В когтях кошмара

— Но как, учитель? — вежливо спросила маленькая девочка.

— Все просто, — улыбнулся Чэнь.

Ким, затаив дыхание, ждала его ответа.

— Если из тех детей, кого я воспитаю, будет хотя бы один великий ученый — значит, я старался не зря. Или писатель. Или политик. Кто угодно — если этот человек совершит нечто, что принесет что-то хорошее в жизнь других людей. Я хочу гордиться своими учениками. И если кто-то даст мне повод — значит, я не зря старался всё это время.

Чэнь замолчал. Ким сидела, насупившись, и пыталась понять, что же хотел сказать её учитель.

— То есть, — наконец собралась она с мыслями, — учитель сможет гордиться мною? Даже мною?

Девочка произнесла слово "даже" со смесью недоверия и удивления, как будто гордиться кем-то вроде неё было странно и неприлично.

— Если ты дашь для этого повод, — улыбнулся Чэнь. — Я знаю, что именно ты можешь стать великим ученым.

— Но... нет, как? — перебила Ким, ничуть не заботясь о правилах приличия. — Я глупая! Я ничего не знаю!

— Не "ничего", а "мало", — сказал Чэнь и отрицательно покачал головой. — Чтобы стать ученым, нужно много учиться. Ким, читать книги в библиотеке тебе нравится больше, чем работать в поле, не так ли?

— Конечно, — удивленно заявила девочка. — А кому это может не нравиться?

— Поверь, не каждый способен провести целый день за книгами, — сказал Чэнь и коварно улыбнулся. Ким слегка покраснела: она и не подозревала, что её учитель знает об этом. — Равно как и не каждый способен понимать то, что в этих книгах написано.

— Ну... я понимаю то, что написано в учебниках, — слегка подумав, ответила девочка. — Я знаю не все иероглифы и не все слова. Но когда я что-то читаю, то обычно понимаю.

— Молодец. Если будешь продолжать заниматься, то у тебя будет возможность поступить в городскую школу. Там преподают учителя получше, книг побольше, да и работать почти не надо.

— То есть как не надо?

— А вот так: дети просто ходят в школу. Уроков там больше, а домашнее задание намного длиннее. Иногда мы возим воспитанников на экзамены в одну из таких школ. Если ты будешь усердно заниматься, то сможешь поступить туда. Я помогу тебе и приставлю кого-нибудь из учителей, чтобы они помогли тебе подготовиться. Конечно, все зависит от твоего желания, Ким. Хочешь — приходи в свободное от трудовой практики время на занятия. Хочешь — играй с другими девочками и ни о чем не беспокойся. Выбор за тобой.

Ким допила последний глоток чая, уже остывшего и потерявшего аромат. Ей было над чем подумать: мало кто из детей способен отказаться от игр с друзьями, тем более после тяжелого трудового дня. Но, с другой стороны, она смутно улавливала намек в словах учителя: если ты не хочешь всю жизнь стоять по пояс в грязи на поле и колоть пальцы в прядильной мастерской — работай изо всех сил в теплом классе за партой. Ким отчаянно боялась возразить учителю, что она боится неудачи или неприязненного отношения сверстников.

— А если у меня не получится? — робко произнесла она, глядя в пол.

— Если у тебя что-то не получается, Ким, то тебе просто нужно приложить больше усилий. Помнишь, как два дня назад на уроке математики ты решила задачу, с которой не смог справиться весь остальной отряд?

Ещё бы Ким не помнила: моменты триумфа забываются не так просто. Задача была вполне обычной: зная число ног и число голов в стаде, требовалось посчитать, сколько среди них уток и сколько коз. Пока дети вслух обсуждали, где стадо пасется и какого цвета козы, Ким придумывала способ решения задачи. Учитель не сразу поверил, что у неё есть решение, но когда Ким объяснила придуманный ею способ, похвалил её и поставил в пример всему отряду.

