Знаком был Зиммель и с Игорем Сикорским, не единожды пересекаясь с ним по служебной надобности. МД-36 стал очередным двигателем ОКБ Микулина, предназначенным для самолётов Сикорского. Сотрудничать Микулин и Сикорский начали в 1934-м, при создании летающей лодки С-35, имевшей четыре двигателя МД-34, специально разработанные под эту амфибию. Для морской авиации и гражданского флота С-35 начали строить в 1935 году. Отныне это была основная летающая лодка ВМС, предназначавшаяся для поисково-спасательных задач и борьбы с подводными лодками.
Судьба Игоря Сикорского была сродни судьбам многих русских людей, ставших в одночасье не просто лишними на Родине, но и классово чуждыми для красных. Сын всемирно известного доктора психиатрии, давшего в 1913 году заключение в печально знаменитом деле "Бейлиса" о ритуальном убийстве мальчика, в следствии чего в Киеве прокатились еврейские погромы и травля Сикорского-старшего интеллигенцией. Создатель "Русского Витязя" ‒ первого в мире четырёхмоторного великана, и "Ильи Муромца" ‒ бомбардировщика и дальнего разведчика русской авиации в Великой Войне, Игорь Иванович к 1917-му создал два с половиной десятка базовых моделей аэропланов, многочисленные их модификации, участвовал в совместных разработках с другими конструкторами, построил два действующих прототипа вертолётов, трое аэросаней и создал собственный авиадвигатель. Октябрьская революция растоптала все его планы по созданию новых отечественных бомбардировщиков. На Руссо-Балтийском вагонном заводе, где Сикорский создавал свои детища, все работы практически стали. Забастовали взбаламученные агитаторами рабочие и вскоре начали расправляться с инженерами; Сикорский же, известный монархическими взглядами и резким неприятием всего революционного, был вынужден бежать вместе с семьёй за границу. Его новые самолёты С-21 и С-27 так и остались недостроенными. Сперва была Франция, потом Нью-Йорк, в котором ему довелось победствовать и подрабатывать учителем в вечерней школе. Из эмиграции Сикорский вернулся в 1922 году, с радостью восприняв весть об окончании гражданской войны. Отечество встретило знаменитого конструктора с распростёртыми объятьями, таким как он эмигрантам на Родине были рады. Иных же эмигрантов, в первую очередь скурвившуюся интеллигенцию, прогнившую часть аристократии, драпанувшую в революцию с немалыми средствами подальше от судьбы России, и некоторых членов рухнувшей династии новая власть в России видеть не желала.
К началу 1938 года на вооружении Военно-Воздушного Флота и морской авиации стояли несколько разработанных ОКБ Сикорского самолётов: два тяжёлых бомбардировщика, две летающие лодки и один транспортник. Имелись его самолёты и в составе Гражданского Воздушного Флота: пассажирские летающие лодки и среднемагистральный "Сибиряк".
...— Идёмте, Пауль, — сказал полковник Ермолаев, показывая рукой на арендованный на взгорке пансионат, к которому уже потянулись некоторые члены комиссии. — Взлетать "Касатки" будут часа через полтора. Игорь Иванович предложил слегка перекусить.
— Что ж, идёмте, Владимир Григорьевич, — улыбнулся Зиммель, чувствуя пустоту в желудке.
— — — — — — — —
* казённая смета — в переводе с русского языка — бюджет
— — — — — — — —
Швайнфурт, Германия, сентябрь 1933 г.
Туман, пришедший с Майна, стелился рваными полосками. Средь унылых плохо освещённых улочек жилых кварталов в этот ранний час было безлюдно. Длинная очередь усталых, понурых людей протянулась кривой змейкой, начинаясь у подъездных ворот шарикоподшипникового завода. В очереди стояло тягостное молчание, люди кутались в плащи, думали о своём, завистливо провожали взглядами счастливчиков, что спешили к заводской проходной. В этот предрассветный час у ворот собралось не менее трёх сотен человек, из тех кто ещё не потерял окончательно надежду найти работу. Не постоянную работу, вакантных рабочих мест на заводе года три как не было, а временную — на один всего день, чтоб хоть к вечеру свести концы с концами и принести жалкие гроши своим семьям.
