В когтях кошмара

Пролог, в котором Шики снова проснулся в больнице

Сознание медленно возвращалось, всплывая из черного провала забвения. По кусочку, по фрагменту личность собирала сама себя, секунду назад ещё не будучи уверенной, что она существует на самом деле. Как там говорили древние? "Тому, кто хочет побороть истинную смерть, следует вначале справиться с её младшим братом — сном". Сном... да, это слово было знакомо сознанию молодого человека, который лежал в больничной койке и ниточка за ниточкой вновь сплетал утерянную связь с реальностью.

Так значит, он спал?

Разум, вернувшийся в своё плотское обиталище, принялся деловито восстанавливать обиход. Первым вернулось осязание, откликнувшееся на зов ощущением легкого дуновения ветерка на коже лица — заодно сознание человека вспомнило, что у него есть то самое лицо и, возможно, что-то ещё, имеющее отношение к странному набору абстракций под названием "части тела". Эстафету подхватило обоняние, почуявшее легкий цветочный запах и зрение, которое всплыло из пустоты и наконец увидело хотя бы темноту — темноту, которая сквозь ресницы принялась расцветать светлыми и до неприличия расплывчатыми пятнами, не имеющими ни очертания, ни формы, ни цвета.

А потом вернулся слух, принося с собой целый калейдоскоп звучащих откуда-то с той стороны слов:

-... летальный...

-...на жаре... повезло...

-...вне опасности...

-...следует быть осторожнее...

-...показатели в норме...

-...требуется покой, поэтому...

Слова, которые звучат почему-то по-разному. Ах да, наборы звуков, каждый из которых что-то обозначает. Звуки складываются в слова, слова складываются в предметы, предметы не складываются, а...

Он распахнул глаза, словно пугаясь, в какие невиданные дебри логики может завести не до конца пробудившееся сознание. Яркий белый потолок ослепил его своим блеском, но тут же померк, закутанный в сетку тонких черных линий, уходивших за границы его зрения. Голова тут же заныла; и хотя боль в широком смысле чувством не является, но именно её возвращение позволило ему окончательно вынырнуть из глубины небытия.

— Где... я? — прошептал он.

— Вы в хорошем месте, господин Тоно, — произнес один из услышанных ранее голосов.

— Ты наконец-то проснулся, брат, — в диссонанс с первым голосом повторил другой, более мягкий и приятный голос.

— Где... что случилось?

Человек, которого назвали господином Тоно, хотя он был вовсе и не господин, и, строго говоря, даже не Тоно — обращение "Шики" было бы намного более правильным, приподнял голову и увидел три расплывчатых силуэта, два из которых были в белом, а третий... Третий Шики рассмотреть не успел. Его глаза сами собой захлопнулись, и он бессильно опустил голову назад, на подушку.

— Вам следует соблюдать полный покой, господин Тоно, — снова услышал он голос, добрый, но не терпящий возражений. — Вы попали в серьезную аварию, но сейчас вы в полном порядке. Нужно лишь соблюдать покой.

Покой? Какой покой, когда.... Тоно ощутил странный прилив адреналина и резко, насколько только мог, поднял тело и занял сидячее положение, прижавшись спиной к стенке кровати. В левой руке что-то кололо, но когда он попытался дотянуться другой рукой, чтобы избавиться от неприятного ощущения, то осознал, что его запястья привязаны к кровати тонкими петлями из марли.

— Капельницу вытаскивать не следует, еду вам все равно пока не положено, — сообщил тот же голос, принадлежавший, по-видимому, врачу.

Услышав слово "еда", последнее из чувств — вкус, вернулось и дало о себе знать странным металлическим привкусом во рту.

— Повязки я сейчас сниму, — продолжил врач. — Как вы себя чувствуете, господин Тоно?

— Голова...

— У вас болит голова? -участливо поинтересовалась фигура в белом.

— Голова. Очки. Где мои очки?

Все ещё не способный изъясняться сложносочиненными предложениями, Шики тряхнул головой.

— Все здесь, брат, — ласково произнес женский голос. Фигура, чей цвет Шики так и не успел разглядеть несколько секунд назад, сделала несколько шагов вперед и подошла к нему. Девушка подняла очки, лежавшие где-то сбоку, поднесла их к лицу Шики и заботливо надела. Мир, окружавший его, тут же собрался воедино, черные трещины линий смерти исчезли, а боль в голове сразу же потускнела, хоть и не исчезла окончательно.

— Очки всегда должны быть возле него, — резко посуровевшим голосом сообщила женщина, называвшаяся его сестрой, но её суровость, очевидно, была обращена не к нему, а к врачу. — И снимите у него с рук, наконец, эти повязки.

Доктор кивнул, и третья из фигур — по-видимому, медсестра, принялась отвязывать левую руку Шики от кровати.

— Акиха, это ты?

— А у тебя есть ещё сестра? — возразила девушка, только что надевшая ему очки на глаза.

— Не знаю, — поморщился Шики и почесал освобожденной рукой под стеклами очков. — Мне приснился сон...

— И во сне у тебя была другая сестра? — холодно переспросила Акиха.

— Нет, но... после того сна, кажется, я вообще ни в чем не уверен. Все было так реально... как будто я прожил целую жизнь. Потом ещё раз, и ещё раз... Я засыпал и вновь просыпался, потом снова засыпал... — Он схватился за голову и сокрушенно пробормотал: — Что со мной случилось, Акиха? Почему я опять в больнице?

Шики не стал признаваться сам себе, что он испытывал странное дежа-вю, которое, впрочем, ему вспоминать совершенно не хотелось.

— Ты, как всегда, засмотрелся по сторонам и попал под грузовик, — сообщила сестра, прикладывая руку ко лбу Шики. — Сотрясение мозга, кома и...

Врач протестующе кашлянул.

— Госпожа Тоно, вам не следует тревожить здоровье вашего брата рассказами о неприятных вещах.

— Как скажете, — холодным голосом произнесла она.

Врач повернулся к кровати:

— Простите мою резкость, но вам следует отдыхать.

Медсестра, которая закончила отвязывать Шики от кровати, скрылась где-то за занавесками. Доктор проводил её взглядом и продолжил:

— Вы в самом деле попали в серьезную переделку, но сейчас вашему телу нужен покой и как можно больше сна, и тогда вашей жизни не будет ничего угрожать.

Шики откинул голову назад. Тело, несколько мгновений назад совершившее ненужное резкое движение, ныло от усталости, словно он таскал тяжести на протяжении нескольких часов. Доктор быстро подошел к нему и подхватил его под шеей, помогая аккуратно опуститься в лежачее положение.

— Как долго я спал? — спросил Тоно.

— Пять дней.

— Так...

— Долго?

— Нет, напротив, — не согласился Шики. — Во сне мне казалось, что я провел месяц или больше.

— Это вероятно, — кивнул головой врач. — Можно сказать, что вы были в коме... но не пугайтесь, сейчас вам ничто не угрожает.

— Да, — безжизненно сказал Шики. — У меня... просьба.

— Все, что угодно.

— Дайте поговорить с сестрой наедине.

Несмотря на то, что Шики ждал отказа и уверений в том, что ему сейчас необходим только покой и никаких надоедливых родственников, в ответ он услышал согласие:

— Несколько минут, не более, после чего вам снова следует спать.

Тоно расслабился и закрыл глаза.

Мир вокруг него вновь стал полностью знакомым — настоящим, реальным миром, совершенно отличным от того, который Шики видел во сне. Между изголовьем его койки и широким окном стояла больничная тумбочка, украшенная вазой с нежно-розовыми орхидеями. За широким окном зеленели деревья, листья которых не беспокоили ни малейшие порывы, и Шики почему-то подумал, что сейчас на улице стоит невыносимая жара — извечный бич летнего Мисаки, от которого хочется спрятаться где-нибудь в тенистой комнате поглубже в доме, лишь под вечер выходя в город на неспешную прогулку. К счастью, в дальнем углу больничной палаты висел кондиционер, охлаждающий воздух до приятной температуры, и лишь его легкое жужжание, напоминающее треск цикад, тонко намекало на то, какое время года сейчас стоит на самом деле.

— Ты попросил меня остаться, а затем уснул, — сказала Акиха голосом, который не подразумевал сомнения, лишь констатацию факта. — Жаль, что твои манеры до сих пор оставляют...

— Я не сплю, — устало пробормотал Тоно. — Мне очень хочется, но я не засну, пока ты мне не скажешь... Сестра, не произошло ли в городе чего-нибудь странного?

— Почему ты спрашиваешь? — нахмурилась Акиха.

— Я... мой сон, — объяснил Шики.

Он вздохнул: голова тяжелела с каждой секундой и думать становилось все труднее.

— Просто кажи: все так, как и раньше?

— Не знаю, о чем ты, но, наверное, да, — пожала плечами Акиха. — Брат, ты ведешь себя странно. У тебя что-нибудь болит?

— Я хочу спать, вот и...

Тоно не договорил фразу до конца. Усталость взяла свое, и он вновь провалился в забвение.

Акиха смотрела на своего брата — поначалу строго, потом, когда убедилась, что он заснул, ласково и нежно. Она протянула руку и даже позволила себе погладить его по голове, затем сняла его очки и аккуратно положила их на тумбочку возле кровати — так, чтобы он мог достать их, лишь протянув руку.

Теперь, когда она осталась одна, на неё нахлынули беспокойные мысли об её единственном родном человеке. За его здоровье Акиха почти не боялась: брат выходил живым и не из таких переделок, так что разве сможет его убить какой-то грузовик? К тому же, Дзинан и его брат принадлежали к той немногочисленной группе людей, профессиональным навыкам которых глава семейства Тоно доверяла. Нет, её беспокоило нечто другое: незваный, но вполне ожидаемый гость, который мог появиться возле кровати брата в любую минуту... и бог знает что может взбрести в голову сумасшедшей вампирше, увидевшей нежное и не сопротивляющееся тело. Если бы Акиха могла увешать всю больничную палату чесноком, опрыскать святой водой и повесить на окно крест, то она с удовольствием бы это сделала. Жаль, что против Арквейд такие меры в любом случае не помогут.

Она вздохнула, ещё раз нежно посмотрела на брата и вышла из палаты.

Лишь только за Акихой захлопнулась дверь, под одеялом Шики кто-то зашевелился. Через мгновение наружу вылезла милая кошачья мордашка, на черной шее которой висел бант с двумя белыми бубенчиками. Мельком посмотрев по сторонам, принюхавшись к незнакомым запахам и убедившись, что в палате и в самом деле никого, кроме неё, нет, Лен выползла из-под одеяла Шики и спрыгнула на пол. Маленькая суккуба с наслаждением потянулась, выгибая спину и хвост после долгого лежания под одеялом вместе со своим новым хозяином, и приняла человеческую форму. Её красные глаза с волнением смотрели на спящего мальчика, но Лен знала, что сейчас ему ничего не угрожает: она великолепно справилась, сохранив разум и сознание Шики в той оболочке, которая сейчас мирно посапывала в больничной койке.

Лен сделала несколько пассов руками, навевая на Тоно сладкий сон без сновидений — лучшее, что могло помочь ему как можно скорее прийти в себя. Затем она снова обернулась кошкой, вскочила на подоконник и совершенно непостижимым для любого другого зверя образом просочилась в тонкую щель открытой форточки на улицу.

В нескольких десятках метров от клиники она повстречалась с Акихой, которая медленно шла по дороге, обдумывая, кого бы ещё она могла приставить охранять брата. Угроза визита Арквейд была для любящей сестрицы словно заноза в чувствительном месте. Она едва ли подозревала, что черная кошка, пробегающая по дороге мимо неё, спешит именно к вампирше — поведать, что Шики здоров и пришел в себя.

Глава 1, в которой один нью-йоркский адвокат пришел к психоаналитику

Говорят, что правила существуют, чтобы их нарушать. С этим утверждением сложно спорить, да, в общем-то, не очень и нужно: хочешь совершить что-нибудь противозаконное — совершай, кто ж не дает-то. Важно лишь правильно рассчитывать свои силы. Например, ещё ни одному яблоку не удалось нарушить закон, всемирного тяготения, хотя некоторым из них иногда этого хотелось. А ещё необходимо предположить возможные последствия и оценить, не потеряешь ли ты больше, чем получишь.

С момента, когда Морис Вейтерман впервые ступил на порог школы права при Йельском университете, он занимался именно тем, что разгребал последствия нарушения правил. Юрист Морис занимался преимущественно уголовными делами и имел вполне заслуженную репутацию дельного человека: не раз он умудрялся отмазать от тюрьмы или сократить срок до символических нескольких лет разного рода личностям, чья виновность не вызывала никаких сомнений. Вейтерман не особенно заботился, виновен ли его подзащитный в том, что ему шьют; важно лишь было выстроить правильную стратегию защиты, запутать судью и присяжных, после чего получить заслуженный гонорар и перевести на счет в швейцарском банке, где у Мориса за много лет накопилась внушительная сумма в несколько миллионов американской валюты.

Но, помимо множества писаных на бумаге законов, существуют негласные правила. Их не найти в уголовном кодексе или учебнике физики, но их невыполнение иногда может обойтись очень дорого. Например, когда речь идет о репутации. Где-нибудь записано, что входит в понятие "репутация"? Вряд ли; более того, в каждом обществе репутация своя. Мелкие криминальные банды ценят своих членов, если у тех есть нужные навыки и умение держать язык за зубами, сидя в полицейском участке. Хорошие ученые должны, помимо строго научных заслуг, не быть замешаны ни в какой подтасовке результатов или, упаси боже, фальсификации и плагиате. Где-нибудь в средней школе не самого благополучного района важно быть "правильным пацаном" — что это такое, никто кроме тех правильных пацанов и не знает, но пить водку залпом и щупать одноклассниц в это определение непременно входит.

Конечно, у адвокатов тоже есть своя репутация. Она не обязательно касается безупречного поведения за стенами участка — конечно, если адвокат хочет стать политиком, то ему следует быть белым и пушистым, словно ягненок, но всякого рода криминальные личности на такое не смотрят; если их защитник в свободное время любит вынюхать дорожку-другую белого порошка или позабавиться в сауне с мальчиками, они только рады будут — особенно если порошок и мальчики входят в сферу их деятельности. Важно уметь держать язык за зубами и не болтать лишнего в неофициальных беседах, чтобы ненароком не выдать чьи-нибудь секреты, важно добиваться положительного исхода дела даже тогда, когда все улики говорят против подзащитного... и ещё множество всякого-разного.

Так вот, одно негласное правило из этого множества звучит так: "Лучше не обращаться за услугами к адвокату, который был пациентом психиатрической клиники". Оно и понятно: у человека, который занимается логическими многоходовочками и завиванием мозгов присяжных в узел, голова должна работать четко и безотказно. А если вдруг адвокат сойдет с ума прямо посреди дела? Конечно, жалость к несчастному сумасшедшему может перенестись и на подзащитного... а может и наоборот: "Этот... это чудовище совершило такие ужасные вещи, что даже наш бывалый коллега не выдержал! Давайте-ка мы его посадим. На электрический стул, азаза". Словом, юрист должен непременно следить за чистотой и ясностью своего разума.

Именно поэтому Морис и беспокоился. Специфика его профессии подразумевала, что днем он работает, напрягая голову изо всех сил, а ночью крепко спит и готовится к следующему напряженному рабочему дню. Психика у Мориса была крепкая, разволновать и вывести из себя его было крайне сложно, поэтому сны он видел редко — последний раз аж в школе, когда его мучал эдипов комплекс и по ночам ему снилась мамочка — то сверху на нем, то под ним, отчего Морис просыпался и, покраснев, прятал липкие трусы поглубже в кучу с бельем. Но вот что странно: после более чем двадцати лет крепкого ночного отдыха Морис вновь начал видеть сновидения.

— Я очень надеюсь, что мой визит к вам останется в тайне, — сказал он, сидя в мягком кожаном кресле напротив психоаналитика по имени Джон Лифшиц, попасть к которому на прием было не так просто даже для столь весомого в обществе человека, как Морис.

Пожилой мужчина профессорского вида поправил очки и интеллигентно произнес:

— Конечно же, господин Вейтерман. Вы лучше меня знаете, какими законами защищена тайна врачебной практики. По своему же произволу рассказывать о вашем визите я не стану, так как ценю свою репутацию не менее вашей.

— Мы оба с вами понимаем, что любая репутация имеет цену.

— Конечно, поэтому мои приемы и не бесплатные. Но давайте оставим праздные разговоры, господин Вейтерман. Я полагаю, вы пришли сюда поведать о том, что вас беспокоит.

Юрист слегка поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее.

— Именно так. Все дело в том, что последние дни я стал видеть сновидения. В течение многих лет мне не снилось вообще ничего. Крепкий сон стал для меня привычкой.

— Сколько лет вы подразумеваете под "многими"? — вежливо переспросил психоаналитик.

— Более двадцати, точнее не скажу, — ответил Морис, который в самом деле не помнил, когда ему последний раз снилась его мамочка. — Это было то ли в школе, то ли в институте.

— Понятно, продолжайте, — кивнул Джон, что-то записывая в блокнотик.

— Первый сон я увидел четыре дней назад. Мне приснилась длинная пещера, в которой было совершенно темно. Я шел вперед, не останавливаясь. Потом передо мной возникала дверь высотой в несколько метров. Я открывал дверь, заходил внутрь и видел гигантский гроб, крышка которого была сдвинута. Подойдя к гробу, я заглянул внутрь, а потом с криком проснулся.

— Вот как, — кивнул психоаналитик.

— На второй и третий день сны повторились. Каждый раз они становились чуть реалистичнее, и когда я просыпался, то помнил все больше и больше мелких деталей.

— Вы готовы рассказать мне, что это за детали?

— Да, я помню их, как наяву. Дверь, в которую я входил, была увита узором, похожим на переплетающихся змей. Переплетаясь, они образовывали кольцо, а внутри кольца был нарисован... — Морис поморщился, но продолжил, -... мне неловко говорить это, но внутри кольца был нарисован магический круг.

— Магический круг? Как в сериалах про вампиров? — уточнил психоаналитик.

— Наверное, да. Круг, внутри пентаграмма, какие-то символы, похожие на буквы еврейского алфавита... там было очень много деталей. На пятую ночь я разглядел, что в самом центре круга есть отверстие, куда я просовывал руку. После этого дверь открывалась.

— А в первые ночи вам требовалось это сделать?

— Не помню, — признался Морис. — Но сегодня во сне я почувствовал, как мою руку что-то колет. Проснувшись, я увидел покраснение в том месте, как будто меня действительно кололи. Вы можете это представить, доктор Лифшиц?

— Да, я отлично себе это представляю. Давайте начистоту: то, что вы описали, вполне объяснимо. Не секрет, что мозг умеет проецирует внешние ощущения на сновидения. Если в этот момент вас, ну, скажем, укусил комар, то во сне вы почувствуете укол. Я не утверждаю, что это действительно был комар, но какое-нибудь внешнее неудобство вполне могло послужить причиной ощущения внутри сновидения.

— И все остальное — тоже из-за внешних неудобств?

— Мы разберемся с этим, когда услышим всю историю до конца, — сказал психоаналитик. — вы помните ещё какие-нибудь детали про дверь, в которую входили?

Морис, обычно холодный и бесстрастный, заметно волновался. Он сидел в кресле и, вопреки обычной привычке держать руки на коленях, сложил их на груди, словно пытался от чего-то защититься.

— Там не было ничего, кроме магического круга и символов, — сказал он, кивая головой. — Я вкладывал руку в отверстие, как будто это было пропуском, и входил внутрь. За дверью была огромная комната, в которой я чувствовал себя словно маленький червяк. Стены и полоток были высотой с пятиэтажный дом, и все они светились тускло-красным светом, как будто радиоактивные. На стенах также были рисунки, как будто это египетская гробница.

— Если вам не хочется их описывать, то не делайте этого, — мягко сказал психоаналитик. — Избегайте лишнего волнения.

Адвокат замолчал. Он откинулся в кресле назад, запрокинув голову с закрытыми глазами и глубоко дышал. Доктор напротив него также молча сидел, зная, что иногда во время беседы наступают такие моменты, когда пациенту следует остаться наедине с собой и собраться с мыслями. Важно не перебить их и не потревожить клиента лишний раз, когда он хочет рассказать что-то существенное.

— Я не помню, что там было нарисовано, — честно признался Морис после нескольких минут молчания. — Я не обращал внимания и просто шел к гробу. А вот то, чем был украшен гроб, я помню очень хорошо.

— Да. На гробе также было множество магических символов, — продолжил он, собираясь с мыслями. — Какие-то круги, многоугольные звезды, символы из разных алфавитов. Один из символов был похож на Солнечную систему, как её рисуют в школьных учебниках — круги, по которым вращаются планеты вокруг солнца, другой напоминал еврейскую менору, третий был чем-то вроде стрелы.

— Вот как, — снова задумчиво протянул психоаналитик, быстро-быстро черкая в блокнотике. — А вы видели, что лежало внутри гроба?

— Нет, нет! — воскликнул Морис. — Не видел и, честно говоря, не хочу видеть. Каждый раз, когда я пытался заглянуть внутрь, я просыпался. Знаете, это были не очень приятные пробуждения.

— Я вам охотно верю, потому что даже мне слегка жутковато от такой истории, — слегка слукавил Лифшиц, потому что такие истории он слышал с завидным постоянством. — Давайте мы больше не будем мучить вас рассказами о неприятных снах и поговорим о реальном мире. Думаю, вы не удивитесь, если я вам скажу, что причина многих снов лежит в реальности вокруг нас. Устранив причину, вы устраните и неприятные сновидения.

— Но я никогда не был в таких гробницах! — воскликнул адвокат. — Я не люблю такие места! В отпуск я езжу на острова, где целый день валяюсь на пляже под зонтиком и попиваю коктейли!

— Позвольте разъяснить, господин Вейтерман. Каждый ваш последующий сон — лишь следствие предыдущего. Все началось в первый день, когда вы увидели страшное зрелище во сне, после чего во все последующие дни вы были обречены увидеть то же самое. Иными словами, вы зациклились на том, что увидели в первую ночь. Если вы соберете при мне по кусочкам всё, что вы делали в тот день, то мы вместе найдем причину и разберемся с ней.

Голос психоаналитика звучал спокойно и уверенно, и эти чувства передались начавшему было паниковать адвокату.

— Давайте попробуем, — сказал он и задумался. — Это началось в среду.

— Не торопитесь, вспоминайте все детально.

— Итак, среда. Я проснулся в шесть тридцать, как обычно, по звонку будильника, встал с кровати и пошел чистить зубы. После этого я выпил стакан лимонной воды и принялся делать зарядку — три подхода по двадцать отжиманий, сорок приседаний и пять минуть на беговой дорожке. Затем я пошел в душ, где провел пятнадцать минут. На завтрак у меня был омлет с беконом, гренки и американо. Во время завтрака я всегда смотрю новости по CNN.

— Что было в новостях?

— Ох, я все и не помню, — сокрушенно произнес Морис. — Вначале про визит президента куда-то к арабам, то ли в Саудовскую Аравию, то ли в Иорданию. Точно что-то было про Крым и Россию, потом про волнения на востоке Индии. Ещё был финансовый отчет о курсе евро, йены и сингапурского доллара, затем погода... не очень хорошо помню, господин Лифшиц. Никакого криминала или рекламы фильма про мертвецов я не помню.

— Хорошо, — кивнул доктор. — Когда вы вышли из дома, то куда поехали?

— Я вызвал такси и отправился в контору: угол Двенадцатой и Третьего авеню. По дороге я читал материалы дела, которое веду: парня из Нью-Йоркского университета обвиняют в убийстве сокурсника под действием наркотиков. В бумагах в основном были характеристики преступника и жертвы с мест учебы, отзывы преподавателей и сокурсников. Ничего особенного или оккультного в деле не было, если вы спросите меня об этом. Когда я прибыл в контору...

Адвокат замер, словно что-то вспоминал.

— Доктор, я вспомнил вот какую мелкую деталь. Когда я приехал в здание, то увидел возле входа двух девушек, которые обсуждали чью-то личную жизнь. Я не припоминаю, кого они конкретно упоминали, но одна из фраз звучала примерно так: "он и из гроба вылезет, чтобы до тебя добраться". Да, именно так: "из гроба вылезет". Это не может быть причиной?

— Может, почему бы и нет, — кивнул психоаналитик. — А не припоминаете ли, во что они были одеты?

— Одеты? Хм... да как обычно, стиль "casual" как он есть, — пожал плечами Морис. — Понимаете, доктор, в нашем здании принят дресс-код, особенно строгий для женщин. Все они должны приходить в черной либо серой блузки без выреза, юбки не выше колена и никаких каблуков. Конечно, до нас пытались докопаться феминистки — но это ж глупые курицы, чего с них взять.

— Да, вполне. Хорошо, а чем вы занимались на рабочем месте?

— День был скучный, какие часто случаются. По сути, я просто читал полицейские бумаги и протоколы допросов. Ничего такого, чего я бы не читал по тысяче раз до этого. В час дня я пошел обедать в итальянский ресторан напротив, где должен был встретиться с родителями подзащитного. Там...

— Что — там?

— Там было вот что, — сказал адвокат, наклонив голову набок и глядя вверх, словно он пытался прочитать что-то на потолке. — Когда я ждал... да, точно, так и было! Когда я ждал госпожу Малкольм, то в одном из висящих на стене экранов была реклама фильма про мумию — не того, старого фильма с Бренданом Фрейзером, а какого-то нового. Там совершенно точно было изображение гробницы, но я даже и не обратил на это внимания.

— Вы помните, что показывали в том трейлере?

— Не особо, — снова пожал плечами адвокат. — Я пил кофе и смотрел по сторонам, так что и рекламу-то увидел, по сути, случайно. Думаете, это могло стать причиной моих снов?

— Вполне, — уверенно сказал психоаналитик. — Если вы помните тот, старый фильм, то в одном из его эпизодов для вызова Царя Скорпионов требовалось поместить руку в браслете в отверстие. И в фильме закончилось это не очень приятным образом.

— Тьфу, гадость, — поморщился адвокат, вспомнив, как в фильме скарабеи обглодали руку до кости.

— Тогда позвольте задать вам такой вопрос. Когда вы смотрели этот фильм, то были, скорее всего, подростком. Не было ли у вас каких-то особенных впечатлений от этого фильма? Не боялись ли вы после этого ходить по темным лестницам или оставаться один?

— Ничего подобного, — резко перебил Морис, которому не понравилась сама формулировка. — У меня всегда была очень крепкая психика. Я смотрел ужастики с десяти лет и никогда не боялся ничего потустороннего. В нашем мире можно бояться только живых людей, и особенно тех, с которыми я имею дело каждый день.

— Совершенно с вами согласен. Тем не менее, вы видите сны, и очень реалистичные сны, которые надо устранить, — сказал психоаналитик. — Вы правы: возможно, тот фильм и не вызвал в вас каких-то сильных эмоций, но вы его запомнили. И сейчас, по прошествии многих лет, ваше бессознательное извлекло небольшой кусочек воспоминаний, связало их со случайно увиденным трейлером нового фильма — и вот, маленький камушек поднял целую лавину, из-за которой вы сейчас и сидите передо мной.

— Вы знаете, что со мной происходит? — спросил адвокат, ликуя в душе.

— Конечно. Подобные неврозы в вашем возрасте случаются у многих, и в этом нет ничего постыдного: нервная система человека может пошаливать, когда её хозяин много и упорно работает. К счастью, это легко лечится.

Доктор поднялся со своего кресла и подошел к металлическому шкафчику, врезанному в стену.

— Кое-что мы попробуем исправить с помощью лекарств. Надеюсь, у вас нет религиозных предубеждений касательно принятия препаратов?

— Нет, я атеист, — ответил адвокат, расплываясь в улыбке. — Человеку моей профессии сложно быть верующим.

— Ну вот и славно. Тогда я выпишу вам два рецепта. Первый — сильное снотворное, которое поможет вам сегодня спать чуть крепче, чем обычно. Второй препарат подпадает под определение психотропного и используется в практике строго ограничено. Его основная роль заключается в ингибировании деятельности префронтальной коры мозга, ответственной за мыслительные процессы и, в частности, визуальное мышление. Употребив этот препарат, вы гарантированно отключите на сегодняшнюю ночь своё бессознательное, и никаких снов увидеть не сможете.

— То есть, я буду медленнее думать? — переспросил адвокат, слабо разбирающийся в биологии.

— Да, у этого препарата есть побочный эффект в виде небольшой заторможенности в течение некоторого времени. В связи с этим я крайне рекомендую вам взять выходной — впрочем, завтра и так воскресенье. Не ставьте на завтра никаких будильников и позвольте организму спать ровно столько, сколько он захочет. Когда вы проснетесь, то первым делом позвоните мне и расскажите, видели ли вы сон.

— Подождите-подождите, — перебил Морис и встал с кресла, направляясь к доктору. — Вы говорите, что я не смогу видеть сновидения, но при этом просите доложить, увижу ли я хоть что-нибудь? Это непоследовательно.

— Отнюдь, — не согласился психоаналитик. — Ваши симптомы свойственны обычному неврозу, и с вероятностью девяносто девять и девять это именно он. Но есть и более сложные случаи, которые мы не можем исключить на первом же сеансе. Если причина ваших снов лежит в чем-то другом, то мы пойдем глубже до тех пор, пока вы не выйдете из моего кабинета полностью здоровым. Именно поэтому я прошу вас звонить завтра утром в любое время: простое средство должно сработать, и я хочу об этом узнать. В том же случае, если оно не сработает, мы прибегнем к более мощным и более эффективным средствам, но сейчас вам об этом беспокоиться категорически не следует.

Адвокат почти удовлетворился таким объяснением. "Почти" относилось к тому маленькому червячку сомнений, который подсказывал ему, что от столь реалистичного сна ему не удастся отделаться так легко.

— Вы можете выбирать, следовать моим указаниям или нет, — продолжил Лифшиц. — В том случае, если вы выберете принимать препараты, то я категорически запрещаю вам употреблять вечером алкоголь. Никакого виски, никакого пива или чего-либо ещё — любое количество алкоголя в течение половины суток до принятия препарата может привести к неприятным побочным эффектом. Именно поэтому воздержитесь, если вы хотели сегодня что-нибудь выпить вечером.

— Окей, — согласился Морис. — Ещё что-то?

— Пожалуй, это всё, — сказал доктор и протянул ему рецепт и флакон с двумя таблетками. — Обычно людям желают приятных снов, но я вам желаю "никаких снов". Никаких вам снов, господин Вейтерман! Жду вашего звонка завтра утром.

— Спокойной ночи, — сказал адвокат и повернулся к выходу.

Глава 2, в которой кое-кто испытал очень сильное разочарование

Морис закрыл глаза, подмял одеяло, чтобы лежалось поудобнее, и тут же заснул.

Впрочем, ненадолго.

Бывает такое состояние, когда человек только что спал. Вроде бы спал — на секунду сознание его оставляет, но тут же цепляется за невидимую ниточку и возвращается назад. Он понимает, что потерял последнее мгновение и не помнит, что за мысли мельтешили в голове, но ещё не спит. Такое часто бывает, когда организм не устал, спать не очень-то и хочет, но разум изо всех сил пытается его заставить не нарушать распорядок дня.

Примерно так вышло и с Морисом. Он закрыл глаза и только успел мысленно выказать сомнение в действии таблеток, как тут же подскочил на месте, ошарашенный внезапной вспышкой адреналина и осознанием того, что он в полном сознании и не спит. В его голове вился рой беспорядочных мыслей вроде "как это может быть?" и "что этот шарлатан мне подсунул?".

Но хуже и страшнее всего было ощущать ступнями пол того же темного коридора, что и несколько ночей назад. Морис съежился от страха и опустился на колени: если раньше он видел кошмарные сны, то теперь кошмар восставал наяву и волей-неволей ему приходилось играть в нем роль.

Есть одно странное свойство психики: когда человеку страшно, он пытается закрыться от мира столь плотным коконом, сколь это вообще возможно. Лучшее средство от монстров под кроватью, как известно, плотно подогнанное под ноги одеяло, ни один край которого не свисает вниз. Те, кто после просмотра фильма ужасов видят монстров за каждым углом, пытаются ходить по квартире вдоль стены, прижавшись к ней спиной и озираясь по сторонам. Примерно то же машинально попытался проделать Морис, попавший в свой собственный фильм ужасов: он, не поднимаясь с колен, бросился куда-то в сторону, напоролся на невидимую и неосязаемую, но явно существующую стену и в страхе пополз вдоль неё, пока не уткнулся рукой в каменный (или похожий ощущением на каменный) барьер и прижался к нему спиной.

— Отче наш, иже еси на небеси... — принялся он читать молитву, которую толком-то и не знал. А может и знал, но из-за редкого употребления не наговорил до автоматизма и от страха путал слова. — И не введи нас во искушение, но избавь от лукавого, и хлеб дай нам днесь, чтобы мы прощали врагов своих. Аминь.

Чуда, если он на него и надеялся, не произошло. Вокруг была все та же тьма. Ощущая спиной холодный камень, Морис решился на последнее средство.

Говорят, если ты ущипнешь себя, то проснешься. Интересно, работало ли это когда-нибудь на самом деле? Обычно щипают себя, когда вокруг происходит что-то неприятное, и несчастный человек хватается за последнюю соломинку — надежду на то, что все вокруг него есть сон и испарится, лишь только он ущипнет себя за руку. Или, например, можно использовать щипок, когда ты сходишь с ума от радости, не веришь своему счастью и для полноты его причиняешь себе легкую боль, чтобы вызвать всплеск эндорфина от осознания того, что все происходит с тобой взаправду и наяву. Впрочем, ни то, ни другое не относилось к Морису, который в ужасе щипал себя за руку, шею и грудь, но никаких намеков на пробуждение не испытывал.

— Что... за... чертовщина? — прошептал он, переметнувшись от бога к черту. — Где... кто... как?

Морис закрыл руками грудь и подбородок и в панике озирался: глаза потихоньку начинали привыкать ко тьме, но все ещё не настолько, чтобы различить хоть что-нибудь. Ощущения подсказывали, что за спиной у него холодная стена таинственного коридора, а слева нет ничего: пустота, но попытка протянуть туда руку или повернуть голову встречает сопротивление, неприятное почти до боли. Под ногами Мориса холодил ступни каменистый пол — не из плитки, явно цельный и из того же материала, что и стена. С некоторым запозданием, когда ощущение холода от окружения сумело взять верх над страхом, несчастный сновидец понял, что ко всему прочему он ещё и голый.

Сколько он просидел, свернувшись клубком и пытаясь обхватить себя руками, Морис не понимал: чувство времени оказалось задвинуто куда-то на задворки сознания, подальше от того места, где правили бал паника, ужас и мольбы о помощи. Когда ему удалось перехватить контроль над собой и чуть-чуть прийти в себя, он произнес:

— Что я должен делать?

Голос прозвучал тихо и глухо, никакого эха. Морис слегка обрадовался, что никто не ответил: если бы сейчас откуда-то сверху ехидный голос посоветовал: "Умри", его сердце тут же бы последовало совету. Озираясь по сторонам и стараясь не смотреть в сторону невидимого барьера, он до сих пор надеялся проснуться. "Первым делом я позвоню капитану Тёрнеру и отправлю арестовать мошенника Лифшица за сбыт наркотиков", — пробежала мысль в голове юриста. Он слегка улыбнулся ей вслед: любая кроха надежды, связывающая его с реальным миром, была сейчас кстати.

— Эй, ты долго будешь сидеть? — сказал откуда-то металлический голос.

Морис закричал, падая на бок и зажимая руками уши.

— А-а-а-а-а-а! — вопел он, дергаясь на каменном полу в настоящих конвульсиях. — Господи, умоляю, что угодно, выпустите меня отсюда, пожалуйста, а-а-а-а-а!

Крик человека распространялся во все стороны, уносясь куда-то вглубь коридора, отражаясь от стен и накатываясь волнами на самого кричащего.

Голос, реальность которого следовало поставить под большое сомнение, молчал и, по-видимому, заинтересованно слушал вопли. Где-то через полминуты Морис перестал кричать, сбился с ритма и захрипел, пытаясь вдохнуть в заболевшее горло хотя бы толику воздуха и кричать ещё сильнее — к счастью, хоть воздух вокруг него был настоящим.

Когда долгий, от души страстный крик наконец прекратился, голос снова сказал:

— Да не бойся ты, кусок. Я помогу тебе выбраться.

— Ты... кто ты такой? — хрипло ответил лежащий на полу Морис.

— Вас, людей, интересует имя? Тогда я Г`лиид Ристтот Энафиотис. Хотя, мне плевать: называй как хочешь, только не ори — уши закладывает. Тут, знаешь ли, хорошая акустика.

Голос оказался весьма развязным и звучал слегка по-хулигански, но довольно дружелюбно. Разумеется, Морис не поверил в благие намерения невидимого собеседника, но сумел побороть панику — теперь он был просто испуганным человеком, за последние минуты постаревшим лет на десять.

— Где я? — спросил он, по-прежнему лежащий свернутым в клубок на холодном полу.

— Уххх, — протянул голос, назвавшийся Г`лиидом, — долгая история. — Дай-ка угадаю. Последнее, что ты помнишь — как лег спать, а потом внезапно очутился здесь?

— Откуда ты знаешь? — пробормотал Морис.

— Да просто ты не первый, вот и все, — объяснил голос. — В этот кошмар часто кто-нибудь да забредает. Спасибо им всем: хоть заскучать не дают, я-то тут прикован, можно сказать.

— Да где же это?

— Ты это место не знаешь, в любом случае.

— Меня похитили?

— Да, можно сказать и так.

Несколько фраз, сказанных примирительным тоном, заставили страх отступить, и вот уже преуспевающий юрист почти по-дружески болтал с неизвестно откуда взявшимся голосом.

— Ты смотрел "Пилу"? — спросил голос.

— Ну да, а что? Меня похитил маньяк?

