Время Обречённых

ВРЕМЯ ОБРЕЧЁННЫХ

ЧАСТЬ I

РОССИЯ БЕЛАЯ

Кадеты Каппелевцы

Там — под бурю набатного звона,

В снеговые сибирские дали

Они мчались в горящих вагонах,

На разбитых площадках стояли.

Они пели, безумные, пели —

Обреченные в жертву Вандалу.

На их черных кадетских шинелях

Еще свежая кровь не застыла!

Красный флаг наступал отовсюду,

Русь металась подстреленной птицей ...

Никогда, никогда не забуду

Эти русские, детские лица.

* * *

Как звезды были их глаза

Простые, русские кадеты;

Их здесь никто не описал

И не воспел в стихах поэта.

Те дети были наш оплот.

И Русь поклонится их гробу;

Они все там до одного

Погибли в снеговых сугробах...

Н. Снесарева-Козакова

Февраль 1919 г. Уральская область.

Ветер гнал по улицам удушливый чёрный дым. Жирная копоть стлалась по снежному насту и забелённым крышам. Горели два дома у околицы, из них по вступившим в станицу и начавшим грабить красноармейцам долго стреляли казачьи винтовки и берданки. Упрямцев-станичников заткнули пулемётами, а дома подожгли. Где-то во дворах дважды стеганул наган; охрипший от злого лая пёс жалобно заскулил и заткнулся. Громко причитала старуха, часто срываясь на вой, склонившись над мужниным телом. Добротные оконницы во многих домах были выбиты вместе со ставнями; двери ‒ нараспашку, изнутри изредка слышались чьи-то рыдания.

Дымящийся паром командир отряда товарищ Шоркин часто вытирал вспотевший лоб рукавом тулупа и ходил взад-вперёд вдоль нагруженных экспроприированным продовольствием телег. За подводами переминали ногами забранные казачьи лошади, ладные двухвершковые(1) скакуны. Движения Шоркина были отрывисты, вышагивал он длинными шагами, словно торопился поскорей завершить порученное дело. Когда к колодцу у майдана подвели последних взятых во дворах казаков, он резко взмахнул рукой, указав на плетень. Там под охранной бойцов жались в кучку с три дюжины полуодетых, мёрзнувших на морозе станичников. Большинство ‒ старики преклонного возраста, но были и молодые, лет по пятнадцать-семнадцать, их около десятка.

— Живей к остальным их! — прикрикнул Шоркин, оглядывая троих приведённых, одетых лишь в штаны с лампасами и белые исподние рубахи. Их привели босыми прямо по снегу, взяли с чердаков, куда их попрятали жёны. По всему было видно, заматерелые враги: у одного рука болтается, у двоих рожи при ходьбе от боли кривятся. Понятное дело, раненые дутовцы(2). После ранений выхаживались.

Шоркин сплюнул и прошёлся ненавидящим взглядом по сжавшейся толпе замерзающих станичников.

— Что, контра? — подошёл он к стоявшим на краю раненым. — Добегались? Вот он! Пришёл ваш час! За всё ответите, за всё!

— Ничо... — зыркнул на него исподлобья раненый с начинающим наливаться под глазом синяком. — И ты ответишь. За кажду кровину... Ужо, сволочь, и твоё время прийдёть...

— Ах ты!.. — Шоркина затрясло. В памяти как живые предстали отец и младший брат. Брата он своими руками похоронил после расправы над крестьянами, что учинили войска в пятом году, когда доведённые голодом до осатанения селяне ринулись громить барское поместье. У отца, выборного головы сельской ячейки Всероссийского Крестьянского Союза, не было даже могилы. В седьмом году его зарубили при облаве казаки и зарыли где-то словно бездомного пса... И вот теперь, после отповеди этой контры, на глаза Шоркина нашла багровая пелена, голос его сорвался в визг, извергая матершину и нечленораздельные звуки. Рука схватилась за рукоять шашки. Взмах...

Лезвие рассекло казаку лоб, попав прямо по завитой соломенной чубине, обрызгав рядом стоявших и самого Шоркина чёрной кровью. Второй удар попал по ключице, проломив её с громким хрустом.

Соседнего раненого он зарубил отмахом, тот кинулся на него из-за спины падающего убитого. Скучившиеся казаки рванулись в стороны; кто полез через плетень, кто попёр на конвоиров. Не мешкая защёлкали трёхлинейки, часто застреляли наганы. Казаки падали с простреленными головами, одному из стариков с лопатообразной бородой пуля попала в живот и он вывернулся, да засучил ногами по снегу. Казачонку пуля пробила шею, он не умер мгновенно, рухнул на колени и, широко открыв глаза, пытался зажать фонтанирующую кровь. Замахали драгунские шашки, рубя руки, головы и рёбра. Последний раз стрельнул наган, добив столетнего деда с распоротым животом, рыдавшего как девка. За две минуты все были кончены.

— По коням! — скомандовал Шоркин, вытирая шашку о мешок с мукой на стоявшей рядом телеге.

Крепкий мороз ударил ещё ночью, норовя вырвать последнее тепло из усталых, измученных людей и лошадей. По степи гулял пронзительный уральский ветер.

Около ста вёрст прошли разом, лошади брели то по неглубокому снегу, то проваливаясь до стремян. Казачьи сотни вышли к оврагу, за которым виднелась железная дорога. Спешились. Неторопливо досуха вытирали помокревших лошадей, гутарили в ожидании высланного дозора.

Самое оно! ‒ решил есаул Ерофеев, выбирая место для лёжки недалече от передового секрета. Отсюда было удобно наблюдать железную дорогу и подступы к ней. Верный конь Воронок был уложен в ложбине саженях в двадцати пяти позади. Воронок — конь боевой, казачий, ко всему привычный, да характером смирный. Славно по Туретчине с есаулом погулял, а сейчас вот лежит смирно на разосланной попоне, может даже счастливый лошадиный сон смотрит. Но стоит только свистануть определённым образом и он тут же бросится к хозяину. За спиной есаула находилось две сотни казаков, схоронившихся так, как только казак и умеет растворяться в открытой, казалось бы, степи. Позади долгие изматывающие дни рейда по тылам красных. Рейда по казачьим станицам, в которых комиссары проводили расказачивание, следуя директиве товарища Янкеля Свердлова. Ох, насмотрелись браты-казаки на это расказачивание; что ни станица, то картина одна: молодым ребятам по пуле, кто постарше шашками зарублены, а старики перебиты с какой-то непонятной особой ненавистью, а ведь многие старики и отпора-то дать не могли. И в костры их бросали живьём, и в огородах закапывали живыми ещё. Бабы одни и остались, да некоторые девки после красных грех на душу брали — с жизнью счёты сводили, не зная как поругание сносить. Бабий вой в станицах и пустые амбары. Три дня сотни рыскали, ища красных, три дня погонял казаков станичный походный атаман войсковой старшина Прокудин, чтоб не ушли изверги безнаказанно. Да только казаков и подгонять не надобно было, все как один жаждали посчитаться с бандитами, не пожалевших стариков и раненых, девок попортивших, да детишек на голод обрёкших. Всё ведь, сволочи, вымели, ни зёрнышка не оставили. Нагнали их станичники и подловили у тракта, с трёх сторон зажав. Всех там и постреляли, порубали. А скарб награбленный, да запасы "экспроприированные" (вот словечко-то гадостное!) обратно в станицы свезли.

Опосля били в хвост и в гриву другие банды, никому пощады не давая. Много их развелось в степях старого дедушки Яика, многие здесь и сгинут. Поредели сотни, но и красных много побили, особенно тех, кто по-русски еле мэкал. Одного такого в плен взятого венгерца Прокудин сам допрашивал, тот оказался упёртым и попервой делал вид, что по-русски мало понимает. Но у Прокудина и не такие раскалывались. После калёного железа пленный выдал всё, что только знал. Выяснилось, за казаками на охоту вышел отряд ЧОН, сабель в шестьсот и с пулемётами. Времени войсковой старшина терять не стал, всех тот час же поднял и от тракта увёл в степь. А ворог тот после допроса жил недолго, когда вниз головой вешают, долго не живут.

По пути наткнулись на обоз красных. Обоз расстреляли из засады, ну а кто жив остался да руки поднял, тех пощадили. Вспоминая тот бой, Ерофеев досадливо скрипнул зубами. Прокудина тяжело в ногу ранило, много крови атаман потерял. Его на телегу к другим раненым поместили. Пленные оказались городскими мужиками, все сплошь комиссарами заагитированы, но хлебнули уже кровушки и власти большевицкой, вот и в бою на рожон не лезли. Опросил их атаман, да и отпустил с миром. А после новый наказ казакам отдал. И ушли сотни догонять отряд красной конницы, что тоже с обозом шёл. Но огнеприпасы, да два пулемёта с двумя пушками с захваченного обоза взяли. Пулемётов было восемь — шесть льюисов и два гочкиса ‒ старые, образца 1900 года с раздолбаными треногами. Такие пулемёты к красным только в виде трофеев попасть могли. Помощь союзников, чтоб им пусто было! На тебе Боже, что мне негоже. У всех льюисов кожухи пулями пробиты, где их в степи поменяешь? У убитого командира есаул приметил сигнальную ракету и забрал её. А про себя подивился, ракет он с марта семнадцатого не видывал. Остальное ‒ что в обозе осталось, из строя вывели.

Отряд красных нагнали под вечер. Краском у них оказался бедовый, людей спешил да оборону подготовил. Прокудин к тому времени совсем уж плох стал, по всему видно было, отходил он уже. Да и сам атаман понимал это. И потому последний наказ дал: уничтожить красный обоз и воротиться домой. Сказал ‒ и отошла душа его.

Собрались казаки, шумят, спорят. Кто последнюю волю атамана выполнять хочет, а кто и домой уйти убеждает. Раненых-то надо уводить, да и пушки в станицах сейчас в большой цене.

И тогда есаул Ерофеев руку поднял. После смерти Прокудина его атаманом избрали как по званию старшего и по возрасту. Замолчали казаки и есаул молчал, всем в глаза глядя. И сказал, что быть ему грешным, на себя возьмёт перед Богом вину за нарушение воли атамана. Приутихли казаки, призадумались. "Али раненых нет? ‒ спросил есаул, ‒ али за спиной ЧОНовцы не идуть? А-ну айда в станицы, ребята!" И повёл сотни кратчайшим путём домой.

В бинокль железная дорога была как на ладони, Ерофеев долго смотрел, не появится ли ещё одна дрезина. Появилась! Это уже верный признак приближения поезда. Двое красноармейцев за рычагами, двое с винтовками по сторонам смотрят. Проскочили по дороге и скрылись на восход. Ну что же, решил есаул, устроим "товарищам" пламенную встречу. Жаль только пушки бросать придётся, патронов(3) к ним мало, а без них толку от артиллерии ‒ никакой, так чего ж тогда тащить их? Сотник Терёхин, ясное дело, обижаться станет, потом по-соседски всё выскажет! Он артиллерист божьим промыслом, с Германского фронта с двумя Егориями вернулся.

По знаку есаула через дорогу пошли подводы с ранеными. Теперь бы только успеть им до вон той изложины дойти, до которой верно верста будет. Успели. И даже с запасом ‒ ждать эшелона пришлось часа три. Кабы не бурки, злой степной ветер всех бы пронял.

Ерофеев оглянулся. Вот ведь, казаки! Вот удальцы! Отсюда даже пушчонок не видать! По ту сторону полотна тоже укрылись что надо! В бинокль не заметишь. А на заходе вон уже появился далёкий едва различимый в оптику дым.

Поди уже пора, решил есаул, выждав положенное время, и крикнул куропаткой. Сидевшие в секрете бросились за подходящий к полотну невысоконький длинный холм и залегли за ним, теперь их задача — фланкирующий огонь вести.

Паровоз шёл на всех парах, в оптику есаул рассмотрел бронепоезд. Зажмурился и сплюнул. Бронепоезд подошёл быстро. Весь красными тряпками обвешан, надписи всякие да с новой революционной орфографией. И надписи одна другой кровожадней. "Смерть Колчаку!" "Смерть кадетам!" Смерть, смерть, смерть... И одно "Долой!" В марте семнадцатого, когда есаул в Закавказье застрял, запасные полки тоже такие вот тряпки с "Долой!" любили. Эх, и год же был дрянной! А последние полгода среди убитых и у пленных частенько газеты совейские попадаются с новой орфографией, и не всегда понятно, что пишут. Вот взять то же слово "есть" ‒ то ли у кого-то что-то имеется, то ли кому-то покушать надобно, а всё из-за выброшенной яти. Ерофеев ещё не знал, что нарком Луначарский даже слово для этих несуразиц ввёл — омоним, а ведь до товарища Луначарского в русском языке омонимов попросту не было за редким исключением... Есаул рассматривал бронепоезд. Хорошо, что он лёгкий, не-то раскатал бы в блин всю засаду. Да и этот — ворог опасный. Но отступать поздно, да и не дело от врага стрекача давать; станичники на позициях сигнала ждут. Машинист, кажись, что-то заподозрил и резко поддал пару, видать ему прилегающие холмы не понравились. Ерофеев вспомнил свой первоначальный замысел перекрыть дорогу телегами и понял всю его безнадёжность. Затея с затором в раз лишила бы внезапности, а прицепленный спереди передней платформы нож снёс бы телеги, не заметив. Этакую громадину, как бронепоезд, да ещё на всех парах мчащую, за просто так не остановишь. Был бы динамит, взорвали бы полотно без раздумий. Жаль рельсы не разобрать, работа не на час и считай голыми руками, а когда следующая дрезина появится или поезд ‒ неизвестно. Да и у команды бинокли должны быть, кругом степь и ровная дорога ‒ на много вёрст всё просматривается. Эх, где наша не пропадала! Есаул громко свистнул и передёрнул затвор.

В степи дуплетом ухнули пушки. Первые фугасные гранаты(4) врезались в цистерну бронепаровоза, пробили полулинейную(5) броню и разорвались внутри. Пар повалил как дурной, всё вокруг окутало белым густым маревом. Молодец Терёхин! Сам наводку каждому орудию делал, сам меру упреждения по движущемуся и идущему на разгон бронепоезду исчислил. Теперь казаки в орудийной прислуге только команды слушают и торопливо суетятся. Бах! Бах! Граната пронеслась над прицепленной перед паровозом платформой, и рванула вдалеке. Высоко она прошла, хорошо своих не зацепила. Второе орудие Терёхин перенацелил на штабной вагон, граната звонко ударила почти по серёдке. Внутри рвануло, из верхних створок потянулся дым. Третья очередь казачьих трёхдюймовок прошлась по орудийным башням. Граната срикошетила от передней башни, другая повредила ствол пушки второй башни. Трёхдюймовка красных ударила в ответ, но это скорей не пристрелочный выстрел ‒ это у канониров нервишки сдали. Позади залёгших казаков вырос фонтан земли.

Сдвоенную платформу, с которой уже строчил максим да выпрыгивали стрелки НКПС, окатила шрапнель, густо скосив до двадцати большевиков. Из тех, кто под шрапнель не попал, не все и до насыпи добежали, многих достали меткие казачьи выстрелы. Максим заткнулся навсегда. А с красным орудием завязала дуэль вторая пушка Терёхина.

По штабному вагону ударила очередная граната, вырвав бронелист. С такой дистанции листы в 47-63 точки(6) трёхдюймовых гранат не держали. Едва отгремел взрыв, как внутри вагона полыхнул пожар.

Бронепоезд уже катил по инерции, красноармейцы посыпались из вагонов, падая от казачьих пуль. Два гочкиса прошлись по прицепленным платформам и бегущим фигуркам в беспогонных шинелях. Надолго гочкисов не хватит и Ерофеев досадовал, что всего по две ленты к ним в обозе нашлось. Даже странно, пулемётов вон сколько везли, а патронов мало.

Трескотня поднялась страшная. Винтари, гочкисы, максимы в амбразурах. Вскоре замолчал ближний гочкис, расстреляв последнюю ленту. И тут же точным попаданием в щит накрыло казачью трёхдюймовку. Из прислуги выжил только один, его, контуженного, оттащили в укрытие. Оставшаяся пушка Терёхина сосредоточила огонь на орудийной башне, место у прицела занял сам сотник. Пушка вздрогнула, граната угодила в башенный триплекс, повредив орудие и уничтожив башнёров. Последнюю гранату сотник использовал по одному из пулемётов, попал точно в амбразуру. И осел, сражённый метко полоснувшей очередью. Казак-заряжающий склонился над ним да прикрыл шапкой залитое кровью лицо. Затем оттащил убитого урядника-наводчика и взял шрапнель. Прицел у пушки разбило, он навёл по залёгшей пехоте на глаз. Не суетясь установил нижнее кольцо буквой "К" против риски на тарели, тем самым переведя шрапнель "на картечь", зарядил и нажал на спусковой рычаг. Шрапнель рванула в пятнадцати саженях от орудия и около двухсот шестидесяти пуль по широкому конусу накрыли врага.

Есаул приложил пальцы к губам да что было мочи свистнул. Казаки начали откатываться, держась кочек и выемок, да постреливая. Раненых и убитых забирали с собой. На той стороне полотна его свист, понятное дело, не слыхать, Ерофеев приготовил ракету и поднял руку в зенит. Нажал на спуск. С громким шелестом сигнальная ракета умчалась ввысь, оставляя за собой сизо-чёрный дымный след. Отойдя сажен на тридцать, казаки подозвали лошадей и повскакивали в сёдла. Тресканула вдогон пулемётная очередь, срезав одного из станичников вместе с лошадью. Убитого закинул на своего коня его товарищ. Свесившись к сёдлам, всадники понеслись в степь, чтоб сделав крюк, соединиться за полотном со второй сотней. Ищи теперь казаков в поле!

Шёл февраль девятнадцатого. 4-я армия красных, созданная из крестьянских партизанских отрядов и рабочих полков, численностью в семнадцать тысяч штыков, нанесла ряд поражений казакам и взяла Уральск. Но боевой порыв красноармейцев вскоре иссяк, покидать тепло казарм и идти в лютую стужу в степь на штурм хорошо укреплённых станиц революционные полки не желали. 4-я армия начала разлагаться, появились отряды расходящихся по домам дезертиров, зачастили стихийные митинги. Теряя управление, красное командование предприняло попытку навести порядок мерами революционной дисциплины. Однако не единожды доселе опробованные на всех фронтах меры вызвали в частях 4-й армии череду бунтов. Два полка Николаевской дивизии восстали в открытую и перестреляли комиссаров. Николаевцев поддержала команда бронепоезда, а потом и крестьяне Ново-Узенского уезда. Когда к восставшим прибыли для наведения порядка член Реввоенсовета Линдов и члены ВЦИК Мяги и Майоров, их просто поставили к стенке. В 4-ю армию был срочно отправлен новый и малоизвестный в РККА командарм Фрунзе, но был смертельно ранен по дороге в Уральск во время налёта рыскавших по тылам 4-й армии казаков. Новый командарм, посланный Троцким в 4-ю армию, прибыл вместе с венгерской интербригадой и отрядом ЧОН. Незамедлительно начав расследование, командарм принялся наводить "железную дисциплину". Вследствие его усердия интербригада и ЧОНовцы были разгромлены, командарма расстреляли вместе со всеми взятыми в плен. 4-я армия развалилась на глазах, большинство командиров было перебито, часть отрядов перешли к белым, но основная масса разошлась по домам. В связи с "растворением" 4-й советской армии, Колчак начал наступление раньше запланированного срока. В образовавшуюся брешь из армии генерала Ханжина был выдвинут 2-й Уфимский корпус, а на Уфу в лоб ударил 6-й Уральский корпус генерала Сукина. 5-я советская армия Блюмберга была смята и разгромлена. Уральск был взят 9-м корпусом Войцеховского в конце февраля, 3 марта пала Самара, где произошло восстание запасного полка. Перед Колчаком открылся оперативный простор. К этому времени в Поволжье в красных тылах уже начали повсеместно вспыхивать крестьянские восстания.

— — — — —

(1) вершок = 4,44 см. В армию казак обязан был прийти с конём ростом не менее 2 аршин и полвершка, такие кони назывались полвершковые. Двухвершковые — 2 аршина и 2 вершка.

(2) дутовцы — Уральская казачья армия до марта 1919 г. оперативно подчинялась атаману Оренбургского Казачьего Войска генерал-майору Дутову.

(3) Патроны (артиллерийские) — унитарные снаряды

(4) Гранаты (артиллерийские) — снаряды со взрывателем ударного действия

(5) Линия = 1/10 дюйма. 1 линия = 2,54 мм

(6) 47-63 точки = примерно 12 мм и 16 мм. Точка = 1/10 линии = 0,25 мм

— — — — —

Поезд Казань-Москва, 17 марта 1938 г.

Состав тронулся. За окном спального купе плавно "поехал" перрон, оставляя при себе суету вечно спешащих пассажиров, шустрых носильщиков и крикливых кучек провожающих.

Накрахмаленные оконные занавесочки были раздвинуты, из-за чего эмблема министерства путей сообщения приобрела причудливый узор. Штабс-ротмистр Твердов Елисей Павлович долго и задумчиво смотрел в окно, наблюдая проплывающие виды да поколачивая крепкий горячий чай. В одноместном купе было не то чтобы просторно, но невероятно уютно. Можно наконец-то спокойно обдумать виды на будущее, подремать, не беспокоясь о шумных соседях, да и просто помечтать. Билет, правда, стоил дорого — семь с полтиной, но Твердов, пожалуй, впервые за свои двадцать четыре прожитых года не задумывался о деньгах. Боевые, выплаченные после возвращения из Испании, казались ему целым состоянием. Свой недавний день рождения он отметил с размахом, закатил с друзьями по полку пирушку в "Полуночной" ‒ приличной, по его разумению, харчевне Чистополя, где всем желающим дозволялось исполнять песни под гитару и на сцене музицировать на рояле. "Полуночная" почти не изменилась за полтора года его испанского отсутствия: то же убранство в романском стиле, те же красные дорожки на лестницах, всё тот же швейцар Никодимыч с напыщенными бакенбардами как у английских лордов викторианской эпохи. Только слово "ресторанъ" с вывески исчезло, его почему-то заменили "харчевней". Твердов слыхал, будто в прошлом году началась кампания по борьбе с иностранщиной. Специально этим вопросом он не интересовался, однако поговаривали, что с нововведениями решили не рубить с плеча, а действовать ненавязчиво, но твёрдо и последовательно.

На следующий день после ротных занятий по стрельбе Твердова вызвали в штаб полка и ознакомили с приказом о переводе в Менский Военный Округ, куда-то на приграничье — в Сувальскую губернию. На все его вопросы начальник строевого отдела ответил, что в бригаду, мол, спустили приказ о переводе всех боевых младших офицеров(1) в войсковую часть такую-то, а поскольку в полку он был такой единственный, то извольте-ка, штабс-ротмистр, получить обходную и заняться делом. На сборы дали время до вечернего развода. Однако собираться столько времени ему не понадобилось. Семьёй обзавестись не успел, добра нажить тоже, да и времени на это не было, поэтому сложив в два чемодана все свои пожитки — комплекты обмундирования, книги и личные вещи, оббежал начальников полковых служб, друзей-товарищей, порадовался в душе что избавлен как бронеходчики от необходимости сдавать технику, и после вечернего развода покинул свой полк.

Твердов смотрел в окно. Мимо проплывали никуда не спешащие барышни, бегали вездесущие мальчишки, курили у своих таксомоторов "Руссо-Балт" и "Морозовец" таксисты, стояли под козырьком перрона юнкера. Мальчишки ещё совсем, безусые, с юношеской худобой и счастливыми лицами вырвавшихся за заборы училища сорванцов. Рассматривая их, Твердов невольно вспомнил своё юнкерство и ему впервые показалось, что три года в Орловском воздушно-гренадёрском училище были, пожалуй, беззаботным временем. Родился Елисей в далёком теперь уже марте 1914-го в Забайкалье в семье инженера. Родителей лишился в гражданскую, как и всех родственников, в 1922 году был отловлен в Чите казаками и отправлен в детское поселение. Не репрессивное, как об этих поселениях в захлёб писали западные газеты, часто навешивая ярлык "колония для малолетних преступников", а образовательно-трудовое, созданное специально для беспризорников. В 1922-м указом Верховного правителя Кутепова в стране развернулась программа борьбы с беспризорностью, колонии создавались по всей необъятной России. Одновременно началась программа всеобщей грамотности: в редких сёлах, не успевших при царях обзавестись школами, строились новые или открывались государственные взамен церковно-приходских; в городах создавались новые гимназии и реальные училища, началась разработка программы создания новых высших учебных заведений в губернских, краевых и областных столицах. Церковь, ещё с прошлого века тяготившаяся народным просвещением, лишилась доступа к образованию и её отделение от государства было закреплено законодательно. Она перестала быть структурным подразделением министерства внутренних дел. Но Церковь не протестовала, священники прекрасно понимали, кому обязаны жизнью, им теперь осталась одна забота — сохранить сильно уменьшившиеся приходы. И не лишиться той малой части храмов, что не пустовала без прихожан. Ведь к уже началу тридцатых множество брошенных по всей стране церквей, ветшавших и разрушающихся, государству пришлось либо брать на содержание (то как музеи зодчества, то приспосабливать под иные нужды), либо вообще сносить из-за невозможности восстановления. "Народ-богоносец", как показала Гражданская, немалой своей частью с лёгкостью принялся крушить церкви и монастыри и убивать служителей культа. И в разгуле богоборческих погромов далеко не всегда были виноваты евреи. Просто евреи оказались наиболее удобны для обвинений, однако главными виновниками погромов были сами священнослужители, снискавшие в народе дурную славу шкурников, паразитов и дармоедов. Кроме того, Русская Смута выявила и ещё один неосознаваемый царскими властями фактор, а именно то, что имперская правоверно-христианская вера никоновского обряда — это религия преимущественно элиты. Все немалые для казны расходы, ежегодно уходившие при царской власти на строительство и содержание церквей, монастырей, синагог и мечетей отныне сократились в разы, а высвободившиеся средства были пущены на полезные для страны цели.

1922 год был насыщен преобразованиями. Только-только завершилась война с Польшей, закончившаяся подписанием 12 января мирным договором, поправшим все старания Антанты раздвинуть границы Польши по Линии Керзона и развеявшим мечты Пилсудского о новой Речи Посполитой от моря до моря. Граница установилась по дореволюционной меже Привислянского края, однако Польша лишилась Сувалького воеводства. Только-только отгремели в конце января последние бои Гражданской в Сибири и на Дальнем Востоке. 14 марта Кутепов издал указ о всеобщей амнистии всех бывших красноармейцев и анархистов, кроме одиозных, запятнавшихся в крови фигур, а также кроме интервентов. Разрозненные остатки интернациональных бывших красных частей уничтожались без жалости. Мало кому из мадьяр, китайцев, красночехов и бундовских евреев удалось удрать за границу. А латышские дивизии, с самого своего создания организованные по принципу корпорации наёмников, были уничтожены полностью. А с апреля начался второй этап земельной реформы, проводимый министром сельского хозяйства Деникиным. Аграрная реформа Деникина так и вошла в историю с именем белого генерала. За основу были взяты некоторые наработки Петра Аркадьевича Столыпина, но уже в новом ключе ‒ с учётом узаконенного в Гражданскую при министре Кривошеине самозахвата земель и сопротивления крестьянских общин средней полосы и северных губерний, Урала, Сибири, Забайкалья. Ломать общины Деникин не стал, наоборот даже, в зонах рискованного земледелия они были признаны наиболее эффективным способом ведения сельского хозяйства. Малороссия, Курская, Орловская, Смоленская губернии, Поволжье и другие регионы, где наиболее проявилась тяга крестьян к крепкому единоличному хозяйству, были включены в программу государственной поддержки развития частных хозяйств. Однако когда по стране прокатились массовые расправы с кулаками (мироедами, как их называли ещё со времён царизма), за самовольные отрубы, положение пришлось исправлять на ходу. Имя Столыпина, весьма одиозное в крестьянской среде, было выведено из документального оборота, а кулакам отныне разрешалось брать отрубы только с одобрения общин. Что резко снизило отчуждение общинных земель, а со временем и догасило расправы. Прокатившиеся погромы Деникин, в отличие от Столыпина, не стал подавлять военно-полевыми судами, казнями и массовыми отправками на каторгу. Деникин посчитал, что хрупкое равновесие между новой властью и народом важней примата законности и потому на погромы официально закрыли глаза. Однако была и ещё одна причина: недоброй памяти событие на реке Лене 1912-го года. Ни Кутепов, ни его сподвижники не желали идти по стопам царского правительства, заполучившего после расстрела рабочих несмываемый одиум кровопийц. Главным вопросом аграрной реформы стало наделение крестьян землёй и развитие сельской инфраструктуры. Под давлением угрозы повальных бунтов введён запрет на коммерческий оборот земли, а сама земля была признана исключительно народной. Это оформилось законодательно в виде запрета на все виды латифундий. Отныне распоряжаться землёй мог только живущий с неё крестьянин. Естественно, поднялась и острая волна недовольства бывших землевладельцев, однако молодая республика не спешила возмещать им ущерб, а потом и вовсе через прессу на них обрушилась ответная волна, напрямую сравнивавшая латифундии с паразитизмом. Между тем в губерниях, уездах и волостях началось поэтапное строительство дорог, мостов, школ, лечебниц и клубов. Постепенно в сёла привлекалось всё больше молодых специалистов, прежде всего полеводов, учителей и врачей, жалование которых, как и всех госслужащих отраслей народного хозяйства, на первых порах велось по карточной системе. Особенно массовый характер привлечение молодых специалистов приобрёл в 1925 году, с началом третьего этапа аграрной реформы. Десятки тысяч выпускников реальных училищ и университетов получили службу в селе по распределению либо поехали туда по зову сердца, следуя сормовскому призыву.

В двадцать пятом, заодно с подписанием довоенного царского проекта электрификации России, но уже значительно доработанного и охватывающего своим размахом всю страну, как единую сеть, Деникин принял план механизации села. В общинах на деньги от государственных ссуд появились тракторные и автомобильные парки, в уездных городах открылись государственные курсы механизаторов. Лихву казённый Русский Зембанк с ссуд брал в коридоре от двух до четырёх процентов годовых, выплаты по займам варьировались с рассрочкой от 15 до 30 лет. Единоличные хозяйства, которые неофициально в некоторых кругах продолжали называть "кулацкими", были включены в те же агропрограммы, но с учётом индивидуального подхода. "Кулакам" всё чаще приходилось объединяться в промысловые артели или вливаться в земельные общины, дабы в складчину приобретать автотранспорт и трактора. В том же 1925 году началась программа переселения за казённый счёт крестьян на Урал, в Сибирь, Забайкалье, Приморье, ставшая очередным этапом программы правительства Столыпина и царской политики XIX века. Пришлось учесть и ошибки прошлой программы. Меры же поощрения остались теми, что и были: безвозмездное предоставление наделов, беспроцентные ссуды и разного рода льготы. А с 1930-го в программу переселения были включены десятки тысяч беженцев из Германии. И именно к рубежу двадцатых-тридцатых окончательно углубилась пропасть непонимания между почитателями и противниками Столыпина после запуска министром Деникиным третьего этапа земельной реформы. Законодательно был введён запрет на частную собственность на землю, но и не последовала её национализация в государственную собственность. Земля в широком смысле (не только подпадающая под категорию сельско-хозяйственного оборота, но и недра, и промышленные зоны, и все иные категории) провозглашалась общенародной. Без права купли-продажи. Ещё со времени Кривошеина, когда в стране во всю бушева Гражданская, под лозунгами "Землю — крестьянам!" и "Земля и воля!" земельный оборот стал проводиться через волостные земства и местные выборные органы городских и общинных представительств. Теперь же, с началом очередного этапа растянувшихся на десятилетие преобразований, настало время решения вопроса крестьянских долгов. Узаконенные при Кривошеине самозахваты наделов, а также выделенные общинами и волостными земствами, в условиях Гражданской войны оказались так и не оплачены крестьянством. Выкуп казне, установленный Кривошеиным в размере пятикратного среднегодового урожая с рассрочкой на 25 лет, в военных условиях зачастую оказывался неподъёмным и потому все крестьянские долги по настоянию Кутепова были заморожены. До лучших времён. А вскоре и вовсе объявлены казёнными обязательствами. И вот на изломе десятилетий пришло время платить по этим обязательствам. Та небольшая часть бывших латифундистов, что не сбежала из России, за некоторым исключением так и не дождалась от государства возмещения своей потерянной собственности. Мало того, многие и многие к этому времени уже получили уголовные сроки за спекуляцию зерном во время Великой Войны и Гражданской. А те, что остались, вынуждены были навсегда сменить род занятий, так как лично работать на земле они не умели. Но среди бывших латифундистов оставалась и небольшая прослойка так называемых "заслуженных". К ним причислялись воевавшие в Белой Армии лица, далеко не всегда даже дворяне. Эта была прослойка крупной сельской буржуазии, включая и казачью. На всё подспудное недовольство "заслуженных" Деникин ещё в середине двадцатых через прессу ответил "Особой благодарностью от имени правительства и народа". Смысл статей Антона Ивановича сводился к мысли, что данные господа воевали за новую демократическую и народную Россию, без оглядки на личную финансовую выгоду. Такая оценка со стороны Деникина, конечно, не наделила "заслуженных" лаврами героизма, но заметно возвысила их в глазах общества. И получив такой удар, "заслуженным" стало нечем крыть. Впрочем, они и не стремились уже оплакивать былое. И только эта прослойка получила из казны возмещение потерянной собственности. Что же касается казацких областей, то здесь преобразования проводились с особой щепетильностью. Тихо тлевшую напряжённость между богатыми и бедными казаками и иногородними удавалось решать за счёт фактически насильственного отчуждения земли у казачьих помещиков. Эти земли распределялись наделами как среди малоземельных казаков, так и малоземельных иногородних.

Реформы нашли широкую поддержку в бывшем эсеровском крыле Белого Движения, как и в среде возрождённого Крестьянского Союза. Но оставалось и немало противников таких реформ. Впрочем, со временем некоторая их часть вынужденно признала правильность политики кабинета Деникина. Та часть Белого Движения, что состояла из бывших легальных марксистов (как их называли при царском режиме), с начала тридцатых всё больше задавалась вопросом, а так ли уж неправы были большевики, отказавшись от ортодоксального постулата Маркса о необходимости построения капитализма, как первого этапа на пути построения социализма? Что если Ульянов-Ленин был прав, отвергнув капиталистическую фазу? Официально же пропаганда продолжала вещать, что "всё в строительстве новой России так или иначе идёт в соответствии с заветами великого преобразователя, павшего от руки, направляемой врагами русского народа в тот роковой сентябрьский день 1911 года". Из года в год со страниц печати не сходили и слова самого Столыпина: "На очереди главная наша задача ‒ укрепить низы. В них вся сила страны. Их более ста миллионов и будут здоровы и крепки корни у государства, поверьте ‒ и слова Русского Правительства совсем иначе зазвучат перед Европой и перед целым миром... Дружная, общая, основанная на взаимном доверии работа ‒ вот девиз для нас всех, Русских. Дайте Государству двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней Poccии". Но вопреки пропаганде и отсыланию на благотворность для России реформ царского реформатора, происходящее всё больше отдалялось от столыпинских замыслов. Идол Столыпина оставался незыблем, однако итоги преобразований уже во весь свой рост показывали совершенно обратный вектор развития страны. Столыпин старательно и через колено ломал вековые устои на селе, насильственно внедряя в сельском хозяйстве капитализм и тем самым расслаивая по большому счёту монолитное до того крестьянство. Ныне же в России мало говорили о социализме, но строили именно его, избрав в качестве застрельщика наиболее злободневный и застарелый ещё в XIX веке земельный вопрос. А к началу тридцатых, стараниями бывших легальных марксистов, а также под давлением Крестьянского Союза, Россия постепенно вывела из внешней торговли зерновую составляющую. Горькие уроки самодержавия ещё были слишком свежи в памяти. Миллионы и миллионы помнили, как с начала девяностых по империи прокатывались голодоморы и вызванные ими эпидемии. Как вымирали целыми сёлами. Как по разного рода оценкам царских чиновников за период только 1901-02 годов в империи голодало сорок два миллиона людей и умерло около трёх. И это при всё возрастающих из года в год поставках зерна зарубеж, даже во время голодов. И при радостных отчётах царских министров об увеличении экспорта пшеницы. Теперь же, с подачи Крестьянского Союза и бывших эсеров и меньшевиков, в стране делались стратегические запасы зерна. И пожалуй впервые угроза голодов стала превращаться в призрак из прошлого. А многолетняя торговая блокада Запада и навязывание России торговли зерном заставили искать новых партнёров. И они были найдены. Мир, как оказалось (и как виделось это при царизме), не состоял из одних только Европы и САСШ. Между тем, сравнивали на страницах печати и промышленный рост в сравнении с довоенным 1913-м. Официозы провозглашали, что к 1913 году благодаря заданному Столыпиным импульсу Российская Империя по темпам промышленного роста и производительности труда вышла на первое место в мире, опередив даже бурно развивающиеся САСШ. Именно к последнему предвоенному году Россия сравнялась по уровню экономической мощи с Францией, Японией и САСШ, уступая только Германской и Британской империям. Даже по среднедушевому доходу Россия заняла пятое место в мире. Но если брать объективное выражение этого фактора, то те же Франция и Британия учитывали промышленную базу своих колоний, в которых труд рабочих-туземцев был крайне дёшев, но не учитывали само туземное население Египта, Марокко, Судана, Бирмы, Южной Африки, Индии, Индокитая и прочих колоний. И только в самом конце двадцатых в прессе и научно-популярных изданиях стали появляться статьи о том, что экономика при Николае II развивалась однобоко, царская Россия сильно отставала во многих технологических отраслях, а кредитная зависимость от западного капитала приобрела размах такого уровня, что говорить о субъектности империи на мировой арене можно было только со множеством оговорок. И что уже в Великую Войну многим стало понятно: Россия при Николае II окончательно остановилась в развитии. А ведь остановка в развитии для такой страны — это предвестник скорой смерти.

И смерть империи наступила в феврале 1917-го. Чёрный Февраль грозил неминуемым уничтожением всего Русского Мира. И тогда в противоборство за своё виденье будущего вступили две силы — во многом тождественные друг другу, желавшие спасти страну и народ. Обе — зависимые извне, но опирающиеся прежде всего на внутренние силы. И каждая из сил в лице соперницы видела лишь худшее, не желая признавать, что и по ту сторону фронта есть такие же любящие Отечество люди, а не только прислужники жидомасонов и наймиты мирового капитала.

Что же касается точки отсчёта преобразований, то всё ещё голодный и холодный двадцать второй год стал годом больших надежд. Страна приходила в себя и трезвела от угара кровопролития. Росли как на дрожжах крестьянские артели и новые общины, шла постепенная реанимация промышленности, потихоньку уходили в прошлое голод, эпидемии и разруха. Учёбу и жизнь в поселении Елисей поначалу воспринял в штыки, слишком туго, как ему казалось, закрутили гайки воспитатели и учителя. Но месяцы сменяли один другого и Елисей потихоньку привыкал к новой жизни. Появились друзья, да такие, что не предадут и собой закроют. Появились увлечения, когда в колонии в 1923-м открыли кружки творчества и спортивные секции по борьбе и футболу. Воспитатели были строги, но справедливы и потому со временем заслужили в мальчишеских сердцах искреннее уважение. Особенно радовало юного Елисея участие в детской футбольной команде в соревнованиях между забайкальскими и приморскими поселениями, где он в свои восемь-девять лет играл полузащитником в постоянном составе. В том же 1923-м в стране были созданы Юношеская Организация России (ЮНОР) и Союз Русской Молодёжи (СОРМ). В ЮНОР Елисея приняли в конце года, торжественно вручив вместе с другими новопринятыми юниорами почётные значки.

Из поселения он выпустился в 1929-м, пятнадцатилетним парнем, смело смотрящим в будущее сормовцем. Среди обретённых в поселении профессий Елисей имел разряд каменщика, поэтому прибыв в Читу, довольно быстро нашёл место в молодёжной строительной бригаде, ехавшей на одну из таёжных строек по сормовскому призыву. Трудиться ему выпало на строительстве Белопартизанска. Возводил заводские корпуса, жилые многосемейки и частные домики, строил городскую управу и Дом Юниоров. Служба была интересной, много молодёжи, кто из сёл центральной полосы, Поволжья и Южной Малороссии, а кто такие же бывшие поселенцы. Трудиться выпадало чаще в первую смену, поэтому Елисей находил по вечерам время на занятия в обществе ЮНАРМИИ. Такие общества как раз в этом году начали создаваться по всей стране по директиве Высшего Совета РНС. Тогда в 1929-м организация ЮНАРМИИ и ЮНФЛОТА только начиналась, целью их ставилась подготовка молодёжи к службе в армии и флоте, особенно в свете начавшейся механизации русской армии и принятия программы Большого Флота.

В молодом Белопартизанске при ЮНАРМИИ открылась школа механиков-водителей, в которую на первых парах привезли снятые с хранения бронетрактора произведённые в 1919-1922 годах. Все оставшиеся бронетракторы в русской армии после польской войны были выведены на консервацию, их место начали занимать первые истинно отечественные бронеавтомобили и танки, скопированные с французских "Рено". Это потом уже после 1924 года в ходе военной реформы начали появляться свои танки, ставшие постепенно назваться на русский лад бронеходами, как оно и было до революции. Английский термин "танк" стал быстро вытесняться. Кроме того, "танк" переводится с инглиша как "лохань", что, мягко говоря, совершенно неприемлемо для обозначения в России класса боевых машин.

Управление бронетракторами, а потом и броневиками Елисей освоил за три месяца, получая сперва по теории, а затем по вождению высокие отметки. Спать правда выпадало мало. Поначалу приходилось зубрить много материала по устройству техники, а потом после первых занятий нередко болела голова от всех присущих бронетракторам прелестей эксплуатации. Пару раз даже выхлопами в ангаре надышался, да так что пришлось обращаться в санчасть. А когда в сентябре в городе открылась школа парашютистов и планеристов, Елисей заодно записался и в неё. Так и летели трудовые недели, вечерами которых он бегал то в школу мехводов, то в парашютную секцию новой школы. На планеризм уже времени не было. Только по воскресеньям Елисей проводил вечера на танцплощадке, где девчата никогда не отказывали в танцах сормовцам и юноармейцам.

Свой первый парашютный прыжок Елисей совершил в ноябре. И что называется, заболел небом. Настолько заболел, что с зимы начал готовиться к поступлению в Орловское пехотное училище, где как раз с 1929-го создали парашютную кафедру.

Поступил он в училище летом 1930-го, а с сентября шестнадцатилетний Елисей Твердов стал юнкером третьего учебного батальона. В 1932 году, когда началось создание военно-воздушных флотов, военно-транспортной авиации и воздушно-гренадёрских войск, Орловское пехотное было полностью перепрофилировано на подготовку будущих небесных гренадёр. С весны училище стало называться Орловским воздушно-гренадёрским. Летом 1933-го Твердов выпустился корнетом* в 4-ю парашютно-гренадёрскую бригаду, формируемую в Чистополе, что в Казанском военном округе.

Стук в дверь вывел Твердова из дрёмы. Он протёр глаза и потянулся к замку двери.

— Прошу прощения, сударь, — сказал возникший на пороге проводник в путейском мундире нового образца, в руках он держал записную книжку с карандашом, — вы в какую очередь обедать изволите?

— Да хоть в первую, — буркнул Твердов. — А что в этом поезде обедают по записи?

— Точно так, по записи, — кивнул проводник. — В нашем поезде всего один вагон-ресторан, пассажиров как водится изрядно, поэтому... дабы избежать нежелательных конфузий, как говорится...

— Понятно. Запишите в первую.

— Хорошо. Тогда в час по полудню, — проводник сделал пометку и закрыл дверь.

— — — — — — —

* С двадцатых годов у штурмгренадёр остались "пехотные" звания, тогда как с момента своего появления в начале тридцатых небесные гренадёры переняли "кавалеристские". Переняли их в двадцатые и бронеходчики, чей род оружия одно время считался логическим развитием кавалерии в условиях механизации войны.

— — — — — — —

Без пяти минут до назначенного срока Твердов уже стоял у дверного зеркала, наводя последний лоск на мундире. Ещё раз окинул себя взглядом. Сапоги начищены до зеркального блеска, галифе отутюжены, благо в стенном платяном шкафчике нашлись зажимы для них, воротник-стоечка подшит свежим подворотничком, наградная лента "За Испанию" с цветами испанского флага ровно под 45 градусов между второй и третьей пуговицами кителя, слева на груди значок члена СОРМ, на рукаве воздушно-гренадёрский шеврон нового образца, кобура строго по уставу на три кулака справа от пряжки портупеи, ножны казачьего бебута, положенного небесным гренадёрам вместо сабли, на портупее слева, на рукояти бебута знак Анны 4-й степени, она же "Клюква", да красный темляк на крестовине. Всё. Готов предстать пред обществом и дамами.

В вагоне-ресторане народ, как оказалось, уже давно собрался. Кого только не было. Студенты, притихшие за крайним столиком сразу у входа; степенные дамы, живо что-то обсуждающие в ожидании заказа; рабочие в демократических клетчатых пиджаках; много мундиров. Особенно полувоенных и особенно много было служащих Корпуса Лесничества и Корпуса Гражданской Обороны. Были тут и статские служащие невысоких рангов, и просто гражданские, одетые кто во что горазд. Такое пёстрое многообразие могло поразить ещё лет десять назад, теперь же когда общие вагоны были отменены за ненадобностью, а деление по классам на цвета было упразднено ещё в Гражданскую, народ абсолютно любого слоя мог позволить себе как минимум плацкарт.

Твердов замялся, мест на первый взгляд как будто не было. Но вот он заметил за дородным мужчиной в вицмундире школьного учителя некоторую брешь. Прошёл к середине вагона. У одного из столиков оказались свободны два места. Оставшиеся два оказались заняты бородачом в бело-сером свитере, тихо о чём-то говорящим с... Елисей внутренне подобрался. Обедать в обществе с генералом он никак не рассчитывал. Натура у него была такая, что он всегда по возможности сторонился высоких чинов, а уж когда в бригаду проверка приезжала, от этих самых чинов одна только головная боль.

Но ничего не попишешь, понял Твердов, сотворя, как говорили в детстве у него в поселении, морду кирпичом. Сотворил да рассматривал по пути генерала. Лицо жёсткое, черты заострённые, движения плавны и в то же время будто таили в себе силу. Мундир непривычен. Не покроем, а регалиями. Из защитного зелёного сукна, с золотыми погонами с двумя маленькими генерал-лейтенантскими звёздочками(2), расположенными, как это принято в русской армии, поперёк погон да на два пальца от края. Поверх вышитых золотой канителью зигзагов, вдоль погон присутствовал серебряный шитой вензель "МА". Красный шеврон на левом плече имел вышитую надпись "Манжурская Армiя" и тоже вышитый золотом свастичный крест, являвшийся ещё с Гражданской символикой Омского и Читинского Военных Округов, а в Манжурской Армии появившийся в конце 1930-го во время войны с китайцами. Георгий 4-й степени, Суворов 2-й, значок РНС, корниловский знак в виде чёрного креста с белым кантом и с белым черепом с костями, который носят старые корниловцы с Гражданской, да ещё медаль "Ледяной поход", да две жёлтые и одна красная нашивки. И как к такому подступиться? Однако... морду кирпичом!

— Вы позволите, господа? — встал у стола Твердов.

— Да, конечно, — махнул рукой человек в свитере, прерванный на полуслове.

— Присоединяйтесь, ротмистр, — кивнул генерал, окинув Твердова цепким взглядом.

Елисей занял свой стул и представился:

— Твердов Елисей Павлович, штабс-ротмистр Чистопольского воздушно-гренадёрского полка.

— Денисов, — кивнул собеседник генерала, — Андрей Андреевич. Кинооператор московской студии "Русфильм".

— Ну, будем знакомы, ротмистр, — улыбнулся генерал. — Авестьянов Григорий Александрович. Мы тут покамест спорчик вели... Так что с вашего позволения...

— Конечно, конечно, — смутился Твердов, начиная искать взглядом официанта.

— Откровенно говоря, режет слух, — продолжил прерванный спор Денисов. — Кругом, ну совершенно кругом, "судари", "господа"... У нас даже рабочие-осветители друг друга сударями называют.

— Сказать честно, не понимаю я вас, — заявил Авестьянов.

— Ну смотрите сами. Эту дурацкую послесловную "с" как будто изжили. А то "чего изволите-с" было... Но вот подходит ко мне наш директор и говорит: "господин Денисов". Какой я ему господин? Я совершенно против такого ко мне обращения.

— А что ж так? — генерал пожал плечами. — Напрасно... Мне вот, знаете ли, приятно обращаться к моим орёликам "господин солдат". Новый строевой устав считаю делом правильным. Ни к чему нам в новой России "ваши благородья" и "ваши превосходительства". А солдатики, — он слегка улыбнулся, — они ведь и правда господа. Господа своей земли.

— Эка вы хватили! Я ведь не об этом.

Дальше слушать спор Твердов не стал, про себя решив, что этот бородач в свитере бывший красный. А может и нет, ну да чёрт с ним. Призрак братоубийства в России давно загнан в самые дальние закутки, а вот поди ж ты, нет-нет да всплывают отдельные отголоски.

Выбрав блюдо в "демократично-поездном" меню, Елисей подозвал официанта.

— Чего изволите-с, господин офицер?

Твердову вдруг захотелось хохотнуть, очень уж к месту пришлись прозвучавшие слова. Но он сдержался. И краем глаза заметил улыбку генерала.

— Запечённую утку... — сказал Елисей. — Гарнирчик к нему... Картофель пюре, пожалуй, и горошка маринованного.

— Сей момент, — произнёс официант, записав заказ.

— Постойте, любезный, — обратился генерал, — а принесите-ка нам штоф(3) коньяку. Какой у вас тут имеется?

— Есть Голицынский, есть Крымский...

— Остановимся на Крымском, — Авестьянов поймал согласный кивок Денисова и посмотрел на Елисея. — Вы как, ротмистр? Не желаете присоединиться?

— Не откажусь... — ответил Твердов, совершенно не ожидая подобного оборота.

— Вот и славно... Итак, штоф коньяку и три рюмашки.

— Как изволите, — кивнул официант, удаляясь.

И только он ушёл, у столика появился молодой служащий Горно-инженерного Корпуса в скромном чине 12-го класса. Несмело улыбнулся, растянув незаматерелые ещё усики, помялся секунду и спросил:

— Господа, разрешите к вам присоединиться?

— С нашим удовольствием, — за всех ответил генерал и взялся представить инженеру всех сидящих.

— Тынчеров Сергей Степанович, — назвался инженер, усевшись подле Твердова.

— В Москву следуете? — спросил Авестьянов.

— Нет... По служебной надобности в Казани был, — ответил Тынчеров. — Теперь мне во Владимир. За седмицу надеюсь управиться. А там уже в Екатеринослав.

Официант сперва принёс коньяк и рюмки, после намёка на четвёртого клиента, принёс вместе с заказом Твердова ещё одну рюмку. Генерал достал пачку папирос, предложил всем желающим и подкурил, окутавшись дымом. Угостился Денисов, инженер Тынчеров, как и Твердов, оказался некурящим. Елисей же с интересом рассмотрел пачку. "Оттоманъ" петроградской фабрики. К самим папиросам он был равнодушен, но вот рисунок казаков то ли времён Запорожской Сечи, то ли времён Черноморского Казачьего Войска его заинтересовал. Глядя на изображение казаков невольно вспоминался гоголевский Тарас Бульба.

— Ну-с, господа, — поднял рюмку Авестьянов, — чтоб нам скатертью дорожка!

Твердов улыбнулся, улыбнулся и Денисов. Тынчеров напротив стал серьёзным.

— Странный тост, господин генерал, — сказал он.

— Нет, — погладил бороду Денисов, — тост хороший. Дорожный!

Выпили. Елисей ощутил приятное тепло, коньяк оказался что надо, и налёг на принесённую утку. К дальнейшему разговору он прислушивался в пол-уха. Задумавшись, почти прикончил уже обед, когда последовал второй тост от Денисова за удачу. Опрокинув вторую рюмку, Елисей обвёл глазами разомлевших попутчиков.

— Из казаков? — поинтересовался Денисов у инженера.

— Не угадали, сударь, — Тынчеров улыбнулся и откусил бутерброд. Коньяк, судя по резвости его движений да и по повеселевшим глазам, успел уже стукнуть в его головушку. — Я из мещан, ежели по старому говорить. Родился на Семиречье в станице Софиевская(4), куда батько при царе на заработки из Верного(5) в артельщики подался. Батько мой лавчонку теперь в Верном держит, бухарскими тканями торгует. Матушка сестрой милосердия в детской больнице служит. Братья да сестрёнки мои... Они малы ещё, за партами в гимназиях обретаются. Что до меня... Кончил Оренбургский горно-промышленный, получил службу на Актюбинском медеплавильном. В тридцать шестом по направлению уехал в Жайрем, там как раз ГОК запустили. Сейчас у нас аврал. Новые мощности запускаем, геологи не мало месторождений свинцовых, баритовых и цинковых руд нашли. Вот, собственно, приходится покамест по командировкам кататься...

— В ваших краях я не был, — сказал Денисов, вытирая рот салфеткой, и перевёл взгляд на генерала. — Зато в Харбине бывал. В двадцать шестом. Я ведь на Родину через него возвращался. После октября двадцатого, когда мы в Петрограде не устояли... в Вологодщину отошли, фронт держали. А ЦИК в это время в Архангельске на английские пароходы садился... Британцы свой флот прислали. Я потом два месяца через Олонецкую губернию в Швецию пробирался, думал — кранты!.. убьют по дороге. Но повезло. Из Стокгольма в Бостон, потом судьба в двадцать шестом в Китай забросила... А там как раз события назревали. Меня комминтерновцы обхаживали... А когда Ильича в Женеве застрелили, я по-тихому смылся. Решил, будь что будет и в Харбин подался...

— Смотрю, побросала-то вас судьбина, — сказал генерал.

— Да уж... А Харбин ‒ паршивый городишко... Комары там натуральные волки!

— Харбин нынче не тот. Его теперь не узнать, — ответил Авестьянов с улыбкой. — Не чета довоенному. Разросся. Новые проспекты, новые районы, много заводиков на окраинах. Всё больше сельскохозяйственных, но и бетонных, кирпичных да метизных хватает... артелей много. Китайцев же нет вовсе, даже манз(6) не осталось, не то что лет десять назад. Натурально русский город! Крупной промышленности, понятное дело, нет, губерния-то особая, приграничная. Буферная.

— А что гоминдановцы? — спросил Денисов.

— Шалят... Погранстража у нас всегда на стороже. Только на японском участке спокойно.

— Японцы... — произнёс Денисов. — Помню в Ялте, когда нас на съёмки Ханжонков собрал, делегация из Йокогамы прибыла. Переговоры с Александром Алексеечем о Порт-Артуре вели, кино снимать хотели.

— И что? — вступил в разговор Твердов.

— Да что... Не заладилось у них. Наш профсоюз актёров предложенный сценарий отклонил. Да и цензура против высказалась.

— Как знаете, господа, а я заморскую синему вообще-то не очень... — заявил Тынчеров. — Души в них нет. Актёры есть у них великого таланта, да вот всё одно что-то... Не то...

— Хм... — Авестьянов покачал головой. — Право, Сергей Степаныч, нельзя же всех в одно стойло ставить. Есть у них, доложу я вам, неплохие кинишки.

— Есть... — Тынчеров пожал плечами. — Как не быть? Но всё одно... Не то оно.

— Правильно! — сказал Денисов. — Смотреть надо наше. Впрочем, поделюсь с вами, друзья, новостью мира синематографа. В североамериканских штатах начали снимать экранизацию "Унесённых ветром".

— Эка невидаль, — скривился Тынчеров. — Своё пусть и снимают. Лишь бы наше не трогали. А то чего доброго за "Войну и мир" примутся.

— Ну тут уж будьте спокойны, — развеселился Авестьянов, — до нашей литературы у них кишка тонка. Наше только нашим и снимать... А вот "Унесённых", когда картина выйдет, посмотрите обязательно, — тоном наставления добавил генерал. — Не побрезгуйте.

— А как вам роман? — спросил Денисов, глядя на генерала. — Читали?

— Приходилось.

— Есть отличия с кино, — заметил Денисов. — Ленту снимают под цензурой, все негры-разбойники убраны, Ку-клукс-клана нет совершенно.

— Так у них же янки верх одержали, — улыбнулся Авестьянов, — Наш государь напрасно к этому руку приложил. Желание насолить Британии весьма понятно, но... чем оно всё обернулось? Англия-то нам всегдашний враг, но в североамериканскую Гражданскую Александру не следовало бы лезть.

— Что ему североамериканцы? — сказал Денисов. — Задворки мира. Не знал внутренней кухни. Однако эвон как Большая Игра сегодня оборачивается.

Авестьянов кивнул, а Тынчеров, не разбираясь в вопросе, откровенно заскучал. И спросил, желая сменить русло обсуждения синематографа:

— Господа, а как вам новая лента Эйзенштейна "Гибель свободы"?

— Да как... — фыркнул Денисов.

— Эйзенштейн, говорите... — не удержался от реплики Твердов. — Талант. Но враг.

— Картина не дурна как художественная, — дал оценку Авестьянов. — Да, мистер Эйзенштейн несомненно хороший ремесленник. Но талант?

— Средненько, — заявил Денисов. — А местами и серенько.

— Нет, господа, — спохватился Тынчеров, — я же не хвалю антирусскую линию в ленте и не оправдываю... С "пьяной офицернёй" бриты явно палку перегнули.

— Полно-те, голубчик, — с улыбкой махнул рукой Авестьянов. — Мы вас не рядим в агитаторы.

— Я всего лишь хотел спросить вашего мнения о батальных сценах.

— Оне не дурно поставлены, — ответил генерал.

— В целом — да, — согласился Денисов.

— А как вам в конце, где Туркул ведёт дроздовцев в психическую атаку?

— А вот это совершеннейшая чушь! — заявил Авестьянов.

— Парад идиотов, — усмехнулся Денисов. — Они бы ещё дроздовцам барабаны выдали. И начдив впереди цепей... это даже... я прям не знаю.

— Но как же... — открыл рот Тынчеров. — А что... Не понимаю, господа.

— Что тут не понять? — рот Авестьянова скривился в злой усмешке. — Во-первых, дроздовцы шли парадными шпалерами, при этом все офицеры. Во-вторых, чтоб так по глупому гибнуть, надо быть чертовски пьяным или кокаину понюхать... Как балтийские матросики бывало... В-третьих... В-третьих, я сам бывало в психических атаках участвовал. Последний раз в двадцатом дело было, во время второго наступления на Курск. В батальоне нас в строю чуть более семидесяти осталось. Красные нас тогда огнём прижали. Под Лебедином дело было. Неделю провели в боях без продыху. Патронов по одному-два на брата, у кого их и нет вовсе. По Тростянецкому шляху нам во фланг латышский полк выдвинулся, а перед нами третий еврейский советский полк окопался. Это хорошо, что пулемёты у них наша полковая батарея накрыла, но у батарейцев патроны кончились. Капитан Троценко нас в две цепи поднял... а сам пулю в лицо поймал. Мы и пошли. Патроны добывать. Половина хлопцев в поле осталась. Потом рванули вперёд, ударили в штыки, окопы захватили, до половины батальона красных повыбили. Кто ушёл, тот ушёл. Потом... Потом два часа беспрерывные атаки отбивали, с патронами уже... Когда латыши подошли, их наши же подошедшие батальоны метким огнём встретили. В окопах огнеприпасов было навалом... На весь наш полк хватило. Собственно, вот вам и весь смысл психической атаки.

Авестьянов помолчал, уставившись на пустую рюмку, и продолжил:

— Кино кином, но гвардия не из одних офицеров состояла. Вот взять наш полк — второй Ударный Корниловский... У нас в конце девятнадцатого девять из десяти — то бывшие красноармейцы... то бывшие махновцы были. Чёрную форму только заслуженные офицеры и солдаты носили. Под заслуженностью, я имею в виду срок пребывания в Белой Армии. Не было формы на всех. В основном простая защитная, чаще с убитых снятая. Я вот свои корниловские погоны только в ноябре девятнадцатого получил, когда конники Шкуро ЧОНовцев в одном селе под Богодуховым порубили. У убитых в карманах кокарды и погоны ударников были... со звёздочками! Не то что у нас химкарандашом.

— Это подло, — тихо прошептал Тынчеров.

— А вы, Сергей Степаныч, романтическая натура оказывается, — улыбнулся Денисов. — Наверное, романами сэра Вальтера Скотта увлекаетесь?

— Точно так... Но господа! Как же тогда такую синему публике смотреть дозволяют?

— А вы, друг мой, — Денисов подкурил новую папиросу и не спеша выпустил дым, — хронику после кина смотрели?

— Да... Её сразу показывают...

— И вы же не купились на блеск заморского искусства?

— Понимаю... Хроника, да ещё с закадровым голосом Делягина... Разруха, тиф, голод... И сытая Антанта, казино, сэры в цилиндрах, мусье... Теперь понимаю для чего...

— Вот! — кивнул Денисов, затягиваясь. — Вкусили отравы и тут же противоядием заели.

— И ещё, господа, — сказал Тынчеров, — теперь мне понятны смешки старичков казаков.

— Старичков? — спросил Денисов.

— Э-э... И правда, это я не то что-то сказал. Вы ведь совсем ещё не старые.

— Хм! И на том спасибо, — улыбнулся Денисов, подумав про молодёжь мирного времени, сорок лет, видишь ли, для них уже старик.

Появился официант, забрал пустые тарелки и записал заказ на чай, кофе и сок. А разговор между тем потихоньку перешёл в русло политики. Ругали янки, ругали бриттов с французами, ругали вечно собачащихся между собой балканских славян и особенно ругали евреев-эмигрантов. Генерал даже вспомнил, как в 1919-м отступал из Харькова и евреи стреляли в спину и лили кипяток из окон и крыш. А потом при повторном взятии Харькова упомянул про упорные бои с еврейской милицией.

— Я только одного не пойму, господа, — Тынчеров протёр рот салфеткой и отпил соку из фужера, — сколько можно терпеть потакание англичанами и французами русскому еврейству?

— Эка вы завернули! — Денисов хохотнул. — "Русское еврейство", говорите? Еврейство не бывает ни русское, ни испанское. Еврейство всегда еврейское.

— Да, пожалуй, — согласился Тынчеров. — И в самом деле!

— Друзья, — Авестьянову стало весело, — тут как посмотреть. Вот возьмите английскую палату лордов и возьмите наших "белых" евреев, которые до бегства из России в обеих столицах жили. Право же, и не только в столицах! Спрашивается, в чём разница?

— И возьмём лягушатников, — ощерился Денисов, — которых в основной массе от наших местечковых не отличить... И от горцев Кавказа.

— Слава Богу, они нас избавили от себя! — сказал Тынчеров. — Местечковые... Пускай теперь в Европе революционируют. Но Кавказ! Господа, это слишком! И сравнивать с цивилизованными европейцами...

— Сергей Степаныч, друг мой любезный! — развеселился Денисов. — В этом вопросе вам лучше не спорить даже. У вас аргументов не хватит. Это первое. А второе, цивилизованные европейцы цивилизованы только у себя в стране. Стоит им военным сапогом границу перейти, и куда вся цивилизация девается?

Тынчеров перевёл взгляд на Авестьянова. Генерал отрешённо жевал бутерброд, демонстративно не замечая недоумения инженера. Тогда Тынчеров глянул на штабс-ротмистра, ища поддержки у него. Однако Елисей был солидарен с генералом в поведении, а что до слов Денисова, то ему было плевать и на бывших одесситов, бердичан, любавчан и прочих бывших, а также было плевать на всех европейцев вместе взятых.

— Но как же... позвольте, господа! — не сдавался Тынчеров.

— Эх, Сергей Степаныч, голубчик, — деланно сокрушился Авестьянов, расправившись с бутербродом, — вам чертовски жаль хрустального образа рыцарства? Увы! Жизнь такова, какова она есть. Вот рассудите сами. В чём секрет... Почему Горький-Пешков так плодотворно пишет свои пасквили? Пишет и имеет приличные гонорары, волочась за бабами на острове Капри. Острове, где любят отдыхать миллионщики. И отчего в Ливерпуле наличествует киностудия Эйзенштейна?

— И прошу заметить, — добавил Денисов, — Пешков — он для нас Пешков или же Максим Горький. Для них он Иегудил Хламида.

— Что же получается? — спустя четверть минуты спросил Тынчеров. — Пресловутый иудейский вопрос?

— Ну зачем же так... радикально? — сказал Твердов. — У Чуковского прекрасные детские стихи.

— И Дедушкин хорошо их писал, — добавил Авестьянов.

— Это кто? — спросил Денисов.

— Дмитрий Дедушкин, издавался в сборниках молодых авторов. Подполковник... У нас в полку командовал четвёртым батальоном. Человек высочайшей храбрости. Погиб под Кайтуном в тридцатом.

— А я одно время был поклонником симфоний Шостоковича, — признался Денисов. — Пока не понял суть его формализма. Недаром его задвинули. Этому "гению" удалось стереть грань между какофонией и классикой.

Генерал разлил по рюмкам коньяк и сказал:

— Лично я очень люблю поэзию отставного штабс-капитана Гумилёва. В Харбине недавно его новый томик приобрёл.

— — — — —

(1) во время военной реформы 1924 г. обер-офицеры стали назваться младшими офицерами, а унтер-офицеры — подъофицерами. Однако термин "подъофицер" не прижился. Унтер-офицеры так и остались.

(2) в 1924 г. воинские чины были выделены в отдельный табель о рангах, в связи с чем прежняя привязка звёздочек на погонах утратила значение. Поэтому генерал-майор на погонах стал обозначаться одной звёздочкой вместо двух прежних.

(3) штоф — 1,23 литра. Единица объёма жидкости, распространённая до введения метрической системы в 1922 г.

(4) станица Софиевская — [г. Талгар Алма-Атинской обл.]

(5) г. Верный — [г. Алматы.]

(6) манза — так в Юго-Восточной Азии и на Дальнем востоке называют помесь китайцев с некитайцами.

— — — — —

* * *

Только смертельный выстрел

Или в упор картечь

Право давали быстро

Без приказания лечь.

Перешагнув живые

Шли... соблюдать черед...

Только в одной России

Мог быть такой поход.

Н.В. Кудашев

ВСЮР(1). 13 января 1920 г.

Подпоручик Григорий Александрович Авестьянов, неполных двадцати лет отроду, сидел на дровнях(2), жадно хлебая кипяток из кружки. Дровни были крепкими, ладно сделанными, за них крестьянам было плачено захваченными в красном эшелоне мукой и керосином. В отличие от Екатиринославской губернии и Таврии, здесь, на севере Харьковщины, деникинским деньгам мужики доверяли мало, предпочитая натуральную мену. Бездымный костёр развели подальше в лесу, солдаты набросали в котёл снега. Теперь все отогревались кипятком. Рядом с подпоручиком хлебал свою порцию фельдфебель Рымчук, кряхтел от удовольствия да что-то ворчал себе под нос. Имеется у него такая привычка, задумается, бывало, и кроет кого-то по матери. Рымчук из киевских крестьян, лет ему далеко за сорок, по хватке и по нутру — настоящий унтер из старой армии, хоть и не был при царе даже ефрейтором.

"Чайку бы...", подумалось подпоручику. Чаю хотелось до неприличия, да взять его негде.

Пристрастие к чаю Авестьянов имел давнишнее, ещё с полуголодной юности будучи учащимся Нижегородского реального училища 2-го разряда, куда поступил аккурат в месяц начала Великой Войны. Ровесник века, он был поздним сыном и младшим ребёнком в семье отставного унтер-офицера, вернувшегося на Нижегородщину в родное село Великие Печорки после тридцатилетней службы. Детство Григория ничем не отличалось от судьбы миллионов его сверстников, окончил земскую школу, получив высокие отметки в аттестат, и подался в столицу губернии, где и проучился до июня 1917-го. Год выдался сложный для жизни. Да что там жизни, для выживания страны! Шла война, по империи прокатилась череда бурных перемен, которые молодой Гриша, воспитанный отцом в традициях почитания и любви к Отчизне, так и не смог принять сердцем.

В августе 1917-го Авестьянов успешно сдал экзамены и с начала сентября был зачислен в юнкеры 1-го Киевского военного училища, как оно стало назваться после распоряжения Временного правительства. Однако преподаватели и юнкеры упорно продолжали называть его по старому: Киевским пехотным великого князя Константина Константиновича военным училищем, как оно именовалось с октября 1915-го после смерти великого князя. Особой любви к великому князю и монархических настроений после отречения государя в училище не было, просто юнкеры и офицеры-преподаватели называли так свою альма-матер в пику непопулярному петроградскому правительству, а себя зачастую называли константиновцами. Временное правительство, это масонское сборище демагогов, начавших разрушение России, к лету растеряло поддержку во многих слоях общества. И уже позже, когда по всей империи будет пожинать неисчислимые жертвы кровавый Молох, адмирал Колчак скажет: "Эсеровщина ‒ тот разлагающий фактор государственности, который в лице Керенского и Ко естественно довёл страну до большевизма". И впоследствии в восточной России вокруг адмирала Колчака начнут цементироваться самые разномастные из патриотических сил, включая и эсеров, ставших в ходе Гражданской одним из столпов Белого Дела. Но ещё долго с именем эсеров будут связывать и Керенского, бывшего при царе официальным масоном и примкнувшего к социалистам-революционерам в чёрные дни февральского переворота.