Пауль Зиммель стоял в центре очереди, место занимать пришлось часов с пяти, да и то, как оказалось, поздно. Кто поопытней, занимали очередь с трёх утра. Зиммелю было холодно, старые тяжёлые ботинки лопнули у самой подошвы, заляпанные по колено брюки совершенно не годились для осени, потёртая фетровая шляпа не могла помочь даже от дождя. Прохудившийся плащ, бывший некогда довольно приличным предметом гардероба, спасал от небесной хляби, но не от холода и сырости. Не спасал от сырости и связанный женой свитер, надетый на давно заношенную рубашку. Зиммель клевал носом, только неаккуратные тычки соседей не давали уснуть и рухнуть наземь.
Подъездные ворота открылись ровно в семь. Очередь заволновалась, загудела на разные голоса, но порядок не нарушился. Люди дисциплинированно остались на своих местах, с надеждой глядя на вышедшего в сопровождении двух привратников крепкого мордатого мейстера. Зиммель как и соседи вытянул шею и привстал на цыпочки, боясь пропустить хоть слово. Мейстер не спешил. Он вытащил из папки лист бумаги и громко объявил, что на сегодня требуются всего одна команда на погрузку ящиков в третьем пакгаузе, и добавил, что оплата будет в зависимости от выполненной нормы, пять тысяч марок за сто ящиков. Словно волна прошла по очереди от его слов. Соседи вокруг Зиммеля заволновались, проклиная на все лады и мейстера и хозяина завода. Шептались, что ящики по шестьдесят килограмм и таскать их не на три метра придётся. Очередь роптала, но никто не расходился, у людей просто не было выбора, не попадёшь в список, останешься голодным.
Зиммель прикусил губу, прислушиваясь к тихим разговорам вокруг. Из возмущений, замешанных на проклятьях и оскорблениях, он понял, что максимум что светит сегодня заработать — несчастные сто тысяч. Сумма могла порадовать ещё на прошлой неделе, но сегодня за эти деньги можно купить разве что две хлебных буханки и несколько штук самых дешёвых сигарет. Инфляция с мая опять пустилась в галоп, если так пойдёт, депутатам мюнхенского бундестага вновь придётся проводить деноминацию где-нибудь в декабре, когда банкноты с семью нулями будут просто валяться на улицах. Было уже такое осенью тридцать первого, когда стреляли в эту стерву Цеткин и ныне председательствующую в нижней палате бундестага.
Зиммель сплюнул от злости, помянув проклятьем депутатов-политиканов. Дармоеды и враги. Да и какой толк от бундестага? Что он представляет? Социалистическую Германию? Этот жалкий огрызок из южных земель Рейха? Да и что тут есть от социализма? Рейх давно растащен предателями и оккупантами. Слетелись как падальщики на умирающую в горниле Гражданской войны страну, войны, которую сами же и подожгли. Коминтерн учёл ошибки 1918-1919 годов, планомерная подготовка новой революции шла на протяжении 20-х, но особенно после 1924-го с приходом в России к власти Русского Народного Союза. В том, что Коминтерн — детище Англии и заокеанских кругов, Зиммель не сомневался, насмотрелся на коминтерновцев в Гражданскую. Очень уж англичане и французы опасались роста влияния в Рейхе национал-социализма, родственного победившему в России. А когда благодаря предателям вскрылась заложенная фон-Зектом и Кутеповым программа тайного военного сотрудничества, действия Коминтерна приобрели неожиданный размах. Настолько неожиданный, что ни полиция, ни армия не смогли вовремя ничего поделать. КПГ во главе с Тельманом в мае 1930-го разогнало правительство и провозгласило новую политику, опираясь на возрождённые в 1929-м Вильгельмом Пиком отряды Союза Спартака. Мелкие стычки штурмовых отрядов НСДАП, рейхсвера с до зубов вооружёнными коммунистами начали перерастать в затяжные сражения. В страну начали пребывать отряды и даже целые бригады интернационалистов, часть гарнизонов перебила офицеров и перешла на сторону спартаковцев, в итоге за две недели весь Рейх был охвачен беспорядками и войной. Только в августе наметился перелом благодаря энергичным мерам ещё в мае вернувшегося