— Почти, — сказал Г`лиид с каким-то странным ликованием. — У тебя есть время, чтобы выбраться. Если успеешь дойти до выхода там, впереди, то останешься жив. Если не успеешь... извини, друг, таковы правила игры. Либо уходишь сам, либо истекаешь кровью. Так что поднимайся, ноги в руки и вперед.

Отступивший было ужас вновь сжал горло Морису своей когтистой лапой.

— Я не могу, — прошептал он пересохшими губами, — меня ноги не держат, я не могу встать, я ничего не вижу. Я умру, но...

— Конечно, умрешь, — бесцеремонно перебил голос и принялся описывать, как именно тот умрет. — Вначале тебе отрежут твои красивые длинные тонкие пальчики — один за одним, да не просто отрежут, а по фалангам, разберут по суставам. Десять пальцев на руке, на каждом три фаланги, кроме двух — получается, двадцать восемь кусочков. Двадцать восемь кусочков, Морис! И это будет только начало, потому что потом...

— НЕЕЕЕТ! — закричал юрист, вскочил на ноги и качнулся, чтобы бежать, но тут же напоролся на невидимую стену и упал навзничь.

— Да не в ту сторону, плесень дубиноголовая, — сообщил Г`лиид и довольно хмыкнул. — Там барьер, электромагнитное поле высоких импульсов. Если на тебе нет шапки из фольги, то не пройдешь. Давай-ка лучше поднимайся и двигайся вперед, на мой голос. Коридор длинный, но прямой. К тому же, держу пари, твои голубые глазки уже привыкли к темноте.

Морис, чьи пальцы напоминали короткие и толстые сардельки, а глаза были насыщенно-коричневого цвета, вновь поднялся на колени.

— Прошу, отпустите меня, — взмолился он. — Я заплачу, я сделаю все, что угодно, только...

— А тебя никто и не держит, — пояснил Г`лиид. — Где выход, я тебе указал. Можешь сидеть тут, можешь идти. Дело-то хозяйское.

Сердце адвоката билось быстрее, чем у кролика, за которым гонится тигр — в некотором смысле, сейчас он и сам был кроликом, вот только тигра было вокруг не видать. Медленно, выбивая чечетку клацающими от страха и холода зубами, он разогнул одну ногу, затем другую, и, опершись на стену, поднялся.

— Вот так вот, молодец, — похвалил незримый собеседник. — А теперь давай, хоп-хоп, скачи вперед. Чуть пройдешь и увидишь дверь, вот в неё и входи.

Если бы кто-нибудь увидел, как голый Морис осторожно ступал негнущимися ногами по холодному полу коридора, держась за стены и отчаянно пытаясь не упасть, то его разобрал бы хохот. Впрочем, круг желающих поиздеваться над беспомощным адвокатом был крайне узок: Г`лиид, если и видел его, то насмехаться не желал, а больше никого вокруг и не было. Борясь с ужасом и паникой, постоянно оглядываясь назад, Морис пустился вначале вприпрыжку, а затем побежал настолько быстро, насколько позволяли трясущиеся конечности и отсутствие малейшего освещения в длинном темном проходе.

— Знаешь, — попытался подбодрить его было Г`лиид, отчего Морис едва вздрогнул, вскрикнул и едва снова не упал, — да не бойся ты так. Можно подумать, ты надеешься избежать смерти.

— Я не хочу умирать, — прохрипел адвокат. — Я боюсь. У меня много незаконченных дел, я должен многое...

— Так ведь никто не хочет, — равнодушно вещал голос. — У всех есть дела, всем нужно прожить подольше. А какой в этом, собственно, смысл? Вот живет один человек — и все, его не стало. Разве остальные миллиарды заметят потерю? Разве не станет им легче дышать, когда на планете окажется на одного потребителя меньше? Смерть одного никогда никого не пугала, да и не могла пугать — это ведь естественный процесс, как рождение, так и смерть.

— Прошу, замолчи, — еле слышно произнес Морис. — Пожалуйста.

— Но ведь вот что интересно, — продолжал Г`лиид, будто не слышал его. — Люди — крайне эгоистичные существа. Лишь угроза продырявить собственную шкуру может их напугать и заставить думать о чем-то большем, чем личная выгода. Так, может быть, некоторым из них стоит потесниться?

— Не мне, только не мне, — прошептал адвокат. — Я хочу жить. Я должен жить.

— Так ведь все хотят, — пояснил невидимый голос. — Впрочем, неважно. Ты уже дошел до двери?

-Н... да, — запнулся Морис и предстал перед огромной дверью, которую он видел уже не в первый раз. Из приоткрытой щели сочился красный свет, отчего зрение человека впервые за последние минуты оказалось способно разглядеть хоть что-то. Жуткий оттенок свечения заставил страх вернуться, но вместе с ним Морис невольно испытал трепет и благоговение перед тем, что он увидел.

Проход закрывала каменная плита высотой в трехэтажный дом и примерно несколько метров в ширину — только сейчас, глядя на неё, Морис понял, что в таком огромном коридоре он был не более чем маленькая мошка, изо всех сил ползущая по полу. Сверху донизу дверь — хотя, наверное, слово "дверь" не следует употреблять для таких монструозных конструкций, заменив его словом "портал" — так вот, портал снизу доверху покрывали странного вида оккультные символы, магические круги и прочая эзотерическая ересь, значения которой Морис не понимал и не был уверен, есть ли оно вообще.

— Эй, чего уставился? — нахально поинтересовался следящий откуда-то Г`лиид.

А смотреть было на что. Змей, про которого Морис рассказывал на приеме, оказался длинным чешуйчатым рептилоидным созданием, не похожим ни на одно земное существо — по крайней мере, нью-йоркский адвокат таких не знал. Голова и хвост таинственного существа смыкались, но не проглатывали одна другой, как в мифах об Уроборосе, а свивались воедино. Распахнутая пасть чудища обнажала длинные клыки, которые, выгравированные на двери, были не больше иголки, но все равно внушали смешанное с ужасом почтение. Необычный змей обладал также множеством лап, торчащих во все стороны и оттого чем-то напоминал сороконожку. Морису подумалось, что этот змей больше всего походит на китайского дракона — по крайней мере, суровостью морды.

Внутри змея, свернутого в кольцо, дверь покрывал магический круг. Только сейчас Морис смог рассмотреть его и догадался, что он являл собой вовсе не пентаграмму, как в ужастиках про сатанистов, а геометрически правильную картину. В самом центре зияло отверстие, границы которого были вписаны в ромб. За ромбом следовал шестиугольник, затем пятиугольник, затем треугольник, затем пунктирно-прерывистый круг. После странной разбитой на части фигуры следовал квадрат, правда, ориентированный по-другому, затем круг, затем семиугольник, затем многогранник, чьи стороны Морис не посчитал и оттого так и не узнал, что их было семнадцать. С краев это творение обрамлял все тот же змеедракон, правильной фигурой не являвшийся.

— Давай, двигай дальше, — поторопил голос. — Нет, ну что ты за человек? Можно подумать, это не тебя убить хотят.

— Надо... сунуть туда руку? — Морис испуганно показал на отверстие в двери.

— Можешь, но не обязательно. Это так, больше попугать, эффекта нагнать. А мы обойдемся без дешевой театральности. Давай побыстрее. И не бойся, что дверь такая большая: просто толкни.

Адвокат уперся в гигантское каменное сооружение и изо всех сил налег на него. Дверь и правда открылась легко — подозрительно легко для таких громадных размеров, как будто сделана была не из камня, а из пенопласта. Щель, из которой светило красным, распахнулась и Морис вошел в комнату из своих кошмаров.

На вид это и в самом деле была гробница — гигантский каменный мешок, расписанный странным рисунками от пола и до потолка. Среди непонятных надписей, сделанных на неизвестном Морису языке, попадались и подозрительно реалистичные рисунки, изображавшие какие-то сражения, дерущиеся фигурки и горы тел, громоздящихся на земле. В центре комнаты, на постаменте, к которому вели ступени, стоял гроб, крышка которого была чуть приоткрыта. Морис испуганно отпрянул назад: из гроба струилась маленькая струйка черного дыма, которая неподобающим для дыма образом не рассеивалась в огромном пространстве каменного мешка, а ниточкой вилась в разные стороны. Адвокат дернулся назад, но почувствовал спиной только холод захлопнутой двери.

— Что... за...

— Что за, что за. Выход — в каменной коробке, лестница ведёт наружу.

— Я не полезу туда! — заревел Морис. — Это ловушка! Это какая-то чушь! Выпустите меня назад! — закричал он и принялся кулаками колотить по тому месту, где только что захлопнулась дверь. — Выпустите! Я не полезу туда! По-мо-гите... — сказал он напоследок и упал на колени, заливаясь слезами.

— Эй, мужик, не реви. Баба, что ли? — ядовито спросил Г`лиид. — У тебя же нет выбора. Либо ты лезешь в гроб, либо сидишь тут и ждешь, пока за тобой не придут. Если придут — испытаешь много интересных ощущений.

— Но... там же... — сквозь слезы бормотал адвокат. — Гроб... кто в здравом уме делает выход через гроб?

— Дешевые спецэффекты, не более.

Голос Г`лиида, доселе звучавший с металлическими нотками и откуда-то издалека, оказался пугающе близко, заполняя собой всю комнату. Черная струйка дыма вилась вперед и назад в такт колебаниям воздуха, которое вызывали его слова.

Морис привстал:

— Не... хочу. Не хочу.

— А никто не хочет, плесень, — прозвучал равнодушной ответ. — Но надо. Знаешь, почему вокруг нет ни одного тела? Потому что никто не выбирает "ждать до конца". Вот и ты будь умным мальчиком и делай, что говорят.

Кто-то постучал в дверь, к которой прислонился Морис. Он с криком отпрянул, но тут же вновь навалился, прижимая её спиной. На мгновение он вспомнил, как легко она открылась с той стороны, когда он хотел войти, но рациональная мысль тут же потонула в потоке страха, верещавшем ему только "Держи, не пущай!".

— Долго не продержишься, — подбодрил Г`лиид. — Я держу дверь, но они слишком сильные. И их много. Лучше беги, пока есть шанс.

Что-то щелкнуло у Мориса в голове. Он отстранился от двери, в которую продолжали стучать с той стороны, и, повернувшись к ней лицом, принялся пятиться назад, по направлению к гробнице. Огромный портал слился со стеной, и ни единой щелочки, указывавшей на то, что в этом месте построена дверь, не было видно. Рисунок перед ним напоминал то же, что и с внешней стороны, как будто отпечатался на пленке и образовал с одной стороны негатив, а с другой — позитив. Все дальше и дальше Морис отдалялся от двери, пока не ударился щиколоткой об каменную ступеньку, ведущую к постаменту с гробом.

— Вот так, молодец, — похвалил откуда-то голос. — Загляни внутрь.

Стук с противоположной стороны двери не прекращался. Морис, который был бы не прочь умереть от разрыва сердца на месте, поставил ногу на следующую ступеньку, затем ещё на одну — и так девять раз. Оказавшись на плоском пьедестале, он, труся, подошел к каменному ящику. Черный дым, ранее бывший не более чем маленькой струйкой, сгустился и теперь вокруг Мориса плавало несколько облачков, собиравшихся кольцами и вьющимися вокруг.

— Открой, — приказал Г`лиид, на сей раз не дружелюбно, а сурово. — Загляни внутрь.

Морис отодвинулся телом назад как можно дальше и потянулся шеей, чтобы глянуть внутрь гробницы. Облачка дыма превратились в настоящие тучи и окружили человека сзади, чтобы не дать ему сбежать в случае, если ему вдруг в голову придет такая мысль.

— Открой, — повелел неожиданно глубокий, словно из глубин преисподней голос. Странный приказ: ведь каменный гроб был уже открыт, так чего же ещё можно было желать?

Морис медлил. Тогда клуба черного дыма, незаметно для него собравшаяся за спиной, под незаметным дуновением приблизилась к нему и коснулась кожи. Морис закричал, когда ощущение странного прикосновения пробрало его до костей. Оно не обжигало, не холодило, не было склизким или острым — касание не походило ни на одно из испытанных ранее Морисом ощущений, оно просто было омерзительно не-своим, как будто состояло из субстанции, бесконечно чуждой человеческому организму. Он попытался обернуться, но не устоял на ногах. Падая, он заметил, как внутри гроба что-то зашевелилось.

Скрытая внутри тварь чем-то сверкнула — то ли глазами, то ли клыками. Ошеломленный Морис, встретившийся лицом к лицу со своим кошмаром, попытался закричать, но той доли секунды, которую он провел в полете, не хватило: гигантское щупальце обвило его шею и сжало, перекрывая доступ кислорода и забирая у несчастного всякую возможность закричать. Тело жертвы дернулось в конвульсиях, парализуемое ужасом, и в ответ на это движение из гроба выпрыгнула змеиная голова с тремя глазами того же черного цвета, что и клубы вившегося вокруг дыма. Чудовище разинуло пасть и вонзило острые клыки в шею жертвы. На мгновение оно удовлетворительно хмыкнуло.

Потом до него дошло осознание: то, что оно держит в щупальцах, человеческим телом не является. Морис, обвисший в удушающей хватке скрытого в гробнице монстра, расплывался в воздухе, теряя форму и очертания. Змеиная голова заревела и принялась терзать шею жертвы длинными зубами, надеясь вырвать хотя бы кусок мяса, проглотить хотя бы каплю крови и насытить свой многовековой голод хотя бы маленьким кусочком живой пищи. Но увы, та часть Мориса, которую тварь держала в щупальцах, была не его телом, а лишь духовной составляющей: маги из Академии назвали бы её "астральной проекцией", а церковники — "душой", и не могла насытить обитателя гроба даже сгустком эктоплазмы. Рассвирипев до безумия, чудище терзало все ещё дергающуюся в агонии душу, бессильно рыча и пытаясь выковырять малейшую кроху того, чем бы оно могло утолить свой многовековой аппетит. Но увы — человек растаял в воздухе, оставив над гробницей лишь неясные очертания тела.

А в нью-йоркской квартире, под мягким белоснежным одеялом, тело Мориса Вейтермана истекало кровью, бьющей из разорванной в клочья шеи.

Глава 3, в которой Акиха и Арквейд встретились лицом к лицу, а Шики завел ещё одно знакомство

Два потока мыслей сплетались друг с другом, и невозможно было разобрать, где кончалась одна фраза и начиналась другая.

Ты есть я. Когда-то тебя не существовало внутри меня.

Зачем ты творишь все это? Зачем ты пытаешься нарушить те границы, которые мы установили?

Моя воля не станет твоей, но я могу тебя сломить.

Также, как и я тебя. Хрупкое равновесие, которому много веков, может быть разрушено в любой момент, и неужели ты хочешь взять на себя эту ношу?

Риск есть благородное дело.

Не обманывайся, потому что эта фраза принадлежит мне, и не пытайся подогнать свои действия под мои концепции.

Ты ошибаешься: твоих концепций существовать в принципе не может, потому что ты есть моя часть, и все, что твое на самом деле мое.

Зачем ты пытаешься избавиться от меня?

Твое существование стало угрозой для меня. Без меня не будет тебя, но моё существование в отсутствии тебя по-прежнему имеет смысл.

Твоя уверенность поражает. Твоя уверенность в собственной избранности, собственном величии — и самое странное, в своей исключительности. Ты ведь прекрасно знаешь, что это не так.

...

Посреди удушающей летней жары Шики расслабленно нежился, лежа в постели одной из трех самых комфортабельных палат больницы. Лишь немногие помещения в клинике были оборудованы кондиционером — недостижимым для многих счастьем в разгар летней жары, и те редкие счастливчики, кому довелось оказаться в элитных комнатах, предпочитали вообще не открывать окна, иначе как посреди ночи. И, конечно, Акиха ни за что не позволила бы своему брату оказаться в обычной палате, среди простого населения Мисаки. Семья Тоно считалась в городе привилегированной, в любом месте её членов встречали радушно, предлагали элитный сервис и вообще всячески старались угодить. Кто-то совершал подобные жесты из желания выслужиться, кто-то из затаенного страха, памятуя о неприятных слухах, бытующих об усадьбе Тоно на холмах. Акиха давным-давно привыкла к такому отношению и считала его естественным, но не Шики, хотя он и признавался себе, что жизнь аристократа с прислугой намного приятнее, чем жизнь простого гражданина. Лежа в палате с кондиционером, поддерживавшим в комнате приятные +17, он, впрочем, не думал ни о чем подобном — до тех пор, пока вихрь горячего воздуха не ворвался в комнату из открытого с внешней стороны окна.

— Шики, я так соскучилась! — радостно закричала девушка, запрыгивая в окно. Тот незначительный факт, что окно находилось на третьем этаже, её не особенно смущал. — Я так рада тебя видеть, Ши-и-и-ки!

Он слегка поморщился: под мягким пуховым одеялом было комфортно в прохладной больничной обстановке, но отнюдь не в жарком воздухе сгорающего летнего Мисаки. Тело, облаченное в больничную пижаму розового цвета со странным узором из черных и белых кошек, мгновенно покрылось маленькими капельками пота.

— Арквейд, закрой окно. Пожалуйста, — сказал он, высвобождаясь из цепких объятий вампирши.

Арквейд отстранилась и обиженно надула губы:

— Шики, как это понимать? Ты не рад меня видеть?

— Очень рад, — парировал он, отпихивая вампиршу и нашаривая рукой очки. — Нет слов, чтобы рассказать, насколько рад. Но, пожалуйста, закрой окно. Слишком душно.

Вампирша сделала шаг к окну и захлопнула створку, отчего в палате мгновенно стало холоднее. Шики заметил, что она сменила извечный бело-фиолетовый наряд на нечто странное и приторно блестящее в отраженных лучах солнца. Вместо кофты Арквейд надела футболку, с левой стороны которой был напечатан длинный узкий рисунок в виде стаи бабочек, взлетающих с цветка. Картинка ярко сверкала, посыпанная россыпью блесток. Длинную юбку Арквейд также сменила на короткую, больше напоминавшую широкий пояс и почти полностью обнажавшую ноги. Через плечо девушка перекинула черный ремешок с висящей на нем кожаной сумочкой, украшенной металлической заклепкой и шитым блестящими стразами узором в виде лабиринта. Последним штрихом к наряду, который объяснил мимолетное впечатление Шики о том, что его подруга стала чуть выше, стали черные кожаные туфли на каблуке-шпильке, посыпанные маленькими бантиками на носке и по бокам.

Он недоуменно приподнял очки и, потирая глаза, ещё раз посмотрел на Арквейд: стремления к моде за ней ранее не замечалось. Удивляясь произошедшей перемене, он спросил:

— Арк, а это...

Конец фразы Шики так и не договорил. Видеть Арквейд в таком наряде было непривычно, и вместо слов он, слегка смущенный, тыкнул пальцем в странный костюм.

— О, тебе нравится? — кокетливо сказала вампирша, вертясь перед ним. — Я подумала, что тебе скучно видеть меня каждый раз в одном и том же, и решила купить что-нибудь новое.

Арквейд вытащила из сумочки женский журнал, на обложке которого красовались фразы "17 способов раскрасить лето: как сделать, чтобы он захотел тебя с первого взгляда?" и "Секреты женской магии: он будет твоим раз и навсегда". Шики презрительно скривил физиономию и спросил:

— И ты выбрала этот, — запнулся он, — этот блестящий кошмар?

— Тебе не нравится? — недоуменно спросила Арквейд. — Я ходила по магазинам несколько часов и выбирала, что бы пришлось тебе по вкусу. В журнале было немного по-другому, но я подумала, что тебе понравится и так.

Шики приложил руку к лицу, глядя исподлобья на вампиршу и отрицательно покачивая головой из стороны в сторону. Не понимая, к чему относится этот жест, Арквейд вперила в него непонимающий взгляд. Вдруг её лицо озарила улыбка:

— А, я поняла! Ты хочешь быстрее снять эту одежду и увидеть, что под ней! Шики, а как ты догадался? Да, я была и в отделе нижнего белья тоже. Я планировала чуть-чуть подождать, но если ты так хочешь...

Вампирша кокетливо улыбнулась и взялась обеими за нижний край футболки с явным намерением её снять.

— Даже не вздумай! — завопел покрасневший парень. — Арквейд, если сюда кто-нибудь войдет...

— Так же и выйдет, -сообщила она с хищной улыбкой. — Шики, я жду твоего признания. Давай же, скажи, что ты хочешь сорвать с меня...

— НЕ-ХО-ЧУ! — закричал он, забиваясь поглубже в кровать. — Арквейд, что на тебя нашло? Сейчас не время, не место и вообще — идеи хуже тебе даже в голову прийти не могло! Здесь больница, а не отель для влюбленных. Ты можешь...

— Понятно, — сокрушенно произнесла девушка, прервав его монолог. — Я тебе не нравлюсь такой, да? Я зря старалась?

— Дело не в том, старалась ты или нет, — сказал Шики, — а в том, что сейчас в любую секунду сюда могут войти, а я не оберусь проблем. Ты хоть представляешь, что устроит Акиха, если узнает, какие у нас с тобой отношения?

— За Акиху не беспокойся, у меня для неё сюрприз.

Выражение лица, с которым Арквейд произнесла эту фразу, заставило Шики вздрогнуть. Он прекрасно знал, что от вампирши, чей здравый смысл и такт были ампутированы ещё до её рождения, можно ожидать чего угодно.

— К-какой сюрприз? — спросил он, мысленно понимая, что ответ в любом случае ему не понравится.

Арквейд лукаво улыбнулась. Шики связал выражение её лица с журналом, который она до сих пор держала в руках, отчего его ужас стал ещё сильнее.

— Не скажу, — ответила она и улыбнулась ещё хитрее.

— Арквейд, мне не нравится, к чему все это...

— Брось, Шики, ты ведь мне доверяешь?

— В делах, связанных со словом "сюрприз" и "Акиха" — не очень.

— Да брось. Все будет хорошо, вот увидишь.

От выражения лица Арквейд парня пробрал озноб. Он сжался, предвосхищая тот ужас, который внезапно замаячил в ближайшем будущем, но втайне надеялся, что Арквейд нагоняет панику и под сюрпризом понимает что-то совсем безобидное. Но вампирша не подавала и виду.

— Кстати, Шики, я кое-о-чем подумала, — она резко сменила тему. — Знаешь, если тебе не нравится мой наряд — я с удовольствием схожу по магазинам вместе с тобой. Когда тебя выпишут, разумеется. Я провела разведку: в городе есть три торговых центра, в каждом из которых по два этажа модной одежды. Мы должны посетить все три! Кроме того, есть ещё несколько магазинов женского белья, которые — смотри, вот здесь и здесь.

Арквейд раскрыла журнал на странице, где заботливо заложила уголок, и показала находящемуся в трансе Шики карту.

— Смотри, здесь составили целый путеводитель по нашему городу. Я и не подозревала, что у нас столько магазинов с одеждой, которые...

— Арк, если ты ещё раз скажешь что-нибудь подобное — я упаду в обморок. Подумай об этом.

— Шики стесняется, Шики стесняется! — засмеялась Арквейд с наивно-детской улыбкой. — Но Шики, как мне понять, какой я тебе нравлюсь больше, если ты отказываешься пойти со мной в магазин?

— Потому что... потому что это не мужское дело, вот почему! — Шики, весь красный как рак, замахал руками, пытаясь отделаться от непристойного предложения. — Ты хоть раз видела, чтобы парни ходили по магазинам белья вместе с девушками?

— А? Да их там полно, — добила его вампирша. — Туда только парами и ходят.

— Не верю, — отмахнулся от неприятной правды Шики. — Не бывает так. Арк, ты врёшь и не краснеешь.

— Скажите, пожалуйста! — Только что весело смеявшаяся девушка не на шутку разозлилась, когда друг обвинил её во вранье. — Ну, если ты не веришь, то придется тебя убедить. Шики, ты пойдешь со мной по магазинам.

Слово "пойдешь" Арквейд произнесла тоном, не терпящим возражений.

— И когда мы придем, ты решишь, какое бельё тебе нравится больше всего. А я буду примерять всё подряд, пока ты не выберешь самое лучшее из ассортимента магазина. Понял?

— У меня сейчас будет приступ, — безжизненным голосом сообщил Шики, сползая на подушку. — Арквейд, если я умру, то виновата в этом будешь ты.

Вампирша улеглась на кровать и распласталась на одеяле, прижимаясь к Шики всем телом.

— Неблагодарный, ты совсем меня не любишь. Ты знаешь, сколько мне пришлось вытерпеть в последние дни? Знаешь, как невыносимо сидеть на дереве, смотреть на тебя и не иметь возможности обнять? Причем на такой-то жаре. Шики, неблагодарный, хотя бы поцелуй меня!

Серьезный тон Арквейд не давал никаких поводов заподозрить её в неискренности

— А, так это из-за тебя дерево шаталось так, что чуть не падало?

— Да, я следила за тобой, но не могла зайти, потому что твоя сестра дежурила неотлучно. Какое счастье, что её сейчас тут нет! Что это за наглость — она сутками проводит здесь время, ухаживает за тобой, как будто она — член семьи, и не дает мне даже заглянуть и проверить, как ты поживаешь!

— Строго говоря, она и есть моя сестра, — парировал Шики. — И если ты с ней не уживаешься, то меня не втягивай в семейный скандал. Могут быт жертвы, и я окажусь первой из них. Кстати, ты так и не сказала мне, что за сюрприз ты ей приготовила.

Стук в дверь прервал милую беседу. Последовавший за стуком голос поинтересовался:

— Шики, мы войдем?

Вопрос, обычно задаваемый с вежливым интересом в том, не занят ли человек чем-то предосудительным и не находится ли в состоянии, в котором не хотел быть обнаруженным, состоял из чистой кристаллизованной констатации факта, что дверь через мгновение будет открыта и стоящий за ней человек войдет в комнату в любом случае. Шики запаниковал: он приподнялся и принялся спихивать с себя Арквейд, которая, с выражением лица, как у довольной кошки, не подала и виду, что её беспокоят незваные визитеры. В таком положении их и застали вошедшие в дверь Акиха и Дзинан Насаё.

Не поднимаясь с постели, Арквейд повернула голову и посмотрела на врача. Её глаза коротко сверкнули и тут же приняли свой обычный вид. Акиха застыла на месте, её лицо приняло кровожадное выражение, а в глазах появилась жажда убийства. Она сжала руки в кулак и решительно шагнула вперед. Воздух внезапно стал горячее на несколько градусов и Шики показалось, что волосы его сестры резко покраснели. Он захотел вскочить с кровати и броситься бежать, но лежавшая сверху Арквейд своей тяжестью пресекала всякие подобные попытки. Пылающая от гнева Акиха повернулась к врачу:

— Господин Дзинан, как это понимать? Что ЭТО делает здесь?

Слово "это" было произнесено с презрительным оттенком в голосе, отказывая субъекту речи даже в звании человеческого существа.

— Но... — врач потирал голову, чувствуя, что последние несколько мгновений будто провалились из его памяти, — как я мог не пустить госпожу Брюнстад, если она — член семьи?

Акиха повернулась к Шики, пронзая его яростным взглядом.

— Что значит — член семьи? — спросила она, вдыхая поглубже. — Кто — член семьи, вот ЭТО?

— Да, член семьи, определенно. Сегодня утром госпожа Брюнстад пришла и...

— Прости, что сообщаю тебе об этом только сейчас, сестренка, — вклинилась в разговор Арквейд, за что Насаё, избавленный от необходимости быть мишенью гнева Акихи, её мысленно поблагодарил. — Шики, наверное, тоже не успел сказать тебе? Теперь я — его невеста.

"Невеста". Арквейд произнесла слово, намного более ужасное, чем Шики мог вообразить в самых жутких фантазиях.

— Что? Невеста?

— Угу, — с коварной улыбкой объяснила Арквейд. — Я хотела тебе сделать сюрприз, так что наслаждайся. Мы с тобой теперь семья, так что прошу меня любить и жалеть.

"Жаловать", — мысленно поправил вампиршу Шики. "Жаловать, а не жалеть. Впрочем, жалеть сейчас надо меня".

— Акиха, я... я сам только об этом узнал! — слабым голосом отозвался Шики.

— Вот как, — холодно подтвердила его сестра.

Только сейчас до Акихи, шокированной видом кровожадного существа, лежавшего на кровати в обнимку с её братом, стал доходить истинный смысл слова "невеста".

— И давно? — поинтересовалась она. — Давно у вас всё так... серьезно?

— Перестань, ничего подобного, — пытался протестовать брат. — Арквейд шутит.

— Шутит, значит? Вот как. Любопытно.

Акиха подвинула рукой доктора и сделала шаг вперед, сжимая кулаки. Глаза женщины из рода Тоно горели неприкрытой жаждой убийства. Арквейд, напротив, смотрела на неё с насмешкой: мол, "что ты можешь противопоставить Истинному Предку, смертная?".

— Господин Насаё, вы не могли бы покинуть палату ненадолго? — Акиха даже не повернулась в сторону доктора. — Возможно, сейчас прольется кровь, и...

— Никакой крови! — решительно возразил врач. — Осмелюсь напомнить, что главный здесь — я, и я буду соблюдать интересы лежащего в кровати больного. Здесь не место для драк, дамы!

— А драки и не будет, — весело сообщила Арквейд. — Сестре не пристало драться с невестой брата, даже если она не одобряет его выбор.

— Отойди от него. Сейчас же.

— А если не отойду, тогда что?

Слушая этот обмен любезностями, Шики начал понимать, что без его вмешательства между двумя девушками и правда может разгореться драка.

— Послушай, кровосос, — всегда вежливая и воспитанная Акиха легко забывала о своей выдержке, когда дело касалось её брата. — Ты возомнила, что можешь просто так прийти в палату к больному человеку, запрыгнуть к нему в кровать и позволить себе подобное хамство? Твоё присутствие здесь оскорбляет всю нашу семью, и, клянусь, если ты сейчас же не уберешься отсюда, то случится что-нибудь страшное. А ну отойди от Шики, и не дотрагивайся до него!

— Да? Правда? Что-нибудь страшное, кроваво-багрового цвета? Посмотрю с удовольствием, — радостно воскликнул Арквейд.

Намек вампирши был ясен и прозрачен: слова, обозначавшие оттенки красного цвета, могли относиться лишь к феномену с непереводимым названием Crimson Red Vermillion — страшному событию пробуждения демонической крови внутри её носителя. Акиха знала, что часть её крови — не полностью человеческая, а от Арквейд скрыть подобный факт было невозможно в принципе. Глядя на беснующуюся сестру своего друга, вампирша позволила себе подразнить её и намекнуть: если от ярости та даст волю своим внутренним демонам и превратится в чудовище — её оставшаяся жизнь будет коротка, полна интересных ощущений и, что самое главное, Шики останется беззащитен перед лицом влюбленного в него Истинного Предка.

— Арк, а вот это уже перебор, — подал голос пока ещё не беззащитный Шики.

— Что — перебор? — недоуменно спросила Арквейд.

— Ты сама понимаешь — что.

Напряжение в комнате чуть ослабело: до Акихи дошла мысль, что её брат, хоть и позволяет себе лежать в кровати в обнимку с вампирами, по-прежнему на её стороне.

— Мне очень хочется сейчас послушать, как вы ссоритесь, — тихо произнес он. — Извинись перед Акихой, сейчас же.

— Вот ещё, — обиженно надулась вампирша. — Пусть она первая извиняется.

— Да и ты тоже, сестра. Объявить себя невестой Арквейд, конечно, погорячилась, но ты была не права, когда называла её разными кличками.

— Ты хочешь сказать, что я должна извиняться перед ЭТИМ? — возмущенно процедила сквозь зубы Акиха. — Брат, ты в своем уме?

— Абсолютно, — подтвердил Шики и вздохнул. — Господин Дзинан, не могли бы вы сделать мне одолжение?

— Какое?

Доктор никуда не делся и всё время, пока длился обмен колкостями, стоял сзади.

— Пожалуйста, выведите их обеих отсюда.

— Что? — хором воскликнули Арквейд и Акиха.

— То, что я не хочу вас видеть, пока вы не научитесь терпеть друг друга. Обоих не хочу видеть.

Девушки замерли, пораженные внезапным предательством самого близкого человека. Арквейд смотрела на него глазами испуганной кошки, выражение лица Акихи же напоминало взгляд рабовладельца, любимая игрушка которого внезапно выкинула невиданный доселе фортель и обнаглела настолько, что заявила права на собственную человеческую природу.

— Шики, ты понимаешь, какие последствия тебя ждут после подобного демарша?

— Какими бы они ни были, я хочу, чтобы вы извинились друг перед другом. Да, и ещё: Арквейд, сними эту блестящую какофонию и надень что-нибудь более приличное, не из придорожных журналов. Если Акиха тебе поможет, то я буду искренне счастлив.

Доктор Дзинан открыл дверь и не терпящим возражения голосом пригласил:

— Дамы, попрошу вас. Отношения вы сможете выяснить за дверью.

Когда обе девушки скрылись в коридоре, Шики попросил врача:

— Я очень хочу прогуляться. Вы не возражаете, если я ненадолго покину палату?

Доктор достал из кармана стетоскоп:

— Вначале я вас осмотрю.

* * *

Впервые за время своего пребывания в больнице Шики вышел во дворик, куда не возбранялось гулять больным — конечно же, с разрешения врача. Больничным двориком называлась небольшая внутренняя площадка больницы, со всех сторон окруженная стенами, в центре которой был засеян квадратный газон. Пациенты могли гулять вокруг газона и по дорожкам, пересекающим его вдоль диагоналей — достаточно широким, чтобы на них могли разъехаться две инвалидные коляски. Таким образом, дворик был разбит на четыре больших зеленых треугольника, вдоль сторон которых были высажены невысокие, тщательно подстриженные кусты. Впрочем, в такую жаркую погоду по залитым солнцем тропинкам никто не гулял; немногочисленные больные, рискнувшие выйти на улицу, прятались в тени расположенной вдоль стен крытой галереи. Границу между светом и тенью обозначал ряд колонн и разными способами мощеный пол: дорожки вдоль газона и сквозь него были выложены керамической плиткой, а внутри галереи, как и во всей больнице, пол покрывал светлый узорчатый кафель.

Шики решил, что в тени галереи достаточно жарко и выходить под палящие лучи смысла нет, поэтому он медленно пошел вокруг дворика, не выходя за ряды колонн. Мимо него проехала пожилая дама в инвалидной коляске с механическим приводом и новомодным пультом управления, позволяющим не толкать колеса руками. За дамой неторопливо следовал сопровождающий в белом халате, развлекавший её рассказами о последних событиях в Японии и в мире. Шики обменялся с ней взглядами и улыбнулся вслед. Её сопровождающий взглянул на проходившего мимо праня лишь мельком, не прерывая свою речь, и забыл о нём, как только исчез из его поля зрения. Нисколько этим не опечаленный, Шики продолжал идти вдоль галереи, до самого конца которой людей больше не было.

Он шагал, глядя вокруг, хотя с одной стороны была лишь стена с зарешеченными окнами, а с другой — залитая ярким до боли в глазах светом лужайка. Тихий стук шагов, производимый его обувью, магнетическим образом воздействовал на возбужденный ссорой Акихи и Арквейд мозг. Пока Шики пытался выгнать из головы сцену конфликта, она вновь и вновь всплывала в мыслях, но стоило ему прислушаться к мерному звучанию собственных шагов и треску цикад, непонятно откуда взявшемуся в стенах больницы, как глупый эпизод ревности тут же куда-то пропадал. Мало-помалу мысли отступали, уступая место сладостному безмолвию. Шики дошел до угла галереи и свернул налево. Внезапно в теле появилась блаженная ловкость, голова поплыла, и мир вокруг него описал широкую дугу, смазывая видимую картинку.

"Кажется, приступ", — мысленно сказал он сам себе. "Чертова анемия".

Шики так и не понял, каким чудом он умудрился схватиться обеими руками за колонну и не свалиться навзничь.

— Ой, вам нужна помощь? — произнес кто-то сзади.

— Пожалуй, что да, — умоляюще сказал Шики. — Я падаю.

— Не надо, не надо! — некто подхватил за локоть и Шики почувствовал мягкое прикосновение чьей-то руки. — Давайте, обопритесь на меня и сделайте пару шагов назад. Сзади вас лавочка, я помогу.

Позади Шики, возле стены больницы в самом деле была небольшая скамейка. Он опустился на гладкую деревянную поверхность и повернулся, чтобы взглянуть на своего спасителя: оказалось, что руку держала девушка лет восемнадцати, также, как и он, одетая в больничные одежды. Когда она встретилась с ним взглядом, её щёки чуть покраснели, и она отдернула руку чуть более резким движением, чем следовало при обращении с человеком, только что едва не упавшим в обморок. .

— Позвать врача? — спросила она. Шики оперся на спинку лавки и отсутствующим взглядом смотрел вдаль. Он встрепенулся: дышалось легко, лишь голова из-за жары была чуть тяжелее обычного.

— Нет, не надо, — ответил он, приходя в себя. — Я думал, это приступ анемии. Но вроде бы все обошлось, я в порядке. Просто немного перегрелся. Кстати, спасибо.

— Пожалуйста, — ответила его спасительница. — Если бы не я, вы бы упали.

— Может, будем на "ты"? — предложил он и повернулся к ней. — Меня зовут Шики. Тоно Шики. Рад знакомству, — с улыбкой представился он, протягивая руку для пожатия.

— Лицзинь Сочуа, — представилась девушка и пожала его руку, уже нисколько не смущенная. — Приятно познакомиться. Точно не надо позвать врача?

Шики глубоко вдохнул горячий летний воздух.

— Нет, не надо, — ответил он, оценив самочувствие. В груди ничего не болело, и слабости он не чувствовал.

— Если что-нибудь потребуется, то я помогу.

Девушка, которая продолжала настойчиво предлагать ему помощь, походила на высокого нескладного ребенка. Одежда висела на ней мешком, а приплюснутое, типично китайское скуластое лицо скрывалось за огромными прозрачными очками в квадратных оправах, отчего Лицзинь, и без того не самая очаровательная из девушек, которых Шики знал, теряла последние крохи женского обаяния.