— Разве эта задача была сложной?

— Нет, она была очень простой. Просто нужно знать: ты можешь справиться с любой новой задачей, поскольку ты справилась со всеми предыдущими.

Следующие месяцы пролетели для Ким незаметно, не в последнюю очередь потому, что у девочки не осталось времени на отдых и праздность. Лишь только заканчивалась работа, она торопилась в класс и садилась за учебники, иногда даже забывая помыть руки и лицо. Учитель, приставленный к ней и ещё нескольким воспитанникам, заставлял её делать втрое больше, чем на обычном уроке. Многое из того, что он требовал, девочка не понимала, но Ким быстро научилась задавать уточняющие вопросы — умение, присущее не каждому стеснительному ребенку.

Примерно через полгода Ким и других детей посадили на автобус и повезли в ближайший город. Основной целью поездки было ознакомление с музеем классовой борьбы и возложение цветов к памятнику Великого Кормчего. По дороге Чэнь хитро улыбался девочке и заговорщицки подмигивал — мол, будет что-то интересное, так что не зевай. Когда все планы на поездку были выполнены, он вызвал Ким и ещё нескольких детей, которые занимались вместе с ней на дополнительных занятиях, и объявил им: завтра они отправятся на вступительный экзамен в городскую школу.

На следующий день Чэнь зашел за девочкой и объявил, что с этого дня она будет учиться в новом месте с новыми людьми. Никто из других детей экзамены не прошел. Учитель дал ей полчаса на сборы и прощание с подругами, после чего посадил отвез и передал на попечение директору школы, своему старому знакомому.

— Для тебя начинается новая жизнь, — сказал он, обнимая девочку. — Надеюсь, здесь ты найдешь новый дом. И не забудь написать мне письмо.

Уже прощаясь, со слезами на глазах, Ким задала учителю последний вопрос:

— Но почему именно я? Почему именно я должна трудиться в классе, а остальные — в поле?

Чэнь рассмеялся. Он ждал такого вопроса, и давно знал на него ответ. Не каждому доводилось его услышать: сказать подобную фразу ребенку с неокрепшей психикой, не способному отличать добро от зла, означало сломать психику и, возможно, навеки испортить отношения со сверстниками. Но в этой девочке он почему-то был уверен.

— Потому что есть люди, которым дано больше остальных. С них и спрос больше. Стремись как можно выше, девочка, и не останавливайся. Когда ты найдешь своё место в этом мире, оно само остановит тебя.

* * *

Где-то через пять лет в детский дом, который выпустил множество воспитанников и в будущем выпустит ещё больше, пришло письмо.

"Учитель Чэнь,

я наконец могу написать вам письмо, как и обещала.

У меня в голове крутится много мыслей, и все они просятся на бумагу. Но я не могу позволить себе проявить неуважение к вам и заставить читать беспорядочный хаос из слов. Поэтому я постараюсь написать коротко.

Самое главное, что я должна сказать: спасибо. То, что вы сделали для меня, неоценимо. Какими бы мотивами вы не руководствовались, я должна быть благодарна за результат.

Не так давно мне стал ясен истинный смысл ваших слов. Вы сказали: я должна стремиться как можно выше. Конечно, вы имели в виду метафорическое стремление к положению в обществе. Но я придаю вашим словам другой смысл, буквальный. "Выше" означает "ввысь, к звездам". К звездам! Теперь я слышу голос, и он зовет меня в космос. Вы будете гордиться своей ученицей, если она поведет людей за границы Солнечной системы? Только там, в холодном межзвездном пространстве, я смогу найти своё место.

Ещё я должна сообщить, что моё детское имя больше не играет роли. Я отказалась от имени, которое мне дали родители (или вы? не знаю). В новом паспорте стоят два иероглифа — Лицзинь. Когда я поступлю в университет (а я обещаю вам, что поступлю), то меня будут звать именно так.

