание, в данной же ситуации оно стало отдавать чем-то неестественным, принадлежащим той грани бытия, где нет места жизни в нашем понимании этого слова. Она не падала в обморок, не прижимала руки к груди, не всхлипывала от страха — хотя многие в такой ситуации испытали бы подобное желание. Но не леди Эвелин.

— Сколько еще у него выстрелов? — вместо этого практично поинтересовалась она у Эйзенхарта. Она сосредоточилась на управлении автомобилем на узкой мощеной мостовой, подернутой еще утренним инеем.

— Девять. У него два военных "Кригера" на шесть патронов каждый.

Леди пробормотала что-то нецензурное себе под нос.

— Будем надеяться, что он не попадет в бензобак.

Словно услышав ее мысли, следующий выстрел ушел ниже. Как и два последовавших за ним.

— Шины, — сердито прошипела леди Эвелин, — он стреляет по шинам!..

Мы и сами это поняли, когда после громкого хлопка машина просела на один бок, и все перед глазами завертелось. Теряя управление на повороте, леди Гринберг ударила по тормозам, но было слишком поздно. Последним, что я запомнил, прежде чем закрыл глаза, была кирпичная кладка стены впереди.

Вопреки моим ожиданиям, столкновения я не почувствовал. Машину ощутимо тряхнуло при торможении, но когда я открыл глаза, стена была на том же месте, а я все еще был жив. Автомобиль остановился меньше чем в десяти сантиметрах от кирпичной кладки — везение, достойное вмешательства Духов. Леди Эвелин, поправив съехавшую набок шапочку, легко выскользнула со своего сиденья и присела на корточки у простреленного колеса.