— Нет, все в порядке, — окончательно приходя в себя, заявил Шики. — Просто я на секунду испугался, что у меня случился приступ. Наверное, не надо было вставать с кровати.

— Наверное, не надо было, — подтвердила Лицзинь.

Шики замолчал. Кроме благодарности за спасение, ему нечего было сказать девушке, видом и выражением лица походившей на типичного школьного зануду, да и сама Сочуа не горела желанием что-то ему сообщать. Когда несколько секунд вежливой паузы закончились, она подняла лежавшую на скамейке книгу и уткнулась в неё.

— Что ты читаешь? — спросил он, нарушая молчание. Не отрываясь от книги, девушка коротко ответила:

— "Гиперион".

— Не знаю такой книги, — рассеянно произнес Шики. — Это какая-то фантастика?

— Ну, можно и так сказать. Фантастика, правда, тут не главное.

В голосе девушки Шики услышал легкое раздражение.

— А что главное? — спросил он, наконец-то ухватившись за тему для разговора. — Я никогда не слышал про эту книгу, честно.

Лицзинь подняла голову и внимательно посмотрела на него:

— Как можно жить, если ты не читал таких книг? Это знать надо, это же классика!

— Скажите, пожалуйста, — обиделся Шики. — Где-то, может быть, и классика, а у нас — вовсе нет. Да и вообще, фантастика бывает разная.

— Это не фантастика, — настойчиво повторила китаянка. — Да, в "Гиперионе" описываются события в отдаленном будущем, когда люди научились совершать межзвездные перелеты и покорять дальние галактики. Но называть эту книгу фантастикой означает погрешить против её смысла. Если бы я хотела почитать фантастику без смысла и содержания, то взяла бы "Звездные войны".

— Так что это за книга? — заинтересованно спросил Шики.

— Это книга — размышление о том, во что превратится человек, когда в его распоряжении будут величайшие достижения технической мысли, — принялась рассказывать Лицзинь. — О том, как изменятся его моральные установки. О том, какую роль в его жизни будет играть религия и будет ли ей место в мире, когда человек освоит межгалактические перелеты и поднимется на самое высокое небо, которое когда-то могли вообразить древние люди. О том, во что превратится война и кем станут воины, когда в их руках будет оружие, разрушающее планеты. И ещё много о чем, — заключила она. — Да, "Гиперион" — фантастическая книга, но это не фантастика ради фантастики. Это — фантастика ради человека, и ключевую роль в ней играет не межзвездный перелет, а человек, который его совершает.

— И ты веришь, что такое будущее наступит?

— Конечно, — ответила китаянка. — Уж я-то об этом позабочусь.

Шики улыбнулся, недоверчиво глядя на неё:

— Позаботишься?

— Ага, — подтвердила Лицзинь. — Я с детства мечтала о космосе. Ты можешь представить, в какой трепет вводит неразумного ребенка мысль о Вселенной, где человек и его родная планета меньше песчинки?

— Не совсем, — покачал головой Шики. — В детстве я...

Он запнулся. Его первые детские воспоминания были не те, которые он стал бы рассказывать незнакомому человеку. Спохватившись и прогоняя неприятные мысли из головы, он попытался оправдаться:

— Увы, таких книжек мне в детстве не давали.

— А жаль, — сказал Сочуа и посмотрела на него пристальным совиным взглядом, как будто пыталась прочитать его мысли. — Люди сейчас не хотят лететь в космос. Их интересует одежда, вкусная еда и шоу по телевизору, а вовсе не далекие планеты. Один русский ученый говорил, что в человеке есть нечто под названием "пассионарность" — страсть, которая ведет его, которая заставляет предпринимать новые экспедиции в поисках неведомого. Современные люди утратили эту пассионарность... но я верю, что не все. Надеюсь, что мне досталась небольшая крупица, и я буду пытаться воплотить её в жизнь.

— Даже если бы я и хотел чего-то такого, — задумался Шики, — то я родился слишком поздно, чтобы исследовать землю. И слишком рано, чтобы исследовать космос.

— Вовсе нет, — перебила китаянка. — Исследовать космос нужно как раз сейчас! Человек высадился на луну сорок лет назад, но с тех пор никто не улетел на Марс -подобные экспедиции лишь в планах на следующие двадцать-тридцать лет. Эти годы можно потратить на теоретическую подготовку, разработку технологий — и когда мне будет лет сорок, неужели я не смогу попасть в космическую экспедицию на Красную планету? Уверена, что смогу. Надеюсь, мне хватит на это пассионарности.

— Интересные у тебя мысли для школьницы, — отметил Шики. — Большинство моих друзей, да и я тоже, понятия не имеют, чем заниматься после школы. А ты продумала будущее на тридцать лет вперед... знаешь, я завидую. Честно, — признался он.

— Я не школьница! — воскликнула китаянка. — Да, я всего на первом курсе, но уже не школьница!

— И где ты учишься?

— В Шанхайском институте, на факультете высоких технологий. Мои родители родом с севера, но я хотела учиться в самом лучшем институте, поэтому поступила именно туда, в Шанхай. Сейчас я проучилась год и поехала на каникулы сюда, в Японию — а потом попала в аварию и оказалась в этой больнице. И знаешь, чего я больше всего боюсь?

— Чего?

— Боюсь, что мои ребра срастутся плохо и я не смогу пройти отбор в космическую программу.

Шики задумчиво смотрел на свою собеседницу. "Как же замечательно, наверное, знать, чего ты хочешь в этой жизни", — пронеслась мысль в его голове. "Если бы я тоже знал, чем хочу заниматься в будущем..."

— Извини, — внезапно запнулась Лицзинь. — Я все про себя да про себя. Шики, а ты как сюда попал? У тебя сильная анемия?

— Нет, — ответил он, — я с ней давным-давно свыкся. То есть, она, конечно, сильная, но не настолько, чтобы ложиться в больницу.

— А что тогда?

— Авария, — объяснил он. — Как и у тебя. Второй раз в жизни я попадаю в аварию и второй раз по пробуждению мне говорят, что я чудом избежал смерти. Если честно, я не помню, что произошло... но тело до сих пор побаливает. Я бы сказал, что по мне как будто проехал грузовик, да только это будет не самой удачной шуткой.

— Понятно, — сочувственно кивнула головой китаянка. — Ты местный?

— Да. Ко мне каждый день приходит сестра, и мы сегодня с ней поссорились. Ей не очень нравится моя подруга. Когда они встречаются, то скандала не оберешься. Знаешь, а мне кажется, — со смешком заявил Шики, — что моя подруга очень даже пассионарна. Вот только её пассионарность направлена не туда, куда надо. Если бы она занималась каким-нибудь делом в течение всей своей жизни, а не бросалась из крайности в крайность....

— Это называется не "пассионарность", а "шило в заднице", — объяснила Лицзинь и тоже засмеялась.

— А вот у меня никакого друга нет, — сказала она, когда смех затих. — Единственное существо, по которому я скучаю — моя кошка Ли-ли. Она осталась в общежитии, в Шанхае. Надеюсь, за ней хорошо присматривают. Знаешь, Шики, иногда я так сильно о ней думаю, что мне кажется, будто она смотрит на меня из-за кустов. Один раз я даже видела, как черная кошка — точь-в-точь моя Ли-ли, бежала по лужайке напротив нас. Но этого, конечно, быть не может — откуда в больнице может взяться кошка?

Шики вспомнил, что одно существо, принадлежащее не совсем к отряду кошачьих, но иногда принимающее схожую форму, лежит у него под одеялом и похрапывает, пока хозяин изволит гулять.

— Уж не было ли у неё бантика на шее и двух бубенчиков? — спросил он у китаянки.

Лицзинь широко раскрыла глаза, насколько это возможно для девушки из Китая, и удивленно посмотрела на юношу:

— Откуда ты знаешь, Шики? Ты тоже её видел?

— Ну... наверное, — протянул он, справедливо опасаясь, что Сочуа вряд ли поверит истории о том, что эта кошка сейчас находится в его палате и на самом деле вовсе не кошка, а самый настоящий демон-суккуб.

— Это волшебная кошка, — принялся выкручиваться он из ситуации. — Легенда гласит, что если увидеть эту кошку — с бантиком и бубенчиками, то она пошлет интересный сон, в котором можно увидеть то, чего ты больше всего хочешь.

— Так не бывает, — уверенно произнесла китаянка и сурово посмотрела на Шики. — Кошки не приносят сны.

— Может, и приносят, — уклончиво ответил он. — Вот что бы ты хотела увидеть во сне больше всего?

Лицзинь ответила, даже не думая:

— Космический полет. Я бы хотела увидеть безграничное космическое пространство из иллюминатора. Бесконечное скопище звезд, собранных в созвездия, планеты и их спутники, летающие на орбите. А ещё — космический аппарат, в котором я бы летела к Марсу. Или, если это сон, то к звезде Глизе 667.

— Какой-какой звезде?

— Глизе 667. Это не совсем звезда, а три звезды вместе.

Каждый раз, когда Сочуа заговаривала о космосе, её глаза загорались, а в голосе просыпался невиданный энтузиазм. Девушка явно была рада поговорить с кем-нибудь, кто готов был слушать, даже не понимая, о чем идет речь.

— Это тройная звезда, находящаяся в созвездии Скорпиона, — объясняла она Шики. — До неё лететь очень долго — двадцать три световых года. Представляешь, если свет доходит от Солнца до Земли за восемь минут, то к той звезде он будет лететь двадцать три года! И все же, это очень близко по масштабам космоса.

— А почему именно туда?

— Там есть планеты, которые похожи на Землю, — радостно объявила китаянка. — Может быть, они будут пригодны для жизни. И кто знает — быть может, однажды туда отправится миссия с астронавтами, чьи тела будут лежать, замороженные в криокамере! Представь, это будет полет даже не на Марс, а в ту часть космоса, которую мы даже видим сейчас в состоянии, которое случилось двадцать три года назад!

— Думаешь, там можно найти инопланетян? — недоверчиво спросил Шики.

— Дело не в инопланетянах, а в том, что на этой планете, возможно, мы сможем жить.Это будет сложно, а может быть, что и невозможно — мы понятия не имеем, что можно встретить на планете в далеких уголках космоса. Но... Знаешь, Шики, если говорить коротко обо всем, что представляет научный интерес в современном мире, то можно обойтись одной фразой: "это круто". Так вот, это круто — невероятно, нереально круто. Бескрайний космос. Мириады звезд... и несколько одиноких людей, единственных живых существ на этих просторах. Я бы многое отдала, чтобы испытать такое, даже во сне. Единственная проблема...

Лицзинь замолчала. Взгляд, горевший ярким пламенем, когда она говорила о звездах и космосе, разочарованно потухал, лишь дело касалось земных дел.

— Проблема в том, что мне не снятся сны. Вообще никогда не снятся, — удрученно сказала она после паузы. — И ещё я знаю, что не бывает кошек, которые могут посылать сны. Ну вот не бывает, и все.

"Лен", — Шики телепатически обратился к фамильяру.

"Хозяин?" — ответила тем же способом суккуба, мгновенно стряхнувшая дремоту.

"Давай сделаем девочке подарок".

Лен высунула голову из-под одеяла и легко зевнула, пробуждаясь от полудневной дремы.

"Как хочет хозяин".

Глава 4, когда в игру вступает Святая Церковь

Он гордо стоял на горе и смотрел вниз, на огромную, простиравшуюся до самого горизонта равнину.

Именно здесь будет величайшее из творений человека. Именно здесь его люди создадут памятник, равному которого не было в веках и никогда не будет. Величие короля признают на всей земле, а потом оно распространится за её пределы до крайних уголков Вселенной.

Подле него стоял верный друг, лучший из людей, рождавшихся когда-то на свет, чья душа тонкой прочной цепью навек связана с его душой. Глаза короля светились от восторга и предвкушения, но взгляд его друга излучал страх.

— Мой король, я трепещу, ибо мне кажется: сделав первый шаг, мы не сможем вернуться назад. Нет ли в тебе сомнения? Не думаешь ли ты остановиться, чтобы не навлекать гнева богов?

Король не повернулся к нему. Гордо взирая на место, где будет создан памятник, увековечивающий деяния и волю человечества, он сказал:

— Ха! Думаю ли я остановиться? Трепещу ли я? О да, я трепещу, с нетерпением ожидая минуты, когда смогу увидеть свое детище. Ты снова пугаешь меня гневом богов? Что есть боги, как не жалкие творения, ведомые не силой своей воли, но страхом? Пусть они спускаются на землюю во всеоружии: мы не отступим, но дадим бой и обратим их в бегство. Я, король, так решил, и будет так — сегодня и вовек.

Под горой суетилась толпа мелких фигурок: никогда ещё свет не видел столь большого числа рабов, собранных в одном месте. Сто тысяч невольников ради величайшего творения человечества — разве это высокая цена? Отнюдь; каждый из них будет рад положить свою жизнь, чтобы наполнить её смыслом и страстью. Король смотрел на их суету: они стучали молотками, воздвигая для себя бараки-однодневки, тащили к подножью горы издалека точеные глыбы камней и гигантские стволы срубленных вековых деревьев.

Король стоял, и его золотые волосы развевались по ветру. Он услышал голос своего министра, склонившегося позади в почтительном поклоне:

— Мой господин, приготовления к строительству идут полным ходом. Извольте отдать приказ магам, и мы начнем воздвигать Башню.

Король сделал шаг вперед и оказался на самом краю обрыва. Его душу наполняло волнительное томление, предвкушение великого дела. Лицо осветила благородная гордость, и он громогласно объявил:

— Мои люди! Мы давно ждали этого часа. Сегодня мы начнем величайшее из дел человечества и положим начало новой эпохи! Мое величие есть величие человечества, и я, Король, говорю вам: сегодня мы положим начало лучшему из творений! Что есть небо, чьи жители бегут в страхе перед нашей мощью? Что есть боги, как не рабы собственных жалких страстей? Они разделили небо и землю — а мы станем теми, кто их соединит воедино. Да будет так! Да будет же воздвигнута Башня!

Чистое безоблачное небо озарил раскат грома на горизонте, подтверждая истинность и мудрость слов короля.

...

Детектив Квинси, вызванный утром на дело об убийстве нью-йоркского адвоката Мориса Вейтермана, вышел из автомобиля и собрался было войти в здание полицейского управления, как его кто-то окликнул. Он повернулся и увидел незнакомца: черный жилет поверх белой рубашки, черные брюки со свисающей из кармана цепочкой и прилизанная гелем короткая стрижка. "Стереотипный ФБРовец", — подумал он.

— Агент Франциск Грациани, отдел особых расследований, — представился незнакомец. — Насколько мне известно, сегодня утром к вам поступил изуродованный труп некоего Мориса Вейтермана. Я прав, не так ли?

Детектив нахмурился:

— Все так. Мы ведем расследование.

— Простите, но уже нет, — сообщил агент, и Джон сразу почувствовал к нему неприязнь, как её почувствовал бы на его месте любой, у кого беззастенчиво отобрали развернутую и поднесенную ко рту конфету. — В соответствии с приказом, дело поступает в наше ведение. Кроме того, мы хотели бы знать, какую информацию вы успели добыть.

— Если вы хотите забрать труп и дело, то вперед, — детектив не на шутку рассердился, и скрывать собственные эмоции не желал. — Вот только наша информация останется у нас. Что-нибудь нужно? Раскопайте сами, я же в свою очередь...

Франциск наклонился над его ухом и прошептал:

— Детектив, убитый -, шпион иностранных спецслужб. Возможно имевший доступ к разработкам биологического оружия. У меня есть как право, так и возможность поместить ваших людей в карантин на неопределенный срок. Предлагаю не заниматься мелким вредительством друг другу, расскажите мне всё — и я уйду.

Джон сжал губы, чтобы сдержаться от грязного ругательства. Что, в самом деле, этот грязный итальяшка себе позволяет? Детектив ощущал нутром, что спецслужбы и биологическое оружие — просто блеф, лишь бы выведать побольше информации перед тем, как забрать дело навсегда.

Но, к глубочайшему сожалению Джона, ему приходилось признать силу за оппонентом. Чертовы ФБРовские крысы, надутые самодовольные всезнайки, которые думают, что весь мир должен крутиться вокруг них! Перспектива оказаться за стеклом -скорее всего, блеф, но может быть и упомянута всерьез. Детектив готов был кричать от злости, но холодное и бесстрастное лицо Грациани ясно давало понять: это вряд ли поможет. Квинси вздохнул и коротко сообщил всё, что ему рассказал Лифшиц: кошмарные сны, выписанные рецепты и добавил про то, как домработница обнаружила труп в луже собственной крови.

— Благодарю вас, детектив. Сопроводите моих людей в морг и передайте тело, — приказал агент и холодно добавил: — Успехов вам в дальнейшей работе.

Квинси хотел было сообщить, что тело Вейтермана до сих пор находится в труповозке, но, глядя на удаляющуюся спину агента, предпочел промолчать и мысленно плюнул ему вслед. Он кивнул двум другим ФБРовцам, чьи лица были не настолько напыщенные — видимо, подумалось ему, не успели ещё выслужиться, и указал на своего помощника:

— Он проводит вас к труповозке. Счастливо оставаться, джентльмены.

Джентльмены, одного из которых звали Сергей, а второго — Хавьер, поспешили в указанном направлении. Машина ждала их за углом высотного здания, в узком проезде, охраняемом шлагбаумом и суровым охранником. Франциск, деловито сидевший за рулем, ткнул ему в глаза удостоверением и завернул внутрь.

Сергей и Хавьер — оба в черном, чем-то похожие на могильщиков, только без лопаты, приблизились к указанному автомобилю и принялись деловито вытаскивать труп Мориса. Бледное тело чуть подмерзло в холодном воздухе труповозки и посинело, придавая перекошенному в жуткой гримасе лицу Мориса ещё более неприятный и жуткий вид. Кровь на шее трупа засохла, но очертания жуткой раны угадывались и под багровой коркой.

— Интересное дело, — сказал тот из мужчин, которого звали Хавьером. — Эй, Сергей, как обычно или повысим ставку?

— Пожалуй, нет, — отозвался второй. — Мне все ясно. Давай, хватай носилки и сматываем отсюда.

Машина, куда перегружали тело Мориса, снаружи походила на обычный медицинский автомобиль. Внутри от впечатления не оставалось и следа: в самом деле, какая медицина использует вместо спирта — святую воду, а вместо скальпеля — длинные кинжалы? Стены автомобиля были покрыты сплошным слоем символов и иероглифов, а потолок венчал огромный кельтский крест. Знающий человек опознал бы интерьер автомобиля: такие рисунки — свидетельство того, что владелец часто имеет дело с мертвецами, одержимыми и прочей нечистью. Квинси и не подозревал, да и в самых страшных снах ему никогда бы не привиделось, что противная троица — никакие не ФБРовцы, а самые настоящие инквизиторы, члены боевого крыла Святой Церкви, подчиненного непосредственно Похоронному Бюро.

Священники влезли в автомобиль и втащили носилки с телом внутрь. Температура в новом хранилище тела Мориса немногим отличалась от уличной, поэтому в воздухе сразу запахло мертвечиной. Впрочем, ни один из них и носом не повел; из-за тесной работы вблизи со смертью они давно привыкли к подобному запаху и приучились не обращать на него внимания.

Сергей вытащил из кармана жилетки сотню долларов, свернул вчетверо и запихнул под тело. Его собеседник сделал то же самое, после чего достал монету в пять центов и подбросил вверх.

— Орел, — быстро назвал Сергей, пока монета ещё крутилась в воздухе.

— Ну орел так орел, — ответил его собеседник и поймал монету. — Гляди-ка, и правда орел. Твоя ставка?

— Обычное убийство. Посмотри на шею. Какой Апостол будет так уродовать труп? Разве что редкостный психопат. Но если бы это был морально неустойчивый Апостол, да ещё в крупном городе, то мы бы давно его взяли. Очевидно, это постарался какой-нибудь маньяк из людей, и может быть — не исключаю! — помешанный на вампирах из поп-культуры.

— Ишь ты, — задумчиво произнес Хавьер. — Не я выбирал мертвеца, а мертвец выбрал меня, но я склонен с тобой не согласиться. Смотри: рана — не колотая, а рваная. Ты знаешь оружие, которое наносит такие раны?

— Обычная отвертка, — сразу же назвал Сергей. — Воткнуть, потрясти и разорвать. Нож каплевидного сечения. Осколок...

Его оппонент разразился хохотом.

— Нож каплевидного сечения, говоришь? — прохрипел Хавьер, вытирая выступившие под глазами слезы. — Братишка, признавайся, ты стекломоя упорол, пока мы не видели? Нож каплевидного сечения, твою мать. Это — след от самого обычного клыка. Можешь попрощаться со своей сотней, потому что через пару часов несчастный начнет оживать.

— Тогда почему у него шея разворочена? — не сдавался Сергей. — Мертвые Апостолы обычно аккуратно кусают, если хотят обратить. Мне-то денег не жалко, но такие трупы не оживают, и всё.

— Вот скоро и увидим.

Непринужденную беседу прервал тот, кто несколько минут назад объяснял нью-йоркском детективу, почему тело Мориса Вейтермана должно поступить в его распоряжение. Он открыл створку, отделявшую кабину шофера от остального пространства автомобиля, заглянул в неё и сурово сообщил:

— Ещё раз я увижу, как вы заключаете подобное пари — и, Богом клянусь, оба до конца жизни будете в Ботсване проповедовать катехизис пигмеям. У нас здесь Похоронное Бюро или Лас-Вегас, идиоты?

— Виноваты, начальник. — Подчиненные Франциска ответили почти в унисон, не переставая хитро переглядываться в предвкушении разрешения спора. — Больше не будем.

— Я за вами наблюдаю. А теперь, слушайте меня. Все сделали, как я приказал?

Сосредоточенное лицо Франциска намекало, что он собирается поведать что-то важное.

-Так точно. Меры предосторожности — максимальные: механическая фиксация тела, подавляющие гвозди во всех суставах, антимагический бандаж в четырех местах тела. Руническая защита активируется при стандартном проявлении мертвой активности. Счетчик Шестого Мнимого элемента работает, текущая концентрация не превышает фоновую. Начальник, это ведь... не обычный выезд, не так ли? -беспокойно закончил священник. — Мы не собираемся проверять тело на следы деятельности Апостола, не так ли?

— Нет, все слегка сложнее, — сказал Франциск, заводя автомобиль. Машина с инквизиторами заурчала, двинулась с места и вывернула на оживленную улицу Нью-Йорка. — Распоряжение принять подобные меры — лично моё.

— Про меры мы слышали ещё утром, — подтвердил Сергей. Не успел он проснуться, как его встретили возле дверей Франциск с Хавьером и взяли в оборот; по их словам, случилось что-то очень серьезное. Молодой священник давно привык ездить по Нью-Йорку и проверять всевозможные подозрительные места на предмет деятельности неживых существ или еретиков, но утренняя обеспокоенность начальника была чем-то неожиданным. Чаще всего работа священника-экзорциста состояла в том, чтобы проверить: не восстанет ли подозрительное тело. Если труп не восставал в течение нескольких дней, то его передавали обычным гражданским службам для погребения, в противном случае мертвеца ждало насильственное упокоение и поиск Мертвого Апостола, из-за которого случился подобный казус. Впрочем, в крупных городах-центрах христианской цивилизации найти обнаружить вампира было той ещё задачкой: все они давно убежали в глушь, подальше от любопытных глаз, а если и наведывались в большие города, то тайно и старались следов не оставлять. Таким образом, работа Церкви в Нью-Йорке обычно либо помогала рядовым полицейским найти убийцу-фанатика, помешанного на вампирах/зомби/черной магии, нужное подчеркнуть, либо сводилась к профилактической беседе с глупым молодым магом, сунувшим нос не туда, куда следует. Выживали после беседы не все, но кто ж этих магов считать будет?

Именно поэтому утренний выезд за телом Мориса Вейтермана и серьезные меры вокруг него был для молодых инквизиторов вовсе не рядовым событием.

— Так вот, слушайте внимательно. История началась три года назад, в Валенсии — моем любимом городе, — начал рассказ Франциск. — Работать в Испании для священника — одно удовольствие: старые традиции, развитая школа, уважение и почет ото всех вокруг. Цивилизация, что тут скажешь. Маги в Испанию не суются: слишком сильно наше влияние, а всевозможные чудовища истреблены давным-давно, так что направление туда — как светский отдых. И вот в один день мне довелось участвовать в одном деле...

Хавьер внимательно слушал своего старшего товарища. Сергей сидел вполоборота, ковыряя рану на шее Мориса, чтобы снять пробу, но не забывал изредка поглядывать на говорившего.

— В один прекрасный день, двадцать второго июня — помню его как сегодня: дикая средиземноморская жара, палящее солнце с раннего утра и до ночи — так вот, двадцать второго июня **того года в четыре утра пришло поручение: проверить инцидент в Альбуфера. Это — маленький пригород Валенсии; деревня, живущая сельским хозяйством и рисоводством в частности. Не успело солнце встать, как я уже был там. Люди были перепуганы до смерти и прятались по хижинам, и мне стоило немалых усилий их разговорить. По их словам, некая тварь посреди ночи бегала по деревне, грозно завывая, а затем сбежала на рисовые поля и спряталась.

— На рисовых полях сложно спрятаться, — заметил Хавьер. — Там даже кустов нет, сплошная равнина.

— Да, но при этом прорыты длинные каналы, заполненные водой. Я прибыл туда, куда мне указали местные жители, и принялся искать тварь. И знаете, я её нашел. Когда я подкрался к ней, сжимая в руке Ключ, то надеялся увидеть хотя бы мертвеца или вампира. Но я никак не ожидал увидеть в чистом поле посреди испанских равнин человека, подвергнувшегося Возвращению.

— Возвращению? — переспросил Сергей. — Возвращению... к Предкам? Тому самому, при котором внутри человека пробуждается демоническая кровь?

— Да, мы говорим об одном и том же, — продолжил Франциск, не отрываясь от вождения. — Его называют Импульс Превращения, и в некоторых странах существуют целые семейства, чья кровь смешана с нечистой и которые прикладывают огромные усилия, чтобы члены их рода не поддались Импульсу. Но встреча с таким существом — вовсе не рядовое событие для простого инквизитора, на упокоение таких тварей обычно высылают кого-то из Похоронного Бюро с концептуальным оружием в придачу. Вы можете представить себе мое удивление, когда я обнаружил подобное существо в собственной вотчине, посреди владений Церкви?

— Откуда оно взялось? — затаив дыхание, спросил Сергей. — И как ты с ним справился?

— Справился? Справляться и не пришлось: бедняга подвергся Импульсу, но не полностью. Он сохранил разум и способность мыслить, но человеком уже не был. Поэтому, когда я нашел его в канаве посреди полей, он протянул ко мне руки и попросил прикончить его. Я заколол его Ключом, прочитал короткую молитву об упокоении его души и поначалу посчитал, что мое дело на том закончено.

— Но не тут-то было, — продолжал Франциск после небольшой паузы. Автомобиль со священниками покидал тем временем пределы Манхэттэна. — К вечеру меня стало мучать любопытство. Я сопоставил все известные мне факты: во-первых, то, что я видел, вне сомнения было пробужденным человеком с примесью порченой крови. Во-вторых, и в этом я был уверен, на Пиренейском полуострове не могло существовать ни одного существа, имеющего такую примесь. Я снова отправился в Альбуфера — искать семью того несчастного. Как выяснилось, его звали... не помню, как. Забыл, — споткнулся священник и продолжил, — но его жену я нашел очень быстро. Она поведала мне, что её муж был обычным человеком, которого она знала со школы и который всю свою жизнь провел на полях, выращивая рис. Она клялась, что никогда не видела ничего подозрительного в его поведении, по ночам он также никогда не отлучался, а вся его семья живет напротив их дома и за их благонадежность она также готова поручиться. Но самое интересное оказалось то, что наш несчастный превратился в монстра во сне.

— Во сне?

— По словам женщины, она проснулась в ту ночь от дикого крика своего мужа. Он истекал кровью, а его глаза странно светились. Когда она попыталась помочь, то он ударил её когтями — при том, что ногти у него всегда были короткие, как положено крестьянину, и выпрыгнул в окно. Я изучил её рану, следы крови на постели и всю родословную их семейства до пяти колен и не нашел ни малейшего намека на родство с демонами. Словно бедняга увидел во сне кошмар, а проснулся уже не человеком.

— Кажется, я начинаю понимать, — задумчиво протянул Сергей, срезая с шеи Мориса кусок мышечной ткани и помещая его в пробирку. — Вы подозреваете, что здесь произошло то же самое?

— Да, — твердо сказал Франциск, и его лицо напряглось, хоть и сидевшие в автомобиле священники этого не видели. — Я узнал бы эти раны на любом теле: их нанес не вампир и не оборотень, это — те же самые раны, что я исследовал на шее Обратившегося в Испании. Мой доклад вызвал серьезный интерес наверху, и мне пришлось на некоторое время съездить в Ватикан. Оказалось, что мой случай — не первый, и что до этого наблюдались странные события, когда человек, не связанный кровью с отродьями, внезапно испытывал Импульс Обращения. Во всех случаях до этого он сохранял частицу своего "я", и поэтому серьезных последствий не было: всего два убийства за восемнадцать наблюдаемых событий, да и те по неосторожности. По словам представителя Конклава, каждый из восемнадцати случаев произошел во время сна, и у всех жертв на теле были обнаружены следы, напоминающие укус Мертвого Апостола.

— Тела были найдены в разных городах или...? — поинтересовался Хавьер. Слушая рассказ своего старшего товарища, он мрачнел с каждой минутой и то и дело перехватывал в руке поплотнее свой кинжал. Спокойствие, с которым Сергей ковырял тело Мориса, его пугало.

— Не просто городах, — объяснил Франциск и принялся перечислять: — Валенсия, Маракайбо, Сидней, Перт и ещё десяток мест в дикой глуши на четырех континентах. По словам свидетелей, коих нашлось немного, умерший издавал ужасный вопль, его тело краснело от крови, а через несколько дней оживало.

— Мертвый Апостол, атакующий во сне? — задумчиво спросил Сергей, поднося к глазам алхимическую пробирку с зеленоватой жидкостью внутри. — Демонического Шестого Элемента не обнаруживается, уровень едва выше фонового, — при этом сообщил он. — Счетчик не врет, качественная реакция тому свидетельством.

— Не обнаружено? Это ещё ничего не доказывает. Будем ждать полного элементного анализа. Проверьте ещё раз меры безопасности и заодно посмотрите на жизненные сигналы тела, — приказал Франциск и ответил на заданный до этого вопрос: — Да, во всех случаях жертва умирала во сне, но насчет Апостола выводов сделать не смогли. К тому же, какой вампир обращает жертвы не в мертвецов, а в демонообразных тварей?

Священники заинтересованно молчали.

— И, чует мое сердце, мы ещё не раз должны будем поблагодарить нью-йоркскую полицию за своевременное обновление баз данных. Как только я узнал, что посреди города во сне умер человек с рваной раной на шее, то мгновенно поднял вас. Представьте, что натворил бы Обращенный посреди крупного города, если бы его не удалось моментально взять под контроль? Иногда я рад, что технический прогресс идет именно таким путем, — подытожил Франциск. — Ребята, что там с витальными функциями тела?

— Кажется, я проспорил свою сотню, — буркнул Сергей. — Сердце не бьется, крови в теле почти нет, но трупного окоченения не наблюдается: мышцы мягкие. Мозговая деятельность, по-видимому, отсутствует, и цепи также не активируются, — добавил он, проверив провода, обернутые вокруг головы трупа.

— Кстати, начальник, — подал голос Хавьер. — Мне почему-то кажется, что доступ к такому делу должен быть засекречен. Насколько глубоко простираются наши полномочия?

— Неглубоко, — признал священник за рулем. — Есть все материалы по испанскому случаю — ну, то неудивительно, ведь я его вел, а практически вся остальная информация доступна лишь на уровне упоминаний, да и то не полностью. Уверен, если до того дойдет, я выбью разрешение получить доступ к материалам по всем известным случаям, но то будет не просто. И затем, — добавил он после краткого молчания, — я искренне надеюсь, что мы зря волнуемся, а наш брат погиб от рук убийцы из плоти и крови.

Формально, США — протестантская страна. Оно и неудивительно: основанная беглецами из континентальной Европы, преследуемыми фанатичными борцами за чистоту католической веры, эта страна была просто обречена стать оплотом протестантской веры по всему миру. Тем не менее, религиозные вопросы отходят на второй план, когда речь идет о борьбе за существование. Враждебные сущности непознанного материка не раз ставили под угрозу будущее колоний, и когда в один день исчезло население целого городка, английским поселенцам пришлось обратиться за помощью к испанским католикам, благо для этого не пришлось плыть через океан. В обмен на ряд формальностей и признание своей частичной зависимости от Рима, протестанты получили помощь от боевых отрядов Церкви, не раз спасших молодые поселения от полного уничтожения. С тех пор Католическая Церковь, хоть формально и не считавшаяся главной религиозной конгрегацией государства США, имела весьма прочное положение в обществе — и карт-бланш на ведение операций против демонов, вампиров и разнообразных анимистских духов.

Действия против подобных существ с некоторых пор следовало вести втайне от населения — привлекать к себе ненужное внимание дорого и ведет к ненужным осложнениям с разнообразными любителями сунуть нос в чужие дела. Именно поэтому автомобиль, где находились Франциск, Сергей и Хавьер, отправился не в собор Святого Патрика в самом центре Большого Яблока, а на окраину города, где посреди трущоб за замотанной в колючую проволоку бетонной стеной с надписями "Private property, no trespassing!", возвышалось трехэтажное здание, больше походившее на форт, чем на храм.

Окна в здании можно было пересчитать по пальцам: все они были прорезаны с одной, торцевой стены и на всех трех этажах их закрывали литые решетки без замков, не открывавшиеся ни снаружи, ни изнутри. Внутрь здания вели две огромные двери: в одну из них мог въехать грузовой автомобиль, четверть её открывалась отдельно и в появлявшийся просвет вполне мог пролезть человек, так что проход в здание вполне походил на церковные ворота. Второй вход в здание, расположенные в той же стене, что и окна, был чуть скромнее — всего в полтора человеческих роста, но литая цельнометаллическая дверь с небольшой решеткой на уровне глаз, как в тюремных камерах, внушала не меньше. Непосвященный человек пришел бы в ужас, увидев перед собой такого каменного монстра, но здание и было построено именно с той целью, чтобы непосвященные люди видели его очень редко, а то, что скрыто внутри — вообще никогда. Здесь Святая Церковь держала своих пленников, вела допросы и принимала меры по устранению тех, чьё существование на земле считала недопустимым.

Франциск вырулил на узкой площадке перед импровизированной цитаделью, въехал в ту дверь, что побольше, и медленно повел автомобиль по ярко освященному коридору. Братья Сергей и Хавьер сосредоточенно сопели в фургоне, не отводя глаз от лежащего перед ними тела.

— Приехали, — объявил Франциск, остановившись где-то в глубине здания. — Выгружайтесь.

Автомобиль церковников остановился перед ещё одной дверью, на сей раз внутри здания, над которой горела предупредительная лампочка красного цвета. Машину кругом обступили фигуры в черном — другие служители Церкви, обитавшие в этом здании. В их руках блестели металлические предметы, а угрожающие позы давали ясно понять, что при малейшей угрозе они непременно пустят их в ход.

Сергей соскочил на пол и взялся за один конец носилок, к которым был примотан Морис, Хавьер подхватил их с другой стороны, и, слегка крякнув от тяжести напичканного металлическими предметами трупа, братья вынесли его из автомобиля. Одна из фигур в черном открыла перед братьями дверь, за которой ярко белела обитая кафелем стена.

— Брата Гжегожа уже позвали, как я просил? — обратился Франциск к одной из фигур в черном.

— Я здесь, — отозвалась фигура, державшая дверь. — Не узнал, что ли?

— Не заметил, скорее, — ответил Франциск и тут же перебил сам себя: — Дело серьезное. Обработай этот труп так тщательно, как только можешь.

— Сделаю, брат. Только скажи, наконец: с чего ты взял, что нужны такие серьезные меры? Ты знаешь что-то, чего не знаем мы?

Говоривший, брат Гжегож, чьей фамилии ни Франциск, ни два его подчиненных не знали, был весьма интересной личностью даже по меркам такого разношерстного сборища, как боевые отряды Церкви. До приема в организацию он промышлял наемничеством, предлагая свои услуги попеременно то Ассоциации, то Атласу, то ещё бог знает кому. Моральные устои вольного мага по кличке "Серая смерть" особо крепкими не были, так что выполнение заказов зависело исключительно оттого, какая из сторон больше заплатит — обычное, в общем-то, среди наемников дело. Однажды дело пошло не по плану: жертва, по протоколу значившаяся сунувшей не в свое дело нос мелкой сошкой, оказалась Мертвым Апостолом, а наниматель — агентом Часовой Башни, получившим приказ запечатать и наемника, и ходячий труп одновременно. Серая смерть расправился с обоими, но потерял при этом половину руки. Останки Апостола он развеял по ветру со всеми присущими случаю процедурами, а тело мага Ассоциации упаковал в ящик из-под апельсинов и послал в Лондон. Маги шутку оценили, и на разъяснительную беседу выехала ни много ни мало сама Лорелея. Здраво рассудив, что из двух стульев надо выбирать тот, который помягче, а боец с оторванной рукой — не самая грозная боевая единица, Гжегож приехал в ближайшее отделение Церкви и сдался со всеми потрохами, заявив, что желает верой и правдой служить святому делу до конца жизни. Его способности быстро оценили: далеко не каждый священник понимал, каким образом работает практикуемая в Ассоциации магия, да и боевым опытом против Апостолов может похвастаться не каждый. Гжегожа подлатали, Бартомелой-старшую отправили восвояси, пригрозив обострением отношений, и матерый поляк оказался на попечении нью-йоркского отделения Церкви, где занимался в основном курением всего, что можно курить, а также обработкой свозимых со всего восточного побережья США тел.

