Налево от полярной звезды

ЭПИЛОГ

"Привет, Гена. Совсем ты меня забыл, на два последних письма так и не ответил. Я понимаю — новая страна, новые заботы, новые друзья. Но я не теряю надежды хотя бы получить от тебя письмо, я уж не говорю о телефонном звонке. У меня появились кое-какие новости. Скоро уезжаю в Германию — наконец-то пришел ответ. Ресторан я свой продал, бабки есть, надеюсь, до отъезда не отнимут. А из Германии в Израиль ближе, чем из России, так что со временем жди меня в гости. Не выгонишь? Я бы очень хотел тебя увидеть, ты мой самый лучший мальчик, я не вру, ты знаешь. Как жаль, что мы не вместе и не будем вместе уже никогда. Ребята наши передают тебе приветы, Юра, Вадим, они тоже все скучают. Жизнь у нас стала совсем невыносимая, впрочем, у вас же там есть наше телевидение, так что ты все знаешь. Дожить бы до отъезда, да чтобы никто не грохнул. Впрочем, как я еще устроюсь в этом Франкфурте — тоже неизвестно. Но поздно пить Боржоми... Все уже решено. Извини, письмо вышло короткое, но главное я сказал — я люблю тебя по-прежнему.

Целую, много-много раз.

P.S. Совсем забыл. Ты помнишь Костю, соседского мальчика? Неделю назад он утонул в Ведьмином пруду. Там была куча народу, он нырнул и не вынырнул. Тело так и не нашли. Мать его, Татьяна, по-моему, свихнулась — ее увезли в больницу. Жаль, неплохой был мальчишка, он, кажется, тебе нравился.

Еще раз целую. Твой Борис."

* * *

"Oh, Darling! Leave Belief me..."

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Призраки белых ночей

Yesterday, all my troubles seems so far away...

Yesterday

"Beatles"

Озерцо выглянуло из-за поворота неожиданно — выгнутое, словно полумесяц, заросшее с одной стороны камышом и осокой, с удобным подъездом — прямо от шоссе. Вечерело, и я решил, что это самое удачное место, чтобы сполоснуть мою трудягу-машинку от многодневной пыли. Жучок обрадованно взревел движком и нырнул вниз по хрусткому гравию. Я остановился на берегу, достал из багажника ведро и тряпку и уже наклонился к воде, когда в камышах что-то плеснуло.

Мальчишка — он торчал из воды по пояс, словно огромный поплавок, и трясся так, что от него по воде бежали круги. Мы смотрели друг на друга — он с надеждой и испугом, а я с любопытством, потому что никак не мог сообразить, что же он тут делает, так поздно.

— Эй, ты что там торчишь, холодно же, простудишься.

— Я выйти не могу, — зубы мальчишки отбили короткую дробь, — трусов нет, а с шоссе видно.

— Где же твои трусы?

— Брат унес. И одежду тоже. Мы поссорились, и он ушел.

Я представил себе этого сволочного брата, который оставил пацаненка мерзнуть в озере совершенно голым. На месте родителей — давно бы уже пришел сюда и разыскал ребенка. Обормоты, ведь бывают же такие.

— Вот что, давай вылезай, у меня в машине плед есть, завернешься, согреешься и я тебя домой отвезу. Ты далеко отсюда живешь?

— Три километра, через лес, а по дороге — пять.

Я вернулся к машине, достал с заднего сидения плед, сложил его пополам и встал на берегу, готовясь ловить мальчишку.

Он нырнул в пушистую ткань, словно рыбка, я обнял его, закутывая потеплее, посадил в машину и включил печку.

— Посиди пока, погрейся, а я машину слегка сполосну, — в этот момент мне пришло в голову, что на мокрую поверхность на проселочной дороге сядет еще больше пыли, чем было, я плюнул и тоже залез в машину.

— Как тебя зовут?

— Сережа, — мальчик все еще стучал зубами, но на щеки постепенно возвращался румянец. Он был очень забавный — круглолицый, сероглазый, с выгоревшими светлыми вихрами, лет одиннадцати-двенадцати.

— А меня Стас. Ну давай, показывай, куда ехать.