Проучиться свои четыре месяца и получить погоны прапорщика Авестьянову так и не довелось. Грянул страшный Октябрь. В Киеве начались бесчинства вооружённых толп разнузданных солдат запасных полков, последовали грабежи, убийства и беззаконие. Убивали просто за принадлежность к интеллектуальному труду — инженеров, врачей, правоведов, учителей гимназий и университетских преподавателей. Особенно часто нападали на офицеров-киевлян — тех же русских инженеров и врачей, одевших погоны в шестнадцатом-семнадцатом годах. Грабили и убивали не только не желавшие отправляться на фронт солдаты, город наводнили вышедшие из подполья большевики и банды выпущенных из тюрем уголовников. Свой первый бой Авестьянов помнил отчётливо, память не смотря на череду бурных событий, сохранила все перипетии обороны училища. Потом были бои с красными на улицах Киева, в которых юнкеры понесли большие потери. Три дня совместными усилиями студенческих дружин, юнкеров-константиновцев, юнкеров Киевского Алексеевского инженерного военного училища, солдат-фронтовиков и киевлян из 1-й школы прапорщиков, и просто всех горожан, кто сохранил в сердце верность России, сражались в уличных боях с превосходящими силами красных. 29 октября для Авестьянова выдалось самым напряжённым, бесконечные атаки красногвардейцев, рвавшихся к оружейным складам на Печерске, потом отчаянная захлебнувшаяся контратака юнкеров на красные позиции и на завод "Арсенал". На следующий день из Дарницы начала бить красная артиллерия. Артиллерийский огонь был сродни смертоносному урагану, улицы густо устлали тела юнкеров и студентов. Особенно сильно красные обстреливали Константиновское училище и здание гимназии, где располагался лазарет.

После разгрома в Киеве Авестьянов в числе разрозненных отрядов юнкеров ушёл на Дон к Главковерху Корнилову. По пути на Дон не раз приходилось смотреть смерти в лицо, Григорий как и все в его отряде намертво пришил погоны к шинели, в знак вызова охватившему всё вокруг хаосу. Донцы встретили юнкеров не ласково, в лучшем случае равнодушно. Молодёжь в станицах посматривала с враждебностью, иногородние по большей части относились с откровенной ненавистью. Только в ставке корниловских партизан юнкеры почувствовали себя среди своих.

Изнуряющая зима 1918-го выдалась холодной и голодной. Часто не хватало еды, патронов и амуниции. После штурма Екатеринодара Авестьянову в числе других юнкеров сам Лавр Георгиевич вручил заранее заготовленные погоны прапорщиков. А потом страшный Ледяной поход с февраля по август, бесконечные бои с превосходящими силами красных, трагическая смерть Корнилова в апреле под Екатеринодаром. Трагическая и случайная гибель от шального снаряда. После гибели Вождя, прапорщик Авестьянов оставался рядовым юнкерского батальона, а в конце июля стал стрелком Корниловского Ударного полка, в котором воевал рядовым до середины февраля 1919-го.

В феврале Григория ранило шрапнелью на Донбассе, беспомощным его вывезли в Екатеринодар. После госпиталя его зачислили на ускоренный курс Екатеринодарского военного училища. Летом юнкер прапорщик Авестьянов участвовал в наведении порядка в столице Кубани, куда прибыл генерал-лейтенант Шкуро, отозванный на две недели с фронта Деникиным. Ещё накануне командир дивизиона шкуровских волчьих сотен есаул Колков застрелил главного сепаратиста Рады Рябовола. В кратчайшие сроки прославленный генерал создал из находившихся на побывке кубанцев несколько надёжных пеших дивизионов из числа обозлённых на Кубанскую Раду казаков, воевавших с вайнахами и другими абреками на Кавказе. Шкуро арестовал Быча и всех видных самостийников, пресёк саботаж с поставками хлеба на Дон и начал жёсткую борьбу с разложением тыла, которую продолжил назначенный им полковник Пробыйголова после убытия генерала на фронт. Дело начатое Шкуро продолжалось вплоть до середины осени. При этом борьбой с самостийниками занимались только кубанцы, запасные части и юнкеров Пробыйголова к кубанским междоусобицам не привлекал. Учёбу в училище Авестьянову, как и всем юнкерам, часто приходилось перемежать с войсковыми операциями по уничтожению подпольных большевицких ячеек. Кубань 1919-го представляла собой своего рода Клондайк для разного рода дельцов и полууголовных элементов, хлынувших от власти советов на юг, подальше от военного коммунизма и новых порядков. Да только этим "господам" и белые были не рады, проводя полицейские операции. Большевики же не брезговали вести подпольно-подрывную работу, маскируясь и под маркой этих дельцов. Юнкеры и отряды контрразведки снискали сомнительную славу палачей и карателей. Авестьянов считал участие в контрразведывательных мероприятиях делом правым, на дворе стоял девятнадцатый год, время чистоплюйства восемнадцатого прошло, теперь военно-полевые суды уличённых в подрывной деятельности не отпускали по недостатку улик, теперь белая контрразведка стреляла и вешала.

Выпустился Григорий осенью 1919-го подпоручиком во 2-й Корниловский Ударный полк.

Пуржило. Ночь стояла безлунная. Грозное свинцовое небо нависло так низко, что казалось готово обрушиться наземь. Подпоручик Авестьянов нервно посматривал на наручные часы, скоро утро и время играло не на его стороне. Вопреки ожиданиям, мороз ночью спал, 10 градусов по Реомюру(3) ‒ вполне терпимо даже в поле, если конечно не лежать лёжнем, а двигаться. Чего-чего, а погулять этой да и прошлыми ночами пришлось изрядно. Полковник Пашкевич вёл свой полк больше по ночам, всё глубже вклиниваясь в разрыв обороны красных. Продвигались ударники быстро, в передовых подразделениях было много конных упряжек.

У опушки по-над шляхом, пролёгшим у самого леса, скопилась передовая рота 2-го Ударного Корниловского полка. Сани с лошадьми загодя отвели подальше в лес. Как и во всём полку с самого начала его основания, большинство солдат в роте ‒ бывшие махновцы. Корниловцы, как и другие цветные полки, всегда несли утроенную боевую нагрузку, поэтому из-за больших потерь состав полка постоянно менялся. Сейчас большинство нижних чинов было набрано из пленных, взятых в Полтавской губернии, тёртых и умеющих воевать, то бивших и красных и белых, то сами ими битые, но однако решившие драться за Единую и Неделимую Россию. Решившие после установления советской власти на бывших самостийных территориях под знаменем Батьки. В роте до четверти состава участвовало прошедшей осенью ещё в первом наступлении на Курск и Орёл. Каждый четвёртый дрался в сражении под Кромами, когда 2-й Ударный Корниловский практически в одиночку бился с ударной группой красных, почти ополовинив латышскую дивизию, в полках которой насчитывалось по две и более тысяч штыков, да выбив по трети состава конной бригады Червонных казаков и бригады Павлова.

— Хтось йдэ... — произнёс фельдфебель Рымчук, заметив поднятую руку дозорного.

Шевеления и разговоры стихли. Авестьянов стянул красный офицерский башлык, прислушался. Тихо. И ни в поле, ни на занесённой снегом дороге никого не видно. Тишина стояла не долго, вскоре то тут, то там начали раздаваться смешки и шутки о глазастом дозоре.

— А ну цыц, бисовы диты! — гаркнул Рымчук громким шёпотом.

Наконец Авестьянов заметил движение. Утопая в снегу по пояс, к опушке спешила одинокая фигурка. Вот уже стала различима солдатская шинель с простыми полевыми погонами, но голова... Подпоручик не сразу понял, что на голове под папахой у разведчика намотан белый бабский платок.

— Дозвольте доложить, вашбродь... — вытирая пот со лба сказал разведчик, когда ему помогли добраться к командиру.

— Та докладай вже! — взъелся на него фельдфебель.

Солдат встал прямо, зажав в кулаке снятый платок, натянул папаху и лихо вскинул руку к голове.

— Рядовый Онопко! Прыказ выконан... Хлопцы усих на застави поризалы... Одного живым взялы, думалы якшо очкарык, то головный у ных. А вин, лярва така, ни бэльмэса по-руськи...

— Вольно, — сказал Авестьянов, нисколько не обращая внимания на строевую расхлябанность рядового. Не первый месяц он воевал с бывшими махновцами и давно свыкся со своеобразной вольницей. Помимо свободного отношения к строевому уставу, большинство ударников 2-го полка выделялось внешним видом. Нет, форму одежды они почти не нарушали, но вот оружия с собой таскали немало — у каждого второго пистолет либо наган, у многих кинжалы, сабли, драгунские шашки. У Авестьянова же пистолета сейчас не было, потерял в прошлом бою, а вот с саблей, врученной в Екатеринодаре на выпуске, он не расставался.

— А это что такое? — спросил подпоручик.

— Цэ шоб от витру... — пожал плечами Онопко. — Там на застави богато дивочого тряпья.

— Очкарик живой? — спросил Авестьянов.

— Ни! Хлопцы його вдавылы... — Онопко застыл, заметив взбешённый взгляд фельдфебеля, и моментально изобразил виноватый вид.

— Латыши? — спросил Авестьянов. — Но латыши говорят по-русски...

— Да хто зна... Тю! Зовсим забув! — Онопко полез за отворот шинели и вытащил стопку документов.

— Таааак... — Авестьянов взял книжки и развернул первую. — А ну, хлопцы, подсветите кто-нибудь.

Подсветить вызвался фельдфебель Рымчук, он зажёг длинную спичку и поднёс её к командиру, зажав ладони домиком. Авестьянов быстро просмотрел красноармейские билеты. Во всех латышские фамилии и один и тот же "особый полк". Что-то раньше этого полка на фронте не было, были просто номерные латышские. Может сводный? Или полк на манер ЧОН? Любят же красные это слово "особый"...

— Андрей Остапыч, — повернулся Авестьянов к фельдфебелю, — отправь-ка это с вестовым к капитану Троценко. Пусть доложит, что рота выдвигается на исходный рубеж.

— Слухаю, вашбродь!

Авестьянов лежал в снегу на взгорке, наблюдая в бинокль красные позиции. Наблюдал и скрипел зубами. Когда ж они такую оборону построить успели? Это ж сколько людей надо? Оторвался от бинокля, протёр глаза и снова приник. Траншеи, судя по всему, были полного профиля, линии отдельных окопов за ними и ходы сообщений — тоже полнопрофильные. Перед первой линией траншей два ряда кольев с колючей проволокой. Часовых почти не видно, и если б они не расхаживали, выдавая себя зимними остроконечными шлемами "богатырок"(4), можно было бы подумать, что на позициях никого нет.

Подпоручик перекатился на спину и уставился в грозное почти чёрное небо. Мысли вращались вокруг предстоящего штурма. Здесь под селом Красное, от которого до уездного городка Сумы считай рукой подать, был участок второго эшелона большевицкой обороны. Всю систему обороны, насколько было известно Авестьянову, разведке корпуса Кутепова вскрыть не удалось, однако пластунами было установлено, что здесь находится северо-восточный фланг обороны и именно тут полковник Пашкевич решил ударить. Ударить пока оборона не достроена и не насыщена войсками. Только что увиденное напомнило подпоручику недавнюю осень, когда после Екатеринодарского училища он вернулся в корниловцы, но уже во 2-й полк. Тогда во время первого наступления на Москву удалось захватить "крепость Курск", где красные руками согнанных под конвоем горожан и крестьян возвели куда более мощную и гораздо более протяжённую оборонительную систему с многополосными рядами колючей проволоки. В траншеях, блиндажах и укрытиях к общему удивлению было захвачено очень много ручных гранат, стальных пехотных щитов, ящиков с патронами и пулемётов. И даже полевые телефоны, кабели которых шли под землёй.

Авестьянов обернулся, подозвал жестом Рымчука. Тот подполз и принял из рук командира бинокль.

— Ну что думаешь, Андрей Остапыч?

— Скоро свитанок почнэться, — отозвался фельдфебель. — Атакуваты трэба поки тэмно.

— По воздуху лететь будем? — усмехнулся Авестьянов.

— Та ни... Мы ж не птахи. Тут, вашбродь, с хлопцами побалакать трэба.

— Побалакай, — кивнул подпоручик, отпуская Рымчука. А сам подумал, что как раз сейчас остальные роты батальона сосредотачиваются позади. А за батальоном подтягивается весь полк. И красные, как это не раз уже бывало, похоже, сейчас совершенно не ждут неприятеля.

Атака началась в полной тишине. Во тьме да в пургу резво понеслись дровни, запряжённые в двойки, и устремились широким фронтом по снежной пелене. На каждой упряжке собралось по дюжине солдат, молчавших, готовых в любой момент спрыгнуть или открыть огонь.

В траншеях всполошились только когда упряжки преодолели треть расстояния. Гулко треснули первые винтовочные выстрелы, послышались далёкие крики. На половине дистанции одна из упряжек отклонилась к заснеженному холму, остановилась, с неё спрыгнули два расчёта с максимами. Не теряя времени, пулемётчики резво побежали к противоположным скатам холма и залегли. Оставшиеся в упряжке солдаты к этому времени уже неслись к траншеям.

Когда до первого ряда колючей проволоки осталось менее полсотни сажен, а до траншей около двухсот, со стороны красных дал длинную очередь льюис. Заржали в агонии лошади, слетели с саней убитые. Уцелевшие ударники спрыгнули и залегли в снегу. С холма по засечённому льюису метко ударил максим, убив красного пулемётчика, а второй максим прошёлся короткими по первой траншее.

Перед самими кольями упряжки все разом остановились. Со свитом и ядрёным матом солдаты под пулями дружно сгрузили сколоченные настилы и, под прикрытием огня товарищей, бросились с ними к колючей проволоке. Нескольких храбрецов пули настигли у кольев, они повисли на проволоке.

Придерживая сабельные ножны, Авестьянов перебежал по настилу и залёг. Выстрелил. Сплюнул от досады, что промазал. Рядом в снег плюхнулись ударники, тут же давшие по одному-два выстрела по траншее. Максимы с холма всё также били короткими, пулемётчики старались беречь патроны и стрелять наверняка.

— Хэй! Хэй! — завертел кнутом возница, подстёгивая коней.

Лошади тронулись и с места пустились рысью. Дровни перемахнули настил. Авестьянов вскочил вместе со всеми, бросился к настилу, который уже подхватили солдаты, и дружно со всеми забросил его на сани. Следом на дровни вскочила вся группа, с многоголосым разудалым свистом упряжка понеслась к последнему ряду кольев.

Перед самым заграждением с возницы слетела окровавленная папаха. У вожжей его заменил ефрейтор Мельник, вовремя подстегнувший коней и так же вовремя их приструнивший.

Всё с тем же свистом и матом ударники бросились с настилом на заграждение. Упал с пулей в груди рядовой Пономаренко, его место занял Авестьянов. Добежали, набросили, залегли, хватая ртом обжигающий морозный воздух.

Вдруг сильно и жалобно заржала лошадь.

— Хлопцы! — крикнул сзади возница, ввернув пару матерных. — Видцепляй кобылу!

Оглянувшись, подпоручик увидел как бьётся в агонии одна из лошадей. Её крики и судорожный храп пронимали по дрожи. Кто-то выстрелил, пресекая мучения. Трое бросились к упряжке, помогая Мельнику распрягать.

Подпоручик передёрнул затвор и повернулся к траншее. Сажен сто осталось до неё. Среди мелькания богатырок, он приметил одну неподвижную. "Выцеливает!" Авестьянов видел его выстрел, сразивший солдата у упряжки. Унял дыхание, поймал на мушку остроконечный шлем и плавно нажал на спусковой крючок. Винтовка привычно ударила в плечо. Не зрением даже, а шестым чувством Авестьянов ощутил как его пуля вышибла врагу мозги.

— К чёрту упряжку! — скомандовал подпоручик. — Все за мной!

Он бросился к настилу, залёг, выстрелил почти не целясь. Вскочил и по колено в снегу побежал. Солдаты бросились следом, подбадривая себя свистом. А в это время на дровнях уже неслась вторая рота, неслась по проторенному пути.

Подпоручик вновь залёг, выстрелил. Где-то справа к траншее добрались две упряжки, там началась рукопашная. Авестьянов вскочил и молча побежал, проваливаясь в снег. Усталости не было, кровь просто бурлила, придавая сил. За ним бежали солдаты, стреляя навскидку, громко свистели, наводя ужас на красных. У нескольких красноармейцев сдали нервы, они покинули траншею и дали дёру. Кто-то из своих разрядил им в спины маузер.

Пятнадцать сажен... десять... пять... Авестьянов запрыгнул в траншею, на лету заколов красноармейца. Отбил винтовкой штыковой удар второго "товарища", одновременно пнув его в живот. Штык вошёл красному в шею. Перепрыгнув через убитого, подпоручик бросился вдоль траншеи, в которой уже закипела рукопашная. Крики, мат, выстрелы, хрипы умирающих. У многих ударников были наганы и даже люгеры, сабли и кинжалы тоже пошли в ход.

Откуда-то рядом потянуло густым чадным дымом. Красноармеец вывернул из дыма внезапно, что-то крикнул и начал орудовать винтовкой как копьём. Латышского Авестьянов не знал да и плевать ему было, что прокричал этот краснопузый, он поймал нацеленный в грудь удар на цевьё и увёл его вверх и в сторону, следом вмазав окованным прикладом под челюсть. Дальше началась свалка, винтовку пришлось бросить, штык застрял в рёбрах очередного латыша. Подпоручик рубил саблей, потом в левую руку подобрал у мёртвого краскома заряженный наган.

— Етить! Бомба!!!

— Тикай!!!

Ударники бросились назад ‒ за поворот траншеи. Ручная граната грохнула слишком близко, двоих убило взрывом, ефрейтора Мельника посекло осколками в руку.

Авестьянов перемахнул через задний бруствер и рванул поверху к ходу сообщения. За ним устремились трое ударников. И все разом спрыгнули в гущу спешащих в первую траншею красноармейцев. Одного из солдат поймали сразу на три штыка, остальные ударники заработали в узком проходе кинжалами, саблями и шашками. Авестьянов прорубил голову "своего" красного, выстрелил прямо в раскрытый, что-то орущий рот шедшего за ним. Рванул к стенке прохода, уйдя в сторону от штыка третьего, одновременно воткнув ему саблю в живот. Осмотрелся. Красных больше не было, ударники за спиной собирают ручные гранаты в чугунных осколочных рубашках, выгребают из карманов убитых патроны.

Вновь началась пальба. Со стороны села к занятым траншеям подходили два батальона латышского полка. В траншеях, как и ожидалось, пребывали дежурные роты, основные силы особого полка квартировались в селе и в отдельных хуторах. По латышам открыли огонь захваченные в блиндажах пулемёты и десятки винтовок. В патронах теперь недостатка не было, их в блиндажах оказалось навалом, как и ручных гранат.

Основные силы 2-го Ударного Корниловского заняли траншеи на рассвете, отбив передовым батальоном две безуспешные атаки красных. Ближе к полудню ожидался подход остальных полков и обозов Корниловской дивизии. Бой шёл за первой траншеей. Село, в котором скопились красные, обстреливали две трёхдюймовые батареи, захваченные ротами передового батальона. Огнеприпасов было вдосталь, а в резерве полковника Пашкевича имелись артиллерийские офицеры и фейерверкеры. Рота Авестьянова в этот момент стояла в резерве.

Землянка в шесть накатов была просторной, разделённой бревенчатыми стенами на восемь кубриков. Было накурено и шумно, ударники грелись и спали урывками у походной печки. В дальнюю от входа секцию, которую солдаты окрестили "штабной", водили на допрос пленных. Судьба их ждала незавидная, к латышам корниловцы ничего кроме ненависти не испытывали. Ненависть была взаимна, в плен "цветных" латыши брали редко и если брали, то подвергали изуверским пыткам. Впрочем, латыши вообще редко кого-либо брали в плен.

Пленных после допроса выводили за бруствер и расстреливали. Руководил допросом недавно прибывший из полкового КРП(5) поручик Яблоков, по большей части скучавший. Ни одной ценной птицы пока что не попалось. Находился здесь и Авестьянов, Яблоков настоял на его присутствии.

— Рымчук! Ведите следующего, — приказал поручик.

— Слухаю! — фельдфебель открыл дверь и махнул рукой.

В кубрик втолкнули избитого, одетого в офицерский, заляпанный кровью, китель "товарища". Вид его, не смотря на немалый рост и широкие плечи, был жалок, из него словно стержень выдернули.

— Ось так! — ощерился Рымчук, усаживая пленного на табурет. Потом уставился на него в упор. — Так цэ жид!

— Ты чего мелишь, Остапыч? — спросил у Рымчука Авестьянов. — Какой он жид? А ну позови хлопцев, пускай портки с него стянут.

— Нашо? — удивился фельдфебель. — Ось бачьтэ, вашбродь, нис як у горобця, очи наче у жабы!

— Разберёмся, — хлопнул по столу Яблоков, пресекая спор. — Где тут его бумаги... Ага! Ну-с, посмотрим, посмотрим... — поручик прищурился, поднеся к керосиновой лампе удостоверение комиссара. — Так он, голубчик, голландец!

— Голландец? — удивился Авестьянов. — Здесь в России? Понятно, отчего он по-русски два слова еле-еле...

— Та жид вин з Холандии, — гнул своё Рымчук. — Хлопцы кажуть: вишать трэба...

— Стало быть, ещё один товарищ из Коминтерна, — Яблоков отложил удостоверение. — В Харькове ко мне один субчик попал, с виду латыш латышом... Начали крутить, дошли до фамилии Судрабс. Оказался дальним родственником по отцу того самого Лациса... Рымчук, уведите, всё одно идиша я не знаю.

— Слухаю!

Пленный попытался вскочить, видимо понял что его ждёт, но был тут же впечатан в пол тяжёлым крестьянским кулаком фельдфебеля.

— — — — —

(1) ВСЮР — с января 1919 г. все белые армии под руководством Деникина стали называться Вооружёнными Силами Юга России

(2) дровни — широкие крестьянские сани нефургонного типа. Зимой использовались взамен телег.

(3) Реомюр — 1R = 1,25С

(4) та же "будёновка". Появилась в РККА в конце 1918 г. и до конца гражданской называлась богатыркой.

(5) КРП — контрразведывательный пункт. Во ВСЮР имелись КРП трёх разрядов — 1,2,3, соответственно корпусной, дивизионный и полковой.

— — — — —

Курск, зима 1920 г.

Погоняя матом и кручёными, извозчик гнал сани по пустынной в этот ранний час улице. Ночью навалило снега, во дворах и соседних проулках впервые за прошедшие годы объявились дворники — степенные пожилые мужики в одинаковых старорежимных шапках с широкими номерными кокардами и в самосшитых тулупах и фартуках. Извозчичьи сани вдруг резко подпрыгнули, угодив в занесённую снегом рытвину — дорога уже года три не знала починки. Возница спрыгнул, деловито оглядел сани, постоял, покряхтел с матерком, да и сплюнул, обратно запрыгнув на козлы.

— Н-но! Пшла, Дохлая! — дёрнул он вожжи и сани неспешно поскользили по дороге прочь.

Люба, барышня девятнадцати лет с бледным от частого недоедания лицом, в заношенном некогда великолепном шерстяном оренбургском платке, оставшимся от покойной матушки, да в обветшалом дамском пальтишке и валенках, шла по тротуару, попеременно меняя устающие от тяжести чемодана руки. Она то и дело опасливо озиралась, словно ждала невесть какой угрозы, и чуть ни каждую минуту поплотней запахивала свободной рукой воротник, защищаясь от стылого ветра.

Выйдя на перекрёсток, Люба наткнулась на пикет солдат с чёрно-красными погонами. Их было трое: с винтовками за плечами штыками вверх, в полинялых шинелях, туго перетянутых ремнями на груди, на каждом папахи с кокардой. Небритые, озябшие, не смотря на разведённый у самого торца дома костёр. "Корниловцы!" ‒ мелькнула мысль и Люба прибавила шаг. Солдаты бросили на неё мимолётные взгляды, продолжая держать растопыренные пятерни поближе к огню.

Город в последние дни был полон противоречий; он будто и застыл, словно погрузившись в мёрзлое болото, и в то же время бурлил. Улицы наводнили беженцы, кто возвращался, а кто и стремился прочь. Чемоданы, котомки, сумки, повозки, сани — всего этого на окраинах хватало с избытком. Возвращались горожане из старорежимных — все те, кого большевики объявили классово чуждыми, те кто ушли осенью при отступлении белых, ища с уходящими, а зачастую и драпающими полками спасения от красного террора. Возвращались и мастеровые, вновь надеясь открыть свои мастерские и артели. Уходили же все те, кто боялся правдивости слухов о деникинцах, а точнее — теперь уже о врангелевцах, или опасаясь "трудовой мобилизации" пусть и с иным названием, что практиковали красные. Кто ж их знает, этих господ генералов, рассуждали куряне, а ну как тоже отправят в стужу в мёрзлой землице окопы рыть? Боялась этого и Люба, целый месяц рывшая траншеи под охраной девятнадцатилетних красноармейцев, мобилизованных где-то на Орловщине и в северных уездах Курщины, или, что куда страшнее, под въедливым вниманием венгерцев. Этих девушка боялась до смерти, насмотревшись, что они для устрашения вытворяли с беглыми — русскими мужиками и бабами.

Опасалась Люба и белых, отчётливо помня развешанных на столбах подпольщиков-большевиков, когда деникинцы оставляли Курск осенью, причём эти же самые — корниловцы, волею судьбы второй раз взявшие город совсем недавно. Второй раз корниловцев цветами уже не встречали, горожане помнили, как обошлись с ними вошедшие потом в Курск красные.

На выезде, вдоль просторной прямой улицы частного сектора скопилась длинная очередь. Семьи и одиночки, старики и молодые, разных сословий и политических взглядов. О последнем, впрочем, в очереди помалкивали. Девушка пристроилась в конец и зажала между ног чемодан, постояла, осмотрелась да и присела на крепкий, оббитый стальными полозьями корпус.

— ...нашли же вы время лечиться, папаша! — усмехнулся гладко выбритый коренастый мужичок в ватнике и кроличьей шапке да с перемётной сумкой через плечо. — До вашей Ялты, поди, с год пробираться.

Его собеседник — старикан с благообразным лицом и аккуратной совершенно седой бородкой, одетый в клетчатое пальто с меховым воротником и каракулевую шапку, простецки эхнул и с прищуром вопросил:

— Сами-то вы, голубчик, куда собрались?

— Я-то? Я в Путивль иду... Там, говорят, токаря нужны. И платят хорошо — мукой и сукном.

— Да откуда ж вы, помилуйте, знаете, что в Путивле кто-то нужен и чем платят?

— Знаю, папаша, — отрубил рабочий. — Там после забастовки комиссары нашего брата на бойне несчётно извели. Так что, дело верное, мне это надёжный товарищ сообщил...

— Потише б вы! Эти... — старик кивнул на стоявших в отдалении солдат. — Эти словечко это не любят.

Рабочий сплюнул и уселся на свой тюк, заменявший ему чемодан. Залез в карман и вытащил горсть семечек, быстро глянул на старика и протянул руку.

— Благодарствуйте, — принял в ладонь семечки старик и принялся их лущить, неумело, но в охотку.

Люба отвернулась, сглотнув голодную слюну. В животе привычно заурчало, а в глазах на несколько мгновений заплясали тёмные точки.

Очередь вскоре продвинулась и разделилась на три потока. Девушка пристроилась к среднему и вновь села на чемодан. К очереди подъехал конный поручик-алексеевец, направляясь к заставе. Разговоры на какое-то время разом смолкли. Люба рассматривала поручика, показавшегося ей неожиданно красивым: утончённые черты лица и короткие чёрные франтоватые усики; офицерская шинель, сшитая явно совсем недавно; отливающие латунным блеском шпоры на высоких кавалерийских сапогах, перетянутых ниже колен ремешками. Шашка с алым темляком, белые погоны с красными просветами и вензелем "А", красно-белые петлицы и выглядывающая из-под башлыка пристёгнутая к подбородку фуражка с красным околышем и белой тульей, лихо заломленной по бокам. Красный цвет просветов и околыша вместо более привычного синего говорил, что поручик из одного из конных алексеевских полков. Кобыла его, бурая с белыми подпалинами в паху, отличалась хорошей статью.

"Боже! Как ему не холодно?" — подумалось ей, глядя на его фуражечку.

— Ездют всюду, — пробурчали у неё за спиной, когда алексеевец ускакал вперёд.

— У нас на Ямской третьего дня обыски были, — донёсся другой голос, сиплый от застуды. — Троих в контрразведку увели.

— Третьего дня? Знамо дело, кокнули их уже.

— А они что, большевиками были? — вмешался третий голос, женский и усталый.

— Да хрен их разберёшь, Анна Петровна, — ответил тот же сиплый. — Пашка-то, Савелия сынок, точно большевичок, а те двое у нас с недавно поселились, с декабря.

— Вот я и говорю, — вступил первый голос, — что те, что эти — один чёрт лысый! Была Совдепия, стала Кутепия...

— Ты это брось, — охолодил его сиплый, — так и несдобровать можно. За городом хоть и перестали вешать, но читал, что в газетках пишут? Нет? Расстрельные списки, кого и за что в расход.

— Прям как комиссары...

— То-то!

— Вешать не перестали, — возразил женский голос. — С чего ты взял? За грабежи до сих пор вешают, мне соседка говорила. Она сама видела в Гремячке повешенных с табличками "За грабежъ".

— Слыхали? — вклинился в их разговор чей-то четвёртый голос. — Господа-охвицеры ювелирный магазин разграбили, а сами за грабежи вешают. Вот они вам законность и порядок!

— Это ты хватил, почтенный, — ответил сиплый. — Всех ювелиров ещё осенью обчистили — на нужды армии. Их тогда ещё вне закона объявили...

Слушавшей разговор Любе показалось, что говоривший смеётся, но за спиной не доносилось ни звука хоть как-то похожего на смех.

— Все камушки и золотишко в военную казну пошли, — продолжал рассказывать сиплый. — Старого Вениамина Львовича корниловцы со всею семьёй кончили. А у него дома, говорят, барахлишка золотого, обручательных колечек да лампадок и фамильных камелий до одури много сыскали...

— Ишь ты! А с виду такой милый человек был, — подивился первый голос.

— Так это сынки евоные, чекисты, всё к папашке свозили, — поддержал сиплого женский голос.

— А ты откудава знаешь?

— Знаю, милай, знаю... Племяш мой понятым ходил...

— Чего тут не знать? — удивился сиплый. — У Вени Львовича, считай, полгорода золотишко и барахло на еду меняло.

— Да откуда ж у него жратвы столько?

— Исак евоный в ЧК служил, а Яшка-балбес, что с моим Кузьмой учился, в продотряде. Мудрено ли?

— А аптекаря на Усадебной за что повесили? — спросила женщина.

— Не знаю... Быть может за то, что он из выкрестов... Теперя вон посадили в аптеку какого-то студента, она нынче по военному ведомству числится...

Дальнейшего разговора Люба не слышала, она задремала.

— Простите, барышня, — растормошили её за плечо, — очередь движется. Да и спать на морозе...

— Спасибо... — она встретила участливый взгляд мужчины в потёртом тулупе и улыбнулась.

Люба подняла чемодан, показавшийся ей сейчас ещё больше потяжелевшим, и сделала несколько шагов. А потёртый тулуп уже вернулся в свою очередь — ту, что двигалась левее.

До заставы оставалось немного. Потерпеть мороз с четверть часа, а затем в тёплый вокзал — ждать поезд. Навстречу очереди, обтекая выезжающих, вдоль заборов гурьбой повалили недавние пассажиры прибывшего состава. Уже прошедшие проверку и оттого устало-радостно возбуждённые. Последними от вокзала шли четверо: простоволосый, явно потерявший шапку, грузный господин с одутловатым лицом да разбитым в кровь носом; и трое конвоиров — вольноопределяющийся и два солдата с простыми полевыми погонами рядовых.

— В контрразведку повели... — послышалось из очереди.

— Снова вешать...

— Цэ ж шпикулянт... Гля, яка шуба на ём! И цацки як на показ выставыв... Сука...

— Кутепов уже за спекулянтов принялся?

— Натурально, как в Новороссийске их развешивал...

Когда подошла Любина очередь, она сунула в руки унтер-офицера документы. Стоявший рядом солдат с почему-то не чёрно-красными как у всех погонами, а с простыми зелёными с буквами "К" по центру, подхватил её чемодан и поставил на телегу, жестом пригласив раскрыть.

— Куда следуете? — учтиво поинтересовался унтер-офицер, придирчиво рассматривая документы.

— В Харьков... Службу искать...

— И кем же?

— Могу прачкой, могу швеёй.

— А жильё у вас, простите, в городе имеется?

— Здесь в Курске?

— Да.

— Квартира осталась от папеньки. Три комнаты...

— Эх... что ж вы в Харьков-то? Нешто здесь нельзя никак?

— А как? Прачечную, где я служила, снарядами разбило. Есть нечего. Менять уже тоже почти нечего...

— Погодите, барышня, — унтер повернулся и махнул кому-то рукой и на миг распахнулся отворот его шинели, показав тельняшку под расстёгнутым воротом солдатского кителя.

Люба ойкнула и зажала ладонью рот. Но унтер, кажется, этого не заметил. Девушка оторопела, не понимая, как среди корниловцев мог оказаться матрос, с которыми белые вели взаимно ожесточённое истребление. Да и сама она была свидетелем матросского разгула — команды бронепоезда, неделю стоявшего в Курске. Расстрельные рвы до сих пор раскапывают после них. Ей сильно повезло, что всех соседей, кто знали о её папеньке-околотничем, до этого чрезвычайка на бойню забрала. Новые жильцы были все пришлые и не совали нос в её происхождение. Тут ведь то, что отец из крестьян и отставной солдат четвёртого срока для Чека значения не имело, в полиции служил — значит враг. А ей светило попасть в заложники, из-за чего Люба не раз подумывала о самоубийстве. Заложники никогда не возвращались, да и схватить могли прямо на улице, причём не важно какого пола, происхождения и возраста. Когда русская армия первый раз Курск взяла, во дворе одного только особняка где размещалась чрезвычайка, выкопали свыше тысячи трупов. Толпы родственников хлынули искать родных и многим становилось дурно до беспамятства, при виде изуверски истерзанных тел и пыточных застенков. Потом ОСВАГ в газетах писал, что в окружных деревнях замучены старосты и все те, кто посмел возмущаться их казнями, а изувеченные трупы долго не разрешали убирать с улиц для устрашения. В Курске чекистские бойни ещё не сильно свирепствовали, беженцы из Харькова и Киева, кому не удалось вовремя уйти на Юг России, рассказывали просто невозможно жуткие вещи про красный террор...

— Вы, сударыня, обдумайте вот что... — обратился к ней унтер. — Не желаете ли пустить на постой офицеров? Оплата будет регулярная, но в зависимости от количества квартируемых.

— Боязно мне...

— Так ведь вас никто не неволит. Вы обдумайте пока... Коржов! — крикнул он кому-то, — помоги барышне с вализой.

И уже вновь обращаясь к ней, сказал:

— Подойдите покамест вон туда... Коржов донесёт ваш чемоданчик.

Не смея перечить, Люба вскоре оказалась в конном экипаже, доставившем её в комендатуру, разместившуюся, по капризу судьбы, в здании бывшего полицейского участка, где раньше служил околотничим её отец. Снаружи висел триколор, занявший место красного стяга, а внутри многое осталось по-прежнему, только вот в глаза бросались ободранные стены и вставленные в окна новые стёкла взамен выбитых. Слегка пахло карболкой и ваксой. Где-то за закрытой дверью стучала печатная машинка, которую, видимо, белые приволокли в город с собою, ведь при большевиках у всех машинок выламывали "лишние" контрреволюционные буквы.

Пристроившись в уголке у кадки с давно завядшим цветком, Люба настороженно наблюдала как снуют туда-сюда офицеры. Унтеры и нижние чины попадались значительно реже. Большинство офицеров были из "цветных" ‒ корниловцы, реже дрозды, марковцы и алексеевцы. Многие носили свои отличительные мундиры — чёрные и белые, но часто мелькали и полевые зелёные, и английские. А у кое-кого, если приглядеться, были заметны чуть более тёмные на общем фоне следы от "разговоров" ‒ красноармейских клапанов на шинелях и на солдатских гимнастических рубахах. И если бы Люба умела различать первопроходников — участников первого кубанского похода, она бы тогда удивилась, что и среди них попадались шинельки со споротыми "разговорами".

По лестнице в вестибюль спустились два прапорщика-корниловца, один держал скомканную кумачовую тряпку, оба отчего-то были веселы.

— Юра! Иди погляди, — позвал один из прапорщиков сидевшего у телефона поручика. — На чердаке вот валялось.

Люба наблюдала как корниловцы развернули длинный кумач и со смехом прочли написанное: "Кутепов — палач трудового народа! Белогвардейщина — гангрена революции! Все на борьбу с Кутеповым и черным бароном Врангелем!"

— Ай да "товарищи", — с весёлой ухмылкой оценил поручик. — Выбросьте эту тряпку на задний двор. И скажите там Охрименке, чтоб сжёг.

Дальше Любе показалось, что про неё забыли. И документы вроде взяли, и несколько вопросов задали, и ждать велели, но вот прошло самое малое полчаса, а она всё сидит себе в уголочке и слушает непонятные ей разговоры. То про каких-то юнкеров-сергиевцев, которых отправляют в тыл на учёбу, а вместо них комплектуют дивизион гаубиц нижними чинами. То про какой-то четвёртый полк, переформировать который решено теперь в Курске и полк этот, вроде бы, понёс большие потери под Ливнами.

И вот, наконец, подошёл совсем молодой, наверное её сверстник, подпоручик с солдатскими красно-чёрными погонами, на которых контрастировал белый просвет и звёздочки, и в фуражке с красной тульей и чёрным околышем, на груди — на георгиевской колодке меч в терновом венце. За плечами выглядывали красный башлык и винтовка. Щёлкнув каблуками и звякнув при этом сабельными ножнами, офицер с полупоклоном спросил:

— Простите, не вы ли Любовь Тихоновна?

Любе, давно привыкшей к хамству и бесцеремонному "Любка" и "Любаша", обращение по батюшке показалось до невозможности странным. И тем не менее, она твёрдым голосов ответила:

— Да, это я.

— Подпоручик Авестьянов. Можно просто Григорий. Имею намерение квартировать у вас комнату, — он засмотрелся в её васильково-синие глаза и добавил с улыбкой: — Ежели, конечно, пустите.

— Пущу... — девушка встала, подавляя смущение. — Что уж тут...

На улице крупными гроздьями падал снег. Они шли к ней домой на Крутой Лог, подпоручик нёс её чемодан, а за плечом у него висели верная винтовка и солдатская сумка. Слушая его рассказы обо всяких забавных случаях, девушка оттаяла, корниловец больше не казался ей таким страшным. Да и лицом он был приятен, лик его хранил тень преждевременно ушедшей юности, глаза его были глазами прожившего жизнь и многое повидавшего человека.

— А сколько вам лет, Гриша? — спросила девушка, когда они подошли к дому.

— Скоро уже двадцать.

— Уже? — она смутилась. Странно, вроде бы и ровесник, но в то же время ровесником он ей не ощущался, словно лежала между ней — девятнадцатилетней барышней и ним — девятнадцатилетним юношей непреодолимая пропасть. Впрочем, рассудила она, он же фронтовик, что тут странного?

— А почему "уже"? — не поняла Люба.

Он пожал плечами.

— Потому что на "ещё" я загадывать не берусь.

...Она ела быстро и жадно, а он делал вид, что не замечает её смущения. Буханка ржаного хлеба, несколько луковиц и полуфунтовый шмат сала — всё что оказалось в его сумке он выставил на кухонный стол, когда понял, что хозяйка квартиры не ела, быть может, дня два.

Поев, Люба почувствовала испарину на спине и щеках ‒ так всегда с ней бывало при нерегулярном питании. Вдобавок она осоловела.

— А чайку у вас, Любочка, видимо, нет? — не питая надежды спросил офицер.

Она развела руками. Какой там чай! Даже посуды лишней и то нет! Всё на еду выменяла. Растирая глаза и чувствуя при этом неловкость, девушка рассматривала его нарукавные нашивки — триколор-наугольник и череп с костями.

— Гриша, а вам не холодно в вашей фуражечке?

— Холодно... да бывает и холодно, — признал он. — Но я её ни на что не променяю. И башлык от ветра бережёт...

— А коли уши отпадать станут? Вот как вдарит мороз как в том годе!

— Тогда, конечно, найду себе папаху... у "товарищей" их ещё много...

— Сегодня на заставе, — вдруг резко перевела она разговор, — я видала вашего корниловца в тельняшке под шинелью.

Подпоручик вопросительно приподнял бровь, но через мгновение дёрнул плечом и ответил:

— Он из морского батальона черноморцев. Они почти все тут под Курском костями легли... Кто остался — к нам в дивизию влились... Что-то ещё спросить желаете?

— Нет-нет! — Люба замотала головой и тут же приняв решение разместить, наконец, постояльца, сказала:

— Вот что, Григорий, — она встала и поманила рукой, успевшего уже вскочить офицера, — идёмте, я вам вашу комнату покажу. Здесь у меня до ваших семья жила. Недолго — всего месяц. А как Врангель к Курску подошёл, они съехали...

— Краснюки?

— Я не знаю, честно. Платить они не платили, но хоть жить веселей стало после смерти матушки.

— А отчего не платили?

— Их на уплотнение мне поселили.

— У вас ещё есть родные?

— Есть... Наверное, есть. Я старших сестёр с семнадцатого не видела, как замуж оне вышли и уехали, так и не видала...

Квартира была чистой, с паровым отоплением, сейчас, правда, оно года два как не работало. Все комнаты согревались кустарной чугунной печкой, прозванной в народе "буржуйкой". У печки имелся тощий запасец дровишек — несколько сухих уже порубленных поленьев и спинка стула.

— Вы уж простите, Гришенька, но постельного белья у меня для вас нет. Пришлось всё приданное менять на прокорм.

— Это ничего. Я уж как-нибудь по-солдатски сподоблюсь. Кулак под голову да шинелькой укроюсь...

— Ну и слава Богу, а я уж боялась...

Он улыбнулся и затворил за хозяйкой дверь. Люба пошла почивать, наелась вдосталь впервые за долгое время и ослабленный организм совершенно разморило. Подпоручику понравилась её квартира. Хоть и пустая почти, но чистая. Без клопов и, главное, без вшей, которых он с трудом вывел в городской бане, прокипятив бельё и обмундирование. Что хозяйка настоящая чистюля видно было сразу, даже собравшись уезжать, успела полы помыть и окна.

Вечером, когда Люба проснулась и зашла на кухню, она аж присела от неожиданности. Подпоручик откуда-то успел притащить самовар, чайный сервиз, чугунок и продукты: куль муки, мёрзлый картофель, пару голов хлеба, двухфунтовую банку сахару, фунтовую пачку чаю и несколько морковин. Даже медная толокуша была, правда, с рассохшейся деревянной ручкой и зеленоватыми пятнами патины. Но ничего! Почистить медь — и можно смело взбивать картошку. Любе казалось, что она сто лет, наверное, не ела толчёнку. Как потом обнаружилось, дров он тоже принёс, несколько связанных пучков толстых сухих веток и вязанку колотых чурок. Где всё это богатство он достал, девушка расспрашивать постеснялась. Но если бы спросила, то, пожалуй, не удивилась бы ответу, что всё это было выдано в комендатуре, куда поступала часть добра после реквизиций — на нужды расквартированных в городе офицеров.

А после ужина, когда запаривался чай, постоялец спросил:

— Любочка, а зачем вы в Харьков хотели ехать?

— Слышала на рынке, что там швеи нужны...

— Так вы шить умеете? — оживился подпоручик.

— Умею, — не поняла она его любопытства.

— Тогда как же вы про Харьков знаете, а про здешнее швейное общество не слышали?

— Какое такое общество?

— Эх, вы даёте, в самом-то деле... Позавчера открыли у вас тут в Курске. Где точно не знаю, но узнать могу. Так почему бы вам?.. — он многозначительно вздёрнул подбородок, отчего его усики смешно встопорщились. — Жалование там, как я слышал, недурное: мука и керосин. Сейчас армия остро нуждается в обмундировании. В нашем русском. Это ведь не дело, что приходится с пленных или убитых новенькие штаны или кители снимать. А в английском у нас ходят от безвыходности...

— Погодите, Гриша, — Люба перевела дух, — я же там была в этом вашем "обществе". Это которое на Прилужной? Но туда принимают портних... или офицерских жён, что вслед за вами домой возвращаются...

— Да? — удивился подпоручик. — Об этом мне не говорили. Вы самоучка?

Она грустно улыбнулась.

— Меня матушка научила... Кроить умею, шить на "Зингере", у нас она была, её папенька в восьмом годе купил... Но мне отказали.

— Плохо... Хотя... — его лицо сейчас стало таким, будто он внезапно попал из знойной пустыни под струю ледяной воды. И загадочно глядя на неё, офицер улыбнулся, в глазах его затрепетал весёлый огонёк. — Хотя, погодите паниковать! Я на вас женюсь и вы совершенно законно сможете требовать там службу.

— Как так "женюсь"? — у Любы аж глаза округлились от его слов.

— Да вот так ‒ запросто!

— Но... Но я же вас не знаю совсем. Это же не игра...

— Правильно, Любочка, это не игра. Это жизнь. Вы мне нравитесь и скажу более того: вы красивая барышня. Так что ж ещё надобно?

Любу взяла оторопь от такого напора, она вздохнула и робко спросила:

— А как же... как же моё согласие?

— Так соглашайтесь же! — он пожал плечами, мол, пустяки какие и, продолжая идти напролом, добавил: — Я понимаю, что совершенно незнаком вам... И упаси Боже, вам подумать, что я вас домогаюсь. Даю слово, я вас не трону и пальцем, не из того я теста замешан... Если только сами не пожелаете.

— Но... как вы всё это быстро...

— Я как тот Онегин у Пушкина... тьфу ты! Простите благодушно, герой у Вяземского: "и жить торопится, и чувствовать спешит".

— А разве это не ирония? Я читала в гимназии... "По жизни так скользит горячность молодая..."

— Уж какая тут ирония... — грустно заметил подпоручик. — Увы, времени за вами ухаживать не имею. Я в Курск на несколько дней прибыл, потом обратно на фронт. А там уже как военное счастье обернётся.

— Я... я подумаю, — Люба пребывала в смятении и откровенно призналась себе, что растеряна. — Вы мне нравитесь, Гриша, но это всё так наскоро, что...

— Подумайте, — он улыбнулся и накрыл её ладонь своею, девушка руку не одёрнула. — А завтра я займусь поисками попа. Я слышал, есть тут ещё недострелянные.

Сбитая с толку Люба импульсивно встала со словами:

— Я... я пойду умоюсь. Что-то жарко мне...

Москва, 18 марта 1938 г.

Москва встретила моросящим дождём.

Держа в одной руке коричневый кожаный чемодан, да придерживая при ходьбе наградную Георгиевскую саблю, генерал-лейтенант Авестьянов шёл по многолюдному перрону Казанского вокзала. Шёл не спеша. Спешить ему было некуда, время терпело. Однако он прямиком направился к таксомоторной стоянке, где уже во всю шустрили прибывшие последним поездом пассажиры, не пожелавшие пользоваться услугами трамваев и автобусов.

Таксисты, поголовно одетые по своей моде в короткие кожанки, не торопясь разбирали клиентов. Рижские "Русо-Балты", американские "Форды", луганские "Новороссии", нижегородские "Волги", итальянские "Фиаты", самарские "Самары", екатеринославские "Морозовцы" и с полдесятка других марок всех цветов и разных моделей стояли аккуратными рядами на размеченных белой краской парковочных стоянках. Среди авто был даже один ярко-жёлтый "Амурец" новейшей второй серии, запущенной Хабаровским автозаводом в декабре прошлого года. Авестьянов несколько удивился, увидев его здесь, легковые "Амурцы" выпускались на ХАБАЗе в небольших количествах, основным изделием завода были армейские шеститонники, надёжные грузовики составлявшие основу автопарка дальневосточных армий.

Шофёр "Амурца", пожилой уже дядька совершенно разбойного вида — с недобрым прищуром, в длинном однотонном пальто фасона некогда модного в уголовной среде, да сдвинутой на глаза кепкой, скучал облокотившись об открытую дверцу с чёрными шашечками. Выражение скуки его покинуло при появлении генерала.

— На Причистинку, — сказал Авестьянов. — И как-нибудь, чтоб побыстрей.

— Можно и побыстрей, — ответил шофёр, открывая багажник. — Быстро везём, не дорого берём.

В Москве Авестьянов не был несколько лет и по первому впечатлению город не изменился. Конечно он уже не тот, что был лет десять назад и уж совсем не тот, что был в двадцатом, когда Корниловскую дивизию бросили из-под Ряжска на штурм советской столицы, объявленной Кутеповым после её взятия столицей России. Однако как и прежде город был в основном одно-двухэтажным. Население к 1938 году достигло едва ли миллиона трёхсот тысяч, три четверти жилого фонда — частный сектор, многоквартирные дома доминируют по большей части в промышленных окраинах. И в этом отношении столица мало чем отличалась от иных городов, особенно от новых, выросших на местах грандиозных строек. Иные мировые столицы давно уже многомиллионные мегаполисы, давно обзавелись метрополитенами и бестолковой суетой. В Москве же жизнь текла не спешно, что не отличало её от любого провинциального города России.

Шофёр оказался молчалив, Авестьянов смотрел в окно и думал о своём, наблюдая проплывающие виды. На перекрёстках в одиночку стояли нарядные полицейские-регулировщики в новеньких недавно введённых тёмно-синих мундирах с белыми ремнями, перчатками и шлемами. Извозчики теперь в столице редкость, автомобили и общественный транспорт их почти вытеснили. Прохожих на улицах было не густо, оно и понятно — день-то не выходной. Часто мелькали гимназистские сине-серые вицмундиры, детвора спешила на занятия. Автомобиль свернул с проспекта Героев и пошёл узкими проулочками с "садовыми" названиями. Земляничная, Сливовая, Вишнёвая... На улочках частного сектора и во дворах было и в правду много плодовых деревьев. Новые кварталы, застроенные взамен сгоревших при штурме в двадцатом, просто утопали в деревьях, а уж через две-три недели что здесь будет, когда деревья покроются зеленью... Где-то в этих местах Авестьянова ранило, где именно память подсказать не могла, топография этой части города сильно изменилась.

Когда таксомотор выехал на проспект Корнилова, в окошке замелькали фасады дореволюционных домов — осколков старой эпохи, которую всё чаще теперь называли "дореволюционной" по имени не то Чёрного Февраля, не то Кровавого Октября. Вскоре доехали до Большого Знаменского переулка, свернули к Знаменке, а там уже на Пречистинский бульвар.

— Шестьдесят две копейки, — назвал таксу шофёр, сверившись с счётчиком.

— Получите, — Авестьянов дал полтинник и пятиалтынный, получил алтын* сдачи и вылез наружу.

Моросить перестало. Он посмотрел на хмурое небо, скользнул глазами по свежевыбеленному фасаду министерского здания, построенного ещё в 1792 году архитектором Компорези в стиле раннего классицизма. Корпуса министерства занимали целый квартал. До революции это было Александровское военное училище, большевики его предназначили под Реввоенсовет, теперь в нём с начала двадцатых располагалось Военное Министерство.

Таксомотор остановился напротив корпуса Главного Автобронеходного Управления, там где указал генерал. Пройдя по брусчатке, Авестьянов глянул на фронтон, на котором над гербом реял чёрно-злато-белый флаг, ставший государственным в 1924 году. Поднялся ступенями мимо колонн и открыл массивную дверь.

Дежурный подпоручик быстро уладил формальности с документами, позвонил по внутреннему телефону и попросил обождать четверть часа в приёмной, сообщив что начальник ГАБУ желает принять его лично. Авестьянов кивнул, поднялся по широкой лестнице на второй этаж, прошёл длинными коридорами по намастиченному до блеска паркету, про себя отмечая как скрипит полувековой пол. Больше всего здесь попадалось чиновников по военному ведомству, щеголявших в полувоенных двубортных мундирах с петлицами и узкими погончиками. Офицеров на глаза попадалось мало, большинство в простых армейских зеленых мундирах, но были и "цветные" гвардейцы. Дверь в приёмную оказалась приоткрыта, внутри никого. Никаких вам секретарей или адъютантов. Он выбрал один из пустующих у дальней стены диванчиков и принялся ждать.

Когда дверь кабинета открылась, из неё вышел весьма чем-то довольный полковник в чёрной марковской форме. Полковник щёлкнул каблуками сапог, приветствуя старшего по званию чётким кивком. Авестьянов кивнул в ответ, разглядев у него моторизованные эмблемы на погонах и шеврон 3-й Марковской мотопехотной дивизии с неизменным черепом со скрещёнными костями.

— Разрешите! — обратился Авестьянов, войдя, встал смирно и доложил: — Генерал-лейтенант Авестьянов прибыл за предписанием для дальнейшего прохождения службы!

— Проходи, Григорий Александрович, проходи, — поднялся из-за стола начальник ГАБУ с улыбкой. — Сколько лет, сколько зим. Давай сюда поближе, давно я твою морду не видал.

— Узнаю! Узнаю твой стиль, Пётр Иванович, — улыбнулся Авестьянов словам боевого товарища, направившись к длинному столу Т-образной формы.

Генерал бронеходных войск Коронатов вышел на встречу, протягивая руку. Единственную руку. Левая у него отсутствовала по локоть, рукав был аккуратно подшит. Увечье он получил весной 1931-го в Манжурии, командуя отдельным бронедивизионом в чине майора, выслужив его за боевые заслуги. Его дивизион был придан с ноября 1930-го 236-му пехотному полку, которым с сентября командовал подполковник Авестьянов. Тогда ещё подполковник, спустя два месяца Авестьянов получил производство в полковники. После госпиталя и ампутации раздробленной осколками руки Коронатов изъявил желание остаться в армии, приложив для этого немало усилий. Упорство и награждение за тот бой Георгием 3-й степени сыграли свою роль в его дальнейшей карьере, дело дошло до генерал-фельдмаршала Каппеля и тот не дал его уволить с действительной службы и отправил в тыл, в Омский гарнизон на должность коменданта. В Омске Коронатов практически сразу начал готовиться к поступлению в Москву в Академию Генерального Штаба, окончив её летом 1932 года. С весны 1931-го служебные дорожки его и Авестьянова разошлись на целых четыре года до апреля 1935-го, когда они вновь повстречались уже в Славянске в Манжурии, куда Коронатов прибыл на должность начальника оперативного отдела штаба корпуса, поселившись в военном городке в соседнем с Авестьяновским домике. Дружили семьями, часто наведываясь в гости, пока в октябре Коронатова не перевели в Москву. С тех пор их связывала память о воинской дружбе.

Авестьянов же командовал полком почти до окончания китайской войны, завершив её в числе первых обладателей учреждённого ордена Суворова и в числе кавалеров Георгиевского оружия. Своего Суворова 2-й степени он получил за наведение переправы и форсирование полком реки Сунгари. За шестидневную оборону сопки в полном окружении под Долунем он был награждён Георгием 4-й степени и Георгиевской саблей.

В июле 1931-го был отозван в резерв, в августе по "специальному набору" сдал экзамены в Петроградское отделение Академии Генштаба, выпустился после двух лет учёбы генерал-майором на должность начальника 4-й отдельной пехотной бригады дислоцировавшейся в Ораниенбауме. Ещё во время учёбы в Академии его донимали вопросами по поводу его производства в полковники без высшего военного образования. Однако его путь по карьерному восхождению был не таким уж из ряда вон выбивавшимся, такие как он выскочки времён Гражданской в армии не редкость. После польской войны штабс-капитан Авестьянов на два года застрял под Гомелем на должности командира роты 47-й пехотной дивизии. В 1924-м его направили на годичные курсы при созданном годом ранее Менском Кадетском Корпусе, выпустился капитаном. Прибыв в новую часть, сразу стал "жертвой" путаницы. Как раз в декабре в русской армии завершалась военная реформа, последним аккордом которой стало введение нового табеля о рангах. Воинские чины отныне имели иное нежели прежде ранжирование и были выведены в свою отдельную от статских чинов систему. Отныне армейские и морские штаб-офицеры имели четыре класса производства, обер-офицеры также получили четыре класса, к которым в военное время добавлялся пятый — прапорщик. От привилегированного чинопроизводства гвардии, как это было в царское время, решили отказаться. Так, по замыслу реформаторов из Генерального Штаба, воинское звание должно было соответствовать должности, так как остро встал вопрос соответствия командных кадров новым штатам родов оружия. Заодно была убрана путаница с наличием и отсутствием звёздочек, тянувшаяся после армейской реформы 1884 года. Штаб-офицерству были возвращены такие упразднённые в разное время чины как: штаб-майор и майор для армии; капитан 3-го ранга и капитан-лейтенант для флота; подполковник для казачьих войск, вследствие чего войсковой старшина вновь стал равен армейскому майору, а также было введено казачье звание старшины, соответствовавшее штаб-майору. Штаб-майор, существовавший в некоторых гусарских полках в XVIII веке, был введён взамен секунд-майору и стал общим для всех сухопутных войск. Младшие офицеры флота, они же по старому обер-офицеры, получили новое звание "подмичман", равное армейскому подпоручику, гардемарин теперь был младшим офицером флота первого года службы. Чины плавсостава флота были сведены в одну систему, отныне Корпус инженер-механиков и Корпус корабельных инженеров получили строевые флотские чины. Морская пехота осталась при своих званиях. И все эти нововведения вызвали поначалу нешуточную чехарду, в которую угодил и Авестьянов. Хоть и выпустился он капитаном, но по прибытию в Никольск-Уссурийский** вскоре стал штаб-майором, так как капитан до этого был равен европейскому майору, и во избежание недовольства офицеров все армейские капитаны стали штаб-майорами или майорами в зависимости от ценза выслуги и занимаемых должностей.

С августа 1934-го Авестьянов служил начальником штаба 80-й пехотной дивизии в Бурном (бывший Бэйаньчжень), с апреля 1935-го стал начальником 5-й конно-механизированной дивизии, дислоцировавшейся в Славянске (бывший Цицикар), а в июле 1936-го получил генерал-лейтенантское производство. Там же в Славянске и служил до вызова в Москву в ГАБУ.

— От рюмки чаю откажешься, обижусь, — сказал Коронатов.

— Главное чтобы рюмки побольше, — подмигнул Авестьянов.

— Тогда идём, — показал рукой хозяин кабинета на дверь за его креслом. — Там у меня приватная обстановка и самовар всегда горячий.

Комнатка оказалась небольшой. Единственное окно закрывали жалюзи из тонких деревянных реек. Вдоль стен книжные шкафы с папками и справочниками, и один шкафчик с набором посуды. У дальней стены кушетка, рядом с ней умывальник с зеркалом и полочками с мыльно-рыльными принадлежностями. Видимо Коронатову иной раз приходилось здесь ночевать. Был ещё диван обшитый чёрной кожей, а посреди комнатки овальный столик — вот и вся обстановка.

Коронатов потянул верёвку, открывая жалюзи, да показал жестом на диван, садись, мол. Авестьянов присел, наблюдая как старый друг хлопочет с чаем, да рассматривая заодно самовар. Агрегат был из чистой меди, сверху посажена красивая кукла с широкой юбкой. Такой куклой и малым девочкам играть бы не наиграться, сработана добротно, черты лица старательно вырезаны и разукрашены, наряд ручной вышивки да праздничных цветов. Не кукла, а загляденье.

— Держи, — протянул Коронатов блюдце с чашкой. — У меня тут и бублики имеются.

— С маком? Я с маком люблю...

— Нет, с маком нету... — Коронатов вытащил из тайника в книжном шкафу серебряную фляжку с выгравированной взбешённой кошачьей мордой, плеснул в подставленную гостем чашку коньяк. Потом налил себе и уселся рядом на диван.

— Хорошо пробирает... — оценил Авестьянов, ощутив как начали прогревать гортань чай с коньяком.

— А то! Как в старые добрые времена.

— Как Галя? Детки?

— Галка всё та же молодица, — улыбнулся Коронатов. — А старшие мои уже гимназию кончают...

— Бежит время, — заметил Авестьянов, отхлёбывая, и показал рукой: — помню твоих близняшек ещё вот такими...

— Бежит. Твоя-то как Любаша? Небось без семьи приехал как всегда.

— Люба с детьми на неделю в Пятигорск уехала. Пусть, думаю, в санатории побудут. Мне ведь всё одно по первому времени осмотреться надо. Кстати, Пётр Иванович, не прекратишь ли меня мучить неизвестностью? Где Отечеству служить буду?

— Сейны. Сувальская губерния. Поедешь принимать восемнадцатый мехкорпус, — Коронатов сделал большой глоток, с интересом наблюдая реакцию друга. — Ты, Григорий Александрович, вижу от счастья дар речи потерял.

— Отнюдь. Жду, что дальше скажешь.

— Сказать-то я много могу... — он сделал глоток, улыбнулся и крякнул от удовольствия. — Корпус сейчас в стадии активного формирования. Структуру имеет своеобразную...

— Так... Улыбаешься, значит что-то в рукаве имеешь.

— Так точно, — кивнул Коронатов. — Губерния, сам понимаешь, приграничная, поэтому меры секретности там особые. Официально весь твой корпус — набор разрозненных бригад и отдельных полков. На деле же сейчас эти части по-тихому разворачиваются, причём по усиленным штатам.

— Ну и сколько там чего есть?

— А вот приедешь и увидишь, — усмехнулся Коронатов. — Твоя задача до середины мая развернуть две моторизованные дивизии и бронебригаду. Можешь кстати опереться на начштаба тридцатой конно-мехдивизии. Она тоже в твоём теперь корпусе. Энша там молодой, но хватка у него я тебе доложу... думаю, он долго в полковниках ходить не будет... С кадрами у тебя затруднений не станет, с техникой тоже, обеспечение второй армии под личным контролем Главковерха.

— Ого...

— Ага, — кивнул Коронатов. — Поэтому, сам понимаешь... Ещё по чайку?

— Можно и ещё, — согласился Авестьянов, отдавая чашку. — Развернуть-то я, Пётр Иванович, всё это хозяйство разверну... Да только корпус ещё слаживать надо. А с повышенными мерами секретности... как быть с учениями?

— Это мы решим. А наперёд скажу, что учения будешь проводить скорей всего под Вильно. На чужой технике, но со своим личным составом.

— А вот это уже весьма интересно, — Авестьянов улыбнулся, наблюдая как начальник ГАБУ заканчивает мыть в рукомойнике чашки.

— Но это ещё не всё, Григорий Александрович... Служить тебе предстоит под началом Малиновского.

— Новость напоследок? Хороша... слов нет, — Авестьянов не сдержал сарказма.

— Приказ о назначении Родиона Яковлевича командующим второй армии подписан одиннадцатого марта. Поэтому придётся тебе служить под его началом.

— Судьба что ли такая, — сам себя спросил Авестьянов. — Третий раз его надо мной ставит.

— — — — — —

* полтина — 50 копеек, алтын — 3 копейки, пятиалтынный — 15 копеек.

** Никольск-Уссурийский, основан переселенцами из Малороссии как село Никольское в 1866 г., к 1898 разросшееся село преобрело положение города. В 1917 г. переименован в Никольск, в документах часто проходил с уточнением "уссурийский" дабы не путать с Никольском Вологодской губернии. В середине двадцатых годов переименован в Никольск-Уссурийский.

— — — — — —

Шла первая декада ноября 1921 года. Отрезанные от основных сил польской армии курляндско-ковненские армейские группы продолжали прорывать окружение в направлении Вильно и Сувалки.

...Дребезжащий свист трёхдюймовой гранаты прервался близким взрывом. Штабс-капитан Григорий Авестьянов, командир 1-го батальона 172-го полка 47-й пехотной дивизии, лежал в полузасыпанном окопе, отчаянно пытаясь вздохнуть. Кто-то перед самым разрывом ударил в спину и навалился сверху. Вскоре круги перед глазами начали пропадать, зрение понемногу возвращалось, во рту появился солёный привкус от прокушенной губы. Пальцы совсем занемели от холода и побаливали. Он сжал кулаки и попытался выбраться из-под придавившего сверху тела.

Выбрался. Осмотрелся. Рядом лежал рядовой Сенчевич, назначенный утром адъютантом Авестьянова. Лицо Сенчевича искажено судорогой боли, вместо левой ступни окровавленные ошмётки. Григорий перевернул его на живот. Спина вспорота осколками. Убит сразу. Закрыл собой командира батальона, пожертвовав жизнью. Весёлый был парень, записался в батальон в августе, когда в Гомеле 47-ю дивизию формировали. А теперь лежит здесь бездыханным у реки Вилия и никогда ему не исполнится девятнадцати.

Где-то рядом палили из винтовок. Выстрелов Авестьянов сейчас не воспринимал. В ушах у него шумело, в глазах всё расплывалось. Голова уже который день как чугунная, мышцы словно чужие, от переутомления и холода они давно плохо слушались. Вдобавок от усталости и недосыпания Авестьяновым давно завладело эмоциональное отупение и чувствовал он себя сейчас как старая разбитая кляча. Он с усилием встал на корточки и сплюнул красной тягучей слюной, затем вытер разбитые губы ладонью. В голову пришла отстранённая как будто чужая мысль, что руки и лицо покрыты ссадинами, но отчего-то не воспаляются от забившейся грязи.

Он стал растирать занемевшие пальцы, по привычке дыша на них ртом. Вроде бы помогло, в пальцах закололо от боли и слушались они теперь лучше. Да и зрение уже восстановилось. В ушах же по-прежнему шумело.

Он подобрался к краю окопа, давно лишившегося бруствера, выглянул. Поле, покрытое первым снегом, было густо устелено телами. Крики после последней атаки польской пехоты уже стихли, раненные просто замёрзли насмерть или истекли кровью. Начинало вечереть, а значит можно смело ожидать ещё одной атаки. Страшной атаки. Ляхи ходить в атаку умеют. И умирать умеют, но как правило бессмысленно. Командование у них давно потеряло всякую связь с действительностью. Но не теперь. Уже третий день авангард сводной дивизионной группы Мозовецкого атакует этот чёртов мост. И третий день батальон Авестьянова стоит насмерть, одной только силой духа выдерживая бесконечный трёхдневный бой. А ляхи всё атакуют, деваться им некуда. На этом участке обороняемый батальоном мост был единственным пропуском на тот берег не успевшей замёрзнуть реки. Впрочем, поляки пытались перейти реку в брод и в других местах, но путь им преградили вытянувшиеся в нитку батальоны 172-го полка.

Припорошенные окопы, с таким трудом выдолбленные в мёрзлой земле, были давно разбиты польской артиллерией. В первую ночь и день окопы пытались подновлять, заново отрывали проходы, выгребали обрушенную землю, стаскивали в землянки убитых. А потом на это просто не было сил и времени. К счастью, огнеприпасы у артиллеристов закончились вчера вечером, сказываются прелести окружения. Вернее почти закончились. На ведение беспокоящего огня у панов пушкарей патроны нет-нет да находись. Сейчас в батальоне Авестьянова остался всего один целый максим, да и то патронов к нему — с полленты. За трое суток бесконечного боя осталось полсотни солдат. Всего полсотни из трёх полнокровных, недавно переформированных рот. Полсотни из более чем шестисот человек.

Григорий подобрал винтовку, проверил затвор, рассматривая свежий не глубокий скол на прикладе, проделанный осколком. Опёршись на винтовку, он подобрался к окопному изгибу. Пальцев ног он не чувствовал и только сейчас обратил на это внимание. Осмотрел сапоги и сплюнул хрустящую на зубах землю. Сапоги прохудились, подошвы отошли в нескольких местах, как говориться, лапти просят каши. Он стянул сапог и принялся разматывать, а скорее сдирать то что было когда-то портянкой. Затёртая непонятного цвета тряпка с примёрзшим сеном. С трудом стянул второй сапог и начал по очереди растирать ноги, особенно налегая на пальцы. Когда пришла привычная боль, Григорий стянул сапоги с лежавшего рядом убитого. Пригляделся к лицу покойника и с трудом узнал его без нижней челюсти. Вольноопределяющегося Лукашевича убило вчера, сапоги на нём были добротные, почти не ношенные. Григорий выгреб из своих "кашеедов" сено и набил его в позаимствованные у Лукашевича. Тщательно посдирал со своих портянок намёрзшие ледышки, намотал на ноги и обулся.

Рядом плюхнулся подпрапорщик Сивак, начал что-то говорить. Голос его доносился до Авестьянова как из-под воды, слов Григорий не разбирал. Он даже не сразу узнал измазанное грязью лицо подпрапорщика, единственного оставшегося в строю из унтеров. Да и сам Авестьянов был сейчас последним офицером в батальоне.

Сивак что-то спросил и поймав безучастный взгляд командира, покачал головой. Вдруг накатила тошнота, Авестьянова вырвало желчью и резко стрельнуло острой болью в висках. Подпрапорщик протянул флягу, дождался когда Григорий обратит на неё внимание и оставил командира в одиночестве. Штабс-капитан плеснул на ладонь водой, растёр ею глаза, затем приник к фляге. Прополоскал рот, напился. И плавно "поплыл", потеряв сознание.

...Новая атака началась с первыми сумерками. Без артналёта, как бывало прежде, просто вдруг зачастили разрозненные до этого выстрелы. Ударили короткими очередями польские пулемёты, в полуверсте от предмостных окопов поднялись вражеские цепи.

Остатками батальона принял командование подпрапорщик Сивак. Принял командование — это даже громко сказано. Ещё с утра Авестьянов разделил батальон на две передовые и одну резервную группы, в которых теперь остались одни нижние чины и которые сейчас выполняли поставленные задачи фактически без всякого руководства. Связь между группами была только визуальная, отсылать вестовых уже не имело смысла, им пришлось бы бежать по открытой простреливаемой местности. Бежать чертовски уставшими и одуревшими от бесконечного боя, а значит быть убитыми.

Авестьянов занял позицию у снесённого бруствера, передёрнул на себя затвор, вложил патрон и дослал его. Принялся ждать. Цепи шли быстрым шагом, время от времени залегая. С трёхсот сажен было видно, что на многих ляхах русские шинели, доставшиеся им с царских складов. У кого на головах перешитые папахи, а у кого летние четырёхгранные польские кепки.