— Тепленький, — сказал брат Гжегож, притронувшись к трупу. — Заносите.

Тело Мориса внесли в комнату, полностью покрытую белым кафелем и в ярком свете длинных ламп чем-то напоминавшую хирургический кабинет. Пока Сергей и Хавьер возились, прилаживая труп к стоящему в центре комнаты столу, Франциск шептался с Гжегожем:

— Надеюсь, что это — обычный труп, без осложнений.

— Зря надеешься, — шепотом ответил Гжегож без капли раздумий. — Ты, конечно, не обратил внимания, но из него так и хлещет мана. Это не мертвец, который оживет через пару часов, это что-то совсем другое.

— Вот как, — сказал Франциск, и судя по тону шепота, его настроение упало ниже некуда. — Мы сможем справиться с этой тварью?

— Нет ничего такого, с чем не справилось бы Божественное провидение, — набожным тоном сказал Гжегож и возвел глаза к небу. — Когда я буду его кромсать, стой со своими ребятами начеку вокруг и закрой плотно дверь. Ты ведь не боишься смерти, Франциск?

Вместо священника ответил его решительный взгляд: готов умереть, если это пойдет на пользу делу.

Гжегож сделал знак рукой монахам, стоящим вокруг входа и объявил:

— Запросите подкрепление со всех этажей. Дело может быть очень серьезным.

Безмолвные фигуры напряженно смотрели на него.

— Будьте начеку. Не выпускайте из этой двери ничего, кроме нас, пока не убедитесь, что мы — те, за кого себя выдаем.

Затем Гжегож повернулся, вошел в кафельный кабинет и закрыл за собой дверь. Стоявшие внутри братья обеспокоенно посмотрели на него:

— Что-то не так?

— Пока не знаю. Кто из вас вёл тело во время маршрута?

— Я, — ответил Сергей, которого Гжегож всегда доводил до белого каления своими длинными тирадами о том, что он — не русский, а замаскированный поляк.

— Витальные показатели?

— Отсутствуют. Сердцебиения нет, давления нет, зрительные рефлексы отсутствуют.

— Элементный анализ?

— Шестой мнимый — в норме, полного не делали.

— Хорошо, — кивнул монах. — Вбейте ему по дополнительному подавляющему гвоздю в суставы с обратной стороны и подключите к аппарату жизнеобеспечения.

Раздетый догола труп лежал посреди комнаты на импровизированном столе, имевшем форму креста, и столь плотно был к нему примотан пластиковым волокном со светящимися прожилками, что слегка напоминал мумию. Продвинутые служители Церкви, вовсе не собиравшиеся делать телу Мориса дефибрилляцию или искусственное дыхание, использовали новомодные медицинские аппараты для получения данных о жизнедеятельности тел. Таким образом можно было всегда понять заранее, не собирается ли лежащий на столе труп ожить. Пока Сергей прилаживал провода к конечностям тела, Гжегож подкатил столик с медицинскими инструментами и, одевая перчатки, приказал:

— Всем быть настороже.

Он взял скальпель и провел длинный разрез от правого плеча к грудине. Из-под надрезанной кожи выступила темная жидкость.

— Давления, значит, нет, — недоуменно сказал священник. Прибор жизнеобеспечения подтверждал: давления у трупа и правда не было. Гжегож собрал несколько капель появившейся жидкости на лопатку и сгреб в пробирку. Его укололо внезапное ощущение того, что он режет живое существо — не ожившего мертвеца, как было много раз до этого, а лежащего в глубокой коме человека.

Он решительно отбросил неприятную мысль и воткнул скальпель в живот, намереваясь провести разрез от грудины до паха. Едва холодная сталь ножа вонзилась в плоть трупа, как лежащий на столе Морис открыл глаза и издал звук, отдаленно напоминавший слово:

— ???????

Ни один из священников не понял, что произошло. Волна энергии распространилась от трупа и отбросила их назад. Устоял на ногах лишь Хавьер, все время настороженно смотревший на тело Мориса, все остальные попадали навзничь, но тут же вскочили, сжимая в руках Черные Ключи.

— Это что было? — крикнул Франциск.

— Заклинание, отбрасывающее врага назад, — меланхолично объяснил Гжегож, надевая слетевшие очки. — Вот только я не могу понять, сколько в нем строф и что за труп умеет колдовать, как заправский маг.

Он подошел к телу и посмотрел во внезапно открывшиеся глаза, внутри которых чернела пустота:

— Кто ты и как тебя зовут? — спросил Гжегож. — Отвечай, дьяволово отродье, ибо ты перед законным представителем Господа Бога нашего!

— Я здесь, я там, я всегда.

Голос того, кто когда-то был Морисом Вейтерманом, звучал глухо и жутко.

Франциск смотрел на внезапно ожившее тело и его вдруг пронял безотчетный страх. Валенсийское событие ожило наяву, но если в памяти встреча с полу-превращенным, исковерканным естеством испанца было для священника одним из тех его деяний, которым он мог бы гордиться, то сейчас, видя на столе оживший труп нью-йоркского адвоката, он хотел спрятаться куда-нибудь поглубже. Тогда, отчетливо помнил священник, превратившийся был человеком, хоть и изувеченным. Сейчас же перед ним лежало Нечто, чему он страшился даже название дать.

— Морис, ты меня слышишь? — тихо окликнул он, надеясь, что тот отзовется.

— Его здесь нет, — после паузы ответил голос. — Больше никогда. То есть это я, — спохватился голос чуть другим тоном, — но его больше нет.

Священники не могли отделаться от мысли, что с ними разговаривают два существа одновременно.

— Как твое имя?

— У меня нет имени. То есть, я Морис. И ещё у меня нет имени.

Франциск изо всех сил силился понять, что произошло с телом, которое десять минут назад лежало в автомобиле и не подавало признаков жизни. Был ли то вонзенный в его плоть скальпель, которым орудовал Гжегож, или какой-то другой катализатор, но с трупом произошла явственная перемена. Он по-прежнему недвижимо лежал, завернутый в силовые кабели, должные сдерживать активность магических цепей, и даже грудь с длинным тонким разрезом не поднималась вверх-вниз. Тем не менее, какая-то аура — священник по долгу службы ненавидел это слово, но лучшего подобрать не смог бы — окружала его тонкой пеленой и распространялась во все стороны.

Гжегож внимательно осматривал ожившее тело. Опытный глаз бывшего охотника на магов, усиленный заклинанием обнаружения магических цепей, искал источник силового поля внутри Мориса.

— Вы его родословную проверяли? — спросил он, не надеясь на ответ.

— Чист как стеклышко, ни единого мага в роду до XVII века, — сказал Хавьер, чьи глаза горели от ярости. — Самый обычный человек.

— Оно и видно, — подтвердил Гжегож. — Ни единой цепи во всем теле. Вообще ни одной. Возникает такое чувство, что... они и не нужны. Мне интереснее, что у него вместо крови.

Священник взял пробирку, куда он собрал капли жидкости, выступившие из надрезанной кожи Мориса. Аккуратно забрав вязкую субстанцию шприцом, он принялся выдавливать её по капле на пробирные стекла — одно за одним, всего семь штук. Затем он подготовил семь шприцов, положил их в ряд и достал из-под стола металлический ящик, внутри которого стоял ряд пробирок. Гжегож поднес одну из пробирок к глазам, взболтал и зачерпнул шприцом несколько капель, после чего выплеснул на каплю кровеобразной субстанции. Смесь зашипела и ярко вспыхнула, но тут же погасла, оставив после себя блестящий сгусток.

— Не может быть. Этого положительно не может быть, — ошарашенно пробормотал священник.

Он повторил то же самое со вторым реагентом: на сей раз вместо вспышки появилась лужица воды. Третий опыт дал сгусток сухой грязи, в результате четвертого кровь просто испарилась — и во всех случаях на месте субстанции из тела Мориса блестел один и тот же крохотный сгусток неизвестного Франциску вещества.

Гжегож махнул рукой:

— Все ясно, и у меня, как водится, две новости. Одна — хорошая, другая не очень. Начну, пожалуй, со второй. У нас на столе лежит существо без единой магической цепи, излучающее ману и вместо крови набитое эфиром. Согласно классификации Герхардта, такие свойства присущи только одному творению Гайи — Истинному Демону. И не спрашивайте меня, откуда оно взялось.

— Но ведь... — пробормотал Сергей, — в истории нет упоминаний о встречах с Истинными Демонами. Эти твари строго теоретизированы, их существование постулировано, но...

— Если ты знаешь другую тварь с такими признаками, то поясни мне, глупцу.

Пояснить Гжегожу, съевшему на монстрологии не один десяток упряжек финских лаек, Сергей абсолютно ничего не мог.

— Соответственно, плохая новость, братья — мы все умрем, когда этой твари придет в голову нас порешить. Мы её запакуем я Камеру Подавления, но что-то мне подсказывает, что это не удержит её надолго.

— А вторая новость?

— Вторая новость... Вообще-то, я пошутил, — оскалился Гжегож противной ухмылкой смертника, который знает, что его сейчас поведут вешать. — Франциск, ты ведь не просто так притащил этот труп с предосторожностями сюда, так ведь?

Монах кивнул.

— Свяжись с Ватиканом. Пусть высылают сюда всех, кого только смогут, включая высшие Номера. Объяви тревогу по всему отделению, прикажи отрезать здание от внешнего мира. Если Истинный Демон вырвется наружу возле такого людного города, потери будут исчисляться миллионами. Давай, давай, иди уже! — подтолкнул он Франциска и кинул озорной взгляд на его подчиненных: — Ну а вы, ребята, можете выбирать, где сдохнуть — здесь, вместе со мной, или сбежать в город и чуть продлить свое жалкое существование. Что выбираете?

— Служу Святой Церкви! — хором ответили Сергей и Хавьер, хотя колени у обоих заметно подрагивали.

— Значит, будем паковать бедолагу вместе? Отлично.

Провожая взглядом Франциска, Хавьер шепнул своему брату по оружию:

— Кстати, ты проспорил мне сотню.

Глава 5, в которой ровным счетом ничего не происходит

Тело привязано к странному устройству, похожему на крест.

Жив ли человек? Похоже, что жив; но осталось ему недолго.

Холодный голос спрашивает:

— Как твое имя?

Тело корчится от боли. Поднимая затуманенный взгляд, коверкая в ненавидящей гримасе губы, человек шепчет:

— Сократис.

— Это мы знаем, — звучит все тот же холодный голос допрашивающего. — Не ты, а второй.

Сверкает синяя вспышка; электрический разряд впивается в тело. Привязанный к кресту бьется в агонии, но кричать уже нет сил. В воздухе пахнет горелой плотью и палеными волосами.

— Как твое имя, Герой? Или ты хочешь ещё?

Тело дергается, и что-то в нем неуловимо меняется. Скованное болью лицо кривится в насмешке, словно ему плевать на пытки.

— Ну, допустим, Макири. Что это тебе дает, Верховный?

— С какой целью ты прислан?

— Ты и сам знаешь.

Ещё одна вспышка, ещё один шоковый удар, что равно болезненно ломает и тело, и сокрытую внутри сущность.

— Сколько всего вас?

Человек на кресте заходится хриплым смехом, насколько позволяют обожженные органы дыхания.

— Нас здесь... много, — рычит он. - Вы... хрен остановите нас. А если не мы... тогда что-нибудь похуже.

— Это мы посмотрим, — говорит Верховный и снова посылает разряд в тело. Приговоренный обмякает, как сдувшийся шар, голова обессиленно падает на грудь.

— Отвяжите его, — приказывает голос палача. — Сожгите тело и усильте охрану. Ни одна сущность не должна появиться возле Башни безнаказанно.

Тело Сократиса слабо засветилось золотым, но мимолетный отблеск исчез, и грубые руки прислужников потащили бездыханный труп на свалку.

Пробуждение было мягким и до ужаса приятным. В какой момент он проснулся? Шики не знал; моменты пробуждения превратились в некий размытый процесс, до ужаса приятный и вызывающий желание повторять его вновь и вновь. Мозг не заметил, как пересек тонкую границу между сном и бодрствованием, когда открываются глаза и сразу же возникает понимание того, что наступил новый день. Нет, все было совсем по-другому: безмятежное плавание в бездонном океане пустоты не прекращалось, лишь сам океан постепенно обретал очертания, превращаясь в реальность затемненной на ночь больничной палаты и мягких одеял, облегающих тело с ног до плеч.

Где-то возле подушки Шики нащупал очки и натянул их себе на переносицу; мир тут же приобрел привычные очертания.

"Доброе утро, хозяин", — прозвучал в его голове мягкий голос лежащего на подоконнике фамильяра. "Приятно ли хозяину спалось?"

— Вполне, — вслух ответил Шики, свыкшийся за последние месяцы с приятной ролью хозяина.

"Сегодня будет хорошая погода. Пойдем гулять?"

Лен лежала на подоконнике, свернувшись калачиком. Если бы кто-то из врачей зашел в палату, то принял бы её за самую обычную кошку и, в соответствии со строгими распоряжениями внутрибольничного распорядка, тут же вышвырнул на улицу. Вряд ли он, в панике от столь вопиющего нарушения санитарных норм, стал бы рассматривать её мордашку — по-человечески разумную и с выражением истинного понимания всего происходящего вокруг. Положив лапку на голову и озорно глядя на хозяина, Лен помахивала кончиком хвоста:

"Ну пожалуйста, хозяин".

За те недолгие дни, что Шики провел в роли хозяина, он успел узнать несколько интересных вещей. Самым заметным, что успел ощутить на себе Шики, стали ночи с его новой подругой — если, конечно, маленькую суккубу можно было таковой считать. Природа Лен как фамильяра оказывала на спящего Тоно поистине благотворное воздействие. Раньше по утрам он порой не мог проснуться, а когда стаскивал себя за волосы с кровати и собирался в школу, то до первого урока чувствовал себя разбитым, как Наполеон под Ватерлоо. Но в те несколько дней, что Лен провела вместе с ним, подобного ни разу не произошло; каждое утро сразу по пробуждению Шики чувствовал бодрость, его тело было действительно отдохнувшим, а разум рвался к великим делам.

Он поднялся с постели и сунул ноги в больничные тапки. Тело требовало утренней разминки — ещё одно странное чувство, которое Шики, никогда раньше не делавший зарядку, получил в подарок вместе с Лен. Он потянулся; приятное ощущение растягивающихся мышц, чуть залежавшихся за ночь, наполнило все его тело. С довольной гримасой на лице он принялся делать боковые наклоны, разминая спину и плечи.

— Да, погулять было бы неплохо, — ответил на ранее заданный вопрос Шики. — Как жаль, что меня не выпустят в город.

"Могу и одна. Но хочу с хозяином".

— Что поделать, — сказал он, начиная делать приседания. — Я бы и рад, но есть правила.

На кошачьей мордочке Лен появилось легкое выражение недовольства.

— К тому же, — продолжал Шики, не останавливаясь, — я уверен, что Акиха после вчерашнего скандала непременно наняла половину докторов следить за каждым моим шагом.

"Скучно".

Вместо ответа Шики подошел к лежащей на подоконнике кошке и ласково потрепал её по голове. Лен довольно замурлыкала, но отпихнула руку Шики подушечкой лапы и спрыгнула на пол.

"Все равно скучно", — услышал он в голове её голос. "Пойду гулять одна".

Куда исчезает его фамильяр, Шики понимать ещё не научился: если Лен хотела скрыться, то растворялась в воздухе подобно чеширскому коту — тому самому, чья улыбка существует отдельно от кота, и догнать её не было ровно никакой возможности. Шики подумал, что узнать способности своего фамильяра будет интересно, но крайне непросто — вряд ли Лен просто так сдастся и расскажет, что она умеет и каких поступков от неё можно ожидать. Он пометил в голове: этим можно заняться даже в больнице, пока делать все равно нечего — после чего опустился на пол и принял упор лежа. После десяти отжиманий Шики, слегка покрасневший и со сбившимся дыханием, поднялся на ноги и ещё раз потянулся: анемичное тело давно не чувствовало себя настолько хорошо.

Довольно улыбнувшись, Шики подошел к окну, на подоконнике которого только что лежала Лен. Он открыл створку, ожидая почувствовать дуновение горячего летнего воздуха и тут же закрыть, чтобы наслаждаться приятной температурой оборудованной кондиционером палаты, но, к его удивлению, в лицо ударил порыв свежего, чуть прохладного воздуха с отчетливым запахом моря. Небо, вчера безоблачное и обжигающе яркое, за ночь покрылось белыми клочьями облаков. Солнечного жара не чувствовалось, не в последнюю очередь потому, что окно палаты выходило на запад и солнце взошло с противоположной стороны больницы и светило в окно кому-то ещё. Шики вдохнул полной грудью; Лен не соврала, погода была действительно великолепна, и лежать в палате в такой день было бы преступлением против себя самого. Твердо решив сделать все возможное, чтобы добиться разрешения сбежать в город, а если не получится — провести целый день в больничном сквере, Шики принялся умываться и творить прочие утренние обряды, что предписано ежедневно совершать каждому воспитанному и чистоплотному человеку.

Едва Шики закончил приводить себя в порядок, как в палату зашел доктор Насаё. Он осмотрел пациента, проверил давление и пульс, после чего справился о самочувствии и, получив удовлетворивший его ответ, принялся что-то чиркать в больничной карте. Закончив писать, доктор рассказал, что, начиная с сегодняшнего дня, его подопечному придется заниматься восстановительной лечебной физкультурой дважды в день. Шики скривил лицо, будто съел тухлый лимон, но доктор Насаё был непреклонен. Он объяснил, что восстановительные процессы в организме идут более эффективно, если им соответствующим образом помочь извне, и для пущей убедительности прибавил к своей речи десяток непонятных Шики медицинских терминов. Тоно его речь нисколько не убедила, но доктор дал понять, что не слишком нуждается в его согласии.

Через час после завтрака Шики отправился в спортзал под строгим надзором врача. Он морально подготовился, что нагрузки его убьют и до вечера анемичное тело вряд ли доживет, но всё оказалось совсем не так страшно. Доктор заставил его сделать ряд упражнений, оказавшихся легкими и необременительными, после каждого из которых Насаё замерял пульс и проверял мышечное напряжение пациента. Шики с удовольствием размял всё свое тело, попутно узнав о существовании ряда мышц, о которых доселе не подозревал. Когда весь комплекс упражнений был окончен, Насаё предложил ему передохнуть, а сам отлучился куда-то по вызову.

Шики присел на гимнастический мяч и внезапно заметил черный силуэт около стены. Паническая мысль, что его фамильяр не стесняется появляться в людном месте посреди бела дня, обожгла его разум. Он дернулся и вскочил на ноги, едва не потеряв равновесие: Лен сидела возле окна и, наклонив голову, наблюдала за его реакцией.

"Хозяин, что-то не так?"

"Ты что здесь делаешь?" — мысленно закричал Шики. — "Ты понимаешь, что будет, если тебя увидят?"

"Не увидят."

"Откуда такая уверенность?"

"Потому что я так хочу. Хозяин не должен беспокоиться, что меня увидят, если я не хочу, чтобы меня увидели."

Шики подошел к тому месту, где сидела Лен. Его дыхание было слегка сбито; он сел на пол и прислонился спиной к стене, изображая уставшего от физической нагрузки пациента. Лен чинно сидела на задних лапках, как обычная кошка, и слегка помахивала кончиком хвоста.

— Я же просил тебя не показываться на людях, — вполголоса сказал он.

"Скучно."

— И мне скучно, Лен, но я не творю никаких безумств, лишь бы развеселиться.

"Тоже."

Шики вздохнул. Вряд ли следовало обвинять фамильяра в том, что она сходила с ума от скуки и пыталась хотя бы держаться поближе к хозяину. Люди вокруг не замечали странную парочку; кто-то продолжал делать упражнения, кто-то отдыхал в перерывах между подходами под чутким наблюдением врачей в спортивной форме вместо обычных белых халатов.

"Хочу гулять", — настаивала Лен, и её глаза, обычно не несущие никакого выражения, светились озорством. "Хозяин здоров и в порядке. Знаю лучше, чем они. Хозяину следует сказать, что следует пойти в город и купить мне пирожное."

В мысленно-телепатической речи суккубы звучала искренняя непосредственность маленького ребенка, который уверен, что весь мир вертится вокруг него.

— Они все равно меня не отпустят, — вздохнул Шики с искренним огорчением.

"Могу их попросить."

— Не стоит. Оставь подобные фокусы Арквейд.

"Скучно."

С видимым разочарованием Лен упала на спину, подняла лапки вверх и принялась катать невидимый клубок. Белые прожилки тонкой шерсти на её животе пошли волнами, а бантик на шее самым нелепым образом съехал в сторону. Шики, который никогда ещё не видел своего фамильяра в таком виде, удивленно нахмурился.

— Лен, а можешь мне кое-что рассказать?

"Что?" — ответила кошка, не переставая ерзать на спине.

— Ну, я пока точно не уверен, но мне хочется знать, что ты умеешь.

Шики осознал, что последние фразы он говорил почти так же громко, как обычно, и испуганно закрыл рот, пока никто не обнаружил его сидящим у стены и разговаривающим с самим собой.

— Я помню сон, в который ты меня поместила, — продолжил он, на сей раз мысленно. — Это и есть твоя магическая способность?

Кошка перестала дергаться, как будто вертела в лапках невидимый клубок. Она приняла чуть более чинное положение, лежа на животе, и пристально взглянула в глаза Шики:

"Зачем хозяину знать?"

— Ну, мы же теперь вместе, — ответил Шики и поразился, какие пошлые ассоциации породила его голова при этих словах. — Ты — мой драгоценный фамильяр, и я хочу быть уверен, что могу на тебя рассчитывать. Да и потом, кто вытянет тебя из передряги, если я даже не буду знать, во что ты вляпалась?

Вместо ответа Лен приняла свою человеческую форму. Игривый настрой маленькой кошечки куда-то испарился; девочка, которая сидела перед Шики, выглядела серьезной и чуть-чуть грустной. Её глубокие глаза были совершенно пусты, как будто она смотрела не на сидящего перед ней человека, а сквозь него куда-то вдаль.

"Умею приносить сны", — произнесла она. — "Сон — отражение человека. Но хозяин видел не сон. Хозяин видел маленький осколок реальности".

— Ты создала для меня осколок реальности?

"Просьба госпожи Арк."

Шики почувствовал, как внутри него быстро-быстро забилось сердце.

— Спасибо, Лен. И если увидишь её раньше меня — скажи, что я благодарен. И ещё очень сожалею о том, что случилось вчера.

"Госпожа Арк все понимает. Она любит хозяина. Недоразумение вроде сестры не проблема."

Называть Акиху недоразумением, конечно, было слегка неосмотрительно, но если её нет рядом — хотя бы безопасно.

— И все же, Лен, чем отличается осколок реальности от сна?

"Хозяин и правда хочет знать? Если неосмотрительно применять знание, оно несет опасность. Но могу объяснить. Сон существует внутри сознания. Тот, кто способен думать, оставляет забытые мысли под пеленой множества других. Если вытащить одну, когда тело отдыхает — будет сон."

— А какая твоя роль в этом? — заинтересованно спросил Шики.

"Умею доставать мысли. Могу выбрать, какую мысль вытаскивать. Могу внушить то, чего в мыслях нет. В остальном сон — просто картинка. Выбираю, какую показывать. Иногда рисую новые."

Шики вспомнил сон, который некогда ему подарила Арквейд в награду за помощь, и залился краской.

"Смущаться не нужно. Хозяин видел то, что было внутри."

— Прекрати читать мои мысли! — взвился на дыбы Шики. — Особенно такие!

"Хозяин не должен смущаться. Лен — фамильяр. Фамильяр умеет читать мысли. Процесс неизбежен."

Хозяин отвернулся и покраснел:

— Никому не рассказывай.

"Хозяин не должен беспокоиться. Госпожа Арк и так знает. Остальные не узнают никогда."

Повисла неловкая пауза. Шики, на собственном опыте познавший смысл расхожей фразы "молчание — золото", пялился куда-то в сторону. Воспоминания об эротическом сне с участием Арквейд нахлынули в самый неподходящий момент. Его беспокоило и то, что вампирша знала, кто приснился ему в ту ночь. "Сама виновата", — почему-то подумалось Шики с наивностью молодого и неопытного любовника, который, хоть и имел счастье разделить с красавицей постель не только в своих фантазиях, но и в реальности, не перестал смущаться любых мыслей грязнее, чем поцелуй в щечку.

— А осколок, куда ты меня поместила? Расскажи, Лен.

Шики, который завел разговор, чтобы отвлечь своего фамильяра от возможного кошачьего буйства, слегка заинтересовался предметом. Пациенты вокруг посматривали на него с любопытством: почему парень вдруг уселся возле стены и перестал делать то, ради чего пришел? Один из врачей подошел к нему и спросил, в порядке ли он, на что Шики кивнул — мол, отвяжись. Незримое присутствие Лен придало объяснению изрядную долю убедительности. Врач-гимнаст исчез в группе детей с дцп, а Шики продолжил поучительную беседу со своим личным демоном.

"Сон есть иллюзия. Осколок реальности — нет. Чтобы создать осколок, недостаточно взять мысль живого существа. Нужна частичка сознания. Создать мир внутри мира. Если отделить пространство и поместить туда сознание, возникнет способность выжить, но ненадолго. Процесс требует усилий и аккуратности. Если неправильно перенести — можно умереть. Если задержаться надолго — можно умереть. Тело не может без души."

— То есть, — задумался Шики, — ты вытащила мою душу из тела, чтобы сохранить?

"Тело хозяина разрушалось. Сознание хозяина видело сильное разрушение. Когда подобное случается, тело начинает умирать. Сознание не дает сигналов телу выживать. Сознание боится шока от боли. Лекарство не должно быть хуже болезни. Если выжить больнее, то телу хочется спокойно умереть. Могу остановить процесс и забрать сознание — тело не станет умирать. Чтобы сохранить тело, нужно отделить его от души. Но недолго. Умею сохранять душу в маленькой коробочке. С остальным тело справляется само."

— Но могло и не справиться, так?

"Зависит от обладающего телом. Телом обладает мой хозяин. Сильный организм. Госпожа Арк не простит, если хозяин погибнет от мелкой неприятности."

— А возможно ли повторить то же с другим человеком?

Глупость собственного вопроса поразила Шики: ему показали, как это делается, а он взял и усомнился в способностях собственного фамильяра. Он приготовился извиняться, но Лен проговорила тем же бесцветным голосом, что и до этого, не показывая обиды:

"Могу. Но не сейчас. Процесс сложен. Нужно отдохнуть. "

Шики смущенно улыбнулся и отвернулся в сторону:

— Тогда чуть более простой вопрос. Могу ли я увидеть сон другого человека?

"Хозяин может увидеть все, что могу видеть."

Шики подумал, что один из его одноклассников душу бы продал за подобное умение.

— Я хочу как-нибудь попробовать, — ответил он, краснея от собственной наглости.

"Когда хозяин просит, фамильяр не отказывает."

Тоно хотел спросить что-то ещё, но в спортзал вошел доктор Насаё и решительным шагом направился к нему, чтобы сообщить кое-о-чем неожиданном:

— Господин Тоно, к вам гости.

Шики недоуменно переспросил:

— Гости? Или гость?

— Нет, именно гости, — Насаё был непреклонен. — Две девушки в форме служанок. Вы, верно знаете, кто это может быть?

Тоно похолодел: в его голове возник образ дьявольски хохочущей Акихи. Он вжался в подушку и умоляющим голосом попросил:

— Пригласите их в палату, пожалуйста.

— Нет, господин Тоно, это невозможно, — зачитал приговор Дзинан. — Доступ в палаты, где находятся выздоравливающие пациенты, разрешен только для ближайших родственников и по разрешению, подписанному главврачом. Разрешение есть для вашей сестры и, — доктор запнулся, словно что-то вспоминал, — вашей подруги. Больше ни для кого. Вам придется спуститься в холл. Или, может быть, мне следует передать, что вы не спуститесь?

— Нет, я спущусь, — обреченно сказал Шики.

Медленно переступая с ноги на ногу, словно ведомый на казнь преступник, Шики добрался до лифта и спустился на первый этаж. Дверь открылась; его ослепила вспышка ярких лучей, отраженных от мраморного пола и белоснежных стен регистратуры прямо напротив двери лифта. Пожилая медсестра в белом халате, стоявшая за стойкой, шумно объясняла деду с палкой, какие лекарства ему назначены и когда их следует принимать. Дед лишь почесывал лысую голову и переспрашивал, прикладывая ладонь к волосатым ушам: "Ась?". Возле стены зеленела целая живая изгородь в горшках — высокие растения ростом с человека, под которыми, будь там поставлен диван или хотя бы скамейка, было бы возможно насладиться приятной тенью в разгар летней жары. А с другой стороны на Шики несся кошмар, облаченный в костюм горничной:

— Хозяин, мы так рады видеть вас живым и здоровым! — вопила на весь зал Кохаку, и, не будь Шики так шокирован, он услышал бы в её голосе почти искреннюю радость. — Мы очень скучаем по хозяину, и каждый день молим богов о его скорейшем возвращении. Как ваши дела, хозяин Шики? Расскажите, умоляем вас!

Весь красный как рак, новоиспеченный господин попятился и попытался было нырнуть назад в лифт, но не успел. Крепкие объятья Кохаку сомкнулись вокруг него, а девушка, ничуть не смущенная присутствием вокруг целой толпы людей, принялась покрывать его щеки страстными поцелуями. Он попытался оттолкнуть Кохаку, но наткнулся на решительный отпор: служанка решительно не желала выпускать его из объятий, и помутненное сознание Шики ненароком посчитало, что упасть в обморок и умереть на месте от анемии, наверное, будет самым безболезненным уходом от позора. Когда, наконец, Кохаку прекратила чмокать его щеки и громко причитать о выздоровлении доброго господина, Шики, весь красный как рак, вырвался из объятий и разглядел стоящую позади Хисуи. Вторая служанка стояла, опустив голову и скрыв глаза, а её щеки горели красным ничуть не менее ярко, чем у хозяина.

— Господин, не надо никаких фокусов, — шепнула на ухо Кохаку. — Делайте все, как вам скажут.

Холодный тон, с которым служанка произнесла эту фразу, нисколько не сочетался с её бурными излияниями в любви несколько секунд тому назад. Шики вздрогнул и сделал шаг назад, пытаясь вырваться, но служанка схватила его за запястье неожиданно крепкой для столь субтильной девушки хваткой.

— Не надо, — прошептал он. — Не надо.

— Вот и великолепно! — все так же шепотом ответила Кохаку. На её лице вновь появилась добрая искренняя улыбка шириной от одного уха до другого. Нарочито громким голосом, чтобы слышали все вокруг, служанка рассказывала:

— Нас прислала ваша сестра, господин Шики. Она, как и мы, беспокоится о вашем самочувствии. Госпожа Акиха день и ночь проводит в слезах, ожидая, когда вы снова вернетесь домой.

— Акиха -да в слезах, — пробубнил Шики под нос. — Кохаку, это уже перебор.

— Да как вам не стыдно, господин! — взвилась на дыбы служанка, и в её голосе звучала искренняя обида. — Если бы вы знали, что творится с вашей сестрой, то не говорили бы так! Доброта и мудрость госпожи Тоно известны всему городу. Ваше недоверие очень, очень сильно её расстроит, и...

— Д-добрый день, господин. Я тоже... очень рада вас видеть, — невпопад вступила в разговор Хисуи. Она не поднимала головы и стояла зажато, сложив руки на животе: было ясно, что устроенное сестрой представление смущает её больше, чем самого Шики. — Пожалуйста... съешьте ваш обед.

Шум в зале затих и сменился тихим перешептыванием. Люди вокруг оторвались от своих дел и с любопытством глазели на странную троицу. Молодой парень лет двадцати, что сидел чуть поодаль, неотрывно смотрел на служанок, а в его взгляде читалась плохо скрываемая зависть к очкастому коротышке, которому повезло родиться в правильной семье. Две девицы школьного возраста бросали на служанок насмешливые взгляды, переговаривались друг с дружкой и хихикали, прикрыв рты рукой. Старик и что-то втолковывающая ему про рецепты медсестра, напротив, замолчали и с любопытством смотрели на Шики и служанок.

— Если господин желает, мы можем покормить его, — продолжала издеваться Кохаку. — Вы хотите, чтобы мы покормили вас с палочек, господин?

— Нет, нет, и ещё раз нет! — зашипел Шики. — Давайте сюда, что принесли, и я ухожу.

Кохаку состроила на лице гримасу обиды и схватила парня за руку.

— Ну что же вы? — заявила девушка. — Мы не можем уйти, пока не убедимся, что хозяин съел всю свою еду. Только взгляните на это!

— Хотя бы не здесь! — взмолился он.

— Почему же? — Кохаку не собиралась уступать. — Господина смущает еда, приготовленная в нашем доме?

Шики в отчаянии рыскал глазами по сторонам в поисках спасительного для себя исхода. Но кто мог прийти на помощь? Сотни глаз как один смотрели на него, вгоняя в ещё большее смущение. Счет времени шел на секунды; каждая из них, проведенная под пристальным надзором людей вокруг, обжигала его раскаленным железом. Шики подумал, что будь он в школе — он нашел бы пару мест вроде крыши или чайного клуба, а совместное поедание обеда с Сиэль в некотором смысле означало бы избежать неприятностей, не считая того, что вновь возникшая слава среди одноклассников преследовала бы его до конца учебы. Перебирая в уме возможные варианты побега, он вдруг услышал в голове знакомый голос:

"Хозяин, во дворик."

Он вздрогнул. Ещё утром появление Лен в людном месте могло бы привести его в ужас, но сейчас он был искренне благодарен её вмешательству.

— Мы идем во двор, — сказал он неожиданно решительно. — Здесь душно, а на улице свежий воздух. И эта тема не обсуждается.

Он повернулся и направился к двери. Кохаку не выпускала его руку, все так же крепко держа хозяина за запястье. Шики с трудом сделал пару шагов: тащить на себе целого человека — не самая простая задача даже для здорового человека. Хисуи не осталась в стороне и сделала шаг вслед за ним, прихватив сестру за рукав платья. Кохаку имела строгие инструкции на случай, если хозяин попытается сбежать, но бороться с сестрой ей совершенно не хотелось. Хитро улыбаясь, она покорно двинулась за Шики, незаметно сжимая ладонь Хисуи в складках рукава.

Больничный холл исчез позади. Шики свернул в коридор, где из людей осталась лишь идущая навстречу тройка докторов, и нырнул в дверь, которая выводила на улицу. Он плюхнулся на первую попавшуюся скамейку и обреченно посмотрел на служанок.

— Ну, и что тут у вас?

Кохаку кивнула сестре, и Хисуи принялась распаковывать внушительную стопку ящичков для завтрака, заботливо завернутую в большой отрез шелковой ткани. Кохаку суетилась вокруг и расставляла бенто на столик, заботливо пододвинутый кем-то к дивану. Верхний ящик оказался набит овощами: из-под снятой крышки пышным букетом распустился целый куст латука, возле которого аккуратными горками лежали спелые помидоры-черри и вареная пальчиковая морковь — настолько мастерски уложенные, что не рассыпались и не перемешались во время дорожной тряски. В другом отсеке овощного ящика блестел цветной калейдоскоп: тонко порезанный дайкон, красный и желтый сладкий перец, волнистые листья рукколы и мелко покрошенный кресс-салат бордового оттенка. Ещё в одном углу ящика лежали нарезанные чьей-то заботливой рукой огурцы в форме сердечек, а также солидная россыпь очищенных зубчиков чеснока. Натюрморт довершала морская капуста, в которой прозрачными прожилками белели ниточки рисовой лапши.

— Не суетитесь, господин Шики, это лишь начало, — сообщила Кохаку, распаковывая второй ящичек, разделенный высокими перегородками на четверти. В одной из них блестела курица, запеченная в соусе терияки и щедро присыпанная зернами кунжута. В других частях грудились тонкие полоски какого-то филе, россыпь мясных шариков в сухарях и вареные деликатесные сосиски, разрезанные пополам таким образом, что они напоминали осьминожек. И, наконец, третий ящик, поставленный на стол, был доверху заполнен рассыпчатым рисом с лимонным соком и грецкими орехами. В самом центре рисовой горы Шики обнаружил красный кусочек бумаги в форме сердечка, на обороте которого фигурным почерком Акихи было написано:

"Приятного аппетита, братик. Жду тебя дома."

— Приятного аппетита, господин Тоно! — провозгласила Кохаку, закончив расставлять завтрак на столике. — Кушайте все, что пожелаете.

— П-приятного аппетита, — еле слышно повторила Хисуи. — Простите, пожалуйста.

Шики вздохнул и принялся ковырять палочками рис. Аппетит, полчаса назад подававший явные знаки, испарился и исчез от осознания того, что вкушать обед — хороший, с душой приготовленный, ему придется с воспоминаниями о взгляде полусотни людей, каждый из которых либо завидует ему черной завистью, либо посмеивается над его крайне неловким положением.

Покончив с едой, Шики отослал Хисуи с Кохаку домой. На вопрос, не хочет ли он чего-нибудь передать сестре, он не ответил; лишь нахмурился и молча махнул рукой. Служанки исчезли в дверях, а Шики остался сидеть один, с горящими как у рака щеками.

"Хозяину нужен покой."

— Да, я вернусь в комнату и засну на сутки. А лучше на двое, — громко вслух произнес Шики, не заботясь, что его кто-то услышит. Присутствие Лен подействовало успокаивающе на его смятенные чувства: он повернул голову и увидел, что фамильяр сидит возле его правой руки. Тоно улыбнулся и погладил Лен по голове, приглаживая шерстку и почесывая за ушком. Маленькая суккуба замурлыкала, как самая обычная кошка.

"Когда хозяин проснется, пойдем гулять. Обязательно."

— Обещаю, — улыбнулся Шики.