Дорога была еще та — какие-то булыжники, бревна то и дело попадались под колеса, заставляя амортизаторы стонать от натуги. Нас немилосердно трясло, на одном из поворотов я с трудом объехал экскаватор с нелепо задранным ковшом.

— Как вы тут ездите?

— А мы на велосипеде, тут на машинах редко.

— Садоводство, что ли?

— Ага, у нас уже дом постороен.

Дом! Представляю себе эту хибару, из чего попало — от фанеры до картона. И мамашку с папашкой задницами вверх на вспаханных грядках. Странные звери из анекдота — зад черный, живот белый и передние лапы в дерьме. Пацан чуть не до ночи пропадает, а им хоть бы хны — урожай важнее. Вот ведь завезу подальше в лес, сделаю, что в голову придет — никто не узнает, не увидит, не поможет. А потом будут рыдать над истерзанным трупиком. Если найдут, конечно.

— Долго ты в озере сидел?

— Часа два, мы с Денисом вечером купаться ходим, когда никого нет.

— Что ж у тебя брат-то такой, бросил тебя, одного. А если бы я не подъехал, так бы и торчал там? А родители о чем думают?

— Папа в город уехал, а мама занята, наверное, я не знаю. А Денис...— Сережа замялся, — Он вообще странный, псих, я его не люблю. Он папин сын, а я мамин.

— Как это — папин-мамин?

— Ну он папин, а я мамин.

Ничего я не понял, честно говоря, в этих семейных связях, но кошмарная лесная дорога, слава Богу, закончилась, и мы выехали на нормальную проселочную, в конце которой виднелся просвет.

Садоводство оказалось почти полностью отстроенным, даже каменные дома были, а деревянные радовали глаз яркими свежими красками. Сережа указывал мне дорогу, и минут через десять мы уже подъезжали к огромному дому с роскошным цветником у крыльца.

— Вон моя мама, — гордо сказал мальчик, — Диньку ругает.

Да, есть женщины в русских селеньях, а эта, казалось, сошла с полотен Кустодиева или Рубенса. Высокая, полнотелая, белокожая, в легком сарафане, с копной светло-рыжих волос, небрежно собранных на затылке. Она держала в руке какие-то вещи, которыми потряхивала перед носом худенького подростка, небрежно опиравшегося на забор.

Придерживая плед, Сережа вылез из машины.

— Мам, я приехал, меня дядя Стас привез.

Дядя, хм, ну, наверное, я для него дядя, в его двенадцать и мои двадцать восемь. Женщина замолчала, близоруко сощурившись. Подросток у забора обернулся, и я сразу понял, почему Сережа говорил про маминых-папиных детей. Если сам он был очень похож на мать — крепенький, беленький, чем-то напоминавший эдакий коренастый боровичок, то Денис больше походил на чахлое растение Заполярья или на Пьерро, до полусмерти замученного злобным Карабасом Барабасом. На бледном лице выделялились неестественно большие глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, тонкий нос, большой рот с печально приопущенными уголками тонких бесцветных губ. Очень худощавый, можно сказать, тощий, весь из острых углов — острые колени, острые локти. Светлые джинсы висели на нем мешком, непонятно на чем держась. Он обхватил себя за плечи и наблюдал за нами — отстраненно и равнодушно, словно и не его только что ругали. Рой мошек кружился над его головой — темное зудящее облачко, как темная аура.

— Здравствуйте, спасибо вам большое, — женщина обняла Сережу и на мгновение прижала его к себе, — я уже хотела на озеро бежать, не знала, что и думать, этот обормот только что явился, глаза бы мои на него не смотрели.

Обормот Денис развернулся и, потеряв интерес к нашей беседе, двинулся куда-то вглубь участка, на ходу обрывая головки цветов.

— Меня зовут Анжелика, можно просто Лика, да вы проходите, Стас, проходите, я вас сейчас ужином накормлю.

— А что он так, бросил брата, ушел? — Мне было не совсем удобно принимать приглашение — я, все-таки, посторонный человек, но Сережа уже тянул меня к дому, не забывая поправлять тяжелый плед, который потихоньку сползал на землю.