Он прицелился и уже готов был нажать на спуск, как вдруг фигурка врага споткнулась и зарылась лицом в землю. Кто-то опередил. Через полминуты к выстрелам винтарей добавился последний максим, проредив первой же очередью середину передней цепи. Поляки залегли и пулемёт умолк. И правильно, одобрил про себя Григорий, патроны надо беречь. Вторая цепь достигла залёгших и ушла вперёд, вскоре лежащая пехота поднялась.

Авестьянов нажал спуск. Пуля попала польскому офицеру в голову. Перезарядив винтовку, Григорий вновь прицелился, но вдруг зажмурил заслезившиеся глаза. Усилием воли он открыл их и выпустил винтовку из рук ‒ глаза резко резануло болью.

Его снова вырвало и он потерял сознание. Он уже не видел как с того берега по наступающим полякам открыла огонь подоспевшая батарея, не видел как спешила по мосту передовая рота третьего батальона, срочно снятого с другого участка.

...Привязанные у плетня офицерские кони тихо всхрапывали. Хутор был брошен хозяевами не так давно, видимо здесь жили поляки. Они нередко уходили при приближении русской армии, хотя регулярные части их как правило не трогали. Чего нельзя сказать о партизанах.

Авестьянова шатнуло в сторону, он едва успел опереться рукой о плетень. В сердцах он грязно выругался, покрыв матом командира полка и пожелав как можно скорей его увидеть.

— Господа, он контужен! — сказал начштаб полка капитан Адлерберг, заметив нездоровый блеск в глазах Авестьянова. — Его надо в лазарет.

— Где это ракло ё..ное?! — не унимался Григорий. — Дайте мне его немедля!

— Подполковник Михайленко смертельно ранен, — произнёс Адлерберг.

— Умрёт? Он умрёт? Загубил нахрен батальон и теперь спокойно сдохнет?!

— Возьмите себя в руки, штабс-капитан, — сказал один из артиллеристов.

— Да иди ты к чёрту, поручик!

— Что ты так на подполковника взъелся? — спросил капитан Малиновский, командовавший 3-м батальоном.

— Что взъелся?! Я трое суток держался... А эта лахудра даже подводы за раненными не прислала! О подкреплениях я и не заикаюсь!

— Он сделал, что должен был сделать, — ответил Малиновский. — Полк едва удержал поляков на Вилии.

Авестьянов ухмыльнулся и ощутил нервный тик по щеке.

— Рука руку моет? — сказал он, глядя капитану в глаза. — Красный красного отмоет.

Малиновский заиграл желваками и послал Авестьянова по матери. Тот схватился за наган.

— Бросьте оружие, штабс-капитан! — выкрикнул Адлерберг.

Авестьянов его не слышал. В этот момент для него не существовало ничего кроме пронзительного и спокойного взгляда Малиновского. Взгляда вызывающего. Взгляда человека презирающего смерть. Григорий понял, что просто не хочет стрелять и в этот миг кто-то прыгнул на него сбоку и опять наступила темнота...

Авестьянов встряхнул головой, прогоняя накатившее воспоминание. Тогда, после того эксцесса в ноябре 1921-го, он после лазарета был разжалован в поручики и назначен в батальон Малиновского командиром роты. Конфликтовать с комбатом не пришлось, но их взаимное отчуждение было заметно в полку всем. Эксцесс получил известность наверху и Авестьянов одно время грешил на капитана Адлерберга, погибшего через месяц под Августовом, пока не узнал, что рапорт "о попытке застрелить бывшего краскома" состряпал порученец Адлерберга прапорщик Дулич. На Малиновского Григорий даже не думал, зная его характер. Разжалование он воспринял как должное, нервы нервами, а за поступки отвечать надо. Вновь штабс-капитаном Григорий стал уже после войны, приняв у уходившего на повышение Малиновского батальон. Второй раз судьба свела его с Родионом Яковлевичем уже в 1930-м в Манжурии, когда генерал-майор Малиновский принял под своё начало дивизию, в составе которой воевал 236-й пехотный полк Авестьянова.

Далее разговор с Коронатовым пошёл о семейных делах. Делились новостями, хвалились успехами подрастающих отпрысков.

— Ты надолго в Москве планируешь? — спросил напоследок Коронатов.

— Дня на два-три. Впрочем, не загадываю. Смотря, сколько ваша лавочка у меня времени отнимет.

— Это ты зря... Это ты к завтрашнему вечеру управишься.

— А что?

— Да вот вздумалось мне по дружбе досугом твоим озаботиться.

— Это как выйдет. Я и сам подумывал в театрик какой сходить.

— Артисток на вечер? — Коронатов усмехнулся. — Ни в жизнь не поверю! Чтоб ты! Да от Любаши на сторону? Х-ха!

— Вообще-то я о спектаклике подумывал...

— Тогда советую премьеру в Большом. В пятницу... Новый балет Прокофьева "Ромео и Джульетта". Я на той неделе на Путиловский завод ездил, успел в Петрограде посмотреть перед отъездом в Москву. Знаешь, партия "Монтекки и Капулетти" до сих пор в ушах звучит. Так что, благоволи сходить.

— Жаль. До пятницы меня в Москве уже точно не будет.

Коронатов кивнул и пожал напоследок руку.

— Бывай, Григорий Александрович. До вечера. Сегодня вечером непременно жду тебя в гости. Галина очень тебе обрадуется.

— Всенепременно загляну.

Спускаясь по лестнице, Авестьянов думал о вечернем визите к Коронатовым, но как-то незаметно мысли переключились на дела службы. Он задумался о Польше и о полученном назначении. Польская граница всегда была "горячей". Мелкие стычки в двадцатые, диверсанты, нарушение границ авиаразведчиками. Потом боестолкновения в 1931-м, когда русские корпуса прошли через Восточную и занятую поляками Западную Пруссию, прошли в Берлин на помощь рейхсверу, и Антанта не решилась на большую войну в Европе. Польша — насыщенный войсками Антанты буфер между Россией и Германией. И поляки давно жаждут реванша.

* * *

Пели добровольцы, Пыльные теплушки

Ринулись на запад в стукоте колес.

С бронзовой платформы выглянули пушки.

Натиск и победа! или — под откос.

Арсений Несмелов

Образованное на исходе мировой войны новое Польское государство с самого начала своего существования взяло курс на расширение территорий за счёт ближайших соседей. Политике польской экспансии поспособствовали капитуляции Германии и Австро-Венгрии, армии которых более не могли вести активных боевых действий. Притязания Польши распространялись на старые границы 1772 года, в орбиту которых социалистическое правительство в Варшаве включало значительные территории Малороссии, Новороссии и Белороссии, и часть земель Чехословакии и Германии.

В ноябре 1918-го после ухода германских частей из Белороссии, в неё, в соответствии с принятым стратегическим планом советского правительства, начали быстро продвигаться войска красной армии недавно образованного Западного фронта, а с запада в Белороссию устремились поляки. Наступление Западного фронта шло в направлении недавно образованных прибалтийских государств, а также в Белороссию, последующим направлением в ходе развития наступления красное командование считало польское.

Успешное наступление польских армий шло весь 1919 год и половину 1920-го, где полякам в Белороссии, Литве и Украине противостояли войска Западно-Украинской Народной Республики, Украинской Народной Республики и РККА. Уже в марте 1919-го поляки взяли Слоним и Пинск, выбив оттуда части УНР. В апреле вошли в Вильно, Барановичи и Лиду, в июле взяли важные железнодорожные узлы Молодчино, Лунинец и Вилейка, несколько раньше поляки заняли Ровно, в августе взяли Менск(1) и Бобруйск. Осенью 1919-го фронт устоялся на линии: Полоцк — Борисов — Бобруйск — Мозырь ‒ Житомир. Достигнув практически всех запланированных успехов касательно границ 1772 года, Варшава инициировала мирные переговоры с большевиками, которые окончились ничем в декабре.

В марте 1920 года началось частное наступление польских войск в Белороссии, окончившееся взятием Мозыря и Калинковичей. А к концу апреля, после перегруппировки войск, польская армия начала генеральное наступление. К середине апреля в составе польской группировки в Белороссии имелось свыше 60 тысяч штыков и 7 тысяч сабель, в составе украинской группировки было более 30 тысяч штыков и около 5 тысяч сабель. Уже в первый же день наступления 25 апреля поляками был взят Овруч, на следующий день Коростень, Житомир, Радомысль. 12-я красная армия была разбита на голову. 6 мая почти без боя поляки вошли в Киев.

К этому времени значительные изменения произошли в положении ВСЮР и всего Белого Движения. После череды поражений в ноябре-декабре 1919-го, отступление деникинцев приостановилось под Екатеринославом(2). В конце ноября, после спровоцированного "союзниками" по Антанте мятежа чехословацкого корпуса, в бою с красными партизанами погиб адмирал Колчак. Парализовав железнодорожные сообщения в тылах белосибирской армии, 60 тысяч превосходно вооружённых и отдохнувших в тылах чехословаков устремились во Владивосток, таща с собою сотни вагонов награбленного в России добра. Поезда русской армии чехословаки останавливали, грабили, заводили в тупики, отбирали паровозы. Благодаря им застряли свыше ста двадцати эшелонов с военным имуществом, с ранеными и беженцами. В захваченных поездах чехословаки не гнушались выбрасывать пассажиров из вагонов, а чаще просто отбирали паровозы там где настигали, кого на станциях, а кого и в тайге, обрекая на смерть в сибирские морозы от холода, голода и болезней. В обречённых эшелонах вспыхнули эпидемии тифа, на них нападали банды разбойников всех мастей и отряды красных партизан. "Бравые" чехословаки не ограничивались только грабежами, нередко их действия носили сковывающий характер для перегруппировки резервов белосибирских войск.

Верховным правителем стал генерал Деникин. Однако ненадолго. В канун нового года он неожиданно слёг со степной лихорадкой, заразившись после посещения тыловых частей. Не надеясь вылечиться, Деникин назвал своим преемником Кутепова и призвал всех лидеров белого лагеря поддержать его в этот не лёгкий для Отчизны час. Неожиданно для многих генералов, Кутепова поддержал Врангель, назначенный вскоре Главкомом ВСЮР и наделённый практически неограниченными полномочиями, чем он и воспользовался сполна, начав по-своему наводить порядок в тылах, смещать и выдвигать командиров, перегруппировывать войска. К концу декабря 1919-го под контролем ВСЮР оставалась практически вся Новороссия(3) (исключая Елизаветград(4) и весь север Херсонской губернии) ‒ казачьи области Терского, Кубанского, Донского, Ставропольского, Астраханского Казачьих Войск, Крым и незначительная часть Малороссии — несколько уездов Полтавской губернии. А также южная Слобожанщина(5) — южные уезды Харьковской губернии.

Прорыв 1-й конной армии Будённого не получил оперативного успеха и был ликвидирован вовремя подошедшими резервами, чему способствовали вовремя предпринятые в августе-октябре меры по укреплению тыла. На Дону готовилось новое наступление на Воронеж. Колчаковцы Западной армии генерала от артиллерии Ханжина закрепились в Саратовской, Симбирской(6), Екатеринбургской и Казанской губерниях, Белосибирская армия готовилась наступать на занятый красными Омск. Урал и Семиречье были в руках белых казачьих армий, приобрёл устойчивость Туркестанский фронт, боевые действия продолжались в Сибири и Забайкалье, где положение колчаковцев сильно осложнилось после инспирированного англичанами мятежа чехословацкого корпуса, ставшего ещё одной вехой Большой Игры.

Имея пример трагедии Северо-Западной армии Юденича, Кутепов начал нелёгкие переговоры с Маннергеймом о помощи, с тяжёлым сердцем согласившись принять все выдвинутые бароном условия. Известие о территориальных уступках Финляндии вызвало недовольство у части офицерства ВСЮР и колчаковских армий, но здоровый прагматизм взял верх, бывшее Великое Княжество Финляндское являлось и так фактически независимым. Отстранив от власти президента Стольберга и взяв под стражу ряд проанглийски настроенных политиков, Маннергейм 10 января 1920-го начал наступление на Петроград совместно с находившимися в Финляндии частями Олонецкой(7) белой армии. Неделей раннее началось новое наступление армий ВСЮР на Курск. В это же время развернулось восстания в красных тылах в Малороссии(8), спровоцированные политикой военного коммунизма. У крестьян, живших до этого то при "вольнице" батек всех мастей, то под деникинцами, то под блакитными(9) и рейхсвером, большевики принялись изымать все "излишки", деря при этом три шкуры.

За январь-февраль 1920-го армии ВСЮР взяли Харьков, Белгород, Путивль, Курск. На Тамбовщине, Ингерманландии(10), Вологодщине, Ярославщине вспыхнули крестьянские восстания. В марте Советские сибирские войска нанесли ряд поражений Белосибирской армии и вступили в Иркутск. В это же время Врангель предпринял ряд частных наступлений в Малороссии и Новороссии, итогом которых стало взятие Полтавы, Миргорода, Елизаветграда. Корпуса ВСЮР пополнились десятками тысяч бойцов, отчасти мобилизованных, отчасти вступивших добровольно. Вместе с ними во ВСЮР влились на союзных основаниях некоторые части ЗУНР, основу которых составили взбунтовавшиеся против большевиков галицийские бригады из опытных солдат бывшей Австро-Венгерской Империи. Ещё в феврале Кутепов стал налаживать контакт с эмигрировавшим правительством ЗУНР во главе с Петрушевичем. Влились и несколько петлюровских частей, потеснённые поляками и красными, и ещё недавно с остервенением воевавшие против белых. Эти части пополнили бригаду генерал-майора Васильченко, сформированную на основе 8-го армейского корпуса УНР, перешедшего к Деникину в ноябре 1918-го. 3-я бригада Васильченко была развёрнута в шестиполковую дивизию. Достигла успехов Донская армия, заняв Воронеж и подойдя к Тамбову.

В апреле начался рейд конного корпуса Шкуро, принявшего командование после смещённого Врангелем Мамонтова. Корпус к этому времени был вновь отмобилизован и составлял около 40 тысяч сабель. К исходу апреля войсками Врангеля были взяты Тамбов, Орёл, Тула и Ряжск; восполненный военнопленными 5-й кавкорпус генерала Юзефовича повторил собственное наступление, но уже севернее Киева, снова взяв Чернигов и Новгород-Северский. Колчаковцы генерала Ханжина заняли Пензенскую и Нижегородскую губернии, большую часть Вятской(11), где в Сарапульском уезде в Ижевске и Воткинске были сформированы свежие дивизии из рабочих-добровольцев. Ожесточённые бои развернулись на подступах к Рязани и Калуге, которые были взяты в мае.

В мае же к Петрограду с севера подошёл Маннергейм и вновь история повторилась как при наступлении Юденича. Троцкий не изобрёл ничего нового в защите колыбели революции. Вновь с других фронтов были сорваны резервы, вновь в городе начали строить баррикады, а в предместьях возводить линии обороны. Как и в октябре 1919-го, Упырь, как среди белых называли Троцкого, занялся децимацией отступивших частей и террором в тылу, снова в бой были брошены курсанты и давно растерявшие революционный пыл рабочие и горожане, при этом последние, как и во всё том же октябре, вооружались в лучшем случае одной винтовкой на троих, кому выдали кавалерийские шашки, кому полицейские сабли, а кому и казацкие пики. Огромной ценой в начале июня финские и белогвардейские части были отброшены на полторы сотни вёрст, где и закрепились.

В июле произошёл первый неудачный штурм Москвы, при обороне города большевики применили хранившиеся на складах химические снаряды. Наступавшие на столицу 9-я и 10-я казачьи дивизии 4-го Донского корпуса генерал-лейтенанта Павлова и сформированные орловско-брянские и тульско-ефремовские дивизии генерал-лейтенанта Репьева понесли большие потери и отступили. Под Москву Врангелем были брошены дивизии ударников, а конный корпус Шкуро совместно с нижегородской армейской группой колчаковцев генерала Сукина взял Владимир и Ковров. О применении химического оружия большевиками на весь мир раструбил не жалея красок ОСВАГ, что в общем-то не вызвало как ожидалось какой-либо острой реакции Антанты. Однако известия подобно ветру разнеслось по России, включая и красные тылы. Вновь запылал уже дважды подавленный красными Ярославль, всколыхнулось Подмосковье. В августе начался второй штурм Москвы и поспешная эвакуация по неперерезанным пока дорогам Центрального Советского Правительства в Вологду. Москва была взята после тяжёлых уличных боёв, обороняли её в основном китайские и латышские части, обороняли ожесточённо, прекрасно понимая, что пощады им не будет. Город был отчасти разрушен и сожжён, пострадали и Кремль и многие старинные здания. При штурме состоялось, пожалуй, единственное в истории крупное сражение бронепоездов, в котором их участвовало семь со стороны красных и пять со стороны белых. В этом сражении были полностью уничтожены два красных бронепоезда "Интернационал" и "Роза Люксембург" и два белых "Вперёд за Родину!" и "Доброволец". Москву белым удалось взять 20 августа и указом Кутепова первопрестольную объявили столицей России. В это же время на Северном фронте начались стычки белогвардейских войск генерала Миллера с англо-американскими частями, вроде бы союзниками, но как выяснилось потом, приглашёнными в Архангельск и Романов-на-Мурмане(12) лично Троцким. В конце августа красные взяли Архангельск, генерал Миллер контуженным попал в плен и после пыток огнём был заколот штыками. Тело его разрубили на много частей и так и оставили в подвале.

Вскоре наступила красная агония. В сентябре началось новое наступление Маннергейма, закончившееся занятием Петрограда в начале октября. Центральное Советское правительство эвакуировалось в Архангельск и покинуло Россию на пароходах под защитой британского флота. На большей части территории России установилась власть белых.

В марте 1921-го Кутепов начал переговоры с гарнизоном Кронштадта, в котором уже пылали настроения "о советах без коммунистов". Гарнизон капитулировал спустя неделю, выторговав ручательства об амнистии.

Бурлившее в восемнадцатом-девятнадцатом годах Закавказье стало ареной раздора нескольких противоборствующих сторон. Здесь все воевали только за себя и против всех: армянские войска, стремившиеся по-видимому создать независимую Армению, где скопилось множество бежавших от башибузуков и мюридие турецких армян; мирюмиды Гоцынского, провозгласившие джихад всем неверным; кавказско-каспийское правительство под протекторатом англичан; турецкие и красные войска; ополчения русских крестьян в Мугани, защищавшие от разорения свои деревни. Был и поход казачьей бригады Бичерахова, шедшей из Персии и пронзившей Закавказье насквозь, впитав остатки войск Центрокаспия, затем при поддержке каспийской флотилии разгромив красных в Дагестане, заняв Дербент и Порт-Петровский(13). Начавшиеся летом 1920-го переговоры Кутепова и Кемаль-паши, закончились оформлением военного союза России и Турции. Испытывая всегда сильное стеснение в вооружении, Россия тем не менее начала военные поставки турецким частям в Закавказье силами каспийской и азовской флотилий. А после захвата военных складов и промышленной базы поставки приняли массовый характер. Помощь туркам велась зачастую тайно, так как флот французов и англичан вёл патрулирование Чёрного моря. Позже был проложен сухопутный путь через Кавказ, сильно ожививший действия турок не только в Закавказье, но и в Малой Азии против греческих и английских войск. Отдавали туркам в первую очередь полученное от французов и англичан старьё, которое "союзниками" по Антанте и так планировалось утилизировать после Великой Войны. Но наряду со старьём, Кутепов поставил несколько сотен пушек вместе с артиллерийскими парками и немало трофеев, захваченных у красных, махновцев и петлюровцев — германские карабины, русские винтовки, французские и английские пулемёты, миллионы патронов, а также все исправные английские танки, исправные бронеавтомобили, брошенные петлюровцами австрийские пушки со снарядами и двадцать трофейных аэропланов, захваченных белой конницей на разных фронтах и в разное время.

К началу 1921 года в Закавказье обосновались турецкие части, боевые действия продолжались в Баку, Елизаветполе(14), Батуме, Поти, Тифлисе(15), только в Карсе(16) турецкие гарнизоны чувствовали себя спокойно. Достигнутая терскими и кубанскими казаками к началу 1920-го линия фронта установилась по: север дагестанской области с Порт-Петровским — Сухум — южные пределы Терской области (включительно). К 1921 году линия фронта начала приобретать характер временной (согласно тайного договора) русско-турецкой границы.

В январе 1921-го произошёл окончательный развал советского Туркестанского фронта.

Три первых месяца 1921 года на территории белой России царило относительное затишье. Продолжались бои местного значения в Сибири, Забайкалье, Приморье и Бессарабии(17), прекратили сопротивление последние красные части под Архангельском, разложились и растворились красные части в Смоленской, Псковской, Новгородской и Тверской губерниях. В этих условиях врангелевские и колчаковские соединения и начавшая формироваться Центральная армия вплотную подошли к контролируемым польскими войсками территориям.

История белогвардейско-польских взаимоотношений была не проста. В своё время Деникин рассматривал поляков как естественных союзников, установил с польским командованием связь и даже отправил вместе с польскими беженцами сформированную на Кубани польскую бригаду Зеленского. По расчётам Деникина наступление войск ВСЮР на Киев в 1919-м должно было достигнуть соединения с польской армией, что обеспечило бы прикрытие фланга для обеспечения наступления на Москву, а также открыло бы железнодорожное сообщение с Западной Европой. Однако позже Деникин поплатился за доброе отношение к полякам. Все его попытки установить связь с Варшавой оканчивались ничем. Не прибыла военная миссия, обещанная польским генштабом еще в начале 1919-го, пропал без вести полковник Долинский, посланный в Варшаву в качестве представителя Белого Движения. Когда в сентябре 1919-го в Таганрог всё-таки прибыла польская миссия генерала Карницкого, её встретили со всей пышностью и тожественностью как долгожданных союзников. Но польская миссия повела себя на пределе приличий, и наконец на банкете майор Пшездецкий обмолвился, что Польша не является России союзником. Вскоре поляки довели до сведения штаба Деникина, что их миссия прибыла не с целью заключить союз.

Принявший из рук Деникина пост Верховного правителя, Кутепов насчёт поляков иллюзий не питал. Пилсудского он считал врагом России и видел неизбежность военного столкновения с Польшей. Собственно, он уже давно не питал иллюзий и по поводу французов и по поводу англичан, вдоволь наевшись бестолковой и откровенно жадной французской политикой, а также британской политикой, с 1919-го становившейся всё более враждебной. О фактах закулисного советско-английского сотрудничества он узнал уже в середине двадцатых. Теперь же Кутепову нужны были иные союзники, которых он нашёл в лице Кемаль-паши и такой неожиданной фигуры как президента ЗУНР в эмиграции Петрушевича, ухватившегося за предложение воссоздать независимое государство в Галичине, Буковине и Закарпатье. К концу 1920-го Петрушевич издал манифест о содействии русской армии, что послужило началом формированию новых соединений в составе ВСЮР из бывших петлюровцев, но в первую очередь из галичан и буковинцев.

Зная печальную судьбу своих земляков, перешедших к полякам и попавших в итоге в концлагеря под Гданьском, они примкнули к белым в надежде с их помощью вернуться домой. Полякам независимая Западная Украина была не нужна, Кутепову тоже, но по совершенно иной причине, его не интересовали бывшие земли Австро-Венгерской Империи.

В этих условиях и вызревал русско-польский конфликт, разразившийся в апреле.

Ещё к концу 1919-го в польской армии под ружьём стояло около 600 тысяч бойцов, включая 7 моторизованных бригад. К началу 1920-го в Польше после проведения мобилизации армия достигла 700 тысяч, в том числе и за счёт нескольких тысяч прибывших из САСШ добровольцев. Однако значительная часть сил польской армии находилась на границах с Германией и Чехословакией, а также во внутренних округах. Так в Галиции полякам приходилось держать значительные силы для борьбы с партизанами.

К апрелю 1921-го польская армия получила от Антанты накачку вооружениями и кредитами и была фактически самой многочисленной в Европе, достигнув около 800 тысяч военнослужащих. Были усилены в численности многие дивизии, состоявшие до этого из 3-5 тысяч солдат и офицеров, теперь в дивизиях состояло по 10-12 тысяч бойцов. В Малороссии в рядах польских войск насчитывалось 93 тысячи штыков и 12 тысяч сабель, в Белороссии — 121 тысяча штыков и 16,5 тысяч сабель. И вся эта масса войск была снабжена грузовыми автомобилями, броневиками, танками, лёгкой и тяжёлой артиллерией, занимая фронт по линии: Житомир — Киев — Мозырь — Бобруйск — Борисов — Полоцк — Вильно(18). Если в Малороссии польский фронт был практически спокоен, то в Белороссии против поляков действовали разрозненные партизанские отряды, иногда численностью доходя до 1,5-2 тысяч человек, а также бывшие красные части, сформированные из белоросов. Против них-то и началось польское наступление, имевшее цель подавить сопротивление партизан и белоросских войск. До 1921-го Пилсудский вовсе не стремился покушаться на "русские" земли Восточной Белороссии, вполне удовлетворяясь достигнутым. Теперь же, получив весомую поддержку Антанты, Варшава возжелала большего. Аппетиты молодой Польши росли.

18 апреля 1921 года польские войска устремились на Оршу, Могилёв и Гомель, а армейская группа бывшего русского офицера генерала Желинского, командовавшего войсками Срединной Литвы, начала наступать на Ковно(19) совместно с выдвинувшимися из Сувалок пехотными бригадами. Из Волыни в Подольскую губернию начала наступление 2-я польская армия генерала Листовского, заняв к 25 апреля Каменец-Подольский. В Подолье в это время властвовала смута самостийных батек и петлюровцев и лишь на юге и востоке губернии находились небольшие отряды русской армии.

С началом польского наступления Кутепов издал приказ о создании Северо-Западного, Западного и Юго-Западного фронтов. Формированием Северо-Западного фронта занялся генерал Юденич, обосновавшийся к 1921 году в Курляндии. Формирование фронта происходило с большим напряжением, от России фактически откололась вся Прибалтика, образовались полусамостоятельные Эстония, Литва, Латвия и Курляндия, в которых два года бушевал латышско-литовский национализм и где к этому времени снова всем заправляли остзейские немцы, составлявшие до 60 процентов населения, часть которого не спешила возвращаться в состав России. Ядро армий Юденича начало сколачиваться на территории Псковской и Витебской губерний из бывших красноармейцев и мобилизованных крестьян. При личной встрече с Юденичем Кутепов обозначил как одну из задач возврат Прибалтики в Россию и придание суду всех лиц, замешанных в убийствах и отправке в концлагеря русского населения в конце 1919-го начале 1920 годов.

Формировать Западный фронт на территории Смоленской и Черниговской губерний было поручено генералу Врангелю. Создавать Юго-Западный фронт был назначен генерал Ханжин.

В мае-июне польские войска заняли практически всю Подольскую губернию и устремились в глубь Киевской. Оперативная группа генерала Скерского вышла к предместьям Витебска, 1-я армия генерала Маевского после упорных боёв взяла Двинск и подошла к Люцину, 4-я армия генерала Шептицкого ударив в стык Западного и Юго-Западного фронтов заняла север Черниговщины.

В июне русская армия завершила переброску казачьих корпусов и бронепоездов к польским фронтам, сосредоточившихся во втором стратегическом эшелоне. ОСВАГ(20) усилил пропаганду под лозунгом "Изгнать поляков — конец войне!", в действующую армию начался набор бывших красных командиров с сохранением должностей и присвоением воинских чинов, что помимо мобилизации и добровольцев дало фронтам свыше 9 тысяч командиров уровня от командира отделения до командира полка. В Туркестане и Южной Сибири были погружены в эшелоны взятые в плен красные полки и бригады и прямиком отправлены на запад. Впервые с 1918 года русская армия получила должное насыщение артиллерией и огнеприпасами.

5 июля Врангель начал контрнаступление Западного фронта, активно используя бронепоезда и подошедшую кавалерию, численность которой превосходила польскую в четыре раза. Ударом русских пехотных корпусов поляки были отброшены от Могилёва, Орши и Гомеля, конные корпуса прорвали фронт на участке Бобруйска и вышли на оперативный простор. В это время польская курляндско-ковненская группа Желинского, усиленная подошедшими из-под Ломжи дивизиями, разбила курляндско-литовские войска и заняла 7 июля Митаву(21), начав боевые действия против Латвии. 12 июля войска Юденича начали наступление на Люцин, но наткнувшись на двукратно превосходящего противника, вынуждены были отойти. Бедой армий Юденича стала нехватка офицеров и опытных солдат. Две трети мобилизованных бывших царских офицеров, которых не успела добить ЧК либо привлечь как военспецов, оказались в боевом отношении малоценными. Это именно про таких лет через 15-20 начали говорить "тыловые крысы" ‒ шаркуны, приспособленцы и просто малодушные ничтожества. В тоже время цвет войск Юденича, костяк которых составляли полки фронтовиков, был выбит в 1918-19 годах. Прибыв в ставку Северо-Западного фронта и ознакомившись с положением в войсках, Кутепов вскоре начал переброску из Урала и Поволжья кадровых частей и отправил под начало Юденича Алексеевскую дивизию. 21 июля Юденич, усиленный подошедшими резервами, с трёх направлений нанёс повторный удар на Люцин, взяв 23 числа город и около 16 тысяч пленных и вышел правым крылом фронта севернее Риги. В конце июля войска Северо-Западного фронта полностью обосновались в Лифляндии, а в Эстляндию из Ингерманландии вступила отмобилизованная 14-я армия в 20 тысяч штыков и 900 сабель, созданная из ядра Олонецкой. В состав 14-й армии влились сформированные в Ревеле(22) и Пернове(23) эстонские и остзейские полки.

На Юго-Западном фронте войска генерала Ханжина вынуждено отступили под мощным натиском 6-й польской армии генерала Ивашкевича и 3-й армии генерала Рыдзь-Смиглы. Заняв Фастов, Тетиев, Таращу, поляки были остановлены у Звенигородки, Черкасс и Золотоноши. Здесь по мере их продвижения росло сопротивление местного населения, а армии Ханжина росли подобно снежному кому. Так в формируемый между Знаменкой и Кобеляками корпус генерала Слащёва записалось почти 40 тысяч добровольцев, многие из которых приходили не только с личным оружием, но и с пулемётами и даже своей артиллерией! Пользуясь моментом, Слащёв начал формирование дивизионов знаменитых махновских тачанок.

28 июля — 18 августа генерал Ханжин перешёл в контрнаступление, нанеся ряд рассекающих ударов на Винницу, Сквиру, Киев и Марковицы. В разрывы обороны польских войск были введены 3-й Донской и 2-й Кубанский корпуса при поддержке бронепоездов, лобовой удар наносил корпус Слащёва. К 6 сентября 2-я польская армия Листовского была почти выбита из Подолья, сохранив за собой только Проскуров(24) и Летичев и потеряв до 20 тысяч убитыми и 11 тысяч пленными. 7 сентября корпус Слащёва вышел вслед за 3-м Донским корпусом севернее Житомира, взяв с боем Радомысль и Новоград-Волынский, захватив 3 тысячи пленных и 28 танков "Рено". В окружении под Казатином оказалась 80-ти тысячная польская группировка, недавно пополненная пришедшими из Буковины резервами.

В сентябре-октябре войска Юденича провели успешное наступление из Полоцко-Двинского направления на Вильно, с тяжёлыми боями армии Северо-Западного фронта взяли Гродно и Сувалки, отрезав тем самым курляндско-ковненские польские войска от Польши и Западной Белороссии. Одновременно шло наступление войск Врангеля на Борисов, Менск и Бобруйск, после взятия которых Врангель ввёл в прорыв 1-й Донской корпус, кавкорпус генерала Барбовича и недавно сформированные 42-ю, 43-ю и 47-ю белоросские дивизии, отданные под начало генерал-лейтенанта Репьева, а также Марковскую, Корниловскую и Дроздовскую дивизии, выбившие поляков их Барановичей и Пинска. В середине октября казачьи корпуса генерала Сидорина в составе Юго-Западного фронта блокировали все попытки польских войск прорвать окружение под Казатиным. Пехотные корпуса Ханжина нанесли ряд последовательных ударов по польской армейской группе под Ровно.

Набравший разгон русский паровой каток вынуждал польские войска к бесконечным отступлениям. Цвет польской армии — дивизии легионеров и ветераны Великой Войны полегли ещё летом, в частях набранных из белоросов началось повальное дезертирство. В русской же армии дрались офицеры и солдаты, закалённые в мировой и братоубийственной гражданской войнах, не раз битые и не раз побеждавшие, имевшие боевой опыт от двух до семи лет беспрерывной войны. К исходу октября русские армии заняли Гродненскую губернию, провели штурм Ковеля и Холма, ликвидировали казатинский котёл.

В ноябре начали прорыв польские курляндско-ковненские армейские группы в направлении Вильно и Сувалок. Войска Юго-Западного фронта развернули наступление на Львов, пользуясь развалом польского тыла вследствие активных партизанских действий в Галиции и Буковине. В декабре под Ковно капитулировали остатки курляндско-ковненской группировки. Незначительная часть польских войск смогла прорваться к Ломже сквозь занятое русскими войсками Сувальское воеводство.

12 января 1922 года во вновь ставшем русским Белостоке Кутепов и Пилсудский подписали мирный договор, по условиям которого за Россией оставлены Сувалки, на территории Закарпатья, Буковины и Галиции под протекторатом России образовывается Западно-Украинская Народная Республика, в которой двумя месяцами позже Закарпатье после всенародного голосования получило статус автономии и официальное именование Закарпатская Русь. Польша обязалась выплатить в течении трёх лет контрибуцию в полмиллиарда франков золотом. К середине января, следуя договорённостям между Кемаль-пашой и Кутеповым, большинство турецких гарнизонов покинули Закавказье. Русские войска вновь заняли юг Сухумского округа и юг Дагестанской области, заняли и Закатальский округ, вошли в Кутаисскую, Батумскую, Елизаветпольскую и Эриванскую губернии, а также губернию Бакинскую. Турецкие войска остались лишь в Карской области. А в районе нефтеносного бассейна Баку (по условиям тайного договора) заработала совместная русско-турецкая компания "Каспийская нефть", где доля русской казны составляла 25% активов, а доля Турции — 15%. Остальные 60% активов были распределены среди элиты молодой турецкой республики. А к 22 января были окончательно ликвидированы красные войска в Сибири и на Дальнем Востоке, в связи с чем этот день стал датой официального завершения гражданской войны в России.

— — — — — —

(1) Менск — [Минск]

(2) Екатеринослав — [Днепропетровск]

(3) Новороссия — территория южной России состоящая из Бессарабской, Херсонской, Екатеринославской губерний, Области Войска Донского, Области Войска Кубанского, Области Войска Терского, Ставрополья, Черноморской губернии (Новороссийск, Сочи), а также северной половины губернии Таврической.

(4) Елизаветград — [Кировоград]

(5) Слобожанщина — территория Харьковской губернии и южной части Курской губернии (Белгородский уезд)

(6) Симбирск — [Ульяновск]

(7) Олонецкая губерния — [Карелия]

(8) Малороссия — территория Волынской, Подольской, Киевской, Черниговской, Полтавской губерний.

(9) "блакытни" — буквально голубые, т.е. петлюровцы

(10) Ингерманландия — [Ленинградская обл.] неофициальное употребляемое название санкт-петербургской губ. С 1914-го Петроградская губ., с 1921-го Ингрия, с 1930-го Ижорская губерния.

(11) Вятка — [Киров]

(12) Романов-на-Мурмане — [Мурманск]

(13) Порт-Петровский — [Махачкала]

(14) Елизаветполь с 1804 по 1918 г.г. — столица Елизаветпольской губернии, образованной из территорий Бакинской и Тифлисской губерний в 1868 г. C 1920 по 1922 г.г. в составе Турции. [с 1818 — Гянжа, с 1935 — Кировабад]

(15) Тифлис — [Тбилиси]

(16) Карс — столица Карской области, входившей до 1917 г. в Российскую Империю.

(17) Бессарабия — [Молдавия]

(18, 19) Вильно — [Вильнюс], Ковно — [Каунас]

(20) ОСВАГ — Агентство осведомления, информационно-пропагандистский орган ВСЮР

(21) Митава — столица Курляндской губернии, населенной преимущественно остзейскими немцами

(22) Ревель — с 1930-го получил обратно исконно русское название Колывань [Талин]

(23) Пернов — портовый город в Эстляндии, населённый преимущественно русскими и немцами [Пярну]

(24) Проскуров — [Хмельницкий]

— — — — — —

Байкал, 20 марта 1938 г. 9.20 по иркутскому времени

Погода установилась ясная. С нижней стороны Байкала дул низовик ‒ юго-западный ветер, подрастративший нынче свирепый напор силы стихии. Обычно с низовиком приходили затяжные дожди и мощный, буянящий яростью свинцовых волн, шторм. Но иногда, как сейчас, весной и летом он дул при солнечной погоде.

На небольшом пятачке полуострова Святой Нос было многолюдно. Часть побережья полуострова и прилегающие акватории в этот день были закрыты для рыбаков и местных жителей патрулирующими катерами и находившейся в оцеплении ротой морских стрелков. У пристаней в Баргузинском заливе стояли в ожидании патрульно-спасательные летающие лодки С-35. На наблюдательной пункте у самого берега находилось около трёх десятков человек — государственная приёмная комиссия Военно-Воздушных Сил Военно-Морского Флота. Флотские офицеры плавсостава, флотские инженеры, морские лётчики, инженеры-разработчики ОКБ Сикорского и ОКБ Микулина, министерские чины из авиапрома. Присутствовали здесь конструкторы Игорь Сикорский и Александр Микулин, министр авиапромышленности Борис Пензев, главком ВМС генерал-адмирал Михаил Кедров, главком ВВС ВМС, основоположник русской корабельной авиации, генерал Виктор Утгоф.

Внимание собравшихся приковала к себе громадина "авианосца", что находилась в двадцати пяти кабельтовых от берега. Старая 160-ти метровая баржа, перестроенная под авиаматку специально для испытаний, стояла кормой против ветра. Импровизированная взлётно-посадочная палуба сейчас пустовала, если не считать редких фигурок техперсонала и наблюдателей. Все три предсерийных опытных образца изделия П-644 находились в воздухе. И независимо от текущих испытаний "Пэ шестьсот сорок четвёртому" предстояло в скором времени стать палубным торпедоносцем С-40 "Касатка". В случае успеха уже через пару месяцев. В случае выявления недочётов, в середине-конце лета после повторных испытаний. С-40 должен был стать основным ударным палубным самолётом, но вот когда — зависело от решения приёмной комиссии. По состоянию на начало 1938 года он по праву считался в числе передовых среди соперников, а главное, самолёт имел запас модернизации. Управлялся С-40 одним пилотом, имел размах крыла 16,1 метра, длину 10,6 метра, 12-цилиндровый мотор МД-36 от ОКБ Микулина мощностью 1200 лошадиных сил. На прошедших испытаниях, когда были построены первые три ранних прототипа, каждый из них испытывался строго по отдельной программе: один опробовался на всех возможных режимах работы двигателя, второй испытывался на аэродинамике, третий на вооружении. Были аварии и неудачи, два ранних прототипа разбились, к счастью, без гибели пилотов. В конце концов, "Т-шестьсот сорок четвёртым" была установлена максимальная скорость 392 км/ч. Высоту 5000 метров он набирал за 13 минут, а практический потолок был установлен 8000 метров. Вооружение самолёта состояло из единственного носового 7,62-мм пулемёта ШКАС, бомбовая нагрузка составляла 850 кг. Сегодня прототипы вооружены не были, сегодня в программу входили посадка на палубу и последующий взлёт с неё. Демонстрация торпедометания по списанному пароходу времён наверное русско-японской войны прошла вчера. Прошла успешно, не смотря на сильный ветер и пятибальное волнение Байкала. Собственно, это были не испытания, а показательное применение "Касаток" в отработанной морской авиацией тактике торпедометания. Два Т-644 несли торпеды 45-37АН калибра 45-см с выставленным режимом хода: три мили при скорости 41 узел, сброс торпед был произведён с высот 10 и 15 метров. Третий прототип нёс 43-см торпеду 43-37АВ, работы над которой начались ещё в 1931 году, однако довели её и приняли на вооружение только в конце 1937-го. 43-37АВ могла сбрасываться с высоты 1800-2500 метров и имела режимы хода: три мили при скорости 42 узла и 5,5 миль при скорости 37 узлов. Все три торпеды, выпущенные тремя Т-644 благополучно попали в мишень. Взрывов не было, вместо боевой части на торпедах установили весо-размерные подражатели. Получив три пробоины, пароход всё-таки остался на плаву, хоть и при сильной осадке. Его на буксире отвели к пристани Усть-Баргузина. Базировались "Касатки" во время вчерашней демонстрации на аэродроме Ангарского авиационного завода.

Инженер Петровско-Забайкальского моторостроительного завода Пауль Зиммель кутался от принизывающего ветра в плащ и жадно всматривался в голубеющие небеса. Где-то там, среди тройки пилотов-испытателей опытных П-644 был его старший сын Вольф, майор русской морской авиации, в прошлом гауптманн Люфтваффе, созданного летом 1930-го по приказу фон-Зекта из пилотов аэрокружков и гражданской авиации. Воевал Вольф на русском биплане "Ястреб-I" государственной фирмы Пороховщикова.

Долгие четыре с половиной года Пауля тянуло домой в Германию, хотя он прекрасно понимал, что именно здесь в России он может принести и главное — приносит пользу Рейху. Именно здесь его знания и опыт служат цели возрождения Отечества. О такой карьере как здесь ‒ на краю мира, в небольшом городишке Петровск-Забайкальский, население которого к 1938 году едва перевалило за 50 тысяч, он в Рейхе не мог даже мечтать. Должность начальника испытательного отдела опытного конструкторского бюро казалась для него верхом карьеры. Поначалу его многое удивляло в России. Нет, не необъятные просторы и чужие обычаи, его удивляли перипетии научно-технического развития этой исполинской страны. Странно, что Россия до революции имела развитую авиапромышленность и была новатором в создании бронеходов, но имела откровенно слабые позиции в иных отраслях. Именно здесь были созданы первые бронеходы Пороховщикова, Лебеденко и Менделеева. Совершенные, по меркам того времени, или тупиковые, но всё же первые. А ведь и Австрия могла быть в первенцах, подумал Зиммель, могла бы, если б на проект поручика Бурштына не наложили резолюцию "Человек сошёл с ума!" А в России проектам дали ход. Но отчего-то при царе больше предпочитали зарубежную технику ‒ французскую и английскую, словно существовали некие не афишируемые интересы определённых заинтересованных лиц. Намного лучше положение обстояло в авиастроении, но и то ‒ только в начале XX века после появления в России первых французских фарманов. А ведь задолго до повального общемирового увлечения аэропланами, задолго до растиражированных братьев Райт, в Российской Империи в 1881 году сконструировал свой "воздухолетательный снаряд" и получил на него патент контр-адмирал в отставке Александр Фёдорович Можайский. "Воздухолетательный снаряд", чьим назначением по замыслу русского изобретателя должна была стать разведка и бомбометание, был во-первых, монопланом, во-вторых имел армированный металлом фюзеляж, в-третьих, горизонтальные и вертикальные рули, шасси на рессорах, оцинкованные топливные баки, три креномера, компас, барометр, оптический прицел и прибор для измерения скорости. И всё это при весе свыше 950 кг! Неслыханно даже по более поздним временам. Двигатели Можайский спроектировал лично. Паровые, так как эпоха двигателей внутреннего сгорания ещё просто не пришла. Но что это были за двигатели! Они отличались редкостной лёгкостью, но всё же их мощности для взлёта оказалось не достаточно. Поэтому запуск Можайский организовал со специального трамплина. Первый же полёт привёл к аварии, неопытный лётчик (а откуда в то время опыту набраться?) не сумел выровнять крен и врезался в забор, ограждающий поле. Пилот погиб, а комиссия признала дальнейшее финансирование неперспективным. Но Можайский не остановился, он внёс множество конструктивных улучшений, построил макеты и прототипы, пустив на них своё имение и даже обручальные кольца, но... так и умер в нищете. Зато когда во Франции появилась и окрепла фирма Фарман, в России интерес к аэропланам возрос очень быстро, особенно в свете закупок французских самолётов. Конечно, к 1910 году империя была должна благодаря махинатору Витте несколько годовых казённых смет* и, конечно, агентов французского и английского влияния в империи было предостаточно, но получи проект Можайского развитие, Россия вошла бы в XX век ведущей авиационной Державой. Впрочем, к началу Мировой войны в России производили свои собственные фарманы, которые благодаря многим техническим усовершенствованиям были уже далеки от французских прототипов. Это что касается аэропланов. Их по отечественным разработкам к началу Мировой войны промышленность строила достаточно. А вот своих авиадвигателей русская промышленность почему-то серийно не строила. Не строила в отличие от тех же САСШ, Франции, Германии, Италии и Англии. Однако русские конструкторы создавали свои оригинальные двигатели, многие из которых были на то время вровень с зарубежными образцами. Как это можно понять? Зиммель такое положение вещей понимать отказывался, единственным объяснением он видел повальное англоманство и франкофильство в верхушке империи. В итоге, в начале двадцатых Россия начала закупать лицензии на зарубежные двигатели, в основном "Испано-Сюизы" и "Либерти" и уже на их основе создавать свои. По долгу службы Зиммель знал, что существовали опытные разработки и на частные деньги, но в конце концов, большинство из таких инженеров-конструкторов влились в государственные авиацентры. К концу двадцатых в России определились три крупных центра двигателестроения ‒ ОКБ: Микулина, Швецова, Честнякова, однако было и несколько опытных конструкторских бюро разрядом поменьше. После 1931 года в России появились также германские ОКБ авиастроения и авиадвигателестроения. Зиммель же вместо ожидаемого места в одном из них попал в ОКБ Микулина.

За годы проведённые в России Зиммель познакомился со всеми тремя выдающимися конструкторами, а со своим молодым начальником Александром Микулиным сдружился с самого начала поступления на службу в его ОКБ.

Нынешнее государственное испытание было вторым, на котором Пауль пребывал в качестве начальника испытательного отдела. Прошлое испытание проходило в Рижском заливе в ноябре 1937-го. Тогда делегация Петровско-Забайкальского завода присутствовала на приёмке нового торпедоносца ДБ-3Т "Яросвет" ОКБ Ильюшина.

В небе показались три точки. Их появление вызвало бурное оживление. Многие прильнули к стереотрубам, остальные воспользовались биноклями. Воспользовался своим и Пауль. Восьмикратный широкоугольный бинокль фирмы "Карл Цейс", однако российского производства. Завод по лицензии знаменитой фирмы в России построили в 1934 году, в Перми.

Гул двигателей слышался приглушённо, две с половиной морские мили всё-таки приличное расстояние. П-644 подошли к "авианосцу" строем правого пеленга и "встали в круг", вырабатывая остатки топлива. Силуэты будущих "Касаток" Зиммель различал с трудом, даже в оптику с такого расстояния детали фюзеляжа и характерные особенности практически не угадывались. Разве что большой фонарь, на котором в расчёте на широкий обзор настояли морские лётчики, да несколько тупой нос, но не лишённый кока, как более ранние прототипы.

Через несколько минут начал заход на посадку первый самолёт. Зашёл против ветра со стороны носа, чётко соблюдая инструкцию по допуску горизонтального отклонения не более 10-12 градусов. Разметки на палубе "авианосца" Зиммель конечно же видеть не мог, но знал, что пилот её видит чётко и ориентируется через прицел, выравнивая курс.

Самолёт будто ударился о поверхность. Шасси, усиленные после прошлых аварий, коснулись палубы. П-644 подпрыгнул и вновь коснулся колёсами поверхности, пробежался несколько метров, пока не зацепился гаком о натянутый трос. Всего тросов было три, для их размотки под палубой были скрыты барабанные установки, а на самой палубе имелись скользящие ползуны, дабы трос не вырвал гак. В прошлом такие случаи были, как были и случаи отрывания задней части фюзеляжа. Ныне эти недостатки изжиты.

Самолёт резко погасил скорость и зарулил в сторону. Зиммель сглотнул, он прекрасно представлял каково при такой посадке пилоту. С 200 км/ч почти что сразу до нуля! Тут не просто здоровье нужно, тут здоровье нужно крепкое. Самолёт, между тем, начал согласно программе, а не по необходимости, складывать консоли.

Следом за первым Т-644 зашёл на посадку следующий, повторив успех приземления и тоже зарулив в сторону. Посадку третьего самолёта сорвал внезапный боковой порыв. Пилот был вынужден набрать высоту и начать новый заход. Плюхнулся, затормозился и пристроился рядышком с товарищами.

Тишина на наблюдательном пункте сохранялась лишь несколько секунд. И вдруг резко то тут, то там стали в разнобой кричать "Ура!", смеяться, бросать вверх шапки и фуражки и салютовать из ракетниц. Зиммель не остался в стороне, он кричал "Ура!" вместе со всеми, бросал вверх шляпу, смеялся. Чувство всеобщего радостного единения захватило его напрочь и он отдался ему всею душой, словно не имел прежде спокойного, холодно-уравновешенного характера. Потом кто-то со смехом похлопал по плечу и вернул его шляпу. Зиммель улыбнулся от растерянности, рассматривая зажатую в руках фуражку. Он вернул её хозяину, узнав в нём тридцатилетнего полковника Владимира Ермолаева, занимавшегося в ОКБ Сикорского смежным проектом и по слухам готовившегося в скором времени возглавить собственное КБ. Ещё поговаривали, что у Ермолаева уже имеется проектная разработка бомбардировщика, рассчитанного на новый двигатель воздушного охлаждения фирмы Честнякова.

С некоторыми идеями "конкурентов" Зиммель был знаком из первых уст, не раз общаясь лично с Архипом Семёновичем Честняковым в Иркутске, где трижды в год проводились профильные симпозиумы по вопросам авиационного моторостроения. Среди конструкторов двигателей генерал-майор Честняков был единственным ровесником Зиммеля, также как и Пауль родившимся в 1879 году. На этой почве они и сошлись, часто уединяясь в буфете в перерывах между докладами и дебатами. Пили кофий, спорили по техническим решениям, рассказывали о себе. Честняков был потомственным инженером, в Великую Войну служил в прифронтовой автомастерской, ремонтируя для нужд фронта автомобили, броневики и аэропланы. В начале 1917-го занялся авиационными моторами. А потом была Гражданская, бегство с семьёй на белый юг в восемнадцатом. В марте девятнадцатого Честняков вступил вольноопределяющимся в инженерную роту Марковской дивизии, закончил войну капитаном. А к моменту создания собственного ОКБ в 1929-м имел чин полковника.

Знаком был Зиммель и с Игорем Сикорским, не единожды пересекаясь с ним по служебной надобности. МД-36 стал очередным двигателем ОКБ Микулина, предназначенным для самолётов Сикорского. Сотрудничать Микулин и Сикорский начали в 1934-м, при создании летающей лодки С-35, имевшей четыре двигателя МД-34, специально разработанные под эту амфибию. Для морской авиации и гражданского флота С-35 начали строить в 1935 году. Отныне это была основная летающая лодка ВМС, предназначавшаяся для поисково-спасательных задач и борьбы с подводными лодками.

Судьба Игоря Сикорского была сродни судьбам многих русских людей, ставших в одночасье не просто лишними на Родине, но и классово чуждыми для красных. Сын всемирно известного доктора психиатрии, давшего в 1913 году заключение в печально знаменитом деле "Бейлиса" о ритуальном убийстве мальчика, в следствии чего в Киеве прокатились еврейские погромы и травля Сикорского-старшего интеллигенцией. Создатель "Русского Витязя" ‒ первого в мире четырёхмоторного великана, и "Ильи Муромца" ‒ бомбардировщика и дальнего разведчика русской авиации в Великой Войне, Игорь Иванович к 1917-му создал два с половиной десятка базовых моделей аэропланов, многочисленные их модификации, участвовал в совместных разработках с другими конструкторами, построил два действующих прототипа вертолётов, трое аэросаней и создал собственный авиадвигатель. Октябрьская революция растоптала все его планы по созданию новых отечественных бомбардировщиков. На Руссо-Балтийском вагонном заводе, где Сикорский создавал свои детища, все работы практически стали. Забастовали взбаламученные агитаторами рабочие и вскоре начали расправляться с инженерами; Сикорский же, известный монархическими взглядами и резким неприятием всего революционного, был вынужден бежать вместе с семьёй за границу. Его новые самолёты С-21 и С-27 так и остались недостроенными. Сперва была Франция, потом Нью-Йорк, в котором ему довелось победствовать и подрабатывать учителем в вечерней школе. Из эмиграции Сикорский вернулся в 1922 году, с радостью восприняв весть об окончании гражданской войны. Отечество встретило знаменитого конструктора с распростёртыми объятьями, таким как он эмигрантам на Родине были рады. Иных же эмигрантов, в первую очередь скурвившуюся интеллигенцию, прогнившую часть аристократии, драпанувшую в революцию с немалыми средствами подальше от судьбы России, и некоторых членов рухнувшей династии новая власть в России видеть не желала.

К началу 1938 года на вооружении Военно-Воздушного Флота и морской авиации стояли несколько разработанных ОКБ Сикорского самолётов: два тяжёлых бомбардировщика, две летающие лодки и один транспортник. Имелись его самолёты и в составе Гражданского Воздушного Флота: пассажирские летающие лодки и среднемагистральный "Сибиряк".

...— Идёмте, Пауль, — сказал полковник Ермолаев, показывая рукой на арендованный на взгорке пансионат, к которому уже потянулись некоторые члены комиссии. — Взлетать "Касатки" будут часа через полтора. Игорь Иванович предложил слегка перекусить.

— Что ж, идёмте, Владимир Григорьевич, — улыбнулся Зиммель, чувствуя пустоту в желудке.

— — — — — — — —

* казённая смета — в переводе с русского языка — бюджет

— — — — — — — —

Швайнфурт, Германия, сентябрь 1933 г.

Туман, пришедший с Майна, стелился рваными полосками. Средь унылых плохо освещённых улочек жилых кварталов в этот ранний час было безлюдно. Длинная очередь усталых, понурых людей протянулась кривой змейкой, начинаясь у подъездных ворот шарикоподшипникового завода. В очереди стояло тягостное молчание, люди кутались в плащи, думали о своём, завистливо провожали взглядами счастливчиков, что спешили к заводской проходной. В этот предрассветный час у ворот собралось не менее трёх сотен человек, из тех кто ещё не потерял окончательно надежду найти работу. Не постоянную работу, вакантных рабочих мест на заводе года три как не было, а временную — на один всего день, чтоб хоть к вечеру свести концы с концами и принести жалкие гроши своим семьям.

Пауль Зиммель стоял в центре очереди, место занимать пришлось часов с пяти, да и то, как оказалось, поздно. Кто поопытней, занимали очередь с трёх утра. Зиммелю было холодно, старые тяжёлые ботинки лопнули у самой подошвы, заляпанные по колено брюки совершенно не годились для осени, потёртая фетровая шляпа не могла помочь даже от дождя. Прохудившийся плащ, бывший некогда довольно приличным предметом гардероба, спасал от небесной хляби, но не от холода и сырости. Не спасал от сырости и связанный женой свитер, надетый на давно заношенную рубашку. Зиммель клевал носом, только неаккуратные тычки соседей не давали уснуть и рухнуть наземь.

Подъездные ворота открылись ровно в семь. Очередь заволновалась, загудела на разные голоса, но порядок не нарушился. Люди дисциплинированно остались на своих местах, с надеждой глядя на вышедшего в сопровождении двух привратников крепкого мордатого мейстера. Зиммель как и соседи вытянул шею и привстал на цыпочки, боясь пропустить хоть слово. Мейстер не спешил. Он вытащил из папки лист бумаги и громко объявил, что на сегодня требуются всего одна команда на погрузку ящиков в третьем пакгаузе, и добавил, что оплата будет в зависимости от выполненной нормы, пять тысяч марок за сто ящиков. Словно волна прошла по очереди от его слов. Соседи вокруг Зиммеля заволновались, проклиная на все лады и мейстера и хозяина завода. Шептались, что ящики по шестьдесят килограмм и таскать их не на три метра придётся. Очередь роптала, но никто не расходился, у людей просто не было выбора, не попадёшь в список, останешься голодным.

Зиммель прикусил губу, прислушиваясь к тихим разговорам вокруг. Из возмущений, замешанных на проклятьях и оскорблениях, он понял, что максимум что светит сегодня заработать — несчастные сто тысяч. Сумма могла порадовать ещё на прошлой неделе, но сегодня за эти деньги можно купить разве что две хлебных буханки и несколько штук самых дешёвых сигарет. Инфляция с мая опять пустилась в галоп, если так пойдёт, депутатам мюнхенского бундестага вновь придётся проводить деноминацию где-нибудь в декабре, когда банкноты с семью нулями будут просто валяться на улицах. Было уже такое осенью тридцать первого, когда стреляли в эту стерву Цеткин и ныне председательствующую в нижней палате бундестага.

Зиммель сплюнул от злости, помянув проклятьем депутатов-политиканов. Дармоеды и враги. Да и какой толк от бундестага? Что он представляет? Социалистическую Германию? Этот жалкий огрызок из южных земель Рейха? Да и что тут есть от социализма? Рейх давно растащен предателями и оккупантами. Слетелись как падальщики на умирающую в горниле Гражданской войны страну, войны, которую сами же и подожгли. Коминтерн учёл ошибки 1918-1919 годов, планомерная подготовка новой революции шла на протяжении 20-х, но особенно после 1924-го с приходом в России к власти Русского Народного Союза. В том, что Коминтерн — детище Англии и заокеанских кругов, Зиммель не сомневался, насмотрелся на коминтерновцев в Гражданскую. Очень уж англичане и французы опасались роста влияния в Рейхе национал-социализма, родственного победившему в России. А когда благодаря предателям вскрылась заложенная фон-Зектом и Кутеповым программа тайного военного сотрудничества, действия Коминтерна приобрели неожиданный размах. Настолько неожиданный, что ни полиция, ни армия не смогли вовремя ничего поделать. КПГ во главе с Тельманом в мае 1930-го разогнало правительство и провозгласило новую политику, опираясь на возрождённые в 1929-м Вильгельмом Пиком отряды Союза Спартака. Мелкие стычки штурмовых отрядов НСДАП, рейхсвера с до зубов вооружёнными коммунистами начали перерастать в затяжные сражения. В страну начали пребывать отряды и даже целые бригады интернационалистов, часть гарнизонов перебила офицеров и перешла на сторону спартаковцев, в итоге за две недели весь Рейх был охвачен беспорядками и войной. Только в августе наметился перелом благодаря энергичным мерам ещё в мае вернувшегося из отставки фон-Зекта. Когда же всем стало очевидно, что победа спартаковцев невозможна, последовала интервенция Антанты. В декабре английские, французские, польские и бельгийские войска перешли границы, за два месяца захватили треть страны. С началом интервенции многие коммунисты начали сражаться против Антанты и плевать им было на революцию и на все прежние идеалы. В этих коммунистах проснулись чувства патриотов Германии и зачастую они сражались плечом к плечу с бывшими врагами — с националистами и армией. Но силы оказались не равны. Антанта победила и принудила Рейх на вторую позорную капитуляцию. Противопоставить им было нечего. После версальского мира Рейхсмарине не мог тягаться с Грандфлитом, практически пеший рейхсвер не мог противостоять англо-французским танкам и авиации и многочисленным дивизиям поляков и колониальных войск Британии и Франции. Марокканцы, зуавы, индусы, алжирцы и даже канадцы с австралийцами превосходили силы рейхсвера в шесть-семь раз. Если бы не русские корпуса, прошедшие через Восточную Пруссию к Берлину, судьба Рейха оказалась бы ещё печальнее. Но русские спасли только от тотальной оккупации. Воевать с Антантой у России сил не было. Фон-Зект подписал капитуляцию 20 февраля 1931-го и вскоре скончался от инфаркта. Интервенты оторвали от страны новые куски, всё им земель после проклятого восемнадцатого мало. Вшивой Польше позволили всю Западную Пруссию и часть Восточной оттяпать, шляхетским дикарям было мало Данцига, Верхней Силезии и Познани. На юге Восточной Пруссии, где поляки теперь, и в Познани коренных германцев не осталось почти, поляки активно выдавливают оттуда немецкое население. Миллионы беженцев по всей стране, миллионы голодных и нищих. На коммунистическом юге у кого получается денег скопить, не инфляционных марок, а фунты или франки, те стараются на пароходах страну покинуть. Кто в Россию бежит, кто в САСШ, а кто и Южную Америку. Галлы не удовлетворились Лотарингией и Эльзасом и окончательно отхапали Саарский угольный бассейн. А бритты получили военно-морскую базу в оккупированном Шлезвиге. Но это было бы полбеды, Великая Германия всё равно воспряла бы. Но бывший Рейх оказался поделён на Север и Юг. На Севере военное правительство генерала фон-Бломберга, на Юге, включающем всю Баварию, Баден-Вюртемберг и Рейнланд, власть оккупантов. Юг поделён на оккупационные англо-французские зоны. Уже полтора года Родину пачкают своим присутствием иностранные гарнизоны.

Очередь продвигалась. Счастливчики называли свои фамилии, которые мейстер записывал на листе, и проходили в ворота.

— На сегодня команда набрана, — объявил мейстер, пряча список в папку.

Очередь взбудоражилась, словно став единым живым существом. Послышались злые шепотки и тяжёлые стоны. Стоящие позади всё ещё напирали, но привратники опустили шлагбаум, готовясь закрыть ворота.

— Герр мейстер! Пожалуйста! Герр мейстер! — вдруг заголосил сосед Зиммеля, сутулящийся давно не бритый трудяга с грубым обветренным лицом. — Герр мейстер! Запишите меня! Ради моей семьи! Запишите...

Мейстер на него даже не взглянул, развернулся и зашагал прочь. И тогда проситель как куль осел на землю, потупил взор и застыл. Пауль Зиммель тронул его за плечо, потормошил, но тот перестал обращать на окружающее всякое внимание. Зиммель оставил его, похоже он сломался. Сам Зиммель вот так унижаться не смог бы. Чтоб просить эту свинью мейстера? Да лучше остаться голодным! Рука Пауля сама полезла в карман и нащупала мелкую банкноту в 20 000 марок. От злости Зиммель заскрежетал зубами, сам-то он обойдётся, но семья? Как смотреть в глаза Гретхен? Что сказать ей и голодным дочерям?

Ворота заскрипели и Пауль невольно обратил на них внимание. И вдруг заметил, как кивает ему привратник. Молодой парень лет, наверное, двадцати восьми. Кто он? Знакомый? Лицо смутно кого-то напоминает. Кого? Зиммель решил подойти пока ворота окончательно не закрылись. Привратник выглядел виноватым. Странно, почему же?

— Герр Зиммель, вы меня не узнаёте?

— Кажется, я вас где-то видел... Но затрудняюсь...

— Я товарищ Вольфа.

Зиммель вдруг вспомнил и кивнул, внимательно рассматривая лицо привратника. Вильгельм Юпп, одноклассник сына, так же как и Вольф, воевавший против спартаковцев и интервентов. Юпп бывший оберлёйтнант ландсвера*, которого Вольф, сбитый в неравном бою с французами и воевавший до конца войны в пехоте, вытащил раненым в тыл после страшного боя с марокканцами. Видимо сама судьба свела их тогда вместе.

— Вилли... О мой Бог! Как ты изменился...

— Вы тоже, герр Зиммель, вы тоже. Виски совсем седые. Как Вольф? Я его с войны не видел.

— Ему посчастливилось найти работу в Герольцхофене. Два раза в месяц приезжает...

— Женился?

— Нет, Вилли. До этого ли в наше время?

— Вы правы, герр Зиммель... А вы давно в Швайнфурте?

— В конце июля перебрались...

— Эй, Вилли! — крикнул второй привратник. — Закрывай ворота! А то герр Гофман увидит...

— Сейчас! — крикнул в ответ Юпп и повернулся обратно. — Герр Зиммель, приходите к проходной через два часа. У меня тут дядя в отделе бухгалтерии работает, попробую с ним поговорить. Может он чем поможет.

— Ах, Вилли, — вздохнул Зиммель, — ты очень добр к старику.

— Приходите, — бросил Юпп и закрыл ворота до конца.

...Явившись точно к назначенному времени Пауль Зиммель встал под липой, цепко высматривая не выходят ли из ворот проходной Вилли и его дядя. Пауль волновался, его била нервная дрожь. Он достал и разломал надвое купленную позавчера сигарету — паршивую, дерущую горло и с кисловатым душком. Чиркнул спичкой. Пальцы дрожали от холода, в животе бурчало так, что казалось бурчание слышно за десятки метров. Но о пустом желудке Зиммель почти не думал, он знал что рези можно перетерпеть и даже к голодной бессоннице давно привык. Сейчас его волновала предстоящая встреча.

Наконец появился Вилли, и махнул рукой. Зиммель, успевший докурить и обжечь пальцы, вышел на встречу.

— Идёмте, — повлёк за собой Вилли.

Следуя по аккуратной вымощенной дорожке, окантованной побелённым бордюрчиком, они вошли в корпус управления завода. Вахтёр пропустил без единого вопроса, просто кивнув Вилли. Просторный зал, вычурные канделябры на стенах и такая же вычурная люстра под потолком. На полу толстый зелёно-жёлтый ковёр, какие-то двери слева от входа. И тишина. Вся канцелярская братия располагалась на втором этаже.

Проследовав за Вилли по лестнице, Пауль вошёл в длинный коридор, где тишины не было и в помине. Перестук печатных машинок, скрипы, смутные обрывки фраз, шорохи. Идя по выложенному плиткой полу, вымытому и натёртому до блеска, Зиммель чувствовал себя до жути неуютно. С замызганными брюками да разлазящимися ботинками он ощущал здесь себя совершенно чужим.

— Подождите здесь, — бросил Вилли и скрылся за поворотом.

Пауль стоял моля Бога, чтоб не выскочил кто-нибудь и не начал скандалить по поводу явившегося сюда бродяги. Но кажется здешние штафирки не имели привычки бегать по коридорам. Ожидание затянулось. Зиммель решил пройтись, просто стоять у него уставали ноги, а при ходьбе усталость забывалась. Далеко он не отошёл, походил по следующему коридору, прошёл в арочный проход и наткнулся на уголок роскоши. Убранство "предбанника" кабинета директора поразило его до немоты. Язык просто к нёбу прирос, благо не было никого и говорить ничего не надо. Заходить вглубь он не решился, всё ещё отличное зрение позволило прочесть табличку на красной кожаной двери "Mr. Barrington". Вот так... Табличка на английском. Это уже давно не удивляло, английские надписи входили в жизнь сразу после оккупации. Но вот злость вдруг вынырнула из потаённых глубин души. Бессильная злость... Пауль едва не заплакал.

Он вернулся вовремя, Вилли как раз подошёл и повёл его в контору бухгалтерии.

В отдельном кабинете Зиммеля принял коренастый наголо бритый крепыш в затрапезном пиджачке с нарукавниками до локтей. Зиммель пожал руку, в нерешительности огляделся.

— Томмас Юпп, — представился крепыш.

— Пауль Зиммель.

— Перейду сразу к делу, герр Зиммель, — сказал Юпп-старший, тяжело вздохнув. — Вакансий на заводе сейчас нет. Кроме того, ходят слухи, что в следующем месяце начнутся сокращения. Мировой кризис... Британцам наша продукция больше не нужна в таких количествах... Но я что-нибудь придумаю, даю слово чести. Начальник отдела кадров — мой старый приятель и к тому же он мне кое-что должен... Я обязательно что-нибудь придумаю. Я обязан вашему сыну, а значит и вам, герр Зиммель. Мой племянник — единственный мой родственник. Мои сыновья пали в боях с коммунистами в Мюнхене, братья пали в боях с лимонниками под Гровенбройхом. Жена умерла от испанки ещё в девятнадцатом... Вилли — всё, кто у меня остался.

Пауль молчал. Сердце его застыло, ему всё ещё не хотелось верить, что его знания никому не нужны.

— У вас есть документы? — спросил Томмас Юпп.

— Да, конечно, — машинально ответил Зиммель, доставая из внутреннего кармана плаща свёрток из пропитанной водоотталкивающим составом бумаги. Размотал, вытащил оккупационный паспорт и старый кайзеровский ещё диплом инженера.

— Где вы работали до войны?

— На Баварском моторостроительном.

— Шайзе... — не сдержался Юпп, раскрывая документы. Он начал переписывать сведения на листок откидного календаря, про себя поминая дьявола и всех его святых угодников, что допустили расчленение Рейха и постепенное уничтожение германской нации на Юге. Вот этот Зиммель, сколько бы он пользы Родине мог бы принести, работая на своём BMW, от которого сейчас одни пустые стены остались! Чёртовы лимонники и жабоеды погубили цвет германской промышленности и науки, погубили кадры и губят молодёжь. Шайзе! Будь оно всё проклято!

Пауль взял отданные документы и замотал их в бумагу.

— Герр Зиммель, — сказал Юпп, протягивая бумажку с цифрами, — позвоните по этому номеру. Скажите, что от меня.

— И кто мне ответит? — равнодушно спросил Пауль.

— Это вербовщик... Нет, нет! Не подумайте! Этот человек своё слово держит, ручаюсь.

— Куда он вербует? В южноафриканские прииски? В Аргентину? Или агент "Штутгард-Америка?"

— Встретитесь и узнаете. Если не договоритесь с ним, приходите к концу следующей недели, может к тому времени я смогу вам помочь получить место на заводе.

— Знаете, герр Юпп, я и разнорабочим пойти не побрезгую...

— Жду вас на той неделе если что...