* * *

Когда ему надоело сидеть в импровизированном садике и смотреть на гуляющих людей, некоторые из которых с недоверием смотрели на его правую руку, лежащую на голове невидимого фамильяра, Шики направился назад в палату. Но он не успел дойти даже до двери, ведущей в больничное здание. На одной из лавочек, как и вчера, сидела китаянка Лицзинь и смотрела на него, будто пыталась просверлить насквозь.

— Привет, Шики. Присаживайся, — жестом указала она на место возле себя, произнося фразу таким образом, что не подчиниться не было ни малейшей возможности. — У меня к тебе два вопроса. Вначале расскажи-ка, что за представление было в холле.

Шики вздохнул и закатил глаза к небу. Он коротко обрисовал Лицзинь ситуацию: положение брата богатой наследницы, жизнь в богатой усадьбе с прислугой, после чего упомянул о ссоре с Акихой, причем сделал акцент на её своеобразном характере и специфических способах проявления сестринской любви. Закончив рассказ детальным описанием встречи Акихи и Арквейд, а также последствиях, которые эта встреча сулила, он развел руками, приглашая китаянку посочувствовать:

— Таким образом, я приказал ей не ходить сюда, и она прислала Хисуи и Кохаку. И что мне было делать?

— Спрятаться в палате и отправить их домой, — ничуть не сомневаясь, заявила Лицзинь. — Если ты кого-то не хочешь видеть — прогони. В одиночестве нет ничего плохого.

— Да, а что потом? Едва я переступлю порог дома, как Акиха поднимет бы меня на смех: "Брат не пожелал видеть слуг из собственного дома. Наверное, он стесняется собственной семьи? Брату надо преподать урок хороших манер", — передразнивая сестру, фальцетом пропищал Шики. — А служанки? Хисуи просто перестанет со мной разговаривать: "Я не люблю появляться на улице, где много людей, но я пошла на эту жертву, а что вы сделали, господин? Вы опозорили меня, не соизволив выйти и поздороваться!". А Кохаку... бр-р, в дрожь бросает от одной мысли.

— Кохаку — эта та, особо бойкая? — выразила догадку Сочуа.

— Да, веселая бойкая девочка с янтарными глазами. Самый опасный человек в этом городе, если не считать...

Шики запнулся, внезапно сообразив, что китаянке рассказывать про Коуму не обязательно.

— Короче говоря, один из самых опасных людей в городе. Настоящая дьяволица во плоти, которую лучше не злить.

— Любопытно, — сказала китаянка голосом человека, который ведет диалог, но мыслями витает где-то вдалеке. — Мне интереснее другое. Вчера я рассказала тебе, что мне не снятся сны. Помнишь?

— Помню.

— После этого ты сказал, что мне приснится сон, который я больше всего хочу увидеть. Помнишь?

— Помню, — вновь согласился Шики. — А что?

Китаянка замолчала и погрузилась в мысли. На её лице появилось выражение легкой обеспокоенности и напряжения: она сдвинула брови и слегка надулась. Взгляд китаянки то бегал куда-то вдаль, то останавливался на Шики, словно в чем-то его подозревая. Губы девушки периодически вздрагивали, будто её хотелось что-то сказать, но каждый раз она одергивала себя и вновь погружалась в мысли, не дававшие ей покоя. Наконец, когда терпение Шики почти лопнуло и он решился открыть рот и прямо спросить, что задумала китаянка, та произнесла:

— Видимо, мне следует больше работать над психической устойчивостью.

Сказанная фраза оказалась если не неожиданной, то уж явно не той, которую Шики хотел услышать от хрупкой девушки в очках.

— Что? — только и переспросил он, разводя руками.

Лицзинь поднесла руку к лицу и прикрыла глаза.

— Видимо, мне и правда следует работать над своей психикой, — объяснила она. — После нашего вчерашнего разговора мне и правда приснился сон. Не скрою, он был весьма приятен.

— Так в чем проблема? — недоуменно спросил Шики.

— Как это "в чем?" — взвилась китаянка. — Мы говорили с тобой о снах, и я прекрасно помню, что упоминала: сны мне не снятся. После этого разговора я ложусь спать и вижу сновидение, что странно. Как это объясняется? Очень просто: твое утверждение подействовало на бессознательное, а психика получила внешний импульс к сновидению, чего раньше не бывало. Значит, одна фраза может вывести меня из состояния душевного равновесия и, потенциально, вызвать нервный срыв. Вряд ли людей с таким здоровьем ожидают в космической экспедиции, где несколько личностей вынуждены находиться в запертом пространстве в течение многих лет. Это меня очень, очень беспокоит, — подытожила она и сложила руки на груди, словно пыталась спрятаться.

Шики слушал монолог китаянки, силясь понять, о чем она толкует.

— То есть я в чем-то виноват? — недоуменно спросил он.

— Ни в коем случае, — извиняющимся голосом тут же ответила Лицзинь. — Дело не в тебе, а во мне. Ты был лишь незначительным стимулом; на твоем месте могло оказаться что угодно. Следить за чистотой собственного разума — одна из важнейших задач астронавта в космической экспедиции. Там и без того достаточно сложностей. Поправку на человеческий фактор следует минимизировать, насколько это только возможно.

Недоуменно глядя на девушку, Шики силился понять, не оскорбляет ли она его.

— Ты много знаешь обо всем этом, — сказал он, пожимая плечами. — Но я ничего такого не сделал.

— Конечно, не сделал; ты ведь не волшебник, — ответила китаянка, глядя куда-то вдаль. — Не бывает людей, способных манипулировать чужими снами.

"Про людей сказать не возьмусь", — подумал Шики.

— Конечно, я знаю про существование психотропных веществ. Препараты могут вызывать те или иные психологические симптомы, но после разговора с тобой я не употребляла никаких медикаментов. Я рассмотрела все возможные варианты внешнего воздействия, но ничего оправданного придумать не смогла; значит, дело в неустойчивости моего психологического состояния и плохом самообладании.

— А что тебе снилось? — спросил он, пытаясь вернуться на знакомую почву.

— Разве это важно сейчас?

— Почему бы и нет?

— Потому, что имеет значение сам сон, а не его содержание. К тому же, — нахмурилась девушка, — это и правда был сон о том, что мне больше всего хотелось увидеть.

Он вздрогнул: в голову полезли совершенно неприличные мысли о том, какие такие вещи больше всего хочет увидеть китаянка. Удивившись собственной глупости, Шики тут же отмел все глупости: об истинной одержимости китаянки он уже знал довольно много, но на всякий случай обратился к фамильяру:

"Лен, ты ведь не посылала ей тот сон?"

"Нет, никакой эротики."

Шики облегченно вздохнул. Почему-то ему казалось, что совершенно непривлекательная девушка в очках без малейшего колебания расскажет о своих сексуальных фантазиях совершенно незнакомому человеку, и когда тот покраснеет, с озадаченным выражением лица спросит: "Размножение — оно и есть размножение, что в этом такого?".

— И все же, о чем был сон? — поражаясь собственной бестактности, продолжал настаивать Шики. — Может, в этом нет никакого смысла, но мне интересно!

Он встретился глазами с Лицзинь и увидел в них укор: мол, тебе интересна всякая чушь, а действительно важные вещи игнорируешь.

— Вначале — пара эпизодов из моего прошлого. Точнее, из детства, — спохватилась китаянка. — Называть это "прошлым" слишком красноречиво. Потом ещё что-то из учебных будней прошлого года. Ну и в конце, под утро...

Девушка вновь замолчала и закрыла глаза, откинув назад голову.

— Ты ведь никогда не подозревал, какое это удовольствие — оказаться наедине с бескрайней пустотой. Что я видела? Черное безвоздушное пространство, в котором сияют мириады звезд, и каменный осколок за стеклом иллюминатора. Наверное, это был один из астероидов — Церера или Паллада. Не знаю. Мы пролетали мимо него, а я силилась прижаться к стеклу, чтобы подольше не выпускать его из поля зрения. Странно.

— Что странного?

— Межзвездные перелеты, по современной теории, совершаются в криогенной камере, предохраняющей тела от старения. Если я могла смотреть в иллюминатор на небесное тело, находящееся в паре световых минут от земли, то... Возможно несколько вариантов. Во-первых, межпланетный перелет может совершаться без криокамеры при условии, что астронавты должным образом психологически подготовлены. Во-вторых, возможно появление технологий, которые позволяют развивать скорость около субсветовой, и в таком случае время перелета будет сравнимо с земными поездками... но это вряд ли, потому что перегрузки при скорости в одну десятую света расплющат человеческое тело в лепешку. В-третьих...

— В-третьих, это был лишь сон. Сказка, фантазия, — силясь не засмеяться, прервал девушку Шики. — Ты что, в самом деле? Тебе просто приснилась красивая картинка. Что с тобой не так, если ты не умеешь отдыхать даже ночью?

Китаянка удивленно посмотрела на Шики.

— Богатому наследнику аристократической семьи не понять. Если ты можешь целыми днями валяться в постели, то кое-кто должен работать изо всех сил.

— Ещё скажи, что моя жизнь легка, проста и вообще сплошное наслаждение. Даже если тебе приходится нелегко, то это не означает, что все остальные не имеют своих трудностей.

Лицзинь покачала головой.

— Нет, с этим я и не спорю. Просто... — она помедлила, собираясь с мыслями,— мне сложно смириться, что люди живут и не знают, какая у них цель в жизни.

Ответа у Шики не было. Непросто признаваться самому себе, что ты никогда не задумывался о смысле своего существования.

— Я могла быть такой же, как и все остальные, так что тебе это не в укор, — примирительно сказала девушка. — Так уж сложилось, что я придумала себе задание и с тех пор, как одержимая, преследую всё, что с ним связано. Мне повезло больше, чем остальным. Даже не знаю, радоваться или плакать мне из-за этого.

— К чему это ты?

Лицзинь отвернулась, собираясь с мыслями. Она заговорила медленно, тщательно подбирая слова и формулируя мысли. Вскоре её голос слился с дневным шумом больницы, заставляя Шики мысленно перенестись куда-то совсем далеко, где происходили события, свидетелем которых он никогда не был.

Глава 5.5. История одной девочки, которой пришлось искать себе дом

В одной из деревень на севере Китая, находящейся в сельской глуши, но ничем не похожей на лирическую Аркадию поэтов-романтиков, жил крестьянин Сяо со своей сожительницей. Сяо никогда не покидал пределов деревни, разве что однажды в детстве заблудился в хвойном лесу за холмами, стеной нависавшими над деревней с трех сторон. Вся его жизнь проходила внутри треугольника, в одной из вершин которого был его дом с маленьким огородом, в другой — коллективно обрабатываемое рисовое поле, труд на котором с шести утра до трех часов дня составлял единственный смысл жизни Сяо. Чтобы прийти в третью вершину, следовало пойти вслед за Сяо на главную площадь деревни. Говоря "площадь", мы, конечно, выдаем большой аванс расположенному между двумя заборами и тремя сараями куску пространства, но местные жители называли это место именно так — "площадь Мао", и из почтения к ним следует придерживаться данной терминологии. Именно на этой площади и находился третий центр притяжения Сяо — скромный кабак, где пожилой винокур, чье имя все давно забыли и называли его просто "Большой Хэ", наливал крестьянам после рабочего дня рюмку рисовой водки — когда за символическую плату в пару цзяо, а когда и в долг до будущего урожая.

Старый крестьянин Сяо разменял уже пятый десяток. Его потемневшая от многолетней работы на солнце кожа покрылась старческими морщинами, при ходьбе он изредка кряхтел, а регулярные поклоны рисовым побегам в поле давались ему явно не без усилий. Тем удивительнее было видеть его вместе с сожительницей по имени Юнру — на вид едва-едва совершеннолетней девчонкой. Злые языки шептались, что она приходится Сяо то ли дочерью, то ли племянницей, но спрашивать об этом не решались. Юнру появилась в деревне несколько лет назад ещё совсем ребенком, и, когда во время перерывов в работе женщины пытались расспросить её о том, кто она и откуда, девушка лишь крепко сжимала губы. Её неразговорчивая натура и вечно отстраненный взгляд поначалу выводили других крестьянок из себя, но вскоре они поняли, что девушка не собирается выдавать тайны своего прошлого, и неприязнь сменилась грубым равнодушием. Юнру и не просила ничего большего: положенные ей работы она выполняла усердно и даже немного с радостью, а отсутствие внимание со стороны других людей было для замкнутой девушки скорее благом, чем обузой.

В один из дней, когда Юнру занималась обмолкой риса вместе с другими женщинами, кто-то заметил у неё слегка выпирающий живот. Крестьянки перемигнулись между собой — а Сяо-то, мол, не промах, после чего забыли и думать о ней: мало ли, кто ходит на сносях. Через несколько месяцев Юнру разрешилась ребенком, лежа в доме Сяо на грязноватом диване. Акушер из сельского роддома при родах не присутствовал, да и за ним не посылали: Сяо был занят в поле, денег на путь в полдня у него не нашлось, а телефон в деревне был лишь у председателя, к которому будущий отец даже и не думал обращаться. Поэтому роды происходили дома в присутствии повивальной бабки, заставшей ещё императора, а вместе чистых и дезинфицированных пеленок кричащего ребенка завернули в старые тряпки Сяо, которые он вот уже несколько лет как не носил.

Когда Сяо вернулся домой после полевых работ и короткого визита в кабак, то первым делом развернул импровизированные пеленки и проверил пол ребенка. Убедившись, что между ног у дитя ничего не висит, да и висеть-то не должно — ребенок оказался девочкой, он скомкал её в тряпках и произнес вердикт:

— Женщины не нужны.

Его сожительница, без сил лежавшая на диване, расплакалась: в глубине души она знала давно, что Сяо не воспримет ребенка, который не сможет с трех лет помогать в работе, но искренне надеялась на лучший исход. Сяо ласково стукнул по спинке ложа сапогом, коротко бросил:

— Прекрати орать, я устал, —

и вынес ребенка из дома, прикрывая девочке рот грязной рукой, чтобы не издавала лишних звуков.

Деревня, где Сяо прожил всю свою жизнь, прошла сквозь тяжелые времена классовой борьбы и коллективизации. Ряд устаревших аграрных практик был подвергнут механизации, чтобы идти в ногу со временем, все наделы были отняты и перераспределены между семействами. Невзрачные топонимы времен отсталого имперского Китая оказались переименованы в громкие и радостны: площадь Мао, улица Маркса, переулок Республики. В центре деревни был построен культпросветцентр, в котором заезжие деятели партии читали крестьянам лекции о неизбежности победы коммунизма и разъясняли правильную точку зрения на происходящее в стране.

— Мы должны понимать, товарищи, — как-то вещал с трибуны заезжий партиец, — что благополучие Народной Республики основывается на благополучии её жителей. Технический прогресс движется семимильными шагами вперед. Скоро наступит то время, когда мы сможем без ограничения обеспечить членов партии всем необходимым. Тем не менее, надо осознавать, что в данный момент безудержный рост населения приводит к интенсивному истощения водных и земельных ресурсов. Распределение производственных мощностей в пересчете на одного человека не достигло допустимого социалистическим государством уровня. Именно поэтому политика партии в данный момент направлена на ограничение числа жителей, в том числе и жителей деревни. Теоретиками был разработан следующий способ достижения данного эффекта: каждая семья должна иметь одного и не более одного ребенка. Рождение второго возможно только с разрешения партии в особых случаях и будет рассматриваться в отдельном порядке для каждого случая.

— Товарищ комиссар, это зачем, получается? — спросил кто-то из крестьян, даже не удосужившись поднять руку. — Один мальчик в семье — это мало. А ну как двое будут справляться с работой быстрее, чем один.

— Более того, — продолжил лектор. — Партия запрещает бросать и истязать младенцев женского пола. В некоторых районах страны до сих пор сохранились пережитки темного феодального прошлого, из-за которых крестьяне часто бросают новорожденных девочек в лесу. Делать подобные вещи отныне крайне запрещено! Убийство новорожденных будет караться по всей строгости партийных законов. Также хочу отметить: по опыту предыдущих выступлений я знаю, что многие не считают рожденную девочку ребенком и продолжают зачинать детей. Партия также не одобряет подобных действий. Одна семья — один ребенок, и если родилась девочка — то пусть будет так.

Аудитория загудела, пытаясь осознать смысл сказанного.

— Так деревня же вымрет, если по одному ребенку рожать, — сказали в задних рядах.

— Не вымрет, товарищи! Партия подумала обо всем.

Впрочем, Сяо не очень любил собрания и появлялся на партийных лекциях только в тех случаях, когда деревенский председатель лично ходил по домам и объявлял повестку. Лозунг об охране детей женского пола он слышал, но никогда не придавал ему значения: в самом деле, мало ли кто что решает? Ему и так приходится кормить один почти бесполезный рот. Появление второго ребенка женского пола означало катастрофу для него: мало того, что в течение нескольких лет придется работать за двоих и отдавать половину пайка жене, так и потом вместо помощника он получит бесполезное глупое существо, пригодное разве что для мелких подсобных работ. Сяо крепко сжимал в руках ребенка, не заботясь о целостности хрупких косточек младенца, и решительно шел к реке.

Так бы и закончилась жизнь, едва не успев начаться, если бы по счастливой случайности крестьянин не встретил местного партийного деятеля, ходившего под председателем, но настолько многообещающего, что в течение нескольких лет ему пророчили едва ли не пост в Пекине.

— Куда идем, товарищ? — поприветствовал Сяо коммунист, слегка пошатывающийся после интенсивного изучения трудов Мао в деревенской библиотеке напротив кабака.

— Гуляю.

— А в руках что?

Разоблаченный Сяо сделал шаг назад, пытаясь спрятать сверток с младенцем за спиной. Его мимоходом встреченный собеседник недоверчиво оглядел его с ног до головы:

— Руки покажи, товарищ.

— Не твое дело, — взбрыкнул крестьянин.

— Не мое, значит? Вот как, — мигом протрезвел его оппонент. — Сяо, я давно приметил: на партийные собрания ты ходишь редко, зато в кабаке каждый день. Живешь ты с женщиной намного моложе тебя, что ясно говорит о твоем моральном облике.

— Какое тебе дело до моего морального облика, крысеныш?

— Мне, может быть, и никакого, а вот партии дело есть, причем самое прямое, — провозгласил коммунист с неисчерпаемой уверенностью в собственной правоте. — А теперь ты ещё и нарушаешь закон о запрете на самогоноварение, стало быть? Или, может быть, ты продался иностранным врагам? Руки вперед, живо.

Сяо медленно вытянул руки из-за спины. Его взгляд пылал ненавистью, а морщинистое лицо было перекошено в праведном гневе человека, который собирался сделать что-то совершенно разумное в своем понимании и был обвинен чуть ли не во всех смертных грехах. Он вытянул ребенка вперед и заявил:

— По-вашему, я должен ещё и девочку кормить, когда сам свожу концы с концами?

— Убивать девочек запрещено! — взвизгнул коммунист, осознавая, что грех его оппонента намного страшнее, чем попытка обойти пошлину на алкоголь. — Если ты сейчас же не вернешься домой, то завтра же я подниму вопрос о твоем исключении из партии и кто знает, чем это для тебя закончится?

Крестьянин смотрел на пышущего гневом краснолицего чиновника и испытывал жгучее желание вцепиться ему в горло, нисколько не испытывая трепета от мысли убить двух человек за вечер — допустимая цена, чтобы многократно не усложнять и без того непростую крестьянскую жизнь. Его хватка на младенце ослабла; девочка наконец-то почувствовала, что её попыткам кричать ничего не мешает, и залилась рёвом во всё горло.

— Возвращайся домой, Сяо, — резонно подытожил коммунист. — Всем нам тяжело, но я наведу справки, чем можно тебе помочь.

На пороге его скромного жилища Сяо встретила Юнру. Тело женщины чувствовало жуткую усталость после родов, и она напрягалась изо всех сил, чтобы не упасть и продолжать стоять у дверей. Её взгляд уже не подавал надежды на благополучный исход, и заплаканные глаза с отсутствующим выражением смотрели вдаль в проулок, на который медленно опускалась темнота. Когда её сожитель появился, у неё не было для него ни единого слова, даже когда он грубовато впихнул ей в руки сверток с ребенком, которому по-прежнему зажимал рот.

— Если она будет кричать — выброшу обеих на улицу, — сказал он и вошел в дом, оставив Юнру снаружи.

Мать не стала морочить себе голову, выбирая девочке первое имя. Как-то само собой ей на язык легло "Ким", на том и порешили: Ким так Ким. Сяо не принимал участия в выборе имени — неизвестно, знал ли он, как вообще зовут его дочь. Юнру недоумевала, как человек может вообще не проявлять родительских инстинктов. Первые месяцы жизни Ким стали для молодой матери настоящим кошмаром. Грудной ребенок, лежащий в колыбели, не позволял ей заниматься полевыми работами, вследствие чего и без того скудный рацион Юнру стал ещё беднее: ни денег, ни лишней еды взять было неоткуда. На мужа рассчитывать не приходилось: сама мысль о том, чтобы поделиться с женой своим ежедневным пайком, приводила Сяо в бешенство, и после единожды случившейся крайне неприятной беседы Юнру более и не заикалась о подобном. Когда, наконец, малышке исполнилось несколько месяцев, крестьянка кое-как приспособилась носить её за спиной и в таком виде ходить на работу. Но что значило подобное для худой женщины, которая на протяжении нескольких месяцев недоедала? К концу осени от Юнру похудела настолько, что напоминала узницу печально известных лагерей отряда 731, и настал день, когда инстинкт выживания взял верх над материнской любовью. Девочке повезло в одном: у её родительницы хватило человечности (или страха уголовной ответственности) не отнести маленькую Ким в лес по первым морозам.

Технологический и культурный рост страны привносил модернизацию на всех уровнях жизни. Понижение численности населения, провозглашенное государственной политикой, должно было компенсироваться повышением его качества. Такая политика требовала от властей открытия учебных заведений, доступных как можно большему числу людей. Юнру не поверила своему счастью, когда узнала от кого-то из крестьянок, что летом в соседней деревне открылся детский сад на двести пятьдесят человек — он же одновременно ясли, начальная школа и детский дом для брошенных детей. Вымолить у мужа десяток цзяо на транспортные расходы оказалось не так сложно: Сяо с радостью выложил деньги, узнав, что таким образом отделается от ненужного ребенка. Горсть медяков стала первой и последней суммой денег, которую он в своей жизни потратил на дочь.

* * *

*

Иные думают, что детский дом — ужасное место, чуть ли не филиал ада на земле. Доля правды в этом, несомненно, есть: дети — существа неуправляемые, злобные и самовлюбленные. Не то что бы это было плохо; они просто не умеют по-другому. Как и любое другое животное, не обремененное интеллектом и сводом моральных правил, ребенок неосознанно ставит на первое место собственное выживание. Восприятие данной парадигмы детским мозгом и проекция на поведение — рецепт получения сварливого, эгоистичного и очень непослушного существа. Со временем, когда ребенок научится существованию в коллективе себе подобных, его характер слегка поумерится, острые углы сгладятся трением об такие же самолюбивые личности. Лишь один факт останется неизменным: жизнь в подобном коллективе всегда будет не из приятных. Сборище детей напоминает собачий загон, где изо дня в день идет грызня всех против всех. Сильные поднимаются наверх по иерархической лестнице, устанавливают свои порядки и ревностно оберегают своё положение, в основном — с приложением силы, ибо разница в физическом состоянии детей младшего возраста бывает весьма значительная. Все остальные живут, как могут.

Главное правило выживания в детском доме — отнюдь не "будь сильным" или "не давай себя в обиду". Сила дана не всем. Намного проще, когда твое оружие — незаметность, и лучше всего, когда ты следуешь принципу "будь как все". Напротив, любое проявление инаковости встречается детьми в штыки: травят обычно не тех, кто не способен дать отпор, а имеющих неосторожность чем-то отличаться от остальных.

Именно поэтому маленькая Ким, попав в детский дом, сумела пройти через этот ад живой: она была такой же, как и все остальные девочки. Она работала наравне со всеми, шесть дней в неделю от рассвета до заката выполняя норму того, что надзиратели называли "трудовым воспитанием", плакала над теми же трудностями, что и остальные, а в единственный выходной день бегала и играла вместе с остальными девочками. Сколько лет длилось такое незатейливое существование — пять, десять? Она не имела понятия. Счет новогодних праздников она не вела, дни рождения в детском доме не отмечали, а о своем возрасте девочка имела крайне туманное представление. Какое будущее могло ожидать такого ребенка? На самом деле, не такое уж и печальное. Человек, не знающий великих свершений и замкнутый в рутине трудовых дней, по-своему счастлив. Ему не нужно тешить себя несбыточными мечтами и сожалеть о бесцельно прожитых годах, ибо во многих знаниях — многие печали. Чем более развит человек, тем больше ему требуется для полного счастья (конечно же, недостижимого), а простой крестьянин может быть доволен и вовремя поданной миской риса.

Но все изменилось в тот день, когда Ким нарушила распорядок дня — совсем незначительный проступок, минутное опоздание на утреннее построение. Наказание оказалось неожиданно суровым: девочку вызвал к себе директор детского дома. Среди детей о директоре ходили самые страшные слухи. Говорили, что он невероятно суров, попасть к нему в кабинет означает попрощаться с жизнью, а самых непослушных детей он чуть ли не есть живьем. Мало ли какие истории ходят среди воспитанников, детей без воспитания и оттого с совершенно необузданной фантазией?

Тем удивительнее для Ким было встретить человека, всем своим видом располагающего к себе. Чэнь — так звали директора, напоминал доброго дедушку, а его внешность заставляла вспомнить о буддистских монахах, одного из которых зачем-то нарядили скроенный по западным образцам костюм. Тот совершенно не желал мириться со специфическими очертаниями тела Чэня и являл собой весьма печальное зрелище. Пиджак жалким образом свисал с боков, а его пуговицы болтались на настолько растянутых нитках, что становилось ясно: давным-давно прошло то время, когда его можно было застегнуть на пузе без явных затруднений. Из оттопыренного кармана торчал платок, которым мужчина то и дело стирал пот со лба и лысины. Добродушно-жизнерадостное выражение лица, которым он встретил слегка шокированную происходящим Ким, совсем не вязалось с ходившими среди воспитанников историями о директоре.

— Нарушаем, значит? — сказал он, снимая с лица очки и откладывая их в сторону. — Ну что ж, рассказывай: как вышло, что ты опоздала на утреннее построение и будешь ли ты ещё так делать в будущем?

Ким испуганно помотала головой.

— Ну нет, так нет. Вижу, что ты девочка хорошая, и если что-то один раз нарушила — так не бить же тебя, правда? Лучше расскажи о себе и о том, как тебе живется.

Директор налил маленькой девочке чая — вкусного, сладкого, совсем не похожего на тот, что подавали в столовой, и внимательно выслушал её рассказ о детдомовской жизни. Завязалась беседа. Разговор о жизни среди воспитанников сменился повествованием Чэня об истории его семьи. Дед Чэня некогда был буддистским монахом, который посвятил свою жизнь изучению священных древних текстов и даже некогда сподобился на создание монографии с истолкованием "Книги перемен". Но не таков оказался его сын: он испытывал глубокое отвращение к философии, что учила послушанию и примерному поведению и встал на путь войны с ними. По словам Чэня, его отец был одним из крупных функционеров местной ячейки хунвэйбинов — людей, занимавшихся разрушением того, что они называли "вредными пережитками прошлого" в ходе классовой войны. Его призыву последовало немало местных молодых людей — кто из схожих воззрений, кто просто желал дать волю сидящему внутри вандалу. В течение нескольких лет хунвэйбины бушевали по всей провинции. Немало монастырей и храмов — как христианских, так и буддистских, было обращены в руины, монахи же подвергались изощренным издевательствам; многие из них были убиты или изгнаны в другие провинции. Театры, университеты, книжные магазины — всё испытало на себе разрушительную ненависть радикально настроенных молодых людей, большинство из которых слабо представляло себе те идеалы, во имя которых следовало нести гибель и разрушение.

Чэнь повидал многое из того, что творил его отец и его присные. Его детский мозг, ещё не умеющий различать добро и зло, вряд ли мог дать критическую оценку происходящему самостоятельно, но внешние обстоятельства ему помогли: в один прекрасный день хунвэйбины были объявлены вне закона. Часть их лидеров была убита, другие отправлены в ссылку или посажены в тюрьму "на трудовое перевоспитание". Маленький Чэнь лишился отца, судьбу которого так и не узнал — то ли он был расстрелян, то ли пропал при транспортировке к месту заключения. Самого же Чэня определили в детский дом, созданный на базе некогда разрушенного хунвэйбинами буддистского монастыря.

Монахи знали, что среди их подопечных есть дети людей, не так давно принесших им столько зла. Кто-то обращался с ними демонстративно отчужденно, кто-то проявлял к детям нескрываемую вражду, унижая и наказывая их за малейшие проступки. Впрочем, Чэня это не озлобило. Он не умел чувствовать ненависть к своим обидчикам, в чем совсем не походил на отца, и после очередного наказания мог со склоненной головой подойти к своему воспитателю и храбро спросить, чем заслужил столь суровое обращение. Не так много времени прошло, и Чэнь услышал всю предысторию своего появления в детском доме — расписанную черными красками летопись злодейств своего отца.

— Я много читал в те дни, — поведал директор. — В нашем детском доме была огромная библиотека. Меня до сих пор удивляет, как она уцелела: наверное, монахи приложили невероятные усилия, чтобы спрятать свитки и книги от гнева вандалов. В основном там были труды по истории и философии — как нашей, так и западной. Тогда же я сподобился выучить английский, итальянский и хинди — три великих языка.

С каждым днем Чэнь все сильнее осознавал глубину вины своего отца и, то ли из-за отношения к себе монахов, то ли из-за сильно развитой у некоторых детей эмпатии, перенес на себя часть вины за его преступления. В Китае тем временем наступала оттепель после Культурной революции: критикуемые ценности прошлых веков вновь стали частью истории великой цивилизации. Чэню представилась возможность получить образование, несмотря на то, что формально он считался сыном "врага народа". Он провел несколько лет в университете, получил диплом об историческом образовании и, несмотря на то, что искренне желал продолжить исследования бытовых аспектов средневекового конфуцианства, подался воспитателем в детдом.

— Видишь ли, мой отец разрушил больше, чем за всю жизнь мог создать, — делился своими мыслями Чэнь, не особо заботясь, понимает его маленькая Ким или нет. — По крайней мере, я так думаю. Что стало бы, если он и его люди не жгли книги и не убивали преподавателей? Я мыслю так: из-за его действий множество людей не смогли получить образование и вырваться из того невежества, в котором обречены пребывать. А ведь среди них могли быть и ученые, и художники, и политики... да много кто. Значит, искупать его вину предстоит мне.

— Но как, учитель? — вежливо спросила маленькая девочка.

— Все просто, — улыбнулся Чэнь.

Ким, затаив дыхание, ждала его ответа.

— Если из тех детей, кого я воспитаю, будет хотя бы один великий ученый — значит, я старался не зря. Или писатель. Или политик. Кто угодно — если этот человек совершит нечто, что принесет что-то хорошее в жизнь других людей. Я хочу гордиться своими учениками. И если кто-то даст мне повод — значит, я не зря старался всё это время.

Чэнь замолчал. Ким сидела, насупившись, и пыталась понять, что же хотел сказать её учитель.

— То есть, — наконец собралась она с мыслями, — учитель сможет гордиться мною? Даже мною?

Девочка произнесла слово "даже" со смесью недоверия и удивления, как будто гордиться кем-то вроде неё было странно и неприлично.

— Если ты дашь для этого повод, — улыбнулся Чэнь. — Я знаю, что именно ты можешь стать великим ученым.

— Но... нет, как? — перебила Ким, ничуть не заботясь о правилах приличия. — Я глупая! Я ничего не знаю!

— Не "ничего", а "мало", — сказал Чэнь и отрицательно покачал головой. — Чтобы стать ученым, нужно много учиться. Ким, читать книги в библиотеке тебе нравится больше, чем работать в поле, не так ли?

— Конечно, — удивленно заявила девочка. — А кому это может не нравиться?

— Поверь, не каждый способен провести целый день за книгами, — сказал Чэнь и коварно улыбнулся. Ким слегка покраснела: она и не подозревала, что её учитель знает об этом. — Равно как и не каждый способен понимать то, что в этих книгах написано.

— Ну... я понимаю то, что написано в учебниках, — слегка подумав, ответила девочка. — Я знаю не все иероглифы и не все слова. Но когда я что-то читаю, то обычно понимаю.

— Молодец. Если будешь продолжать заниматься, то у тебя будет возможность поступить в городскую школу. Там преподают учителя получше, книг побольше, да и работать почти не надо.

— То есть как не надо?

— А вот так: дети просто ходят в школу. Уроков там больше, а домашнее задание намного длиннее. Иногда мы возим воспитанников на экзамены в одну из таких школ. Если ты будешь усердно заниматься, то сможешь поступить туда. Я помогу тебе и приставлю кого-нибудь из учителей, чтобы они помогли тебе подготовиться. Конечно, все зависит от твоего желания, Ким. Хочешь — приходи в свободное от трудовой практики время на занятия. Хочешь — играй с другими девочками и ни о чем не беспокойся. Выбор за тобой.

Ким допила последний глоток чая, уже остывшего и потерявшего аромат. Ей было над чем подумать: мало кто из детей способен отказаться от игр с друзьями, тем более после тяжелого трудового дня. Но, с другой стороны, она смутно улавливала намек в словах учителя: если ты не хочешь всю жизнь стоять по пояс в грязи на поле и колоть пальцы в прядильной мастерской — работай изо всех сил в теплом классе за партой. Ким отчаянно боялась возразить учителю, что она боится неудачи или неприязненного отношения сверстников.

— А если у меня не получится? — робко произнесла она, глядя в пол.

— Если у тебя что-то не получается, Ким, то тебе просто нужно приложить больше усилий. Помнишь, как два дня назад на уроке математики ты решила задачу, с которой не смог справиться весь остальной отряд?

Ещё бы Ким не помнила: моменты триумфа забываются не так просто. Задача была вполне обычной: зная число ног и число голов в стаде, требовалось посчитать, сколько среди них уток и сколько коз. Пока дети вслух обсуждали, где стадо пасется и какого цвета козы, Ким придумывала способ решения задачи. Учитель не сразу поверил, что у неё есть решение, но когда Ким объяснила придуманный ею способ, похвалил её и поставил в пример всему отряду.

— Разве эта задача была сложной?

— Нет, она была очень простой. Просто нужно знать: ты можешь справиться с любой новой задачей, поскольку ты справилась со всеми предыдущими.

Следующие месяцы пролетели для Ким незаметно, не в последнюю очередь потому, что у девочки не осталось времени на отдых и праздность. Лишь только заканчивалась работа, она торопилась в класс и садилась за учебники, иногда даже забывая помыть руки и лицо. Учитель, приставленный к ней и ещё нескольким воспитанникам, заставлял её делать втрое больше, чем на обычном уроке. Многое из того, что он требовал, девочка не понимала, но Ким быстро научилась задавать уточняющие вопросы — умение, присущее не каждому стеснительному ребенку.

Примерно через полгода Ким и других детей посадили на автобус и повезли в ближайший город. Основной целью поездки было ознакомление с музеем классовой борьбы и возложение цветов к памятнику Великого Кормчего. По дороге Чэнь хитро улыбался девочке и заговорщицки подмигивал — мол, будет что-то интересное, так что не зевай. Когда все планы на поездку были выполнены, он вызвал Ким и ещё нескольких детей, которые занимались вместе с ней на дополнительных занятиях, и объявил им: завтра они отправятся на вступительный экзамен в городскую школу.

На следующий день Чэнь зашел за девочкой и объявил, что с этого дня она будет учиться в новом месте с новыми людьми. Никто из других детей экзамены не прошел. Учитель дал ей полчаса на сборы и прощание с подругами, после чего посадил отвез и передал на попечение директору школы, своему старому знакомому.

— Для тебя начинается новая жизнь, — сказал он, обнимая девочку. — Надеюсь, здесь ты найдешь новый дом. И не забудь написать мне письмо.

Уже прощаясь, со слезами на глазах, Ким задала учителю последний вопрос:

— Но почему именно я? Почему именно я должна трудиться в классе, а остальные — в поле?

Чэнь рассмеялся. Он ждал такого вопроса, и давно знал на него ответ. Не каждому доводилось его услышать: сказать подобную фразу ребенку с неокрепшей психикой, не способному отличать добро от зла, означало сломать психику и, возможно, навеки испортить отношения со сверстниками. Но в этой девочке он почему-то был уверен.

— Потому что есть люди, которым дано больше остальных. С них и спрос больше. Стремись как можно выше, девочка, и не останавливайся. Когда ты найдешь своё место в этом мире, оно само остановит тебя.

* * *

Где-то через пять лет в детский дом, который выпустил множество воспитанников и в будущем выпустит ещё больше, пришло письмо.

"Учитель Чэнь,

я наконец могу написать вам письмо, как и обещала.

У меня в голове крутится много мыслей, и все они просятся на бумагу. Но я не могу позволить себе проявить неуважение к вам и заставить читать беспорядочный хаос из слов. Поэтому я постараюсь написать коротко.

Самое главное, что я должна сказать: спасибо. То, что вы сделали для меня, неоценимо. Какими бы мотивами вы не руководствовались, я должна быть благодарна за результат.

Не так давно мне стал ясен истинный смысл ваших слов. Вы сказали: я должна стремиться как можно выше. Конечно, вы имели в виду метафорическое стремление к положению в обществе. Но я придаю вашим словам другой смысл, буквальный. "Выше" означает "ввысь, к звездам". К звездам! Теперь я слышу голос, и он зовет меня в космос. Вы будете гордиться своей ученицей, если она поведет людей за границы Солнечной системы? Только там, в холодном межзвездном пространстве, я смогу найти своё место.

Ещё я должна сообщить, что моё детское имя больше не играет роли. Я отказалась от имени, которое мне дали родители (или вы? не знаю). В новом паспорте стоят два иероглифа — Лицзинь. Когда я поступлю в университет (а я обещаю вам, что поступлю), то меня будут звать именно так.