Я обещаю, что напишу ещё раз в тот день, когда вы сможете гордиться мною. Как и было задумано.

Ли"

Глава 6, в которой, помимо долгих бесед о смысле жизни, не произошло ничего интересного

В небе над Фьюмичино — одного из тех городков, что на правах пригорода входят в обширную агломерацию Рима, со стороны Тирренского моря заходил на посадку самолет. Не бог весть какое событие для местечка, где расположен крупнейший в Италии аэропорт, но диспетчер Джозо почему-то нервничал.

— Эй, Рико, к нам опять какая-то шишка прилетела? — спросил он у коллеги, который сидел рядом и наслаждался трехминутной паузой в разгар рабочего дня. Рико, откинувшись на спинку кресла, с наслаждением хлебал холодную газированную воду. Наконец, опустошив бутылку до конца, он посмотрел на товарища и недоуменно повел плечами:

— Да вроде сегодня не планировалось, а что?

— Запрос по каналу "зэд-три", — объяснил Джозо и ткнул в монитор. — Куда мы их сажать будем?

— А ну дай-ка глянуть.

Рико встрепенулся. Толстый работник аэропорта, который в жаркие дни потел, словно лошадь, подскочил с кресла и в три шага покрыл несколько метров до монитора своего коллеги. Рико ненавидел летнюю жару, свою жену и двух детей, запросы которых с каждым годом становились все жирнее и жирнее. Единственное, что доставляло разменявшему пятый десяток диспетчеру удовольствие, было ощущение власти над жизнями людей, чьи самолеты приземлялись в аэропорту под его чутким руководством. Он давно привык к обычным рейсам эконом-класса и доверял разводить их по взлетным полосам новомодному техническому обеспечению, которое, по словам его создателей, полностью исключало вероятность ошибки с трагическими последствиями. Но вот прибытие самолета, сделавшего запрос по правительственному коду наивысшего приоритета, вызывало в толстом Рико прилив адреналина. Когда лайнер с парой президентов на борту опускался на взлетную полосу, диспетчер чувствовал почти физическое наслаждение от осознания того, что тремя нажатиями кнопки он мог отправить их всех на тот свет. Впрочем, Рико ни за что бы на подобное не решился: для революционера он был слишком труслив, а для преступника — слишком мягок.

— Запрос посадки через сорок семь минут в секторе "каппа", — показал Джозо.

— Выделенный правительственный сектор? Неплохие у них запросы, — пробурчал Рико, нервно дергая ногой в предвкушении. — Дай-ка угадаю: чья-то любовница нагулялась по Нью-Йорку и летит шляться по магазинам. Нет уж. Сядут, как все. Дай-ка сюда, я сейчас их посажу, куда следует.

Джозо терпеть не мог своего коллегу, который бесил его абсолютно всем своим существом, начиная от запаха дешевого парфюма и заканчивая мерзкой привычкой через слово вставлять одному ему понятные жаргонизмы, но в те моменты, когда Рико недрогнувшей рукой направлял самолет с премьер-министром на запасную полосу, Джозо искренне им восхищался. Разнообразные мелочи вроде дипломатического скандала или увольнения без права работать в аэропортах до конца жизни, Рико, по-видимому, не волновали.

И тут же в диспетчерской зазвонил телефон.

— Аэропорт Да Винчи, диспетчерская, — произнес Рико, поднося трубку к уху.

— Слушай сюда, — послышался тихий вкрадчивый голос, отчего-то звучавший очень жутко. — Ты сейчас посадишь наш самолет возле корпуса "эпсилон". Затем перекроешь всё движение в секторе и...

— Прошу прощения, а с кем имею честь... — начал было диспетчер, которому внезапно отчего-то стало плохо.

— Заткнись, — бесцеремонно перебил голос. — Твоё слово тут ноль. К трапу подъедет наш автомобиль. Если выкинешь какой-нибудь фокус — завтра проснешься по частям. Понял, Рики Четыре Пальца?