— — — — — -

* ландсвер — территориальные войска

— — — — — —

По городу Зиммель шёл погрузившись в себя. Особой надежды на помощь Юппа-старшего он не питал, да и от возможной встречи с таинственным вербовщиком ничего не ждал. Позвонить, он позвонит, но что дальше... Хорошо бы в Австрию податься, говорят там к беженцам из бывшего Рейха неплохо относятся, не то что в Чехословакии или Голландии. Про Швейцарию и говорить нечего, там могут просто избить средь бела дня. На север не пробраться, границу томми перекрыли, что и мышь не проскочит. Пауль вторую неделю перебивался случайными заработками, хорошо что за квартиру домовладельцу заплатил за месяц вперёд. А когда придёт срок? Жадная скотина Хаузер просто выкинет семью на улицу. Но время ещё есть, с его знаниями и руками Пауль не отчаивался найти постоянную работу. Во всяком случае, не хуже той, на которой работал ещё совсем недавно в автомастерской бывшего майора Фогеля. Но случилась трагедия, майора убили при грабеже люмпены, расплодившиеся в последние годы как крысы. Фирма сгорела и все рабочие оказались на бирже. Смысла в этих биржах не было совершенно, найти через них работу было почти невероятно. Зиммель вспомнил о соседке, которой помог заплатить домовладельцу. У вдовы с двумя детьми не нашлось денег за квартиру, хоть и работала посудомойкой в ресторане для иностранцев. Совершенно случайно об этом узнала жена и закатила скандал. На самом деле Гретхен была доброй женщиной, но неурядицы последних лет очерствили её сердце.

Свернув с Хеллерсгассе, Зиммель пошёл трущобными кварталами. Город давно покрылся коростой трущоб, особенно на окраинах, где они расползались стремительно, словно болезнь. В таких кварталах даже больших англоязычных табличек с названиями улиц не найти, оккупанты в эти клоаки не совались. Полиция попадалась, но не часто и ходили шутцполицаи в количестве не менее десятка.

Шутцполицаи... Охранная полиция. И охраняет она не германский народ. Предатели. Зиммель сплюнул, издали завидев латунные каски полицейского отряда. Есть ещё прослойка охранников, работающих на оккупантов и еврейских торгашей, неважно где сидящих торгашей, в банке, в бундестаге, в лавке или в газете. Им всё равно где и чем торговать. Но молодые здоровые парни в наймитах? В наймитах у тех, кто на деньги заокеанских общин и Антанты развязали Гражданскую войну? Как они могут? Нет бы взяли и перебили своих хозяев, как должен сделать истинный сын Отечества, получив в руки оружие. Но эти — куда им! Те же люмпены. Что им Рейх? Возможно, они как раз с самого мая 1930-го против войск фон-Зекта воевали и горячо поддержали вторжение Антанты в декабре. Рейх в тот трагический декабрь остался один на один с Антантой, даже Австрия осталась в стороне, когда интервентские армии вторглись со всех сторон. Чехословакия хранила нейтралитет, Россия была слишком занята своим Дальним Востоком, очень уж сильно её взяли за горло. Где уж ей до войны в Германии? Хорошо хоть два пехотных корпуса и казаков отправила, что моментально охладило пыл Антанте, которая до жути опасалась новой затяжной войны. Большой войны в Европе не хотел никто. Верней хотели-то многие, но позволить себе этого не могли. Зиммель много думал о случившемся и не раз приходил к выводу, что война на Дальнем Востоке и Гражданская война в Германии как-то взаимосвязаны.

В апреле 1930-го армия гоминдана маршала Чан Кайши, под тайным по началу покровительством Британской Империи и САСШ, начала вторжение в Северную Манжурию и Даурию. Гоминдан к тому времени представлял серьёзную силу, десятки дивизий были закалены в горниле Гражданской войны, начавшейся в Китае в 1926-м, когда Интернационал начал активно помогать китайской компартии оружием, деньгами и техникой. Разбить коммунистов гоминдановцам удалось только в 1928-м, когда маршал Чан Кайши вынужден был пойти на сотрудничество с Британией и САСШ, получив огромные суммы для перевооружения и модернизации армии. Однако долги надо было возвращать и потому Чан Кайши снова был вынужден поддаться давлению англосаксов. Война для русских оказалась тяжёлой, коммуникации с Дальним Востоком были слаборазвиты, несмотря на построенную к началу 1929-го ТСЖД ‒ Туркестанско-Сибирскую Железную Дорогу и не смотря на начавшееся развитие железнодорожных сетей Восточной Сибири, Забайкалья и Приморья. Первый удар китайских войск приняла погранстража и первые эшелоны 13-й Амурско-Уссурийской армии генерала Витковского и 15-й Забайкальской армии генерал-фельдмаршала Каппеля. Фактически русско-китайская война продолжалась до июля 1931-го, когда русская армия заняла всю Манжурию, но отдельные бои продолжались до середины августа. В июле в войну с Китаем вступила Японская Империя, следуя, как было объявлено англо-американским наблюдателям-советникам, тайному русско-японскому договору от 1926 года. Отчего микадо так долго тянул неизвестно, но войну с гоминданом японцы ведут до сих пор. За событиями в России Пауль следил всегда жадно, не по разу перечитывая в правительственных газетах сводки с Манжурского фронта, а позже получая более полную информацию от офицеров Люфтваффе, в веденье которого поступил BMW после начала Гражданской войны в Рейхе. Радовался успешным рейдам уссурийских, амурских и забайкальских казаков, удивлялся беспримерной стойкости русской пехоты и решительности русских танкистов, восхищался русскими лётчиками, бившими новейшие английские цельнометаллические бипланы. Следил за той далёкой войной и после вторжения Антанты, и всё ещё надеялся, как и многие в Германии, на помощь русских, которые вполне могли ударить по Польше из Сувалок и Белостока. Но помощь пришла слишком поздно. Вот так и остался Рейх один против всех. Новое поражение, новый позор и потерянные земли. И неисчислимые жертвы. Русские ограничились только военной демонстрацией и эвакуацией беженцев, балтийское пароходство в 1930-м переправило в Россию сотни тысяч человек. Зиммель был откровенно зол на русских, не решившихся на войну с Антантой, хоть и понимал, что им и самим было не сладко. Война с Китаем и строительство новой экономики в условиях почти полной автаркии не давали России играть активную роль в европейской политике.

Впрочем, Россия до конца не обособилась, она вела торговлю с Японией, Рейхом, Турцией, Балканами, Скандинавией, странами Южной Америки... Но приоритетным направлением правительство Кутепова избрало курс на автаркию. Россия могла себе это позволить, у неё было всё. Даже бакинскую нефть у Турции не покупала. В 1926 году было открыто Туймазинское нефтерождение. Первые поиски нефти в Казанской губернии начались ещё в 1919-м Губкиным и Ноинским, в 1921 году к геологоразведке подключились Калицкий и Кучеренко. Тогда же был создан государственный трест "Волго-Камская геологоразведка". В 1928 году состоялось открытие Шугуровского, Миннибаевского и Сармановского месторождений, что послужило началом создания крупной нефтехимической промышленности, прозванного в газетах "Второе Баку". А в 1929-м были открыты Бавлинское, Ромашкинское и Шиганское месторождения. Одновременно началась геологонефтяная разведка в восточной Сибири.

Обо всём этом Зиммель подумал вскользь, его больше интересовала дальнейшая судьба родной Германии. В отличие от Юга, на Севере жизнь сносная, Рейх торговал с Россией, а через неё с другими странами, мировой кризис его мало задел. Но с Севера давно нет свежих новостей, вести оттуда приходят порой и с двух-трёхнедельным запозданием. А Юг... Юг стремительно катится в пропасть и спасти его может разве что чудо.

Выйдя на Шультесштрассе, Зиммель направился к почтовому отделению, где рассчитывал купить жетон для таксофона. Переступая порог, он внутренне напрягся, инфляция продолжается и на жетон уже могло не хватить. Но хватило. Хмурый служащий в ветхом вицмундире времён кайзера отсчитал сдачу и выложил на стол жетон. Звонить Пауль пошёл на угол соседнего дома, где стояла до сих пор целая, если не считать побитых стёкол, телефонная будка.

Голос на том конце провода был властен и груб. Выслушав Зиммеля, собеседник поинтересовался удобно ли встретиться в парке на берегу Майна со стороны моста через час. Зиммель согласился и по просьбе незнакомца назвал во что одет.

Ну вот и всё, подумал он, повесив на рычаг трубку. Улыбнулся и переиначил Гёте: "Лишь только Изегрим речь в столь радостном духе закончил..." Посмотрим, что это за вербовщик, решил он и пошёл прочь.

Времени оставалось не так и много, Пауль срезал путь через Дахгрубе, пройдя мимо приличных ресторанов и гостиниц с табличками на дверях "ТОЛЬКО ДЛЯ ПОДДАННЫХ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА", табличками на дойче, чтоб никто из "презренных тевтонов" свой нос не сунул, а вот вывески-то все были на английском. Свернул переулками и вышел спустя полчаса в "помойные" кварталы. Оборванцы, щупачи, шлюхи всех возрастов и даже проститутки-педерасты с накрашенными и тошнотворными для нормального человека физиономиями. Выродки и нелюди. Расплодились... Зиммель сцепил зубы, с ненавистью глядя как предлагают себя все эти похожие на людей особи. Говорят в России нет всей этой нечисти, там разговор короткий — скорый суд и место за кладбищем. При "палаче" фон-Зекте и в Рейхе такого не было, педерастию и уличную проституцию давила полиция. Теперь же...

В парке Зиммель занял свободную лавочку и принялся ждать, невольно кривясь от доносившихся синкоп джазовой банды. Где-то за деревьями шумели весёлые голоса и играл патефон. Проклятый джаз... Ещё одно оружие растления молодёжи, теперь в Баварии повсюду джаз и фокстрот.

Вербовщик появился как-то неожиданно. Вот не было его рядом и вдруг возник. Простое и незапоминающееся овальное лицо, чёрные усы и грозный взгляд из-под бровей. В длинном плаще на распашку, из которого выглядывал тёмно-серый твидовый пиджак английского фасона и отутюженный воротник-стоечка белоснежной рубашки. На глаза надвинута шляпа, а тросточка его была, видимо, для форсу, никакой хромоты Пауль не заметил.

— Добрый день, герр Зиммель, — поприветствовал вербовщик. — Моё имя Карл Заммер.

Рукопожатие было крепким, Паулю показалось, что он руку словно в тиски сунул. И заметил давний шрам в виде угольника у самого основания большого пальца. Заммер присел рядом, неторопливо распахнул портсигар с готическим вензелем "K.S." и предложил папиросу. Отказываться Пауль не стал, прикурил от протянутой зажигалки и глубоко затянулся. Табак был турецкий, это он понял сразу, при этом хороший, не дерущий горло, а вот марку определить не смог. Да и не важно.

— Расскажите о себе, — произнёс ровным тоном Заммер. — Где учились, где работали...

Зиммель улыбнулся, хоть весело ему не было. Расшаркиваться перед этим дельцом он не имел ни малейшего желания.

— Герр Заммер, — сказал он, смотря в глаза вербовщику, — я благодарен, что вы смогли уделить своё время для встречи со мной... но я для начала хотел бы знать, что вы мне можете предложить.

— Так Томмас вам не сказал? — Заммер усмехнулся в усы. — Зная старину Томмаса, я не удивлён... — он выпустил облако дыма и откинулся на спинку скамейки. — Я представитель нюрнбергской конторы фирмы "Гауэр и Матусевич", в Швайнфурте бываю часто, но ещё чаще в Мюнхене.

Пауль кивнул, про "Гауэр и Матусевич" он слышал не раз, таких посреднических фирм на Юге орудовало не мало. Сама фирма располагалась в Вене и специализировалась по вербовке специалистов в Россию. Но почему Заммер назначил встречу в парке? В Швайнфурте нет их конторы? Или дело нечистое? Но тогда Юпп-старший намекнул бы. Возможно, что намекнул бы. Если он вообще что-то знает.

— У вас хорошее баварское произношение — сказал он от вдруг пробудившейся злости, нисколько не веря в истинность фамилии и имени вербовщика. Говорит чисто, но род занятий... Вполне может быть иностранцем из какого-нибудь, например, горного городишка Швейцарии или Австрии.

— Я вырос в Праге. Мои предки жили там лет четыреста.

— Хорошо, герр Заммер... Значит Россия?

— Наша специализация, — развёл руками вербовщик. — Тягаться с такими титанами как "Штутгард-Америка" нам не под силу.

— Северная Америка меня не интересует... Аргентина или Бразилия мне больше нравятся. Но пусть будет Россия. Тем более там очень много моих соотечественников... Вот документы... И я бы хотел узнать условия контракта.

— Условия у нас стандартные, — Заммер взял документы и открыл диплом. — Во-первых, вы можете взять всю вашу семью. Во-вторых, проезд и дорожные расходы за счёт заказчика. В третьих, по прибытию на место, вам будет предоставлено служебное жильё за счёт заказчика и выплачены подъёмные. В четвёртых... Что с вами?

— Нет, ничего... — Пауль потушил окурок о край стоявшей рядом урны, не заметив, как быстро скурил папиросу. И разжал пальцы, проследив падение смятой папиросной гильзы. — Я вас слушаю.

Заммер кивнул и вернул документы со словами:

— Знаете что, герр Зиммель... Вы сегодня никуда не спешите, верно?

— Верно.

— Тогда давайте договоримся, — Заммер запустил руку за отворот пиджака, — вот вам аванс. Пять миллионов. Берите, берите... И я жду вас сегодня в восемь по полудню в "Катрин", что в двух кварталах от Людвигсбрюке... Знаете где это?

— Знаю.

— У вас будет время подумать, всё взвесить, с женой посоветоваться...

— Вы правы, герр Заммер. Мне действительно надо подумать, — Пауль вздохнул. — Только в "Катрин" публика собирается своеобразная.

— Ну не ужинать же нам в обществе островных крыс? — улыбнулся Заммер. — К тому же, как вы должно быть уже догадались, я не спешу афишировать свой интерес к инженеру по наладке авиадвигателей.

— А англичанам какое дело? — скривился Пауль. — Я уже очень давно кем придётся работаю, но от них предложений не поступало.

— И не поступит. Но напакостить они могут. Поэтому документы я вам сделаю новые.

Пауль хмыкнул. Последняя фраза зародила смутные подозрения, но он на время пресёк их. К чёрту всё! Сейчас главное другое, у семьи появился шанс не голодать.

Байкал, 20 марта 1938 г. 12.10 по иркутскому времени

Банкет уже начался, но до стадии разгара пока не дошёл. Все ждали прибытия лётчиков-испытателей "Касаток".

Когда на подсохшей грунтовой дороге показался автобус, встречать его вышли все. Героев-лётчиков, испытывавших Т-644 начиная с первых его прототипов, участников воздушных сражений в Манжурии, знаменитых с начала тридцатых годов пилотов, поднявших впервые в воздух множество прототипов современной авиации, полковника Серякова и подполковника Зарудного знала вся страна. Этот мартовский день сулил славу и майору Вольфу Зиммелю. Страна воспитывала и почитала своих героев, становившихся для миллионов мальчишек и девчонок примером беззаветного мужества и любви к народу и Родине. Герои моря, герои воздушной стихии, герои освоения тайги и крайнего севера, герои молодёжных строек, герои Гражданской, Манжурии и Испании. Всё в России было пропитано культом Героя.

Включение Вольфа Зиммеля в авиаотряд испытателей Т-644 случайным, конечно же, не являлось. К 1938 году в России, исключая население Прибалтики и Поволжья, проживало свыше миллиона этнических немцев, бежавших от ужасов Гражданской войны и интервенции. В руководстве Русского Народного Союза понимали, что эмигрантам, встроенным в российскую экономику и действительность требуется свой герой. При этом кандидат должен соответствовать некоторым критериям — воевавший против интервенции Антанты, находящийся на русской службе, имеющий кристально чистую биографию, опирающийся на правильные жизненные ценности, то есть примерный семьянин, физкультурник, без вредных привычек. Выбор пал на Вольфа Зиммеля.

На банкет пилоты прибыли, переодевшись в повседневную форму морских лётчиков при полных регалиях. Прямо у автобуса их встретил генерал авиации Утгоф, отмахнувшийся от попытки уставного доклада. Он пожал всем троим руки и повлёк за собой со словами:

— Идёмте, друзья. Все ждут наших героев.

Банкет, поздравления, тосты и разговоры без чинов, как принято в русской армии и флоте, когда начальники и подчинённые могут поговорить на равных, обменяться мнениями и впечатлениями. А через два дня пилотов ожидал московский кремль, награждение в Георгиевском зале, торжественные встречи с молодёжью — с сормовцами и юниорами, оркестры, приглашения на радиопередачи. Всё это будет потом. А сегодня героев дня с нетерпением ждали на застолье в пансионате.

— Вольф, — обратился генерал, приотстав и притормозив Зиммеля, — вы ещё не передумали переводиться в строевые?

— Никак нет, господин генерал.

— Вот и славно. У меня на вас виды. Что скажите о Северном Флоте? Хочу предложить вам службу на "Макарове".

Несколько секунд Зиммель молчал. Служить на новейшем авианесущем крейсере "Адмирал Макаров" было мечтой многих лётчиков палубной авиации. Предложения главкома стало для него неожиданным, Вольф не нашёл что ответить, кроме как:

— Я готов...

— А я и не сомневался, что вы готовы. После запуска "Касаток" в серию, получите под своё начало эскадрилью. В последующем развернёте её в двухэскадрильный отряд.

— А куда старые торпедоносцы?

Утгоф улыбнулся.

— Ну им-то мы найдём применение. Часть Турции продадим. Да мало ли...

— Но у турок почти нет авиаматок, да и те — старые калоши.

— Об этом не нам с вами беспокоиться, — вновь улыбнулся Утгоф. — И ещё одно... Имейте в виду, Вольф, после вашего триумфа в Москве Редер попытается наложить на вас свою лапу. Так вот... В Рейхсмарине я вас не отпущу.

Сувальская губерния, 26 марта 1938 г.

Поезд Вильно-Сувалки прибыл на станцию в четверть одиннадцатого. Станция выглядела затрапезно. Так же затрапезно выглядели и прилегающие к ней кварталы города, причина лежала на поверхности ‒ губерния считалась предпольем в неминуемой войне. В самом факте будущего столкновения с поляками русский генералитет не сомневался, как в общем-то не сомневался в этом и любой мало-мальски интересующийся политикой житель России, достаточно было почитать, хотя бы изредка, иностранные газеты за последние года полтора. Польша, подпитываемая вниманием ключевых правительств Антанты, считала потерю Сувалок делом временным. Впрочем, галицкий Холм и белороссийский Белосток в Варшаве тоже считали временно оккупированными москалями и галичанами территориями. Развитие Сувальской губернии касательно индустрии и автодорожной инфраструктуры шло по остаточному принципу. Однако с железными дорогами дело обстояло иначе, их содержали и развивали на необходимом для быстрой переброски войск уровне, средств на строительство новых веток не жалели. Застревание эшелонов на перегруженных путях Генеральный штаб допустить не мог. А в остальном, Сувалки, в отличие от соседних Гродненской и Холмской губерний оставались слаборазвиты.

В конце русско-польской войны из Сувальского воеводства начался массовый отток коренного польского населения. Крупнейшие Варшавские и Краковские газеты взахлёб кричали о неминуемых зверствах бандитов русской армии, вспоминали подавление варшавского восстания Суворовым, перечисляли правду и вымыслы о российской имперской политике и вековые беды польского народа. Газеты калибром поменьше исправно эти материалы перепечатывали, призывали к оружию, к защите земель Малой Польши до последнего человека и уповали на обещание Лондона не бросить в этот трудный час союзников. Когда в воеводство вступили русские части, бегство местного населения приобрело головокружительные масштабы. Доходило до сожжения домов и целых кварталов дабы не досталось ненавистным москалям. Солдатам врангелевских дивизий не единожды приходилось пресекать поджоги бросаемых деревень и вывоз культурных ценностей. В поджогах в Варшаве естественно обвинили русскую армию.

К концу 1923 года бывшее Сувальское воеводство почти обезлюдело. А с 1924-го русская военная администрация начала проводить политику вытеснения оставшегося польского населения, продолжавшуюся вплоть до конца десятилетия. Был введён запрет на польский язык и большинство польских названий, исключая топонимы. Да и то, часть топонимов, особенно в восточных уездах губернии вскоре стали русскоязычными. Взамен коренных сувальцев в новообразованную губернию хлынули переселенцы из Белороссии, Малороссии, средней полосы Великороссии. Хлынули, привлечённые свободной раздачей пахотных земель и возможностью заработать на новых стройках. Теперь в губернии поляков проживало менее десятой части от общей численности населения.

С тех пор как губернский город Сувалки стал деополяченным, к 1938 году он насчитывал чуть более тридцати тысяч жителей.

Недалеко от перрона, в тени раскидистых лип стоял "Морозовец-6" ‒ обычный войсковой штабной автомобиль защитно-зелёного цвета, ставший за последние года полтора самым массовым армейским легковым автомобилем, выпускаемым в Луганске. У капота курил высокий статный майор, внимательно высматривавший выходящих из вагонов пассажиров. Приметив генерала, он выбросил окурок и поспешил на встречу, придерживая на ходу сабельные ножны.

— Генерал-лейтенант Авестьянов? — спросил майор, щёлкнув каблуками и козырнув.

— Верно.

— Честь имею представиться, майор Ребрунь, адъютант генерала Малиновского.

— Неужто сам командующий за мной выслал? — улыбнулся Авестьянов, поставив наземь чемоданы.

— Так точно. Из Москвы известили о вашем прибытии... Вы позволите ваши чемоданы?

— Вот этот... Со вторым я и сам. Не с руки мне барином расхаживать.

— Вы удачно приехали, господин генерал, — заявил майор, беря чемодан. — Родион Яковлевич несколько дней войска инспектировал и как раз сегодня утром в Управление прибыл... Не спавши...

Авестьянов кивнул, взяв оставшийся чемодан. И вдруг резко его поставил. Мимо шла беременная лет сорока женщина с шейным орденом "Мать-героиня", висевшем на цепочке поверх строгого атласного платья. Орден был серебряный, а значит она уже родила одиннадцать детей. Офицеры стали смирно и приветствовали её как воинского начальника, как и полагалось с обладательницами ордена "Мать-героиня". Женщина с улыбкой кивнула и чинно проплыла мимо. Заметно было, что знак внимания от генерала польстил её самолюбию. Авестьянов же относился к подобным почестям со всей серьёзностью, считая, что подвиг материнства простой бабы для народа поважней нежели ратный подвиг на поле брани. Как там сподвижник Петра I Алексашка Меньшиков говорил? Бабы ещё нарожают? В России к концу двадцатых бабы рожать почти разучились, от дореволюционных 12-13 детей на семью в 1929-м в среднем приходилось по 8-9 и то в основном на деревне. Ситуация постепенно начала переламываться к середине тридцатых. Сам орден был учреждён в 1935 году и имел три степени: железный — за семерых детей, серебряный за одиннадцать и золотой за шестнадцать. По статуту, орден стоял вровень с высшими государственными наградами и имел денежное содержание. Так, например, за серебряный ежемесячно выплачивалось сто рублей — немалая сумма, а если учесть, что к концу двадцатых сложилась система бесплатной детской медицины и с 1922 года началась программа всеобщей грамотности, также за казённый счёт, то такое подспорье было вполне приличным.

Водитель, дремавший в салоне, при их приближении прокинулся как от толчка. Вылез наружу, в секунду оправился, вытянувшись во фрунт, и не мигая уставился на Авестьянова заспанными глазами.

— Это ефрейтор Зуйков, ваш водитель, — представил его майор и добавил: — машина тоже ваша.

Авестьянов быстро, но пристально оглядел шофёра. В новенькой необмятой форме, молодой, лет наверное двадцати, значит недавно призван. Ростом маловат, открытое мальчишеское ещё лицо старательно изображает серьёзность момента, и выглядит от этого комично. По всему видно, боязно ему, служил себе в какой-нибудь дивизионной автороте и вдруг на-те, генеральским водителем сделали.

— Вольно, ефрейтор, — сказал Авестьянов. — Как звать-величать?

— Петрухой...

— Петрухой, — повторил Авестьянов с улыбкой. — Вот что, Пётр, открывай-ка багажник и заводи шарманку.

Боец бросился к капоту, споткнулся и резко поменял направление. Открыл багажник и попытался взять у офицеров чемоданы. Но Ребрунь и Авестьянов сами впихнули их в багажник.

— Не суетись, Петруха, — с улыбкой сказал Авестьянов. — Ты, главное, целыми нас довези.

— Слушаю! — вновь вытянулся во фрунт ефрейтор и опрометью бросился за баранку.

— Резвый какой...

— Ноябрьского призыва, — улыбнулся Ребрунь. — Две недели как из учебного полка прибыл.

— Пообвыкнет, — кивнул Авестьянов. — Ну, что, майор, едем?

— Едем, господин генерал. Прошу...

Авестьянов устроился на заднем сидении, Ребрунь сел рядом с водителем. Машина тронулась, покатила по длинной извилистой улочке.

Город был полон контрастов. Новые здания, построенные в начале-середине тридцатых, соседствовали с дореволюционными, большинство из которых построены ещё в середине прошлого века. Часть домов смотрелась свежо и ухожено, часть ‒ обшарпаны и давно нуждались в уходе. Во дворах много детворы дошкольного возраста, на улочках нередко попадались коляски извозчиков. Окраина — она и есть окраина, извозчичий промысел здесь процветал. Глаз радовали не спешащие группки барышень старшего гимназического возраста, иногда мелькали приказчики и подмастерья в косоворотках либо в обтёртых пиджачках, на стульчиках у витрин своих лавок нередко сидели булочники и бакалейщики, курили или почитывали газеты на свежем воздухе в ожидании покупателей. Дороги в Сувалках в большинстве своём были скорее обозначением таковых, только в центре проезжая часть вымощена. Вообще, Сувальская губерния производила впечатление натуральной дыры, похлеще чем глухая русская провинция. Местные "прелести" Авестьянова не растрогали, ещё в поезде он насмотрелся на проплывающие сельские и городские ландшафты, и после видов хотя бы Вильненской губернии, они казались просто убогими. Нет, конечно, поля и домики хуторов и деревень были, как правило, все свежие и ладные, переселенцы как-никак подъёмные из казны получили в своё время, да и переселялись люди в первую очередь предприимчивые, работящие. А вот мелкие городки на полустанках, мосты, те же грунтовые дороги и широкие тракты, которым вряд ли в ближайшие лет десять светило стать автобанами, и пока что неповсеместная электрификация создавали впечатление начала века. Польша — она Польша и есть. Сколько денег в Царство Польское при царе вгрохали, крепости строили, города, дороги, а в итоге Польша всегда оставалась самой забитой частью империи, если конечно Закавказья и Туркестана не считать. Впрочем, что Туркестан, что Закавказье имели свой своеобразный колорит, к Европе отношения не имеющий. А теперь, когда в Закавказье продолжалось создание промышленности, колорит там всё больше приобретал русский окрас.

Машина выехала на улицу Суворова, бывшую улицей Костюшко. Сама улица, судя по новеньким трёхэтажным домам, свежему асфальту и аккуратным поребрикам, ограждающим пешеходную часть, не так давно подверглась перестройке. Водитель остановил у шлагбаума, показал пропуск суровому дежурному унтеру и въехал во двор двухэтажного здания Управления 2-й армии.

Чемоданы остались в багажнике, ефрейтору было приказано ждать, а майор вызвался сопроводить Авестьянова в приёмную командующего.

Мощённую дорожку, обрамлённую свежепобеленным поребреком да протянувшуюся от КПП до Управления, неторопливо мёл дворник в сером фартуке и форменной фуражке с номерным значком на околыше. На прилегающем газоне возился с клумбой садовник, остригая перезимовавшие кусты роз. На газоне в несколько куч была собрана старая трава. В отдалённой беседке, что у огромного двухвекового дуба, о чём-то спорили два штабных капитана, жестикулировали, матерились.

— Доброго дня, Лукич, — на ходу поприветствовал дворника Ребрунь.

— Доброго здоровьячка, Степан Фомич, — оторвался тот от работы.

Авестьянов взаимно кивнул дворнику, рассматривая его пышную бороду и скуластое лицо. А майор между тем делился последними новостями. Как оказалось, этой ночью генерал от пехоты Малиновский внезапно нагрянул в одну из соседних дивизий, устроил переполох с тревогой, ночными стрельбами и манёврами. Дивизия ещё со времени прошлого командующего находилась не на лучшем счету и после прошедшей ночи была взята Малиновским под особое внимание. И как первый итог, был снят с должности один из полковых командиров, а командир(1) одной из бригад получил выговор.

Приёмная и кабинет командующего, вопреки обыкновению, располагались на первом этаже. В коридорах попалось несколько штаб-офицеров — начальников корпусных и армейских служб, да с полдесятка чиновников по военному ведомству — в основном интенданты.

В приёмной в этот час никого не было. Авестьянов постучал в лакированную деревянную дверь и вошёл.

— Разрешите! — он встал смирно, чётко щёлкнул каблуками сапог и так же чётко и отрывисто поднёс ладонь к фуражке.

Малиновский бросил на него взгляд из подлобья. Под глазами тёмные круги, воротник-стойка расстёгнут, на груди солдатский Георгий 4-й степени, обязательный по статуту к ношению, полученный Малиновским ещё в бытность его ефрейтором в Великую Войну. Французские награды за кампанию 1916-1919 годов командующий носить не любил, ордена за бои в Заамурье он носил в виде вошедшей недавно в употребление орденской планки. Настроение, судя по поджатым губам, скверное. Командующий отложил читаемую бумагу, поставил на стол зажатый в другой руке стакан с чаем и медленно кивнул.

— Заходите.

— Генерал-лейтенант Авестьянов, прибыл для дальнейшего прохождения службы на должность командира восемнадцатого механизированного корпуса.

— Как добрались, Григорий Александрович? — встал из-за стола Малиновский и вышел на встречу.

— Благодарю. Добрался без происшествий.

— Присаживайтесь вот сюда, — показал на стул командующий. — Разговор у нас с вами будет длинный.

Авестьянов принял приглашение, прошёл к столу и уселся на стул. Малиновский в это время снова занял место во главе стола, отодвинул папки с бумагами и побарабанил пальцами по отделанной линкрустом крышке. Заметно было, что он ещё не отошёл после учинённой им же ночной проверки и последовавшего разноса командиров проштрафившейся дивизии.

— Для начала ознакомьтесь вот с этим, — Малиновский протянул прошнурованную и пронумерованную стопку листов. — Я подожду.

Авестьянов взял листы, в стопке их оказалось шесть. Это был утверждённый план формирования 18-го мехкорпуса в составе 2-й армии. В шапке стоял номер экземпляра "8" и два нуля перед номером документа. На последнем листе значились подписи начальника Генштаба генерал-фельдмаршала Казановича, начальника организационно-мобилизационного управления Генштаба генерал-фельдмаршала Штейфона, начальника Главного Автобронеходного Управления генерала Коронатова, командующего Менским Военным Округом фельдмаршала Скоблина. Документ содержал перечисление переданных корпусу частей и соединений, как дислоцированных в Сувальской губернии, так и перебрасываемых из внутренний округов, перечень мероприятий по переформированию и их сроки, фамилии командиров и начальников. За перечислением следовали утверждённые организационные структуры корпуса, новые штаты соединений, частей и подразделений, разработанных на основе испанского опыта и выводов, сделанных в Генштабе после прошедших в начале марта крупных учений сразу двух армий в степях от Царицына до Ханской ставки(2). На сегодняшний день будущий мехкорпус включал в себя 30-ю конно-механизированную дивизию, 65-ю и 67-ю отдельные моторизованные бригады, 55-й отдельный бронеходный полк, 244-й отдельный самоходно-артиллерийский полк, шесть отдельных гаубичных дивизионов, отдельные мосто-понтонные батальоны, отдельные сапёрные батальоны и батальоны связи, 404-й и 417-й отдельные зенитно-артиллерийские полки. И всё это хозяйство следовало организовать в единую корпусную структуру, сплотить, сладить, развернуть.

Весьма удивлённый переданными в корпус силами, Авестьянов отложил план и спросил:

— Сколько из этих перебрасываемых частей на сегодня на месте?

— Почти все. Прибытие эшелонов четыреста семнадцатого зенитного полка и инженерных батальонов ожидается в конце недели. Так что, Григорий Александрович, доберётесь до места, справите новоселье, осмотритесь... и можно хоть с вечера приступать. Управление корпуса на сегодня сформировано, до вашего прибытия переформированием занимается наштакор генерал-майор Колохватов.

— Родион Яковлевич, не тот ли это Колохватов? — спросил Авестьянов, имея в виду находящегося в Испании (или уже вернувшегося?) генерала, получившего известность как одного из лучших франкистских военноначальников Русского Корпуса.

— Нет, не тот, — командующий усмехнулся. — Это его младший брат Нестор Иванович.

— Я уж было удивился...

— Младший тоже не промах... Итак, — Малиновский кивнул на план. — Начнём-ка, пожалуй, по порядку...

— — — — — — — —

(1) командир бригады — в русской армии бригадами дивизионного подчинения руководили командиры (комбриги), отдельными бригадами, находившимися на служебном положении дивизии, руководили начальники (начбриги).

(2) Ханская Ставка — столица Букеевской губернии, административно подчинявшейся Астраханской губернии и располагавшейся на севере Каспия.

— — — — — — — —

Сувальская губерния, Сейны-6. 26 марта 1938 г.

Военный городок 65-й отдельной моторизованной стрелковой бригады располагался в 16 километрах от волостного городишка Сейны. Построен он был лет десять назад и имел непритязательное название Сейны-6. Планировкой и видами городок мало чем отличался от тысяч иных военных городков. Нельзя сказать, что все они были однотипны словно близнецы, ведь всюду в России бытовала своя специфика ‒ будь то степи Поволжья или тундра Кольского полуострова, или же песчаники Туркестана, но тем не менее они имели присущие только им одним отличительные признаки: периметр, обозначенный бетонным забором и обнесённый колючей проволокой, контрольно-пропускные пункты и удалённость от магистралей.

В Сейны-6, где помимо 65-й бригады размещалось управление 18-го механизированного корпуса, Авестьянов приехал под вечер. У ворот КПП скучал боец с винтовкой на ремне, дежурный унтер-офицер проверял документы у шофёра грузовика, вёзшего продукты в гарнизонные магазины. Заурчав двигателем, выкрашенный в синий цвет двухтонный "Волгарь" гражданской марки тронулся к открываемым бойцом воротам. К машине Авестьянова дежурный подходил не спеша, скользнул глазами по номерам и вдруг подобрался. Видимо из Сувалок звонок был, решил Авестьянов, раз он по номерам "Морозовец" опознал, мало ли в гарнизоне своих таких же. Жаль внезапного "явления отца-командира" не вышло, Григорий любил неожиданно являться к новому месту службы. Выходит, в гарнизоне сейчас дым коромыслом, подумал он. Да и как иначе? когда сам командир корпуса едет.

Он вышел из машины, осмотрелся. Побелённые поребрики, клумбочки с ещё не проклюнувшимися цветами, свежевыкрашенное крыльцо дежурного помещения, над входом в которое вывеска с эмблемой военного министерства и надпись "КПП N1". Авестьянов шагнул навстречу дежурному.

Унтер подошёл строевым шагом, щёлкнул каблуками сапог и с отрывистостью старого служаки отсалютовал.

— Дежурный по первому КПП подпрапорщик Капустин!

Авестьянов козырнул в ответ, придирчиво оглядев подпрапорщика. Повседневная шинель с красными погонами и красный околыш фуражки. Цвет говорил о принадлежности к пехоте, не важно к простой или моторизованной, однако эмблемы на погонах были бронеходные. Будь в бригаде целый бронеполк вместо отдельного дивизиона, унтер носил бы родные чёрные цвета. На портупее кобура с табельным ТТ, на груди знак отличия "башнёр 1-го класса". Холодного оружия у него не было, бронеходчики его не носили ибо в тесноте боевых машин кинжалы, сабли и бебуты только мешают.

— Генерал-лейтенант Авестьянов, — представился Григорий, протягивая документы. — Вижу, готовились к моему прибытию.

— Так точно, господин генерал-лейтенант!

— Генерал-майор Колохватов на месте?

— Так точно. Четверть часа как проехал, — унтер вернул удостоверение, вновь щёлкнул каблуками и произнёс: — Прошу.

Авестьянов кивнул на последок и сел в машину.

— Кузнецов! — гаркнул унтер. — Открывай воротицу!

Городок Григорию понравился. Как и положено — чистенько и уютненько. Вдоль дорог аллеи акаций и молодых тополей. Кирпичные двух— трёхэтажные дома, во дворах беззаботная детвора, мамаши с колясками, на улочках прогуливаются группки молодёжи старшего гимназического возраста и влюблённые парочки. Мундиров почти не видно, время службы по распорядку дня ещё не кончилось.

— Ты, Пётр, не спеши, — сказал Авестьянов водителю. — Тут народ к скоростям не привычный.

— Слушаю, Григорий Александрович, — отозвался ефрейтор Зуйков и притормозил километров до пятнадцати в час, завидев как впереди на дорогу вслед за футбольным мячом выскочили два мальчугана.

У 4-го КПП, отсекавшего жилую зону от территории соединения, приезда командира корпуса дожидался офицер с повязкой дежурного.

Притормозив у шлагбаума, Зуйков подогнал машину вплотную к воротам.

— Господин генерал-лейтенант, за время моего дежурства происшествий в бригаде не имеется! Дежурный по бригаде подполковник Собакин! — вытянулся в струнку офицер, даже сабельные ножны у него невероятным образом стали вертикально.

Ответив на приветствие Григорий поймал на себе изучающий взгляд, что в общем-то было ожидаемо. В западных да и в центральных военных округах его погоны с вензелями манжурской армии и шеврон с солярным крестом были в диковинку.

— Без происшествий, значит, — ответил Авестьянов на привычную уставную формулу доклада.

— Так точно.

— А что, полковник, небось марафетик кругом наводится? — улыбнулся Григорий, "повысив" дежурного, как издавна принято в войсках. Старшие часто в обращении "повышали" младших, так подпоручики становились поручиками, штабс-капитаны капитанами, подъесаулы есаулами и так далее. Всё это работало и в обратном порядке — от младших к старшим. Только на флоте существовало "неудобное" звание старшего лейтенанта, равное сухопутному капитану; сокращать "старший" вроде бы не вежливо, поэтому в обращении часто употреблялось "старлейт".

— Наводится, есть такое дело, — без тени смущения ответил подполковник.

— Что ж, показывайте дорогу... И вот что ещё... — Авестьянов кивнул на машину. — Водителя моего на довольствие поставьте. Продаттестат у него с собой. Распорядитесь, чтоб его к автороте прикомандировали. И покормить бы. Дело к вечеру, он с утра не ел.

— Сделаем, — кивнул подполковник и полуобернувшись крикнул: — Запрудов!

Артиллерийский штабс-капитан, рекомый Запрудовым, появился за спиной подполковника как по волшебству.

— Помощник дежурного по бригаде штабс-капитан Запрудов!

— Вы всё слышали, капитан? — спросил подполковник.

— Так точно.

— Организуйте... Прошу за мной, господин генерал.

От 4-го КПП территория соединения начиналась со спортгородка. Рукоходы, перекладины, брусья, полосы препятствий — всё сейчас было занято солдатами. Крики унтеров, мельтешение одетых по форме номер три бойцов, чей-то далёкий смех.

За спортивным городком начинались одноэтажные здания учебных классов, между которыми было оборудовано тренировочное поле для отработки штыкового боя. За классами стояли казармы "первого" полка — так в бригаде называли 130-й мотострелковый полк. Об этом Авестьянов узнал по пути, расспрашивая дежурного.

— Правой!.. Правой! — командовал на плацу унтер, проводивший с ротой занятия по строевой. — Тяни носок! Четвёртый взвод отмашка рук где?!

Здание управления корпуса находилось на отшибе — за бором молодых елей, завезённых сюда видимо ещё саженцами откуда-нибудь из Псковщины. Идти по бору было просто приятно, еловый запах, вдоль тропинки скамеечки, урны и фонарные столбы, между деревьев носятся совершенно не боясь людей рыжие белки.

— У нас тут и барсуки иногда промышляют, — поведал дежурный, заметив интерес генерала к белкам.

— Неужто прямо здесь норы роют? Не поверю.

— Куда им тут... Из-за забора проникают. Сколько раз солдаты подкопы зарывали...

Здание управления разительно отличалось от всего, что было построено в городке. Это был высокий двухэтажный особняк некогда принадлежавший местному шляхтичу. Визуально узкие стрельчатые окна, даже на первом этаже доходившие высотой до пяти метров, балюстрады второго этажа, колоннада с фронтоном у центрального входа, острые готические шпили. Бывший особняк являлся продутом смешения классицизма и готики, и не поймёшь какого из стилей в нём больше.

Знакомство с офицерами и военными чиновниками управления корпуса прошло под раскатистый басовый барабанный бой, возвещавший о построении на ужин. Плац и казармы одного из полков отстояли отсюда метрах в двухстах и, тем не менее, бухканье барабана казалось близким.

В двухрядном строю застыло человек сорок. Начальники отделов и служб, штабные, писари, интенданты. Последние, будучи статскими чиновниками хоть и по военному ведомству, стояли в общем строю, но обособленно. Краткая строго по уставу процедура знакомства и приветствия заняла от силы пару минут. Авестьянов пожал наштакору руку и объявил, что все могут быть свободны.

— Разойдись! — распустил строй генерал-майор Колохватов.

— Итак, Нестор Иванович, показывайте ваши пенаты...

Следуя за наштакором Авестьянов припомнил попавшийся на днях номер "Российских ведомостей", где на первой полосе была заметка о другом Колохватове — известном генерале испанской войны. В заметке сообщалось об успешном парировании 2-м Русским Добровольческим корпусом контрнаступления республиканских интербригад под Мурсией, чем было обеспечено развитие наступления испано-итальянских войск Франко на Картехену с последующим занятием её. Братья-близнецы Колохватовы были весьма похожи, что конечно же не удивительно, однако кроме генеральских чинов (генерала от пехоты у Колохватова "испанского" и генерал-майора у Колохватова "сейновского") они предпочитали разные причёски и усы. "Испанец" на газетном фото носил распространённую в среде офицерства стрижку с ровным пробором по центру и пышные с завитыми концами усы, наштакор-18 брил голову наголо и носил модные в этом десятилетии усы щёткой.

...Разговор с Колохватовым затянулся часа на полтора. Наштакор докладывал о текущем положении дел в корпусе, сообщал последние новости, поведал о предпринятых им мерах по подготовке к развёртыванию частей и соединений.

Когда за окном вновь забухкал барабан, Авестьянов глянул на настенные часы. 21:25.

— Вечерняя поверка, — сообщил Колохватов. — В бригаде отбой в двадцать два... Вы, Григорий Александрович, ведь не ели с утра? Тут у нас почти под боком офицерская столовая.

— Благодарю, Нестор Иванович, это подождёт. Или у вас полуночников не кормят?

— Отчего же? Обыкновенно круглосуточно.

Григорий кивнул. По правде сказать, есть ему хотелось жутко. Но сейчас следовало разобраться с неотложными делами.

— Все шесть отдельных гаубичных дивизионов, переданных нашему корпусу, прибыли эшелонами неделю тому, — продолжил доклад Колохватов. — Два дивизиона дислоцированы в ППД* шестьдесят седьмой отдельной мотострелковой бригады, два в двести сорок четвёртом отдельном самоходно-артиллерийском полку, остальные два в четыреста семнадцатом отдельном зенитно-артиллерийском полку.

— Все дивизионы, надо полагать, усиленного штата?

— Никак нет. Только пять. Один был выделен из артполка где-то под Липецком.

— Что за системы?

— О-4. В штарме** обещают, что в течении апреля недостающие гаубицы прибудут эшелонами россыпью. Прямо с заводов.

— Значит без расчётов.

— Так точно. Но с личным составом затруднений не будет, послезавтра прибывает эшелон со сформированными в учебных полках расчётами.

— А в остальных дивизионах что за системы?

— Новые шестидюймовки О-15.

— Ну что же, Нестор Иванович, — Авестьянов чиркнул спичкой и подкурил папиросу, — ежели так пойдёт, глядишь и все шесть полков в срок развернём.

— Развернём, Григорий Александрович, будьте уверены. На пять полков, считай, половина орудий и парков имеется.

Авестьянов затянулся и согласно кивнул. Щёлкнул зажигалкой и Колохватов, выпустил облако дыма и подошёл к окну открыть форточку. Вытяжки в кабинете не было, сие достижение техники до Сейны-6 не добралось.

Григорий между тем задумался о корпусной артиллерии. В общем-то, в русской армии калибры артиллерии корпусного подчинения начинались с восьми дюймов, исключение составляли тяжёлые миномёты калибра 180-мм, ставшие поставляться в войска с февраля текущего года. Из прибывших отдельных дивизионов требованиям соответствовал только дивизион 203,2-мм гаубиц О-4. Однако же помимо него в 18-й мехкорпус были переданы ещё аж пять дивизионов. Целых шесть отдельных полков предстояло развернуть. Силища! А ведь кроме них корпусу были переданы полк самоходной артиллерии и два зенитных полка. Зенитки, судя по опыту Испании, могли успешно действовать не только против авиации, бронетехника и пехота им тоже была по зубам. По всему выходило, корпус в отношении артиллерии вскоре будет представлять весьма серьёзную силу.

Артиллерией русская армия в тридцатые годы была сильна как никогда. Авестьянов, как и всякий генерал интересующийся военной наукой, был достаточно знаком с трудами европейских теоретиков. Теорий о характере будущей континентальной войны (в неминуемости которой в Европе и за океаном никто не сомневался) существовало немало. Итальянец Джулио Дуэ делал ставку на исключительную роль авиации и массированные ковровые бомбардировки, германец Гудериан уповал больше на панцеры, были и не столь известные доктрины, например, рисовавшие демонические картины тотальной химической войны. В генералитете русской армии верх взяла доктрина генерала Червлёнова, созданная им к концу первого года русско-китайской войны. В доктрине были изложены принципы сбалансированного применения в грядущей войне всех родов оружия. Вместе с тем, основной упор в огневой мощи частей, соединений и объединений делался на артиллерию.

Посылки к внедрению этой доктрины сложились в русско-китайскую, когда на втором году войны Главным Командованием было принято решение более не создавать новых артчастей, а изменить командно-звеньевую структуру артиллерии. В результате бог войны получил упразднённое в XIX веке ротное звено. Насыщение дополнительными орудиями артчастей сыграло немаловажную роль в разгроме поддерживаемой Англией и САСШ китайской армии. Тогда-то в 1931 году артиллерия и получила прозвание бога войны. Да и что говорить, когда отдельный артдивизион был сравним по численности стволов с полками некоторых европейских стран. Согласно действующим в русской артиллерии штатам от 1936 года, буксируемые и самоходные батареи имели два огневых взвода по два орудия и сводились в трёхбатарейную роту. Роты в свою очередь сводились в 36-орудийный дивизион. Полки имели трёхдивизионный состав. Штаты же отдельных дивизионов были усиленные — в огневых взводах по три орудия, численность стволов в дивизионах достигала 54-орудийного насыщения.

Серьёзную проверку русский бог войны прошёл в пылающем и по сию пору войной иберийском полуострове. Прошёл успешно и с честью. В Испании нашли подтверждение успешности сложившиеся в начале тридцатых годов и родились новые тактические приёмы применения артиллерии, особенно касательно тактической гибкости огневого манёвра. Пожалуй, одну из главных ролей здесь играли профессиональный уровень командных кадров и обученность нижних чинов. Чтобы лётчик умел летать, он должен летать, моряк ходить по морям, бронеходчик не вылезать из полигонов. А артиллерист стрелять. И русская артиллерия стреляет. Стрельбы ротами и дивизионами по два-три раза в неделю, стрельбы на ежемесячных полковых и бригадных учениях, раз в три месяца стрельбы на дивизионных и корпусных учениях. А ещё случаются большие манёвры армейского масштаба. В итоге у орудий за год хотя бы раз прогоревшие стволы меняют, бывает что и по три раза. Неспроста ведь у каждого орудия ведётся учет количества выстрелов ствола, бывает что у устаревших пушек и гаубиц выпущенных в двадцатые не только каналы меняют, но и ствольные кожухи.

— Ну что же, Нестор Иванович, — сказал Авестьянов, — предварительно я своё мнение составил. Работа вами проделана обширная, я даже удивлён сколько всего вы успели.

— Всё в меру сил, Григорий Александрович. Всё в меру моих скромных сил, — Колохватову польстила оценка командира.

— Могучие, выходит, у вас силы, — Авестьянов улыбнулся и стряхнул пепел в пепельницу. — С утра я собираюсь в тридцатую дивизию, хочу своими глазами посмотреть на учения. Присмотрюсь-ка к командирам, посмотрю кто чего стоит.

— Дивизия на хорошем счету, — наштакор затянулся и пожал плечами. Выпустив дым, добавил: — Учения в тридцатой будут бригадные. С разницей в день.

— Вот и посмотрим каждую бригаду в отдельности. Жаль только дивизия отсюда далековато. Плоцично — это считай под Сувалками.

Колохватов развёл руками, мол, что тут поделаешь. Глубоко затянулся и воткнул папиросную гильзу в пепельницу.

— А с обустройством вашим как быть, Григорий Александрович?

— Не до этого пока. Вернусь с учений тогда и займусь. А вы мне домик присмотрите.

— Уже присмотрел. Жаль денщиков теперь в армии нет, а то б к вашему приезду...

— Да бросьте. На кой чёрт мне денщик в самом-то деле? Руки-ноги есть, было б только время.

— Вот-вот... Времени по обыкновению нам всегда и не хватает... Кстати, Григорий Александрович, — Колохватов бросил взгляд на наручные часы, — я на это время адъютанта вашего вызвал...

— Шутите? — усмехнулся Авестьянов.

— Никак нет, не шучу.

— С каких это пор командир не самолично себе адъютантов подбирает?

— Это, прошу прощения, я взял на себя смелость...

— Замечательно, право слово, — произнёс Авестьянов с оттенком иронии и выдохнул дым. — И кто же он?

— Есаул Маренко. Прибыл в бригаду на той неделе начальствовать над казачьими сотнями разведбатальона. Да вот незадача, третьего дня во все моторизованные войска новые штаты для разведбатов спустили. Конные сотни упразднены, станичников по казачьим частям раскидывают.

— Отчего не к пластунам его?

— У пластунской сотни свой командир есть. Ко всему Маренко и не пластун. Глянулся он мне, Григорий Александрович, вот и решил попридержать его.

— Глянулся?

— Хваткий он. Зовут Игнатом Степановичем. Восьмого года рождения. В тридцать первом в третьей терской бригаде дрался в Манжурии. Был урядником. После войны в Заамурье дослужился до подъесаула. В прошлом году кончил ускоренные курсы Новочеркасского училища, выпустился есаулом.

— Терец значит.

Колохватов кивнул.

— Что ж, зовите. Поглядим каков казак.

— Окунев, — наштакор взял трубку внутреннего телефона, — есаул Маренко... ага... приглашай!

Он повесил трубку и сказал:

— Вы, Григорий Александрович, если что... Есаулу-то я предложил адъютантство, только сдаётся мне, он не преисполнился радостью.

— Ну уж! Не глянусь ему, неволить не стану, — усмехнулся Авестьянов, туша окурок в пепельнице. — Я и сам таков, что адъютантство мне в тягость.

Раздался стук в дверь. На пороге появился есаул в белой черкеске, белой нестриженой папахе, при шашке, бебуте и кобуре.

— Есаул Маренко за получением предписания прибыл!

— Проходите, Игнат Степанович, — пригласил Авестьянов. — Вон туда садитесь... Генерал Колохватов вам изволил от моего имени предложение сделать... Согласны, нет?

— Чего ж тут... Дело не хитрое, — прищурился Маренко, снимая папаху, — токмо скушное.

— Так уж и скучное? — Авестьянов улыбнулся. — Чего-чего, а скучать я вам не дам.

— Да не о том я, господин генерал. Строевой офицер я. Штабы, начальство... душа не лежит.

— Вот и замечательно. Тыловая душа мне не нужна. Вы, Игнат Степанович, позвольте спросить, где допрежде служили?

— В терской конно-мехдивизии. Моторизованной ротой командовал. Потом вот инде пришлось с Терека ехать... В энту бригаду назначение получил.

— Добро... Я вам, господин есаул, предлагаю не мальчишкой на побегушках у меня быть. Поручения мои будут в интересах службы. Мотопехота вам знакома, кавалерия тоже...

— У нас все с конной справой знакомы, — улыбнулся Маренко.

— Вот, скажем, завтра я отправляюсь на учения в тридцатой конно-мехдивизии. Имею желание не по рапортам своё мнение об её боеготовности составить. Для этого мне пригодился бы офицер перед которым не станут лоск наводить.

— Засланный казачок, — Маренко усмехнулся.

— Хм... — Авестьянов тоже усмехнулся. — Юмор... юмор — это хорошо... Мне нужен свой наблюдатель на учениях. В документах у вас будет значиться только представительство штаба корпуса. По рукам, Игнат Степанович?

— Эка вы напёрли на меня... Ну, по рукам.

— Тогда не смею вас задерживать. Все необходимые бумаги получите здесь перед выездом. В тридцатую дивизию отправитесь без меня... А теперь ступайте.

Есаул поднялся, натянул папаху, щёлкнул каблуками с кивком и чётко через правое плечо повернулся кругом.

— Ну, каков? — спросил после его ухода Колохватов.

— С характером есаул-то, — усмехнулся Авестьянов. — Ерепенистый. Такой по мне.

— Ну и слава Богу. Попал пальцем в небо.

— Так оно и бывает... Вот что, Нестор Иванович, не откажите в любезности...

— Слушаю вас, — Колохватов приподнял бровь.

— Право, не ловко и просить... Да чувствую, недосуг мне всё будет. В общем, не одолжите ли погоны и шеврончик? — Григорий улыбнулся. — А то мне не с руки как-то.

— Да ради Бога, Григорий Александрович! Пустяки-то какие, — наштакор выдвинул ящичек в столе, потом ещё один. Вытащил вышитые золотой канителью погоны с генеральскими зигзагами, следом добавил шеврон Менского военного округа.

— Благодарствую.

— Не стоит даже. Безделица какая...

— — — — — — -

*ППД — пункт постоянной дислокации

**штарм — штаб армии

— — — — — — -

До полуночи оставалось сорок минут. Авестьянов с аппетитом принялся за ужин. В столовую он пришёл только что, решив вопрос с чемоданами о которых до того забыл напрочь. Пришлось через помдежа по бригаде выдёргивать из казармы водителя. Чемоданы Зуйков отвёз в пустующий пока без хозяев дом.

Офицерская столовая была одноэтажной, типичной для гарнизонов планировки, только внутреннее оформление привносило черты индивидуальности. Электрические люстры и светильники по стенам подходили скорее для дома, нежели для присутственного места, длиннолопастные потолочные вентиляторы пребывали пока что отключенными за ненадобностью, кафельный пол из сработанных под гранит плиток да вошедшие в массовое употребление лет десять назад барельефы, изображающие картины грандиозных промышленных строек, подвиги лётчиков-испытателей и моряков Севморпути. В гардеробе Авестьянов сдал шинель вольнонаёмному вахтёру, получил номерок и проводил глазами четырёх бойцов с бачками. Солдаты были из свободной смены выездного караула, бачки несли из кухни, получив поздний ужин как было заведено в бригаде из офицерской столовой. У входа их ждал армейский "Волгарь".

Ужин оказался довольно неплох. Макароны по-флотски со свининкой, квашенная капуста, ещё тёплый после выпечки вечерней сменой гарнизонной пекарни ржаной хлеб. Вроде просто и незатейливо, однако аж чем-то родным повеяло. Жена, конечно, готовит куда лучше, но то домашняя стряпня.

Он сидел в самом углу зала под окном, не спеша трапезничал да поглядывал на запоздалых и редких посетителей столовой. Вот явился сменившийся с наряда помдеж штабс-капитан. Холостяк, раз домой не пошёл. Вот заявился начальник патруля с двумя солдатами. И правильно, что их с собой в офицерскую столовую взял. Вот в уголке чаёвничают молодые подпоручики, что-то обсуждают, посмеиваются. А вот зашёл есаул в белой черкеске...

— Простите, барышня, — обратился Авестьянов к проходящей мимо подавальщице, — Окажите услугу, пригласите за мой стол вон того есаула.

— Запросто, — улыбнулась девушка и слегка поменяла направление пути.

Приглашённый есаул предстал перед Авестьяновым в лёгком смущении. Сел рядом, заказал ужин. Завязалась беседа о пустяках. Когда перед генералом всё та же подавальщица поставила большую чашку крепкого чая, разговор с есаулом плавно перетёк на холодное оружие.

— ...Моя-то сабелька ещё старая, — говорил Авестьянов, — златоустовская. При царе кованная. "За Веру, Царя и Отечество!"

— Ныне тоже не дуром делают, — улыбнулся Маренко. — Булат — он верно служит да сечу любит. Мои ж-то клинки именные. Сам дома заказывал.

— Дома? — удивился Григорий. — Вы, Игнат Степанович, не из станицы Тарской часом?

— Как есть, оттудава.

— На бебут ваш глянуть позволите?

— Отчего ж не глянуть? Гляньте, — Маренко вытащил бебут из ножен и несколько хвастливо показал лезвие генералу, взяв одной рукой за рукоять, другой пальцами за кончик клинка.

— "Хорунжему Маренко Игнату Степанову сыну, вражинамъ на погибель", — прочитал Авестьянов надпись на лезвии. — Славный бебут.

— Шашка тоже не промах. Станичники не хуже златоустовцев делают.

Авестьянов не возразил. Тарские клинки и правда ценились, только в размахе производства станица со Златоустом тягаться не могла. Завод в Тарской был построен в 1924-м в разгар северокавказской войны с вайнахами и дагестанскими горцами, поднявшимися как и веком ранее по наущению британской разведки. Однако в этот раз русское правительство не ограничилось половинчатыми мерами. Громя действовавшие под видом горцев интернациональные банды, численностью не редко доходящие до нескольких сотен сабель, и загнав горцев обратно в горы, казаки и армейские части продолжили их вытеснять. Методы войны использовались разные — от тактики генерала Ермолова, когда за гибель одного солдата выжигался полностью ближайший мятежный аул со всеми жителями мужского пола, до агитации листовками с аэропланов и обстрелов агитснарядами. Естественными союзниками казаков и армии стали черкесы и осетины, в итоге на территории Терского Казачьего Войска осталось лишь две трети чеченов и ингушей ‒ те, кто не поддался подстреканиям иностранной агентуры, работавшей под маской религиозных эмиссаров. И тех, кто выступил на стороне русской армии. Весьма похожая картина сложилась и в Дагестане, здесь тоже далеко не все представители местных племён поддались науськиваньям заезжих "гостей". Контроль над Дагестаном остался полностью за Россией. Турки, поначалу пропускавшие через границу беженцев и недобитые банды горских партизан, в конце концов после дипломатической возни спохватились и перекрыли горы намертво. К концу двадцатых бандитствовавших вайнахов осталось всего несколько тысяч — тех, кто успел удрать через перевалы в Закавказье, да и то они прозябали и по сей день в турецких лагерях (резервациях), постепенно истаивая. Турки им такие режимные меры устроили, что можно с английскими концлагерями для буров сравнивать. Говорят, история любит повторяться, но на сей раз данная расхожая поговорка не оправдалась. Если в прошлом веке та часть черкесов, что ушла в Турцию после Кавказской войны, получила подданство султана и позже воевала с Россией, то теперь турецкое правительство не желало рисковать благорасположением северного соседа, а следовательно и своими доходами, и поэтому всех беглых горцев ждал отнюдь не тёплый приём.

Саму же станицу Тарскую терцы теряли дважды. В первый раз летом 1918-го, когда ингуши и чечены с боями брали станицы и русские сёла. Только весной 1919-го терцы вернулись в станицу, выбив из неё ингушей и обратно переименовав инородческий Ангушт в исконную Тарскую. Второй раз станица была захвачена ингушами в 1923-м, но не надолго — на два дня.

— Вы позволите, господа? — подошёл к столу подполковник Корпуса Внутренней Стражи. — Вижу, клинки обсуждаете, дай, думаю, присоединюсь. Подполковник Торосов Геннадий Юрьевич, начальник особой части нашего корпуса.

— Присоединяйтесь, полковник, — сделал приглашающий жест Авестьянов. — Меня, надо полагать, вы знаете...

— Так точно. За тем и пришёл. Познакомиться.

На груди стражника была колодка со знаком ордена Владимира 4-й степени, как и все "испанцы" он носил наградную ленту на кителе с цветами франкистского флага.

— Есаул Маренко Игнат Степанович, — представил казака Авестьянов. — Мой адъютант... Так на чём это мы... О тарском булате...

— О нём, родимом, — кивнул Маренко. — У полковника вон тоже наш кинжальчик.

— Так и есть, — улыбнулся подполковник. — Случилось мне как-то в вашей терской столице застрять. Вот не поверите, господа! Первым делом весь Владикавказ обошёл на предмет тарских клинков. Кинжал искал. И нашёл.

— По всему вижу, вы по делу пришли, — подметил Авестьянов, встретив взгляд особиста.

— По делу, господин генерал. Вы ведь завтра с утра под Плоцично едете?

— Та-ак... — Авестьянову стало весело. — Уже прознали?

— Служба, — словно извиняясь сказал Торосов. — Надобность у меня имеется. Служебная. Хочу вот в попутчики к вам напроситься.

— В попутчики, значит? Добро. А своя-то машина, чай имеется?

— А как же. Но мне именно с вами надо.

— Вот как? Что за фокусы? Опять скажите многозначительное "служба"?

— Точно так и сказал бы, господин генерал, — Торосов улыбнулся краешками губ, отметив в тоне Авестьянова иронию. — Если конечно моё общество вам...

— Полно-те, — прервал его Григорий. — Беру вас в попутчики. Но с условием.

— Слушаю.

— Поскольку служить нам с вами, — Авестьянов перевёл взгляд с Торосова на Маренко, — господа, по всей видимости, придётся долгонько, предлагаю расширить... углубить наше знакомство. Это ежели ни у кого нет на сей час неотложных планов.

Есаул и подполковник одновременно покачали головами.

— Да какие планы на ночь глядя? Помилуйте, — улыбнулся Торосов.

— У вас в Страже что день, что ночь... — заметил Маренко.

— Итак, возражений нет, — Авестьянов и не сомневался в их согласии, армия есть армия, от пьянки с командиром корпуса мало кто откажется. — Я надеюсь, штофчик коньяку здесь изыщется?

— Ну, это пустяк, — подполковник поднялся, — я сыщу.

Авестьянов вспомнил о чае, хлебнул и отставил подальше. Чай хорош, но пить его расхотелось. Григорий глянул на часы. Часа два можно и посидеть, четырёх часов на сон хватит вполне.

Сувальская губерния, полигон 30-й конно-механизированной дивизии под Плоцично. 27 марта 1938 г.

Колонна шла по просёлочной дороге. Авестьянов думал о своём, рассматривая проплывающие за окном "Морозовца-6" пейзажи, чередовавшиеся пахотными полями, целиной и пролесками. Под мерное урчание двигателя в салоне стояло молчание. Генерал-майор Колохватов сидел рядом на заднем сидении, время от времени смежил глаза и подрёмывал. Подполковник Торосов сидел подле водителя спереди. Как выяснилось накануне, должность он принял за день до прибытия Авестьянова. Человеком особист был резким, когда надо вспыльчивым, когда надо холодным как лёд. Всего полтора месяца как прибыл из Испании, отгулял отпуск с семьёй где-то на крымском побережье и вот теперь он в Сувальской губернии. Без семьи. Её он планировал перетащить сюда месяца через два. Хоть и особист, но вид у Торосова был боевитый. Впрочем, он вовсе и не особистом мог пребывать в Испании, контрразведка — стезя широкого размаха, Корпус Внутренней Стражи располагает даже собственными дивизиями, не говоря уж контрдиверсионных частях и всяких иных структурах.

Имелся у подполковника от испанских соратников наградной Вальтер. Очень примечательный такой Вальтер модификации РРК с хромированным корпусом и щёчками рукояти из слоновой кости. На щёчках с каждой стороны выгравирован герб фалангистов — пучок перевязанных стрел. Ценная награда, запросто так такие вещи не вручают. Вальтер этот был примечателен не только внешне, модификация РРК была малосерийной, с меньшими размерами чем РР и калибром 7,65-мм. Таскал его подполковник в кобуре, хотя пистолет был предназначен для скрытого ношения. В общем-то, Вальтеры, как и Люгеры, и иное продаваемое в России иностранное оружие, были нередкостью в качестве личного оружия русских офицеров и унтер-офицеров. Помимо табельного Токарева, они были рекомендованы для ношения и приобретались за свой счёт.

Машина Авестьянова шла в середине колонны. Дорога довольно ухабистая, часто петляла. Впереди — метрах в ста двигался бронеавтомобиль "Путиловец-V" из состава комендантской роты корпуса. Перед "Путиловцем" на расстоянии видимости шёл пулемётный мотоцикл с коляской, ещё четыре мотоцикла были рассредоточены в колоне между машинами. За авестьяновским "Морозовцем" двигались два высокобортных "Волгаря" со взводом автоматчиков. Эти двухтонные грузовики, наряду с московскими АЗМ-2, являлись самыми массовыми в русской армии. Автоматчики были из комендантской роты, собственно, рота имела принадлежность к КВС и пребывала в двойном подчинении — Авестьянову и Торосову.

Бронеавтомобиль начал снижать скорость, за ним сбавил обороты и Зуйков.

— Что там ещё такое? — пробурчал Колохватов.

— Дозорный мотоциклист сигналит, — ответил Торосов, обернувшись.

— Ну-ка, Пётр, — Авестьянов тронул за плечо водителя, — прижмись справа к обочине.

Едва ефрейтор исполнил команду, слегка сбавив скорость, как мимо прожужжал мотором один из "Волгарей", в кузове которого мелькнули каски.

Колонна пошла со скоростью 20 км/ч, ехавшие в центре мотоциклисты разошлись по сторонам от дороги и пошли параллельно метрах в ста пятидесяти.

— Там впереди КЗП должно быть, — сообщил Колохватов, пока что, как и все в салоне, ничего не видящий что там дальше на дороге происходит.

— Так точно, КЗП, — подтвердил Торосов наличие контрольно-заградительного поста, — его ещё с ночи выставили. Их тут по округе теперь порядком наберётся.

Авестьянов кивнул. Оцепление района учений само по себе не было чем-то из ряда вон, но здесь — в приграничной губернии режимные меры КВС были на порядок строже нежели во внутренних округах. Даже насыщенность Сувальской губернии войсками охраны тыла была раз в пять выше, чем, например, в Менской губернии.

— Затор что ли? — минут через пять произнёс Колохватов.

— Идёмте, господа, разомнёмся, — предложил Авестьянов.

— Не советую, Григорий Александрович, — обернулся Торосов.

— Бросьте, голубчик, мы не в Испании. У нас тут мирная территория. Пока ещё.

— Пока ещё, — улыбнулся в ответ подполковник.

Колонна остановилась. Впереди и правда был затор. Конные повозки, крестьянские телеги, полдесятка грузовиков, дюжина легковых автомобилей. Начало дня — четверть девятого, а столпотворение как на улице губернского города с той лишь разницей, что все стоят и тихо сатанеют. Для сельской дороги картина необычная. Впереди дорогу перекрывал недавно поставленный шлагбаум у которого нёс службу десяток солдат КВС. А метрах в сорока от КЗП на невысконьком взгорке размещалось пулемётное гнездо с ручным Дегтярёвым, вокруг позиции свежевырытая земля и прореженные клинками кустарники. Стражники в большинстве вооружены ставшей массовой в последнее время в войсках АВС-36 — трёхлинейной автоматической винтовкой Симонова с пятнадцатипатронным магазином. А у пожилого унтера, спокойно выслушивавшего недовольные возгласы водителей и крестьян, за плечом висел не столь распространённый АФТ-34 — автомат Фёдорова-Токарева образца 1934 года. Вскоре появился и офицер, наскоро переговоривший с командиром взвода охраны Авестьянова, после чего зашагал по обочине к генеральской машине.

Авестьянов курил, окоёмил по сторонам да рассматривал приближающихся офицеров. И командир комендантского взвода, и офицер КВС носили одинаковую форму — мундиры и шинели отличались от армейских более тёмным зеленым тоном и наличием синих лампас на галифе. Сабель у них, в отличие от армейцев, не было. Вместо сабель или шашек на портупеях висели ножны с прямыми кинжалами в локоть длиной. Такие кинжалы с конца двадцатых делали на заводах Златоуста и станицы Тарской специально для войск КВС.

— А что, Нестор Иванович, — махнул на затор рукой Авестьянов, — всегда тут такой бардачок?

— Всегда и неизменно, — ответил Колохватов. — Вы, Григорий Александрович, вскоре и удивляться разучитесь. Сколько лет режимные меры действуют, а подобная неразбериха повторяется из раза в раз. Для штатских словно дорог других нету. Им всенепременно эту подайте либо иную какую закрытую.

— А долго ль в объезд?

— Вёрст этак тридцать, ежели назад ещё вёрст на двадцать поворотить.

— А скажем, если ночью тут застрянешь?

— Не беда, Григорий Александрович, тут в двух верстах позади — поворот мы проехали. Там дорога на овцеферму ведёт. А сунапротив неё стоит трактир с постоялым двором.

— Всё-то вы знаете, — Авестьянов крепко затянулся.

— Отчего ж не знать? Третий год тут служу.

— И на долго этот затор?

— Не думаю. Вон те грузовики с шерстью как раз от овцефермы едут, тут в Александрово суконная фабрика... Крестьяне и автомобилисты, они могут и пять часов тут проваландаться, надеясь прошмыгнуть. Потом-то и они разъедутся.

— Минут через десять поедем, — глянул на часы Торосов, стоявший метрах в трёх от генералов. — К обочине всех прижмём. Успеем, господа.