Я обещаю, что напишу ещё раз в тот день, когда вы сможете гордиться мною. Как и было задумано.

Ли"

Глава 6, в которой, помимо долгих бесед о смысле жизни, не произошло ничего интересного

В небе над Фьюмичино — одного из тех городков, что на правах пригорода входят в обширную агломерацию Рима, со стороны Тирренского моря заходил на посадку самолет. Не бог весть какое событие для местечка, где расположен крупнейший в Италии аэропорт, но диспетчер Джозо почему-то нервничал.

— Эй, Рико, к нам опять какая-то шишка прилетела? — спросил он у коллеги, который сидел рядом и наслаждался трехминутной паузой в разгар рабочего дня. Рико, откинувшись на спинку кресла, с наслаждением хлебал холодную газированную воду. Наконец, опустошив бутылку до конца, он посмотрел на товарища и недоуменно повел плечами:

— Да вроде сегодня не планировалось, а что?

— Запрос по каналу "зэд-три", — объяснил Джозо и ткнул в монитор. — Куда мы их сажать будем?

— А ну дай-ка глянуть.

Рико встрепенулся. Толстый работник аэропорта, который в жаркие дни потел, словно лошадь, подскочил с кресла и в три шага покрыл несколько метров до монитора своего коллеги. Рико ненавидел летнюю жару, свою жену и двух детей, запросы которых с каждым годом становились все жирнее и жирнее. Единственное, что доставляло разменявшему пятый десяток диспетчеру удовольствие, было ощущение власти над жизнями людей, чьи самолеты приземлялись в аэропорту под его чутким руководством. Он давно привык к обычным рейсам эконом-класса и доверял разводить их по взлетным полосам новомодному техническому обеспечению, которое, по словам его создателей, полностью исключало вероятность ошибки с трагическими последствиями. Но вот прибытие самолета, сделавшего запрос по правительственному коду наивысшего приоритета, вызывало в толстом Рико прилив адреналина. Когда лайнер с парой президентов на борту опускался на взлетную полосу, диспетчер чувствовал почти физическое наслаждение от осознания того, что тремя нажатиями кнопки он мог отправить их всех на тот свет. Впрочем, Рико ни за что бы на подобное не решился: для революционера он был слишком труслив, а для преступника — слишком мягок.

— Запрос посадки через сорок семь минут в секторе "каппа", — показал Джозо.

— Выделенный правительственный сектор? Неплохие у них запросы, — пробурчал Рико, нервно дергая ногой в предвкушении. — Дай-ка угадаю: чья-то любовница нагулялась по Нью-Йорку и летит шляться по магазинам. Нет уж. Сядут, как все. Дай-ка сюда, я сейчас их посажу, куда следует.

Джозо терпеть не мог своего коллегу, который бесил его абсолютно всем своим существом, начиная от запаха дешевого парфюма и заканчивая мерзкой привычкой через слово вставлять одному ему понятные жаргонизмы, но в те моменты, когда Рико недрогнувшей рукой направлял самолет с премьер-министром на запасную полосу, Джозо искренне им восхищался. Разнообразные мелочи вроде дипломатического скандала или увольнения без права работать в аэропортах до конца жизни, Рико, по-видимому, не волновали.

И тут же в диспетчерской зазвонил телефон.

— Аэропорт Да Винчи, диспетчерская, — произнес Рико, поднося трубку к уху.

— Слушай сюда, — послышался тихий вкрадчивый голос, отчего-то звучавший очень жутко. — Ты сейчас посадишь наш самолет возле корпуса "эпсилон". Затем перекроешь всё движение в секторе и...

— Прошу прощения, а с кем имею честь... — начал было диспетчер, которому внезапно отчего-то стало плохо.

— Заткнись, — бесцеремонно перебил голос. — Твоё слово тут ноль. К трапу подъедет наш автомобиль. Если выкинешь какой-нибудь фокус — завтра проснешься по частям. Понял, Рики Четыре Пальца?

Рико побелел от страха — в основном из-за того, что пальцев на каждой из его рук и ног было ровно пять. Пока что по пять, проскользнула в голове страшная мысль.

— Есть, — упавшим голосом прошептал работник аэропорта. — Ещё приказы?

Вместо ответа в трубке запищали гудки, необычно громкие в повисшей над диспетчерской тишине.

— Выдавай ему полосу К5. — Рико потрясенным голосом отдал приказ коллеге, который деловито щелкал что-то на экране. — И открой въезд для стороннего автотранспорта.

Через полчаса толстый диспетчер улучил момент, нагло повесил на Джозо свою долю работы и выскользнул из технического отделения в главный зал аэропорта. Он шел настолько быстро, насколько позволяло его тучное телосложение и нестерпимая летняя жара, которая перебивала даже работающую на полную мощность вентиляцию. Рико проскочил через зал прилета внутренних рейсов, растолкал по дороге группу оживленно беседующих в ожидании багажа сицилийцев, пронесся сквозь доступные лишь для персонала коридоры и выбежал в международный отсек. Щелкая по всем подряд электронным замкам карточкой персонала, он поднялся на лифте на верхний этаж и свернул в небольшое крыло, разделяющее два сектора. Рико открыл последнюю дверь на своем пути: в лицо ему пахнул адски горячий воздух и блеснуло яркое полуденное солнце летнего Рима. Не обращая внимания на температуру, диспетчер достал из кармана темные очки, нацепил на нос и принялся вглядываться в сторону сектора "каппа". Возле полосы К5 уже дежурил черный автомобиль-"жук" с развевающимся на антенне флажком. Не отличавшийся дальнозоркостью Рико скорее догадался, чем увидел: бело-желтый флаг может принадлежать исключительно Ватикану. "Чертовы клерикалы", — подумал про себя диспетчер. "Так вот, значит, кому понадобилось любовницу притащить".

Впрочем, к удивлению Рико, из самолета вышла не гламурная красавица, а подтянутый мужчина в черном костюме. Из автомобиля тут же навстречу появились два господина, одетых точно так же неброско и, чего Рико уже никак не мог увидеть, ибо Джозо набрал его номер и визгливо потребовал вернуться на место, носивших на шее маленькие металлические крестики.

— Deus Vult, — отсалютовал один из них. — Добро пожаловать. Снова.

Франциск Грациани спустился с трапа самолета, доставившего его из Нью-Йорка в Европу меньше чем за семь часов, и тут же бросился к автомобилю.

— Не так быстро, брат Франциск, — вежливым жестом остановил его один из встречающих. — Меры предосторожности.

Франциск замер на месте. Его глаза светились недоумением.

— В Нью-Йорке чрезвычайная ситуация. Нужно срочно... — произнес он и замер. На протяжении последних семи часов его изводили мысли о том, что по прилету он узнает о гибели своих братьев — а возможно, и всего Нью-Йорка. Поглощенный мыслью о том, что следует как можно быстрее доставить весть в Бюро, Франциск торопился быстрее сесть в автомобиль и даже не подумал обратить внимания на бордовые куски ткани в руках встретивших его братьев Церкви.

— Плащаница? — недоуменно заявил он. — Что здесь происходит?

— Вот вы и расскажете. А сейчас прошу соблюдать предписанные меры. Вытяните руки вперед.

Говоривший походил скорее на барного вышибалу, чем на священника. Его лицо уродовали два пересекающихся крест-накрест шрамов, один из которых задевал левый глаз, а другой проходил на пару сантиметров выше правого века. Его рост был явно больше двух метров, отчего он смотрел на отнюдь не низкого Франциска исподлобья сверху вниз. На одном из пальцев толщиной с добрую немецкую сардельку блестело кольцо с восьмилучевым крестом — печатка высокопоставленного рыцаря на церковной службе. В руках громила держал связку бордовых отрезов ткани.

— Руки, — рявкнул он, на сей раз даже не пытаясь показать дружелюбие.

Франциск был скорее ошарашен, чем испуган. Он вытянул руки вперед, и гигант тут же накинул на них ткань. Конечности тут же онемели, словно плащаница вытянула из них жизненные силы.

— Да что же... — только и произнес Грациани. — Что в Нью-Йорке? Что со мной будет?

— В Нью-Йорке творятся в самом деле любопытные дела, — произнес второй из встречавших Франциска мужчин. Его телосложение казалось не таким гигантским, а на лице виднелась печать интеллегентности и ума — то, чего первый громила с виду был начисто лишен. — По приезду разберемся. Если вы не подверглись нечистому влиянию... — священник сделал паузу, будто о чем-то размышляя, — то вам нечего бояться.

— Сергей и Хавьер, они живы? — закричал Франциск.

— В Нью-Йорке живы все, если вы об этом. А теперь прошу позволения наложить печать на ваши органы чувств. Действуй, Готфрид.

Громила кивнул и шагнул к Франциску. Он обхватил того, словно ребенка, и одним движением намотал кусок плащаницы на рот. Священник дернулся было запротестовать, но с ужасом понял, что не может произнести ни слова. Божественная ткань как будто заморозила ту часть его мозга, что отвечала за речь, и он просто забыл, что это — издавать звуки, что складываются в слова.

— Теперь глаза, — скомандовал второй инквизитор.

Через мгновение Франциск ослеп. Плащаница, в которую его замотал Готфрид, заблокировала его осязание, речь, зрение, опосредованно вкус и обоняние — и лишь слух остался единственным каналом связи с внешним миром.

— В машину, — приказал громила, все ещё держащий Франциска в руках. — Шагай. — И, не дожидаясь ответа, подтолкнул молодого священника в направлении открытой дверцы.

Они загрузили спеленатого священника в автомобиль и уселись по обе стороны от него. Франциск ехидно подумал той частью мозга, что ещё слушалась: его компания похожа на мафиози, которые поймали предателя и везут на берег моря, где уже ожидает заботливо подготовленный тазик и ещё не затвердевший раствор цемента. Он не очень боялся смерти; единственное чувство, что он испытывал, сидя между двух рыцарей, была обида несправедливо наказанного гонца.

— Едем, — скомандовал все тот же священник. Автомобиль дернулся с места и тут же набрал скорость почти в шестьдесят километров. Если бы диспетчер Рико увидел трехкратное превышение разрешенной на взлетной полосе скорости, его на месте хватил бы инфаркт от злости.

— Я забыл представиться, — продолжил он после недолгой паузы. — Прошу прощения. Если вы до сих пор Франциск, то понимаете: в первую очередь — безопасность, во вторую — вежливость. Мое имя — Лоренцо, с объятиями моего племянника Готфрида вы уже познакомились, а за рулем — его родной брат Жан. Мы служим Церкви, как и Франциск Грациани, и несем почетную службу Ордена госпиталя Святой Девы Марии.

"Ave, MarМa, gratia plena", — подумал Франциск. — "Радуйся, Мария, благодатью полная, Господь с тобою, и да будет он милостив и ко мне, дабы пережить сегодняшний день".

— Молитесь? Это хорошо, — подтвердил Лоренцо, непонятно как догадавшийся о том, что происходило внутри мыслей Франциска. — Мне не доставляет ни малейшего удовольствия мысль о возможных мерах повышенной осторожности. Впрочем, решать не мне.

Он затих и полез рукой в карман черных брюк, отчего и без того плотно зажатому между двух рыцарей Франциску стало совсем неприятно.

— Алло, — произнес Лоренцо, говоря куда-то в сторону. — Мы приняли объект. Въезжаем в корпус "эпсилон". Выдвиньте отряды на дежурство по ходу всего маршрута. На связи.

— Несколько десятков братьев во Христе будут нас невидимо сопровождать, — пояснил рыцарь, на сей раз обращаясь к связанному. — Если вы Франциск, то вас это должно радовать. Не подумайте обо мне дурно, но приказ есть приказ. Восемь часов назад вы изрядно нас испугали.

Связанный священник уже изрядно устал слушать один и тот же бубнёж про некую опасность, которой он подвергся в Нью-Йорке и теперь принес в Рим, словно крыса чуму. Своё неудовольствие он выразил робким толчком в бок одного из громил, о чем тут же пожалел: ответный удар локтем в рёбра был нанесен без малейшего сострадания.

— Тише, брат. Не стоит.

Грубый голос принадлежал Готфриду. Франциск саркастично подумал, что всё его восприятие мира сузилось до звука голосов двух рыцарей-громил и ощущения их тел, безжалостно зажавших его в тиски и наказывающих за малейшую попытку выбраться. И ещё — запаха кожаных сидений автомобиля, который ювелирно маневрировал между бетонных столбов в поисках въезда в туннель, соединяющего аэропорт Фьюмичино с Ватиканом в нарушение всех формальных границ папского государства

— Думаю, вам будет интересно узнать, что в Нью-Йорке все не так плохо, как вы, возможно, подозревали, — вновь заговорил интеллигентный. — Связь с американским приходом восстановлена. Все братья живы, хотя и докладывают довольно чудные вещи. Те два послушника, что работают в троице с вами, дон Грациани, также в полном порядке. Впрочем, за их будущее не поручусь. Возможно, некоторое время им придется провести в карантине.

Автомобиль остановился возле огромной двери, металлического воплощения понятия о неприступности. На врезанной в стену громадной махине в каком-то ритме мерцали разноцветные светодиоды. Ни малейшего намека на ручку или замочную скважину на ней не было, да и вообще было сложно предположить, что такую дверь возможно открыть вручную, не прибегая к помощи пары сотен рабов. Жан — третий из рыцарей, что сидел за рулем, высунул руку в окно и помахал кому-то вдаль. Дверь с тихим шуршанием двинулась и принялась поворачиваться вокруг центральной оси, открывая автомобилю въезд в туннель, залитый электрическим светом от фонарей, висящих вдоль уходящей вглубь земли дороги.

* * *

Любой уважающий себя город имеет свои тайны, среди которых обязательно найдется пара легенд про подземелья, лежащие где-то под его историческим центром и уходящие, в зависимости от фантазии сочинителя, начиная с соседнего дома и чуть ли не до центра земли в Шамбалу и Гиперборею. Любому неискушенному слушателю понятно, что основная часть этих легенд есть прошедшие обработку испорченным телефоном истории местных мальчишек, в детстве наведывавшихся в канализации и устраивавших там войну район на район. Конечно, есть города, подземные коммуникации в которых в самом деле играют большую роль в урбанистическом жизненном цикле, вроде Москвы или Парижа. Но ни один из этих городов не сравнится с Римом по протяженности и разветвленности подземной сети, скрытой от непосвященного взгляда.

Те небольшие подземные коридоры, куда пускают туристов, желающих увидеть катакомбы первых христиан, есть не более чем крохотная верхушка айсберга. Настоящий подземный Рим — гигантский лабиринт, соединяющий все районы города в единую сеть. Некогда с огромным трудом вырубленные в слое вулканических пород, катакомбы за три тысячелетия обрели собственную историю. Здесь прятались от преследований римских императоров христиане, укрывались гонимые инквизицией евреи-каббалисты и строились грандиозные планы по созданию в Риме утопического города с императорами поочередно Франции, Испании, Австро-Венгрии и России во главе. С течением веков люди приходили и уходили из Рима, и лишь одна могущественная сила никогда не выпускала город из-под контроля. Муниципалитету стоило огромных трудов отвоевать у Церкви клочки земли для постройки метрополитена, из-за чего она затянулась на долгие годы, и то, что получилось в результате, оказалось не сравнимо даже с плюгавой берлинской подземкой, не говоря уже о грандиозных постройках в Москве или Лондоне. Впрочем, Папу и его приближенных никогда не беспокоила ущербность римского метро. Основная часть катакомб оставалась в их власти, где, скрытые от любопытных глаз, церковники расположили все свои секретные службы, к которым принадлежит и известное Похоронное Бюро. Одна из тщательно охраняемых магистралей соединяла Ватикан с международным аэропортом Да Винчи, по которой мчался с обычной для городского транспорта скоростью в шестьдесят километров в час автомобиль с Франциском и братьями-рыцарями внутри, и на каждой развилке его заботливо встречал зеленый свет.

— Приехали, — внезапно сообщил Лоренцо. Франциск, загипнотизированный странной смесью звуков шумящего в туннелях ветра и сжимающей все органы чувств плащаницей, не сразу понял, что голос рыцаря обращен к нему. Не дожидаясь ответа, тот дал знак своему брату: громила взял молодого священника за плечи и легонько потряс. Франциск пошевелился и издал утробный стон. Готфрид посмотрел на Лоренцо и, получив одобрительный кивок, вытащил своего подопечного из автомобиля и поставил на ноги. Франциск зашатался, но устоял.

— Вы здесь, брат? — душевно спросил Лоренцо. — Мы прибыли. Сейчас всё будет.

Пребывающий в полудреме разум Франциска содрогнулся: двусмысленная фраза не сулила ничего хорошего. Он прислушался: звуки приглушенного дыхания и шелеста одежды выдавали, что его окружает добрый десяток, если не сотня, рыцарей.

— Deus Vult, — поприветствовал кто-то. — Ведите его в мою машину.

Громкий и буйный голос не принадлежал ни одному из братьев-госпитальеров. Спустя несколько секунд Франциск осознал: он давным-давно знает обладателя этого голоса, да и в объявленной машине бывал не раз во время обучения в корпусе инквизиторов. Готфрид толкнул его в спину, затем ласково подхватил под руки и повел, словно куклу, затем остановился и поднял священника под руки, подсаживая на ступеньку.

— Пять шагов, — озвучил тот же громогласный голос. — Без сопровождения, пожалуйста.

Ноги категорически отказывались повиноваться. Франциск принялся осторожно подниматься по стальным ступеням, к счастью, довольно широким и не очень высоким. Воспринять абстрактное понятие "пять", не связанное ни с одним звуком, оказалось крайне сложно: плащаница подавляла любую попытку мозга помыслить что-то сложнее безусловного рефлекса. Попытавшись подняться на несуществующую ступень, он оступился и непременно столкнулся бы лицом с полом, если бы сзади его вновь не подхватили. Франциск мысленно выругался: столько физических унижений, как сегодня, ему не доводилось испытывать за всю жизнь.

— Забавно, — прокомментировал его падение мелодичный женский голос. — Слуга, побудь полезным и сними с него тряпки. Они... ммм, убивают всё удовольствие.

— Да, госпожа, — откликнулся новый надзиратель.

Позади раздались звуки обнажаемого оружия.

Через полминуты, когда громила размотал его голову и руки, Франциск с нескрываемой радостью обрел назад свои чувства. Перед ним стоял человек, которого он знал немало лет и к которому питал почтение, как к одному из своих учителей, хотя и, положа руку на сердце, не так уж и много усвоил из его уроков. Он почтительно склонил голову:

— Благослови вас Бог, господин Шестой.

— Франциск, мальчик мой, — ответил мужчина в очках и длинной темной рясе, различить цвет которой в тускловатом свете туннеля было непросто. — Жаль, что мы вновь встретились именно при таких обстоятельствах.

— Нет никаких обстоятельств, — вновь зазвучал женский голос. Франциск вгляделся вглубь трейлера, куда его привели: обладательницы не было видно. — Ничего не чувствую. Ммм... не возбуждает. Демон? Нисколько. Охотник? Нисколько. Превращенный, дааа? Ни капельки. Ха-ха-ха.

Звук её напоминал бульканье, и Франциску почему-то подумалось, что обладательница приятного голоса лежит в огромной ванне, доверху заполненной слизью. Он испытал чувство брезгливости и поторопился отвернуться. Вокруг него полукругом стояла добрая сотня инквизиторов в тех же одеждах, что и трио встретивших его на взлетной полосе.

— Если госпожа говорит, то её словам следует верить, — возвестил тот, кого называли Шестым. Человек, чьё настоящее имя как концепция было утрачено во время одного из весьма опасных ритуалов, на протяжении многих лет верой и правдой служил Похоронному Бюро. Несмотря на голос завзятого грубияна и внешность, которая вполне подошла бы преступнику из наркокартеля, Шестой был весьма мягким и пацифистски настроенным человеком, насколько подобное вообще возможно сказать про члена Похоронного Бюро. Его святилищем был тридцатипятитонный грузовик "Сочувствие Дьяволу", где без труда можно было обнаружить всё, что только могла придумать новейшая инквизиторская мысль. Неудивительно, что, приняв сигнал тревоги из Нью-Йорка, Шестой взялся за дело со всей присущей ему старательностью и выехал навстречу кортежу с Франциском внутри. Если бы с молодым инквизитором что-то произошло, то его участь была бы решена на месте без особых проблем, которые только может доставить превращенная тварь посреди людного города.

— Кто она? — поинтересовался священник, ещё не вернувший свои чувства в присущий им порядок. — Я ожидал чуть более серьезного досмотра, если честно.

— Мой партнер, — пояснил Шестой. — Вы не встречались, ну да и ладно. Если бы с тобой произошло что-то мерзкое, то она бы почувствовала.

— Как? — слегка заинтересовался Грациани.

— Не следует знать больше, чем положено, — ласково пояснил Шестой. — Следует знать, что мнению госпожи доверяет Нарбарек. Этого достаточно священнику твоего ранга, мой мальчик. Кстати, о Нарбарек. Тебе уже сказали, что она тебя с нетерпением ждет?

Франциск тихо присвистнул. Номер один, значит. Конечно, в нью-йоркской панике прозвучала просьба занять Первородным Демоном все номера Похоронки, в том числе и первый, но чтобы она сама проявила желание... Впрочем, сегодня Франциск уже ничему не смог бы удивиться, даже если бы очень постарался.

— Я вновь восстановлен в сане? — произнес он, ощупывая руками лицо и плечи.

— Восстановлен? О нет, должность в Церкви вас никогда и не покидала, — рассмеялся Лоренцо. — Добро пожаловать в сан человека, любезный друг Грациани. Мы не знакомы лично — к сожалению, не довелось. Тем не менее, я всегда с интересом следил за вашими успехами на поприще служения Господу.

Он протянул руку Франциску, спускавшемуся на дрожащих ногах из грузовика. Священник замер: человек, что стоял перед ним, полчаса назад без малейших колебаний замотал его тело в одно из самых сильных орудий Церкви. Франциск внимательно посмотрел в его глаза: Лоренцо не выказывал никакой враждебности или ненависти. Протянутая ладонью вверх жилистая рука должна была символизировать дружелюбие, но Грациани не мог заставить себя поверить в то, что сейчас этого человека можно назвать другом.

— А если бы я ... — спросил он, заранее догадываясь об ответе.

— Кодекс предписывает нейтрализацию потенциально опасной угрозы. Уверен, что вы сами желали бы того же, как верный сын Церкви

Грациани усмехнулся: конечно же, этот рыцарь воткнет ему Ключ в горло или в сердце, если на то будет необходимость — профессионально и без колебаний. В самом деле, если у стада есть пастыри, то должен быть и мясник.

— Прошу следовать за мной, брат Франциск. Уверен, вам есть что поведать.

Сзади него хитро улыбался Шестой, провожая окруженного тамплиерами священника на встречу с самым опасным человеком во всей церковной иерархии.

* * *

Очень длинный день Франциска Грациани закончился, когда находящееся в фазе солнцестояния светило опустилось в Средиземное море, обошло мир с другой стороны и осветило первыми лучами небо на востоке.

Как долго его допрашивали? Часов пять или шесть, не меньше. Едва он ступил на порог залы, где собирались высокопоставленные члены Церкви, как его усадили в кресло — каменное, холодное, ужасно неудобное, достойное звания продолжателя традиций средневековых пыточных мастеров. Кардиналы, священники, Номера — все поочередно забрасывали его вопросами, задавая их по нескольку раз и пытаясь поймать молодого Франциска на ошибке или неточности. Убедившись, что поймать его на лжи будет непросто, если вообще возможно, клирики перестали играть в плохого полицейского и снизошли, чтобы ответить на пару вопросов медленно начинавшего сходить с ума священника.

Отчеты, поступавшие из Нью-Йорка в течение последних часов, ясно говорили, что в отделении полный порядок, все живы-здоровы (особенно Сергей с Хавьером, чем Франциск искренне обрадовался), а Первородный Демон — сюрприз! — не проявлял никакой агрессии по отношению к людям, а затем и вовсе начал медленно развоплощаться. Удивлению Франциска не было предела: в самолете он успел всех мысленно похоронить. Примерно такие же мысли испытывала и Первый номер Похоронки, хотя и тщательно их скрывала. По истечению нескольких часов, когда допрос был ещё в самом разгаре, Нарбарек бесцеремонно поднялась со своего места и покинула зал.

— Разбирайтесь без меня, — были последние её слова в этот вечер.

Старшим по званию среди присутствующих остался Шестой. Угрюмо улыбаясь, он проводил главу Похоронки взглядом и продолжил допрос.

Лишь под утро Франциску позволили покинуть допросную. Выжатый и выпотрошенный за день во всех ментальных смыслах этого слова, он пошатывающимся шагом последовал за служкой в келью, которую ему благосклонно выделили на ночь. Даже не раздеваясь, он свалился на твердую кровать, и ему было совершенно наплевать, сколько рыцарей осталось дежурить за дверью.

* * *

Удивительно, но Франциск очень скоро вскочил с кровати, как будто ему приснилось что-то страшное. Стрелки на часах показывали девять часов утра: в обычный день это было бы "ужасно проспать".

Любому служителю Церкви, в том числе и инквизиторам, следует посещать заутреннюю службу, мессу и раз в неделю исповедоваться. большинство, если не сказать "почти все", наглым образом игнорируют все церковные таинства. Зачем слушать проповеди, если Восьмое Таинство прямо утверждает: когда ты защищаешь имя Господа, ты волен делать все, что угодно. Даже нарушать их всеми возможными способами: цель оправдывает средства, и когда это оправдание исходит из уст Церкви, оно получает статус непререкаемого закона. Само собой, что все этим пользуются: редкий инквизитор во время выполнения своих должностных обязанностей по отлову вампиров появляется в церкви — если только это не место преступления. Франциск едва ли отличался от прочих: сидеть на скамеечке и слушать проповедь он не очень любил, а звуки органа вызывали у него непреодолимое желание заснуть. Тем не менее, его вера была абсолютно искренняя и глубокая. Франциск знал Символ веры (чем не каждый инквизитор может похвастаться), разбирался в тонких теологических вопросах Триединства Бога и искренне сознавал собственную греховность, которую было не победить никакими средствами. До самоистязания одержимых отшельников, избивающих себя кнутами, он не опускался, но каждый раз, когда ловил себя на какой-то мелочи, испытывал неподдельное чувство вины и налагал на себя епитимью: обычно "Ave Maria" два или три раза.

Поднявшись с кровати на три часа позднее, чем обычно, он встал на колени перед распятием, что висело на стене, и принялся читать молитвы. Произносить давным-давно заученные до автоматизма слова доставляло ему удовольствие. Недолгие минуты, когда Франциск мог позволить себе таким образом остаться наедине с высшим существом, доставляли ему искреннее удовольствие. Однажды он сказал кому-то из прихожан, с которыми вел беседы в те минуты, когда не охотился на нечисть, что искренность этого удовольствия определяет, насколько сильно человек верует. Впрочем, думать о подобном постоянно он боялся: Восьмое Восьмым, а семь предыдущих, особенно гордыню, все равно никто не отменял.

Когда он закончил, в дверь постучали.

— Брат Франциск, меня просили привести вас, как только вы проснетесь, — без предисловий раздался голос из-за двери. Священник вздрогнул: неужели за ним следили даже через дверь?

— Завтрак уже ждет вас. Шестой желает видеть вас, как только вы подкрепитесь.

* * *

Высокопоставленный член Похоронки ожидал его в подземной библиотеке Ватикана. Над ним нависала целая гора бумаг, которую он заботливо припер с нескольких сторон увесистыми фолиантами. Шестой сосредоточенно перебирал маленькие карточки, которые в его огромных ладонях казались совсем крошечными, и что-то в них искал. Когда Франциск его поприветствовал, он помахал одной из них в воздухе и взял со стола папку, на которой стояли инициалы "Ф.Г."

— Deus Vult. Доброе утро, сын мой. Кажется, вы говорили, что встречали нечто подобное раньше?

— Достоверно могу подтвердить два случая: в Валенсии и в Нью-Йорке, — заявил Франциск, усаживаясь за стол. — Оба события имеют одну и ту же природу и различаются уровнем превращения жертвы, но в остальном — словно под копирку.

— Так и запишем.

Шестой вытащил из-под стола глобус размером с немаленький арбуз и поставил его перед младшим инквизитором. Затем он повернул его и воткнул две канцелярские кнопки: одну на восточном побережье Испании, другую в Нью-Йорке.

— Когда я проявил интерес к подобным делам, то обнаружил ещё ряд случаев.

— Вот-вот. Этот ваш доклад я и искал. Пришлось покопаться, и спасибо брату Жану, что он не любит выбрасывать ненужные бумаги. Начинаю в алфавитном порядке. Анкоридж, Канада, 1995. Жертва — молодой эскимос, погонщик овцебыков в национальном парке.

Шестой воткнул ещё одну булавку в глобус. Франциск удивленно посмотрел на папку, о существовании которой уже много лет как позабыл — с тех пор, как её конфисковали и спрятали в стол высокопоставленные лица Церкви, не углядевшие в таинственных превращениях людей достойной угрозы.

— Бразилиа, понятно где, 2001, нищий из фавел. Гонконг, Китай, 2003. Дарвин, Австралия, 1961 — жена шахтера, приехала из Китая на заработки. Дурбан, ЮАР, 1966. Йенчепинг, Швеция, 1965. Йокогама, 1910 год — чиновник, местная большая шишка. Тиуанака, Мексика, 1909.

Поверхность глобуса все больше становилась похожей на ежа.

— Краков, Польша, 1961, жертва — снова попрошайка-нищий. Ла-Пас, Боливия, 1961. Ла-Плата, Аргентина, 1965. Момбаса, Кения, 1962. Сан-Кристобаль, Доминикана, 1912, турист из США. Перт, Австралия, 1911. Сидней, 2003. Ховд, Монголия, 1908.

— В этом нет абсолютно никакой внутренней связи, — объявил Шестой, воткнув булавку посреди азиатского континента. — Я ожидал увидеть хотя бы пентаграмму размером с земной шар, как в дешевых ужастиках из Голливуда. Вынужден признать, что в этом распределении нет никакой логики. Да и информации, честно говоря, мало. В половине случаев не указано, кем была жертва и каково её происхождение. Дать бы по рукам тому, кто картотеку составлял.

— Мне кажется, — покачал головой Франциск, на всякие случай пряча руки за спину — то, что логики нет, по сути и есть связь. Места появления жертв разбросаны случайно по континентам: Азия, Европа, Америка, и никакой внутренней связи.

— Не забывай, брат Франциск, что у нас далеко не вся информация, — возразил Шестой. — Во всех упомянутых есть хотя бы наши миссионерские миссии. Но каково наше влияние в Центральной Азии? На исламском востоке? В странах бывшего СССР? Эти области для нас словно белые пятна.

— Именно, но отсутствие у меня математического образование позволяет предположить, что они не сильно повлияли бы на общую картину. Даже если я воткну ещё десять кнопок в глобус, никакого рисунка не получится. Если, конечно, не ставить целью выложить что-нибудь нецензурное.

Он задумался.

— Если мне позволено озвучить мнение, то я скажу: местонахождение жертвы неважно. Либо кто-то хочет, чтобы мы так думали. Найти хоть какую-то разумную связь между бразильским нищим и чиновником из Японии я не способен. Может быть, они состояли в одном и том же обществе, разбросанном по миру. Или ведут происхождение от чернокнижника времен Римской Империи. Как минимум, в случае Мориса и валенсийской жертвы я уверенно заявляю: связи между ними нет.

— Значит, жертвы выбраны случайно — задумался Шестой. — И все убиты во сне. Поставим новый вопрос: какая тварь способна на этакое? Мертвый Апостол, атакующий во сне...

— Я уже просматривал список Двадцати Семи прародителей. Из тех, кто в нём записан сейчас, во сне не нападает никто. Но представить фантазм, позволяющий влезть в сознание человека во время сна, не так уж и сложно. Это, кстати, объясняет, почему местонахождение жертвы неважно: Апостолу не требуется доступ к физическому телу. Как он это делает — ума не приложу все равно, но по крайней мере в это можно поверить. Другой вопрос — кто это и что ему нужно. И самое странное — как можно изнутри фантазма заставить тело человека превратиться в тварь? Я не сомневаюсь, что убить такого Апостола — дело одного Черного Ключа, но как найти того, кто может атаковать в любой точке мира, не двигаясь с места?

— Кажется, я знаю, кто может нам помочь.

Глаза Шестого из-под очков хитро засветились.

Глава 6.5, в которой появляется гипотеза о происхождении некоторых форм жизни

Как любила говорить Лорелея Бартомелой, "порядок сделал из обезьяны человека". Впрочем, понятие "порядок" волшебница трактовала весьма вольно. Её лаборатория была завалена магическими артефактами, реагенты на полках перемежались с магически модифицированными растениями в китайских фарфоровых горшках, а библиотека занимала зал размером с футбольное поле и три этажа высотой, и расстановка по алфавиту весьма условно. Это было не так уж и странно: книги на двадцати восьми языках весьма непросто расставить в алфавитном порядке, особенно если учитывать, что половина из этих языков алфавитную письменность не используют вовсе. Тем не менее, Лорелея страшно оскорбилась бы, если её вотчину кто-то назвал неупорядоченной или, упаси Акаша, хаотичной. По мнению госпожи Бартомелой, необходимым и достаточным условием порядка было соблюдение двух условий. Во-первых, умение быстро и безошибочно найти то, что нужно — будь то фолиант XII века или осколок резонирующего бериллиевого кварца из поселения Роанок. Второе же условие Лорелея поясняла так: "не храни рыбу рядом с трехлетним камамбером", что следовало понимать как умение расположить вещи в порядке их совместимости друг с другом.

А ещё Лорелея строжайше соблюдала режим дня. Госпожа Бартомелой всегда ложилась в кровать ровно в половину двенадцатого, и, скорее всего, не изменила своей привычке, даже если бы на Часовую Башню летел метеорит. На следующее утро она вставала с постели ровно в шесть, под первые звуки перезвона колокола по имени Большой Бен. Ночные часы принадлежали лично ей, и никто не мог предъявить на них ни малейшего права. Госпожа Бартомелой блюла распорядок сна даже во время своих регулярных кампаний против Мертвых Апостолов, которые она дипломатично называла "полевыми исследованиями". Конечно, удавалось не всегда, но привычка — вторая натура. И тот вампир, который осмеливался потревожить главу семейства Бартомелой во время её драгоценного ночного отдыха, умирал ещё более страшной смертью, чем любой другой.

В те дни, когда Лорелея торчала в Ассоциации и, помимо исследований, занималась своими прямыми административными обязанностями, её день всегда начинался одинаково. Ровно в 6.15 Бартомелой, почистив зубы и смыв холодной водой остатки сна, выходила из спальни. В будуаре её уже ожидал небольшой отряд косметологов, разложивших на столике свои пыточные принадлежности. "Женщина всегда должна оставаться женщиной", — говорила она своим ученицам. "Когда ты забываешь своё естество, то перестаешь быть магом". Именно потому Лорелея терпеливо выносила не самые приятные ежедневные процедуры вроде восковой эпиляции и лазерной чистки кожи, которым её подвергали врачи. Затем Лорелея отдавала себя в руки двух ответственных за гардероб служанок, каждая из которых держала по бутику в Сохо на те деньги, что им платила Бартомелой. Каждое утро они одевали Лорелею в подобающий титулу Королевы Часовой Башни наряд, начиная с нижнего белья и заканчивая тонкими штрихами вроде сережек и кулонов. Вряд ли уважаемые дамы знали, что все до единого драгоценные камни в обширной коллекции бижутерии были до краев забиты магической энергией в разных формах, а если бы и знали, то пожали плечами и выговорили бы себе лишний ноль в чеке на оплату. Лорелея уважала деловой подход и щедро платила за услуги высшего класса, в том числе и за умение держать язык за зубами — как минимум до той суммы, когда заставить человека исчезнуть становилось дешевле, чем подкупить.

Ровно в семь часов утра гости покидали апартаменты Лорелеи, а сама Бартомелой переходила в гостиную, где верный слуга Джон — старик, пятьдесят лет назад продавшийся в вечное служение в обмен на обучение единственного сына в Ассоциации — уже расставил на столе роскошный завтрак и молча ожидал приказаний своей госпожи. Лорелея любила вкусно поесть; она была замешана во всех семи грехах, что Церковь считает смертными, но чревоугодие было самым её любимым. Выбрав из десятка блюд что-нибудь, к чему в данное утро лежала её душа, Лорелея со вкусом его употребляла и высказывала Джону свои претензии или, напротив, похвалу. Ровно в 7.15 он наливал ей чашку чая — впрочем, называть "чаем" отвар трав, выведенных на факультете ботаники специально для пользования высшими чинами Ассоциации, было бы слегка опрометчиво. Насыщенный отвар обладал свойством поддерживать магические цепи во всех органах тела, отчего был рекомендован к употреблению всем лордам Башни. Лорелея пила отвар маленькими глотками, облокотившись на спинку резного стула и наслаждаясь моментом, пока принадлежала самой себе — стоящий рядом слуга был не в счет, его Бартомелой давно перестала воспринимать иначе, как живую мебель в апартаментах. Чаепитие продолжалось десять минут, после чего Джон подавал ей мундштук и тонкую сигарету с Mentha Capilloma — ещё одно произведение ботанического искусства с VII факультета, стимулятор внимания и мозговой деятельности. Пуская кольца в воздух, Лорелея сортировала в голове дела на грядущий день.

Кто-то, наверное, спросит: зачем Лорелея, вице-президент Ассоциации , один из сильнейших магов на планете, чья сила сопоставима с проявлениями Истинной Магии, каждое утро тратит по полтора часа на макияж и еду? Ведь, как известно любому студенту, время — самый ценный ресурс мага, ибо его исследования ограничены продолжительностью его жизни? Глава семьи Бартомелой, услышав подобный вопрос, только усмехнулась бы. Многие семейства считают себя аристократами, но проводят жизнь в спешке и постоянном трепете, пытаясь успеть на уже ушедший поезд и в погоне за ним теряющие все достоинство представителей высшего класса. Лорелее же не было в этом нужды. Она жила так, как хотела, и никто не желал (и не мог) ей помешать. "Потому что я могу себе это позволить", — ответила бы она на вопрос, окинув сочувственным взглядом неразумного плебея.