из отставки фон-Зекта. Когда же всем стало очевидно, что победа спартаковцев невозможна, последовала интервенция Антанты. В декабре английские, французские, польские и бельгийские войска перешли границы, за два месяца захватили треть страны. С началом интервенции многие коммунисты начали сражаться против Антанты и плевать им было на революцию и на все прежние идеалы. В этих коммунистах проснулись чувства патриотов Германии и зачастую они сражались плечом к плечу с бывшими врагами — с националистами и армией. Но силы оказались не равны. Антанта победила и принудила Рейх на вторую позорную капитуляцию. Противопоставить им было нечего. После версальского мира Рейхсмарине не мог тягаться с Грандфлитом, практически пеший рейхсвер не мог противостоять англо-французским танкам и авиации и многочисленным дивизиям поляков и колониальных войск Британии и Франции. Марокканцы, зуавы, индусы, алжирцы и даже канадцы с австралийцами превосходили силы рейхсвера в шесть-семь раз. Если бы не русские корпуса, прошедшие через Восточную Пруссию к Берлину, судьба Рейха оказалась бы ещё печальнее. Но русские спасли только от тотальной оккупации. Воевать с Антантой у России сил не было. Фон-Зект подписал капитуляцию 20 февраля 1931-го и вскоре скончался от инфаркта. Интервенты оторвали от страны новые куски, всё им земель после проклятого восемнадцатого мало. Вшивой Польше позволили всю Западную Пруссию и часть Восточной оттяпать, шляхетским дикарям было мало Данцига, Верхней Силезии и Познани. На юге Восточной Пруссии, где поляки теперь, и в Познани коренных германцев не осталось почти, поляки активно выдавливают оттуда немецкое население. Миллионы беженцев по всей стране, миллионы голодных и нищих. На коммунистическом юге у кого получается денег скопить, не инфляционных марок, а фунты или франки, те стараются на пароходах страну покинуть. Кто в Россию бежит, кто в САСШ, а кто и Южную Америку. Галлы не удовлетворились Лотарингией и Эльзасом и окончательно отхапали Саарский угольный бассейн. А бритты получили военно-морскую базу в оккупированном Шлезвиге. Но это было бы полбеды, Великая Германия всё равно воспряла бы. Но бывший Рейх оказался поделён на Север и Юг. На Севере военное правительство генерала фон-Бломберга, на Юге, включающем всю Баварию, Баден-Вюртемберг и Рейнланд, власть оккупантов. Юг поделён на оккупационные англо-французские зоны. Уже полтора года Родину пачкают своим присутствием иностранные гарнизоны.
Очередь продвигалась. Счастливчики называли свои фамилии, которые мейстер записывал на листе, и проходили в ворота.
— На сегодня команда набрана, — объявил мейстер, пряча список в папку.
Очередь взбудоражилась, словно став единым живым существом. Послышались злые шепотки и тяжёлые стоны. Стоящие позади всё ещё напирали, но привратники опустили шлагбаум, готовясь закрыть ворота.
— Герр мейстер! Пожалуйста! Герр мейстер! — вдруг заголосил сосед Зиммеля, сутулящийся давно не бритый трудяга с грубым обветренным лицом. — Герр мейстер! Запишите меня! Ради моей семьи! Запишите...
Мейстер на него даже не взглянул, развернулся и зашагал прочь. И тогда проситель как куль осел на землю, потупил взор и застыл. Пауль Зиммель тронул его за плечо, потормошил, но тот перестал обращать на окружающее всякое внимание. Зиммель оставил его, похоже он сломался. Сам Зиммель вот так унижаться не смог бы. Чтоб просить эту свинью мейстера? Да лучше остаться голодным! Рука Пауля сама полезла в карман и нащупала мелкую банкноту в 20 000 марок. От злости Зиммель заскрежетал зубами, сам-то он обойдётся, но семья? Как смотреть в глаза Гретхен? Что сказать ей и голодным дочерям?
Ворота заскрипели и Пауль невольно обратил на них внимание. И вдруг заметил, как кивает ему привратник. Молодой парень лет, наверное, двадцати восьми. Кто он? Знакомый? Лицо смутно кого-то напоминает. Кого? Зиммель решил подойти пока ворота окончательно не закрылись. Привратник выглядел виноватым. Странно, почему же?