Авестьянов кивнул, последний раз затянулся и выбросил окурок щелчком.

Подошли офицеры КВС. Оба — поручики и примерно одного возраста — чуть за двадцать. Командир взвода охраны встал поодаль. Начальник КЗП ускорил шаг, мельком бросил взгляд на подполковника и, получив одобрительный кивок, направился прямиком к Авестьянову, перейдя на строевой.

— Поручик двадцать второго полка Корпуса Внутренней Стражи Никитенко, — козырнул он.

— Генерал-лейтенант Авестьянов, — в свою очередь козырнул Григорий.

Поручик на миг-два впился в генерала глазами, словно сличая его с кем-то или скорее с чем-то, например, с фотокарточкой, и невозмутимо произнёс:

— Извольте ваши документы, господин генерал-лейтенант.

— Держите, — Авестьянов скрыл удивление и протянул удостоверение офицера. Даже в Заамурье у него не требовали документов, достаточно было одного вида конвоя.

— Благодарю, — вернул удостоверение поручик.

— Где же ваше оцепление? — любопытства ради поинтересовался Авестьянов, не заметивший кроме солдат у КЗП никого более.

— Тут по округе рассредоточено, господин генерал.

— Отчего задержка? — вклинился в разговор Торосов, имея в виду вовсе не затор, а несвоевременное внимание поручика к персоне командира корпуса.

Поручик его понял и всё также невозмутимо ответил:

— Подозрительных задержали. Аккурат перед самым вашим приездом. Повозиться пришлось.

— Группа? — поднял бровь подполковник.

— Так точно. Четверо — отец и трое сыновей. Крестьяне. Поляки.

— Что ж в них подозрительного? — спросил Колохватов. — Что поляки?

— Никак нет. Старший пьян. С утра. А движения лёгкие, плавные, выверенные... Вот я и скомандовал своим орлам от греха подальше. Да машину за ними вызвал.

— Благодарю, поручик, — подвёл черту в разговоре Авестьянов. — Только вот дорожку нам освободите.

— Это мы быстро, господин генерал, — козырнул поручик напоследок.

— Этак ежели всех поляков задерживать... — задумчиво произнёс Колохватов, когда начальник КЗП удалился. — Их и так, поди, не осталось почти.

— Полякам в районе учений делать нечего, — сказал Торосов.

— Вы их не жалуете? — спросил наштакор.

— Есть поляки, а есть пшеки, — подполковник специально для Колохватова изобразил кислую мину. — Я этого "добра" насмотрелся. Я в этих краях корнетом начинал.

— Выходит, польский знаете, — поинтересовался Авестьянов.

— Превосходно. Причём с детства, хоть и вырос в Семиречье. У нас в гимназии один пан учительствовал, славянские языки преподавал. Его ещё при царе сослали, так и остался.

— Пора, господа, — показал рукой Колохватов на освобождаемую солдатами КВС дорогу. — Едемте.

Колонна 1-го батальона 167-го моторизованного стрелкового полка шла по грунтовке в походном порядке. Возглавлял колонну передовой взвод бронеавтомобильной роты — пять пушечных броневиков Путиловец-V* ‒ знаменитое детище Путиловского завода, принятое на вооружение подвижных частей русской армии три года назад.

Мотострелки были погружены в грузовики по две машины на взвод из 46 человек. Каждая рота имела тактическое деление на полуроты — по два взвода и пулемётную команду в 30 бойцов с десятью ручными ДП. Помимо мотострелков в роту входила лёгкая батарея из девяти 82-мм миномётов, двигавшаяся в колонне на собственных грузовиках. Санитарная команда из десяти санитаров и медицинского снаряжения шла в своей машине. Батарея 120-мм батальонных миномётов транспортировалась на десяти ХАБАЗах. В отличие от тяжёлых миномётов, а также пушек и гаубиц, ротные и батальонные миномёты имели только батарейное звено, но с тремя огневыми взводами по три ствола, в артиллерийские роты и дивизионы они не сводились. Присутствовали в колонне и машины сапёрного и медицинского взводов. В батальоне рот было две, в полку — четыре батальона, собственно, этим мотострелки и стрелки отличались от мотопехоты и пехоты, в батальонах которых было по четыре роты и "спецов" поболее. По планам мобилизационного развёртывания, в начале войны треть стрелковых и мотострелковых полков, бригад и дивизий разворачивались в пехотные и мотопехотные.

Далеко впереди в голубеющем небе показались две точки.

— Воздух!!!

Дежурившие в кузовах сигнальщики тот час же замахали флажками.

Колонна резко стала. Зазвучали команды унтеров и офицеров, солдаты в спешке бросились из грузовиков. Брань, мат и лязг, на первый взгляд — бестолковая суета. Но это только на первый взгляд. Подразделения и каждый боец в отдельности чётко знали свой манёвр. Повзводно и поотделённо роты рассредоточились и залегли в поле по обе стороны от дороги. Водители в это время уже свернули с дороги, стремясь уйти от неё как можно дальше.

Двигавшаяся в порядках 1-го батальона приданная зенитно-пулемётная батарея рассредоточилась по обочинам и на пологой вершине ближайшего холма. Шесть грузовиков АЗМ-2 чётко и быстро достигли выбранных командирами расчётов позиций, прислуга, перекрывая нормативы, изготовила спаренные установки ДШК к бою. На всё про всё — три минуты. Громогласные команды комбатра, не отрывавшего глаз от бинокля, команды командиров взводов и расчётов — и вот установки зарявкали холостыми выстрелами, окрасив дульные тормоза огненными цветами.

Точки, шедшие на полукилометровой высоте, тем временем превратились в хорошо различимые штурмовики. Кромки консолей самолётов расцвели яркими огненными лепестками, "боевой" заход они начали со снижением. Над батальоном штурмовики пронеслись на высоте метров двухсот, сыпанув на прощание учебными бомбами. Красные парашюты бомб прекрасно различались на фоне небесно-голубой синевы. Ударив о землю, сработали бомбовые взрыватели, дорога и поле покрылись дымовыми облаками.

Одетый в защитно-зелёную черкеску с красной повязкой наблюдателя на рукаве есаул Маренко был единственным, кто беспристрастно наблюдал за действиями батальона. Завершив подсчёт "потерь", он спрыгнул с кабины грузовика и спрятал бинокль в чехол, затем сделал несколько пометок в блокнот.

— Господа, — обратился Маренко к подошедшим офицерам, — оценка первой роте — три. Второй роте — четыре, зенитно-пулемётной батарее — четыре с плюсом, миномётной батарее — четыре. Общая оценка батальону — четыре.

— И на том спасибо, — хмыкнул начальствующий над батальоном подполковник.

На едкость его тона есаул внимания не обратил из принципа, лишь кивнул и, открыв блокнот, сообщил округлённый в личном составе "приговор":

— "Потери" первой роты: четыре машины и тридцать человек, второй роты: одна машина и пятнадцать человек, миномётная и зенитная батареи без потерь.

Есаул спрятал блокнот, козырнул и удалился к своей машине.

— Ну что, господа... — окинул своих офицеров взглядом подполковник. — Командирам рот выделить "потерянный" личный состав на охрану "подбитой" техники. Машины перегнать на исходный рубеж полка.

— Пять минут, господа. Через пять минут батальону продолжить движение. Разойдись.

— — — — — — — — — — — — — -

* Путиловец-V являлся самым многочисленным в линейке бронеавтомобилей петроградского завода. Существовало несколько модификаций этих броневиков: "П" — пулемётные, имеющие спарку 12,7-мм ДШК и один 7,62-мм ДБ; "А" — артиллерийский с двумя ДБ и 45-мм пушкой 20К образца 1932 года; "А-ж/д" — артиллерийский железнодорожный, обладающий способностью менять обычный колёсный ход на ж/д, в котором поверх пневматиков устанавливались железнодорожные скаты оригинальной конструкции. Модификация "А-ж/д" имела и свои минусы, так, например, для попадания в размер рельсовой колеи экипажу приходилось снимать внешние колёса на задних скатах, а также блокировать рулевое управление. Боевой вес Путиловца-пятого составлял более пяти тонн, бронирование — противопульное: 8 мм башни и корпуса и 6-8 мм корма. Броневик оснащался карбюраторным двигателем нижегородского автозавода, позволявшим достигать максимальной скорости в 43 км/ч по шоссе и средней в 20 км/ч по просёлку. Всего в бронеавтороте была 21 машина. По штатам, принятым в 1936 году, в каждом батальоне мотострелкового или мотопехотного полка имелась своя бронеавторота в составе двадцати одного Путиловца-V.

— — — — — — — — — — — — — -

Время перевалило за 20-00. В штабном кубрике наблюдательного пункта начальника 30-й конно-механизированной дивизии собрались офицеры 84-й мотострелковой бригады. Авестьянов сидел поодаль от офицеров дивизии, слушал разбор учений, проводимый начдивом, и молчал, делая выводы. Рядом разместился молчаливый и задумчивый Колохватов, делая время от времени пометки в блокноте. Комбриг генерал-майор Белобородько пребывал в задумчивости, тяжёлым взглядом посматривая то на начдива, то на своих офицеров.

Начальник штаба бригады полковник Киселёв оставался невозмутим. Сам его вид и поведение невольно заставляли выделять наштабрига из всех офицеров — окладистая борода и абсолютное неприятие любых бранных слов. Наблюдая за ним во время учений, Авестьянов поражался его неизменному спокойствию и чётким безошибочным действиям. По имени-отчеству Киселёва звали Иваном Иудовичем. Мало сказать, что отчество резало слух, однако полковник был природным великороссом — старообрядцем из Сибири. В Забайкалье, Южном Урале и Сибири старообрядцы жили издавна, уйдя из Московии во времена гонений и инквизиции реформатора Никона. Как и века назад, имена детям старообрядцы давали строго по святцам, оттого-то и не были у них редкостью имена иудейские. Жили за Уралом и дохристианские староверы, надзор за которыми при Романовых, как и за старообрядцами, входил в круг задач Жандармского Корпуса.

Начальник дивизии генерал-лейтенант Комелев привычно и с азартом перемывал косточки собравшимся. Отмечал недостатки, но не забывал и отмечать успехи, коих всё-таки за минувший первый день бригадных учений было больше.

Сегодня 84-я бригада отрабатывала взаимодействие между частями и подразделениями при прорыве обороны условного противника. Начдив похвалил сапёров, затем высоко отметил действия артиллерии по подавлению вскрываемых разведкой и авангардом огневых точек, НП и КНП "противника". Похвалил за своевременный огневой манёвр при изменении обстановки по новым вводным. Отметил и слаженность действий при развёртывании полков во время выхода на рубеж атаки, отметил и высокую тактическую выучку подразделений. Отдельному лёгкому бронедивизиону досталось на орехи. По существу, поставленную задачу дивизион выполнил — 66 лёгких бронеходов Б-25 "Вихрь" действовали развернувшись в две цепи перед передовым батальоном 167-го полка. Бронеходы "прорвали" оборону "противника", потеряв от условного огня всего 11 машин. Однако произошли эксцессы. Один "Вихрь" застыл в поле из-за поломки двигателя, ещё один на полном ходу влетел в глубокий овраг. Мехвод поломал рёбра, башнёр с командиром заработали сотрясение мозга. Если второй случай можно было отнести к слепой случайности, так как после проверки выяснилось, что из-за складок местности экипаж видеть овраг не мог, то первый эксцесс был виной командира дивизиона и его помпотеха. Выход на учение бронехода с израсходованным моторесурсом обошёлся комдиву выговором. На этом и завершился разбор первой фазы сегодняшних учений.

Вторая фаза в общем-то запланирована не была. Её инициировал наштадив полковник Рытников, предложив вводную о внезапном контрударе "противника" силами 12 пехотных батальонов и двух танковых рот (терминология от лица "неприятеля" использовалась общеевропейская, как присущая вероятному противнику). Контрудар бригада отбила. По данным наблюдателей в 168-м полку на первых порах имела место несогласованность в действиях подразделений и плохое взаимодействие с артиллерией, дело едва не дошло до потери управления полком. Но порядок командир полка навёл своевременно и полк учебную задачу выполнил.

При разборе второй фазы Авестьянов исподволь посматривал на начштаба дивизии. Полковник Рытников смог его сегодня удивить, предложенные им вводные отличались крайней невыгодностью для диспозиции сил бригады. А сколько нервов его "светлая идея" стоила бригаде можно было заметить по выжатому виду собравшихся офицеров — комбатов, комдивов, командиров полков и штабных. "Вот и пригляделся", отметил для себя Авестьянов Рытникова, вспомнив упоминание о нём при разговоре в ГАБУ с Коронатовым.

На последок генерал-лейтенант Комелев изложил собравшимся план завтрашнего учения. Бригаде предстояло отрабатывать действия в обороне. После чего распустил штаб-офицеров.

В кубрике остались лишь генералы и полковник Киселёв. Четверть часа Авестьянов высказывал свои замечания.

— Все могут быть свободными, господа, — сказал он в завершении.

— Господин генерал-лейтенант, разрешите вопрос начальнику дивизии, — обратился комбриг Белобородько.

— Разрешаю, Аристарх Богданович, — кивнул Авестьянов.

— Сергей Прохорович, — могу я завтра рассчитывать на дивизионную артиллерию?

— Исключено, — отрезал Комелев. — На текущих учениях она работает в интересах кавбригады. А вот сапёрный батальон я вам пришлю.

— И то хлеб... — поджал губы Белобородько.

Сувальская губерния, полигон 30-й конно-механизированной дивизии под Плоцично. 28 марта 1938 г.

— Правой! Правой! Ать, два, три...

Драгунские роты месили сапогами грязь по раскисшей дороге. Лошадей оставили в двух километрах от полигона. Лошади для драгун — это скорее средство доставки в бой и потому драгуны исстари имели пехотную организацию и пехотные чины. Солдаты недовольно посматривали в хмурое небо, готовое вот-вот обрушить наземь затяжной дождь. Но дождь — не дождь, а бригадно-тактические учения, как и положено в войсках, проводились в 36-й кавалерийской бригаде ежемесячно. Колонны прибывали на полигон с самого утра; первыми ещё затемно успели артиллеристы отдельного пушечного дивизиона бригады. На рассвете загрохотали все сто восемь трёхдюймовок артполка дивизии, чуть погодя к ним присоединились голоса отдельных пушечной, пулемётной и зенитной рот 78-го драгунского полка. К восьми часам начали занятия по стрельбе лёгкие миномётные батареи драгунских батальонов ‒ три батареи 50-мм миномётов.

— Правой! Правой! Ать, два, три...

Зауряд-прапорщик с нашивкой пятого сверхсрока рывком приставил руку к козырьку и громогласно скомандовал:

— Взвоооод!!! Равнение НА! Право!

Авестьянов отдал воинское приветствие, рассматривая лица драгун. Большинству по 20-25 лет, все с усами, кое-кто и с бородкой. Идут чётко, даже карабины и шашки отмахивают почти синхронно.

Вдруг резко ударил порыв ветра, всколыхнув набухшие почками ветви тополя. Авестьянов поёжился, в открытом поле ветер — хозяин и самодур, из-за него тепла весеннего солнышка почти не ощущалось. Григорий ковырнул землю носком и вдохнул полной грудью. Пахло грозой.

— А знаете, — обернувшись сказал он наштадиву Рытникову, — всё-таки шельма этот ваш Сахно.

— Почему же он наш? — наигранно возмутился Рытников. — Он птица вольная.

— Вольная... Хм! Вы мне, Афанасий Андреич, с самого утра про чудесные кирасы восторгались. Демонстрацию перед учением обещали... Ну и где эта вольная птица?

Полковник нахмурился. Вины за собой он не ощущал, ведь прибывший вчера вечером инженер Сахно не был да и не мог быть в его подчинении. Сахно был инженером статской службы и являлся представителем Ижевского завода, прибыл сюда под Плоцично с серийной партией кирас нового поколения. Служил Сахно в Корпусе Оружейных Инженеров, подчинённом министерству вооружений.

— Мне доложили, он об заклад побился, — сообщил Рытников, — что на себе испытает все "прелести" новой кирасы.

— О, как... Это кто ж его подбил на такое?

— Да есть тут у нас... штаб-майор Тиверцев, начальник службы вооружения сорокового кирасирского полка.

— Орёл, смотрю, этот ваш оружейник. На что хоть заклад? позвольте полюбопытствовать.

— Этого, уж простите, я не знаю. Не удосужился выяснить.

— А где сам оружейник?

— С инженером на броске. Они вместе с эскадроном затемно вышли.

Авестьянов покачал головой, мол, хорош штаб-майор — дурной прыти как у юнкера. Затем скользнул глазами по курящим вдалеке у НП штабным офицерам кавбригады, отыскал Колохватова. Тот что-то обсуждал с командиром 40-го кирасирского полка полковником фон-Шейдеманном. "Фон, фон... фон-барон", ‒ вспомнилось Григорию присловье из юности. Шейдеманн Павел Оттович был курляндским немцем, предки его лет, наверное, как двести обрусели. Однако за своё фонство-баронство держится. И правильно делает, это простое уважение к своему роду.

— Ну-те в блиндаж, — предложил Авестьянов. — Чаю горячего страсть как охота. Подожду-ка я там эту вольную птицу. А вы мне компанию составите, хочу посмотреть ваши наброски.

— Наброски, Григорий Александрович?

— Ну вы же набросали в записнике корректировки по плану учений? По глазам вижу, набросали. Смотрю, теперь очередь кавбригады настала весёлый денёк пожинать.

Рытников улыбнулся, тронувшись медленным шагом к НП вслед за командиром корпуса.

— Уж я заготовил фунт неожиданностей...

— Не сомневаюсь, Афанасий Андреич, не сомневаюсь.

НП начальника 30-й конно-механизированной дивизии генерал-лейтенанта Комелева располагался в просторной землянке с настилом в шесть накатов. Помимо связистов и порученцев с адъютантами, здесь присутствовало почти всё дивизионное командование.

Авестьянов с Рытниковым засели в отдельном кубрике, куда вскоре адъютант начдива принёс две кружки заваренного на походной печке чая. Намётки на вторую фазу учений Григорий изучал минут двадцать, не по разу переворачивая туда-сюда странички, медленно потягивая чай и одновременно куря папиросу. Рытников тоже пил чай и молчал; казалось, его не волновало внимание командира корпуса к его блокноту.

— Ну что же... — наконец оторвался от записей Авестьянов. — Весьма неожиданно. Будь я на месте комбрига... Одно только смущает: вы ставите кирасир в условия обыкновенной пехоты. Конница, она ведь для оперативных прорывов предназначена.

— На это у меня, Григорий Александрович, имеется встречный вопрос: всегда ли обстановка позволяет действовать по шаблонам?

— Нда, тут правда ваша. Боевые реалии могут принимать порой самые фантастичные окрасы... Постойте, вы часом не последователь идей генерала Ланского?

— Разве что отчасти. Здравое зерно у него есть. Я считаю, кавалерия доживает своё последнее время в военной истории. Но списывать её подчистую, как ратует Ланской, я бы не стал.

— Точку в борьбе доктрин окончательно поставит грядущая война. Тогда и посмотрим, кто над кем смеяться будет. Плутократы или мы.

— Вы считаете расформирование кавалерии в армиях Антанты ошибкой?

— Да. И она нам на руку. Помните, как лондонские и парижские газеты смеялись в тридцать шестом?

Рытников кивнул. Прессу стран Антанты, когда в Испании началась Гражданская война, он изучал самым внимательным образом. Сколько спеси и издёвки во французских и английских газетах было по поводу прибытия в Испанию драгунских и уланских полков в составе 1-го Русского Добровольческого корпуса. И вот на дворе 1938-й и пыл иностранных писак давно остыл.

— Помню, Григорий Александрович. Но я думаю, в генштабе чрезмерно увлекаются кавалерией.

— Да не скажите. В ущерб моторизации армии ничего не идёт. Даже казачьи войска моторизовываются.

— Это лишь моё мнение, — пожал плечами полковник, — основанное на уровне моей осведомлённости.

— Дозвольте, господин генерал! — заявился в кубрик рядовой из штабной команды. — Начальник дивизии господина полковника требует.

— Ступайте, Афанасий Андреич.

Оставшись в одиночестве, Авестьянов прикрыл глаза и облокотился спиной о бревенчатую стену. Минуты через три резко встал, решив понаблюдать за работой офицеров дивизии. Первыми по пути попались "пушкари", к ним он и завернул.

Начарт 30-й КМД полковник Андриянов наблюдал за ходом артиллерийских стрельб из собственной стереотрубы, он по обыкновению горячился, периодически хватал трубку полевого телефона и хвалил либо крыл матом артиллерийских командиров. Рядом с ним за ходом стрельб наблюдал полковник Вышинский, командир 252-го артполка, входящего в состав 30-й КМД. Его полк в полном составе прибыл на полигон до рассвета. На НП Вышинского вызвал начарт для разбора утренних стрельб.

— А хорошо стреляют дивизионцы, — отметил Авестьянов, подойдя к Андриянову. — Не правда ли, Борис Александрович?

— Так точно! — оторвался от панорамы начарт. — Дивизион выполняет стрельбы с открытой огневой побатарейно. Поражение целей по нормативам.

— Кто комдив? — Авестьянов приник к нарамнику панорамы, заняв уступленное Андрияновым место.

— Дивизионом командует подполковник Эшшольц...

— Николай Карлович? Наслышан, наслышан...

— Он самый, господин генерал-лейтенант. Эшшольц — один из лучших артиллеристов нашей второй армии. На последних армейских соревнованиях занял первое место среди комдивов.

— Остзеец? — поинтересовался Авестьянов. Про артиллерийские соревнования, прошедшие в середине марта он уже знал от Колохватова. Интересно, как пишется фамилия Эшшольц на немецком? Eschscholtz? Фамилии, как известно, под правила не всегда подпадают.

— Никак нет, не остзеец, — ответил Андриянов. — До Гражданской жил в немецкой колонии в Таврии.

Местность в панораме выглядела как лунный пейзаж. Земля ещё не покрылась травяным ковром, ни деревьев, ни других ориентиров. Все холмы и неровности давно срыты и перепаханы снарядами. Ориентирами при корректировке огня служили реперные разрывы старых шрапнелей. В километре левее от дивизиона мелькали ало-красные трассеры 37-мм зениток, батареи зенитной роты упражнялись в настильной стрельбе по движущимся мишеням. Артполк в это время очередной раз менял позиции.

— Передайте Эшшольцу мою похвалу, Борис Александрович.

— Есть, передать похвалу! — щёлкнул каблуками Андриянов и вновь занял место у стереотрубы.

Авестьянов покинул артиллеристов и едва не столкнулся с Колохватовым, обменявшись с ним междометьями и улыбками.

— Прибыл эскадрон, господа! — возбуждённо объявил ввалившийся на НП адъютант Комелева.

— Вольная птица принеслась... — прошептал Григорий.

— Кто принеслась? — спросил Колохватов.

— Это я о своём, Нестор Иванович, не берите в голову... С утра хочу на это чудо расчудесное посмотреть.

— На кирасы? Мне этими кирасами все уши прожужжали.

Эскадрон кирасир приближался к НП во взводных колоннах. Издали ничего примечательного в нём не было — с виду обычные кавалеристы в полевой форме. Однако чем ближе подходил эскадрон, тем заметней становилось отличие от остальных конников. Собственно, отличие и было всего одно — непривычный вид защитных шлемов, делавших головы непропорционально большими. Не то чтобы совсем уж, но визуально заметно. Если не обращать внимания на шлемы с опущенными на лица броневыми личинами с широкими прорезями для глаз — для удобства обзора, конники ничем внешне не отличались от тех же улан. Те же АВС-36 или АФТ-34 за спинами, те же шашки, те же укороченные шинели. Но под шинелями скрывались тяжёлые кирасы, запущенные в серию сразу на двух заводах: на петроградском механическом и ижевском механическом.

Подхода эскадрона, помимо Авестьянова и Колохватова, дожидалось дивизионное начальство во главе с Комелевым, прибывшие на НП командир 36-й кавбригады генерал-майор Санников, его наштабриг полковник Сейфулин и командир 40-го кирасирского полка фон-Шейдеманн.

Эскадрон поравнялся со стоявшими в линию штабными машинами, построился в две взводные шеренги и застыл. Вернее застыли кирасиры, ещё не остывшие после долгой скачки кони переминали ногами и пряли ушами. От строя отделился ротмистр и направил коня навстречу подходящему фон-Шейдеманну.

— Эскадрооон! Смирр-НА! — скомандовал ротмистр с отмахом шашки. — Господин полковник, первый эскадрон первого дивизиона прибыл с учебного броска. В ходе броска выполнены третье и четвёртое тактические упражнения. Личный и конный состав налицо.

— Здорово, братцы кирасиры! — поприветствовал фон-Шейдеманн.

— Зрав...! жла...! гос...! ...ковник!!! — громыхнул эскадрон.

— Вольно.

— Вольно! — продублировал ротмистр.

— Тиверцев, ко мне, — распорядился полковник. — Ротмистр, жду ваши замечания по использованию кирас. Подробные замечания, ни единой мелочи не упустить. Рапорт предоставить не позднее двенадцати ноля. Эскадрону вернуться в расположение полка.

— Эскадрооон! В походную колонну! Первый взвод вперёд! Четвёртый замыкающий! Дистанция — два корпуса! Рысью... марш!

К полковнику в это время выехал штаб-майор Тиверцев, за ним следом в седле пошатывался инженер Сахно, видимо с непривычки 70-ти километровый бросок сказался на нём не лучшим образом.

...Навес для показа был загодя построен из вкопанных столбов, поверху набиты перекладины, на которые легла натянутая масксеть. Внутри навеса расмещались сколоченные на скорую руку столы и скамейки, у одного из столбов на гвоздь был повешен развёрнутый плакат из плотного ватмана с цветным рисунком кирасы и тактико-техническими характеристиками. Скамейки заняли собравшиеся офицеры, в демонстрационном углу навеса медленно расхаживал инженер 3-го класса Сахно, чин которого в переводе на военный был равен майору. Табурет, приготовленный специально для инженера, остался не востребован; Сахно просто не мог сидеть, после конного броска он испытывал боль в бёдрах и седалище. Во время лекции он то и дело вышагивал из стороны в сторону, иногда приглаживая встопорщенные усы, рассказывал хорошо поставленным лекторским голосом о новой кирасе и об истории её создания.

Касательно истории Авестьянов не услышал ничего нового, но тем не менее слушал как и все присутствующие внимательно. А начиналась история означенной кирасы в 1905 году с изобретения подполковником инженерных войск Чемерзиным особого сплава, из которого он изготовил свой знаменитый панцирь. Секрет сплава таился в хромоникелевой стали и производился он при высокой температуре и под гидравлическим давлением с добавлением в поры ванадия, иридия, платины и серебра, в результате чего получалась большая тягучесть и твёрдость металла. Пуля Маузера не пробивала полумиллиметровую пластину с расстояния трёх шагов. Самое интересное, что панцири из такого сплава защищали и от контузийного поражения, и от рикошетного поражения — пули плющились и не рикошетили, а само изделие при попадании пули не давало осколков. Проблему свинцовых брызг Чемерзин решил с помощью обтяжки плотной шёлковой тканью. Первые официальные испытания панциря прошли в Ораниенбауме в стрелковой школе в присутствии Его Императорского Величества 11 июня 1905 года, где выделенная для испытаний пулемётная рота вела по нему стрельбу с дистанции трёхсот шагов. Заинтересовалась панцирем и полиция, проведшая собственные испытания в Москве. Чемерзин изготовил изделия в нескольких вариантах: самый лёгкий весом около 2 килограмм и 250 грамм, самый тяжёлый весом почти 3 килограмма и 300 грамм. Во всех вариантах панцири закрывали туловище полностью. На всех последующих испытаниях была выявлена абсолютная стойкость изделия к пробиваемости пистолетными пулями, а также трёхлинейными пулями винтовки Мосина при стрельбе с дистанции двести, сто пятьдесят, сто, пятьдесят и восемь шагов. Целых семь тысяч панцирей, щитов и шлемов Чемерзина были отправлены в действующую армию в Манжурию. Но свою лепту они так и не внесли, война успела закончиться. Закончиться неожиданным для русской армии поражением, особенно для боевых офицеров, до последнего момента пребывавших в уверенности в скорой победе над истощённой Японией. Уже был подписан странный мир, а эшелоны с резервами всё прибывали в Манжурию, прибывали с резервистами и свежими кадровыми частями, с солдатами поющими весёлые песни.

По непонятной и по сию пору причине панцири Чемерзина не сыграли свою роль и в Великой Войне. Большая стоимость (порядка 1500 и до 1900 рублей) это не тот фактор, которым руководствовалось военное министерство. Причины незначительности применения панцирей до сих пор не ясны. Известно только, что рейхсвер в условиях траншейной войны получил собственный аналог из броневой стали. Германские панцири были куда хуже — зачастую пуля даже не пробивая защиту оказывала огромное запреградное воздействие ‒ ломала рёбра и повреждала внутренние органы. При этом вес германских изделий составлял 20-25 килограмм, что ограничивало их использование только траншейным применением.

Возврат к идеям панцирей произошёл в начале русско-китайской войны, когда инженер КОИ Баженов создал свой первый образец. Уже через полгода первую партию в пять с половиной тысяч кирас поставили в пехотные части действующей армии. Применения тогдашних кирас было вынужденно ограничено окопной войной из-за большой массы 16-20 килограмм. Секреты Чемерзина на много лет оказались утеряны. Но извечная борьба меча и доспеха начала новый виток, опыты по созданию сплава подобного чемерзинскому продолжались с начала тридцатых. И вот, наконец, в январе 1938 года завершились государственные испытания кирасы Баженова третьего поколения, вес которой составлял 4,1 килограмм, а характеристики защиты были сопоставимы с панцирями Чемерзина. Стоимость же кирасы оставалась по-прежнему высокой, хотя и меньшей чем у "дореволюционного чуда". Из-за легирующих присадок изготовление одной кирасы почти равнялось одной тринадцатой стоимости производства лёгкого бронехода Б-25 "Вихрь", то есть около 930 рублей. В серию кирасы запустили в феврале и по планам на 1938 год они предназначались в первую очередь для гренадёр, диверсионных частей Корпуса Внутренней Стражи и кирасир. Если гренадёр надлежало оснастить в расчёте на шесть дивизий и восемь бригад, то для диверсантов и кирасир требовалось количество для нескольких полков. В общем-то, кирасирских полков в русской армии существовало всего четыре, а нумерация для всех армейских кавалерийских частей была общей. На 1939 год военное министерство запланировало оснастить гвардию и некоторые приграничные пехотные части кирасами третьего поколения. Баженовские кирасы второго поколения снимать с вооружения в ближайшие годы посчитали нецелесообразным.

Последние слова инженера вызвали у Авестьянова тень улыбки. Ещё бы их снимали! Кирас второго поколения в войсках предостаточно, половина гренадёр и гвардии их имеет, а также погранстража и некоторые части войск первого эшелона. За прошедшие годы эти кирасы обошлись военному министерству в весьма круглую сумму. При почти одинаковой стоимости, кирасы второго поколения отличались от демонстрируемой инженером Сахно вдвое большим весом и меньшими защитными характеристиками. С расстояния пятидесяти метров они не спасали от контузии при ударе трёхлинейной пули, а с пятнадцати шагов пробивались если пуля попадала не под острым углом. Когда инженер огласил план оснащения новыми панцирями на текущий год, Авестьянов с трудом остался невозмутим. Даже с учётом половинной потребности гренадёрских войск, запланированное количество на этот год внушало трепет. Выходит, военное министерство выделяет на их производство свыше 150 миллионов рублей и это при 480-ти миллионной казённой смете Сухопутных Сил. Цифра Авестьянову показалась несколько фантастичной, а с другой стороны — это капля в море для трёхсполовиной миллионной сухопутной армии.

Инженер налил в кружку воды из стоявшей на столе бутылки с минералкой, быстро выпил и, обведя офицеров внимательным взглядом, произнёс:

— А теперь, господа, прошу ваши вопросы. Возможно, кто-то пожелает на себе испытать кирасу?

— А и пожелаю, — вызвался сидящий позади Авестьянова есаул Маренко. — Вы дозволите, Григорий Александрович?

— Что ж... — Авестьянов поджал губы, испытывать кирасу на адъютанте он не хотел. Не хотел по причине не до конца ему самому неясного подозрения в ненадёжности заявленных Сахно характеристик. Но запрещать он не посмел, это стало бы оскорблением гордости есаула. — Ступайте, раз уж имеете желание.

Маренко вышел к столу с улыбкой. Быстро надел поверх черкески протянутую плотную подстёжку, затем облачился в кирасу. Подождав пока Сахно затянет и застегнёт все ремни, повернулся к офицерам.

— Я готов, — улыбнулся он. — Можно палить.

Инженер в это время передёрнул затвор кем-то переданной ему драгунки и задом отошёл на несколько шагов.

— Внимание, господа, выстрел произвожу с расстояния десяти шагов.

Он быстро вскинул карабин и выстрелил есаулу в грудь. От удара Маренко покачнулся, судорожно вздохнул и с совершенно просветлевшим лицом ощерился во весь рот.

— Синяк теперь обеспечен... — сказал кто-то из офицеров.

— Чёрт возьми, он даже не шлёпнулся! — удивился фон-Шейдеманн.

Весьма довольный полученным итогом, Сахно отложил карабин и возразил на первую реплику:

— Господа, синяка может и не быть вовсе. Прошу поверить, на себе самом пробовал.

— А из ДШК если влупить?

Авестьянов обернулся. Кажется, это была шутка и ляпнул её подполковник из штаба 36-й бригады. Наштабриг погрозил ему кулаком под смешки окружающих офицеров.

— Если вопросов к господину Сахно по существу не имеется, — объявил Авестьянов, — демонстрацию предлагаю закончить. Так что, господа офицеры?

И вопросы посыпались как из рога изобилия. Авестьянов размял пальцами папиросу, дунул в мундштук и подкурил. Следом за ним защёлкали зажигалки остальных офицеров. Спокойствие инженера Сахно покинуло уже спустя пару минут, часть обрушившихся на него вопросов была довольно каверзная.

Сувальская губерния, г. Сейны, 10 апреля 1938 г.

В городском парке было многолюдно, а на пяточке подле помосток летней эстрады и вовсе не протолкнуться. Пары кружились под звуки вальса, но ещё больше публики обступило полукругом танцующих, ожидая своей очереди. Звучало "На сопках Манжурии", вальс исполнял военный оркестр.

Елисей Твердов стоял в толпе, жадно поедая глазами кружащихся в вальсе счастливчиков. Пары ‒ и молодые, и зрелые, и даже совсем юные мальчишки и девчонки. Публика весело галдела, восторгалась и предвкушала. Громкие голоса ожидавших очереди потанцевать перекрывались силой и напором духового оркестра.

Твердову даже взгрустнулось, выйти к помосткам ему хотелось до жути. Но барышни были все нарасхват — у каждой кавалер, муж, жених. "Ещё не вечер", подумал Елисей, озираясь. Сегодня он впервые выбрался в Сейны, добравшись до городка попуткой из части. Пожалуй, после прибытия к новому месту службы это был его первый полноценный выходной.

Он осмотрелся, надежда всё-таки найти пару ещё теплилась. Но озирания по сторонам оказались тщетны. Все создания прекрасного пола были расхватаны, видать поздновато он в городишко этот попал. Елисей бросил взгляд на часы, до полудня оставалось почти сорок минут. Торопиться ему было некуда, просто по разговорам в толпе он уяснил, что после полудня народу в парке добавится чуть ли не вдвое. Так было всегда по воскресеньям. По вечерам ‒ кинотеатр, и стадион, где играла местная футбольная любительская команда с такими же командами из других волостных городков губернии. Днём же люди стремились в парк, где проводили время в аттракционах и прогулках, где на пруду можно было покормить лебедей, диких гусей и уток, покататься на каруселях и качелях, мужчинам хвастнуть своей силушкой перед дамами — для чего имелся немалый выбор силовых аттракционов, можно было посидеть с детьми в кафетерии, а всего и не перечислить.

Твердов вздохнул, глаза просто разбегались от обилия барышень. Девушки в шляпках и платочках, в сарафанчиках и платьицах. Эх, кабы было времени вдосталь... Но служба на то и служба, что ею буквально живёшь. Да и как иначе? Знал ведь куда шёл, надевая погоны юнкера.

Прицокнув от досады языком, он начал выбираться из толпы, зацепив глазами дирижёра. И приостановился. До этого момента на дирижёра он внимания не обращал, ну машет себе и оркестру руками и пусть машет. Теперь же, когда ракурс обзора сменился, Елисей невольно просверлил его взглядом. Седой с изрезанными морщинами лицом капитан, кисти рук в перчатках, не смотря на погоду и пришедшую весну. На груди орденская колодка и Владимир, а лицо, вернее левая щека и часть видимой из-под стойки воротника шеи, обезображены давним ожогом. Наблюдать этого капитана в качестве дирижёра было по меньшей мере странно. И тем более странно, что эмблем на погонах хоть и не различить, но военно-музыкальные белые наугольники на рукавах просто не давали права ошибиться. Вот вам и капельдудкин.

Теперь Твердов словно другими ушами услыхал знаменитый вальс русско-японской войны. Сами собой под мелодию всплыли слова:

Пусть гаолян сон навевает вам,

Спите герои русской земли,

Отчизны родной сыны...

Он выбрался из толпы и не спеша пошёл по дорожке, обрамлённой постриженным кустарником и аллеей молодых ив. Ноги спустя минут десять сами вынесли к аттракционам. Силомеры, мишени для дротиков, детские игровые эстафеты, тир. Он приостановился, стало вдруг интересно отчего собралась возбуждённо гомонящая стайка детворы — мальчишки лет десяти-двенадцати. Да и пара старичков благообразного вида, с газетой под мышкой у одного и шахматной коробкой в руках у другого, что-то активно обсуждала. Елисей обошёл закрывавшие обзор липы. Вот и разгадка ажиотажа — хрупкая на вид барышня с винтовкой в руках. В лёгком синем платьице, туфельках, в модных среди молодёжи полосатых гольфах, она смотрелась несколько несуразно с винтовкой. Он протиснулся сквозь строй мальчишек и подивился насколько ловко она управляется с оружием.

Тир был самым обыкновенным — длинное кирпичное здание без окон, пятидесятиметровое поле для стрельбы, ростовые и грудные мишени для малокалиберных винтовок, стенд в 15 метрах от огневого рубежа для пневматических ружей, на котором в виде мишеней были представлены разнообразные паровозики, зайчики и птички — этот стенд был рассчитан на детей и барышень. Но девушка стреляла из 5,08-мм спортивной тульской винтовки, причём стреляла уверенно, долго не выцеливая. И по наблюдению Твердова, да и по обсуждениям детворы и старичков, ни разу не выбила меньше восьмёрки. Так и казалось, что приклад вот-вот больно ударит в хрупкое плечико, она заойкает и бросит винтовку, но девушка вновь и вновь загоняла изящными пальчиками патроны, досылала кулачком затвор и, вскинув винтовку, стреляла.

Владелец тира стоял в стороне у прилавка, перед ним лежали опустевшие патронные пачки. За стрельбой он следил не отрываясь, с прищуром и азартом. А когда барышня настрелялась и отдала ему винтовку с открытым для контроля затвором, он лишь молчаливо покачал головой.

— А знаете, — улыбнулась она, — я, пожалуй, ещё постреляю.

Барышня приподняла отложенную в сторону на прилавок шляпу, вытащила из-под неё дамскую сумочку и выложила четвертак. Хозяин подгрёб его ладонью к себе и выдал новую пачку патронов, вернув девушке винтовку.

У Елисея созрел план. Он подошёл к прилавку, встал в метре от барышни.

— Желаете пострелять? — вскинулся хозяин.

— Да, есть такая мысль.

— Двадцать пять копеек пачка.

Получив от офицера четвертак, хозяин выдал патроны и винтовку.

— Посоревнуемся? — предложил Твердов девушке, надеясь завязать знакомство.

Она одарила его озорным взглядом. Премило улыбнулась, пожала плечами и скорее не спросила, а заключила:

— Офицер хочет победить девушку в стрельбе...

— Он просто заметил, что девушка умеет стрелять не хуже иного офицера.

— А вы всегда так от третьего лица беседуете? — она вновь улыбнулась, поправляя непослушную прядь тёмно-русых волос.

— Но вы ведь первой начали...

— Хорошо... Я принимаю ваш вызов.

— Тогда к барьеру, сударыня, — отшутился Елисей.

В пачке было двадцать патронов. Он вскинул винтовку, приноравливаясь к весу и конструктивным особенностям, и для пробы прицелился. Зарядил жирный от смазки патрон.

— Стреляем в ростовую, — сусловилась она.

— Договорились.

Глухо стукнул её выстрел, следом прозвучал и его. Перезарядка, короткое выцеливание и новый выстрел. Двухсантиметровые листы мишеней звенели от попаданий. А когда Елисей открыл затвор и вытащил последнюю стрелянную гильзу, владелец тира поднёс к глазам театральный биноклик, хекнул да объявил результаты:

— Сударыня... шестнадцать десяток, три девятки и восьмёрка. А у вас, штабс-ротмистр... У вас восемнадцать десяток и две девятки.

— Обскакали вы меня, — девушка нахмурилась, но всё же улыбнулась.

— Обскакал да не намного. Где ж вы так стрелять-то научились?

— Меня отец научил. Будь тут наган или браунинг, у вас не было б шансов.

Он не нашёл что ответить, настолько неожиданны и главное очень уж уверенны были её слова. Он пошёл с нею рядом, не обращая внимания на детвору, крикливо предлагавшую продолжить соревнования. Самые нетерпеливые из мальчишек уже рванули к прилавку, сыпанули мелочью, чтоб пострелять из воздушных ружей.

— Меня Елисеем зовут...

— Редкое нынче имя. Старинное.

— Это смотря где оно редкое. У нас в Прибайкалье попадается.

— А меня Ириной. Вот и познакомились.

— На "ты"? — предложил он.

— Хорошо, давай на "ты". Здесь, в Сейнах часто бываешь?

— Честно сказать, впервые.

— Я тоже. Решила вот на выходной городок посмотреть.

— Без подружек?

— Подружки остались далеко... — вздохнула она. — Я тут никого ещё не знаю, я недавно приехала.

— Как и я... В первый раз из своего гарнизона выбрался.

— А я в первый раз вижу так близко от себя небесного гренадёра.

— Так... стрелять умеешь, в форме разбираешься... Папа у нас, очевидно, военный?

— И муж у меня тоже будет военный.

Он улыбнулся. Она тоже. Они шли, а он ждал разъяснений. Но она молчала, ей конечно хотелось романтических свиданий, не ни к чему не обязывающего флирта, а отношений, итогом которых стала бы свадьба. Ей шёл двадцать первый год и терять время попусту она не хотела, у сверстниц по двое деток давно, сколько же можно ходить в старых девах?

— Ир, я почёл бы за честь... Девушка ты красивая, к гарнизонной жизни привычная, даже стрелять умеешь.

Она весело хихикнула и взяла его под локоть.

— Нахрапистый ты, Елисей. Смелость города берёт?

— Ага. Со мною не соскучишься.

— Да уж... Скорее не с тобою, а за тобою соскучишься. Ладно, мой небесный гренадёр, погляжу каков ты кавалер.

Он расплылся в улыбке и почти на распев ответил изменённо-вкрадчивым голосом:

— Я знал, я знал, что неотразим!

— Прекрати, — она хихикнула, — а то моя крепость падёт раньше времени... Ах, я забыла, ты не жалуешь долгие осады. Нахрапом штурм, победа на клинке. Сразу видно гренадёра.

— Небесного гренадёра.

— Да ладно, "парашютиста" от "штурмовика" я отличу. Уже отличила ведь. Ты забыл, что мой папа военный?

— С тобой забудешь, как же... Кто б со стороны наш разговор послушал, романтика вперемешку с милитаризмом.

— Кто в гарнизонах не жил, не поймёт, наверное.

Они свернули с дорожки совсем не заботясь о маршруте. Солнце начало припекать и Елисей пожалел, что надел шинель. А ведь когда ехал в открытом кузове грузовика даже подмёрз от ветра. Вот Сейны — казалось бы тёплая Европа, а с Казанской губернией не сравнить. Там в начале апреля в шинели упреешь. А здесь... или просто весна выдалась холодной?

— По мороженому? — предложил он.

— Я ванильное люблю.

У палатки мороженщика скопилась стайка вездесущей детворы. Очередь двигалась быстро, у детей и подростков надолго терпения не хватало, они шустро напирали, совали мелочь и разбегались по своими делам. Мороженщик — парень лет семнадцати, быстро и сноровисто взвешивал вафельные трубочки или стаканчики на выбор да накладывал в них круглой мерной ложкой мороженое из холодильника. Затем вновь взвешивал и протягивал покупателям. Елисей ванильное недолюбливал и предпочёл пломбир.

— А давай на чёртово колесо, — предложил он, — округу посмотрим.

— Давай.

Контролёр — дед в полувоенном френче, начищенных ваксой и натёртых до блеска сапогах и в старинной бескозырной фуражке с пятном от кокарды на тульи, молча взял купленные в кассе билеты и открыл калитку ограды. Они уселись в подъехавшую кабинку друг напротив друга. Разговор пошёл о личном, то соскакивая на впечатления от видов парка с высоты, то возвращаясь на рассказы о себе. Ирина, как и Елисей, оказалась сормовцем. В Союз Русской Молодёжи она вступила в выпускном классе гарнизонной школы. Родилась Ирина в 1917-м в Киеве в семье преподавателя физики Киевского Императорского университета святого Владимира. Родилась когда её отец уже полгода как одел погоны осенью 1916-го и воевал на Юго-Западном фронте.

— Погоди, Ириша, — попросил Елисей, когда чёртово колесо завершило последний из оплаченных — пятый круг и они выходили из аттракциона, — твой отец военный, а был университетским преподавателем...

— Нет, не так. Мой отец был преподавателем, а воспитал и вырастил меня отчим, его я тоже папой зову. Мой родной отец приехал к нам в Киев в конце семнадцатого, когда фронт уже развалился, месяца два домой добирался. Мама рассказывала, он приехал ужасно злой и несчастный, побыл меньше недели и подался на Дон к Корнилову. Но не доехал, где-то по дороге его ранили и судьба забросила его в Пятигорск. Там в госпиталях много раненых находилось на излечении, с Великой Войны ещё. Потом в Пятигорск пришли красные...

Она осеклась и на секунду сжала его руку. Елисею не надо было объяснять про резню в Терской области, где в госпиталях Пятигорска, Минвод и Ессентуков скопилось свыше шестнадцати тысяч раненых и больных, объявленных комиссарами резервом Корнилова. Когда-то он побывал в Пятигорске, посетил музей памяти невинно убиенных офицеров, унтер-офицеров, старых солдат и сестёр милосердия, был у подножия горы Машук, где в начале двадцатых поставили памятник жертвам комиссаров. Туда к Машуку отводили горожан и раненых офицеров — тех кто мог передвигаться и пытался покинуть город. Их ловили и рубили им головы, спины, конечности.

— Отца спасла женщина из местных, — продолжила Ирина, — на чердаке его укрывала. А когда добровольцы в Пятигорск вошли, он вступил в Добрую Армию. Он умер от тифа в октябре девятнадцатого во Владикавказе.

— А мама?

— Мама всё это время была в Киеве со мною. Не знаю даже как мы уцелели... — она запнулась, вспоминая слышанные в малолетстве рассказы матери.

Голод, красная вакханалия конца семнадцатого, Центральная Рада австрийского агента Грушевского, потом Скоропадский, за ним немцы, потом красный террор латышского еврея Лациса и его палачей Авдохина и садисток Розы Шварц, "товарища Веры" и других девиц, среди которых были даже бывшие проститутки из местечковых. Затем террор блакытный, когда невиданного размаха приобрёл украинский сепаратизм, взращенный ещё в XIX веке как проект австрийской разведки и польских русофобов. Проект, направленный на искусственное разделение единого русского народа, в Российской Империи состоявшего из трёх народностей: великоросов, белоросов и малоросов. Эти три ветви русского народа, жившие в одном государстве, обозначались иностранным словом "нации", причём каждая ветвь становилась как бы отдельным народом, хоть и родственным двум другим. Большевики горячо поддержали эту политику искусственного разделения русского народа, используя как и в крестьянском вопросе, стратегию "разделяй и властвуй". Блакытный террор собрал, пожалуй, не менее кровавую дань с киевлян, чем красный. Нещадно уничтожалось всё русское, убивали всех малоросов, кто не признавал себя украинцем, продолжая считать себя русским. В парке перед Мариинским дворцом было не пройти от завалов трупов, которых петлюровцы не убирали с целью устрашения киевлян. История словно повторилась, пойдя по проторенному пути геноцида русинов (галичан-червонорусов) Закарпатья, Буковины и Галиции в начале Мировой Войны, когда их точно также истребляли только за то, что они считали себя русскими. За то, что в русском городе Львов выходили газеты на русском языке, как например газеты "Галичанин" и "Червоная Русь", за то, что существовали русские товарищества и даже за само оглашение принадлежности к червоноросам, также входящим в семью Русского Народа, но волею рока оказавшимся в Австро-Венгрии. Русинов ‒ русских галичан, буковинцев и закарпатцев истребляли в концлагерях под австрийским Талергофом, чешским Терезиным и ещё в трёх десятках лагерей; убивали в сёлах и городах. И делали это не только мадьяры и австрийцы, участвовали и поляки Галиции, и украинизировавшиеся галицийцы, которым накрепко было вбито в головы, что русский — это москаль, червонорос — это на самом деле украинец, а малорос — это пренебрежительное название "прыгныченых" украинцев проклятыми москалями и что корень "мало" проистекает из москальского шовинизма. И зачастую не знали они, что Малороссия — это изменённое за века название Малой Руси, что были и другие Руси: Серебряная, ставшая Сербией; Поморская, ставшая Пруссией; Полабская, ставшая восточно-германскими землями; Великая, ставшая Великороссией; Божья, ставшая Боруссией; Чёрная, которую разделили Литва и Польша; Червоная, ставшая Галицией, Буковиной и Закарпатьем; да Белая, ставшая Литвой и вернувшая себе именование Белороссии. Откуда им было знать, что москалями в XVI веке в Московии назвали в народе чиновников? Ломоносова и других славянистов в Австро-Венгрии не преподавали, предпочитая им русофобов вроде Шлёцера и Миллера.

Когда русская армия после поражений 1915 года уходила из Галиции, с нею в Новороссию и Малороссию хлынули свыше ста тысяч беженцев, боявшихся разделить горькую участь более чем двухсот тысяч своих единокровников, истреблённых за русскость. Теперь же история повторялась в Малороссии и даже Новороссии, где блакытные и большевики вели украинизацию, коверкая малороссийскую азбуку и язык, дабы как можно сильнее размежевать их с великороссийским диалектом, объявленным "единственно русским". Мало того, в дальнейшем планировалась украинизация белороссийского диалекта, чему сперва мешала германская оккупация, а затем попытка ополячивания на штыках войск Пилсудского. А начиналась петлюровщина с австрийских лагерей военнопленных, где администрация отделяла малоросов от уроженцев иных губерний и областей, и среди этих малоросов велась пропаганда украинизации. В лагеря посылались галицийские профессора-украинизаторы и прочие агитаторы сепаратизма, проповедовавшие что все малоросы — не русские, а украинцы. Всё шло по заветам австрийского канцлера Бертольда, считавшего, что главная цель Австро-Венгрии в Мировой Войне — длительное ослабление России, для чего необходимо создать независимое украинское государство. Германская Империя пошла по этому же пути, создав на своей территории "Лигу вызволения Украины". Но Германия параллельно задействовала и собственную программу, имевшую дальний стратегический прицел, и направлена она была на разложение русской армии. В лагерях военнопленных начала работу "Комиссия помощи пленным", созданная при участии Ленина и Крупской. Началась активная подрывная пропаганда, в лагеря регулярно поступали большевицкие газеты и брошюры, включая ленинскую "Социал-демократ"; как и в Австро-Венгрии, к пленным часто приезжали агитаторы, но пропагандировавшие не украинизацию, а борьбу с царизмом, поражение России в войне и теорию классовой борьбы. А уж после февраля семнадцатого, когда в русской армии Временное правительство ввело институт комиссаров и стали создаваться солдатские комитеты, все эти программы заработали на полную катушку.

...Побывали в Киеве и поляки — и снова резня.

— После войны, — продолжила Ирина, — мама поехала на Кавказ, чтоб поближе к могиле отца быть, а меня с собою... Она служила учителем в сельской школе. Потом началась война с вайнахами... Её зверски убили бандиты в двадцать пятом... Меня отправили в приют, сначала в станицу Горячий Ключ, потом нас ‒ группу человек пятьдесят в Менск отправили, в детский дом. Мне тогда восемь лет было, когда мама и папа меня удочерили.

— А ты как, старшая у них? Или...

— Выходит, старшая, — улыбнулась Ирина. — Вадимка у них в двадцать первом родился. Мама Люба... Я её по имени называю, потому что родную маму помню, а вот отчима просто папой. В общем, мама Люба за папу в Курске в двадцатом вышла. Она дочь полицейского околотничего, он пропал без вести в восемнадцатом, ушёл утром на службу и сгинул... В двадцатом папа в Курске был, тогда Кутепов на Москву наступал. Поженились они быстро ‒ на третий день знакомства, только чудом, наверное, священника сыскали, тот и повенчал... А Лёшка у них в двадцать третьем родился, потом Лавр в двадцать седьмом, а Николка совсем маленький, — выражение лица Ирины стало мечтательным. — Николка в тридцать пятом на свет появился. Вот ведь порода у отца — одни сыновья.

— А кому одни девки, — вспомнил Твердов своего фельдфебеля роты в Испании, мечтавшего о сыне, а жена ему шестерых дочерей нарожала.

— Для тебя есть разница?

— Да нет, наверное... Пошли к пруду? Там чёрные лебеди.

— Пошли, — оживилась Ирина. — Люблю чёрных лебедей.

Все беседки у пруда и скамьи у деревьев оказались заняты. Впрочем, не все, чудесным образом одна скамейка под одинокой плакучей ивой пустовала. На воде, совсем не опасаясь людей, плавали утки и селезни — их было больше всего, серых лапландских гусей было меньше, а вот лебедей не видно вовсе. Пруд, вырытый года три назад, оказался не маленьким, скорее миниатюрное вытянутое в овал озерцо. Как сообщила пробегавшая мимо девчонка, лебеди уплыли куда-то в тихий уголок.

Ирина рассказывала о себе, об увлечениях, об учёбе. После школы она поступила в Уссурийский Сельскохозяйственный университет на факультет народного образования, избрав поприще родной матери, решив стать учителем школы или гимназии. Второй и третий курс она сдала экстерном, теперь же на четвёртом проходила практику, успев перевестись из Никольска-Уссурийского в Пинский Государственный университет. Отец (отчим) получил перевод по службе в Сувальскую губернию и оставаться в отрыве от семьи на другом конце страны Ирине не хотелось. Переводом в Пинск Ирина озаботилась заранее ‒ ещё в феврале, когда отец служил на Дальнем Востоке. В Пинске досрочно сдала экзамены за 4-й курс и получила направление на практику. Выбирать место прохождения практики ей разрешили как отличнице.

— Значит, ты учительница у нас, — сказал Елисей.

— Правильно говорить "учитель", — поправила Ирина.

— Да я знаю, но дети всё одно говорят по-своему.

— Может быть они и правы...

Елисей пожал плечами. Сейчас он смотрел на Ирину по-новому. Пусть она ещё студент-практикант, но будущий учитель. А ведь эта профессия в России считается одной из первейших по важности, что уж говорить о почёте и ответственности Учительского Корпуса? Отбор на факультеты народного образования весьма жёсткий, помимо хороших отметок и рекомендаций сормовских отделений школ и гимназий, абитуриенты проходили ряд собеседований в специальной госкомиссии от РНС, где у соискателей выявлялся нравственный стержень. Да и в ходе учебы на всех курсах спецкомиссия не отстранялась от опеки над студентами. Стране нужны достойные граждане, а значит и достойные учителя школ, гимназий и реальных училищ.

Задумавшись, Елисей уставился на водную гладь пруда, не замечая её.

— Мечтаешь? — Ирина тронула его за рукав.

— Что? А, нет... Просто вот попытался тебя представить в учительском вицмундире. Не очень-то выходит.

— По правде, я и сама пока что себя в нём не представляю.

— Любопытно... а что преподавать-то будешь?

Ирина пожала плечами.

— Посмотрим. От вакансий зависит.

— Это как? Хочешь алгебру, хочешь черчение, а захочешь и литературу?

— Примерно так, но не совсем, — она слегка смутилась, потом улыбнулась и объяснила: — У меня две аттестации. По истории и по расологии.

— Расология... В моё время её не изучали.

— Не удивительно. До большевицкого переворота она преподавалась только в нескольких университетах. Летом-осенью семнадцатого были убиты все русские учёные-расологи, большая часть их трудов исчезла. Научные публикации сохранились лишь в некоторых библиотеках и только там, где комиссаров Временного правительства не было. Или где они пробыли недолго. Да лет на десять, наверное, Февраль развитие расологии затормозил. А в школах, а в школах её четыре года как ввели, вместе с евгеникой.

— Ладно расология, она для меня... не сказать что лес дремучий, лекторы и к нам в часть иногда наезживают, зато по истории у меня отменно было.

В глазах Ирины вспыхнул огонёк, она улыбнулась. И как-то даже не снисходительно улыбнулась, а жалостливо.

— Понимаешь в чём штука, Елисей, возникни у тебя надобность вновь учить историю, тебе пришлось бы переучиваться.

— Это почему ещё?

— Потому что лет шесть как новая программа введена. Историю теперь преподают по Классену, Флоринскому и по Ломоносову. А Василий Маркович Флоринский стоял и у истоков евгеники, его труд "Усовершенствование и вырождение человеческого рода" был издан ещё в 1866 году.

— Погоди... Быстьтворию Михайла Ломоносова и нам в юнкерском училище давали.

— Сейчас немного по-другому её дают. После смерти Ломоносова его архивы по быстьтвории попали к Шлёцеру. А тот, подлец, частично извратил труды великого учёного. Да так и издал.

— Что ж теперь в школах учат? Про Арктиду-Гиперборею? Про Мировой Лёд?

— Положим, теория Мирового Льда не у нас преподаётся, а в Германии... Они там с ней как с ума посходили.

— И шут с ними, махнул рукой Елисей.

На скамье они сидели в полуметре друг от друга, постепенно их покидала лёгкая взаимная напряжённость. Разговор для Твердова выдался интересным, никогда прежде он не касался в беседах с девушками подобных тем. Горячим сторонником новых научных теорий он не был в силу одной простой причины — банальной нехватки досужего времени, однако в общих чертах в современных научных изысканиях как русской науки, так и зарубежных учёных, понятие имел. Знаком был и с теорией Мирового Льда, основывавшейся на постулатах Фридриха Шлегеля, что много тысяч лет назад существовал некий высокоразвитый народ, Родиной которого были Индия, Гималаи, Европа и Персия, и что потомками этого народа были созданы в последующем все великие цивилизации древности. Шлегель назвал протонарод ариями. Саму теорию создал Ганс Гербингер и гласила она о древней доисторической катастрофе, погубившей прошлую высокоразвитую цивилизацию ариев. Причиной катастрофы являлось падение гигантских ледяных метеоритов, от вхождения в атмосферу которых гравитационное поле Земли создало гигантские волны, смывшие с суши всё живое. Гербингер утверждал, что катастрофа эта произошла около 10 тысяч лет назад. Последствиями катаклизма стала гибель значительной части древней растительности и животного мира, а также множества людей, в том числе ариев, обладавших парапсихическими способностями. По Гербингеру, арии смогли выжить в высокогорьях Южной Америки и Тибета, спустя время они начали экспансию по всему миру, вытесняя огнём и мечом неполноценные народы, смешивая с ними свою благородную кровь. Арии-де растворились в низших народах, но наиболее концентрированная арийская кровь сохранилась в Германии, Скандинавии и Англии. Славяне также объявлялись потомками ариев, но менее чистыми, так сказать неполноценными ариями. В интересах политики в Германии последний постулат не афишировался, кому надо, тот знал, в России же этот постулат вызывал самый разный спектр реакций: от улыбки, до раздражения. В России существовала собственная теория академика Светланова о величии древних праславян, в которой он о древних готах, как о потомках изгнанных некогда из славянского лона "племён", отзывался весьма не лестно.

— Мне милее теория Светланова, — сказал Елисей. — Он и про другие планеты писал...* Только почему-то академия наук на Сибири зациклилась. Немчура и англичане вон по Тибетам, да по Андам шастают.

— У нас и своё... прямо головокружительное есть! И не только в Сибири. Про раскопки слышал?

— На Печоре? Или на Алтае?

— Значит, слышал, — удостоверилась Ирина. — А про раскопки курганов в Манжурии, которая наше исконное Заамурье не доводилось слышать?

— Про это — нет, — Елисей пожал плечами. — Всё как-то времени нету за наукой следить. Что в газетах да кине освещают, то и знаю. Хотя... хотя у нас в полку есть на этом деле помешанные.

— Ты бы полюбопытствовал у них о Заамурье. Там ведь много интересного в курганах раскопали. Праславянская культура... Арийская...

— Арийская? Понятно откуда у РНС эти арийские идеи.

— Не только оттуда, кстати говоря. Тот же Алтай, Беловодье, Олонецкая губерния... да мало ли...

— И Триполье...

— Нет, Триполье — не наша культура. Хотя тут однозначного мнения нет. Профессор Лопухин доказывает, что она ранне-семитская ‒ ветвь протоэллинской. Наши предки их вытеснили.

— А вот, скажем, арийские идеи в Германии, с ними как?

Ирина повела плечами.

— Господин Гитлер писал свою книгу в двадцать четвёртом. А раскопки у нас ведутся последние несколько лет. Мало того, он ещё и ошибся или его подтолкнули к ошибке в отнесении англичан к арийцам. Правда, в последнее время он и Розенберг ознакомились с трудами Светланова... Что заметно по последним статьям Розенберга. Но тут скорее политика. НСДАП нынче в Германии имеет вес незначительный. Вот и промышляют все эти Розенберги спекуляциями на научном поприще.

— Чтоб на слуху оставаться?

— Вот именно.

— А шотландцы?

— Шотландцы из наших, ирландцы и валийцы тоже. Но не англичане. Истинные англичане сгинули при Кромвеле.

— Понятно отчего они нас так ненавидят. Слушай, Ир, ты вот про Заамурье говорила. Откуда там китайцы тогда взялись?

— Им эти земли Екатерина Вторая отдала после войны с Пугачёвым.

— Катенька? Вот не подумал бы!

— Это ещё что! — Ирина усмехнулась, убирая упавший на лицо локон. — А ты знаешь, что с продажей Аляски история таинственная? Есть сведения, что на самом деле она сдана в аренду, но это неофициальные сведения. Официально, как понимаешь, ни "да", ни "нет".

— Я читал, что срок аренды истечёт где-то в шестидесятых, — подтвердил Елисей. — По мне бы так и пораньше надо.

— А что индейцы Северной Америки бледнолицыми только янки называли, слышал? Казаков наших они называли белыми.

— Русская Калифорния...

— Она самая... Давай-ка прогуляемся вон там, — кивнула она, — к оркестру сходим.

— Замётано, — Елисей встал и подал руку. — Давно же я не танцевал.

— Не поверишь, но я тоже.

По парку разносился венский вальс. Они шли прогулочным шагом, делясь впечатлениями о городке и парке. Во мнении о Сейнах сошлись, что городишко заштатный, если б не суконная фабрика, молокозавод и завод железобетонных изделий, быть бы ему в разряде большой деревни, как оно и было лет двенадцать назад. Зато парк обоим понравился — милое и уютное место для семейного отдыха.

Между тем, звуки оркестра стихли, видимо музыканты взяли перерыв. Народ не расходился и когда Ирина и Елисей подошли к эстраде, их тайные опасения рассеялись. Если горожане тут, то оркестр ещё вернётся. А через пару минут Ирина заметила и показала кивком на собравшихся в беседке за деревьями военных музыкантов, устроивших перекур и полдник одновременно.

На эстраду в это время вышел здоровенный мордатый пожарный в праздничном кителе и сверкающей на солнце медной каске. В руках он держал гармонь, казавшуюся при его телосложении, игрушечной. В толпе раздались приветственные крики, видимо гармонист был местной знаменитостью. Он разулыбался, помахал кому-то рукой и поставил в центре эстрады стульчик. И вот развернулись меха, зазвучала Барыня.

— Пошли? — поманил Елисей, наблюдая как начали выплясывать под гармонь охочие.

— Неа, давай ты сам, — упёрлась Ирина. — С моими туфельками только и плясать... Иди, иди... Я потом на вальсах натанцуюсь.

Она стояла в толпе, грустила и веселилась одновременно. Елисей отплясывал лихо, со всеми притопами и прихлопами, шинель свою он перед выходом накинул на ограду помоста. Плясали многие. Зрители хлопали в такт и подбадривали криками. За Барыней последовало Яблочко и много других мелодий.

А несколько часов спустя, когда отыграл задорный пожарный да вернулись, отыграли и разошлись до вечера военные музыканты, Ирина и Елисей шли из парка довольные, весёлые и чуть утомлённые танцами. Потом была кафэшка, вечерний сеанс кино и первый поцелуй. Расставались они уже затемно на автобусной остановке, обменявшись адресами и сусловившись о следующей встрече.

— — — — — —

* Идея множественности обитаемых миров преподавалась юнкерам и кадетам по меньшей мере с XVIII века, в том числе об обитаемости Марса и Венеры, но в иноматериальном плане мироздания.

— — — — — —

ЧАСТЬ II

КОГДА ГРОЗА НА ГОРИЗОНТЕ

Как ныне сбирается вещий Олег,

Отмстить неразумным хазарам,

Их села и нивы за буйный набег

Обрек он мечам и пожарам.

Так громче, музыка, играй победу!

Мы одолели, и враг бежит, бежит, бежит!

Так за Отечество, за Русь, за нашу Веру

Мы грянем дружное ура, ура, ура!

Из темного леса навстречу ему

Идет вдохновенный кудесник,

Покорный Перуну старик одному,

Заветов грядущего вестник.

Один из белогвардейских вариантов популярной в XIX-XX веках песни на стихи А.С. Пушкина

Бавария, 5 мая (22 апреля) 1938 г.

За кормой парохода "Эрих Мильке" расползался пенный след Изара. В небе, слегка покрытом рябью облачков, кружились и пищали чайки. Где-то неподалёку на крутых обрывах берегов располагались их вековечные гнездилища.

Карл Заммер стоял на юте в одиночестве, облокотясь на широкий леер, курил, рассматривал вспененные гребными винтами волны. Он часто сюда приходил за прошедшие полдня, приходил подышать воздухом, выкурить сигару, поразмышлять. В одноместной каюте первого класса ему было откровенно скучно. Собственно, плевать бы ему на скуку как таковую, за последние годы доводилось и не так поскучать. Бывали такие периоды затишья. Затишья после кипучих, насыщенных событиями недель. Читать южногерманские газеты он не любил, хоть и приходилось. Иностранные газеты на пароходе продавались только гражданам стран Антанты. Чёрт знает отчего так, ведь дойчманов среди пассажиров "Эриха Мильке" он не встречал. В ресторане, что на второй палубе, он позавтракал и отобедал в одиночестве, почтенные сэры и леди общались только с людьми своего круга, французы вели себя нагло и идти с ними на конфликт в его планы не входило. Редкие аргентинцы, итальянцы, венгры, американцы предпочитали кучковаться группками. Аргентинцы и жители солнечных Апеннин вели себя приветливо и не прочь были перекинуться парой слов, но дальше улыбок и нескольких фраз общение с ними не шло, испанский и итальянский Заммер знал крайне скудно. Одиночество. Это даже к лучшему. Одиночество Заммера устраивало вполне.

— Сэр, вы позволите составить вам компанию?

Заммер обернулся. Одетый в костюм-тройку молодой человек выдавил из себя вымученную улыбку. Шляпу, как и большинство пассажиров на палубе, он предпочитал держать в руках, день сегодня такой — нет-нет да налетит резкий порыв ветра. Вместо галстука он носил строгую чёрную бабочку, среди британцев, а он был несомненно британцем, здесь в Баварии это было большой редкостью. Карл тоже предпочитал бабочку, к масонской удавке он питал неприятие. Чего не скажешь об англичанах, французах и американцах, как один щеголявших в почти однотипных по покрою деловых костюмах, не зависимо от рода занятий — биржевой брокер ли, журналист, чиновник или торговец. Даже королевские офицеры обзавелись галстуками цвета хаки для повседневных и парадных мундиров, этакими удавками как у коммерсантов и демократов-плутократов.

— Буду рад, — ответил Заммер, кривя душой, впрочем, внешне это никак не отразилось.

— Дункан МакКол, — представился молодой человек, занимая место у леера. — На данный момент я просто путешественник.

— Карл Заммер. Служащий компании "Гауэр и Матусевич".

— Не слышал о такой, — МакКол пожал плечами. — Я в Баварии недавно. И то — ненадолго.

— Вы шотландец?.. — Заммер намеренно выставил себя невеждой, в конце концов, хорошо если каждый десятый европеец различает шотландские фамилии, а если в них к тому же отсутствуют родовые приставки Мак, так и того меньше. Да и не все европейцы о Шотландии знают. Сам же Карл фамилию собеседника раскусил играючи, он по-видимому из горцев, англизированная McColl происходила скорей всего от гаэльской MacKol.

— Конечно я шотландец, — подобрался МакКол. — Я разве похож на англичанина?

— Прошу меня простить, я в ваших островных нюансах не разбираюсь, — соврал Заммер, ещё до оглашения фамилии он отметил, что этот британец не англичанин.