Сделав последнюю затяжку, Лорелея встала из-за стола, оставив Джону привилегию убрать за ней посуду. Наступало время, когда она вновь оживала для беспомощного мира, которому непременно требовалось её ежедневное присутствие.

И когда на циферблате Часовой Башни стрелки показали 7.31, в гостиной зазвонил телефон.

— Слушаю, — красивым, хорошо поставленным грудным голосом произнесла Лорелея. На звонки она всегда отвечала именно так. В самом деле, если кто-то имел необходимость набрать её номер, то у него непременно есть дело, и вряд ли пустячное — следовательно, звонящий должен поведать, а она будет слушать.

— Доброе утро, Лорелея, — произнес мужской голос по ту сторону кабеля.

На губах женщины появилась улыбка. Она всегда говорила, что имя вторично после титула и семейства. Именно поэтому Лорелея требовала называть её не по имени, а по фамилии семьи, к которой она принадлежит: госпожа Бартомелой. Считанное количество людей, с которыми у неё установились особо дружеские отношения, осмеливались называть её "Лорелея". И уж совсем мало кто рисковал поприветствовать её вместо того, чтобы сразу изложить свое дело в семь часов, тридцать одну минуту утра.

— Доброе утро, Инквизитор. Услышать ваш голос рано утром всегда приятно. Что заставило вас набрать мой номер?

— У меня есть дело, которое, полагаю, стоит вашего внимания. Охота на крупную дичь.

Шестой — а это был именно он, решился сразу зайти с козырей. Его знакомство с Бартомелой случилось несколько лет назад, когда он едва получил должность в Похоронке. Больше всего на свете Лорелея любила охотиться на Мертвых Апостолов, ради чего нередко манкировала своими прямыми обязанностями вице-президента. Во время одной из таких охот её пути пересеклись с Шестым, который имел своей целью ту же дичь, что и Лорелея. Он галантно пропустил даму вперед: отчасти из желания посмотреть на мага высшей пробы в деле, отчасти из любви каждого уважающего себя члена Церкви к тасканию каштанов из огня чужими руками. Лишь когда выяснилось, что их враг — Ортенросс Белое Крыло, номер Семнадцать из Двадцати Семи, что ведет приготовления к особому ритуалу и сдаваться просто так не намерен, Шестой вмешался. Лорелея никогда не призналась бы себе в этом, но в глубине души понимала, что благодаря этому священнику с видом головореза она не пострадала в битве, которая оказалась намного серьезнее, чем выглядела на первый взгляд. С той поры Ортенросс стал для Лорелеи врагом всей жизни, а с Шестым их связала некая близость, какая только возможна между высокопоставленным магом и членом Похоронного Бюро. Священник иногда обращался к Лорелее с предложением поохотиться на Мертвых Апостолов, а волшебница не отказывала себе в удовольствии насадить очередную нечисть на кол и приятно провести время в компании мужественного священника, который мог мало-мальски поддержать интеллектуальную беседу и не принадлежал к тем ханжеским святошам, что составляют костяк церковного клира во всех странах мира.

— О, это интересно. Я слушаю.

— К сожалению, мне рассказать нечего. Возможно, вам будет приятнее пообщаться с человеком, которому довелось оказаться очевидцем события.

Лорелея вздохнула. Шестой, к сожалению, не увидел, как она разочарованно сжала губы и покачала головой.

— Это означает, что мне не посчастливится увидеть вас в Лондоне?

— К сожалению, нет. Я нынче чиню свой агрегат: трансмиссию заклинило. К вам летит один из молодых ребят, весьма многообещающий священник.

— Что ж, удачи вам с трансмиссией. Я помогу вам, если дело стоит моего внимания. Не прикажете ли мне выслать вам что-нибудь для облегчения последствий?

— Благодарю, но с этим я справлюсь своими силами. Ах да, Лорелея, будьте добры с моим протеже. Он ещё совсем молод и многого не понимает. Кроме того, — оскалился в трубку Шестой, — хотелось бы вернуть его назад живым и здоровым. Я очень его люблю.

Волшебница сделала затяжку и стряхнула пепел в серебряное блюдце возле телефона.

— О, я сделаю все возможное. Ваш мальчик будет в порядке, даю слово. Как поживает ваша бесплотная подруга?

— Немного не в настроении, но в целом очень хорошо. Просила передать вам привет. Она будет рада, если вы нанесете нам визит — когда разберетесь с проблемой, само собой.

— Что ж, если оно того будет стоить — я всегда к вашим услугам. Благодарю вас, Инквизитор.

— Взаимно, Лорелея.

Шестой повесил трубку, хитро ухмыльнулся и набрал номер аэропорта, чтобы проверить, взлетел ли самолет с Франциском на борту.

* * *

Франциск признался самому себе, что летать чартерными рейсами с комфортом намного приятнее, чем бизнес-классом на борту обычного рейсового самолета. Привилегии высоких чинов начинали ему нравиться. Вздохнув, он простил сам себя за гордыню и дважды прочитал "Ave Maria" во искупление греха.

Автомобиль вновь встретил его на взлетной полосе. На этот раз его не стали связывать, хоть и тщательно досмотрели в поисках особо опасного оружия: ключи и плащаницу маги таковым не считали и даже не обратили на них внимания. Зеленый "Роллс-Ройс" со спецномерами министерства внутренних дел быстро домчал его до самого центра Лондона, не стесняясь по пути подрезать всяких шавок на кредитных ведрах и полностью игнорируя стоящих на перекрестках "бобби" в их извечных черных котелках. Припарковав машину прямо возле Тауэра, маги провели его по крученым лестницам и оставили прямо перед дубовой дверью, на которой висела блестящая бронзовая табличка:

"Мисс Лорелея Бартомелой, вице-президент".

Франциск постучал в дверь, чувствуя легкую робость, чего раньше он за собой не замечал. Красивый женский голос ответил из-за двери:

— Входите, святой отец.

Слегка удивившись обращению "отец", Франциск вошел в дверь и оказался в приемной Лорелеи Бартомелой.

Волшебница вальяжно расположилась в черном кожаном кресле напротив двери, закинув ногу на ногу и держа во рту тонкий длинный мундштук, на конце которого дымилась очередная сигарета. Франциск не мог не отметить, что волшебница была очень красива — одна из самых роскошных женщин, которых он когда-либо видел (что неудивительно, если вспомнить, чем она занималась по утрам). На ней был красный мундир для верховой езды, черные облегающие леггинсы и высокие кожаные сапоги со шпорами, подчеркивающие её точеную фигуру и кошачью элегантность. Впрочем, холодный оценивающий взгляд непроницаемых зеленых глаз, которым Лорелея мерила Франциска с ног до головы, отвергал саму мысль о возможности общаться на равных, и ясно давал понять, что разговор будет длиться ровно до той секунды, покуда она позволит. Она сделала короткий жест рукой, приглашая священника сесть в кресло по левую руку от неё.

— Я слушаю, — объявила она, выпустив изо рта колечко дыма.

Франциск, который в первые секунды чувствовал робость перед аристократичной волшебницей, взял себя в руки и принялся в очередной раз рассказывать о том, что произошло в Нью-Йорке два дня назад. Он упомянул о происшествии в Валенсии и закончил повествование тем, что Первородный Демон сам собой исчез, как будто его и не было (о том, что Нарбарек лично отправилась в Нью-Йорк посмотреть на место происшествия, он умолчал). Затем Франциск сложил руки крестом на груди и подытожил:

— Уважаемый экзорцист из Похоронного Бюро рекомендовал обратиться к вам лично. Мы полагаем, что помощь Магической Ассоциации окажется неоценима.

— Кто мы-то? — надменно усмехнулась волшебница, показав белоснежные зубы. — Вы здесь один, святой отец.

— Церковь и...

— Довольно, — прервала Лорелея и резким движением поднялась на ноги. — Мне нужно подумать.

Она сделала несколько шагов в сторону, и в повисшей тишине раздался стук каблуков по полу, который не заглушал даже лежащий на полу мягкий шерстяной ковер. Франциск восхищенно смотрел на роскошное тело Лорелеи, которая прохаживалась по комнате. Штаны для верховой езды плотно облегали её бедра, плавно покачивающиеся из стороны в сторону при каждом шаге. Она резко повернулась на каблуках и вновь встретилась с Франциском взглядом, который поспешил поднять глаза вверх. Еле заметная ухмылка появилась на губах Лорелеи, которая продолжила мерить шагами комнату.

Франциск отвел глаза от женщины, которая естественным образом привлекала к себе его внимание, и принялся читать "Ave Maria", чтобы прогнать возникшее было искушение. Мысли Лорелеи же были заняты той историей, которую поведал священник. О том, что в Нью-Йорке что-то происходит, она знала ещё вчера. Маги из американского крыла Ассоциации почувствовали что-то странное и тут же известили штаб-квартиру, впрочем, без каких-либо подробностей — церковники тщательно охраняли место происшествия, так что до появления любой проверенной информации следовало подождать несколько дней. Умная Лорелея сразу же предположила, что звонок Шестого и события по ту сторону океана связаны, но в силу критического мышления имела подозрения, что дело не стоит выеденного яйца и инквизитор имеет какие-то другие планы — например, подослать к ней шпиона и что-нибудь выведать, пользуясь хорошим отношением. Но то, что поведал молодой священник, её насторожило.

— Святой отец, — произнесла она, глядя прямо в глаза священнику, который про себя читал молитву. — Насколько я поняла ваши суждения, вы предполагаете, что существует некий Мертвый Апостол, который атакует людей во сне и активирует Импульс Превращения?

— Точно так, — подтвердил Франциск. — В наших анналах описано несколько похожих случаев, но большинство из них лишены конкретики.

— И, конечно, вы не откажетесь поделиться этой информацией.

Тон волшебницы не допускал даже мысли о возможном отказе.

— Конечно, госпожа Бартомелой. У меня в памяти шестнадцать случаев. У вас найдется перо и лист бумаги?

— Этого не потребуется, — перебила Лорелея. — Я внимательно вас слушаю.

Франциск принялся диктовать последовательно все события, обнаруженные в картотеке Ватикана. Лорелея слушала внимательно, делая при каждом перечисленном событии легкое движение пальцами, словно печатала текст на невидимом компьютере. Когда Франциск закончил, волшебница опустилась в кресло и потушила сигарету.

— Прежде чем продолжить наше общение, я хочу услышать ответ на один вопрос. Если я всё поняла верно — а я поняла всё верно, то обнаруженное вами существо является проекцией Гайи. Следовательно, этот демон — творение природы. Или Бога, по вашей терминологии. Отчего же Святая Церковь так хочет уничтожить одно из творений своего создателя? Не ересь ли это, святой отец?

— Отнюдь. В самом деле, Святая Церковь различает дьяволов, что вселяются в тела людей и делают их одержимыми, от демонов, что по сути своей — звери, населяющие мир и несущие в себе частицу Слова Божьего. Дьяволы, вампиры и прочая нечисть по сути своей — зараза. Опухоль, которая подминает под себя человека и искажает его природу, что является величайшим грехом перед Господом. Разве не грех — испортить самый лучший его дар, который он только мог даровать с небес?

— Это я знаю, — отмахнулась волшебница. — В идеологии и промывании мозгов вам нет равных уже много веков.

— К демону отношение другое: он — частица Господнего творения, такой же, как лев или волк. Люди охотятся на волков, чтобы защитить свое жилище, ибо волк — сильный и опасный хищник. Церковь благословит охотника и вознесет молитву за успех его предприятия. Но когда объявляется стая волков, жаждущая людской крови, мы обязаны отложить молитвы и взять в руки оружие, пока мир не будет восстановлен. Ибо сказано в Книге Бытия: "и владычествуйте над рыбами морскими, и над зверями, и над птицами небесными, и над всяким скотом, и над всею землею, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле". Не совсем уверен, куда отнести Первородного Демона, но предположу, что власть человека должна распространяться и на него. Поэтому ответ на ваш вопрос, леди Бартомелой, прозвучит так: когда несешь службу в авангарде, нет времени беспокоиться о политике.

Волшебница улыбнулась. Ответ священника, по-видимому, ей понравился.

— Кроме того, есть ещё один аргумент. Если бы этот демон объявился в лесной глуши, мы обнесли его забором и приказали обходить стороной. Но здесь замешана некая тварь, что способна извратить природу человека. Разделаться с ней — наша первая обязанность.

— А вы не так просты, святой отец. Голова на плечах у вас есть, и это радует. Пожалуй, с вами можно работать.

— Вот как, — ответил Франциск с смешанным чувством благодарности и уязвленной гордости.

— Что ж, давайте работать. Для начала я дам вам подсказку. Святой отец, вы пытались хотя бы записать ваши события в столбик?

Священник кивнул.

— С подобным заданием справился бы любой из наших студентов. Давайте я вам помогу — скажем, подброшу ещё три случая, о которых вы не подозреваете. Тысяча девятьсот восьмой год. Бартоломью Бэнкс, маг Ассоциации, Лондон. Тысяча девятьсот шестьдесят первый год. Рихард фон Гросскройц, маг побочной ветви семейства Эдельфельт, Хельсинки. Две тысячи первый, Ки Мин Хён, вольный маг, Сеул.

Священник нахмурился, как будто начал что-то подозревать.

— Все эти события крутятся возле некоторых временных точек. Они в самом деле не связаны с местоположением людей, но собираются кучками в определенное время. Можно отметить, что все они произошли после событий, когда пострадали члены Ассоциации, но это не более чем предположение. А теперь, святой отец, вопрос на сообразительность: что произошло в тысяча девятьсот восьмом, шестьдесят первом и две тысячи первом?

Франциск задумался. Впрочем, ответ был очевиден.

— Понятия не имею, — признался он, хотя расписаться в непонимании перед надменной Лорелеей причиняло ему едва ли не физическую боль от ущемленной гордости. — Никаких значимых событий, связанных с одним и тем же Апостолом, я не вспомню.

— А они и не связаны с Апостолами. Тысяча девятьсот восьмой год: падение метеорита в Сибири. Тысяча девятьсот шестьдесят первый: полет космонавта на орбиту вокруг Земли. И, наконец, три года назад русские затопили в океане свою околоземную станцию. А теперь, когда наш разговор прояснился, я предлагаю вам прогуляться и посмотреть. Уверяю, что вам понравится.

* * *

Зараза. Преступление. Болезнь. Убийство. Нарушение. Критическая ошибка. У нас был договор. У нас было соглашение. У нас была парадигма. Роспись в беспомощности. Появление третьей силы.

Я пытаюсь изо всех сил. Что-то вышло из-под контроля. Я делаю все, что могу. Флуктуация силы выше допустимого предела. Применение обычных мер не помогает. Сила Противодействия обманута.

Ошибка. Требуется исправление. Необходимость в ликвидации. Инициализация протокола очищения.

Ты не посмеешь. Я — часть тебя. Ты не посмеешь стереть собственную личность.

Протокол очищения инициализирован. Запрос поддержки.

НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО.

Ответ получен. Приступаю к исполнению протокола.

Я НЕ СДАМСЯ. Я ОТКАЗЫВАЮСЬ УМИРАТЬ.

011000011110000110100011111111101011010100001011110101

* * *

Они остановились перед невзрачной деревянной дверью, напоминавшей тюремную. Ни замка, ни скважины для ключа на двери не было. Прошептав что-то себе под нос, Лорелея щелкнула пальцами и дотронулась до каменной стены. На поверхности двери загорелись знаки, неуловимо напоминавшие скандинавские руны. Ослепленной яркой вспышкой Франциск закрыл глаза, но, распахнув их через мгновение, увидел лишь темноту в глубине открывшегося за дверью коридора. "А ведь неплохой способ защиты", — подумал он. "Можно подготовиться к чему угодно, но против безусловных рефлексов ничего не сделаешь. Как изящно".

Долго рассуждать не пришлось: Лорелея шагнула вперед и увлекла ослепленного священника за собой.

— А свет...

— Никакого света, — не дала договорить волшебница.

— Что вы хотите мне показать? — насупился Франциск.

— Что я хочу показать вам, святой отец? Некое существо. Очевидно, оно имеет то же происхождение, что и обнаруженный вами Демон. То, что вы увидите — нынешняя форма Бартоломью Бэнкса, одного несчастного парня из Уэльса, жившего в начале века. Бэнкс был одним из учеников Часовой Башни, пока с ним не приключилась весьма любопытная метаморфоза. Его держат в заключении с тысяча девятьсот восьмого года, и за это время мы кое-что узнали. Я полагаю, что с ним произошло то же самое, что и с нью-йоркским адвокатом, но если ваш демон развоплотился, то мы свою тварь сумели законсервировать.

Спускаясь по лестнице, ведущей в темноту, Лорелея деловито рассказывала об очевидных любому начинающему магу вещах.

В современном мире известно более ста элементов, объединенных в периодическую систему, и новые продолжают появляться. Маги же обходятся пятью.

Ветер, вода, земля и огонь — алхимическая четверка, известная с давних времен. Пятый воображаемый элемент, эфир, стоит над ними. Любой элемент периодической таблицы получается в результате реакции эфира с комбинацией элементов четверки — на этом простом правиле построена всё современное магическое искусство.

Чуть менее очевидно, что эфир существует в разных формах. Самый простой и распространенный облик эфира — свет, правда, с некоторыми оговорками. Чуть менее известны, но оттого не менее распространены эфирные обманки — фрагменты эфира, не вступившие в реакцию с алхимической четверкой и оттого принявшие форму аморфной глиноподобной субстанции, прежде чем распасться на исходные частицы. Чистейший эфир может кристаллизоваться в частицы, именуемые "зерна". Получить зерна непросто, а работа с ними невероятно опасна, поскольку они невероятно ядовиты для любого живого организма.

Но на этом элементная теория не заканчивается.

Маги не постулируют существование элементов, являющихся антагонистами воды, земли, огня и воздуха. Ученые-физики предполагают наличие антиэлементов в антимире, но даже подтвердить их существование — задача, по уровню сопоставимая с постижением Истинной Магии. С эфиром дело обстоит не так. Его называют Пятым Воображаемым элементом, подчеркивая его нематериальную сущность. Противоположность эфира, его антиэлемент магам отлично известен: Пятый Истинный элемент, аннигилирующий эфир в любых формах при контакте. Его называют "квинтэссенцией пустоты", а в науке он получил красивое поэтическое название "темной материи", что позволяет использовать его для объяснения любых фактов, не укладывающихся в стройную космологическую теорию современных ученых. Пятый Истинный элемент обычно называют с приставкой "теоретический", поскольку найти его в природе невозможно. С одной лишь оговоркой: в природе Земли. Если подняться над поверхностью планеты, то Пятый Истинный элемент можно встретить повсюду.

Разложить материю на эфир и алхимическую четверку способен любой маг — собственно, они этим всю жизнь и занимаются. Задача разложить вакуум на Пятый Истинный и Пятый Воображаемый элементы намного сложнее: чародеи называют данный процесс Первой Истинной Магией. Не считая слухов, в истории существует лишь один подтвержденный случай, когда человек овладел Первой Магией — древнегреческий ученый Аристотель, оставивший косвенную подсказку для потомков в одной из своих работ: "Природа не терпит пустоты". По самой распространенной теории мироздания, в космосе повсюду царит вакуум, который безостановочно сам по себе распадается на эфир и темную материю — иными словами, Вселенная являет собой воплощение Истинной Магии номер Один.

— На самом деле, есть и второй человек, владеющий Первой Магией, — объявила Лорелея, опровергая сказанное ею несколько секунд назад. — Он не любит, когда его имя становится достоянием общественности, и я уважаю его право оставаться в тени. Он постиг искусство не так давно, а перед этим работал с тем объектом, который предстанет сейчас перед вашими глазами, святой отец.

Франциск всегда считал себя человеком с крепкими нервами, и у него было на то право — особенно после недавней встречи с Первородным Демоном. Но едва он увидел объект, к которому его привела Лорелея, ему стало физически тошно от омерзения.

Оно находилось внутри огромной камеры со светящимися стенами и парило в воздухе, словно никаких законов гравитации для него не существовало. Слепленный из субстанции неопределенного цвета, похожей на плоть неизвестного организма, огромный неправильный шар пульсировал, колеблясь из стороны в сторону. Порой он начинал мерцать, и Франциску казалось, что шар становился прозрачным и чуть менее материальным. Его поверхность бурлила и лопалась, будто состояла из жидкости: блестящие шарики вылетали из висящего объекта и кружились по спирали внутри камеры. Священник вгляделся в точку, откуда вырвался один из пузырьков: вместо дырки, как в швейцарском сыре, она была заполнена черной субстанцией, и глядя на неё, Франциск с ужасом подумал, что смотрит в абсолютную пустоту.

"Если долго смотреть в бездну, то бездна посмотрит в тебя".

Священник отвернулся. Ему казалось, что объект напротив него вот-вот вырвется и поглотит его.

— Не беспокойтесь, святой отец, Бартоломью Бэнкс герметически изолирован, — насмешливо подала голос Лорелея.

— Что... кто?

— Тот самый маг, который умер во сне в ту ночь, когда в Сибири упал метеорит, — объяснила чародейка. — Ваш Первородный Демон развоплотился, а мы своего законсервировали. Я открою вам секрет, святой отец: никакого Демона нет и не было. Ваш труп всего лишь распался на парные Пятые Элементы, и часть из них приняла похожий на Первородного Демона облик. Кто-то из ваших опознал его, но не стоит верить книгам: иногда они лишь фантазия сочинителя.

— Тогда что будет с...

— С Первородным Демоном? Он развоплотился, а через неделю он станет сгустком эфира и темной материи, которые не могут сосуществовать. Затем он взорвется и от трупа не останется ничего, кроме, возможно, кучки эфирных обманок.

— А случай в Валенсии?

— Случайная мутация, как и во всех остальных случаях. Разложение элементов не проходит бесследно для организма. Я не дам точного ответа, почему в одних случаях мутации были сильнее, чем в других, но их природа очевидна.

— Я все равно не понимаю, — кивнул головой Франциск, отмахиваясь от роя неприятных мыслей, что лезли в голову. — Зачем вы мне это показали?

— Очевидно, что мне была интересна ваша реакция, святой отец, — надменно усмехнулась Лорелея. — Студенты, которые сюда попадают, часто падают в обморок. Вы покрепче. Приятно иметь дело с людьми, которые не валятся в обморок при малейшем испуге.

Франциск ничего не ответил.

— Информация о случаях Импульса Возвращения, которую вы предоставили, оказалась весьма кстати. Мы знали о трех случаях, а вы дали статистику — достаточно интересную, чтобы сделать выводы. Теперь я не сомневаюсь, что нападения во сне активизировались, когда на Землю попадал объект извне — метеорит, ракета или бывшая длительное время на орбите космическая станция. Элементная реакция в телах жертв не свойственна земным организмам. Вы понимаете, к чему я клоню?

— К тому, что нападения — дело рук не Мертвого Апостола, а... организма извне Земли? Звучит не очень правдоподобно, госпожа Бартомелой. Кроме того, сама концепция жизни вне Земли попахивает серьезной ересью.

— Ох уж эти ваши церковные догматы, — расхохоталась Лорелея. — Святой отец, вы находитесь в самом еретическом месте на свете, не считая Атласа. Почему вы до сих не разожгли подо мной костер? Наверное, потому, что я права.

— Мне все равно не нравится ваша теория, — упрямо настаивал Франциск, — и даже если предположить, что она верна, то как вы рассчитываете искать ту самую тварь?

— О, у меня есть пара теорий, которые не помешает проверить. На Земле есть как минимум одно существо инопланетного происхождения, и ещё какое! Как хорошо вы знаете список из двадцати семи?

— Не очень хорошо, — признался священник, не на шутку злясь. — Во время обучения я предпочитал читать Священное Писание. Это полезнее и душеспасительнее.

— Что ж, тогда вы узнаете кое-что новое. Апостол номер Пять, известный под кодовым названием ОРТ — а я не допускаю, что это его настоящее имя, ибо оно звучит крайне похабно, обитает в Южной Америке. Мы давно за ним присматриваем. В Ассоциации полагают неопровержимым фактом, что ОРТ — по сути Тайп-Меркурий, живая эссенция первой планеты Солнечной системы.

— И это его рук дело?

— Нет, — утвердительно заявила Лорелея. — Не его. Во-первых, если бы Тайп-Меркурий проснулся, то мы бы уже знали — как и вы. Уверена, что Первый номер Церкви уделяет особое внимание наблюдению за столь опасной тварью.

— Тогда...

— Через пару дней я буду знать. Мои слуги скоро займутся обработкой имеющейся информации. Должна выразить вам благодарность, святой отец: дело обещает быть весьма интересным. Скоро вам придут хорошие новости.

Франциск не сразу понял, к чему клонит чародейка.

— На что вы намекаете? Мы работаем...

— Не "мы", а "я", отец. Авторитет и заслуги вашего начальника неоспоримы, но вы — рядовой член Церкви. Я отказываю вам в участии. Располагайтесь в любой из гостиниц Лондона, сходите в оперу или на футбол — словом, делайте все, что будет угодно вашей христианнейшей душе. Когда я закончу охотиться, вы отправитесь в Рим с докладом и, несомненно, получите повышение.

Лорелея развернулась и скрылась в темном коридоре. Франциск поспешил за ней, даже не пытаясь возражать, несмотря на кипящее в его душе чувство ужасной несправедливости.

Глава 7, в которой, помимо великолепных историй, есть ещё и перегонка некоего существа на насуверсовский манер

"Я много думала, почему именно мне суждено повести людей к звездам.

Звучит самонадеянно, не так ли? Я отдаю себе отчет: тринадцатилетний ребенок может сказать подобное в шутку, во время игры, абсолютно серьезно — но оттого не менее бессмысленно. Тем не менее, я говорю об этом как о свершившемся факте. Неважно, что это произойдет в отдаленном будущем: я знаю, что так будет."

Мало кто знал, что писала Лицзинь в своем дневнике в те минуты, когда ей не приходилось выкладываться по полной на уроках. Наполовину исписанный блокнот, подаренный кем-то из учителей, стал для неё единственной отдушиной, где она могла быть по-настоящему сама собой. Ей не приходилось быть скромной, послушной девочкой, которая не вовлечена ни в какие нарушения распорядка, с утра до поздней ночи корпящей над книгами, а по выходным следующей принципу "Лучший отдых — смена форм труда", что обязывало её сменить библиотеку на ткацкую мастерскую. Десять минут, которые она могла посвятить себе, были ценнее всего на свете, потому что лишь тогда она могла поговорить наедине сама с собой.

"Мне часто снится сон, голос в котором убеждает меня отправиться к звездам. Я иногда вижу его и наяву. Конечно, я боюсь: психическое расстройство вряд ли поможет мне стать космонавтом, но я уверена в своем здоровье. Я думаю, что это — лишь следствие моей одержимости. Впрочем, я искренне полагаю, что одержимость чем-то лучше, чем одержимость ничем. Я имею цель, ради которой стоит жить и пытаться".

* * *

— Лен, ты обещала.

"Хозяин ошибается".

— То есть как это ошибаюсь? — взвился Шики. — Не далее как сегодня днем ты сказала мне, что готова научить меня своим фокусам во сне.

"Ответ отрицательный. Интерпретация хозяина неверна".

Шики вздохнул и свалился на кровать.

— А если я возьму тебя гулять в город?

"Нет необходимости в дополнительных условиях. Вероятность в будущем равна ста процентам."

— Хорошо, тогда я возьму тебя гулять в город завтра, — продолжал торговаться Шики, акцентируя внимание на скором времени совершения события. — Завтра я убегу из больницы и свожу тебя в кафе-мороженое. Там подают лимонный чизкейк, морковный торт и сладкую вату.

Лен валялась вверх животом на подоконнике ровно в том месте, где прохладные потоки воздуха из кондиционера оказывались сильнее всего. Она положила лапку на мордочку и хитро открыла один глаз:

"Вероятность крайне мала. Побег из больницы. Следствие: гнев сестры. Другое следствие: гнев госпожи Арквейд. Риск не оправдан."

— Да брось. Когда это я боялся убежать из-под надзора?

Лен прекрасно знала, на что способен её хозяин, но в запасе у маленького суккуба был самый убийственный аргумент:

"Наличные деньги. Количество равно нулю. Кафе-мороженое бессмысленно."

Шики вздохнул и отвернулся к стене.

— Ну и ладно. Как хочешь.

Лен перевернулась на живот, поднялась на лапки и выгнула спину: бубенчики на её шее зазвенели. Сладко потянувшись передними и задними лапами, кошка прыгнула с подоконника прямо на кровать.

"Обижаться плохо".

— Я и не обижаюсь, — пробурчал Шики нарочито недовольным тоном.

"Хозяин не понимает. Неподготовленное сознание подвержено опасности. Риск велик".

— Я же говорю, что не обижаюсь. Чего ты ко мне пристала?

Лен не видела, как на лице Шики блестит хитрая улыбка.

"Хорошо. Одним глазком. Первый опыт."

— Правда? — тут же повернулся Шики и внимательно посмотрел на фамильяра. Она приняла облик девочки и внимательно смотрела на него своими пустыми глазами.

"Можно пробовать. Защищу хозяина. Девочка из другой страны. Вчера получила сон в подарок от хозяина. Можно навестить сознание и проверить."

— О`кей, что нужно делать?

Шики лег на спину, закрыл глаза и через секунду заснул, держа Лен за руку.

* * *

— Жизнь есть способ существования белковых тел.

Из всех учеников класса смысл этой фразы отдаленно понимала лишь маленькая Лицзинь. Остальные дети, пусть даже некоторые из них и были довольно сообразительны для своего возраста, не имели ни малейшего представления, что разумел некий бородатый мужчина со странным именем Маркс. Дети заучивали множество фраз наизусть, но их смысл редко доходил до юных умов. Преподавателей это не особо заботило: партия сказала "надо" — профсоюз ответил "есть", и, значит, дети будут знать нормы политэкономии и основы классовой борьбы в том объеме, какой предписан сверху. Понимание при этом вовсе не обязательно: понимание ведет к рассуждениям, а рассуждения могут привести к конформизму, субъективизму и кто знает, чему ещё? Роль рабочего класса — работать и пожинать плоды своего труда, и отнюдь не заниматься теоретизированием, которое допускается лишь по необходимости в строго очерченных областях.

— Жизнь есть способ... белковых тел. Не могу не согласиться с частным. — Голос, с которым беседовала юная девочка, странным образом звучал откуда-то из глубины, хотя вокруг неё, насколько Лицзинь могла судить, были лишь непрозрачные стены. Словно отвечая на её беспокойство, источник звука оказался прямо у неё над ухом и прошептал:

— Но может ли жизнь быть... не белковой? Куда нас приведет обобщение?

Девочка испуганно отдернулась, а голос продолжал откуда-то издалека и совсем с другой стороны:

— И может ли жизнь принадлежать чему-то, что не имеет тел? Что такое "способ"? Почему не "путь", почему не "вид", почему не "условие"? И, в конце концов, что такое "существование"? Одна попытка определить самое базовое понятие — и тут же возникают три непонятных трудности.

— Я не понимаю, — вздохнула Лицзинь. — Люди есть живые существа. Я и ты — оба состоим из белков, жиров, углеводов и разных микроэлементов. И я могу сказать, что мы представляем собой белковые тела. Не полностью белковые, конечно.

Голос игриво хихикнул.

— А могут ли существовать другие тела? Например, кремниевые?

— Кремниевые? — удивленно переспросила девочка и повернулась в сторону, откуда прозвучал голос. — Из того кремня, которым добывали раньше огонь? Я думаю, что...

Лицзинь нахмурила лоб, напряженно думая о чем-то.

— Я слышала легенды о драконах — существах из воды. Ребята рассказывали легенду о каком-то змее, что спит под водой и взлетает в небеса. Они говорили, что он состоит из воды и лунного света, но это чушь: такому змею не хватит материальной основы. Если ему добавить костей и мяса, то я смогу его представить, но чем он тогда будет отличаться от белкового тела?

— Ты думаешь слишком... привычно. Да, привычно, — сказал голос. — Помысли что-нибудь диковинное.

Лицзинь нахмурилась ещё сильнее.

— Диковинное? Это как?

— Что-нибудь необычное. То, о чем ты никогда доселе не думала.

— Например, воробей с головой орла?

* * *

Он открыл глаза и тут же понял, что спит. Мир вокруг него не подчинялся ни одному из привычных физических законов, да и сам он, строго говоря, превратился во что-то неожиданное. Никаких частей тела он не чувствовал, да и не был уверен, что они вообще у него остались. Шики захотел осмотреться, но тут же понял, что идея повернуть голову в сторону не сработает: он видел одновременно все пространство вокруг себя, на триста шестьдесят градусов вокруг любой из осей. Лен была рядом: яркая и блестящая, в облике маленькой девочки, и, хотя её черты слегка расплывались, не узнать фамильяра было невозможно. Он улыбнулся: Лен повернула голову и слегка двинула кончиками губ в ответ.

Кроме Лен, Шики видел китаянку Лицзинь. Он смотрел на свою новую подругу и изо всех сил пытался сфокусировать на ней свой взгляд — или то, что в этом пространстве заменяло зрение. Образ Лицзинь плавал как будто в дымке, за полосой легкого и прозрачного, но ужасно противного тумана, вроде той, что появляется на стекле автобуса в пасмурную погоду со стороны улицы и которую невозможно стереть с окна, сколько его не три. Он рефлекторно попытался поправить очки, но, сделав движение рукой к лицу, сдвинулся с места и не спеша поплыл в сторону, причем почему-то Лицзинь не становилась ни ближе, ни дальше.

— Хозяин неправильно делает.

Шики впервые услышал, как звучит голос его фамильяра. Там, в обычном мире, их общение происходило без слов: он мысленно задавал вопрос, Лен телепатически ему отвечала, вертела головой и смотрела своими пустыми глазами в его. Здесь в подобных фокусах то ли не было нужды, то ли они вообще были невозможны: мысли смешивались в тягучую вязкую массу, и было непонятно, где кончается одна и начинается другая, а чувства — сколько раз за последний месяц Шики лишался чувств и обретал их вновь? — обманывали и изо всех сил пытались заставить обладателя увидеть вкус сыра или услышать красный цвет. Именно поэтому робкий голос Лен показался его сознанию сухим, писклявым и кислым на вкус. Шики изо всех сил пытался осознать этот фокус, но безуспешно. Словно насмехаясь над ним, какой-то фрагмент сознания принялся колоть его в бок, отзываясь головной болью в том месте, где бок превращался в голову: где все это находилось, Шики совершенно не представлял.

— Хозяину не нужно думать. Хозяин должен расслабиться и почувствовать. Что нужно сделать? Необходимо принятие.

— Тебе легко говорить, — ответил Шики и удивился своему хриплому голосу, отчего голова разболелась ещё сильнее. Слова выползли из него, как слизняки, и растеклись в пространстве желейными сгустками. Лен проплыла сквозь них: в отличии от хозяина, она превосходно чувствовала себя в облике маленькой девочки.

— Хозяин пытается бороться. Борьба не нужна. Превращение не нужно. Достаточно принять мир вокруг.

— Очки...

— Нет необходимости. Очки защищают хозяина от того, что не следует видеть. Здесь не так. Если не нужно видеть — категорическое отсутствие.

Линии. Шики совсем забыл про линии, которые появлялись перед ним каждый раз, когда он снимал волшебные стекла с носа. Воспоминание отозвалось жуткой вспышкой боли в той точке, где должна была быть голова. Он вскрикнул от неожиданности. Лен, не прекращая кружиться, прикоснулась к нему маленькой ручкой и что-то прошептала: боль тут же исчезла.

— Сила привычки. Ограниченные способности человеческого организма. Необходима передышка.

— Нет, — упрямо бросил Шики. — Идем дальше.

— Хозяину может быть больно.

— Пустяк. — Он изо всех сил пытался звучать искренне, но здесь высказанное намерение не имело ровным счетом никакого значения. — Научи меня.

Лен вздохнула: учить хозяина было ей в радость, но он просил... а что, собственно? Для суккуба просьба прозвучала примерно так, как обычный человек услышал бы "научи меня поднимать правую руку". Сложно думать о том, что ты умеешь с самого рождения, а иногда даже и опасно: отсюда недалеко и до сороконожки, которая задумалась, какой ногой ей ступать, да так и не смогла сдвинуться с места.

— Мышление хозяина в трех измерениях. Здесь больше. Простой способ проекции: сила желания. Захотеть сдвинуться. Захотеть увидеть. Неидеальный способ, но рабочий.

* * *

— Допустим, ты прав. Но человеческое тело не приспособлено к существованиям в условиях космоса.

— Любое условие можно обойти. Возможны три варианта. Условие полностью неверно, и его обходить не требуется — тривиальный случай. Условие верно лишь частично: выбрать обстоятельство, в котором условие неверно. Условие верно полностью: сформулировать парадокс, который приведет к отрицанию самого себя. Какое свойство применимо к утверждению "человеческое тело не приспособлено к существованию в условиях космоса"?

— Не знаю.

— Очевидно, второе. Существует вариант, при котором человеческое тело способно функционировать в условиях космоса.

— Как?

— Ты до сих пор не догадалась? — мерзко захихикал голос.

— Нет.

Лицзинь (сколько ей здесь лет? Была ли она маленькой девочкой, ранних школьных лет, или той, что Шики видел вчера?) вертела головой, пытаясь увидеть источник голоса. Вокруг было темное пространство, в котором блестели звезды, но ничего отдаленно напоминавшего говорящее существо.

— А если создать крохотную капсулу, способную поддерживать жизнь человека на протяжении долгого времени?

— Я думаю, что это невозможно.

— Устроить систему питания, дыхания, репродуктивного воспроизведения. Допустим, капсула будет довольно большая: в неё поместится несколько человек одновременно.