— Видите ли, — Анжелика замялась, — Сережа и Денис не родные братья, это наши дети с мужем от первых браков. Мы только год назад поженились, мама Дениса умерла, он привык жить с отцом, и вот, ревнует, наверное. А на Сереже вымещает. Муж занят, много работает, я с ними одна тут вожусь. Знаете, какими бывают мальчики в шестнадцать лет, неуправляемыми. Да и скучно ему на даче, друзей у него тут нет, девочек его возраста тоже.

За разговором мы дошли до дома. Надо сказать, я недооценил этот дворец. Он был явно не фанерным — из добротного бруса, двухэтажный, с резными наличниками и карнизами, каменным фундаментом. Я прикинул, что там, как минимум, пять комнат, и слегка даже позавидовал, хотя никогда не стремился к дачно-огородной жизни.

— Это кто же вам такой дом построил? — я поднял голову, разглядывая балкончик на втором этаже.

— Все муж, своими руками, — гордо ответила Лика и подтолкнула Сережу ко входу, — беги уже, горе мое, оденься.

— За год? — я не поверил.

Лика рассмеялась:

— Да что вы, это он давно начал строить, садоводству восемь лет. Ну не один, конечно, рабочих нанимал сруб ставить, печку класть, но вся отделка — его. Вы еще внутри посмотрите, там вся мебель самодельная, Женя у меня столяр-краснодеревщик, так уж постарался, все соседи ахали.

Действительно, там было на что посмотреть. Мы сидели на веранде, которая изнутри казалась причудливой резной шкатулкой. Лика расставляла на столе тарелки, чашки, какую-то вкусно пахнущую снедь, а я вертел головой, разглядывая узоры на стенах. Прибежал Сережка, плюхнулся на табуретку, неторопливо, словно делая одолжение, пришел Денис, притулился на резной скамье, поджав под себя ногу. Лика посмотрела на него с неодобрением, ничего не сказала, просто пододвинула тарелку. Но сделала это так, что я сразу ощутил ее нелюбовь к пасынку. Мне даже стало его жаль — ненужного в этом роскошном доме, который отец строил для него, а поселилась тут чужая женщина с ребенком. От Дениса веяло таким одиночеством, такой тоской, что я почувствовал себя неловко. При электрическом свете я хорошо разглядел темные круги под карими глазами, нездоровый цвет лица, синяки на тощих руках — словно их изо всех сил сжимали чьи-то сильные и жестокие пальцы. Странный мальчик — он и ел так, как будто его заставляли, — без интереса ковырялся в тарелке, строя какие-то горы из картошки, мяса, овощей и тут же их разрушая. В отличие от него, Сережа уминал все с поразительной быстротой, запивая молоком из большой чашки. Лика терпела выверты пасынка минут пять, потом встала и убрала тарелку. Я не заметил, чтобы он съел хотя бы кусок. Так же молча, как и сидел, Денис вышел из-за стола и ушел куда-то в дом.

— Вот, пожалуйста вам, — в голосе Лики отчетливо слышалось раздражение, — И так все время. А потом жалуется отцу, что я его голодом морю. Ну скажите, Стас, ведь вкусно?

Я кивнул — действительно, было вкусно, Лика умела хорошо готовить, это было очевидно. Вот только Денису ее стряпня, похоже, была поперек горла.

Я поблагодарил хозяйку, мне надо было уезжать, но Лика решительно воспротивилась:

— Еще чего, на ночь глядя, что у нас, спать негде?

— Да какая это ночь — светло, я часа через два уже дома буду. Лика, мне, право, неудобно.

— Неудобно спать на потолке, — решительно ответила она, — Я вам наверху постелю, там тепло, тихо. Утром спокойно встанете, покушаем, да и поедете. А сейчас — куда ехать, скоро уже одиннадцать. Пока на дорогу, потом до города. Нечего-нечего, не выдумывайте.

И я остался. В большом красивом доме, на широкой мягкой кровати, самодельной, но очень удобной. За окном зашуршал дождь, стало совсем темно, и, засыпая, я подумал, что Лика была права, тащился бы я сейчас по мокрому шоссе, проклиная все на свете.