Фенотип чистых валийцев и шотландцев имел ряд отличий, к тому же он был слишком сдержан, даже улыбка давалась ему с большим трудом. Большинство шотландцев не любят обнажать свои чувства, им претит бурное проявление эмоций, а попади на их праздник, например, темпераментный испанец, он нашёл бы мероприятие ужасно скучным — этакая толпа угрюмых и несловоохотливых мужчин и женщин, топчущихся на месте словно на переломанных ногах, в их устах "сойдёт" или "не плохо" ‒ высшая похвала. А уж если типичному шотландцу взбредёт что-то в голову, он как осёл будет гнуть свою линию и не успокоится пока не добьётся своего или пока не уверится в недостижимости идеи.

— Хорошо... — сказал после паузы МакКол. — Вам, пожалуй, простительно.

— Вы настолько не любите англичан?

— Знаете, сэр, тут даже не в любви дело. Дух старой Шотландии остался только в провинциях... У нас даже язык свой — гаэлик мало кто знает. Он преимущественно в горах остался. На равнинах и в городах давно скотиш, а он почти английский. Заявись я, к примеру, в Глазго в родовом килте, мои же сверстники меня обсмеют.

Заммер совершенно искренне удивился.

— А как же армия? Шотландский полки? — он припомнил солдат 4-й пехотной дивизии, особенно полк "Чёрной стражи", носивший чёрные килты и особые шотландские кители — дублеты, да и головные уборы "Тэм О"Шэнтер", названные по имени героя национального фольклора, смотрелись очень своеобразно, особенно из-за красного пера вместо кокарды. — А как же праздники, наконец?

— Армия — это другое дело, это воспринимается как элемент самобытности. Праздники... На праздниках, сэр, в килтах ходят всё больше музыканты. Горожане не спешат их одевать. Кто корни потерял, не зная собственных родовых цветов, кто не желает выглядеть деревенщиной. Вот в глубинке, особенно в горах — там по-другому, жива ещё Шотландия.

МакКол вытащил из кармана трубку, извлёк пыж, не дававший высыпаться заранее набитому табаку.

— Вот так, сэр, — он зажал зубами изогнутый мундштук и прикурил от спички, попыхивая дымом при "растопке". — А вы не плохо на английском говорите.

— К моему сожалению, английский знаю не досконально, — посетовал Заммер. — Пришлось вспоминать университетские занятия. В Баварии без него трудно.

— Вы, насколько я могу судить, немец?

— Совершенно верно.

— И поскольку вы сейчас на этом пароходе, значит не из Южной Германии.

— Я из Праги.

— О! Прага! — оживился МакКол. — Я как раз подумываю отправиться в санаторий в Карлсбад.

— Боюсь вас огорчить, но Карлсбад не под Прагой, он в соседней провинции.

— Да? Какие там огорчения... Всё равно через Прагу ехать придётся, давно хотел посмотреть столицу Богемии.

— Знаете, сэр, — Заммер пыхнул сигарой, — при чехах, пожалуй, не стоит упоминать Богемию, они сейчас это не любят.

— А как же быть со знаменитым богемским хрусталём?

Заммер пожал плечами.

— Германизация Чехословакии уходит в прошлое, особенно Чехии. Богемия и Моравия — моветон. Карлсбад, кстати, тоже. Чехи называют его Карловы Вары. Кроме того, теперь в Праге в почёте англоманство и франкофильство.

— Жизнь не стоит на месте, — философски заметил МакКол, выпуская клуб дыма. — Старушка Европа уже не та.

— Это чувствуется особенно здесь — в Баварии, — Заммер скорчил кислую мину.

— Вы правы, сэр, — МакКол полуобернулся и махнул трубкой на возлегающих в шезлонгах, что стояли ближе к полубаку, британских офицеров. Те курили, читали прессу, потягивали виски и ром. — Колониальные войска. На днях довелось мне наблюдать нелицеприятную сцену в Мюнхене. Наши офицеры порой ведут себя с немцами как с какими-нибудь аборигенами тропических колоний.

После этих слов Карл сделал себе заметку, очень уж нетипичные для простого британца слова прозвучали, разве что этот МакКол и вправду англичан сильно не любит. Или всё же этот разговор не случаен. А что? Вполне может быть шотландец его зондирует по какой-то своей методике и тогда возможно он и есть то самый курьер, которого ждал Заммер.

— Это хоть офицеры, — наигранно вздохнул Карл. — Они напыщенны и высокомерны... и только. Чего не скажешь о туземных солдатах.

— Вы про ограбления и изнасилования?

— Да, сэр, — кивнул Заммер. — И по большей части это сходит им с рук. Прошлым летом имел место совершенно дикий случай — шестеро негров попались на людоедстве.

МакКол застыл с каменным лицом, глубоко затянулся и медленно выдохнул.

— И что, сэр? Им тоже с рук сошло?

— Нет. Они попались новозеландскому патрулю. Новозеландцы им прострелили ноги, потом вздёрнули.

— А прочие туземцы? Не может быть, чтобы все такими зверями были.

— Сикхи и гурки — самые дисциплинированные и... человечные.

— Сикхи... — МакКол на несколько секунд застыл, потом затянулся и выпустил дым с каким-то мечтательным выражением лица. — Сикхи ‒ целый воинский народ. Всегда мечтал побывать в Индии.

— На мой вкус, там слишком жарко, — улыбнулся Заммер.

— И лихорадки со змеями, — добавил шотландец и глядя в глаза собеседнику, добавил: — Суровых нордических ветров нам силы...

— Дают в борьбе сами Боги порой, — закончил Заммер строчку отзыва на условленную фразу. Он подумал, что шотландец мог сесть на пароход ещё с утра, но на палубе и в ресторане Карл его не встречал, иначе узнал бы с его-то фотографической памятью. Отчего же МакКол так долго ждал? Удовлетворять любопытство Заммер не стал и вместе с тем, суть спонтанного разговора с шотландцем стала приобретать иное значение. — Вы увлекаетесь северогерманской поэзией?

— В некоторой мере... Люблю поэзию, особенно свою шотландскую. Сэр, не откажите мне в любезности пропустить со мною по порции виски. Мне приятно с вами общаться, чёрт возьми.

— Не откажусь, — Заммер выбросил окурок сигары за борт, — но я предпочитаю вино или мартини.

— Это как вам угодно, сэр, — шотландец в три лёгких пристука выбил пепел из трубки.

А Заммер начал вторую условленную фразу:

— Для пьянства есть любые поводы: поминки, праздник, встречи, проводы, крестины, свадьба и развод...

— Мороз, охота, новый год, — подхватил МакКол, удостоверившись, что собеседник закончил на нужном слове, — выздоровленье, новоселье, успех, награда, новый чин и просто пьянство без причин... Вижу, Карл, вам знаком Роберт Бёрнс.

— Изучал его в Пражском университете. У вас до куда билет?

— До Вольфратсгаузена.

— Значит, у нас ещё более трёх часов в распоряжении.

— Где мы можем продегустировать здешний виски?

— У меня в каюте. Там нам будет спокойно, я об этом позаботился.

По пути в мыслях Заммера роились старые, отложенные до поры вопросы. Во-первых, почему задание передаётся не через знакомого связника, а неизвестным курьером? Во-вторых, почему местом встречи был выбран "Эрих Мильке"? В-третьих, отчего такая спешка? Впрочем, может быть как раз всё дело в спешке. Видимо, передать информацию по обычной схеме было или невозможно, или не успеть. А пароход мог быть выбран исходя из легенды шотландца. Остаётся ещё один существенный вопрос — сколько отпущено времени на реализацию?

В каюте они повели разговор о тривиальных вещах. На пароходе каюты первого класса были оборудованы барами, что пришлось сейчас весьма кстати. Заммер выставил на стол бутылку скотча и два стакана. Виски был для гостя, себе он взял мартини. Разговор пошёл о море и плавно перетёк на гидроавиацию. Оказалось МакКолу часто приходилось летать через Балтику в Данию и Норвегию и он с видом знатока просвещал о достоинствах и недостатках американских летающих лодок фирм "Глен Мартин" и "Консалидейтед", летавших на Балтийских маршрутах компании "Пан Америка" и амфибий "Сикорского" российской авиакомпании "Балтика". Виски шотландец выцедил аж три стакана, правда наливал ему Карл на три пальца. Заммер же ограничился пригублением — примочил губы и всё. Разговор плавно перешёл на женщин, затем на охоту, МакКол, как оказалось, был заядлым охотником, пустившимся после второго стакана в рассуждения об охотничьих ружьях, а после них беседа пошла о личном боевом оружии. Заммер показал свой Люгер образца 1904 года, выпускавшийся для Рейхсмарине. В ответ МакКол похвастал американским кольтом М1911, купленным в датском городке Нёрре-Небеле. Так пролетел час с небольшим и шотландец, наконец, засобирался, застегнул верхнюю пуговицу рубашки, поправил бабочку.

— Разрешите откланяться, Карл. Скоро Вольфратсгаузен, а мне ещё надо некоторые дела утрясти.

— Прощайте, Дункан. Жаль, наше знакомство столь мимолётно.

— Прощайте.

Они пожали руки.

Заммер запер дверь каюты и убрал со стола. Остановился на мгновение, задумавшись, и решительно открыл багажный шкаф. Отложил в сторону дорожную сумку, вытащил видавший виды чемодан с жёстким каркасом, в котором хранил сменное бельё и запасные, не одёванные пока ботинки, упакованные в картонную магазинную коробку. Открыв чемодан, откинул на крышку бельё и вскрыл потайное отделение, выставив на стол эмалированную ванночку, бутылёк с реактивом, перчатки из тонкой резины, щипцы и пинцет с ватой. Из дорожной сумки вытащил томик Ницше "По ту сторону добра и зла", изданный в Вене в 1934 году. Книжка была зачитана, но философские вопросы Заммера сейчас не интересовали. Он натянул перчатки и вынул из кармана переданный МакКолом кольтовский патрон 45-го калибра или попросту — 11,43-мм.

Карл вытащил пулю щипцами, отложил её в сторону и пинцетом зацепил вложенную в гильзу бумагу. Чистый белый листок, скатанный в трубочку, тоненький и глянцевый. Из бутылька он вылил в ванночку реактив, достал из сумки лупу и утопил пинцетом в жидкости листок. После это настала очередь томика Ницше. Сегодня 23 апреля по юлианскому календарю, значит умножаем на полтора, округляем в большую сторону и прибавляем четыре. Формула не хитрая, просто её надо знать и годится только для сегодняшнего числа. Получилась 41-я страница. Он отлистал и отсчитал сверху два ненужных абзаца. Листок к этому времени начал терять глянцевый блеск, всё больше становясь жёлто-матовым, на его поверхности стали проявляться симпатические чернила. Заммер вырвал из блокнота лист и с помощью лупы начал читать проявившуюся тайнопись. Приходилось спешить, переписывая карандашом на блокнотный лист мелкий, разбитый на неодинаковые группы, текст. Спустя минуту лист в ванночке почернел и превратился в лохмотья. Заммер склонился над книгой, вычленяя ключ, и не спеша перевёл тайнопись на немецкий. Прочитал что получилось, хмыкнул, затем прочитал ещё раз, хотя с первого раза запомнил намертво, и наконец положил блокнотный лист в пепельницу. Огонёк от поднесённой зажигалки быстро уничтожил бумагу, Заммер поворошил пепел да принялся приводить стол в исходное состояние. Он открыл иллюминатор, вылил реактив и выбросил ванночку, за нею за борт полетели гильза и пуля. Вытрушивая пепельницу, Карл подумал, что в мае придётся распрощаться с книгой Ницше.

Он навёл порядок и улёгся на широкую, явно не предназначенную для парохода, кровать. Только толстые привинченные к палубе ножки отличали её от "сухопутной".

Не вставая, Заммер нащупал рукой на столе пепельницу, поставил её себе на живот и откусил зубами кончик сигары. Подкурил и прикрыл глаза. На реализацию задания времени оставалось крайне мало. Почти что цейтнот. Объект прибудет в Аугсбург 19 мая, пробудет там ориентировочно два дня. Всего лишь два дня. А возможно и меньше. За это время можно собрать только одну группу, а ведь ещё нужна разведка местности и время на подготовку. Значит придётся спешить, действовать быстро, действовать без права на ошибку.

Он выпустил дым и потушил едва раскуренную сигару, подумав о шотландце. Интересно, кто он? Очень может быть, что и не шотландец вовсе. Очень может быть.

Карл Заммер, полковник Разведуправления генерального штаба Вооружённых Сил России Всеволод Суров, был по основному роду деятельности ликвидатором. В Аугсбурге ему предстояло уничтожить ярого врага Отечества бывшего красного командарма, а теперь генерала испанских республиканцев, подданного британской короны Александра Егорова.

Личностью Егоров был интересной, и в Испании известен прошлогодней обороной Мадрида, причём успешной обороной, и в Манжурии отметился как советник при штабе 4-й армии гоминдана. И ведь Великую Войну с самого начала видел, к 1917-му полком командовал в чине подполковника. Потом сколачивал отряды красных партизан в Малороссии, затем был назначен командармом 9-й красной армии, что стояла на севере Донской области, потом принял руководство 10-й армией. Оборонял Москву, эмигрировал в САСШ, позже переехал в Англию.

Заммер улыбнулся пришедшей мысли, что его заочное знакомство с Егоровым началось в далёком девятнадцатом. Ну что же, годы бегут быстро и пора с этим "знакомством" завязывать.

* * *

Это было в прошлом на юге,

Это славой теперь поросло.

В окруженном плахою круге

Лебединое билось крыло.

Помню вечер. В ноющем гуле

Птицей несся мой взмыленный конь.

Где-то тонко плакали пули.

Где-то хрипло кричали: огонь!

Закипело рвущимся эхом

Небо мертвое! В дымном огне

Смерть хлестала кровью и смехом

Каждый шаг наш. А я на коне.

Набегая, как хрупкая шлюпка

На девятый, на гибельный вал,

К голубому слову-голубка-

В черном грохоте рифму искал.

Иван Савин

ВСЮР, май 1919 г.

Начало мая ознаменовалось новым генеральным наступлением против Деникина. Имея четырехкратный перевес в живой силе и произведя насыщение войск броневиками, мотоциклами с пулемётными установками, и особенно артиллерией, в войсках Красной Армии царило приподнятое и уверенное настроение. Реввоенсоветом была поставлена задача по нанесению нескольких мощных ударов по деникинцам с последующим расчленением и полным разгромом ВСЮР. Главным направлением наступления красным командованием был выбран Ростов-на-Дону. На западном фланге фронта начали наступление 2-я, 8-я и 13-я армии, где на Луганском участке красные имели шестикратное превосходство. Восточнее по сходящемуся направлению с Маныча наступала 10-я армия Егорова. Исходя из диспозиции 10-й армии, глубоко вклинившейся перед генеральным наступлением в оборону белых, Реввоенсовет рассчитывал достичь скорого успеха и овладеть Ростовом.

Наступление началось на восточном участке фронта, общее управление возглавлял нарком военмор Троцкий, по приказу которого на фронт перед самым наступлением были переброшены сводные курсантские бригады.

...Ярко раскрашенная букашка неторопливо семенила лапками по ладони, названия её фельдфебель Суров не знал. Здесь в донских степях были свои диковинные твари, которых он, выросший на Вологодщине, не встречал доселе. В Галиции бывало тоже всякое чудное попадалось, но тогда он не особо обращал на тех тварей внимания. Чудно всё это, подумалось Сурову. О войне ему не думалось совершенно, он давно устал от неё, начав путь солдата весной 1915-го после выпуска из школы унтер-офицеров, стоявшей в армейском тылу Юго-Западного фронта. Говорят, смерти невозможно не бояться, но Суров её не боялся. Ту грань, что заставляет человека повиноваться инстинкту самосохранения, он прошёл ещё летом 1917-го, когда его полк участвовал в неудачном наступлении и почти весь полёг, не поддержанный соседями. Нижние чины соседних полков просто перестали слушать приказы и охотно подчинялись солдатским комитетам, а не офицерам. А потом был развал фронта и бесконечные толпы вооружённых дезертиров. Вернулся домой и Суров, но не надолго. В марте 1918-го его мобилизовали в Красную Армию, в которой он в отличие от большинства необученных и необстрелянных красноармейцев, мобилизованных в его уезде, сразу стал комроты. Воевал сперва с Юденичем, а после ранения и лазарета, с деникинцами. Так бы и воевал может быть по сию пору, кабы не пуля под Соломихой, ныне сожжённой дотла, когда его полк бросили на подавление восстания поволжских крестьян и астраханских казаков. Потом был госпиталь, эвакуация в связи с угрозой прорыва колчаковцев и рейд донских сотен. Разгорячённые боем донцы ворвались в госпиталь, зарубили раненную комиссаршу и всех балтийских матросов. Остальных не тронули, но Сурова едва не застрелили прямо в постели, когда узнали что он ротой командовал. Лёжа на койке, краском равнодушно смотрел на воронёный ствол нагана и просто закрыл глаза. Казаки стрелять не стали, обозвали падлюкой и выволокли к есаулу. Но у офицера нашлись более срочные дела и тогда пленного повели на допрос в окраинную хату. Древний старик подхорунжий, носивший со времён русско-турецкой четыре Георгия и трофейную, взятую у башибузука, саблю с серебрёнными ножнами, поговорил по душам, да запретил своим его трогать. После излечения Суров провёл пять дней в дивизионном контрразведывательном пункте, где ему в конце концов выдали погоны фельдфебеля и отправили командовать ротой в свежесформированный из пленных и добровольцев батальон...

В небе вспухали белые облачка шрапнельных разрывов и совсем редко среди них появлялись розоватые кляксы. Кляксы эти были знакомы, это значило, что у красных имеется несколько австрийских орудий, попавших в трофеи ещё при царе. Австрийские шрапнели Суров помнил по Галиции, на всю жизнь их запомнил. Обстрел вёлся комбинированный — сразу шрапнелями и гранатами. Привычно завывая на излёте, шестидюймовые гранаты ставили землю на дыбы, красная артиллерия поди уже более часа вела беспокоящий огонь. Огнеприпасов у красных много, они могут себе это позволить, но артиллеристы они не важные.

Фельдфебель стянул пехотную папаху, что была всё ещё без кокарды, и уткнулся в неё лицом. Он застыл и долго не шевелился, даже когда в полусажени в землю впилась шрапнельная пуля.

Красный плацдарм пришёл в движение. Заколыхались вдали фигурки густых ротных цепей, открыли огонь молчавшие в последний час полевые трёхдюймовки, заурчали моторами бронеавтомобили "Остин"(1). Беспокоящий огонь вели с того берега гаубицы, прикрывавшие переброску по налаженным через Маныч переправам свежих стрелковых полков, многие из которых прибыли на передовую на грузовиках. Пушечных батарей на красном плацдарме тоже добавилось, как и новых броневиков.

Суров вгляделся вперёд, поднеся ладонь к лицу, прикрывая глаза от солнца. Броневиков было четыре и все новые. В первых атаках красные тоже использовали четыре "Остина", что позволило им выбить белый полк из передовых траншей. При виде казавшихся неуязвимыми броневиков солдаты по началу растерялись. Растерялись под напором закованных в металл чудовищ, кто поддался панике, кто остался на позициях, но первая атака красных была успешна. Порядок навели быстро, бегущих останавливал сам командир полка полковник Долгих, потом к нему присоединились старые солдаты и полк занял запасные позиции. Соседи тоже дрогнули и были вынуждены отойти. Как бороться с броневиками показал полковник, собрав у себя в блиндаже батальонных и ротных командиров. В землянке Суров с удивлением услышал про невероятно тонкую броню "Остинов", которую трёхлинейка пробивает с трёхсот-четырёхсот сажен. Полковник Долгих даже какие-то бумаги чертёжные показывал, где не по-русски написано было, да всё больше схемы, рисунки... Смотрел Суров на него и удивлялся про себя полковнику, ходившему в капитанах ещё в конце апреля(2), не было ему и двадцати пяти, ровесник почти, а дар руководить у него сразу видно — от Бога. В апреле Долгих дважды уводил полк от верной погибели.

Запасные позиции пришлось тоже оставить. Натиск красных был мощный, их командиры бросали в атаки всё новые и новые цепи, артиллерия била непрестанно, перед ротами шли броневики. Наука полковника пошла в прок. Солдаты открывали по "Остинам" такой плотный огонь, что железные коробки вскоре останавливались. Две из них до сих пор в поле стоят, другие две, изрешечённые и дымящие паром из пробитых радиаторов, отошли к реке своим ходом. Потом были яростные пехотные атаки, часто переходящие в рукопашную и новый отход. Теперь поредевший полк залёг на голой земле, неся потери от шрапнели и гранат.

Красные пошли в очередную атаку. Спереди шли четыре броневика, за ними в три цепи шагала пехота. Плотность артогня усилилась настолько, что нельзя было в сплошной канонаде различить отдельных выстрелов. Только благодаря неумению вести артразведку и корректировку огня, большевицкие батареи не смели залёгших солдат огненным смерчем.

Артподготовка быстро затихла, заговорили пулемёты броневиков, начали стрелять наступающие цепи. Суров не торопясь пересчитал патроны, мало их — всего двадцать перед боем выдали. Их раздали перед самой атакой, доставили подводами по несколько ящиков на батальон. Когда интенданты уходили, тяжёлая граната попала в одну из телег, убив возницу и лошадь. Вслед за подводами к полку подошла батарея трёхдюймовок, её перебросили от соседей. Четыре пушки и прислуга укрылись за холмом и пока себя не проявляли.

Позиции залёгшего полка опоясались вспышками, прицельные выстрелы начали прореживать красные цепи, но не все стреляли хорошо, многие лупили в молоко. По ротам пронеслась команда "прекратить огонь!" На стыке батальонов затарахтели максимы. Пулемётов в полку осталось всего два.

Суров передёрнул затвор и прицелился. На мушке маячил балтийский матрос, что-то оравший идущим позади бойцам. Он был в офицерском кителе нараспашку, из-под которого выглядывала тельняшка. Бескозырка и маузер тоже при нём. Пожалуй, впервые Суров целился с ненавистью, насмотрелся в своё время что гельсингфорская и кронштадтская братва творила вместе с китайцами в Новгороде. Не щадили никого, ни женщин, ни детей малых. Инженеров, профессуру и прочих старорежимных убивали с демонической изощрённостью. Особенно сильно издевались над офицерами, которых по живому пилами распиливали, обжигали в кострах руки и ступни, заживо сдирали кожу, вспарывали животы. Слыхал Суров, что и в Питере матросы в 1917-м свирепствовали.

Суров нажал на спуск. Балтиец сложился пополам и упал наземь. Следующий выстрел, кажется, попал красноармейцу в ногу, точно видно не было из-за расстояния. Раненый споткнулся и начал кататься по траве. Над цепями вдруг стали расползаться белые облачка, шрапнель принялась выкашивать сразу по полвзвода. Суров оглянулся, на гребне и на боковых скатах холма расположилась батарея. Красные ускорили шаг и вскоре повалили всей гурьбой. Шрапнель рванула у вырвавшегося вперёд броневика, тот замер, словно внезапно упёршись в стенку. В пяти саженях перед другим "Остином" в землю ударил огненный росчерк, осколки пробили бронестворки радиатора и бронелист передней башни. Вслед за первой гранатой в броневик попала вторая, наводчик орудия сделал поправку и засадил выстрел в отделение водителя. От взрыва распахнулись боковые двери, слетела задняя башня. "Остин" задымил, наружу никто не выбрался. Шедшие по флангам броневики начали пятиться, водители старались вилять в надежде уберечься от попаданий.

— Передать по цепочке! — крикнул фельдфебель, глянув то на право— то на леволежащих от него. — Беречь патроны! Стрелять наверняка!

Его команду начали передавать по роте. И вот затрещали прицельные выстрелы.

Красноармейцы подошли на полторы сотни сажен, они уже не рысили, шли скорым шагом, стреляя кто целясь, кто от бедра. Суров передёрнул затвор, к стреляным гильзам вылетела новая. Краем глаза фельдфебель заметил идущую вдоль линии солдат фигуру во весь рост. Оглянулся. И выматерился. Штабс-капитан Юрьев шёл насвистывая себе под нос, сбивая прутиком первоцветы. Пуль, свистящих мимо него, он словно не замечал. Смотрелся он щёголем ‒ подкрученные усики, заломленная на бок фуражка, ремешки портупеи, вертикально идущие от погон к самодельным тренчикам, в зубах зажата соломинка. Суров уставился на него, до боли кусая губу. Убьют ведь не за грош! Молодой ещё... и дурной! Прибыл в полк из Грозного после госпиталя, где лечился после ранения в бою с вайнахами. Штабса за личную храбрость получил, теперь вот батальоном командует.

Юрьев остановился позади Сурова, сплюнул соломинку и улыбнулся в ответ на сверлящие взгляды солдат.

— Что, фельдфебель, смотришь так? — сказал он. — Сегодня умру я, завтра они.

Он махнул рукой на красные цепи. Странно, но Суров ощутил прилив уверенности, было нечто ею заражающее в голосе штабс-капитана. Ведь молодой ещё, лет на пять его младше, но какая уверенность и сила в голосе!

Отбросив прутик, Юрьев выхватил из ножен саблю и вытащил наган из кобуры.

— Пр-р-римкнуть штыки!!!

Его команду по цепочке повторили унтера. У многих штыки были примкнуты, но команда эта была сродни заклинанию, мобилизующему на атаку.

— Дистанция три штыка! За мной! — крикнул Юрьев и скорым шагом устремился вперёд.

А в красных цепях уже нарастало многоголосое Уррррра!!!

Суров поднялся. Поднялись и солдаты. И сорвались на бег и тоже с криком "Ура!" Сошлись две силы с одинаковым боевым кличем и одной кровью. Затрещали выстрелы, сшиблись в штыковой противники, оставляя за собой убитых и раненых.

Суров штыком владел отменно, ещё с унтер-офицерской школы, потом в боях с австрияками, хорватами, чехами и венграми в Великую Войну достиг в этом деле совершенства. Он врубился в ряды красных с разбега, ударил в лицо трёхгранным остриём здоровенного, неумело попытавшегося защититься красноармейца, приложил прикладом его соседа и уходя от ударов, поднырнул вниз и влево с перекатом. Вскочил, поймал на штык дуром орущего красного, прыгнувшего на него в замахе словно дубиной. Началась свалка. Солдаты и красноармейцы смешались, стук и треск встретившихся винтовок, чьи-то стоны, маты, хрипы... Рядом упал пронзённый в грудь гимназист в своём нелепом на войне мундире, красноармеец выдернул штык и вдруг осел, пронзённый сзади солдатом с залитым кровью лицом... Рыжего с оторванным погоном солдата пронзили сразу трое... Молодой красноармеец шёл, зажимая страшную рану в животе, смотрел куда-то совершенно безумными глазами и беззвучно открывал рот... Седой унтер полз по оврагу и шарил перед собой рукой, глаза его были выбиты прикладом и не понятно отчего он ещё жив и в сознании... Пытался куда-то уползти раненный в ногу рядовой... Одуревший солдат прикладом бил по голове давно мёртвое тело комиссара в лётном реглане... Бросил винтовку и побежал совсем ещё мальчишка, увидев как быстро Суров расправился с двумя большевиками.

Красноармейцы дрогнули, начали пятиться и вот уже они задрапали с оружием и без оного. Солдаты их не преследовали, многие бросились к убитым красным в поисках патронов, чтобы стрелять по бегущим.

— Не стрелять!!! — заорал штабс-капитан. — Не стреля-я-я-ять!!!

Он стоял весь заляпанный красным и улыбался. Взмахнул окровавленной саблей и пронзительно крикнул:

— Они — тоже русские! Пусть бегут!

— — — — — — — —

(1) "Остин" — английские бронеавтомобили с двумя пулемётными башнями. Закупались Российской Империей как готовые изделия так и в виде шасси. В гражданскую войну вместе с модификацией "Остин-Путиловец" состояли на вооружении РККА в количестве около 200 единиц.

(2) с начала и по конец 1919-го во ВСЮР чин подполковника был упразднён

— — — — — — — —

Битва началась у реки Маныч — притока Дона. Здесь войска ВСЮР действовали по заранее разработанному плану Деникина и приняли на себя удар главных сил 10-й армии командарма Егорова, переправившихся через реку на захваченный плацдарм. С правого фланга ударил красный конно-пехотный корпус, на острие которого находилась конница 4-й кавдивизии Будённого. После ожесточённых боёв 4-я кавдивизия захватила станицы Грабьевская и Ольгинская и начала продвижение в войсковой тыл маныческой группировки белых. Предвидя последующую задачу прорвавшейся красной кавалерии, Деникин загодя выдвинул один из корпусов Врангеля. Ещё в апреле 1919-го начальник штаба ВСЮР генерал Романовский предложил Врангелю возглавить новую Кубанскую армию. Кавказская Добровольческая была переименована просто в Добровольческую, командующим которой был назначен генерал Май-Маевский. Поначалу генерал Врангель отказался от этого предложения, но вскоре началось наступление 10-й Красной армии от Великокняжеской на Торговую, угрожавшее тылу Добровольческой армии. После настойчивой просьбы генералов Деникина и Романовского Врангель принял командование новой Кубанской армией, состоявшей в основном из кавалерийских корпусов.

Рейд по белым тылам 4-й красной кавдивизии не удался, конники Будённого неожиданно напоролись на контратакующих казаков. На флангах Деникин сосредоточил конные корпуса генералов Покровского и Улагая, которые бросил в бой после втягивания во фронтальные бои с белой пехотой основных сил 10-й красной армии. Корпусам Улагая и Покровского Деникин поставил задачу нанести сконцентрированный удар с целью прорыва фронта. Последующей задачей Деникин поставил взятие группировки командарма Егорова в кольцо.

Часть полков наступавшего корпуса генерала Покровского обрушилась на красную пехоту, часть сошлась во встречном бою с дивизией Будённого. Казаки нанесли поражение красной кавалерии, вынудив её отступить. За 4-й кавдивизией начали отходить обратно за Маныч стрелковые полки соседних красных дивизий. Но организованно отступить смогли лишь две дивизии, отход остальных носил характер натурального драпа. В это время корпус генерала Улагая атаковал неприятеля на своём фланге, разгромил красные части и прорвав фронт, ушёл в глубокий прорыв. В окружение попали 32-я стрелковая и 6-я кавалерийская красные дивизии. Их неоднократные попытки прорыва неизменно пресекались белой кавалерией, выйти к своим обескровленные дивизии смогли лишь через несколько дней. Командарму Егорову удалось собрать разбитые и потрёпанные соединения у реки Сал и у Ремонтного, где в итоге произошло генеральное сражение 10-й красной армии. Под команду комкора Думенко была сведена вся красная кавалерия, основу которой составили 4-я и 6-я кавдивизии, в которые влились подошедшие подкрепления. Конницу Думенко Егоров бросил в лоб на наступающую кавалерию белых, завязалось жестокое упорное сражение.

Казаков не зря считают лучшей в мире кавалерией. Много славных страниц в истории русского оружие написано благодаря казакам. Так было в Отечественную 1812-го, так было в турецкие войны и в Великую Войну, ещё недавно бушевавшую в Европе. Так было и русско-японскую, в которую генералы микадо не решились применить свою конницу против казаков после случая 1 мая 1905-го, когда сибирские казаки генерала Самсонова вышли после песчанной бури всего одной сотней подъесаула Железнова к японской рокаде и внезапно наткнулись на два эскадрона. Железнов бросил сотню в бой, один японский эскадрон был полностью изрублен, а другой спасся бегством, убитых среди казаков не было. Позже этот случай стал причиной решения генерала Акиямы не вступать своими двадцатью тремя эскадронами в бой против десяти сотен из Уральско-Забайкальской казачьей дивизии. Акияма увёл свою конницу под защиту пехоты...

Пополненные за счёт подкреплений и остатков других частей, 4-я и 6-я красные кавдивизии сошлись с казаками Врангеля. Сражение носило характер то мелких стычек, то схождения огромных конных лав. Многие казаки имели пики и будучи прирождёнными наездниками, весьма эффективно вели огонь на скаку. Лавы стремительно врубались друг в друга, вертелись вихрем и расходились, оставляя усеянную телами коней и людей степь. В сражении принял участие лично командарм Егоров, получивший ранение как и комкор Думенко, как и многие комдивы и дивкомиссары. Врангель разбил на голову корпус Думенко и начал преследование в беспорядке отступающей на Царицын пехоты 10-й армии. А когда в стык с 9-й красной армией ударила конница генерала Мамонтова, вышедшая Егорову в войсковой тыл, части 10-й армии ударились в бегство.

Майская битва на Маныче и Сале и в донецком каменноугольном бассейне, где Кутепов разгромил шестикратно превосходящие, изготовившиеся к наступлению силы противника, неожиданно ударив в стык между красными частями и махновцами, явилась переломной для весенне-летней кампании ВСЮР. Фельдфебелю Всеволоду Сурову посчастливилось выжить, он вновь, как и летом семнадцатого, остался в строю в практически полностью полёгшем полку. Он прошёл Гражданскую до конца, завершив её зауряд-прапорщиком. Но Гражданская война плавно перетекла в войну с поляками и Суров вместо демобилизации был направлен в донскую столицу — Новочеркасск, где в казачьем училище на базе учебных пластунских сотен была создана учебная рота армейских разведчиков. Войну с Польшей свежеиспечённый прапорщик Суров окончил будучи в тылу польских войск близь города Замость, как по-старорусски называли труднопроизносимый Замошч. А в 1923-м грянула северокавказская война, после которой штабс-капитан Суров был направлен в Москву в разведшколу Разведупра генерального штаба.

Дорога на Дахау, Бавария, 7 мая (24 апреля) 1938 г.

Машин на шоссе было мало. На встречу Сурову проносились редкие грузовики, оставляя за собой разгоняемую ветром пыль, легковые авто встречались куда чаще, однажды даже попался поломанный автобус, торчавший у самой обочины. Пассажиры, большинство из которых сезонные рабочие в одинаковых костюмах и кепках, разбрелись по прилегающей роще. Автобанов в Южногерманской Республике не строили, промышленный и строительный бум, начавшийся в северном осколке Рейха в середине тридцатых, сюда не пришёл.

Серый фиат-1100 свернул на просёлочную дорогу сразу за указателем километража до Дохау. По дороге, огибающей одичавший и запущенный яблоневый сад, Суров ехал около четверти часа. Он свернул на втором повороте, въехав в узкую лесную прогалину, выведшую вскоре на просторный луг. Сам луг был пуст, ни коров, ни другой живности на нём не паслось. Вокруг него густо росли молодые деревья, начавшие без вмешательства человека отвоёвывать луговое пространство.

Зелёный спортивный рено "Жювакатр", только появившийся в этом году и уже ставший весьма популярным в континентальной Европе, стоял в самом центре луга. Левая дверь была распахнута, облокотившись на неё курил упитанный человек в сером плаще и фетровой шляпе. Фиат Суров подвёл к "Жювакатру" почти что впритык, осмотрелся, открыл дверь и шагнул к толстяку.

— К чему такая срочность, герр Заммер? — вместо приветствия спросил толстяк, пожимая протянутую руку. — Вы мне, если хотите знать, все планы на сегодня расстроили.

Суров извлёк из кармана портсигар и вытащил турецкую сигарету. В глаза толстяка он смотрел не отрываясь, постукивая в это время кончиком сигареты о портсигар. Прикурил, затянулся и бесцветным голосом произнёс:

— Ваши сегодняшние планы пусть катятся к дьяволу, герр Хельбиш.

Толстяк и ухом не повёл, он окутался дымом и совершенно по-деловому спросил:

— Что вас интересует, герр Заммер?

— Мне нужен надёжный человек в Аугсбурге.

— Это в моих силах устроить, — кивнул Хельбиш. — Как я понимаю, он должен быть готов оказать помощь снаряжением.

Суров кивнул.

— У него должен быть доступ к информации, хотя бы общего плана.

— Я вас понял, герр Заммер. Курт Яровиц, майор шутцполиции. Он бывший спартаковец, воевал против фон-Зекта, после вторжения Антанты остался в рядах спартаковцев. Я вышел на него в тридцать пятом... В шутцполиции имеет кристально чистую репутацию. Тридцать два года, не женат, с матерью и сёстрами отношений не поддерживает, они считают его предателем. Предателем Рейха. У него есть брат, он уехал в Аргентину в тридцать четвёртом, Яровиц только с ним поддерживает связь. Брат иногда высылает матери деньги, но не часто и не много, в Аргентине жизнь тоже не лёгкая. Курт периодически помогает матери под видом денежных переводов от брата.

— Отец?

— Отец Курта погиб на Румынском фронте в шестнадцатом.

Суров выпустил дым и поскрёб пальцем усы.

— Какую валюту предпочитает этот ваш Курт?

— Он сотрудничает не из-за денег, — улыбнулся Хельбиш.

— Разочаровался в идеалах?

— Разочаровался, — подтвердил Хельбиш, — но не во всём. Примите мой совет, герр Заммер, о политических взглядах с ним говорить не стоит. Достаточно и того, что он предельно обозлён и ненавидит сложившийся в Южной Германии порядок. Томми он тоже ненавидит.

— Учту.

— Вы найдёте его на Райнёльштрассе в бирштубе господина Кюхла.

— Пивная так и называется?

— Да. Просто "У Кюхла". Он бывает там по вечерам практически регулярно. Скажите, что вы от меня и передадите вот это, — Хельбиш протянул старую кайзеровскую открытку, выпущенную в 1901 году по случаю тридцатой годовщины победы Пруссии над Францией.

Суров взял открытку и с любопытством рассмотрел. Рисунок изображал прусскую линейную пехоту, наступающую по телам поверженных французов.

— Редкая вещь, — заметил он.

— Очень, — кивнул Хельбиш. — Курт коллекционирует старые открытки, эту я ему обещал ещё в марте.

— Благодарю, герр Хельбиш.

Толстяк улыбнулся, выбросил окурок и махнул на прощание рукой. Суров вернулся в машину и завёл двигатель. Курить за рулём он не любил, сигарету он потушил в выдвижной пепельнице бардачка.

Аугсбург, Швабия, 9 мая (26 апреля) 1938 г.

Для выполнения задания Всеволод Суров задействовал группу подполковника Бергофа. С подполковником он взаимодействовал с конца двадцатых, их отношения давно переросли в дружеские при внешней подчёркнутой субординации. Бергоф Александр Павлович был эстляндским немцем, в 1914-м воевал сапёрным подпоручиком во 2-й армии генерала Самсонова, в августе раненым попал в плен и только знание немецкого уберегло его от смерти ‒ всех тяжелораненых германцы нещадно добивали. Вернулся он в Эстляндию только в семнадцатом, пребывая в сильном истощении от скотского содержания в лагере военнопленных. В Гражданскую воевал в рядах белоэстонцев, в двадцать первом вступил во второй перновский добровольческий полк, воевал с поляками. В двадцать пятом окончил Академию генштаба, уехал на нелегальное положение в Германию. Нынче Бергоф был владельцем небольшого стекольного завода в Мюнхене, где и проживал под именем Гюнтера Вейцлера. Ну а сейчас мюнхенскими делами Бергофа в его отсутствие занялся "племянник".

В распоряжении Сурова имелась и штуттгартская группа Буркова-Ленца, но она в данный момент была разбросана по всему Вюрттембергу и её сбор отнял бы не менее недели. Поэтому и пришлось задействовать только ребят Бергофа-Вейцлера.

Группа прибыла в составе трёх человек — сам подполковник и двое недавно легализованных офицеров, с которыми Суров познакомился вчера утром. Ребята надёжные и уже не раз проверенные в деле, все примерно одного возраста — около тридцати. Штабс-капитан Валерий Ильин проживал в Мюнхене под именем Ганса Штосса, штабс-капитан Нефёд Карпов, он же мюнхенец Клаус Лей, по основной специализации в группе был снайпером.

В столицу Швабии группа прибыла по шоссе от Фюрстенфельдбрука теперь уже во главе с Суровым; прибыла на красной испано-сюизе, имея с собою только личное оружие. Группу Суров высадил на подъезде к пригороду, им предстояло окольными путями пешком пробраться в город. На въезде в Аугсбург стоял пост дорожной полиции, у шлагбаума топтался полицай в светло-зелёном мундире, курил и совершенно флегматично наблюдал за приближением очередной машины.

Всеволод заглушил мотор, наблюдая появление из будки дежурного унтервахмистра. Фигура дорожного полицая была далека от бравости, заметная сутулость, чрезмерно длинные руки, в добавок выпученные как у выброшенной на берег рыбы буркала, да кривые зубы, обнажившиеся до воспалённых дёсен, как только он произнёс привычное: "Ваши документы".

Суров отдал в протянутую руку паспорт с вложенным в него командировочным листом и исподволь, чтобы ненароком не вызвать раздражения, стал наблюдать за унтервахмистром. Тот шмыгнул носом и открыл документы. При чтении он шевелил губами. Затем пристально посмотрел в лицо Всеволода, сверяя его с фотографией. Потом достал из кармана сложенный вчетверо лист, развернул и минуты две что-то там изучал. Видимо, это был список разыскиваемых особ. Если так, то Всеволоду оставалось только пожалеть аугсбургскую дорожную полицию, в рядах которой служит этот "доблестный" унтервахмистр. Видать в дорожной полиции кадровый голод, раз берут кого попало, даже если это не чистокровный немец. Впрочем, здесь ведь Южная Германия, северогерманских порядков тут нет по определению.

— Йохан Бассе, — произнёс унтервахмистр, — значит вы из Мюнхена приехали?

— Совершенно верно, — кивнул Суров.

— Что вам понадобилось в Аугсбурге?

Суров про себя сплюнул. Спрашивается, зачем задавать идиотский вопрос, если в командировочных документах всё сказано. Должность в трубопроводной фирме, цель командировки, штампы въезда от земской полиции Швабии, проставленные на административной границе с Баварией.

— По делам фирмы, герр унтервахмистр, — ответил он невозмутимо. — Поиск новых партнёров и новых заказчиков.

— Не далеко ли заказчиков от Мюнхена ищете?

— Что поделать, герр унтервахмистр, фирме нужны заказы.

— Ничего у вас не выйдет, — полицай вернул документы. — Проезжайте.

Суров завёл мотор. Унтервахмистр махнул рукой напарнику, тот кивнул и открыл шлагбаум. Полицай долго и пристально рассматривал удаляющуюся машину. "Смотри, смотри", думал Всеволод, глядя в зеркало заднего вида, испано-сюиз 68-го типа в Баварии много, а уж красный цвет был самым распространённым.

В Аугсбурге Всеволод не бывал без малого два года. Город с тех пор по первому впечатлению изменился мало. Всё те же каменные одноэтажные домики в пригороде и центре, те же кварталы давно не ремонтированных трёх— пятиэтажных доходных домов, не изменилось и перестроенное после уличных боёв в Гражданскую здание бывшего театра, в котором теперь размещалась английская военная администрация. Чрезвычайно мало деревьев — с двадцатыми не сравнить, дороги, вымощенные ещё в прошлом веке, содержатся только в центре, большинство названий улиц и проспектов на инглише, у некоторых даже названия английские. Горожане на улицах попадались из самых разных слоёв, кто побогаче — одеты по английской моде, кто победнее — носили простенькие костюмчики либо донашивали старые мундиры, встречались на улицах и натуральные голодранцы совершенно опустившегося вида. Наличие в городе большого количества бездомных собак давно уже не удивляло, а кошек и крыс никто и не считал.

Суров свернул на Амагазаки-аллее, нужный ему переулок он помнил зрительной памятью. Он свернул в подворотню П-образного доходного дома и проехал её насквозь. За домом располагались кварталы частного сектора, там ‒ среди одно— двухэтажных домиков размещалась автомастерская Юргена Хормеля.

Суров остановился у широких свежевыкрашенных в серое ворот, дважды посигналил. Юргена Хормеля он знал несколько лет. Хормель был автослесарем, обязанным Сурову если не жизнью, то достойным существованием. В тридцать третьем Всеволод спас его семью от голодного прозябанья и помог открыть автомастерскую, с тех пор фирма Хормеля не сказать, что процветала, но имела более менее стабильные заказы и постоянных клиентов.

Ворота открыл молодой парень в спецовке. Привычно-придирчиво осмотрел машину потенциального клиента и приглашающе распахнул воротицу на распашку. Суров заехал во двор, пристроившись позади чёрного форда. Из ангара доносился громкий скрежет, периодически перекрываемый ударами металла о металл. Наконец, вышел хозяин — немного обрюзгший, в заляпанных тёмными пятнами спецовке и кепке, высокий крепыш лет слегка за сорок на вид. Старик Хормель был по-прежнему крепок. А ведь в декабре Юргену исполнится пятьдесят восемь, подумалось Сурову.

— Карл! — широко и обрадовано улыбнулся Хормель, стягивая перчатки. — А я всё гадал, куда ты подевался!

— Здравствуй, Юрген.

Они стиснули друг другу плечи, как старые друзья. Хормель покивал головой, словно всё ещё не веря в приезд друга и компаньона Карла Заммера.

— Карл, дружище! Я смертельно обижусь, если ты немедленно не разопьёшь со мною пинту-другую пива.

— С утра? — улыбнулся Суров. — Но если ты приберёг чесночные колбаски твоей Марты...

— Ты помнишь их, да?

— Помню, Юрген. Вкусней колбасок твоей жены не готовят во всей Швабии. Кстати, передавай ей привет. И дочерям.

— Передам, обязательно передам. Пошли, Карл, ко мне в контору. Поговорим.

Хормель обернулся к маячившему у ворот работнику.

— Рольф, скажи там, чтоб без меня продолжали.

— Яволь, герр Хормель.

Контора Юргена размещалась в пристройке. Переступив порог, Суров ощутил, что всё здесь осталось как и прежде. Тот же рабочий кабинет с единственным окном и причитающейся конторской мебелью, всё та же кухонька с примусом, эмалированной мойкой и белым кафелем по стенам, всё та же комната отдыха со столиком и турецкой кушеткой, на которой хозяин автомастерской иногда ночевал, если были срочные заказы к утру и приходилось допоздна возиться с машиной.

— У тебя всё по-прежнему, — заметил Суров.

— Как привык, так и есть, — ответил Хормель, выставляя на столик пузатые стеклянные пивные кружки и дубовый бочонок с пивом. За бочонком последовали тарелки, куда Хормель положил толстенькие остропахнущие колбаски.

Всеволод невольно сглотнул набежавшую слюну от одного только вида закуски.

— Сперва о деле, Карл? — спросил Хормель, разливая пиво.

Суров кивнул, не сводя глаз с янтарного напитка, пенившегося в кружке при налитии из краника бочонка. Они сделали по большому пробному глотку.

— Нужна машина, Юрген. Всё равно какая, но только чтоб французская или британская.

— Это не трудно, Карл. Вот если бы тебе фольксваген понадобился...

— Проще на лбу написать "разыскивается полицией", — Суров улыбнулся.

Юрген тоже улыбнулся, глотая пиво.

— Когда нужна?

— Желательно к вечеру.

— Извини, Карл, но к вечеру никак не успею. Только к утру...

— Хорошо, пусть к утру.

— А с испано-сюизой твоей что делать?

— Разбери на запчасти.

Хормель кивнул, откусывая колбаску. Он задумался, не спеша при этом работая челюстями и потягивая пиво.

— Ты надолго в городе?

— Нет, Юрген, — ответил Суров, откусывая от очередного колечка. Потом глотнул пиво и добавил: — Машина нужна "чистая", мне её придётся бросить.

— Это понятно, Карл. Потом новая понадобится?

— Нет. Потом я покину Аугсбург и даже не попрощаюсь.

— Жаль. Я думал, ты ко мне в гости зайдёшь...

— Чтобы Марта познакомилась с таинственным компаньоном? А стоит ли?

Хормель вздохнул и покачал головой.

— Ох, Карл... Что за жизнь такая? Что даже друга к себе домой не пригласить?

Суров не ответил. На глаза ему попалась убранная в шкаф фотокарточка в картонной рамке, видневшаяся среди стопки приходных книг. Года два назад эта фотокарточка висела на стене. Марлен Дитрих крупным планом в анфас, лицо прикрыто ниспадающей со шляпки вуалью. А вот патефон и стопка пластинок остались на месте.

— Поставь Марлен Дитрих, Юрген. Будем говорить о приятном.

— Знаешь, у меня нет больше её пластинок. Теперь она поёт для янки.

Суров пожал плечам, несравненную Марлен теперь многие не любили, не любили за то, что она в прошлом году приняла гражданство Североамериканских Соединённых Штатов.

— Тогда поставь что хочешь, только не этот идиотский джаз.

Хормель усмехнулся, джаз он не любил и до оккупации.

Райнёльштрассе, протянувшаяся ближе к центру Аугсбурга, выглядела не в пример чисто, ей даже подошёл бы эпитет "дисциплинированно". Побелённые бордюры, топтать которые пешеходы избегали в силу тевтонского характера, вымытые окна домов и словно языком вылизанные тротуары, свежие, легко различимые на глаз камни мощённой дороги. Дальше к окраинам такого благолепия не встретишь, в бедных районах хвалённый немецкий порядок отсутствовал со времён фон-Зекта. И солдат британской комендатуры там в увольнении не встретишь, разве что их туда занесёт по пьяни во второсортный бордель. Здесь же селилась "порядочная публика".

Золотой корпус часов открылся с мелодией. Время перевалило за четверть седьмого вечера. Суров спрятал часы в жилетный карман, следом запихнув цепочку, и продолжил неторопливо гулять по Райнёльштрассе.

"А ведь пора уже", подумал он, подходя к пивной "У Кюхла". И как по заказу в разреженной толпе обывателей появился штабс-капитан Карпов или просто Клаус, ещё до полудня сменивший привычный наряд работяги на типичную одежду "труженика пера и бумаги". Образ журналиста или канцеляриста ему вполне удался, этакая неприметная штафирка, каких полно в послерабочее время на улицах. На Райнёльштрассе Клаус околачивался почти два часа, подполковник Бергоф и штабс-капитан Ильин находились тоже где-то здесь поблизости, но на улице едва появлялись, они загодя заняли наблюдательные посты, время от времени меняя их — то зайдя в парикмахерскую, то в какой-нибудь магазинчик, где ничего не мешало наблюдать за улицей, делая мелкие покупки и беседуя с хозяином или хозяйкой.

— Яровиц уже в пивной, — буркнул Клаус, проходя мимо Сурова.

Всеволод продолжил путь, будто и не услышал его, да и никто не услышал из прохожих, Клаус специально подгадал момент их схождения.

Суров остановился у входа, разыгрывая процесс мысли "войти ли?" Толстая дубовая дверь с такими же толстыми стёклами, массивная стальная ручка, отполированная мириадами рук, бронзовый лист вывески с отчеканенными названием и рисунком двух пивных кружек. Суров вошёл.

Посетителей в этот час оказалось не особо много. Яровица Всеволод срисовал моментально — ошибиться было невозможно, тот был единственным здесь шутцполицаем, по крайней мере в мундире. Майор сидел обособленно и медленно накачивался пивом.

— Герр Яровиц? Если не ошибаюсь, — поинтересовался Всеволод.

— Не ошибаетесь, — устало ответил майор, изучая застывшего у стола незнакомца.

— Йохан Бассе, — представился Суров. — Вы позволите?

Он сел на лавку не дожидаясь согласия и тут же, предупреждая вопросы Яровица, сказал:

— Я от господина Хельбиша, — Всеволод протянул обычный почтовый конверт, — он передал вам привет.

Майор хмыкнул и небрежно взял конверт. После глотка пива вытащил из него открытку. На его лице радости не отразилось, только в интонации просквозили довольные нотки.

— Герр Хельбиш держит слово... Итак, герр... как вас там?

— Блёзе.

— Вы же сказали — Бассе.

— А вы не играйте в забывчивость.

Яровиц улыбнулся, пряча конверт с открыткой в карман.

— Хорошо, не буду. Герр Хельбиш предупреждал меня о вашем визите.

"Когда это он успел?" ‒ подумал Суров, а вслух сказал:

— Тем лучше. Я нуждаюсь в вашем... назовём это "содействием", — он оглянулся, ища глазами кёльнера. — Скажите, Курт, здесь кёльнеров нет?

— Вы угадали, Йохан, — Яровиц подпёр ладонью подбородок, — пиво здесь берут сами. "Дядюшке" Кюхлу уже пару лет не по карману работники.

— Неужели он сам тут управляется? А родня?

— Он бездетен. Поговаривают, Кюхл подышал русскими газами под Ригой, с тех пор бессилен с женщинами. Семья его сестры на севере. Вот он и вертится тут сам.

Нет кёльнеров, ну и не надо, решил Всеволод. Он оставил шляпу на столе и направился к стойке. Владелец пивной оказался человеком до жути худым и неожиданно доброжелательным, Суров перекинулся с ним несколькими фразами да расплатился за две кружки. А на обратном пути через зал задумался о майоре. Фамилия Jarowitz на швабскую не походила, видимо предок Курта происходил из чехов, а может из боруссов, давным-давно ассимилированных в Германии, а может и из пруссаков. А то что Курт в Швабии живёт, так мало ли кого куда жизнь заносит, чистых пруссаков тоже по всему бывшему Рейху встретить можно. Потомков истинных пруссов не перепутаешь, фамилии выдадут: Бредов, Белов, Гадов, Бокин, Деникен (Деникин), Тресков, Штрелов (Стрелов), Лоссов (Лосев).

— Вы сказали, что предупреждены обо мне, — продолжил разговор Суров, вернувшись за стол.

Яровиц кивнул, всё так же подпирая рукой подбородок.

— До какого предела вы готовы оказать мне помощь? — спросил Всеволод.

— В пределах моих возможностей. Надеюсь, Йохан, вы не станете просить невозможного.

— Не стану. Для начала мне понадобится от вас помощь в обустройстве в городе. Сами понимаете, с гостиницами связываться я не могу и вслепую тыкаться в объявления о сдаче квартир меня тоже не устраивает.

Яровиц допил до дна первую кружку, со стуком отставил её в сторону и взялся за вторую. Прихлёбывая, он слегка пожал плечами, словно взвешивая что-то, и предложил:

— Йохан, я дам вам адрес моей матери. Она сдаёт полдома. Как раз сейчас он свободен, пустует третью неделю.

Суров щёлкнул зажигалкой, затягиваясь крепкой турецкой сигаретой.

— Курт, у вас не дрогнет сердце, если ваша мама попадёт под удар?

— В этом будьте спокойны, Йохан. Все информаторы в том районе стучат мне. К тому же мама сдаёт комнаты не первый год. И не она одна в округе зарабатывает этим. Поверьте, отработать двенадцать тысяч адресов по всему Аугсбургу практически невозможно. Хоть даже и тысячу адресов...

— Герр Хельбиш сказал, вы с матерью в ссоре.

— Да, — Яровиц сцепил губы, — но я не свинья, чтобы забыть о ней.

Суров затянулся, выпустил дым, сделал большой глоток.

— Курт, мне нужно оружие.

Яровиц секунд десять молчал, прежде чем ответить:

— Посерьёзней пистолета...

— Да, Курт.

— Я помогу. После завтра... скорее всего.

— Хорошо, потом уточним когда. И ещё, мне может вскоре понадобиться доступная вам служебная информация.

Яровиц вздохнул и кисло улыбнулся.

— Йохан, я шутцполицай. Если вы в Аугсбурге из-за томми, то моя информированность может равняться нулю. В лучшем случае нас ставят в известность в последний момент.

— Понимаю, Курт. И всё-таки даже косвенная информация может оказаться очень полезной. Договорились, Курт?

— Договорились. Хотя я сомневаюсь, что смогу быть полезен.

— А вы, Курт, не сомневайтесь. Будущее укрыто пеленой тумана.

Губы Яровица растянулись в полуулыбке.

— Хотел бы я заглянуть за эту пелену.

До Ферберштрассе группа добралась трамваями, благо ходили они часто и строго по расписанию. Добирались по одиночке, общий сбор Суров предварительно назначил на отшибе кварталов доходных домов, где судя по карте, заученной ещё до появления в Аугсбурге, располагался длинный многоквартирный дом, стоявший в самом центре пустыря. В свои прошлые посещения города Сурову в этом районе бывать не доводилось.

Как оказалось, карта и реалии жизни могут иметь существенные отличия. На месте выяснилось, что назначенный на роль ориентира дом — развалины оного. Крыша во многих местах обрушилась, окна и двери отсутствовали напрочь, стены хранили множество следов от пуль — как память об отгремевшей несколько лет назад войне. Пустырь вокруг выглядел и вовсе зловеще: проросшая по пояс после недавних дождей трава, среди которой с трудом угадывались фундаменты давно сожжённых дотла строений. И ни звука, если не считать колыхающихся на ветру ветвей редких деревьев да стрёкота сверчков. Суров закурил, чувствуя как глупо он выглядит здесь в одежде преуспевающего дельца. А ведь запросто и ограбить могут, люмпенов в округе как майской мошкары у пруда. Впрочем, чтобы ограбить его — это надо ещё очень постараться.

Он курил и ждал. Ребята должны появиться с минуты на минуту. Появиться по одиночке. Нынешний Аугсбург — город своеобразный, шутцполицаи не преминут заинтересоваться любой компанией горожан или приезжих, если в ней больше двух дойчманов. Да и к двум парням, особенно молодым и спортивного вида, подойти могут, а ещё могут и произвол проявить ‒ например, задержать в участке для профилактики. А уж если в компанию работяг втесался человек солидного вида, то интерес патрульных шутцполицаев гарантирован. Такие вот порядки в Аугсбурге, да и не только в нём, в Штуттгарте и Мюнхене то же самое, как и в оккупированном французами Штрасбурге, как и во всех крупных городах Южной Германии.

Вероятные и вполне ожидаемые в данных обстоятельствах грабители так и не появились. Видать, сегодня им светила счастливая звезда, с люмпенами Суров церемониться не привык — пулю в буйну головушку и все дела. Теперешняя Южная Германия ему напоминала Россию начала двадцатых, тогда тоже не раз приходилось блатарей в подворотнях отстреливать, а потом выслушивать похвалы примчавшихся на стрельбу полицейских. Нынче же внимание шутцполиции было, мягко говоря, излишним.

Первым показался Клаус Лей, то бишь штабс-капитан Карпов, держа под мышкой саквояж. Клаус щеголял в твидовом пиджаке, брюках с чётко отутюженными стрелками и чёрных ботинках, вместо давешней кепки его голова была покрыта надвинутой на глаза шляпой. Смена образа отразилась и на походке, подходил он к Сурову вальяжно и чопорно. Всеволод даже улыбнулся, Карпов смотрелся нелепо и комично здесь на пустыре, как, впрочем, и сам Всеволод.

Подполковник Бергоф, он же Гюнтер Вейцлер, явился в клетчатом костюме, в такой же клетчатой кепке с модным бумбоном и в ботинках с крагами, этакий британец-путешественник, только вот плаща для эталонно-киношного образа не хватало, но однако здесь ведь и не остров и частых дождей нет. Штабс-капитан Ильин, то бишь Ганс Штосс, заявился через минут пять после Бергофа. Он пришёл в поношенном костюме канцеляриста, такой себе то ли бухгалтер, то ли счетовод, а то ли мелкий чиновник. Для полноты образа Штосс нацепил простенькие круглые очёчки и вполне натурально симулировал близорукость.

Постояли, покурили кто курящий, перекинулись несколькими фразами (на немецком естественно), похвастались совершенно случайно оказавшимися одинаковыми саквояжами, купленными само собой в разных лавках, и побрели к видневшимся вдали кварталам частных домов.

На искомый адрес они набрели спустя полчаса блуждания по проулкам и кривым узким улочкам, в которых, кстати, совершенно не чувствовалось духа запустения и нищеты, не смотря на отдалённость от городского центра. Липовые аллейки, немало каштанов, а во дворах вдоволь яблонь и вишень, дорожки хоть и не мощённые, но аккуратные, всюду высокие крепкие деревянные, а иногда и каменные заборы, одно— реже двухэтажные дома сплошь ухожены, на воротах рядом с почтовыми ящиками таблички с именами хозяев. Мимо изредка проезжали машины, на которые лениво побрехивали псы.

Дом фрау Яровиц оказался одноэтажным и как потом выяснилось, имел два входа — один для хозяйки, второй для половины сдаваемой постояльцам.

Суров нажал на кнопку электрозвонка, совсем не ожидая увидеть его здесь. Обычно на воротах присутствовали медные или латунные звонки со шнурками, привязанными к билам. Собаки во дворе не оказалось, никто не залаял на звонок.

Минут через пять дверь в воротице открыла пожилая дама с по-домашнему непокрытой головой. Улыбка фрау Яровиц была приветлива, она жестом впустила прилично одетых незнакомцев во двор.

— Желаете на постой, господа?

— Да, фрау Берта, — Суров приподнял шляпу с кивком.

— Вы даже знаете как меня зовут?

Всеволод улыбнулся.

— Мне вас порекомендовал один знакомый, которому вас порекомендовал его знакомый, а тому в свою очередь... в общем, кто-то там в прошлом году проживал у вас... Мы в Аугсбурге проездом, пробудем здесь может быть неделю. Или больше. Моё имя Йохан Бассе.

Всеволод вновь приподнял шляпу и представил Карпова, Бергофа и Ильина:

— А это мои помощники: Феликс Фёрстнер, Клеменс Эммерманн и Эмиль Блеквенн.

— Ну что же, — оглядела хозяйка гостей, — места для вас всех у меня хватит, но из флигеля придётся принести ещё одну кровать. Бельё я вам выдам немедля, как только договоримся о цене. Скажу сразу, оплату я принимаю в фунтах, можно и во франках.

— Разумеется, фрау Берта, — кивнул Суров, южногерманских марок, прошедших зимой очередную девальвацию, у него с собою было мало.

— По два фунта с постояльца в неделю, — назвала цену хозяйка.

Всеволод подавил улыбку. Названная цена была гораздо выше средней.

— Мы готовы заплатить наперёд, фрау Берта, — согласился он, собирая протягиваемые ребятами банкноты. Вообще-то, он мог бы и сам заплатить, но что подумает хозяйка? Местные нравы в отношении денег были насквозь пропитаны индивидуализмом. Тебя скорее накормят и напоят из жалости, но денег не дадут.

— Замечательно, господа, — улыбнулась хозяйка, беря деньги. — Кстати, если вы голодны, я как раз начала готовить ужин. За еду я с вас плату не возьму.

— Очень голодны, — признался Бергоф.

— Хорошо... — она махнула рукой на дом. — Вот вам ключ, располагайтесь пока. Вижу, ничего кроме саквояжей у вас нет... Сейчас выдам бельё, решим с кроватью и через час прошу на ужин.

Гостевая половина дома состояла из нескольких комнат. Шторы на окнах, цветочные горшки на подоконниках, свежие обои и паркетный пол. В убранстве чувствовалась женская рука. Когда разобрались с переноской кровати и получением белья, хозяйка поспешила по своим делам.

— Надо воды в умывальник принести, — предложил Ильин, выкладывая на полочку бритвенные принадлежности.

— Принеси, — сказал Бергоф. — Во дворе колонка, ведро там рядом.

— А хорошо здесь, господа, — по-русски сказал Карпов, когда Ильин вышел. — Мне даже квартиру одну в Штуттгарте напоминает.

— Вот и женись на Лизхен, — тоже по-русски сказал подполковник, усмехаясь. — А то морочишь барышне голову.

— А и женюсь. Только позже. Увезу её к себе в Смоленск... — Карпов уставился невидящим взглядом в окно и мечтательно улыбался.

Суров закурил, найдя на книжном шкафу со всякими безделушками вместо книг стеклянную пепельницу в виде цветка кувшинки. Ему вдруг показалось, что соратники говорят по-русски с акцентом. Мысль его позабавила, слишком уж дикой она была. Хотя... хотя кто знает? Ведь годами приходится даже думать на дойче.

— В общем так, — сказал он на русском и перешёл на немецкий, — Все разговоры между собой только на дойче. Расслабляться рано.

— Яволь, герр Заммер! — улыбнулся Бергоф.

— Приводим себя в порядок, — продолжил Всеволод, — обустраиваемся, потом ужинаем. Все разговоры о деле после ужина.

На ужин фрау Яровиц, как и обещала, пригласила через час. Постояльцев ждал накрытый в гостиной комнате стол, сервированный тарелками и приборами. Главным блюдом был запечённый в собственном соку гусь, к нему прилагались солёные крендели "братце". Разместив всех за столом, хозяйка ненадолго вышла и вернулась с двумя бутылками домашнего шнапса.

— Знаю я вас, мужчин, — улыбнулась она, ставя бутылки, — без выпивки и слова не вытянешь.

Шнапс она разлила по бокалам. Разговор пошёл о впечатлениях от Аугсбурга. Ели не торопясь, хозяйка сетовала на нелёгкую жизнь, что постояльцев порой не бывает и по два месяца, рассказала о вышедших замуж дочерях и об уехавшем в Аргентину сыне. Упоминания о Курте Суров так и не услышал, не хочет говорить о нём и не надо, решил он.

— А это ваши родственники, фрау Берта? — спросил Бергоф, кивнув на висевшие на стене фотопортреты.

Фотографии были старые, слегка выгоревшие, обрамлённые в простенькие картонные рамки.

— Это мой муж, — показала хозяйка на немолодого уже солдата с завитыми усами в мундире знаменитой 20-й стальной дивизии, — Герхард Яровиц. Здесь он запечатлён осенью четырнадцатого на побывке. Он был добровольцем. Он пал за Рейх в Румынии, когда русские ввели свои орды на помощь кукурузникам.

— Вы сказали, он в стальной дивизии воевал, — уточнил Бергоф, — он родом из Брауншвейга?

— Нет. Но он вырос там. В Румынию он был переведён уже штабсфельдвебелем как опытный солдат в недавно сформированную дивизию.

— А это? — спросил Ильин. — Ваш брат?

— Вы угадали, — ответила она. — Мой брат Бруно Кнакфусс.

Брат фрау Берты был запечатлён в парадном мундире прусских гусар с традиционной "мёртвой головой"* — старой ещё с XVIII века эмблемой германских гусар и драгун.

— Он тоже воевал на Восточном фронте, — продолжила фрау Берта, — в пятнадцатом попал в плен. В семнадцатом он воевал в России, в красной гвардии.

Суров сделал глоток шпанса, запивая гусятину. Он задумался над словами хозяйки. После Брест-Литовского мира, когда Советская Россия стала фактически союзницей Германии, Западный фронт германской армии увеличился со 155-ти до 195-ти дивизий и в марте 1918-го рейхсвер начал крупное наступление, окончившееся для Антанты тяжёлым результатом: французы и британцы потеряли убитыми и раненными свыше 850 тысяч, пленными свыше 190 тысяч, две с половиной тысячи орудий, двести танков и более шести тысяч пулемётов. А осенью 1917-го в красную гвардию вступило около трёхсот тысяч из полутора миллионов находившихся в бывшей Российской Империи военнопленных германцев, австрийцев, венгров. Возвращаться домой они не пожелали, опасаясь неминуемой отправки на Западный фронт. В России же в рядах красногвардейцев они не считались дезертирами, ведь их участие в революции играло на руку и Германии, и Австро-Венгрии. Вот и воевали красногвардейцы против Краснова, а позже против Юденича, брали под контроль вместе с вышедшими из подполья большевиками да вместе с отрядами революционно настроенных рабочих, вместе с революционными матросами и запасными полками, не желавшими отправляться на фронт, города и сёла по всей бывшей империи. Входили в красную гвардию и части сформированные из китайцев, которых царское правительство навербовало десятками тысяч для нужд прифронтового обеспечения. Китайцев использовали в качестве строительных отрядов, а после Брест-Литовского мира вся эта масса лишённых заработка китайцев оказалась предоставлена сама себе. Но не надолго. Большевики быстро взяли китайцев в оборот.

Среди интервентов в России в Гражданскую оказались и десятки тысяч пленных чехов и словаков. Естественно большевики проявили интерес и к ним. Поначалу Чехословацкий Корпус был сформирован в Великую Войну как соединение русской армии из военнопленных под лозунгом единения всех славян. Но из-за большевицкого переворота осенью 1917-го чехословаки перестали быть частью русской армии, они двинулись в Сибирь и Дальний Восток во Владивостокский порт, чтобы затем переправиться на Западный фронт в интересах Франции. Но вышло то что вышло, чехословаки схлестнулись с отрядами красной армии, а затем стали соединением белой армии адмирала Колчака. А в девятнадцатом, когда Германия уже капитулировала и стала не опасна, Антанте перестал быть полезным и Колчак, последовал мятеж Чехословацкого Корпуса.

— Ваш брат тоже погиб? — спросил Бергоф.

— Да, — вздохнула фрау Берта. — Пал за Рейх где-то под Псковом. Мне об этом сообщил его однополчанин Георг Тееманн. Он нашим соседом был, жил тут рядом через улицу. Георг вернулся домой осенью восемнадцатого. Потом он снюхался с коммунистами. Погиб в Берлине в девятнадцатом в уличных боях.

"А за Рейх ли голову сложил Бруно Кнакфусс? ‒ подумал Суров, — или за Интернационал всё-таки?" С хозяйкой этой мыслью он делиться, естественно, не стал. Ему вдруг вспомнился октябрь 1919-го, колонны пленных красноармейцев, захваченных после ликвидации прорыва сформированной под Воронежем 1-й конной армии. Вспомнил, как охранял доставленных в контрразведку интернационалистов — около шестидесяти германцев, бывших улан, драгун и гусар, и около тридцати бывших австрийских и венгерских гусар. Шёл на исход девятнадцатый год, Германия и Австро-Венгрия давно капитулировали, а эти суки продолжали воевать в России. Их всех расстреляли в тот же день. Потом вспомнилась деревня Соломиха, которую он штурмовал будучи краскомом. Деревенька была по тамошним меркам средненькая, всего-то около восьмисот дворов. Доведённые до отчаяния продразвёрсткой и раскулачиванием крестьяне взбунтовались, ночью закололи вилами активистов и зарубили топорами спящих конников стоявшего на постое красного эскадрона. Его полк бросили на усмирение. Напрасно комполка и комиссар распинались о кулачье и контре, после первых двух отбитых атак, бойцы штурмовать деревню не хотели, большинство ведь сами были такие же крестьяне, пусть и не зажиточные как на богатом юге, где палку в землю воткни — она и зацветёт. Так и топтался полк — несколько сотен бойцов, пока не появились каратели — до полутора тысяч штыков, сабель и артиллерия. Среди карателей было много венгров и евреев, но были свои же славяне — малороссы и великороссы, такие же вчерашние крестьяне. Каратели сожгли Соломиху, перебив всех мужиков, трупы на улицах валялись целый месяц, их не разрешали убирать ради устрашения. А краском Суров, получивший пулю в самой первой атаке, по пути в лазарет пытался найти ответ на вопрос чья же она красная власть, воюющая с крестьянами...