Рико побелел от страха — в основном из-за того, что пальцев на каждой из его рук и ног было ровно пять. Пока что по пять, проскользнула в голове страшная мысль.

— Есть, — упавшим голосом прошептал работник аэропорта. — Ещё приказы?

Вместо ответа в трубке запищали гудки, необычно громкие в повисшей над диспетчерской тишине.

— Выдавай ему полосу К5. — Рико потрясенным голосом отдал приказ коллеге, который деловито щелкал что-то на экране. — И открой въезд для стороннего автотранспорта.

Через полчаса толстый диспетчер улучил момент, нагло повесил на Джозо свою долю работы и выскользнул из технического отделения в главный зал аэропорта. Он шел настолько быстро, насколько позволяло его тучное телосложение и нестерпимая летняя жара, которая перебивала даже работающую на полную мощность вентиляцию. Рико проскочил через зал прилета внутренних рейсов, растолкал по дороге группу оживленно беседующих в ожидании багажа сицилийцев, пронесся сквозь доступные лишь для персонала коридоры и выбежал в международный отсек. Щелкая по всем подряд электронным замкам карточкой персонала, он поднялся на лифте на верхний этаж и свернул в небольшое крыло, разделяющее два сектора. Рико открыл последнюю дверь на своем пути: в лицо ему пахнул адски горячий воздух и блеснуло яркое полуденное солнце летнего Рима. Не обращая внимания на температуру, диспетчер достал из кармана темные очки, нацепил на нос и принялся вглядываться в сторону сектора "каппа". Возле полосы К5 уже дежурил черный автомобиль-"жук" с развевающимся на антенне флажком. Не отличавшийся дальнозоркостью Рико скорее догадался, чем увидел: бело-желтый флаг может принадлежать исключительно Ватикану. "Чертовы клерикалы", — подумал про себя диспетчер. "Так вот, значит, кому понадобилось любовницу притащить".

Впрочем, к удивлению Рико, из самолета вышла не гламурная красавица, а подтянутый мужчина в черном костюме. Из автомобиля тут же навстречу появились два господина, одетых точно так же неброско и, чего Рико уже никак не мог увидеть, ибо Джозо набрал его номер и визгливо потребовал вернуться на место, носивших на шее маленькие металлические крестики.

— Deus Vult, — отсалютовал один из них. — Добро пожаловать. Снова.

Франциск Грациани спустился с трапа самолета, доставившего его из Нью-Йорка в Европу меньше чем за семь часов, и тут же бросился к автомобилю.

— Не так быстро, брат Франциск, — вежливым жестом остановил его один из встречающих. — Меры предосторожности.

Франциск замер на месте. Его глаза светились недоумением.

— В Нью-Йорке чрезвычайная ситуация. Нужно срочно... — произнес он и замер. На протяжении последних семи часов его изводили мысли о том, что по прилету он узнает о гибели своих братьев — а возможно, и всего Нью-Йорка. Поглощенный мыслью о том, что следует как можно быстрее доставить весть в Бюро, Франциск торопился быстрее сесть в автомобиль и даже не подумал обратить внимания на бордовые куски ткани в руках встретивших его братьев Церкви.

— Плащаница? — недоуменно заявил он. — Что здесь происходит?

— Вот вы и расскажете. А сейчас прошу соблюдать предписанные меры. Вытяните руки вперед.

Говоривший походил скорее на барного вышибалу, чем на священника. Его лицо уродовали два пересекающихся крест-накрест шрамов, один из которых задевал левый глаз, а другой проходил на пару сантиметров выше правого века. Его рост был явно больше двух метров, отчего он смотрел на отнюдь не низкого Франциска исподлобья сверху вниз. На одном из пальцев толщиной с добрую немецкую сардельку блестело кольцо с восьмилучевым крестом — печатка высокопоставленного рыцаря на церковной службе. В руках громила держал связку бордовых отрезов ткани.