Меня разбудил еле слышный скрип половиц. Я приоткрыл слипавшиеся глаза, — около кровати виднелась тень, бесформенная, почти незаметная на фоне черной стены. В тот момент, когда я собрался сесть и поинтересоваться, кто это — или что это, — с тени свалилось покрывало, в которое она куталась, и мне в постель змейкой скользнуло обнаженное горячее тело.

— Денис, — шепотом сказал я, — Ты что, с ума сошел? Ну-ка, марш к себе. Лике пожалуюсь, мало не покажется.

Вместо ответа мне на губы легла жаркая, слегка влажная, ладонь:

— Молчи, а то подниму крик на весь дом, — вылетишь на улицу, под дождь.

Этот нахаленок имел наглость меня же и шантажировать. Пока я в смятении размышлял, что же мне делать, Денис завозился под одеялом, прижимаясь ко мне покрепче. У меня оставался единственный способ отомстить ему за столь бесцеремонное поведение, поэтому я закинул руки под голову и постарался отвлечься. Совсем скоро мне грозил очередной техосмотр. Точнее, не мне, а моему Жучку. Я представил себе бесконечные очереди на станции техобслуживания, ленивых мастеров, гаишников, на которых слово "иномарка" действует, как красная тряпка на быка. Даром, что мое десятилетнее насекомое больше напоминало отечественный Москвичонок доисторического года выпуска, чем шестисотый Мерседес. В размышлениях о предстоящих расходах я так увлекся, что не сразу услышал тихое всхлипывание под боком. Уткнувшись носом в подушку, Денис еле слышно плакал, подрагивая худыми плечами.

— Эй, ты что, ребенок, ты чего ревешь?

Ребенок что-то невнятно пробормотал, шмыгая носом. Пришлось отрывать его от подушки, вытирать мокрое лицо и успокаивать.

— Я никому не нужен, — жалобно сказал он, садясь в постели и обхватывая острые коленки тощими руками, — И тебе не нужен, ты даже не хочешь меня.

Странные были у него понятия о нужности-ненужности.

— Диня, ну о чем ты говоришь, сколько тебе лет? Ты залез ко мне в постель, а даже не представляешь, чем это может кончиться!

— Это я не представляю? — Денис развернулся ко мне всем телом, — Я-то как раз все прекрасно представляю. Это ТЫ не представляешь и ничегошеньки не понимаешь!

Я не успел ничего сказать, — он резко наклонился и начал целовать мое лицо.

— Денис, Диня, Динечка, — мои попытки оторвать его от этого занятия были безнадежны, — Что ты делаешь, перестань. Да я никогда не занимался этим! С мальчиками!

— А я тебя научу, — жарко прошептал он мне в ухо, ловя губами мочку, — Я знаю, я умею.

Он умел многое. Такое, чего и я не знал. Он обвивался вокруг меня, словно змея, его губы были везде, его руки могли все. И он умудрялся сохранять полную тишину.

Конечно, я не вчера родился, но до этой сумасшедшей ночи даже не представлял себе — каким сладким и восхитительным может быть тело шестнадцатилетнего подростка.

Надо ли говорить, что я так и не уснул больше. Денис убежал под утро, когда дождь перестал лить, и в окно заглянуло солнце. Провертевшись в постели еще пару часов, я, наконец, встал, оделся и спустился вниз.

Лика уже приготовила завтрак, Сережка нетерпеливо ерзал на табуретке. Дениса — не видно, не слышно. У меня не было причин задерживаться, поэтому, торопливо перекусив, я откланялся. Меня никто не провожал, но на ветровом стекле я увидел белый листочек, прилепленный жвачкой. Неровный почерк с левым наклоном — "Возьми меня с собой!"

Я скомкал записку и решительно сел в машину. Лика объяснила, что при въезде в садоводство есть хорошая дорога к шоссе, налево, я поехал туда и через пять минут оказался на трассе. Остановившись на обочине, я закрыл глаза и сидел так некоторое время. Воспоминания теснились в моей голове, наползая одно на другое. Я не задавался вопросом, что привело Дениса в мою постель — одиночество, страсть, скука — мне не было до этого ровно никакого дела.