На десерт хозяйка подала яблочный пирог и кофе. Пирог у неё вышел просто замечательный, о чём фрау Берте гости сообщили на перебой. А вот кофий, он оказался самым заурядным эрзац-кофе — цикорий и жареный ячмень.

К себе уходили постояльцы уже затемно, оставляя растроганную похвалами хозяйку в радушном настроении.

— — — — — — — —

*"Мёртвая голова" — череп и кости в Великую Войну переняла и германская пехота, ударники и огнемётчики носили эту эмблему как символ самопожертвования, позже к концу войны своей эмблемой её сделали танкисты и многие лётчики. В России "мёртвая голова" широко распространилась в 1917 г. в ударных частях и отдельных батальонах смерти. Существовала с XVIII-го века у александрийских гусар как эмблема на киверах и нагрудные солдатские кресты; также в середине XIX-го века череп с костями внёс на своё знамя атаман Донского Казачьего Войска генерал-лейтенант Я.П. Бакланов.

— — — — — — — —

Аугсбург, 13 мая (30 апреля) 1938 г.

Наступал вечер. Косые стрелы дождя громко барабанили в окно. В хмуром тёмном небе сверкнуло и на секунду на улице стало ярко как в ясную погоду. Спустя мгновение ударил раскат грома.

Суров сидел в кресле, накрывшись пледом, попыхивал сигаретой, протянув ноги к камину. Сухие поленья, выделенные фрау Бертой для постояльцев, весело потрескивали и давали хороший жар. Рядом в таком же кресле сидел Бергоф, потягивая хозяйский шнапс.

— Льёт как из ведра, — сказал он по-русски с тоской в голосе. — Совершенно как у нас в Пернове.

— Соскучились по дому? — поинтересовался Суров тоже по-русски.

— Нет, но... Вообще-то, да. Соскучился. Страсть как хочется по родным улочкам пройтись.

Суров кивнул, стряхивая пепел в пепельницу, которую держал в руке.

— А я, Александр Павлович, представьте, даже на похоронах отца не был. Узнал почти через месяц. Вот вернусь с чужбины и не знаю, как матери в глаза смотреть буду.

— Простит она вас... мать всё-таки.

— Дай-то Бог.

Суров затянулся и потушил окурок. Его взгляд приковался к заоконному пейзажу, где под напором небесной хляби и ветра гнулись к земле ветви деревьев и кустарников.

— Мне вот что подумалось... Не поверите, Александр Павлович, вспомнились мне простые калоши. В такую погоду в них самое то ходить.

— Да, — согласился Бергоф, — ноги были бы сухие. У швабов почему-то калоши не приняты, а англичане ходят себе спокойно.

— И в ус не дуют, — кивнул Всеволод. — А я сегодня даже замёрз. Лето называется...

Бергоф улыбнулся и поставил на журнальный столик опустевший стакан.

Два дня под дождём, проведённые в изучении подходов к бывшему театру положительных результатов не дали. Площадь, переименованная англичанами в Георгплац — в честь их короля, то ли номер пятого, умершего в 1936-м, то ли какого другого, оказалась под надёжной охраной. Прилегающие улицы тоже. В самой администрации ежесуточно пребывало не менее роты британских солдат, площадь патрулировалась шутцполицией и английскими нарядами. Да ещё и шпики в штатском. В общем-то, Суров и не надеялся на раздолбайство островитян и уж точно не помышлял о штурме. Его интересовала схема охраны кортежей. За прошедшие два дня эта схема была выявлена. Губернатор Швабии сэр Бартон довольно часто покидал администрацию и ездил постоянно меняя маршруты. Следовательно, устраивать подготовленную по всем правилам засаду всё равно что угадывать на пальцах какой из маршрутов будет избран в день развязки. А ведь второй возможности не будет. Действовать же с наскока — значило распылить группу и серьёзно снизить возможность успеха.

— Надо попробовать на въезде в город, — сказал Бергоф.

— Я думал об этом. Тут тоже неизвестно какой дорогой объект повезут. Вот незадача... прям хоть "языка" бери.

— Поставить на уши весь гарнизон? — Бергоф фыркнул и вдруг резко скривил губы. — В принципе... в принципе, если осторожно... чтобы шума не было...

Суров кивнул.

— Вот и я о том же. Я Ильина в бордель отрядил, тот что у Сент-Анна-Кирхе. Там часто офицеры появляются. Посмотрим, что он вынюхает.

— Бордель? — вскинул брови Бергоф. — Днём?

— Днём лучше. Ночью там от лимонников не протолкнуться.

Пробили настенные часы, возвещая восемь вечера. У входной двери послышалась возня и чьи-то шаги. Наконец, в комнату заглянул штабс-капитан Ильин, уже успевший скинуть промокшие плащ и шляпу, ботинки и носки.

— Это я, господа.

Он присоединился к компании минут через пять, переодевшись по-домашнему. Поставил кресло поближе к камину и вытянул к огню ноги.

— Замёрз? — спросил Бергоф.

— Не то слово! Ноги по колено мокрые. Погода — сволочь! Горячего бы попить...

— Ужин только через час, — напомнил Бергоф. — Тут тебе, Валера, не Россия. Не поводохлёбствуешь.

Ильин улыбнулся и протянул ладони к огню. Суров прикурил новую сигарету и сказал:

— Ты грейся и заодно рассказывай.

— Бордель считается для "приличных" людей, — слово "приличных" штабс-капитан выделил с ехидной ухмылкой. — Я под французика сыграл, коммерсанта из французского Марокко. Один мусье мне даже посетовал, что во Французском Марокко никогда не был. Пришлось с ним бутылку вина приговорить... Английских офицеров днём мало, поэтому девочек свободных в наличие...

— Ну и? — прервал его Суров. — Итог?

— Да вроде есть результат. Пришлось ради дела одну страхолюдину купить, они там все какие-то страшненькие... — он хихикнул. — "Приличный бордель"... В общем, напоил её и повёл в комнату... Бррр! Как улыбнётся — зубы синие! До сих пор, господа, меня колотит. Как будто в дерьме измарался.

— Чёрт бы вас всех побрал, капитан-филологов, — проворчал Суров, морщась. Традиция называть филологами офицеров Разведупра, выходцев из неармейской среды, появилась лет десять назад. Ильин как раз был из их числа, попав во внешнюю разведку, окончив филфак в Харькове. Потом спецшкола при Академии генштаба и заброска нелегалом в Баварию. — Валера, мне не нужны эти подробности.

— Прошу прощения, господа, — смутился штабс-капитан. — Да чтоб я ещё хоть раз в бордель... Итак, результат. Накачал я, значит, эту шлюху бурбоном. Она, зараза, полкровати обрыгала... Я её не тронул... — (лицо Ильина скривилось, как будто он лимон съел), — побрезговал. Захаживает, по её словам, в бордель некий майор Уинслоу. Захаживает примерно раз в три дня. Берёт двух девочек и увозит к себе в загородный особняк. Там, по её словам, он нажирается как последняя сволочь и пользует проституток до полночи. Ну а после всех удовольствий их ночью же прислуга отвозит обратно. Так вот, Уинслоу этот адъютант генерал-майора Палмера.

— Палмер? — вскинулся Бергоф.

— Так точно.

Суров и Бергоф кивнули друг другу. Палмер — это уже что-то, всё-таки начальник аугсбургского гарнизона.

— А майор-то, судя по всему, может знать кое-что интересное, — заметил Суров. — Надо бы с ним аккуратно поработать.

— Я готов, — вызвался Ильин.

— Экий ты прыткий, капитан, — усмехнулся Всеволод. — Тут я сам, пожалуй, возьмусь. Захвачу Карпова для подстраховки.

Ильин глянул на Бергофа, но тот пожал плечами. А через минуту в комнату вошёл штабс-капитан Карпов, насквозь мокрый и уставший.

40 км юго-восточнее Аугсбурга, 14(1) мая 1938 г.

— Вы, герр Бассе, совершенно напрасно так для леса оделись, — посетовал Яровиц. — В таком наряде только в оперу.

— Это не существенно, — улыбнулся Всеволод.

Яровиц критически осмотрел пришедших с Суровым людей и не нашёл к чему придраться. Все трое одеты как разнорабочие — для леса пойдёт.

— Машину можно оставить здесь, — предложил он. — За ней присмотрят.

— Хорошо, — согласился Всеволод. — Долго ли нам идти?

— Больше трёх часов. Постарайтесь не разбредаться. Здесь лес плохо очищен, можно наступить на мину.

Они пошли быстрым шагом, почти что след в след. Яровиц сдержал обещание помочь оружием. В общем-то, возможности майора шутцполици в этом плане не удивляли. Удивляла как раз готовность помочь, ведь о господине Бассе (Сурове-Заммере) он не знал почти ничего. С другой стороны, Всеволод вышел на него через Хельбиша и Яровиц прекрасно знал кем на самом деле тот является. Недаром же в тридцать пятом согласился сотрудничать с Абвером.

Говоря о трёх часах, Яровиц видимо приврал. По прикидкам Сурова, блуждания по "буреломам" и "чащобам", которыми пугал майор, отняли часов пять. Видел бы Яровиц буреломы средней полосы России, аугсбургский лес показался бы ему просто неухоженным парком. Чего уж тут говорить о сибирской тайге! Группа вслед за шутцполицаем вышла к добротному домику, как потом выяснилось, это была когда-то сторожка лесника.

— Пришли, господа, — сказал майор. — Надеюсь, не зря отнял ваше время.

— За нами наблюдают, — произнёс Бергоф.

— Естественно, — ответил Яровиц. — Мои ребята не спят... Эй, Ленц! Смотри, не сделай во мне дырку!

Рекомый Ленцем здоровяк, лет под сорок на вид, вышел из-за деревьев, держа на изготовку карабин Маузера.

— Гостей привели, герр майор?

— Да, Ленц. Скажи, пусть все выходят. Я привёл друзей.

Яровиц обернулся к Сурову.

— Вижу, вы даже костюм не порвали. Только паутина прицепилась.

— Не ползком же я сюда, — улыбнулся Всеволод, снимая паутину с плеча и оттряхивая от прилипших листьев шляпу.

Из-за деревьев вышли ещё двое, на ходу забрасывая за плечи карабины.

— Прошу, господа, — махнул рукой Яровиц.

Внутри дом оказался обжитым, что, в общем-то, не удивляло. Быт не хитрый, но всё что нужно для проживания здесь имелось. Пахло прелыми листьями, стиранным бельём и табаком. Чистота и порядок. Ленц по сигналу Яровица откинул чистый, но затоптанный половик, да дёрнул кольцо напольного люка. Затем зажёг керосиновую лампу и спустился. За ним последовали остальные, кроме тех двух "лесовиков", оставшихся снаружи на охране.

Подвал был просторен. Остро пахло машинным маслом. Вдоль стен стеллажи с фанерными коробками и оружием. По центру располагались столы, на которых тоже лежало, стояло и громоздилось оружие. Под столами и зачастую вместо оных штабеля ящиков. На них отдельные пачки патронов всех калибров, ящички с медикаментами и тушёнкой. Канистры с керосином пристроены отдельно в одном из углов.

— Мне кажется, господа, тут целую роту вооружить можно, — оценил Ильин и сдержался чтобы не присвистнуть. — Даже оптика есть.

— Можно и две роты, — похвастал Яровиц. — Выбирайте, камерады.

Суров честно себе признал, что глаза буквально разбегаются от изобилия. Чего тут только не было! Пулемёты, винтовки, карабины, пистолеты-пулемёты, даже револьверы. Впрочем, последние его не интересовали, разве что с видом знатока в руках подержать. Русское оружие представлено не было, может оно и к лучшему.

Ребята разбрелись по подвалу, беря в руки смертоносные игрушки, клацая, щёлкая, вертя. Карпова волновали только винтовки. В самодельных пирамидках стояло до трёх десятков французских 7,5-мм MAS36, пятипатронные магазины хранились в ящиках отдельно. Карпов повертел одну из них и поставил обратно. На английские винтари даже не взглянул, в континентальной Европе британское оружие не ценилось. Его заинтересовала единственная итальянка Паравиччини-Каркано. Винтовка образца 1891 года до сих пор стояла на вооружении итальянской армии и балканских стран. Винтовка, в общем-то, неплохая, созданная инженером Каркано на государственном арсенале в городе Терни, и принята на вооружение решением комиссии генерала Паравиччини. Патроны к ней были разработаны калибра 6,5-мм с гильзой без закраины, с длинной относительно тупоконечной оболочечной пулей. Однако этот винтарь пехотного варианта модификации М38 был переделан под остропулевой патрон 7,35-мм с повышенной убойностью. Карпов оставил винтовку с сожалением, оружие хоть и знакомое, но оптики к нему не было. Он выбрал себе надёжную австриячку 8-мм Штайр-Манлихер модификации М95/30, удостоверившись, что на казённой части ствола стоит буква "S". Буковка означала, что винтовка образца 1930-го модифицирована под более мощный патрон 8х56R. Штайр-Манлихеров здесь хранилось около шести десятков, в основном конечно образца прошлого века, но Карпова подкупило наличие оптики. Крепление четырёхкратного прицела было переделано. Не зная мелочей, не скажешь, что оптика от винтовки Маузера, на прицеле отсутствовал привычное клеймо ZIEL-DIALYT.

Суров без промедления наложил лапу на одинокий пистолет-пулемёт Томпсона. ПП его устраивал, даром что американский. И темп стрельбы до 800 выстрелов в минуту, и эффективная дальность до 150 метров ‒ вполне прилично. И калибр 11,43-мм довольно убойный. Для задуманного — самое то. Одно только плохо — мало боеприпасов. Всего лишь три барабана на 50 патронов. Вот если бы на 100 — другое дело. Но это всё же лучше чем коробчатые магазины на 20 или на 30 патронов.

Ильин выбрал себе итальянский 9-мм ПП Беретта М1918. Штыка к нему не было, да он и не нужен. Единственное что раздражало в Беретте — верхнее расположение 25-патронного магазина. Этакая хреновина мешала целиться, впрочем, в ближнем бою это по большому счёту не существенно. А так, этот ПП, разработанный в конце Великой Войны, соперничал с Бергманом-Шмайсером MP18 за право именоваться первым в мире полноценным пистолетом-пулемётом. Имейся выбор, Ильин бы предпочёл автомат Фёдорова, а ещё лучше АФТ-34, но те были именно автоматами, а не ПП, и в арсенале Яровица они отсутствовали.

Бергоф выбирал ручник. Пулемётов здесь было с дюжину. Парочка ветеранов Мировой Войны англо-американские Льюисы, несколько более новых британских 7,7-мм Виккерс-Бертье, два французских MAC 1924/29 калибра 7,5-мм, даже бельгийский 7,65-мм FN модели D с мизерным магазином на 20 патронов. Бельгиец являлся по сути модификацией американского пулемёта Кольт R75, разработанного на базе автоматической винтовки Браунинга BAR M1918. Бергоф взял его на руки, приноравливаясь к весу, перехватил за ручку, прицелился для пробы. И положил на место, с тоской вернувшись к французским МАС. И тут заметил прикрытую брезентом австро-швейцарскую машинку Штайр-Золотурн. Глаза Бергофа загорелись, он откинул брезент и с улыбкой погладил ствол MG-30. В общем-то, это был германский машингевер. После Великой Войны Германия по условиям версальского мира не могла разрабатывать многие образцы вооружения. Поэтому все разработки в разное время были перенесены в дружественные страны. Концерн Рейнметалл приобрел швейцарскую оружейную фирму Золотурн, уже через год на свет появился сконструированный Луисом Штанге опытный пулемёт S2 100, он же MG-29. После нескольких доработок в серию был запущен MG-30, принятый на вооружение австрийской армии, а позже и венгерской. Перед Бергофом была модификация под патрон 7,92-мм, существовали и восьмимиллиметровые.

— Нужна взрывчатка, — обратился Суров. — Желательно ТОЛ.

— Увы, — развёл руками Яровиц, — взрывчатка есть, запалов нет. Могу предложить винтовочные гранаты.

— Мы не откажемся, — улыбнулся Бергоф.

— Не откажемся, — подтвердил Суров.

— Фридрих, — обратился Яровиц к Ленцу и кивнул в сторону дальнего угла, — Давай сюда ящик.

Гранаты оказались нового образца. 40-мм, разработанные для карабина Маузера, с холостыми патронами в комплекте. Суров с интересом взял одну в руки, повертел, рассматривая крыльчатку и маркировку. Эффективная дальность — метров триста максимум, убойность так себе. Но при сноровке вещь весьма удобная для накрытия огневых точек. Одно плохо, придётся ради них винтари брать в нагрузку. Да и самих гранат мало.

— А теперь господа, — сказал Яровиц, — поскольку вы здесь и поскольку я вас вооружаю... И прежде чем мы затронем вопрос о способах экстренной связи... Не имеете ли намеренья приоткрыть карты?

— Хорошо, — согласился Суров, отмечая как ловит майор глазами каждый его жест и мимику. — Хорошо, приоткроем. Я ждал, что вы спросите или предложите нечто подобное.

— И?

— Мы хотим устроить лайми чёрный день.

— Губернатор?

— Нет. Кое-кто должен прибыть в Аугсбург. Мы должны его ликвидировать.

Яровиц прикусил губу. С минуту в подвале царило молчание. Ленц оживился. Судя по загоревшимся в глазах огонькам, он хотел что-то спросить, но не решился.

— Не мало ли вас, господа? — спросил Яровиц. — Четверо. Но вооружаетесь так, будто готовитесь к уличным боям.

— Мне кажется, вы хотите предложить помощь, не так ли?

— Фридрих, — обратился Яровиц и вопросительно приподнял бровь.

Ленц зло ухмыльнулся, облокотившись кулаками на стол. Обвёл группу Сурова взглядом и сказал:

— Томми... Давно мечтаю с ними поквитаться.

Фридрих Ленц к своим сорока имел прямо таки огромный зуб на англичан ещё с далёкого 1916-го. Прошёл от начала и до конца мясорубку при Вердене, участвовал в наступлении на Париж весной 1918-го. Будучи кавалером Железного креста и ветераном ударного батальона, едва не умер от голода в девятнадцатом. Смерти он не боялся, в батальоне бывало что и менее пяти процентов состава после боёв оставалось. Он боялся умереть в постели пока Южную Германию оскверняют своим присутствием ненавистные бритты и французы, с которыми он воевал и в тридцатом ‒ тридцать первом. И кстати на той войне он и Яровиц находились по разные стороны фронта.

— Я возьму с собой двух друзей, — сказал Ленц. — Они мои боевые товарищи. Я за них ручаюсь, как ручается за меня герр майор. Но я хотел бы знать с кем имею дело.

Яровиц вместе с ним уставился на Сурова.

— Званий и имён не назову, господа, — ответил Всеволод. — Скажу только, что все мы преданные офицеры Рейха.

Сказанного было достаточно. Яровиц и не рассчитывал на откровенность, в конце концов, это было бы глупо. Но после слов господина Бассе, он утвердился во мнении о принадлежности его группы ко второму отделу Абвера, занимавшимся диверсионными операциями зарубежом.

15(2) мая 1938 г.

— С ветерком, гад, любит, — прошипел Карпов.

Синий рэйли майора Уинслоу нёсся по вечернему Аугсбургу, словно не существовало дорожных знаков. Машина приметная, не часто на континенте встретишь рэйлововский авто серии "Фалкон". Суров поддал газу, он вёл майора от самого борделя, где тот, как и обещал Ильин, усадил в машину двух шлюх и преспокойно отправился за город. Сильно сближаться Суров не рисковал, его светло-серый рэйлтон серии "Сикс" держался от "Фалкона" на пределе видимости. Пару раз Всеволод даже терял майора, когда тот сворачивал на перекрёстках и петлял по улицам. Выручало хорошее знание центральных районов Аугсбурга.

Не смотря на поздний час, на заставе дорожной полиции, что располагалась на выезде из города, стояли три легковушки. Обычно в это время из города не ездили. Хорошо хоть не десяток, а то пришлось бы проторчать на посту около получаса. "Фалкон" майора проехал пост без задержки, а Сурову пришлось постоять в очереди, теряя драгоценные десять минут.

— Прям как на зло эта очередь, — произнёс Карпов. — Не потеряем его, Всеволод Иванович?

— Да не должны, — уверенно ответил Суров. — Насколько помню, тут километров на пятьдесят развилок нет.

Сам же он уверенности не ощущал. Мало ли, свернёт майор куда-нибудь в сторону, вокруг города ведь полно усадьб, которыми теперь владеют новые хозяева из туманного Альбиона.

Проверка документов оказалась по большей степени формальной. Выехав на трассу, Суров вдавил педаль газа до упора. Минут через двадцать вдали на петляющей среди редких деревьев дороге показался знакомый синий силуэт "Фалкона".

...Уже окончательно стемнело, когда Суров вышел к забору фольварка. Карпову, рвавшемуся в бой и с кислой миной оставшемуся в машине, отвадилась роль "пожарного извозчика". В случае переполоха в усадьбе он должен был подогнать машину к развилке у трассы.

Сложенный из камней забор выглядел под светом луны крепеньким. Всего-то два метра ввысь. Минут двадцать Суров ходил по краю опушки, присматриваясь и изучая подступы. Благо, времени было навалом. Ворота закрыты, часовые по периметру не разгуливают. Смешно даже стало, отчего-то Всеволод ожидал увидеть здесь солдат. Но объект-то не военный, поместье как-никак.

Вариантов проникновения у него было два. Первый, примитивный как в кино про американских гангстеров, вломиться и перебить всех обитателей кроме Уинслоу. Майора же выпотрошить и ликвидировать. Этот вариант на самый крайний случай. Хотелось поизящней — без шума и суеты. Да и прислуга, которая наверняка нанята из английской глубинки, здесь причём? Нужен майор и только. Поэтому остаётся второй вариант — уподобиться ночному вору, с той лишь разницей, что хранимое в доме добро и даром не нужно. Одна только загвоздка — собачки во дворе. Есть они или нет, неизвестно. Если всё-таки есть, очень может быть, что собак выпускают на ночь. А может и нет. У каждого сэра свои порядки.

Луну почти скрыла чёрная туча, стало заметно темней, что весьма на руку. Начал накрапывать дождик. Суров направился к забору. У стены он ещё раз проверил снаряжение. Люгер и браунинг в подплечных кобурах сняты с предохранителей, патроны досланы. Под непромокаемой обтягивающей курткой на поясном ремне метательные ножи. В кармане моток верёвки с карабином и заткнутая за пояс зачехлённая кошка. В потаённом кармашке средство для обеспечения разговорчивости, в другом — взятые, как всегда на всякий случай, жгут и бинт. Есть и фонарик. Только маски не хватает, чтоб совсем в образ ночного вора войти.

Через забор он перемахнул как в молодости — р-раз! и уже на той стороне. Присел на корточки, прислушался. Тишина.

Во дворе никто не бродил. Вот только если собаки подкрадутся... Хотя навряд ли здесь держат дрессированных псов, а обычные собачки начинают лаять и только потом атакуют. Впрочем, сторона подветренная и ветер вроде дует в одном направлении.

Дождь, между тем, быстро усилился и грозил пойти стеной.

К дому Суров пробирался мимо гаража, аккуратно обходя кустарники и клумбы. Посыпанные песком дорожки приходилось перепрыгивать. Дождь — не дождь, но следы от британских десантных ботинок оставлять на них ни к чему. Следы и так будут, если искать начнут. А если не начнут, то и не найдут. Поэтому лучше обойти эти чёртовы дорожки, чтобы утром садовник или привратник, или ещё кто-нибудь не нашёл чужие следы на утрамбованном песке.

Собаки всё-таки не появились. Прям как в поговорке про погоду и хороших хозяев. Не пуганный, видать, Уинслоу, привык к английским порядкам на своём острове. Да и здесь уже сколько лет прошло после войны, всё устаканилось.

Через первый этаж Суров решил не идти. Ни к чему там шастать с риском нарваться на прислугу. Он заприметил угловое окно этажом выше, что как раз не сильно далеко располагалось от горевших окон, откуда разносилась музыка и визгливый смех. Несколько минут всматривался в окна, треть из них оказалась с приоткрытыми форточками. Видимо комнаты не жилые, проветривали их во время недавней духоты да закрыть забыли. Это сейчас холодно, а с недели две назад, по словам фрау Берты, от жары воздуха не хватало дышать.

Кошка и верёвка не понадобились. Каменные стены оказались с довольно приличными выступами, только бы пальцы сильными были. Крепость рук да несколько минут альпинизма. Суров взобрался на уровень окна.

Форточка занимала верхнюю треть площади рамы. Подтянувшись, Всеволод упёрся коленом на подоконник и приник к стеклу, запустив руку во внутрь. Пошарил защёлку, нащупал и медленно открыл. Половина рамы открылась наружу с тихим скрипом, звук тут же потонул в шуме дождя. Суров пролез в окно и сидя на подоконнике, протёр тряпкой ботинки. Грязную тряпку спрятал обратно в карман. Теперь можно было ступать на чистый пол.

Закрыв за собою окно, он принялся ждать, намечая в уме, где в комнате наследил, где может наследить и как потом эти следы устранить.

Ждать пришлось довольно долго. Раздражала громкая музыка патефона, что доносилась через несколько комнат из коридора. Звучал ненавистный чарльстон. Иногда визжали или по-идиотски хихикали проститутки. Хотелось курить. Сигарет он с собою, естественно, не взял, да и окажись они волшебным образом в кармане, так и остались бы не тронутыми.

По прошествию трёх часов, музыка, наконец, смолкла и на улице вскоре послышались пьяные возгласы шлюх. Всеволод смотрел в окно. Двор, до недавнего времени покрытый ночной мглой, теперь был освещён. Дворецкий (или кто он там?) провожал визгливых девиц к гаражу, поддерживая их под локти. На всех троих были накинуты серые плащи с капюшонами. Проститутки то и дело спотыкались и норовили упасть и если бы не крепкие руки дворецкого, лежать им в грязи. Через десяток минут заворчал двигателем "Фалкон", шофёр повёл машину к воротам.

На часах было начало четвёртого. Суров принялся действовать, когда за "Фалконом" закрыли ворота и дворецкий скрылся в доме.

Дверь в комнату оказалась заперта. Пришлось её открывать отмычкой. Всеволод выглянул в коридор. Освещение не горело. Тишина. Прикрыв за собою дверь, он прошёл к апартаментам Уинслоу. Встал, прислушался. И снова тишина.

В ход пошла всё та же отмычка. Замок, как выяснилось, был однотипным и времени на него ушло куда меньше.

В комнате царил сумрак. Здесь воняло, пожалуй, как в третьеразрядном кабаке. Табачная завеса и кислый запах перегара. Свет выглянувшей луны лился из окна, освещая натуральный бардак. Перевёрнутый стул, заляпанный пятнами паркет, какие-то тряпки, непонятного в таком освещении назначения. Пустые бутылки, бокалы и стаканы. С люстры свисают порванные колготки. Вот вам и джентльмен погулял. Небось, образцовый королевский офицер.

Уинслоу дрых на животе, уткнувшись мордой в подушку. Голый и в носках.

Суров подошёл к кровати, в нос шибануло перегарной отрыжкой. Достав заготовленную таблетку скополамина в желатиновой оболочке, он бережно оторвал голову майора от подушки. Уинслоу спал беспробудно. Тягучую слюну, протянувшуюся ото рта на наволочку, Всеволод подтёр краем скомканной простыни. Затем вложил в открытый рот таблетку и как младенцу погладил майора по шее. Уинслоу рефлекторно сглотнул.

Теперь оставалось подождать минут пятнадцать-двадцать и будить. Тут главное с дозой не намудрить, ведь скорее всего ещё придётся не одну таблетку скармливать.

...Возвращался Суров, прихватив собою кем-то забытый женский носовой платочек. Верней не платочек, а платочище, пахнущий туалетной водой и измазанный засохшей помадой. Платком он подтёр за собою следы в обеих комнатах и тем же путём покинул гостеприимную усадьбу.

Приближался к машине Всеволод в задумчивости. Майор проспится и ничего помнить не будет. Помнить, что рассказал много интересного.

Объект, как оказалось, не планировалось везти в Аугсбург. Егоров, до недавнего времени находившийся на излечении после контузии от бомбёжки в хорошо охраняемой горно-курортной больнице Швейцарии, должен был прилететь вместе с ещё кем-то важным. Фамилии Уинслоу не знал, но знал, что фигура эта из Лондона. Важных гостей сразу с аэродрома королевских ВВС должны доставить в загородную резиденцию губернатора Бартона. Что там должно обсуждаться и по какому поводу готовилось мероприятие, майор тоже не знал.

Ну что же, думал Суров, от аэродрома в резиденцию ведут всего две дороги. Уже хорошо. Остаётся только узнать по какой из них поедет кортеж.

Аугсбург, 18(5) мая 1938 г.

Время поджимало. До развязки оставался один день, если, конечно, в планах британцев не произошло изменений. Всего один день, а Яровиц третьи сутки не выходит на связь. В пивной у Кюхла он не появлялся уже три вечера, домой тоже не заезжал. Судя по всему, он безотлучно торчал на службе. Между тем, в Аугсбурге были налицо признаки скорого прибытия объекта. Однако удивляло, чего ради из-за "испанского" генерала в городе предприняты такие меры безопасности? Усиление патрулей — это лишь внешнее проявление комендантских мер. За последние дни намётанным глазом подмечалось многое, взять хотя бы расплодившихся шпиков.

С этими мыслями Карпов бродил по дворам Гезундбрюненштрассе, вспоминая недавний разговор с Суровым и Бергофом. "Старички" тоже чесали репу по поводу вставшего на уши Аугсбурга. В итоге, даже не будь информации про "важную птицу" от Уинслоу, все сошлись во мнении, что объект прибудет не один. С ним должен прилететь кто-то поважнее. А иначе, с чего бы это сам губернатор намеревался встречать на аэродроме гостей?

Карпов обошёл непросохшую лужу и протопал по полуразрушенной бордюрине. Район Гезундбрюненштрассе начиная с тридцатых неуклонно превращался в обиталище городских низов. Очень уж резок был контраст с центром. А ведь район не пригородный. Впрочем, "низы" здесь жили в представлении бургомистра, то бишь мэра по-английски, который и был англичанином по отцу. Этот сэр считал, что рабочие и мелкие лавочники относятся к отребью, а значит незачем тратить городскую казну на содержание их районов.

Карпов вышел к жёлтому трёхэтажному дому, вернее некогда жёлтому. Сейчас штукатурка фасада во многих местах облуплена и давно вылиняла, зияя бледно-розовым прошловековым кирпичом. Проводив взглядом старуху с внучкой, он направился к ветхому обнесённому забором дому, предназначенному под снос. Мусора, вопреки ожиданиям, здесь почти не было. Зато попадалось много кошек, через одну лишайных.

Очень захотелось почесать по русской привычке затылок, настолько много было надписей на заборе. Карпов пошёл вдоль него, выискивая в нарисованной и написанной галиматье искомое. Ещё несколько лет назад он полагал, что пишут на заборах только в России и Польше. Ну ещё в обеих Америках. А оказалось, что и в культурной Германии. Матершины, естественно, он не нашёл ибо она отсутствовала в немецком, а вот всяких похабных словечек — вдосталь. Ну и каракули уличной шантрапы.

Наконец, он наткнулся на искомое. Несколько кривых рядов бессмысленных для непосвящённых значков в виде геометрических фигур и буквы, больше напоминающие арабскую вязь, нежели латиницу. Надписи свежие, совсем недавно нанесённые мелом. Это была пантофель — тайнопись, используемая евреями ещё как минимум с XIX века и перенятая в последствии германской разведкой где-то перед Мировой Войной.

Не сбавляя шага, штабс-капитан прочёл послание и отправился прочь. Яровиц сообщал, что завтра, ориентировочно к полудню (минус час, плюс три) выйдет на связь. И указывал способ и место связи, заодно и сигналы. Интересно, кто это всё накарябал на заборе, не сам же Яровиц? Карпов даже повеселел. Ему было чем обрадовать "стариков". Пантофель, как способ послания, была обговорена ещё в сторожке лесника. В тот же вечер Суров дал ему выучить нужные таблицы, ведь разновидностей этой тайнописи существовало в немалом количестве.

19(6) мая 1938 г. Аугсбург

— Курт! — донеслось сзади.

Яровиц обернулся. В коридор вышел гауптманн Розенбаум.

— Курт, позвонила "пивная бочка". Ждёт тебя через десять минут.

— Хорошо, Натан. Я успею.

Яровиц спустился по лестнице и поспешил через первый этаж управления полиции, здороваясь со знакомыми, кого давно не видел. Открывая дверь, бросил взгляд на часы. Было семь минут по полудню. Надо успеть вернуться на доклад к "пивной бочке", как в управлении называли оберста Киршена.

Он вышел на улицу и направился к газетной лавке, будка которой раздражала яркими красками свежих афиш. Похоже, опять в кинотеатрах премьера иностранщины.

— Добрый день, фроляйн Гретта, — приветствовал он продавщицу из лавки.

— Добрый день, герр майор. Свежий номер Аугсбургер цайтунг, как всегда?

— Да. И будьте добры, вот этот киножурнал.

— Шестнадцать тысяч марок.

Он расплатился. Сложил газету вдвое, сунул под мышку, затем дважды хлопнул по колену журналом. Глянул на часы и поспешил в управление.

Ильин в это время допивал кофе, сидя у самого окна закусочной. Ждать вылазку майора пришлось недолго — всего-то минут сорок пять. А могло пройти и три часа. Оставив на столике мелкую банкноту в пять тысяч марок — за кофе и чаевые, он вышел на улицу и взял курс на стоянку такси.

Майор, как и условлено, вышел в двенадцать. Ну или почти в двенадцать. Видимо, приказ об особом внимании поступил только что. Яровиц хлопнул журналом дважды, значит, примерно через час на аэродроме ждут самолёт. О самом самолёте майор, естественно, не знал, потому как шутцполицию не потрудились поставить о нём в известность. Только приказы об усилении и выставлении оцеплений. В городе утроенные наряды шутцполиции, на въездах полно солдат, меры усиления, как говорится, налицо. Шутцполицию бросили и в пригород, где от района аэродрома королевских ВВС проходили две дороги, тянувшиеся параллельно шоссе на Штуттгард. Две дороги, не выходящие на шоссе. И обе ведут к резиденции. Яровиц купил киножурнал, теперь Ильин знал на какой из дорог выставлено оцепление. Для второй сигналом был биржевой еженедельник.

Оставалось ещё выяснить, насколько далеко оцепление тянется, но это уже вопрос не первой срочности.

В запасе примерно часа три. Возможно, чуть больше. Надо спешить.

"А вот и вы, голубчики..."

Всеволод поднёс к глазам бинокль — старый цейсовский, почти что ровесник, но всё ещё надёжный. Колонна шла по дороге со скоростью километров под пятьдесят. В авангарде далеко вырвавшаяся вперёд пара мотоциклистов. В голове американский трёхосный грузовик "Форд Тимкен" с солдатами на борту, за ним три легковушки — все роллс-ройсы белого цвета, два серии "Фантом III" и один "Рэйт". Замыкали колонну два "Форда Тимкена" тоже с солдатами. В общем-то, серьёзная охрана. Прям как в объятой войной Испании. Однако колонна уязвима, разведка не ведётся, фланговое охранение отсутствует. В принципе, оно и понятно, мирная Швабия далеко от иберийского полуострова, да и налётов на колонны здесь не случалось года этак с тридцать первого.

На часах пятнадцать сорок две. Ждать в засаде пришлось чуть более получаса. Теперь, когда цель появилась, Суров был абсолютно спокоен. А ведь каких-то минут пять назад приходилось гнать мысли о возможном просчёте. Мало ли, Унслоу, например, не всё знал. Или планы у губернатора поменялись в самый последний момент. Да и шутцполицию могли сориентировать на ложную задачу с целью спутать карты возможным диверсантам. Правда, в последнее Всеволоду не верилось. Во-первых, дотоле не было ни одного случая нападения на губернатора, во-вторых, чтобы британской контрразведке так играть с шутцполицией, надо иметь подозрения в наличии "герцога"*. Но ведь до сих пор, насколько было известно Сурову, среди швабских шутцполицаев не было выявлено ни одного агента Абвера или Разведупра, или австрийской разведки. Впрочем, это далеко не показатель.

Оценив сопровождавшую кортеж охрану, Всеволод не пожалел, что согласился принять помощь Ленца. Товарищи отставного унтера рейхсвера были ему под стать — такие же ветераны, люто ненавидящие лимонников. Только вот вооружились они винтовками Маузера, даже не более распространёнными карабинами. От пистолетов-пулемётов отказались на отрез. Что ж, это их дело. Три отменных стрелка не помешают, тем более, по уверениям Ленца, вся троица умела мастерски "накидывать" гранаты. С той ещё окопной войны на Западном фронте.

Маузеровский винтарь с надетой на ствол гранатомётной насадкой имелся и у Всеволода. Это помимо "Томмигана". Ильин тоже взял винтовку с насадкой, справедливо полагая, что ПП Беретта вещь, конечно, хорошая, но "карманная" артиллерия не помешает.

Карпов со снайперкой Штайр-Манлихер залёг метрах в двухстах пятидесяти от дороги, присмотрев себе возвышающийся над местностью холм. По другую сторону от дороги, метрах в ста от неё, занял позицию Бергоф с MG-30. Будь у Яровица ещё один машингевер, Суров охотно поменял бы Томпсон на него. А ещё лучше на северогерманский MG-34. Но чего нет, того нет, обойдёмся и этим.

Колонна приближалась, всё дальше отдаляясь от развилки на шоссе, до которого отсюда было километров десять-двенадцать. Над успевшей подсохнуть грунтовой дорогой расползалась пыль.

Позицию Всеволод выбрал на невысоком взгорке, метрах, примерно, в семидесяти от тракта. Взгорок словно идеально подходил для засады, протянувшись параллельно дороге. Трава здесь росла по пояс, при необходимости можно маневрировать, перемещаясь вдоль обратного ската.

Мотоциклисты проскочили и умчались. Подвывая двигателем, к позиции Сурова пёр передовой грузовик. До первого "Фантома" от него было метров шестьдесят.

Всеволод снял Томпсон с предохранителя. Выждал, когда с ним поравняется центральная легковушка — второй "Фантом", и взяв упреждение, прицелился и дал длинную очередь.

Через секунду вокруг дороги затрещала разноголосица выстрелов. С низким фырчанием, оставляя грязно-серый след, в кабину передового грузовика врезалась винтовочная граната. Полыхнул взрыв, покорёженную кабину заволокло дымом. Та же участь постигла замыкающий "Форд Тимкен", с той лишь разницей, что граната попала в борт кузова рядом с кабиной, убив нескольких солдат и водителя. Третья граната угодила под заднее колесо центрального грузовика, тот пошёл юзом и вскоре остановился.

В колонне разнеслись вопли. Фигурки в хаки посыпались наземь, кого-то настигли пули, но большинство разбежались и залегли по обочинам, принявшись огрызаться огнём.

В грохоте выстрелов Суров отметил затихшую Беретту. Ильин был где-то недалеко. Штабс-капитан тут же себя обозначил, выстрелив гранатой, угодившей прямо в салон попытавшегося выйти из-под обстрела "Фантома". От взрыва машина подпрыгнула, моментально окутавшись облаком сгоревшей взрывчатки и дорожной пыли.

Всеволод отбросил Томпсон. Похоже, роллс-ройсы бронированы, стёкла не сдержали четырёхсполовинойлинейных пуль, но на кузовах и дверях остались лишь вмятины. Свою гранату он всадил легковушке в капот.

Выстрел его демаскировал. По взгорку заплясали султанчики. Несколько пуль вжихнуло над самой головой. Прихватив Томпсон, он скатился вниз и перекатом переместился метров на десять влево. За эти секунды он пропустил, как в уцелевший "Рэйт", под прикрытием чадящего "Фантома", перебирались пассажиры. Одному из джентльменов в смокинге разворотила челюсть 8-мм штайр-манлихеровская пуля. Остальные скрылись в салоне и "Рэйт" моментально газанул, понесясь в сторону шоссе. Пущенная во след очередь из машингевера прошла мимо, водитель успел вильнуть за подбитый грузовик. Похоже, кто-то из пассажиров обладал недюжинным хладнокровием, успев вычислить секторы обстрела снайпера и пулемёта.

Суров послал вдогон беглецам заряд матюгов. В отличие от того англичанина, хладнокровие в этот момент его покинуло, благо хоть ни Ленца, ни его товарищей рядом не было.

Упал ничком, получив маузеровскую пулю в живот английский солдат. Лопнула голова орущего команды сержанта. Кто-то из британцев истошно завопил и тут же заткнулся. Вновь замолчала Беретта Ильина, видимо опустел рожок.

Растерянность у томми прошла. Из-под грузовика затарахтел длинными Виккерс-Бертье. Из травы по обочинам зачастили выстрелы английских винтовок.

Суров сменил барабан. Остался всего один. Меняя позиции, он прошёлся короткими по обочине своего сектора. Попал ли в кого мешала оценить трава, но плотность ружейного огня снизилась.

Наконец, заткнулся Виккерс. Пущенная кем-то из германцев граната удачно попала под грузовик, рванув среди британских пулемётчиков. На глазах Всеволода, очередь MG-30 срезала сразу четырёх солдат.

Как-то вдруг плотность стрельбы англичан снизилась в разы. В сторону шоссе, забегая в поле, рванулись фигурки в хаки, пригибаясь, надеясь скрыться в траве. Несколько солдат поймали спинами пули, но с полдюжины успели скрыться.

Бой окончился. Суров подумал о мотоциклистах, которых скорей всего положили в самом начале, и выкинул их из головы. Его сейчас волновал объект. И конечно, потери отряда.

Пригибаясь, он припустился к дороге. Хлопнул в наступившей тишине далёкий выстрел — это Карпов среагировал на движение. Где-то в траве слева послышался вскрик.

Обочины и полотно дороги были усеяны трупами. Всеволод переступил через убитого капитана с пышными бакенбардами. Ему бы вместо хаки красный мундир, получился бы натуральный офицер викторианской эпохи. Выкинув капитана из головы, Суров в три прыжка оказался у ближайшего "Фантома". В салоне сплошное месиво, опознать кого-либо на скорую руку не возможно. Если вообще возможно. Сплюнув, он направился ко второй легковушке. Джентльмен в смокинге, застывший у распахнутой двери, был не знаком. Среди трупов в салоне Суров сразу приметил единственное славянское лицо. Даже не знай убитого по фотокарточкам, сомнений не осталось. Человек в окровавленной тройке был объектом.

Егоров убит. И похоже, в самом начале боя. Рядом с погибшим водителем скрючился неизвестный англичанин с вытянутым лошадиным лицом. А позади, скорчившись, застыл ещё кто-то в смокинге. Суров приподнял его за голову. И хмыкнул. Убитым оказался ещё один бывший красный командарм, подданный британской короны и теперь уже бывший республиканский генерал Якир Иона Эммануилович.

Увиденного достаточно. Валявшиеся повсюду трупы томми Всеволода не интересовали. Он поспешил назад.

— Ганс убит, — огорошил известием Бергоф.

Суров прикусил губу, наблюдая как германцы подносят тело Ильина.

— Ленц — тяжёлый, — добавил Бергоф. — Кончается.

Всеволод с силой растёр пятернёй лицо.

— Надо спешить, — сказал он. — Берём их и ходу...

Тело Ильина и раненного в грудь Ленца отволокли к замаскированным машинам. Дождались Карпова и на полных парах покинули место боя.

...Прошло около четырёх часов. Рэйлтон Сурова и хиллман модели "Минкс" Ленца остановились на заброшенной лесной дороге. Ленцу было не помочь, он и сам понимал это.

Хрипящего и кривящегося от боли, его уложили под деревья. Он хотел умереть среди леса, лёжа на земле, сжимая верную маузеровку в руках.

— Тис... Берти... — обратился он к товарищам плохо разборчивым из-за хрипов шёпотом. — Не стойте надо мной... с такими... угрюмыми рожами.

На его губах вспузырилась розовая пена.

— Проводите меня с улыбками... Я пал за Рейх... Мне большего не надо...

— Ты приглядывай за нами оттуда, — сказал Бертольд, улыбнувшись. — Сегодня же ночью мы выпьем за тебя, Фриди. За наш полк, за всех ребят.

— Передавай от нас привет жене, — добавил Маттиас. — А за твоими сорванцами мы присмотрим.

— Хорошо... — выдохнул Ленц и закашлялся, поймав взгляд Сурова. — А вы, герр офицер...

— Оберст, — чётко по-военному кивнул Всеволод.

— Это ведь не зря?

— Не зря, геноссе. Во имя свободы Отечества.

Ленц закрыл глаза и улыбнулся.

— Слава Рейху... — прошептал он и умер.

Их похоронили в братской могиле. Отставного штабсфельвебеля рейхсвера и русского штабс-капитана. Никаких надгробий и меток, все следы тщательно уничтожили. Потом в полной тишине вверх поднялись стволы и трижды вхолостую щёлкнули бойки. Беззвучный салют в честь павших товарищей.

— — — — — — -

* Герцог — двойной агент на языке русской разведки.

— — — — — — -

Подмосковье, дача Верховного правителя. 19 мая 1938 г.

— Мамочка! — вбежала на веранду Настенька. — Мамочка, Ирка брыськает! К фоно(1) не пускает!

— Ах ты, Боже мой! — рассердилась Глафира Юрьевна, поправляя дочери заплетённый в косу жёлтый бант. — Сколько тебе говорено: ябедничать дурно!

— Но мамочка! — Настенька топнула ножкой и попунцовела от негодования. — Так не честно! Она скоро час как играет.

— Прошу извинить, Никита Андреич, — покинула застолье Глафира Юрьевна, беря младшую дочь за руку. И прежде чем удалиться в дом, сказала мужу: — Александр, до первой звезды...

Они удалились.

Расщепеев Никита Андреевич задумчиво смотрел на опустевший стул. К манере хозяев называть при посторонних друг друга полными именами он так и не привык, хорошо хоть не на "вы", как в том веке в дворянской среде было принято.

Александр Павлович Кутепов допивал чай на веранде в компании личного секретаря — статского советника Расщепеева, почти ежедневно приезжавшего из Москвы по вечерам. Чаёвничать на закате давненько стало своего рода ритуалом. За самоваром шли долгие беседы, как правило, о мелочах, коим в столице, как это часто бывает, не уделялось должного внимания за отсутствием времени. Здесь в Подмосковье вечера казались длинными, не сравнить со столичными. Возможно, это было сугубо личное восприятие, навеянное деревенским "воздухом глуши", а может виновницами этому были изредка навещающие воспоминания детства, неразрывно связанные с провинциальным Череповцом и походами в угодья отца-лесника.

Погода в эти дни стояла тёплая и безветренная. Закатное солнце будто ленилось покинуть небосвод, расцветив синеву красновато-оранжевыми красками. Зрелище порождало ощущение неправдоподобности, словно смотришь на выполненную акварелью картину талантливого пейзажиста.

Старая, но всё ещё плодоносящая вишня, что росла у самой веранды, днём давала спасительную тень. Теперь же, с наступлением вечера, веранда из-за неё погрузилась в полусумрак. На ветках вишни зеленели маленькие ягодки. Скоро будет урожай. Жаль, что не довелось в этом году созерцать её цветения ‒ не привычного белого, а розово-алого.

Накрахмаленная скатерть заставлена всякой всячиной. Вазочка с земляничным вареньем, выставленная специально для Расщепеева, каждый раз выдумывающего новые комплементы хозяйке. К варенью он питал слабость словно в детстве. Чашки с большими жёлто-голубыми цветами снаружи и маленькими цветочками внутри, блюдца с такими же цветами — любимый сервиз Глашеньки. Пузатый, сверкающий медью в лучах солнца самовар с вычурным краником. Сахарница из синего стекла и овальная тарелка для хлеба с нарезанными белыми ломтями. Рядом в такой же тарелке тонко нарезанный сыр и фарфоровая маслёнка с подтаявшим маслом.

Из дома доносилась игра пианино, супруга занималась музыцированием с дочерьми. Здесь на даче настроение у Кутепова неизменно благодушное. Подходил к концу семидневный отпуск, когда можно, наконец, побыть с семьёй и до известного предела отвлечься от дел государственных. Однако полностью отстраниться никогда не удавалось, отпуск отпуском, но жизнь в огромной России от этого не останавливалась.

Разговор прервался как-то сам собою. Кутепов думал о личном.

Во второй раз Александр Павлович женился поздно — в сорок три года. В Глашеньке, дочери погибшего под Новороссийском капитана из его полка, он души не чаял. Познакомились они в двадцать пятом, всё началось с наивного письма на имя Верховного правителя, в котором двадцатилетняя девушка просила сообщить о месте захоронения папеньки и обстоятельствах его гибели. Единственное, что было ей известно, это то, что её отец воевал в одной из офицерских рот Корниловской Ударной бригады 1-й дивизии, которой в ту пору командовал Кутепов. Письмо дошло до адресата, хоть и с большим запозданием. Александр Павлович прочитал его не сразу, всё откладывал на потом, подозревая, что письмо из разряда прошений за какого-нибудь родственника, которому, конечно же, "незаслуженно" и "по недоразумению" в очередной раз отказано во въезде в Россию. А когда прочитал, был откровенно растроган его наивностью и долго думал как поступить. В общем-то, капитана Порфирьева он не помнил совершенно, ведь за всю Гражданскую в Корниловском полку, развёрнутом позже в бригаду, а затем в дивизию, в боях пало или выбыло из строя по ранению свыше сорока восьми тысяч ударников. Капитан Порфирьев скорее всего записался в бригаду перед самым штурмом Новороссийска и возможно сложил голову в первом же бою. Тем не менее, Кутепов ответил. И получил второе письмо, с которого завязалась переписка. А спустя четыре месяца он навестил её в Брянске. Потом состоялась скромная свадьба, в двадцать шестом родился первенец Пашенька, названный так в честь отца. За сыном родились и две дочери Иринка и Настенька.

Нынче Павлику исполнилось двенадцать, пора определяться в жизни. Сын, как и многие мальчишки в его годы, серьёзен и рассудителен. Мечтает о военной службе. Правда не совсем по отцовским стопам пойти решил, о пехоте и слушать не хочет. Безмерно любит лошадей и наездником уже стал неплохим, однако о кавалерии тоже не помышляет. Паша мечтает о небе, в июле готовится сдавать экзамены в Екатеринодарский Авиационный Кадетский Корпус. ЕАКК был сформирован в 1931-м, в него, как и во все прочие Кадетские Корпуса, зачисляют в первую очередь сирот (мужского пола), конкурс для которых состоит лишь из физики, математики и физической культуры. Прочим же детям, хоть даже и генеральским, приходится выдерживать экзамены по многим дисциплинам и отсев на порядок выше. Родительского волнения за Павлика Кутепов почти не испытывал, в способностях сына он был уверен. Но если не поступит, что ж, лет через пять он всегда может выбрать по душе любое юнкерское училище. Однако сын настроен решительно, усердно занимается по школьным дисциплинам, желая за этот год получить в гимназии только высокие отметки. Физкультуру любит да с прилежанием постигает премудрости владения шашкой и верховой ездой. Парфорс(2) ему, конечно, рановато давать, ребёнок ведь ещё, но в седле чувствует себя уверенно.

Собственно, ради сына несколько лет назад Кутепов построил конюшню, что в трёх верстах от дачи. Купил сперва трёх орловских рысаков и двух дончаков. Когда выбрался однажды на Новгородщину, навестив родные с детства леса и окрестные деревни, по случаю разыскал среди сельских отставников уланского вахмистра Федота Макаровича Калиничева. Мужиком тот оказался деловитым и непоседливым, на три года старше Кутепова, ветеран Великой Войны и Гражданской, правда воевал за красных с девятнадцатого и только в двадцатом вступил в белую армию, потом дрался с поляками в Прибалтике и Белороссии. Предложение стать наставником сыну Калиничев принял с явной охотой. Прикипел он за годы службы к кавалерии, дети давно выросли и обзавелись семьями, жену два года как похоронил, вот и решился. Через полгода Кутепов прикупил ещё двадцать пять лошадок, расширил конюшню и всячески способствовал инициативе Федота Макаровича в привлечении к конному делу мальчишек из ближних деревень. Теперь у отставного вахмистра дел невпроворот, набралось в его клубе целых четыре группы по тридцать пять — сорок мальчишек. Группы эти он называл по привычному: взводами, а не редко и ватагами. Со временем конный клуб получил статус отделения ЮНАРМИИ и жалование Федот Макарович стал получать не от Верховного, а из казны. Построены новые здания: рига для хранения сена и соломы, столовая, баня, корпус управления клуба, столярная мастерская. Оборудовано стрельбище, клуб как-никак юноармейский. В оружейке не только мелкокалиберные винтовки, имеются и драгунские карабины, и три дюжины кавалерийских шашек. Детвора и подростки по настоящему увлечены. Да и какой мальчишка устоит перед оружием? Настоящим, боевым. Жизнь в клубе замирала только летом — в страдную пору, но полностью не прекращалась, мальчишки часто прибегали к "деду Федоту" по вечерам.

Отношения с окрестными селянами у Кутепова сложились своеобразные. Как-то очень быстро клуб стал неким местом для смотрин. Девицы на выданье частенько приходили стайками поглядеть кто из парней чего стоит. А те, видя такое дело, лихачили, за что нередко получали от Макарыча нахлобучки вперемешку с лёгким матерком. Часто приходят и взрослые: на сыновей посмотреть да поболеть за своих, когда вахмистр соревнования между взводами устраивает. Если во время приездов на дачу случались совпадения, приходил и Кутепов, сын-то в первом взводе, поди, обидится если не заглянуть. И как Павлик всё успевает? Глаша с детьми далеко не каждую неделю на дачу выбираются. Сын же, после занятий в гимназии, на выходные сюда приезжает неизменно. Александра Павловича деревенские не сторонились, не смотря на постоянное присутствие стражников в штатском, а то и в мундирах Корпуса Внутренней Стражи. Народ тут простой, этикетами высшего общества не избалован. И поспорить, порой даже жарко поспорить Александру Павловичу с селянами доводилось, бывало, и выпивали вместе по чарке-другой после соревнований.

Однако был один штришок, что Кутепов находил несколько странным. Редко, но случались от крестьян просьбы, раз уж в соседях завёлся сам правитель России. Напрямую обращаться они отчего-то не желали. За исключением, пожалуй, единственного случая, когда заявился кузнец Митрофаныч — отец одного из мальчишек. Пришёл просить прощения за отпрыска, что фингал Пашке поставил. С извинениями для Митрофаныча вышло непредсказуемо, не ожидал он, что Александр Павлович посмеётся и всё. Драки для мальчишек дело естественное и полезное и, мол, нечего пустяками время отнимать. С тем и ушёл враз повеселевший кузнец.

Но чаще селянам почему-то проще через Калиничева обращаться, поскольку тот вхож на дачу. Да и просьбы как правило не личные. Как например, о мосте, что стоял на самой меже между деревнями. Починить мост на сельских сходах мужики желали непременно за счёт соседей. Потом договорились в складчину, но отчего-то не поровну. В каждой деревне "справедливо" считали, что большую часть материалов должны собрать соседи. В конце концов, к Федоту Макаровичу явилась делегация, а тот поведал это дело приехавшему на выходные Кутепову. Ситуация Александра Павловича изрядно развеселила. Масштабом проблемы. Одно дело строительством городов да ГОКов заниматься и совсем другое дело нисходить до проблемы уровня волостного головы. Тем не менее, пригласил на чашку чая старост. Те пришли. Друг на друга злые, чуть ли не молнии глазами бросают. Шапок, конечно, не заламывали и спин не гнули, но слова подбирали осторожно. Разговор затянулся на час, напоследок Верховный обязал их отремонтировать мост суммами поровну и через две недели, аккурат к весенней распутице, предмет спора получил новую жизнь.

— У! Как смотрит, — нарушил молчание Расщепеев. — Словно всё понимает.

Кутепов встряхнулся и проследил взгляд статского советника.

Почувствовав внимание людей, на половичке зашевелил ушами Хитрун — трёхгодовалый лис, подобранный ещё малышом и с тех пор прижившийся на даче. Хитрун жил своей лисьей жизнью, в руки давался только хозяевам, был волен убегать в ближний лес. А этой весной на даче появлялся редко, видимо избрал себе пару и заботится о логове с лисятами. Мясные угощенья он теперь часто не съедал, а уносил с собою.

— С темнотою уйдёт, — Кутепов посмотрел на Хитруна. — Он теперь забегает сюда не часто. Когда я приезжаю. Или Глаша с детьми.

— Неужто чует?

— Непременно чует, я уверен.

Расщепеев улыбнулся, одновременно делая глоток горячего чая. Чем-то отдалённо он был похож на военного министра фельдмаршала Каппеля в молодости. Тот же пробор и тот же овал лица. И глаза будто те же. Не родня ли? Вздор, конечно. Какая там родня, Каппель из обрусевших шведов, родился на Тульщине. А Никита Андреевич Расщепеев родом из Екатеринбурга. В личном деле указаны одни только предки-великороссы. На секретарской службе у Верховного он состоял не многим более года, до этого служил в аналитическом отделе политической разведки МИД. Хватка у него что надо, это Кутепов оценил в первые же дни знакомства. Должность секретаря Верховного правителя за последние годы в пору было приравнять к дореволюционной должности начальника Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, с одним только отличием — подчинённых у Расщепеева было куда как меньше. Собственно, статскому советнику не хватало пары лет ценза выслуги, чтобы стать в соответствии с должностью статским "генералом".

— Ну-с, Никита Андреевич, — подтолкнул прерванный до этого разговор Кутепов, ставя на блюдце допитую чашку — что там ещё в моё отсутствие в столице намечается?

— Про столицу, пожалуй, мне добавить сверх сказанного нечего. А вот Питер, в некотором смысле, на ушах стоит.

— Дайте-ка угадаю. Наш Упёртый Барон решил совместить посещение большого манежа с монархическим съездом?

— Именно так, Александр Павлович, — согласился Расщепеев, улыбнувшись.

Кутепов тоже улыбнулся. Доподлинно неизвестно с чьей подачи Карла Густава Маннергейма стали величать Упёртым Бароном, но прозвище приклеилось давно и намертво. В Финляндии, которая 28 февраля 1929 года вновь вошла в состав России, но на правах автономии, политические склоки по поводу означенного воссоединения стихли давно. В двадцать девятом большая часть финнов поддержала президента Маннергейма, но недовольство сторонников независимости не утихало несколько лет. Однако же утихло. Автономные права Великое Княжество Финляндское начало приобретать ещё при Николае II, а нынче этих прав в Финском генерал-губернаторстве только прибавилось. Не суверенитет, конечно, но и не рядовая провинция. Самоуправление, выход на внешние и внутренние российские рынки, собственная полиция и даже армия, вернувшаяся однако к российскому уставу. Пожалуй, только военно-морская база в Хельсинки(3), где помимо кораблей дислоцируется 5-я отдельная морская пехотная бригада, напоминает о статусе генерал-губернаторства.

В двадцать восьмом Кутепов дважды посещал финский парламент, отвечая на закрытых заседаниях на откровенные вопросы депутатов. Особых трудностей с одобрением намечавшегося воссоединения не возникло, к этому времени пропагандистская машина, запущенная Маннергеймом, смогла сформировать нужное общественное мнение. А когда последовала череда разоблачительных скандалов с рядом высокопоставленных сторонников независимости, механизм воссоединения начал новый виток. Скандалы гремели громкие, по большей части касаемые сотрудничества некоторых политиков с разведками стран Антанты. Доказательства финской контрразведкой были приведены железные, двух сотрудников британского посольства объявили персонами нон грата.

Швед по крови, Маннергейм был финляндцем, как с царских времён в России было принято называть всех жителей Великого Княжества Финляндского: немцев, шведов, русских, финнов и прочих подданных Государя. Карл Густав Эмиль начал службу в русской армии в начале девяностых прошлого века, участвовал в русско-японской, завершив её командиром кавдивизиона, в Великую Войну командовал 12-й кавдивизией, позже корпусом. Став во главе Финляндии, он с начала двадцатых подготавливал почву для воссоединения. Вместе с тем, его недавнее вступление в Монархический Союз России вызывало у Кутепова вопросы. Союз не пользовался широкой популярностью и даже не по причине малочисленности оставшихся после Гражданской дворян. Вопреки пасквилям красноэмигрантов, Кутепов прекрасно знал кем являлась львиная доля белого офицерства, дворян среди них было несчастные несколько процентов. Большая часть служивого дворянства полегла на полях Великой Войны в 1914-16 годах. Тех же, кто в семнадцатом сбежал с огромными суммами, считать сынами и дочерями Отечества язык не поворачивался, чтоб они там о себе не мнили. В Россию этой сволочи путь закрыт, пусть даже они и великие князья. Последнее касается великого князя Кирилла, за день до отречения Николая нацепившего красный бант и приведшего гвардейский флотский экипаж к присяге Думе. По всем законам тогдашней империи это было антигосударственное деяние, тем более усугублённое в условиях войны.

Попади в нынешнюю Россию современник века девятнадцатого или, допустим, из эпохи Екатерины II, он должно быть поразился бы факту, сколь мало дворян имеют монархические взгляды. Последний император немало этому поспособствовал. Как отмечал в своё время крупнейший военный теоретик генерал Драгомиров, Николай стоять во главе России не способен. Да и имеющий огромный авторитет Антон Иванович Деникин не единожды публично довольно-таки не лестно высказывался о нём как о государе, своей мягкостью доведшем империю до политического краха. Акт отречения Николая был встречен действующей армией со скорбью и в то же время с пониманием, что этот шаг давно вызрел. Отречение никоим образом не затрагивало государственное устройство, на трон должен был взойти Михаил Александрович — младший брат последнего царя. Но... он раз за разом отказывался принять власть и тогда начались поиски следующего преемника, среди которых наиболее вероятным считался Николай Николаевич. Однако вопрос регенства всячески затягивали и тормозили думские демагоги, только и мечтавшие дорваться до власти. И они дорвались, устроив февральский государственный переворот. И Россия была подстрелена на взлёте своего могущества, авантюристы и политиканы принялись разваливать государственный аппарат, армию, тыл... И даже сейчас, по прошествии стольких лет, русское общество так до конца и не изжило всех тех заблуждений, что были впитаны народом стараниями думских демагогов, потоками лжи и клеветы расшатывавших устои Российской Империи. Вот поэтому-то и вызывало интерес Кутепова членство Маннергейма в МСР.

— Помнится, сегодня завершились манёвры гвардии, — сменил тему Верховный.

— Завершились, — подтвердил Расщепеев. — По возращению войск в казармы, Антон Васильевич, приказал дать нижним чинам двухнедельные отпуска.

Кутепов подавил улыбку. Эх, всё-таки статский советник не военный человек! У главкома гвардии генерал-фельдмаршала Туркула натура в известной степени щедрая, но после слов Расщепеева так и представлялись поголовно распущенные по домам гвардейцы. Этакие толпы на перронах и в поездах. Отпуска, естественно, будут в порядке ротной очерёдности.

— Даже Владимир Оскарович на шатурский полигон пожаловал, — добавил Расщепеев, — видать, не удержался.

— Так ведь и немудрено.

Прибытие фельдмаршала Каппеля под Шатуру(4), где дислоцировалась Волжско-Сибирская Ударная дивизия, было событием обыденным. Дивизию эту часто называли просто каппелевской. Половина её полков комплектовалась в Поволжье, половина в Сибири. Исключая казачьи формирования, это было единственное соединение, комплектуемое по территориальному принципу. В начале двадцатых дивизия была переформирована как кадровая из костяка ветеранов-каппелевцев и влилась в семью "цветной" гвардии. До 1932 года место её постоянной дислокации находилось под Ставрополем-на-Волге(5), весной тридцать второго её расквартировали под Шатурой. Помимо шевронов, мундиры каппелевцев отличались белыми погонами, как повелось с Гражданской. А с двадцать пятого были введены белые околыши фуражек и белые колпаки папах. Вполне естественно, что Каппель не оставлял её без внимания. А уж по завершении манёвров прибыть с поздравлениями — дело святое.

— В Шатуре нынче грандиозный банкет, — произнёс Расщепеев.

— А повод?

Кутепов был слегка изумлён. За годы проведённые на посту Верховного правителя он весьма отстранился от армейских порядков, но не настолько же, чтобы не удивиться банкету после манёвров! Эка невидаль. Другое дело — повод личного свойства. Александра Павловича проняла догадка. Пусть он и не знает как Владимир Оскарович поимённо всех начальников дивизий и отдельных бригад, но не гвардейцев же! Генерал-майора Виталия Мурысова, командовавшего Волжско-Сибирской Ударной дивизией, он знал лично. Толковый и, пожалуй, чрезмерно жёсткий начдив. В дивизии его уважают, что само по себе говорит о нём и как о человеке, и как о воинском начальнике. Сын ставшего у каппелевцев легендой фельдфебеля Марата Мурысова, погибшего в Сибири, одних только "Георгиев" имевшего четыре креста. В генерал-майорах В. Мурысов отслужил четыре года, из них полтора начальствуя над ударниками-каппелевцами. Вот он повод-то для банкета. Выходит, сам Владимир Оскарович изволил поздравить с собственноручно подписанным производством в генерал-лейтенантство.

Вся эта круговерть мыслей пронеслась у Верховного за секунду.

— Повод, стало быть, обмывание нового чина, — добавил он.

— Ваша правда, Александр Павлович, — подтвердил статский советник и следом задумчиво произнёс: — Давно у меня, знаете ли, интерес есть спросить...

— Так спрашивайте.

— Не много ли гвардии у нас? В европах её куда как меньше.

— Так то в европах, Никита Андреич. А у нас просторы. И соседей куда поболее. Ежели вы сравниваете как оно при Государе было, так заметьте: и армия тогда меньше была. А знаете что? Спросите-ка вы лучше у Туркула.

Расщепеев фыркнул и усмехнулся.

— Нет уж, увольте, Александр Павлович. Он и послать может, — статский советник вдруг застыл. — Слышите? Кажется, к вам гости прибыли.

Кутепов прислушался. Отсюда до ворот было далековато, но гул мотора всё-таки доносился. Интересно, кто ж это пожаловал на ночь глядя? Предчувствие говорило, что стряслось нечто важное и, видимо, дело не терпело отлагательства.

— Пойду-ка я гляну, — встал из-за стола Расщепеев.

Он вышел на крыльцо, оставив дверь на веранду приоткрытой. Через минуту вернулся.

— Песочников примчал. По виду спокоен, как обычно.

— Подозреваю, стряслось нечто интересное, — вслух подумал Кутепов.

Начальник Главразведупра генштаба генерал Песочников вошёл на веранду после вежливого стука.

— Дозвольте!

— Заходите, Алексей Дмитриевич, — пригласил Кутепов, показывая рукой на стул, что стоял у окна подле стола.

Пожав руку гостю, Расщепеев остался у двери, готовый, если потребуется, покинуть веранду. Однако не потребовалось, генерал будто забыл о его присутствии.

Песочников выглядел настоящим гигантом — под три аршина ростом(6), стул под ним казался детским, да и места в его присутствии на веранде как-то сразу стало меньше. Ему вполне бы подошли жёлтые гренадёрские погоны. Впрочем, когда-то он их носил, начав службу двадцатилетним подпоручиком в 1-м гренадёрском полку, вновь учреждённом в русской армии. Было это в 1922 году. Боевое крещение получил в двадцать шестом, когда полк был переброшен на Северный Кавказ. Война с Китаем застала его капитаном полковой разведки. Десятки переходов за линию фронта, добыча "языков", угон автотранспорта, диверсии, два ранения, к счастью лёгких. Разведчиком он был лихим, рос в чинах. С тех пор носил шейный крест Владимира 3-й степени, а на груди звезду Владимира 2-й степени с мечами и крест Георгия 4-й степени. К концу войны стал начальником разведотдела 9-го армейского корпуса с досрочным производством в генерал-майоры за боевые заслуги. Головокружительная карьера. В общем-то, большая редкость в его-то годы. Но случай не из ряда вон. Взять хотя бы Туркула, в боях ставшего генералом в двадцать семь. В начале тридцатых Песочников получил перевод в Главразведупр — во внешнюю разведку, принимал участие в разработке нескольких удачных операций. Провал тоже был, но всего один. В декабре тридцать седьмого стал полным генералом и вскоре принял должность начальника Главразведупра генштаба, потеснив многих зубров, старших и возрастом, и выслугой.

— Я вас слушаю, Алексей Дмитриевич, — сказал Кутепов. — И Бога ради, давайте без обиняков, раз уж вы у меня в гостях. Может, чаю?

— Благодарю, Александр Павлович, но не до чаю, ей-богу. Дело срочное.

— Воля ваша. Что ж, давайте к делу.

Песочников встретил взгляд Верховного и совершенно лишённым эмоций голосом начал излагать:

— Сегодня, во второй половине дня в Швабии ликвидированы Якир и Егоров. Группа ликвидаторов следов не оставила. Однако во время операции были убиты лорд Моррис и ранен губернатор Бартон. Произошедшее вызвало большой резонанс в Лондоне.

— Так-так, — Кутепов вытащил папиросу из пачки, зажал указательным и средним пальцами мундштук и прикурил. Песочникову и Расщепееву не предложил, зная, что они не курящие. — Полагаю, подробности пока не известны.