— Они не дождутся окончания полета.

— Кто знает? Полет закончат их потомки. Они покинут Солнечную систему. При должном знании, они выберут курс на верную звездную систему, где будет годная для обитания планета. Что будет дальше — загадка. Разве это не интересно?

— Но зачем мне это?

Голос захохотал.

— Тебе ведь нужен дом, не так ли?

Лицзинь дернулась: невидимый собеседник озвучил самое главное её желание.

* * *

— Если тебе нечего делать здесь, то беги. Беги как можно дальше, — невидимый голос озвучил предложение, от которого следовало не отказываться.

Шики внимательно смотрел на картину, которая раскрылась перед ним. Девочка находилась внутри шара с прозрачной тонкой оболочкой, усыпанной блестящими точками, чем-то напоминавшими звезды. Он сфокусировался на ней и постарался приблизиться: как учила Лен, следовало этого захотеть. К его удивлению, желание тут же воплотилось: дух Шики сдвинулся с места и неторопливо поплыл вперед. Для проверки он пожелал остановиться и тут же застыл на месте, слегка качаясь из стороны в сторону, как на волнах.

"Фокусироваться на единственной мысли. Прогонять остальные".

Лен оказалась рядом с хозяином, и у Шики возникло ощущение, что она держит его за руку. Не отпуская фамильяра, он принялся сосредоточенно зрением искать источник голоса.

— Выход из привычной тебе сферы жизни ведет к тому, что... у нас появляются гости. Этого не должно быть.

Внезапно Шики понял, что он совершил глупость.

Прислушиваясь и отыскивая глазами то, что говорило с маленькой Лицзинь, он последовал за чувствами и потянулся вперед — по направлению к карманному пространству. Ему не хотелось этого делать: он просто оказался на границе невидимого шара.

"Хозяин, нет!"

До него донесся истошный вопль Лен. Мгновение назад она была рядом с ним, но сейчас её голос звучал издалека и позади. Шики почувствовал, что падает, но почему-то не вниз, а вверх. Самым странным было то, что он ощущал, как она по-прежнему держит его за руку и истошно зовет назад, крича об опасности. На него накатил ужасный парализующий страх, но падение не останавливалось: ему казалось, что полет длится целую вечность — или минуту.

— Как ты оказался в моем осколке? — угрожающе прошипел голос. — Что ты такое?

Шики даже не смог подумать о том, чтобы что-то ответить: страх парализовал его. Звездные точки мелькали вокруг него в бешеном ритме и противно скрипели. Ощущение падения слабело и одновременно становилось вязким, как будто падал он сквозь не вакуум, а желе. Внезапно падение сменилось отвратительным чувством, как будто его душу обхватили с двух сторон и тянут в разные стороны. За левую руку, очевидно, его тянула Лен, а все остальное продолжало падать во все стороны одновременно.

— Интересно. Ты почти обычный человек, но с парой моих доработок. Как интересно.

Голос бесстрастно анализировал душу Шики.

— Разделение на две части весьма любопытно. Альтернативная личность, которая... да их тут целый букет. Изомерная форма элемента, агрессивно уничтожающая собственное основное состояние. Я понял: активная форма защиты собственного вида, не иначе как результат тщательной селекции.

— Что... ты... говоришь? — пролепетал Тоно.

— А, ты не понимаешь, кто такой и где оказался? Ну ладно, у нас ещё будет время обсудить дела, как только я избавлюсь от...

"Хозяин, внутрь!"

Из ниоткуда вынырнула Лен: фамильяр в облике черной кошки метнулся к хозяину, все ещё держа его за левую руку. Из её глаз падали красные искры, а по шерсти бегали огоньки. Мысленный голос Лен звучал сурово и угрожающе: парализованный от страха Шики не мог даже подумать о том, чтобы возразить.

"Готова прыгать. Хозяин внутрь."

Он почувствовал, что фамильяр отбросил кошачью форму и превратился в неопределенной формы облако, пытающееся засосать его внутрь. Сработал инстинкт: Лен казалась чем-то своим, близким — вроде матери, которая пытается обнять ребенка. Шики сжался в комок, позволяя закрыть себя.

— Стоять, твари! — без тени вкрадчивого лукавства закричал голос. — Я не пущу вас из моего осколка!

По телу Лен бегали разноцветные скрипящие молнии.

"Прыгаю! Прыгаю! Хозяин!"

Бесформенная Лен сжала Шики внутри себя, хотя часть его и осталась снаружи. Крича всеми чувствами от боли, Лен скользнула по одной ей понятной траектории, соединяющей внешний мир снов с тем пространством, где они оказались.

— Стоять! — закричало существо, которое при встрече с Морисом Вейтерманом назвало себя длинным непроизносимым именем с греческим звучанием.

* * *

Если ты — кошка, то инстинктам следует доверять. Звучит, конечно, странно; не способное к абстрактному мышлению животное в принципе не имеет другого выбора, кроме как полагаться на умения, заложенные природой. Кошка не просто следует инстинктам — она не представляет, как можно им не следовать. Природа наделила её великолепным охотничьим чутьем и быстрой реакцией, но взамен отобрала саму возможность задуматься: а правильно ли я все делаю? Про человека такого не скажешь; люди давным-давно узнали о причинно-следственных связях, изобрели этикет, правила которого нередко звучат как "делай, что неудобно", и вообще поставили призывы к действию, исходящие от разума, выше, чем исходящие от тела. Умение рефлексировать над поступками, от которого недалеко и до умения сопереживать — не это ли важнейшее отличие человека от животного, и не это ли имел в виду Сократ, когда принес общипанного петуха со словами: "Вот человек Платона!"?

Но не все кошки одинаковы. Кое-кому достается в подарок острый разум и почти человеческое сознание. История знает о богине-кошке Сехмет, некогда державшей в страхе целую страну. Жители Египта настолько свыклись со страхом перед когтями чудища, что научились бескорыстно и неподдельно восхищаться жестокой тварью, и Сехмет обрела второе лицо — облик милой кошки Бастет, хранительницы домашнего очага и лучшего друга египетского народа. Кровавая тварь правила страной на протяжении многих веков, и лишь с появлением в Египте огнепоклонников из Месопотамии чудище наконец-то смогли усмирить. Ходили слухи и о гигантской кошке на берегах Англии, чьё имя Палуг, чьи дети, по легенде, рассеяны по всему миру. Её котята рождаются с острыми когтями и не знают вкуса материнского молока, ибо после рождения сразу же желают свежего мяса. Ужасное потомство Палуг не знает жалости и сострадания, но с фанатичной преданностью станет охранять тех, кто сумеет установить над ними свою власть. Говорят, что одна из таких кошек живет в американской семье давным-давно потерявших человеческий облик магов, а под Часовой Башней содержится целый питомник звероподобных существ, где гигантским Felis Catus отведено не последнее место в сомнительном рейтинге объектов колдовских изысканий.

Впрочем, какое дело было до своих ужасных родичей маленькой черной кошке, которая, строго говоря, и кошкой-то была лишь наполовину. Её таланты были ограничены в одной плоскости, но зато какой! Когда Лен, по приказу своего нового хозяина, отправилась навестить маленькую китаянку и подарить небольшое приятное сновидение, она в какое-то мгновение почувствовала: что-то не то. Нет, даже не увидела — почувствовала. Учуяла, даром что нос при этом не был задействован вовсе. Лен не почувствовала ничего определенного, вроде магической манипуляции или ментального блока — штуки, соорудить которую любому вменяемому магу не составит ни малейших усилий. Кошку просто пронзило ощущение, будто вокруг неё что-то происходит, но ощущение исчезло так же мимолетно, как и появилось. Что-то было не так на тонком астральном плане, который проецируется на три привычных пространственных измерения, но вовсе ими не ограничен. Лен спокойно завершила начатое и вернулась на привычное место возле хозяина, но на следующий день ощущение беспокойства начало её мучать, словно засевшая заноза.

В самом деле, что могло потревожить суккуба — фамильяра, диапазон чувств и ощущений которой весьма ограничен? Суккуб — несовершенное существо с момента сотворения, и если ты умеешь влезать в голову к другому, то некоторые качества вроде эмпатии и тактичности следует сразу же вырывать с корнем, чтобы не причинять себе неприятных ощущений потом.

"Мысли о космосе".

Бездонное космическое пространство, заполненное звездами, и висящая каменная планета где-то за стеклом иллюминатора.

"Опасные мысли".

Лен понятия не имела, что в этих мыслях опасного: она просто знала. Многие годы она спала вместе со своей хозяйкой — своенравным Истинным Предком, чьи мысли и желания нередко были неясны даже ей самой. Само появление Лен, по сути своей, было сиюминутной прихотью Арквейд. Разве могут заботить бессмертного вампира проблемы низших существ — например, дохлых кошек и мертвых личинок человека, едва успевших развить зачатки разумного сознания? Оказалось, что могут. Капризная принцесса никогда не считала необходимым связывать себя обязательствами, но иногда по сиюминутной прихоти могла сотворить что-нибудь очень милое и доброе. Благодаря прихоти некогда и появилась Лен: мертвый фамильяр погибшего мага получил душу человеческого ребенка. Арквейд не имела склонностей делать подобные вещи по своей воле. "Позаботься о фамильяре" — так звучала последняя просьба мага, помогавшего Арквейд в охоте на Апостола и с охоты не вернувшегося. Она легко бы забыла о просьбе и Лен никогда не появилась бы на свет, но в один прекрасный момент внутренний голос вампирши подсказал ей: ты обещала... а что конкретно обещала, Арквейд и сама не помнила. Взять слепок остаточных мыслей уже умершей девочки и вдохнуть в тело кошки показалось ей вполне удачным решением проблемы. Принцесса не учла одного: бывший фамильяр мага имел целую россыпь магических цепей — то, чего у обычных зверей ну никак не может быть. Кошачье тело оказалось великолепным сосудом для души, и в течение короткого времени гибрид фамильяра и человека развил потрясающие способности. Арквейд относилась к своему творению хорошо, но без излишней теплоты: проявлять чувства к живым существам было совершенно не в характере Истинного Предка. Она просто позволяла Лен находиться рядом с собой — что, учитывая особенности функционирования тела Арквейд, означало погружаться вместе с ней во многовековые сны. В этих снах любопытная кошачья сущность и огромный магический потенциал слились в весьма интересное создание, которое по всем канонам магических искусств могла претендовать на звание Демонического Фамильяра. А когда ты спишь с Истинным Предком и проникаешь в его сны, то поневоле научишься в них ориентироваться — и, конечно, обретешь некоторые знания, недоступные простому смертному. Тем не менее, Лен не понимала, почему мысли о космосе опасны. Это знание шло откуда-то изнутри: о таком мечтать нельзя, и точка. Если кто и мог объяснить причину, так это Арквейд, но после недавнего инцидента вход в больницу ей был заказан — по крайней мере, до тех пор, пока хозяин не соизволит её позвать.

А в маленьком внутреннем закутке сознания Лен, отвечавшем за принятие решений и оценку последствий, билась единственная мысль: если ты чувствовала опасность, то зачем ты позволила хозяину приблизиться к этой гадости? Когда он неосмотрительно подтянулся к красивой картинке — суккуб проклинала себя за то, что не разглядела в ней ширму перед ловушкой! — его утянуло внутрь. Это был не насланный извне сон — Лен даже и глазом бы не моргнула, вытягивая Шики из подобной передряги. Внутри души девчонки был вбит настоящий фрагмент Застывшей Реальности, замаскированный под закольцованное воспоминание.

Кошкодевочку разрывало на части. Она изо всех сил тянулась к астральной проекции, родному для себя миру сновидений, но с другой стороны её затягивало внутрь, и Лен отчаянно не хотелось узнать, что ждет внутри. Она дернулась вперед: если бы ей не приходилось закрывать хозяина своим телом, побег уже был бы успешный.

— Не пущу! — закричал голос. — Я так рассчитывал на этот осколок!

Душа Лен вспомнила, что когда-то она была разделена надвое. Кошачье "я" потянулось вперед, оставляя позади себя человеческую часть — вместе с её чувствами и желаниями.

"Хозяин... нельзя оставлять здесь..."

С трещащим звуком что-то порвалось. Лен закричала от боли, но оставшееся сознание сумело ухватить мысль, что она в родном измерении. Вышвыривая из себя Шики, она оттолкнула душу и из последних сил позвала на помощь Арквейд.

* * *

Шики проснулся от адской боли в левой руке.

Он перевернулся на бок и прижал конечность к телу, изо всех сил стараясь унять боль. Всё тело болело, словно он лежал в мешке, а банда избивала его бейсбольными битами. Боль нашла выход наружу: он заревел и забился на кровати в судорогах, как раненый зверь.

Под боком оказалось что-то мягкое. Шики двинул по этой вещи локтем и тут же закричал от ужаса: возле него лежало тело Лен. Он тут же забыл о боли в руке и бросился к кошке, осыпая себя проклятиями. Фамильяр была жива, но по одному взгляду на нее становилось понятно, что едва: кошачья шерсть слиплась от крови, глаза были полуоткрыты и закатились внутрь, а лапки безжизненно висели. Шики прикоснулся к тельцу Лен: кошачий живот еле-еле вздымался с каждым вздохом.

"Арквейд. Срочно найти Арквейд".

Он забыл о том, что сам чувствовал себя как после избиения, и вскочил с кровати. Дверь в палату оказалась заперта снаружи: Шики дернул несколько раз и, осознав бесполезность затеи, отказался от нее. Он подбежал к окну и распахнул его настежь. Возле больницы росло дерево, но он прекрасно понимал, что никогда не сможет допрыгнуть до ветки и удержаться на ней. Тоно посмотрел вниз: он лежал на третьем этаже, до земли было вряд ли больше десяти метров, и если выпрыгнуть — можно отделаться легким ушибом и даже не сломать ноги. Он посмотрел на Лен и понял: даже если он и переживет падение, то кошка — вряд ли.

Шики достал из-под тумбочки свой нож, заботливо припрятанный кем-то из посетителей, и принялся резать простыню. Он раскромсал большое белое полотнище на шесть длинных лент и принялся связывать их концы. Получившаяся веревка не выглядела уж очень надежно, но была достаточно длинной, чтобы дотянуться из окна почти до земли. Не особенно размышляя о том, что он делает, Шики принялся вязать один из концов к батарее центрального отопления, а второй выбросил на улицу. Закончив, он выглянул в окно: белая лента доходила почти до земли.

— Держись, моя маленькая, — сказал он Лен, которая явно его не слышала. Он аккуратно поднял кошку, но тут же понял, что не сможет слезть с Лен в руках. Шики посмотрел по сторонам и тут же принял решение завернуть фамильяра во вторую простыню. Подушка отлетела в сторону: Шики положил Лен на центр простыни и аккуратно, стараясь не задеть кошку лишний раз, сложил четыре угла, которые связал вместе. Получилось некое подобие сумки, которую парень повесил себе на шею и повернул так, чтобы тело кошки лежало у него на спине. Стараясь не совершать лишних колебательных движений, он встал на подоконник и ухватился за импровизированный канат.

Спуск, в течение которого Шики в равной мере боялся упасть на землю и лишний раз тряхнуть Лен, шел целую вечность. Он перебирал ногами по стене, держась за канат, словно заправский скалолаз, но в какую-то секунду его ноги сорвались с кирпичной кладки. Отчаянно ухватившись за ткань, он повис в воздухе, болтаясь между вторым и третьим этажами. Ничем не утяжеленная веревка колебалась и угрожающе трещала, напоминая ему о том, что всего минуту назад она была простой больничной простыней. Шики, отчаянно болтавший ногами, нащупал карниз над этажом и чуть ли не прыжком зацепился за него. Сломанный от удара палец на ноге тут же заныл, но Шики в приливе адреналина боли почти не почувствовал. До земли было близко, но он отчаянно боялся трясти Лен, теплое тельце которой чувствовал спиной. Не обращая внимания на боль, он отпустил карниз и ухватился ногами за веревку, как за канат на уроке физкультуры. Проехав по нем вниз до узла, соединявшего части простыни, он разорвал кожу на руках, но переступил узел и вновь соскользнул. Где-то на уровне первого этажа стертые до мяса ладони отказались подчиняться и Шики рухнул вниз. В его голове звучала только одна мысль: как можно бережнее обращаться с Лен.

Он поднялся и побежал. Шики бежал изо всех сил, прижимая кошку к груди. Простыня, в которую она была завернута, покраснела, и с неё то и дело срывалась капелька крови, падавшая на асфальт. Темная улица едва освещался фонарями, и ни в одном окне не горел свет. Обычно оживленный даже по ночам торговый квартал будто вымер: ни единой души вокруг. Не думая об очередном автомобиле, который может прервать его бег, Шики проскакивал пересекающие дорогу улицы.

Вдруг он ощутил странную боль под ребрами, будто что-то дернулось и оторвалось. Шики резко прервал свой бег, чуть не грохнувшись лицом об асфальт. "Чертова... анемия...", — подумал он, хватаясь за грудь. Ему показалось, что внутри надулся небольшой пузырь, который при малейшем движении лопнет и разорвет все органы внутри, так что двинуться с места не было решительно никакой возможности. Он уронил Лен на асфальт и раскрыл рот, вдыхая воздух короткими порциями: попытка вдохнуть чуть больше угрожала проткнуть невидимый пузырь в груди. Медленно наполнив легкие и расправив грудь, он с радостью ощутил, что пузырек исчез, но неприятное последствие его появление все равно осталось.

Он оглянулся: перед ним был перекресток, расчерченный белыми полосами пешеходного перехода. Ни один светофор не работал. За перекрестком возвышалось офисное здание с мраморными колоннами, блестящими в лунном свете — то самое, которое он видел уже не раз.

Шики оставил Лен и пошел вперед — звать на помощь. Заходить в здание не было смысла: он прошел мимо, вдоль усаженного устами сквера и свернул в переулок под небольшую кирпичную арку.

Там, чуть поодаль, кто-то копошился.

Тоно сделал несколько шагов, нащупывая нож в кармане. Вряд ли это был тот, кто может сейчас ему помочь... скорее, враг. В этом переулке встречаются только уроды, подумалось ему.

Он вышел из-под арки на открытое пространство. Слева от него ярко горел автомат с напитками — единственный источник света, не считая Луны. Шики подумалось, что будет неплохо освежиться: он подошел и выбрал лимонный сок. Автомат почему-то не потребовал денег и тут же выдал ему напиток.

— Не беспокойся, я угощаю, — раздался голос сбоку.

Шики схватился за нож, но тут же опустил его: он прекрасно знал говорящего.

— Что... ты... делаешь... тут? — произнес он, удивляясь тому, как тяжело давались слова.

— Да то же, что и обычно, — ответил Наная. — Жду тебя, что же ещё. Смотрю, тебе крепко досталось, порватка. И убери нож — сам знаешь, что против меня он бесполезен.

Тоно с неохотой признал правоту собеседника.

— Где же тебя так угораздило? — участливо спросил парень, открывая свою жестяную банку: в ней почему-то был газированный кофе.

— Во сне, — признался Шики и опустился на землю, садясь прямо на горячий асфальт спиной к автомату.

— Ну, это бывает. Такое себе местечко, откровенно говоря. А я вот рад. Мне кажется, я нашел какую-никакую, но родную душу.

Шики отхлебнул лимонный сок, но вместо кислоты ощутил горечь и металлический привкус. Он захотел выплюнуть невкусную жидкость, но почему-то не мог заставить себя.

— Ты даже и не заметил. Тебя долбануло сильнее, чем кажется, -продолжал зудеть над ухом Наная. — Мы теперь различаемся намного больше, чем раньше. Понимаешь? Все, что не убивает тебя, делает слабее, потому что я становлюсь сильнее. Моя сила — это наша сила минус твоя. А ты ослабел.

— Заткнись, — проворчал Шики. — Мне надо идти.

— Куда? — засмеялся парень, так похожий на него. — Зачем тебе уходить? Я теперь сильный. Настолько сильный, что могу занять твое место. Может быть, мы прямо сейчас этим и займемся?

— Пошел ты, — прошипел Тоно сквозь зубы и поднялся на ноги.

— Да? А что ты сделаешь со своей мертвой рукой?

Мертвой рукой?

Шики посмотрел на банку, которую держал правой руке.

Затем на нож, который лежал в правом кармане.

Затем на левую руку, которая беспомощно висела вдоль тела.

Он попытался пошевелить пальцами, но не сумел.

— А вот у меня все хорошо. Левая рука отличная, а все остальное — просто хорошее, — прокомментировал его попытки Наная. — Просто смирись с поражением.

К металлическому привкусу во рту добавился соленый, а асфальт почему-то поднялся и ударил Шики по лицу.

— Ха-ха, — подытожил голос сверху.

* * *

Он очнулся в постели и тут же ощутил, как сильно ему досталось. Казалось, что каждая клеточка тела Тоно Шики вопит от боли. Рядом лежала Лен, а над ним нависла россыпь белых волос, под которыми блестели мокрые от слез глаза принцессы вампиров.

— Шики, ты живой! — сквозь слезы выдавила Арквейд и обняла его.

— А что... где я?

— У меня. Я услышала вопль Лен и тут же побежала к вам. Ты лежал посреди перекрестка лицом вниз, и рядом — окровавленная Лен. Что вообще могло произойти?

— Да, что же... — Шики напрягся и тут же вспомнил безнадежную попытку влезть в чужое сновидение. — Сейчас расскажу. Позволь встать. И принеси воды.

Арквейд убежала на кухню, а Шики поднялся на ноги и ощупал лицо: разбитая губа, исцарапанные щёки, но в общем — ничего серьезного. Сломанный палец на ноге и стертые ладони болели гораздо сильнее. Левая рука слушалась плохо, но все же отвечала на приказы мозга.

— Что с Лен? — спросил он, когда Арквейд принесла стакан. Вода была теплая и из-под крана, но в данную секунду она показалась Шики райским нектаром.

— Очень плохо, — ответила вампирша. — Ей сильно досталось. Тело заживет быстро, но вот внутри...

Арквейд подошла к кровати и положила руку кошке на живот. От прикосновения та зашевелилась.

— Её чуть не разорвало пополам. В смысле, чуть не разделило кошачью и человеческую часть. Они держатся на тонких ниточках, и это — огромное везение. Если бы душу Лен разорвало надвое, ей пришел бы конец. Что с вами случилось? Кто мог её так приложить?

Шики вздохнул.

— Это долгая история. Я виноват, но...

— Молчи, — велела вампирша. — Я сама.

Она подошла и пристально посмотрела ему в глаза.

* * *

— Человек до сих пор не сумел выйти за пределы земного шара, и эта честь должна принадлежать тебе.

Невидимый голос читал нотацию, не заботясь, понимает его девочка или нет.

— Но ведь люди были на Луне...

— Нет. Никто никогда не выходил за пределы атмосферы. Человек не был ни на одной из девяти планет солнечной системы. Искусственные спутники земли — да, существуют. Но живых существ там не было.

— Но как же достижения советских космонавтов...

— Кого-кого? Это из фантастических книжек? Говорю же: люди до сих пор не осилили полет в космос. Все, кто говорят об обратном — нагло врут ради каких-то своих целей.

— Но почему тогда я могу с этим справиться, если не смогли лучшие умы?

— Потому что у тебя есть я.

Невидимый собеседник мерзко хихикнул.

— Я знаю о мире вне земли больше, чем любое другое существо.

— Откуда? И зачем тебе делиться со мной?

— Ну, это не так уж и важно. Считай, что мне просто скучно. Не веришь? Я и не призываю. Рано или поздно ты поймешь, что я предлагаю тебе очень выгодную сделку, ничего не требуя взамен.

— И как я должна это осуществить?

Лицзинь смотрела в пространство с недоверчивым выражением лица, но на нем появилось сомнение: быть может, стоит прислушаться к этому голосу? Всю жизнь люди издевались над ней, порой не давали единственную миску риса на день и отбирали все, ничего не отдавая взамен. Но сейчас кто-то второй раз в жизни хотел отнестись к ней по-хорошему... и даже хотел что-то подарить. Даже если это и обман, то слишком хороший, чтобы ему не поддаться.

— Для начала тебе следует освоить три вещи. Первая -методы, с помощью которых можно поддерживать человеческий организм в живом состоянии на протяжении времени большем, чем человеческая жизнь. Вторая — математические методы, которые...

* * *

Арквейд отшатнулась от Шики, как от зачумленного. Он никогда не видел, чтобы на лице принцессы Мертвых Апостолов отразился такой животный страх.

— Шики... как же я рада, что ты жив. Ты понимаешь, что ты спасся... это чудо, что ты вообще живой?

— Мне не привыкать, — улыбнулся Тоно. — Я не умру, даже если меня убить.

— Есть вещи, которые не убивают, Шики, но встреча с которыми хуже смерти. Например, космос и та тварь.

Он искренне удивился:

— Но... что плохого в космосе?

— Что в этом плохого? Ты не понимаешь? Ты не понимаешь, что космос — это отвратительное, ужасное место, враг похлеще Роа?

— Разве Роа не был твоим самым страшным врагом, Арк?

— Роа никогда не был по-настоящему опасным врагом, Шики. Да, он умудрился попортить мне крови, но... — принцесса запнулась, подбирая слова, — только мне. Понимаешь? Мне. Лично мне, как Арквейд Брюнстад.

— А что, есть кто-то ещё? — переспросил недоумевающий Шики. — Ты имеешь в виду Сиэль, или кого-то из прошлых его реинкарнаций?

— Нет, я говорю только о себе.

Резким движением вампирша встала с кровати и быстрыми нервными шагами подошла к окну. Бросив взгляд в темную пустоту за стеклом, она задернула штору, чуть не сорвав её с карниза.

— Я — это я, Шики, — продолжила Арквейд, повернувшись к нему и скрестив руки на груди. — Мне сложно объяснить так, чтобы ты понял и поверил, но внутри меня есть и другие. Сколько — не знаю, но не меньше трех. Это не расслоение личности, как ты можешь подумать. Это... другие стороны меня, что ли. Меня не связывает с ними ничего — нет, неправильно: меня не связывает с ними ПОЧТИ ничего. Частицы сознания, крупицы воспоминаний — и понимание того, что они непременно вырвутся на свободу, когда придет время. Я не знаю, что тогда произойдет. А больше всего я не хочу, чтобы ты узнал об этом. Пойми, я...

Руки Арквейд нервно мяли кофточку на груди. Шики не раз видел вампиршу смущенной и потрясенной, но ни единожды — испуганной.

— Больше всего на свете я боюсь причинить тебе вред, Шики. Я никогда, никогда не смогу сознательно сделать это: обещаю тебе. Но те, что внутри... они могут. Моими руками. Если подобное когда-нибудь случится... нет, я даже не хочу об этом думать.

Всемогущая принцесса Мертвых Апостолов произнесла последнюю фразу тихим, робким голосом и слегка покраснела, как школьница, которая пытается признаться в любви.

— Причем здесь Роа? — спросил Шики, поправляя очки. — И причем здесь сон, в который мы с Лен залезли?

— И то, и другое, связано с демонами внутри меня, — Арквейд сморщилась, словно признание доставило ей физическую боль. — Роа виноват в том, что внутри меня живет кровожадная тварь. Если я поддамся жажде крови, оно вырвется наружу, но я подавляла импульс в течение восьмисот лет, так что справлюсь и дальше. В некотором смысле я даже благодарна ему: охота за его реинкарнациями доставляла мне некоторое глупое удовольствие , которое давало мне хоть какую-то, но иллюзию цели существования личности Арквейд Брюнстад... и ещё я встретила тебя.

— А сон?

— Надеюсь, что я ошибаюсь хотя бы в чем-то...

Арквейд произнесла фразу шепотом, почти неслышно. Она подошла к кровати, села рядом с Шики и ни с того и с сего обвила его руками, прижалась всем телом и положила голову на плечо.

-Что... — пришел черед Тоно краснеть. Он инстинктивно попытался выбраться, но из крепких объятий вампирши вырваться было невозможно. Осознав бесполезность сопротивления, Шики обнял её за плечи.

— Не беспокойся, глупая. Все будет хорошо.

— Нет, — глухо прозвучал голос вампирши, которая зарылась лицом в его одежду. — Не будет.

— Да почему же?

— Вспомни, что было в том сне: девчонка разговаривала с кем-то. Вначале я подумала, что это — Мертвый Апостол, который охотится на спящих внутри сна. Я знаю одного такого: безымянный номер Двадцать Пять, клубок нервов и цепей, который хотел достичь Истока и запрыгнул в астральное пространство, да так там и остался. Он мог доставить неприятностей суккубу, который не готов к нападению, но со второй попытки Лен смогла бы разорвать его на куски.

Кошка лежала на кровати, замотанная в покрасневшие от вытекшей крови повязки. Живот еле заметно двигался вверх и вниз, вселяя надежду, что фамильяр до сих пор жива. Получив удар, чуть не разорвавший сущность девочки-кошки на две части, Лен отчаянно пыталась собрать себя воедино. Шики физически ощущал, как она вытягивает из него силы: голова пошла кругом, а измотанное тело слабело с каждой секундой. Он обессиленно опустился на кровать, но был совсем не против: как добрый хозяин, он лишь мысленно молился, чтобы Лен побыстрее пришла в себя, и готов был отдать ровно столько, сколько потребуется — и даже больше.

— А потом я поняла, что произошло. Единственное слово, которое донесла до меня едва живая Лен: зеркало. Ты знаешь, что такое "Застывшая Реальность"? Маги называют этот ритуал Зеркалом Души, что, в принципе, верно — исключая тот факт, что не у всех творящих его есть души. Это — практика создания мира внутри мира, игнорирующего все законы, кроме своих собственных. Мало кто способен творить Зеркало, и совсем уж мало кто способен раскрыть его в том пространстве, где плавают души. Посмотри на Лен. Её едва не разорвало пополам, хотя сложно придумать творение совершеннее, чем она. Такое могло случиться, когда душа оказывается на границе между Зеркалом и настоящим миром, и её тянет одновременно в две стороны. Душа пытается остаться снаружи, а Зеркало её затягивает внутрь — или наоборот, неважно.

— Значит, мы попали в это... Зеркало Души? — уточнил Шики.

— Да. Я уверена в этом. Сон девчонки — ширма, за которой скрывается вход. Зеркало, развернутое внутри человеческого сознания, существующее без временных ограничений! Сама суть мироздания отвергает подобную ересь. Мне невыносимо даже думать об этом.

Арквейд прижалась к парню ещё сильнее и заговорила совсем тихо:

— А потом я поняла. Зеркало внутри пространства снов, связанное с сознанием отдельной личности. Крохотное Зеркало, единственный смысл которого — каждую секунду напоминать человеку, что он должен покинуть планету ради космоса. Никогда, ни за что, ни один человек не может по своей воле променять родную планету на холодное, бездонное пространство. Там нет ничего: ни света, ни звука. Нельзя выводить человека за пределы эфирной оболочки. Все, что его ждет там — мучительная, бессмысленная смерть. Но это не самое страшное.

Вампирша вздрогнула, произнося:

— "Я знаю о мире вне земли больше, чем любое другое существо". "Человек не был ни на одной из девяти планет солнечной системы".

Последняя фраза искренне удивила Шики:

— И что здесь не так?

— Как это — что не так? — подняла лицо Арквейд. Глаза принцессы покраснели, а лицо было перекошено гримасой ужаса.

— Во всех школах учат, что планет — ровно девять. Даже у нас.

— Тогда перечисли их, — попросила вампирша.

— Легко. Меркурий, Венера, Земля, Марс...

Арквейд вздрогнула всем телом.

-... Юпитер, Сатурн, Уран, Нептун, Плутон. Ровно девять.

— Нет, — она отрицательно покачала головой. — Плутон никогда не был планетой.

Последнюю фразу Арквейд начала произносить, как обычно. Затем её голос изменился: он стал глубоким, низким, словно из динамиков. Шики вздрогнул и отшатнулся: он никогда раньше не слышал, чтобы его подруга так говорила. Её глаза блеснули, и из них исчез испуганный взгляд: в них больше не было ничего. Нет, не так: в них было ничто — ужасное, бездонное, бесконечное ничто, чуждое пониманию разумных существ. Шики моментально узнал: в глазах Арквейд, если это до сих пор была она, клубилось то самое, из чего состоят скрытые очками черные лини смерти. В голову тут же ударил невидимый нож, боль пронзила мозг и сознание, и Шики зажмурился, лишь бы не видеть эти ужасные глаза. Он изо всех сил попытался оттолкнуть Арквейд, но усилия не принесли плодов: ей как будто не было дела до его усилий.

— Ошибка: Первичная Сущность Плутона не подлежит классификации по Типу: Планета.

— Перестань! — закричал Шики. — Арквейд!

Вопль тут же возымел действие:

— Прости, прости, прости, — запричитала принцесса. — Я не хотела, нет, Исток не должен был пробудиться просто так. Шики, любимый, прости, это я, это снова я.

Она крепко сжала его в объятиях, отчего Шики взвыл от боли. Вампирша тут же разомкнула руки.

— Что произошло? Что сейчас с тобой случилось?

— Это... нет, я не буду тебе об этом говорить. Тебе опасно знать о той стороне. Просто пойми: планет никогда не было девять, их восемь. Ровно восемь.

— И что в этом такого?

— Планет никогда не было девять... нет, это неверно, Шики. Планет давным-давно не девять. Понимаешь? Давным-давно. Ведь когда-то была и девятая.

— Луна?

— Нет. Тайп-Луна не входит в эту классификацию. Он стоит отдельно от всех. Но Первичная Сущность Плутона не может быть планетой. Они сделают все, чтобы этого не произошло. Девятую планету может называть планетой только тот, кто её застал. Тот, кто её до сих пор считает планетой.

Она резко отвернулась. Шики почувствовал, как от неё повеяло тем же чужеродным, как несколько секунд назад, но на сей раз он хотя бы не видел её глаз. Он не услышал, как ей губы неслышно произнесли:

"Но ведь он мертв. Он должен был быть мертв..."

— И кто же? — спросил он, чувствуя себя песчинкой перед тем существом, что называло себя Арквейд Брюнстад.

Раздался потусторонний, ужасный голос, от которого у него все сжалось внутри. Шики отпрыгнул от Арквейд и прижался к стенке кровати: он уже жалел, что спросил. Упав лицом вниз, он зажал уши. Впрочем, это не помогло ни на секунду: звук проник сквозь ладони и барабанные перепонки, отдаваясь эхом прямо в мозг, принося ужасный ответ, от которого веяло кошмаром, место которого вне этого мира:

ТАЙП-ФАЭТОН

Также обозначается как Г`РЭ.

Первичная сущность ("Аристотель") уничтоженной планеты Фаэтон, осколки которой обращаются на орбите между Марсом и Юпитером. Был призван на планету Земля во время кризиса, приведшего к окончанию эпохи богов и разрушению доантичных цивилизаций. Побежден в эпоху героев и заточен в неизвестном месте, однако жив и очень, очень зол. Неизвестно, применима ли к данному Тайпу концепция смерти.

Гибель планеты Фаэтон отражена, в частности, в греческой легенде о падении сына бога Солнца на Землю и последовавшем всемирном пожаре, за которым последовал всемирный потоп. Истории о всемирном потопе встречаются абсолютно во всех мифологиях мира. Напротив, о падении Солнца на Землю упоминают лишь средиземноморские мифологии и некоторые индейские, что позволяет предположить примерное место пришествия Тайп-Фаэтона на планету.

Изначальная способность Тайп-Фаэтона неизвестна. После уничтожения планеты и разрушения своей сущности он утратил все ранее имевшиеся умения.

Во время пришествия на Землю принял вид ящера высотой в несколько метров. После поражения был развоплощен и потерял облик, но сохранился в виде нематериального "слепка сознания" — того, что современная теория чаротворства именует "душой". Тем не менее, вопрос о существовании души у изначальной планетарной сущности некорректен из-за неприменимости к ним фундаментальных земных законов. Сосуд, где находится слепок сознания Тайп-Фаэтона, неизвестен. Тем не менее, в собственном Фантазме Г`РЭ способен принимать любую форму.

Фантазм: "Расколотая Сущность: Миллион Осколков"

Ранг: EX;

Тип: анти-юнит;

Создает разрыв в случайной координате астрального пространства. Из-за нарушения целостности собственной сущности, Тайп не может выбирать точку приложения Фантазма и способен открывать его лишь наугад. В полученной "клетке" Тайп может осуществлять любые превращения абсолютно всех известных элементов материи. Реакция, запущенная в карманном измерении Тайп-Фаэтона, может проявиться в проекции астрального плана на материальный мир, равно как и остановиться, если превращение будет отвергнуто системой мирового самосохранения. Примеры подобных превращений — запуск автокатализируемой реакции синтеза Шестого или Седьмого (Демонического) элементов из тонких эфирных составляющих.

Если в точке разрыва обнаруживается живая духовная сущность, Тайп может вступить с ней во взаимодействие. При этом он способен запереть в Фантазме не более одной живой души. Реакции, которые Тайп способен провести с душой, не противоречат фундаментальным вселенским законам, но описываются теорией чаротворства более высокого уровня, нежели официально принятая Магической Ассоциацией. Проявление подобных реакций в материальном мире также регулируется мировыми законами сохранения, частный случай которых — Третья Истинная Магия. Теоретически, Тайп-Фаэтон в разбитом состоянии владеет Третьей; впрочем, для существа его уровня она — не более чем одна из игрушек, подчиненных законам более высокого порядка.

Каждое создание разрыва требует энергетических затрат самого Тайпа. Напротив, любая операция внутри "клетки" принципиально бесплатна. Подпитка Тайпа возможна посредством появления в поле Земли объектов, некогда принадлежавших его планете и имеющих в составе неизвестные магическому учению элементов. Теоретически возможно дать Фаэтону энергию посредством направленного жертвоприношения, но с момента заточения количество двусторонних контактов Тайпа с любой живой сущностью на Земле равняется нулю.

Предположительно, появление на Земле Демонического элемента — дело рук/лап/клешней Тайп-Фаэтона.