— Герр Зиммель, вы меня не узнаёте?
— Кажется, я вас где-то видел... Но затрудняюсь...
— Я товарищ Вольфа.
Зиммель вдруг вспомнил и кивнул, внимательно рассматривая лицо привратника. Вильгельм Юпп, одноклассник сына, так же как и Вольф, воевавший против спартаковцев и интервентов. Юпп бывший оберлёйтнант ландсвера*, которого Вольф, сбитый в неравном бою с французами и воевавший до конца войны в пехоте, вытащил раненым в тыл после страшного боя с марокканцами. Видимо сама судьба свела их тогда вместе.
— Вилли... О мой Бог! Как ты изменился...
— Вы тоже, герр Зиммель, вы тоже. Виски совсем седые. Как Вольф? Я его с войны не видел.
— Ему посчастливилось найти работу в Герольцхофене. Два раза в месяц приезжает...
— Женился?
— Нет, Вилли. До этого ли в наше время?
— Вы правы, герр Зиммель... А вы давно в Швайнфурте?
— В конце июля перебрались...
— Эй, Вилли! — крикнул второй привратник. — Закрывай ворота! А то герр Гофман увидит...
— Сейчас! — крикнул в ответ Юпп и повернулся обратно. — Герр Зиммель, приходите к проходной через два часа. У меня тут дядя в отделе бухгалтерии работает, попробую с ним поговорить. Может он чем поможет.
— Ах, Вилли, — вздохнул Зиммель, — ты очень добр к старику.
— Приходите, — бросил Юпп и закрыл ворота до конца.
...Явившись точно к назначенному времени Пауль Зиммель встал под липой, цепко высматривая не выходят ли из ворот проходной Вилли и его дядя. Пауль волновался, его била нервная дрожь. Он достал и разломал надвое купленную позавчера сигарету — паршивую, дерущую горло и с кисловатым душком. Чиркнул спичкой. Пальцы дрожали от холода, в животе бурчало так, что казалось бурчание слышно за десятки метров. Но о пустом желудке Зиммель почти не думал, он знал что рези можно перетерпеть и даже к голодной бессоннице давно привык. Сейчас его волновала предстоящая встреча.
Наконец появился Вилли, и махнул рукой. Зиммель, успевший докурить и обжечь пальцы, вышел на встречу.
— Идёмте, — повлёк за собой Вилли.
Следуя по аккуратной вымощенной дорожке, окантованной побелённым бордюрчиком, они вошли в корпус управления завода. Вахтёр пропустил без единого вопроса, просто кивнув Вилли. Просторный зал, вычурные канделябры на стенах и такая же вычурная люстра под потолком. На полу толстый зелёно-жёлтый ковёр, какие-то двери слева от входа. И тишина. Вся канцелярская братия располагалась на втором этаже.
Проследовав за Вилли по лестнице, Пауль вошёл в длинный коридор, где тишины не было и в помине. Перестук печатных машинок, скрипы, смутные обрывки фраз, шорохи. Идя по выложенному плиткой полу, вымытому и натёртому до блеска, Зиммель чувствовал себя до жути неуютно. С замызганными брюками да разлазящимися ботинками он ощущал здесь себя совершенно чужим.
— Подождите здесь, — бросил Вилли и скрылся за поворотом.
Пауль стоял моля Бога, чтоб не выскочил кто-нибудь и не начал скандалить по поводу явившегося сюда бродяги. Но кажется здешние штафирки не имели привычки бегать по коридорам. Ожидание затянулось. Зиммель решил пройтись, просто стоять у него уставали ноги, а при ходьбе усталость забывалась. Далеко он не отошёл, походил по следующему коридору, прошёл в арочный проход и наткнулся на уголок роскоши. Убранство "предбанника" кабинета директора поразило его до немоты. Язык просто к нёбу прирос, благо не было никого и говорить ничего не надо. Заходить вглубь он не решился, всё ещё отличное зрение позволило прочесть табличку на красной кожаной двери "Mr. Barrington". Вот так... Табличка на английском. Это уже давно не удивляло, английские надписи входили в жизнь сразу после оккупации. Но вот злость вдруг вынырнула из потаённых глубин души. Бессильная злость... Пауль едва не заплакал.