— Так точно. Операция разрабатывалась против Егорова, о присутствии Якира известно не было. Группа была вынуждена действовать исходя из обстановки, организовав засаду на конвой губернатора. Один из офицеров-ликвидаторов убит.

Кутепов глубоко затянулся, обдумывая услышанное.

Ситуация сложилась довольно щекотливая. Гибель британцев, особенно лорда, который весьма вероятно являлся представителем влиятельных лондонских кругов, ‒ хуже не придумаешь. Нет, отношений с Лондоном Верховный испортить не опасался, они и так до основания испорчены. Более беспринципного противника ещё поискать надо. Да и не найти. Вся история русско-британских отношений полна со стороны островитян коварства и подлости, начиная со времён Ивана Грозного. Взять хотя бы век прошлый. Инспирированные Лондоном кавказские войны с вайнахами и дагестанцами. Крымская война, обернувшаяся поражением в Таврии, хотя под Архангельском, Владивостоком и на Камчатке бриттов разбили. Последняя русско-турецкая, в которой Лондон не дал России сполна воплотить завоёванные результаты — присоединить Царьград, Босфор и Дарданеллы. Наконец, век нынешний. Помощь Японской Империи путём продажи через Бразилию броненосца "Микаса", по тем временам последнего слова в кораблестроении, спущенного на воду на верфях Виккерса. Гулльский инцидент, спровоцированный Лондоном — союзником Японии, находившимся тогда в откровенно враждебной позиции к Российской Империи. Цель этой провокации ‒ задержка 2-й Тихоокеанской эскадры дабы не допустить выправление Россией своего положения на Дальнем Востоке. Дошло до того, что англичане угрожали разрывом дипломатических отношений. А царское правительство было вынуждено принять все меры, чтобы ликвидировать конфликт, который был для воюющей России столь не выгоден, правительство согласилось даже возместить Англии все убытки и выплачивать пенсии семьям погибщих и раненых моряков британских миноносцев. И это только вершина айсберга. Наконец, коварство в Гражданскую, когда вроде бы союзная Англия тесно сотрудничала с большевиками, а когда ставка на американского гражданина Бронштейна-Троцкого не дала ожидаемого результата, в игру была запущена Польша. Щедро снабжаемая новейшей техникой и финансами. А не тем изношенным старьём, что получил Кутепов весной 1919-го, когда почти половина "Лоханей" ‒ танков МК-V сломались почти сразу или через месяц-другой и для ведения боевых действий были не пригодны. Добавить к этому аэропланы с израсходовавшими ресурс двигателями для армии Юденича, которые так и были брошены из-за невозможности подняться в воздух. Обстрел корабельной артиллерией войсковой группы Бермонда, давление на прибалтов, обернувшееся расшатыванием тылов Северо-западной белой армии. Разгул агентуры (включая коминтерновцев) по всей бывшей империи. Грабежи и мародёрство англичан, французов и американцев на Дальнем Востоке и Сибири, попытка Верховного Совета Антанты навязать Колчаку своего главкома французского генерала Жанена, на что адмирал ответил жёстким отказом со словами: "это позор для России". После таких слов Колчаку было отказано в обещанной военной помощи, не называть же союзнической помощью поставки обмундирования и запланированного к утилизации оружия? Потом последняя Кавказская война середины двадцатых и война с Китаем.

Так что, отношения с Англией натянуты до предела, начиная с польской войны. И портить их, казалось бы, дальше некуда. И вот является генерал Песочников и огорошивает ТАКИМ известием! Однако же, за каким чёртом понадобилось нападать на конвой губернатора? Не было иного варианта? А может и не было. Пришла информация, требующая срочной реализации, а способ реализации пришлось изобретать на ходу. Видимо, попросту не имелось другого выхода.

Кутепову подумалось о загородной резиденции швабского губернатора, о которой не единожды читал докладные записки Главразведупра. Доселе в загородном особняке Бартона, по подтверждённым данным, четырежды за последние два года устраивались сборища английских континентальных тузов, представителей влиятельных лондонских фигур и генералитета Британских Оккупационных Сил.

— Резонанс, говорите, — в голосе Верховного явственно чувствовалась усталость от застаревших проблем. — Это у них ещё земля под ногами не горит.

— По косвенным признакам, — сообщил Песочников, — британцы грешат на Абвер. Итальянцев и франкистов в расчёт не берут, хотя и не исключают.

— На кой чёрт Абверу это сдалось?

— То-то и оно, Александр Павлович. В вотчине Синклера(7) не могут не задаваться тем же вопросом.

— Стало быть, рано или поздно они обвинят нас.

— Стало быть, так.

— Занятно, — грустно улыбнулся Кутепов, выдыхая папиросный дым. — В самом деле занятно. И что они могут предъявить? Кроме голых слов?

— Александр Павлович... Не мне вас убеждать, что в таких делах и доказательств не надобно. Достаточно и подозрений. А уж шумиху раздуть в прессе — дело плёвое.

Кутепов согласно кивнул. И посмотрел на хранящего молчание Расщепеева.

— А вы что думаете, Никита Андреич?

— Думаю, что последуют ответные меры. Попытаются в отместку кокнуть, например, кого-нибудь из наших губернаторов.

— Слово-то какое вы подобрали: "кокнуть", — не одобрил Верховный. Словечко это он напрочь связывал с беззаконием Гражданской и первых послевоенных лет. — Ну, пусть пытаются. Нынче не двадцатые на дворе, границы на надёжном замке.

Он помрачнел. Вдруг вспомнилась первая жена Лидочка, прошедшая с ним через многие лишения Гражданской. И погибшая в двадцать третьем при покушении на него. В то роковое утро погиб и генерал Романовский с шестью охранниками, Кутепов же отделался контузией от взрыва ручной гранаты. До середины двадцатых Россию просто захлестнул разгул диверсий и покушений. Убивали губернаторов и градоначальников, инженеров, профессоров и офицеров (прежде всего морских, которые и так стали малочисленны за последние годы). Порой доходило до войсковых операций по уничтожению диверсантов или уголовных банд. Ширилась и беспощадная борьба с замаскированным внутренним врагом — контрразведка изобличала и громила разветвлённые сети в среде земских и губернско-краевых управ, а также завербованного белого офицерства. Чисткам подвергся генералитет, а среди штабных старших офицеров некоторых военных округов арестовывали до половины состава. Покаяния, показания и расстрелы — обширнейший размах чисток затронул как белых и красных карателей, так и зелёных всех мастей и петлюровцев, проводивших массовые расправы в деревнях и городах; затронул даже некоторых влиятельных колчаковцев, кого удалось изобличить в измене Родине, начиная ещё с семнадцатого года; и очернивших себя открытой изменой казачьих сепаратистов во главе с бывшим атаманом Красновым. Но Россия сдюжила, Корпус Внутренней Стражи значительно окреп в борьбе и стал одной из сильнейших контрразведок мира. И не беда, что враги всех мастей презрительно называют Россию "Кутепией". Пусть называют. Законность и порядок того стоят. Тем паче, что в самой России "Кутепия" имеет положительный смысл.

— Лондон на это вряд ли пойдёт, — возразил Песочников. — Ибо слишком очевидный шаг.

— Согласен, — сказал Кутепов. — Англичане уже много лет предпочитают более тонкие методы.

— А знаете, господа, — обратился Расщепеев, — а ведь никто из вас ни слова не сказал, что ликвидаторы превысили меру допустимого.

Генерал поджал губы. Верховный раз-другой пыхнул папиросой, спросив:

— Вы, Никита Андреевич, считаете, что превышена мера?

— Не считаю, Александр Павлович, если мы говорим о мере справедливости. А ежели рассматривать ситуацию в рамках двусторонних отношений, то...

Он пожал плечами и закончил:

— То нам это сейчас весьма некстати.

— Ещё как некстати, — согласился Кутепов. — Между тем, Никита Андреич, вы, кажется, совершенно забываете, что мы лет этак семь, поди, как перестали оглядываться на Лондон и Париж. Не стоит и начинать.

— Напротив, Александр Павлович, я этого не забываю нисколько. Меня, как человека сугубо не военного, заинтересовало то обстоятельство, что и вы, и Алексей Дмитриевич не на йоту не усомнились в правильности способа исполнения приговора Егорову. Вы безоговорочно приняли сторону исполнителей.

Верховный медленно затянулся и так же медленно протянул папиросу к пепельнице, сбив пепел.

— Не безоговорочно, — сказал он. — Согласись я с этим, я покривил бы душой. Но я вам отвечу так: русский офицер неизмеримо важней для меня всех англичан вместе взятых. Не важно, совершил ли он ошибку или не совершил. Просто важней.

— Никита Андреевич, — обратился Песочников, — вам ведь не приходилось посылать людей на смерть? И ждать, вернутся ли.

— Не приходилось.

— Не дай вам Боже, узнать каково это, — вкрадчиво произнёс генерал.

Кутепов потушил папиросу, приковав внимание на себя.

— Подождём официальной реакции Лондона, — подытожил он.

— — — — — -

(1) фоно — сокращённо от фортепиано, то же что и пианино

(2) Парфорс — вид конной скачки: галопом по пересечённой местности. При парфорсе существует опасность того, что лошадь сломает ногу и наездник может получить травмы и даже погибнуть.

(3) Хельсинки — финское наименование Гельсингфорса, ставшее официальным после декабря 1917 г.

(4) Шатура — небольшой посёлок в Московской губернии

(5) Ставрополь-на-Волге [Тольятти]

(6) аршин равен 71,12см

(7) Хью Синклер — руководитель Секретной Разведывательной Службы Великобритании (SIS) в 1923-1939 г.г.

— — — — — -

Москва. Редакция газеты "Всероссийский вестник", 20 мая 1938 г.

Цензор вошёл в кабинет без стука, дверь была приоткрыта.

— Ну наконец-то! — выплеснул раздражение редактор. — У меня номер горит!

Цензор лишь улыбнулся, ложа на стол исправленный текст информационной колонки ОСВАГ.

Редактор схватил лист и пробежался по нему глазами.

— Однако... слишком сухо.

Он хотел ещё добавить про яркие краски, ведь новость-то какая! Но осёкся. Цензор уже выходил в коридор.

"По сообщенiямъ англiйской прессы.

Мая 19 дня 1938 года, подъ Аугсбургомъ группой неизвѣстныхъ совершено нападенiе на кортежъ губернатора Швабiи сэра Бартона.

Въ результатѣ покушенiя былъ уничтоженъ взводъ охраны Британскихъ Оккупацiонныхъ Силъ, сэръ Бартонъ получилъ тяжелое раненiе и пребываѣтъ на излѣченiи въ аугсбургскомъ военномъ госпиталѣ. Вместе съ губернаторомъ въ госпиталь доставлены нѣсколько чиновниковъ оккупацiонной администрацiи. Въ спискахъ убитыхъ значатся начальникъ аугсбургскаго гарнизона генералъ-маiоръ Палмеръ, генералы испанской республиканской армiи Егоровъ и Якиръ, членъ британской палаты лордовъ сэръ Моррисъ.

Въ экстренномъ заявленiи прессъ-службы губернатора Швабiи сообщаѣтся, что по главной версiи слѣдствiя нападенiе совершено группой экстремистовъ-подпольщиковъ, связанныхъ съ Сѣверной Германiей и правительствомъ генерала Франко".

Москва, кремль. 27 мая 1938 г.

По безлюдному коридору разносилось гулкое эхо. Министр иностранных дел Лопухов самую малость замедлил шаг, хлопнув раз-другой ладонью по старой, студенческой ещё привычке по поясному карману вицмундира, нащупал часы и вытянул их за цепочку. Совещание Высшего Совета РНС, по его прикидкам, шло уже более часа. Массивная, покрытая позолоченной лепниной дверь поддалась как всегда с лёгкостью. Он вошёл.

За столом в приёмной сидел секретарь Верховного Расщепеев и что-то писал в облицованный чёрной кожей журнал.

— А! Евгений Прохорович, — бросил исподлобья взгляд секретарь. В секунду лицо его просияло, и он вышел из-за стола с благодушной улыбкой. — Рад! Рад вас видеть, Евгений Прохорович.

— Взаимно, Никита Андреевич, взаимно.

Они пожали руки как старые знакомцы, на равных, хоть и был Расщепеев советником статским, а Лопухов советником(1) тайным. Жали руки крепко, как принято исстари — без фальшивых улыбок и якобы вежливых вопросов о делах. За прошедший год, что Лопухов возглавлял министерство иностранных дел, встречаться приходилось далеко не единожды. В некотором смысле Расщепеев был инициатором назначения министра на его нынешний пост, служа в ту пору в аналитическом отделе МИД. Лопухов же, допрежде и не помышлявший о дипломатической службе, трудом и упорством сделал карьеру в Инженерном Корпусе. В общем-то, идею выдвижения на высший министерский пост некадрового дипломата в Дипкорпусе восприняли по большому счёту спокойно, а председатель кабмина Деникин — даже с теплотой. Лопухов был известен как человек крайне имперских взглядов, не терпящий витиеватостей, но умеющий когда требует дело не рубить на прямоту. И ожидания Деникина, да и Верховного оправдались. В первый же месяц пребывания в министерстве Евгений Прохорович затеял в своей новой вотчине натуральную чистку. Он органически не терпел любое проявление англоманства и франкофильства, он вообще не терпел всякое преклонение перед кем бы то ни было, хоть даже и перед союзными Японией, Италией или Турцией, правда насчёт последних его позиция не была столь непримирима. Однако союзники есть союзники, на подчинённых, тяготеющих к германофилии, он закрывал глаза, так как в интересах текущей внешней политики это было скорее России на руку. Вместе с тем, он активно продвигал ярых славянолюбов, которым идеи славянства и даже панславянизма были дороже всех союзников.

— Обождите минутку, — попросил Расщепеев, — я сейчас доложу о вас.

— Благодарю.

Статский советник скрылся за дверью.

А Лопухов подошёл к окну и одёрнул пошире штору, до этого порядочно затенявшую приёмную. Странно даже. Как, интересно, Расщепеев умудряется писать в такой полутьме? Насладиться кремлёвскими видами мешали мысли об идущем в этот момент совещании Высшего Совета. В число постоянных членов ВС Евгений Прохорович не входил, возможно, что пока не входил. Но присутствовать на нём периодически случалось, отчасти в силу занимаемой должности, отчасти как члену РНС с двенадцатилетним стажем. А вот на аудиенциях у Верховного он бывал куда чаще.

Он размышлял, стоя у окна, скользя глазами по заоконным видам. Взгляд задержался на идущей внизу, почти под самым окном, караульной смене стражников во главе с разводящим вахмистром и застрял на одной из башен, увенчанной орлом. В этот момент ему подумалось о курантах, исправно воспроизводящих императорский гимн "Боже, царя храни!", хотя прямая ветвь династии давно прервалась в кровавом восемнадцатом. Законных наследников престола не осталось: Николай Николаевич скончался в 1929-м в весьма преклонных летах, а "товарищ" великий князь Кирилл в России персона нон грата, к тому же потерял права на трон (буде таковой вновь понадобится), женившись на Виктории Гессенской — кузине, лютеранке и к тому же разведённой. Если кто и имел в теперешних российских реалиях права на престол, то это Александр Николаевич Искандер из ветви Константиновичей, вместе со старшим братом Артёмом сражавшийся в белой армии. Артём Николаевич погиб в девятнадцатом, а Александр и по сей день служит, начальствуя над одной из стрелковых дивизий Туркестанского Военного Округа.

Лопухов отошёл от окна, барабаня пальцами по кожаной обложке папки, что держал зажатой под мышкой. В полсотый раз, наверное, стал рассматривать картину, что висела на стене напротив стола секретаря. Картина изображала эпизод штурма Екатеринодара незадолго до гибели Корнилова. Главковерх запечатлён верхом на гнедой кобыле перед ровным строем офицерского ударного полка генерала Маркова. В передней шеренге одной из рот выделялся седой полковник, ходивший в бой рядовым стрелком, слева от него прапорщики с мальчишескими лицами, а справа с саблей наголо командир роты штабс-капитан с тремя солдатскими Георгиями. Казалось, корниловские партизаны вот-вот оживут, Главковерх поставит кобылу на дыбы и воодушевит героев на ратный подвиг. Лопухов аж моргнул, настолько детально картина прорисована, так мог написать, пожалуй, только очевидец. Правда, вид офицеров не молодцеватый, даже далеко не молодцеватый. Одеты совершенно разношёрстно: некоторые в черкесках, большинство в защитных полевых мундирах, кто в папахах, кто в фуражках, погоны то полевые зелёные, то "натюрморт" бывших царских полков, коих, впрочем, мало. У троих даже золотые, оставшиеся, видимо, с мирного времени. Такие погоны носили как вызов врагу. В строю затесался и вовсе один без знаков отличий ‒ как у красных. Общий вид боевитый и жалкий одновременно. Лица, горящие внутренним огнём, а мундиры-то изношены, у многих просто рубище. Кто в сапогах, кто в обмотках. На некоторых грязные бинты. "Первый кубанский" ‒ так называлась эта картина. Знаменитая картина. Автором её был корниловский поручик запаса Михаил Кузнецов, прошедший Гражданскую с семнадцатого. Большинство картин Кузнецова — пейзажи, все давно в Третьяковке, как и оригинал этой.

Прошло минуты три от силы, в приёмную вернулся Расщепеев.

— Вас ждут. Прошу.

Лопухов подобрался и шагнул в услужливо открытую дверь.

Рабочий кабинет Верховного правителя России был просторен и выдержан в стиле, который можно было бы обозначить как "походно-штабной". Мало мебели, огромная, на полстены карта России и прилегающих стран, карты поменьше: Заамурья и Менского Военного Округа, на столе в два ряда полудюжина телефонов правительственной связи. Пожалуй, только радиоприёмник с корпусом из лакированного дуба да статуэтка Пегаса, вставшего на дыбы, что венчала пресс-папье на краю секретера, вот эти два предмета выбивались из стиля обстановки. Ворсистая зелёная дорожка на паркете, плотные кремовые шпалеры, портрет Корнилова на противоположной от входа стене, да простенькая электролюстра конца прошлого века, опять же с зелёным абажуром. Длинный ореховый Т-образный стол самого обыкновенного вида начинался от середины кабинета.

Высший Совет Русского Народного Союза собрался в почти полном составе. В РНС не состояли лишь двое из присутствующих, но однако же они являлись полноправными членами Высшего Совета. Первым из них был Деникин Антон Иванович, имеющий огромный авторитет в армии и правительстве и восьмой год занимающий пост председателя кабинета министров. Ещё с царских времён он относился ко всякого рода политическим движением с прохладцей и по сию пору оставался убеждённым сторонником идеи "армия вне политики". Но жизнь, как известно, диктует собственные условия и потому именно армия в 1924 году стала той движущей силой, что сподвигла новый виток развития России и восстановления её из разрухи. Крылатые слова Александра III Миротворца о двух союзниках были переосмыслены и воплощены в новом понимании. Теперь воинское сословие стало надёжной опорой русской государственности и основным столпом существования России. И уже давно не вызывает удивления членство в СОРМ или РНС большинства военнослужащих, будь то офицеры или нижние чины.

Вторым был фельдмаршал русской армии Маннергейм. Собственно, его присутствие у стороннего наблюдателя (если допустить мысль, что таковой бы нашёлся) могло бы вызвать некоторое удивление. Нынешний генерал-губернаторский статус Карла Густавыча, в известной степени, дань формализму. Фигура правителя Финляндии в российском политическом руководстве воспринималась как равная Кутепову. К Верховному он был вхож, как говорится, в любое время дня и ночи.

Что касается остальных, все были давними эрэнэсниками.

Кутепов во главе стола в давно ставшем привычным по миллионам фотопортретов чёрном кителе. На груди только ордена обязательные к ношению, коих, к слову, не много: Георгий 4-й степени, "Ледяной поход", Владимир 4-й степени с мечами и бантом, Станислав 3-й степени с мечами, корниловский знак. И Георгиевская сабля при нём, на эфесе которой два знака: Георгиевский и ордена Анны 4-й степени; и темляков два: Георгиевский и Аннинская "Клюква". Наградами этими, пожалованными при царе и на Гражданской, он дорожил. Погоны Верховный третий год носил генералиссимусские. Этот чин отсутствовал в русской армии со времён Суворова и вот вернулся. Ну, да и не сам Кутепов себе присвоил его, решение было коллегиальное, не всё же в фельдмаршалах оставаться, коих не мало теперь.

По правую руку от Верховного сидел также всем известный по миллионам фотопортретов председатель Русского Народного Союза Мервуев Вадим Вавилович. Одет он был в неизменный цивильный костюм, под пиджаком вместо полагавшейся в европах рубашки красная сорочка с косым воротом. В отличие от хозяина кабинета, с царских времён носившего бородку-испаньолку с завитыми усами, Мервуев имел короткую русскую бороду. Тёмно-русые волосы зачёсаны назад, взгляд вечно хмур и суров.

Как руководитель РНС Мервуев в известной степени личность легендарная, стоящая во главе единственной в стране идеологической структуры. В его руках сосредоточены весьма важные стороны народной и государственной жизни: культура, образование, идеология. Ему подчиняются такие столпы как ОСВАГ, СОРМ, ЮНАРМИЯ и ЮНФЛОТ. Возрастом Вадим Вавилович почти ровесник Кутепову, всего на три года старше. Коренной сибиряк, участник Гражданской с восемнадцатого, бывший до этого простым сельским учителем. Общеизвестно, что он на дух не переносит китайцев, зверски замучивших шестерых его детей и жену. Вероятно, это была главная причина, почему он вместе с двумя старшими сыновьями стал белопартизаном. В двадцать третьем женился повторно и к настоящему времени обзавёлся от второго союза семью детьми. В двадцать втором основал общество "Возрождение", влившееся через два года в РНС. Будучи человеком исключительной работоспособности, закончил в Оренбурге аспирантуру, с двадцать шестого, помимо общественной деятельности, занялся научными изысканиями, опубликовал ряд трудов по краеведенью и словесности, стал одним из разработчиков концепции Народного Самодержавия. Мало того, что не курящий и не пьющий, так ещё и вегетарианец. При этом свободно на спор в свои пятьдесят семь гнёт подковы. Пост главы РНС он возглавил четыре года назад, сменив ушедшего в отставку Николая Евгеньевича Маркова(2) — известнейшего наряду со Шмаковым(3) русского мыслителя и писателя-публициста современности, оставившего пост ради общественной деятельности, а также по причине накопившихся противоречий его монархических устремлений с внутриполитическим курсом Кутепова.

Рядом с Мервуевым сидел Мейер Георгий Андреевич, капитан запаса, участник Мировой Войны и Белого Движения, известный в двадцатые журналист и литературовед, и вот уже восемь лет председатель ОСВАГ — крупнейшего в Европе пропагандистского ведомства, курировавшего журналистику, цензуру, синематограф и иные сферы национально-духовной жизни общества.

Напротив них расположился Протасьев Фёдор Геннадьевич, полковник в отставке, участник всех войн, что вела русская армия, начиная с Мировой, даже в Испании в тридцать шестом воевал, покуда не ранили. Нынче Протасьев Верховный председатель триады СОРМ, ЮНАРМИИ и ЮНФЛОТА, полтора года как занимающий этот пост и уже успевший воплотить в жизнь немало проектов.

По левую руку от Протасьева расположился генерал Порыгин Ярослав Олегович, воевода Корпуса Внутренней Стражи. Информации о воеводе в общем доступе мало, известно лишь, что в Гражданскую он прапорщиком дрался в уральской Юго-Западной армии в 8-м Вольском стрелковом полку, в котором и завершил войну капитаном. Выходец из ударных армейских отрядов, в двадцать четвёртом принявших активное участие в установлении общероссийской власти РНС как единственной политической силы. Именно в 1924 году Корпус Внутренней Стражи начал обретать свойства не просто военной и политической контрразведки, а стал военным крылом Русского Народного Союза.

Трое остальных членов ВС: военный министр Каппель, атаман всех казачьих войск Шкуро и главком гвардии Туркул, стояли у самых истоков РНС, когда Союз только зарождался в армейской среде.

— Здравствуйте, господа, — произнёс Лопухов, оглядевшись.

— Здравствуйте, Евгений Прохорович, — за всех поприветствовал Кутепов и жестом указал на свободное место за столом.

Лопухов прошёл под пристальными взглядами собравшихся. До сего момента он считанные разы получал приглашения на заседания Высшего Совета и от концентрированного внимания людей, обличённых в России высочайшей властью, внутренне стушевался. Но лишь внутренне. Внешне он сейчас являл пример выдержки и холоднокровия.

— Господа, — объявил Кутепов, — поскольку весть, что принёс Евгений Прохорович, имеет срочный характер, предлагаю прервать обсуждение текущего вопроса и выслушать главу МИД... Антон Иванович, — обратился он к Деникину, — прошу любезно меня простить...

Деникин добродушно прищурился и жестом понимания развёл руками.

— Итак, Евгений Прохорович, — кивнул Верховный, — чего "доброго" нам приготовили островитяне?

— Посол Его Величества вручил ноту протеста, — сообщил Лопухов, раскрывая папку. — Встреча заняла около получаса, Сидс дал понять... не прямо дал понять, прошу заметить... что в Уайтхолле нисколько не сомневаются в "русском следе" швабского покушения.

Лопухов передал Кутепову две копии на русском и английском.

— Полагаю, прежде чем вручить ноту, — задумчиво заметил Деникин, — господин Сидс, как водится, долго "прощупывал" почву.

— Вы правы, Антон Иванович, — ответил Лопухов. — Сидс начал с околичностей. Всё, знаете ли, вокруг да около. А я, господа, как вам известно, — министр растянул губы в подобии улыбки, — с трудом выношу европейский дипэтикет.

Несмотря на всю серьёзность вопроса, за столом послышались тихие смешки. Большинство присутствующих, будучи людьми, до определённой степени, прямыми и не жалующими "тонкостей" великосветской Европы, были с Лопуховым солидарны.

— Подлости с вежливой маской, — озвучил общее мнение Туркул.

— Тот же турок куда честней будет, — мрачно сказал Шкуро. — Враг так враг, друг так друг.

Кутепов остался внешне бесстрастен.

— И что же? — спросил он. — Как вам показался Сидс?

— С виду... с виду он — холодный лёд, Александр Павлович, — высказал впечатление Лопухов. — Поначалу холодный лёд. Но когда Сидс вынужден был довольствоваться моими односложными отрицаниями и формулярным выражением непонимания, его лёд начал теплеть. Сидс по несколько раз повторял вопросы... Это ему не свойственно, насколько я успел изучить его натуру. В конце концов, он с полуизвинениями выразил, что вынужден, дескать, удостовериться в моей репутации несговорчивого коллеги. За сим вручил ноту и откланялся.

— Стало быть, Лондон располагает одними лишь домыслами, — предположил Кутепов, пробежавшись глазами по тексту ноты.

— Это далеко не факт, Александр Павлович, — возразил воевода КВС Порыгин. — Такие же намёки вполне могли сделать Нейрату(4).

Верховный кивнул генералу и едва заметно пожал плечами.

— Нам следует выразить недоумение, — сухо сказал он.

— И параллельно организовать кампанию в прессе, — предложил Мейер.

— Со всем тщанием, — подхватил Мервуев идею главного пропагандиста России. — Пущай осваги(5) постараются, как они это умеют. Чтобы ни у кого из наших союзников не осталось сомнений в очередной, затеваемой бриттами, подлости.

— Согласен, господа, — одобрил Кутепов и посмотрел на Мейера. — Займитесь этим, Георгий Андреевич. Сегодня же займитесь... А вы, Евгений Прохорович, дайте понять фон-дер-Шуленбургу, что мы не позволим Уайтхоллу безнаказанно делать нападки на Берлин, буде таковые воспоследуют.

Лопухов кивнул, его встреча с северогерманским послом была запланирована на завтра.

— А знаете что, господа, — тихо, но с силой в голосе сказал Туркул с вдруг прорезавшимся киевским говором, — не пора ли нам послать англичан к чёртовой бабушке, а?

Он оглядел лица соратников, ища поддержки. Тоненькие усики над губой дрогнули в ухмылке, обнажив золотую пломбу. Все его прекрасно поняли. В Швабии уничтожены два ярых врага России, которым давно вынесены заочные приговоры. Разумеется, в Лондоне это известно. И, разумеется, Лондону на это начхать. А раз так, то почему бы не начхать на "случайные" жертвы среди англичан при привидении приговора в исполнение? Просто-напросто признать участие Главразведупра в швабском покушении, но естественно, обставить всё таким образом, чтобы не подставить под удар ликвидаторов.

— Не время, Антон Васильевич, — высказал мнение Каппель. — Пока ещё не время.

Судя по молчанию, с фельдмаршалом были согласны все.

— Но попомните моё слово, — продолжил он, — уже близок час, когда с Уайтхоллом мы будем разговаривать с позиции силы.

— Разумеется, — согласно хмыкнул Туркул и покосился на Шкуро. — Язык силы — это, наверное, единственный язык, что англичане понимают в принципе.

Откинувшись на спинку стула, Шкуро скрестил руки на груди и сказал:

— А я вам давно, други мои, говорил, что с британцем порой как с горцем: либо ты силён и как минимум равен, либо ты слаб, а значит — никто, пустое место.

— Печально, что мы это поняли только теперь, — вступил в обсуждение Протасьев. — Но вам не кажется, господа, что надо хотя бы выразить соболезнования королю?

— А зачем? — поинтересовался Мервуев. — Вот вы лично, Фёдор Геннадьевич, соболезнуете?

— Ох, уж мне ваша манера к словам цепляться, Вадим Вавилович, — покачал головой Протасьев. — Помилуйте, на основании чего я могу соболезновать? Но однако соболезнование — это принятая в дипломатическом этикете формула вежливости.

— Вот-вот, — усмехнулся Мервуев, — всего лишь формула. Мёртвая, ничего не значащая формула. Сегодня Евгений Прохорович в очередной раз "самым диким образом" попрал дипломатический этикет.

— Я всё же склоняюсь, что это не лицемерие, — не согласился Протасьев. — Это просто вежливость. И пока что нам следует исходить из сложившегося в Европе статус кво. А значит и до известной меры подчиняться правилам межгосударственных сношений.

Туркул недобро ухмыльнулся, а Шкуро и Порыгин насупились. Остальные эмоций не проявили, разве что Маннергейм качнул головой. И не поймёшь, то ли одобрительно, то ли несогласно.

— Вежливость, говорите? Вежливость хороша с союзниками, — возразил Мервуев.

Тихо кашлянув в кулак, Кутепов спрятал британскую ноту в секретер, задержал взгляд на рабочем блокноте и задумчиво произнёс:

— Я разделяю позицию Вадима Вавиловича... Лично я нисколько не соболезную. И в самом-то деле, что нам гибель какого-то лорда и британских солдат?

— Одним лордишком меньше, — хищно улыбнулся Туркул.

Повисла пауза, остальные члены Высшего Совета остались невозмутимы. Кроме Шкуро. Атаман с кислой миной налил минералки в стакан и, не спеша, выпил в три глотка. Взгляд его, усталый и тоскливый, уставился куда-то в окно. Догадаться о его мнении труда не составляло совершенно, очень уж Андрей Григорьевич был зол на англичан после последней кавказской войны.

— Будем считать вопрос закрытым, — подвёл черту Кутепов. — А по сему, вам слово, Антон Иванович.

— Благодарю, Александр Павлович, — отозвался Деникин и оглядел соратников. — Собственно, мне осталось только выразить итог моего доклада. Итак... На настоящий момент в нашей экономике сложились все условия для проведения завершающего этапа банковской реформы.

— И весьма вовремя, — подметил Мервуев.

— Да, вовремя, — согласился Деникин. — Отмена лихвы по казённым займам, а также введение в ряде случаев отрицательного процента позволит уже этим летом, по меньшей мере, вдвое повысить сельскохозяйственное производство в зонах рискованного земледелия. На следующий год можно с полной уверенностью спрогнозировать численный рост крестьянских артелей, самое меньшее, до одной трети от нынешней. Особенно конопляных артелей, что позволит впоследствии обеспечить сырьевой базой вводимые в строй в следующем году новые фабрики Тобольской, Вятской, Костромской и Тверской губерний.

Названная председателем кабмина цифра заметно оживила атмосферу. К концу двадцатых Россия стала крупнейшим в мире производителем конопли, поставляя на внешние рынки дешёвые ткани, масло и бумагу, что являлось немаловажной статьёй наполнения казны. Пенька, в качестве сырья, шла в основном на внутреннее потребление, экспорт её был ограничен. Торговля конопляной продукцией к тридцать восьмому году если и не вытеснила, то заметно потеснила с азиатских, ближневосточных, южноамериканских и европейских рынков иностранных производителей бумаги и английский текстиль. Для производства конопляной бумаги не требовалась дереводобывающая отрасль, как не требовалась и химическое отбеливание, а значит и цилюлозно-бумажные чудовища. Поэтому и себестоимость бумаги была в разы ниже. А российские текстильщики всё бойчее теснили на мировых рынках английские шёлк и шерсть.

— Осталось только не погубить мелкие банки, — задумчиво сказал Кутепов.

— Тут будьте уверены, — с готовностью ответил Антон Иванович, словно давно ожидая упоминания мелких частных банков и кредитных контор.

При сложившейся государственной банковской монополии, они были исключением, которое, как известно, подтверждает правило.

— Их мы поддержим, — добавил Деникин. — При условии участия в наших программах. А кому не по нраву — вольному воля. Спасать от разорения не станем.

— Прошу меня извинить, Антон Иванович, — обратился Маннергейм, — но я, однако же, не совсем понял вашу идею с отменой лихвы. Насколько я могу судить по вашему докладу, вы исходите из посылки, что сам принцип процента в банковском деле не обязателен?

Прежде чем ответить, Деникин пригладил ладонью бородку. Недопонимание Маннергейма он списал на нечастые присутствия на Высшем Совете, ведь вопрос этот всплывал здесь не раз. Редкие посещения ВС правителем Финляндии, в сущности, было легко объяснимо: нельзя же всё время находиться в Москве или обожаемом Петрограде, в Суоми(6) ведь тоже дел полно.

— Идея, прошу заметить, не моя, — на губах Деникина появилась полуулыбка. — Идея эта довольно не нова. Тут всё очень просто, Карл Густавыч. Боюсь показаться вам занудой, но объяснять придётся с азов. Возьмём, к примеру, деньги. Обыкновенные ассигнации. Что есть эти бумаги, скажем, в начале века? Мера золотого эквивалента казённых запасов золота. В соответствии с парижским договором шестьдесят седьмого года века минувшего, стоимость национальных бумажных денег устанавливалась в соответствии с их золотым содержанием. Возьмём для примера Итальянское Королевство, сколько в римской казне золота, столько бумажных лир выпущено в оборот. Парижская система создала плавающий курс валют, получи Рим тонн полтораста золота извне, лира станет "тяжелей" по отношению к прочим валютам. Поэтому, неспроста наш Дуче два года тому ударил из Эритреи(7) по Абиссинии... Впрочем, к вопросу колоний, господа, с вашего позволения, мы вернёмся позже...

Деникин отметил едва заметные кивки Кутепова, Маннергейма и Мервуева и продолжил:

— Итак, золотое обеспечение. Поскольку золотая казна — залог стабильности национальных валют, золото, что естественно, до Мировой Войны было, как правило, отчуждаемо "с большим скрипом". Для быстроты операций, межгосударственные расчёты проводились в форме векселей, обеспеченных национальными валютами. Золото перевозилось потом: пароходами ли, поездами ли — не важно. Золотом расплачивались для погашения накопленного пассива. Отсюда естественным образом вытекало то, что страны, имеющие дефицит платёжного баланса вынуждены были проводить дефляцию собственных денег. А иначе... а иначе всё золото уплыло бы за границу. Так вот к чему это всё я говорю, господа. К началу века нынешнего, парижская система начала давать сбой. И отнюдь не порочность системы виновна в возникшем сбое.

— Хотите сказать, систему начали расшатывать изнутри? — спросил Маннергейм.

— Не совсем, — ответил Деникин.

— Тогда что же?

— Всё просто. Золота стало не хватать разросшейся прослойке крупных деловых кругов Европы и Североамериканских Штатов. "Деньги из денег", "деньги из воздуха" ‒ это их отличительная особенность. Они просто начали задыхаться от ограниченного количества золота и невозможности бесконечно увеличивать денежную массу.

— Вы, Антон Иванович, клоните к тому... — Маннергейм замолчал, пришедшая ему в голову мысль показалась совершенно дикой.

— Это же очевидно, — вступил в их диалог Мервуев. — Или вы, Карл Густавыч, знаете иную причину разразившейся Мировой Войны?

— Я вам назову хоть сто причин, — задумчиво произнёс Маннергейм. — Но по сути, сказанное Антоном Ивановичем укладывается в цепочку предпосылок Великой Войны... Простите, господа, мне надо это обдумать. Крепко обдумать.

В кабинете на полминуты настала тишина. Экскурс Деникина предназначался, главным образом, для правителя Финляндии. Что касается остальных, они, как говорится, были в курсе. Кроме Лопухова. Он-то и высказал свои давно вынашиваемые соображения:

— Позвольте, господа... Раз уж речь зашла о причинах Мировой Войны, не рассматривался ли вопрос крушения трёх мощнейших военных монархий Европы? Не кажется ли вам, что это одна из целей войны?

— Рассматривался, — сообщил Кутепов. — И не раз рассматривался. Англосаксы и французы... и падение трёх мощнейших империй. Выпадение трёх крупных игроков из обоймы сильнейших. К счастью, не навсегда. Россия до сих пор жива.

— И по сути та же империя, — сказал Каппель и повернулся к Деникину. — Мы вас прервали, Антон Иванович.

Маннергейм оторвал глаза от поверхности стола и посмотрел на Деникина.

— В результате Мировой Войны, — продолжил тот, — парижская система рухнула. Прекратился обмен ассигнаций на золото, началась инфляция, деньги стали печатать тоннами и нате ‒ инфляция превратила экономики в почти полный хаос. Банкноты с номиналом в миллион и даже миллиард стали нормой. За пять лет войны населения Европы напрочь забыло о золотом стандарте и у той самой прослойки деловых кругов развязались, наконец, руки. Они начали делать капитал из ничего и приобретать всеми доступными способами материальные ценности. Не зря говорят, кому война, а кому и мать родна. Как известно, в начале двадцатых сложилась генуэзская система, по которой центробанкам было советовано взамен дефицитного золота вводить валюты ведущих стран.

Деникин усмехнулся.

— Стран Антанты, — уточнил Маннергейм. — Фунты, североамериканские доллары, франки... Золотодевизный стандарт(8). Тут можете опустить, Антон Иванович.

Деникин кивнул. Заострять тему он счёл нежелательным, прекрасно зная, сколько крови попили британские девизы из Финляндии в двадцатые. Ни к чему сейчас напоминать Маннергейму об его прошлых ошибках.

— Итак, продолжим, — сказал он. — Что есть ассигнации западноевропейских стран и североамериканских штатов по генуэзской системе и в особенности после самой острой фазы кризиса тридцать первого — тридцать третьего годов? Не что иное, как мера доверия граждан к финансовым обязательствам своих стран, выраженная в одной второй наполнения каждой из валют стран Антанты. Иными словами — их ассигнации наполовину фикция. Да-да, натуральная фикция. А что есть ассигнация в России с середины двадцатых? Выражение меры товарного производства, меры труда, меры промышленного базиса и всей совокупности отраслей экономики... или как сейчас у молодёжи говорить принято: "инфраструктура" той или иной отрасли... Тем самым, чем крепче экономика в количественном и качественном выражении, тем "полновесней" рубль. Таким образом, с каждым новым заводом, с каждой новой построенной магистралью, банкнота становится всё "твёрже" и выпуск новых ассигнаций для насыщения внутреннего спроса нисколько не сказывается на удешевлении рубля. Однако... Всё вышеизложенное в полной мере справедливо при отсутствии банковской лихвы, как фактора играющего на обесценивание денежной массы. Хотим иметь устойчиво управляемые ревальвацию и дефляцию(9), следовательно, необходимо преодолеть это препятствие.

Деникин сделал паузу, удостоверившись, что внимание соратников приковано всецело к нему. Лекторским тоном, выработанным ещё во время учебы в Академии генштаба, он продолжил:

— Теперь, господа, касаемо пресловутого банковского процента. Что есть лихва? Это некая абстракция. В своей сущности это явление можно выразить следующим образом: казначейства печатают и распространяют бумажные деньги так, чтобы фиктивное имущество банков, государственных и частных, заменялось действительным имуществом, то есть бумага в обмен на настоящие ценности: землю, урожай, недвижимость, товары промышленного производства и тому подобное. Банки ссужают фикцией заёмщиков, а те в последствии выплачивают проценты на заём. Чем сложней процент, тем сильнее понижается ценность ассигнаций. Это и есть так называемая "естественная инфляция". Если же заёмщик не в состоянии платить, не редко из-за вызванной банками же инфляции, у него изымается в пользу банка собственность. То есть натуральные ценности. Таким образом, господа, банки получают ценности из ничего. Банковские издержки можно не учитывать.

— Лихва ‒ всё та же фикция, — сделал вывод Маннергейм. — И на этой фикции построена англосаксонская цивилизация.

— Вот именно, Карл, — устало вздохнул Кутепов. — А теперь представь, если эта порочная экономическая модель возьмёт верх во всём мире.

— Не дай Боже, — вырвалось у Маннергейма. — Тогда придут времена, когда многие национальные правительства превратятся попросту в ту же фикцию.

— Теперь ты понимаешь, Карл? — спросил Кутепов.

— Да... — правитель Финляндии поджал губы. — Рано или поздно в странах Антанты в полную силу проявятся несколько финансовых кругов. И со временем все спектакли с правительствами и парламентами останутся лишь для населения.

Маннергейм помолчал несколько секунд, задумчиво рассматривая отблески света полуденного солнца на полированном линкрусте стола, и также задумчиво проговорил:

— Власть нескольких финансовых кругов над всею Землёй. И бесконечные войны на периферии англосаксонского мира. У аборигенов напросто не будет возможности сбросить долговую кабалу, их уделом станут войны, анархия и продажная, якобы национальная власть.

— Это далеко не всё, — развил мысль Деникин. — У туземцев отпадёт надобность в равномерно развитых экономиках. Где-то станут производить только текстиль, где-то останется лишь металлургия, а где-то животноводство.

— Это вы, Антон Иванович, пожалуй, хватили, — покачал головой Каппель. — Картина получается совсем уж апокалипсическая.

— Вы сомневаетесь, Владимир Оскарович? — нахмурился Деникин. — Я представил себе вариативную тенденцию развития оглашённого миропорядка. И только.

Каппель как-то нейтрально пожал плечами и промолчал.

— Знаете, соратники, что самое паскудное? — сказал Кутепов, — что России уготована роль аборигенов.

Шкуро громко фыркнул и, не подымая глаз, продолжил с отсутствующим видом медленно водить пальцем по краю пустого стакана.

— Кишонки у них слабы, — наконец, прошептал он с такой силой в голосе, что его услышали все.

— В открытом конфликте, пожалуй, что и слабы, — рассудительным тоном произнёс генерал Порыгин. — Однако умения делать стратегические ходы, рассчитанные на длинные десятилетия, этого у англичан не отнимешь.

С воеводой тут же согласился Мервуев:

— Что верно, то верно. Большая Игра не прекращалась даже в Мировую.

— Ну, хорошо, господа! — вздохнул Маннергейм. — Я смотрю, у вас всех слишком пессимистичное виденье грядущего. И я решительно не понимаю отчего! К генуэзской системе мы не присоединились, экономика самодостаточна...

— Вы, Карл Густавыч, — перебил его Деникин, — полагаете, что наши "друзья"...

— Да не полагаю, Антон Иванович, не полагаю, — тоже перебил Маннергейм. — Я прекрасно сознаю, что и мы, и Берлин им как та кость в горле. Нас давно ненавидят, ведь мы почти не принимаем при расчётах их валюты.

— О! Поверьте, это не единственная причина ненависти.

— Знаю. Депрессия нас не зацепила. А им она по сию пору аукается.

— Не просто аукается. Они лихорадочно ищут выход из порождённого ими же кризиса перепроизводства. Помните, я упомянул поход Дуче в Абиссинию? Муссолини неспроста туда залез. Он понимает, что Италии нужно золото, а не доллары и франки. И он в то же время понимает, что самый простой способ его приобретения — расширить колонии. Однако Дуче опоздал лет на двести. Мир теперь не тот, что прежде. Но думать, что после Мировой Войны колониальная система рухнула, значит сильно ошибаться. Отнюдь не рухнула. Она на наших глазах проходит перерождение в некую новую систему, чтобы к моменту "высвобождения" последних колоний, получить новую, сродную прежней системе по эффективности, но завуалированную форму изымания ценностей с бывших колоний. И не только с них, кстати говоря. Так вот, покамест Италия движется по "старой колее", деловые круги Антанты предпринимают шаги к преодолению последствий Депрессии, равно как и меры по предотвращению кризисов перепроизводства в будущем.

— И что же это за меры, позвольте полюбопытствовать?

— Введение нового стандарта вместо золотовалютного, — бесцеремонно опередил Деникина Мервуев и тут же добавил: — Прошу извинить, Антон Иванович, не удержался.

Деникин вежливо улыбнулся в ответ. А Маннергейм очень тихо хмыкнул и, глядя то на Мервуева, то на Деникина, спросил:

— Новый стандарт? Интересно знать, какой на этот раз.

— Судя по всему, — сказал Мервуев, — только лишь валютный.

— Погодите, — Маннергейм прикусил губу и проговорил: — Это чревато ломкой сложившейся мировой финансовой системы. Это маловероятно, Вадим Вавилович, это даже фантастично.

— Ой, ли? — Мервуев пожал плечами. — Нонешняя система, вспомните-ка, Карл Густавыч, до четырнадцатого года тоже показалась бы фантастичной. Или я не прав?

— Да. Тут вы правы, — вынужденно согласился Маннергейм. — Я вижу, вы меня подводите к мысли о новой Мировой?

— Совершенно верно.

— Карл, — обратился Кутепов, — не мы ли с тобою лет шесть тому уже тогда не сомневались в её неизбежности?

— Видишь ли, — Маннергейм встретил взгляд Верховного, — до сих мы как-то её избегали. Вот я и уверовал, что всё ещё может обойтись. А теперь... а теперь я понимаю, что новая война всё-таки необратима. Уж очень много факторов накопилось за последние... почти два десятилетия.

Правитель Финляндии задумался. В свете всего прозвучавшего на сегодняшним совете, Россия сама по себе является фактором, играющим на неизбежность новой Мировой Войны. Плюс к этому намертво завязанный узел германского вопроса, плюс к этому непомерно раздутые Парижем и Лондоном амбиции Варшавы, плюс к этому колониальные амбиции Муссолини и идущая в Испании война. И это только в Европе. А ведь есть ещё и интересы Японской Империи, в которой, кстати, тоже тлеет кризис перепроизводства, с коим она худо-бедно справляется, воюя с Китаем. Новая Мировая позволит странам Антанты и союзной Японии (если она решится вступить в войну) "расхлебать" последствия Великой Депрессии путём частичной или даже тотальной перестройки экономики на военные рельсы. И ведь процесс этот, по многим признакам, уже запущен.

— Война, значит, — Маннергейм потёр начавшие ныть виски.

— Война, — сцепив губы, подтвердил Кутепов.

— Уже ль валютный стандарт того стоит? — вдруг спросил Лопухов.

— Ещё как стоит, Евгений Прохорович, — сразу же ответил Мервуев. — В нём-то всё и дело. Вы только представьте, сколько можно печатать пустых денег без привязки к драгметаллам.

— Наверное, невозбранно.

— То-то и оно. А вот какие валюты станут резервными, будет видно по результатам войны. Это, конечно, если допустить мысль о нашем поражении.

— Ну, уж о поражении думать — последнее дело! — ободряюще улыбнулся Кутепов.

Его улыбку подхватили все. Кроме Каппеля, сказавшего:

— Не знаю, как вам, господа, а мне от всего этого на душе гадко.

— Не вам одному, Владимир Оскарович, — тихо и грустно сказал Деникин. — Но ничего не поделаешь.

Он повёл плечами, словно давил на них непомерный груз, и также тихо добавил:

— Большая политика... Представьте, каково мне, боевому офицеру, из года в год копаться в этом, извините, дерьме. "Гадко" ‒ это ещё мягко сказано.

— А я, Антон Иванович, когда вам ещё говорил (помните?), что вам только безумец позавидует.

— Как же, помню, — кивнул Деникин и улыбнулся.

Как-то вдруг наступила тишина. Воспользовавшись паузой, Кутепов приоттянул рукав кителя, бросив взгляд на наручные часы.

— Почти полдень, господа, — сообщил он. — Сделаемте-ка перерыв на кофий. Следующий вопрос обсудим после буфета.

— — — — — — -

(1) в переводе на армейские чины, статский советник выше полковника и ниже генерал-майора. Тайный советник примерно равен генерал-лейтенанту.

(2) Марков Николай Евгеньевич (род. в 1866 г.), дворянин, закончил Институт гражданских инженеров. Член III и IV Гос. Думы, один из основателей Союза Русского Народа. Приверженец крайне правых и монархических взглядов. В 1918-20 г.г. участник Белого Движения на Северо-Западе России, автор трудов: "Война тёмных сил", "История еврейского штурма России", "Про свой дом", "Отречённые дни Февральской революции".

(3) Шмаков Алексей Семёнович (1852-1916), из московских дворян, закончил юридический факультет Новороссийского университета в Одессе, состоял на госслужбе судебным следователем на Юге России. После переезда в Москву стал присяжным поверенным при Московском окружном суде, был помощником адвоката Ф.Н.Плевако. Прославился как юрист после дела "Соньки-золотой ручки" и дела Мельницкого. Вместе с Замысловским Шмаков А.С. выступал гражданским истцом по делу Бейлиса в 1913 г. Состоял во многих монархических организациях, один из учеридителей Русской монархической партии, член Русского монархического собрания, Союза Русского Народа, Русского собрания. Автор многих антисионистских книг.

(4) Константин фон-Нейрат — северогерманский политический деятель, дипломат, барон. С 1932 года министр иностранных дел Северной Германии.

(5) осваг(и) — самоназвание сотрудников ОСВАГ, прочно закрепившееся за ними с Гражданской войны.

(6) Суоми — финское самоназвание Финляндии.

(7) Эритрея — итальянская колония в северо-восточной Африке на побережье Красного моря. Абиссиния — старое название Эфиопии.

(8) В результате генуэзской конференции центральные банки стран-участниц стали использовать взамен золота конвертируемые в золото валюты ведущих стран Антанты. По окончанию валютного хаоса, вызванного Мировой Войной, по предложению англосаксонских экспертов генуэзской системой был установлен золотодевизный стандарт (он же золотовалютный), основанный на золоте и валютах Великобритании, САСШ, Франции в соотношении 50% золота и 50% валюты. Фунты стерлингов, североамериканские доллары и франки, ставшие средствами международных расчетов, были названы девизами. Генуэзская система золотодевизного стандарта существовала и до Мировой Войны, однако была распространена в колониях. После Мировой Войны она начала действовать в большинстве стран мира. Великобритания, САСШ и Франция стояли в системе обособленно, так как являлись странами резервных валют. И по отношению к ним, все прочие страны-участницы генуэзской системы могли накапливать резервные требования в форме казначейских векселей и банковских депозитов, конвертируемых в золото.

(9) ревальвация — повышение курса национальной валюты относительно валют других стран; дефляция — повышение покупательной способности национальной валюты.

— — — — — — -

Стары Юдзики-2, пункт постоянной дислокации 8-й воздушно-гренадёрской бригады. 10 июня 1938 г.

Стучит в окно утренний дождь, словно повинуясь определённому, ему одному понятному ритму. И снится Елисею Твердову, что не дождь лупит в стекло, а бьёт на плацу в знойной Испании барабан. И застыл сводный полк небесных гренадёр перед полковником на утреннем построении. И вот уже растворяются звуки барабана-дождя; и каждый день печёт солнце и носятся вездесущие мухи. И уже нет построения, а перед Елисеем предстаёт Фёдор Парфёнов: раскосые бурятские глаза по-доброму прищурены, он тщится что-то сказать, но неведомая сила не даёт ему. И тогда он показывает ладони с лежащими в них новенькими погонами рядового гренадёра. А сзади вдруг кто-то хлопает по плечу. Твердов оборачивается и видит хмурого подполковника Соценко. Тот протягивает руку и, после того как Елисей пожимает её, уходит куда-то к холмам, где солнце уже прячется за горизонт.

И вдруг вечер, осенний бал в Чистополе, гремит музыка и десятки пар вальсируют в огромной зале. И все посматривают на Елисея, девицы дарят улыбки и стреляют глазками, их кавалеры (офицеры и штатские) кивают как старому знакомому. Подчиняясь наитию, он приглашает одну из барышень, сам не зная отчего выбор пал именно на неё. Девушка обрадовано делает книксен и они уже кружатся под звуки Венского вальса. И только теперь Елисей замечает, что на нём парадная форма, а лицо барышни вдруг становится всё более и более ускользающим от взгляда, черты всё неуловимей, вот только глаза... Они завораживают будто омуты. И стоит большого труда оторвать от них взгляд. И в то же время, в лице её и в сокрытом бальным платьем стане есть нечто очень знакомое и милое сердцу.

— Почему ты не пришёл? — вопрошает она с грустью и тревогой. — Я тебя ждала. Почему ты не пришёл?

Елисей прокинулся и растёр пальцами глаза. В комнате темно, шторы не пускают свет. Всё ещё не до конца проснувшись, он посмотрел на будильник. До звонка оставалось шесть минут.

Какое-то время Елисею не хотелось отпускать навеянные сном образы бала и вальса, но перед глазами из сна резко всплыли погоны в ладонях гренадёра Парфёнова. Погоны в ладонях... Тело Парфёнова, попавшего раненым в плен к англичанам, было найдено на захваченных британских позициях. Ему сломали рёбра и челюсть, а на плечах срезали кожу в форме погон. Ему ещё живому на раны насыпали соль. После того боя Твердов не стал останавливать солдат, решивших посчитаться с британцами. Всех пленных расстреляли. Вспомнился и батальонный командир подполковник Соценко, разбившийся месяцем ранее вместе с шестнадцатью гренадёрами, когда зенитка интербригадовцев расшматовала его планеру обе плоскости. В том бою погиб и лейтенант-марокканец из штаба 8-й дивизии франкистов, которому Елисей был благодарен за совет не объедаться дикими апельсинами, не смотря на голод, вызванный перебоями с кормёжкой. Во втором батальоне от апельсин человек сорок слегло, кто язву, кто гастрит заработали.

Наконец, он с томлением в сердце поймал загадочный образ приснившейся барышни и пытался понять смысл её вопроса, куда же он так и не пришёл? На свидание? Он вдруг резко сел от пронзившей, подобно раскалённой игле, мысли. Сегодня ведь пятница! Вчера вечером он прочёл приказ, в котором увидел свою фамилию. На воскресенье его поставили в караул. А ведь в воскресенье он условился встретиться в Сейнах с Ириной. Надо обязательно позвонить ей в школу, попросить, чтобы к телефону пригласили... Нет, отставить! Сегодня законный отгул, значит, поедем к ней на досрочное свидание.

Елисей встал, распахнул шторы и машинально заправил постель. Затрезвонивший будильник тут же подавился и замолк от удара по кнопке.

В уборной Елисей налил воду из бака в висевший над раковиной рукомойник, умылся, придирчиво осмотрел себя в зеркале и достал из шкафчика растяжку с ремнём и бритву. Минут пять он правил бритву, размышляя над вариантами как добраться до Ирининой школы. Проще всего обратиться к Вараксову — соседу по лестничной клетке. У него в гараже "Цюндапп"* с коляской. Вараксов как раз вышел в отпуск и послезавтра поездом уезжает с семьёй в Ивангород. Надо бы узнать его планы на сегодняшнее утро.

Тщательно выбрив подбородок и приакуратив ножницами усы, Твердов прижёг кожу одеколоном. Затем вышел на лестничную площадку. Было начало восьмого. Обычно в такое время сосед выходит в коридор покурить, дожидаясь пока жена приготовит завтрак.

Как Елисей и полагал, Вараксов курил, сидя на подоконнике.

Он был старше Твердова на одиннадцать лет. Немного грузный, немногословный и тихоня по характеру. Впрочем, это он дома тихоня. На службе сосед преображался. В полку шутили, что мощи его голоса завидует сам начбриг, настолько громоподобен его бас. Вараксов был зауряд-прапорщиком, в армии служил пятнадцатый год. И как все унтера русской армии, был типичным представителем унтер-офицерства: служака до мозга костей; когда надо — заботливая нянька для солдат, а когда и исчадие ада. Ещё с царских времён повелось, что унтера сверхсрочной службы стали приобретать права офицеров. В начале двадцатых это положение было возрождено и получило развитие. Кроме всего прочего, Вараксов, как зауряд-прапорщик 3-го класса да ещё третьего сверхсрока, получал жалование даже несколько большее чем Твердов.

— Снова не выспался? — увидал красные глаза Елисей.

— Привет, — вместо ответа отозвался сосед и пожал руку, одновременно растирая ладонью заспанные глаза. Двухмесячный сын часто просыпался ночью, а спал Вараксов чутко.

— Слушай, Вась, забрось-ка меня в одну деревеньку. По пути к Сейнам.

— Это можно, — Вараксов подумал и назначил время: — Заходи к одиннадцати. Я как раз за покупками в Сейны еду.

— Договорились.

Вернувшись в квартиру, Твердов по быстрому сделал пару бутербродов с сыром и маслом, быстро съел, запив водой из самовара. Затем вынес несколько "ненужных" пока вещей во вторую комнату. Комната пустовала и служила кладовкой, для жилья ему вполне хватало одной.

За забором горн уже давно сыграл генерал-марш. Елисей оделся, натёр до блеска наваксенной тряпкой сапоги. Пристегнув ножны с бебутом и кобуру, запихнул в офицерскую сумку последние номера "Родника" и "Солнца России" ‒ возрождённых в двадцатые годы журналов, пользующихся популярностью в офицерской среде. "Солнце России" часто публиковал записки и рассказы армейцев и военных моряков. "Родник" в последние годы печатал научно-популярные статьи самой разной направленности. Иногда Твердов наведывался в полковую библиотеку, где любил почитать свежий номер "Военного обозревателя", в котором часто публиковали статьи о последних новинках зарубежных вооружений. Для своего подразделения в библиотеке брал и "Солдатское чтение" ‒ журнал, выходивший ещё в Российской Империи с 1847 года под редакцией генерал-майора Гейрота. С прошлого века в "Чтении" печатали солдатскую прозу: рассказы об армейской жизни, о военных походах, о гарнизонных особенностях. Критерий отбора присылаемых солдатами рукописей, установленный ещё основателем журнала Гейротом, был один — чистый русский язык без вычурных слов и выражений.

Журналы Елисей взял почитать в офицерском собрании у майора Халтурина. Брал на недельку с условием вернуть их не позднее завтрашнего дня. Но, как всегда это бывает в армии, в планы резко вмешались обстоятельства. Завтра с утра марш-бросок, а затем до ночи полевые занятия. Так что, вернуть их в срок не получится. Но слово-то надо держать. Поэтому Твердов решил до одиннадцати разыскать майора.

Солдаты вернулись с утренней пробежки в казармы и теперь высыпали строиться на завтрак. Бутерброды, естественно, аппетита не перебили, и рассудив, что в ближайшие полчаса искать майора бесполезно, Твердов наведался в офицерскую столовую. С плотным завтраком он расправился за десять минут и отправился в учебный городок, здороваясь по пути со знакомыми и иногда козыряя штаб-офицерам.

В пункте предпрыжковой подготовки занималась учебная рота. Раньше таких рот насчитывалось аж семь, теперь в полку года четыре уже не было надобности формировать больше одной. ЮНАРМИЯ исправно поставляет достаточное количество подготовленных призывников. Новобранцы приходят самое меньшее с двадцатью прыжками за спиной и распределяются по подразделениям. Приходят мотивированными, физически подготовленными, владея навыками обращения с оружием. Тех, кого направляли в небесные гренадёры не из ЮНАРМИИ, в течении трёх месяцев обучают в учебной роте. Среди них попадаются с боязнью высоты. Парни здоровые, крепкие, а бывает, как упрутся руками да ногами в самолёте, что аж не каждый инструктор выпихнет. Таких потом отправляют в пехоту.

Рота была последнего — майского призыва, в большинстве двадцатиоднолетние, но попадались и постарше. В тридцать четвёртом призывы сделали дважды в год и поначалу это вызвало в отлаженном доселе механизме вал неразберихи. До тридцать четвёртого призывали по сентябрям. Новая система оказалась эффективнее, если до этого демобилизовывалось до одной четверти личного состава, то теперь число демобилизованных в мае или ноябре не превышало одной восьмой.

Чем ближе Твердов подходил к месту занятий, тем отчётливей различал привычную ругань и матершину унтеров-инструкторов. "Тупая скотина!" и "глистопёр безрукий!" ‒ это ещё можно сказать самые мягкие, почти что нежные высказывания. Сбившийся в кучку взвод, что уже прошёл тренажёр, собрался у стендов, на которых полковой художник изобразил наглядные пособия поэтапной укладки парашюта. На опорном столбе крайнего стенда кто-то каллиграфически нацарапал ДМБ-37. Сколько раз уже Твердову попадалась эта "надпись", а её всё не закрашивали. И вот сейчас, глядя на неё, вспомнился давешний разговор в офицерском собрании, что любимая у солдат аббревиатура ДМБ появилась в войсках ещё до русско-японской. "Отпрыгавшие" новобранцы с любопытством наблюдали за товарищами, махая руками и гогоча, когда очередная "жертва" прыгала с "яйцедробилки" ‒ одиннадцатиметровой вышки, да повисала на ремнях метрах в шести над землёй. Как всегда, при первых прыжках новобранцы почти не соображали что орёт инструктор, куда надо срочно крутиться, где тут "лево" и где "право".

Низенький и легковесный майор Халтурин был начальником службы ВДП бригады. Стоя поодаль с командиром роты, он сверял с ним план учебного дня. Твердов пожал руки обоим, перекинулся парой фраз и отдал журналы.

— И охота ж тебе было с ними аж сюда переться? — удивился Халтурин. — Оставил бы журналы у Игоря Андреича.

— Вот зараза... — Твердов хмыкнул от досады, что не сообразил отдать журналы Андреичу — вольнонаёмному заведующему офицерского собрания. Но через секунду досада прошла, её уже вытеснили вернувшиеся мысли о предстоящей встрече с Ириной.

Домой Твердов вернулся без двадцати одиннадцать и, решив, что "около одиннадцати" уже наступило, нажал на кнопку соседского звонка. Дверь отворила младшая дочь — пятилетняя Верочка. Приветливо улыбнулась и звонко крикнула:

— Папа! Дядь Елисей пришёл!

И тут же умчалась из коридора в детскую.

Вараксов, как выяснилось, уже был готов. Он вышел в повседневке, держа в одной руке приготовленные для покупок сумки, в другой бронеходный шлемофон и мотоциклетные очки с широкой резинкой. При кобуре и бебуте, в новеньких погонах с широкой продольной лычкой, на высоком манжете левого рукава нашивка 3-го класса, на предплечье шеврон 23-го воздушно-гренадёрского полка, на другом предплечье нашивка третьего сверхсрока. Как говорится, образцовый унтер — становой хребет армии.

— Ты налегке? — спросил он.

— Как видишь.

— Ну, пошли.

— — — — — — — —

* Цюндапп — северогерманская мотоциклетная фирма.

Вараксов высадил Елисея на развилке. Когда "Цюндапп" скрылся из виду, Твердов зашагал по наезженной грунтовой дороге, надеясь, что указатель не врёт и что до Новомировки действительно три километра.

На распаханных полях рокотали тракторы, волоча за собою дисковые бороны, подготавливая землю для позднего ярового посева. Тракторов хватало, но нет-нет да попадались бороновавшие по старинке — с помощью лошадей. МТС с ангарами, небольшой механический заводик и склад ГСМ располагались за холмами поодаль от деревни. По другую сторону от дороги у ветряной мельницы скопилось полдесятка крестьянских телег.

Солнце стояло в зените и уже начало припекать. И если бы не прошедший двухдневный дождь, заметно охладивший воздух, да ветерок, дующий с северо-запада, царила бы знойная июньская жара.

По рассказам Ирины, в деревне имелись свои молокозавод и маслобойня. И конечно, больница и школа. А два месяца назад началось строительство кинотеатра. Новомировка — деревенька небольшая, всего дворов четыреста, это примерно четыре тысячи жителей. И то, что староста решил построить кинотеатр, у сельчан вызвало бурное одобрение. Ведь одно дело в кино ездить аж город и совсем другое дело сходить вечерком на сеанс недалеко от дома.

Улицы Новомировки и дворы утопали в зелени молодых яблонь и вишень. Абрикосы, груши и сливы попадались реже и ещё реже шелковицы. От Ирины Елисей знал, что в деревенской общине имеются яблоневые сады. Колотун — сорт яблок, названный так из-за перестука косточек, если плод потрясти в руке, пользовался самым большим спросом не только в Сувальской, но и в соседних волостях Гродненской и Вильненской губерний.

Первым делом Твердов наметил зайти к старухе-оранжерейщице, о которой как-то в разговоре упомянула Ирина. Старушка держала оранжерею на краю деревни и продавала цветы в Сейны, Ковале-Олецке и Филипув. Машины к ней приезжали по два-три раза в неделю, бывало, что и из Сувалок.

Собственно, оранжерей в её хозяйстве было несколько и все они между собой отличались. Железные рамы с толстыми стёклами походили на вычурные паутинки. Сплошные геометрические изыски, прямые углы отсутствовали: рамы ромбом, треугольные, пентагональные и октагональные. Стёкла жёлтые, синие, белые, но чаще красные. На входах колонны, поддерживающие арки античного стиля. Всё это превосходно просматривалось через невысокий плетень.

Калитка оказалась незапертой, Твердов тронул дверцу и вошёл во двор. Вымощенная камнем дорожка уводила к по-крестьянски простому и добротному срубу. За кустами крыжовника колодец с длинным журавлём, чуть дальше небольшой сарайчик. Почуяв чужого, из будки лениво выползла собачонка и для порядка трижды визгливо тявкнула. И сразу же завиляла хвостиком да и улеглась у пустой миски.

Услыхав собаку, на крыльцо вышла женщина преклонных лет. Вытирая руки о передник, смерила вошедшего пристальным взглядом. И не произнесла ни слова, ожидая, что намерен сказать незваный гость.

— Здравствуйте! — Елисей щёлкнул каблуками и взял под козырёк. — Простите благодушно, вы Екатерина Анатольевна?

Старушка кивнула. Было заметно, что прозвучавший речевой оборот смягчил её суровость, словно бы она признала заявившегося без приглашения офицера равным себе. Сняв передник, она спустилась по ступенькам и, с неожиданной в её возрасте живостью, подошла к гостю.

Бывшая горожанка, решил Твердов. Правильные черты лица; собранные под шляпку седые волосы; немного потускневшие, но всё ещё с огоньком светло-карие глаза; сохранившаяся, не смотря на возраст, осанка. И странная смесь строгости и добродушия. Ненавязчиво рассматривая оранжерейщицу, он готов был поклясться, что раньше она была не просто городской жительницей, а принадлежала к дворянскому сословию. И манера держаться, и стиль одежды выдавали её. Да и огорода с обязательной в хозяйстве живностью она не держала.

Когда хозяйка стала напротив, Твердов машинально, словно почувствовав исходящий от неё магнетизм, подался вперёд, ожидая, что она подаст руку. Оранжерейщица улыбнулась, но руки, однако, не подала, хотя чувствовалось, что в былые времена это было ей привычно. Что ж, жизнь в глуши очень даже меняет привычки.

— Я рада принять у себя героя Испании, — приветливо сказала оранжерейщица неожиданно сильным голосом, успев, видимо, по пути рассмотреть мундир гостя. — Я даже не спрашиваю с чем вы пришли.

И улыбнувшись, добавила:

— Могу предложить тюльпаны. Сейчас, увы, только поздноцветущие. А знаете что? Желаете "Пандеблумы"? Они редкого обещающе-синего цвета. Выведены в Голландии. Держу пари, ваша дама сердца никогда таких не видывала.

— Вы меня обяжите, сударыня.

— Хорошо. Обождите пять минут.

Она ушла, а Елисей всё гадал, что это за цвет такой "обещающе-синий"?

Когда хозяйка вернулась из оранжереи с уже упакованными в букет цветами, Твердов не сразу нашёл что сказать. Цвет тюльпанов его поразил. Доселе он не видал такой расцветки и даже не подозревал о её существовании. Однако тюльпаны оказались не совсем синими. Может что-то и было в них синее, но скорее больше сиренево-фиолетовое. Теперь-то понятно, что означает "обещающий". Расплатившись (букет, вопреки ожиданию, оказался не столь дорогим), он спросил напоследок:

— Вы позволите полюбопытствовать, Екатерина Анатольевна?

— Слушаю.

— Что вас подвигло поселиться тут? На задворках, в глуши? Мне кажется, вы раньше жили в Петрограде.

— В Санкт-Петербурге, молодой человек. Мой родной город я предпочитаю называть так.

— Простите, не знал...

— Пустяки, право... Сюда, раз уж вам интересно, я хотела переехать много лет. Тут рядом с деревенским кладбищем есть воинское. Там похоронен мой единственный сын. Единственный ребёнок, — она помолчала, окунувшись мыслями в былое, и тоскливо вздохнув, продолжила: — Я рано овдовела и так и не вышла замуж после. Слишком сильно супруга любила.

Елисею стало неловко. Собственное любопытство показалось ему бестактным. Ради праздного интереса невольно напомнил о жизненной трагедии. Кто, спрашивается, за язык тянул?

— У вас есть детки? — неожиданно спросила оранжерейщица.

— Нет... Вот женюсь...

— Я вам по-доброму завидую. У вас ещё всё впереди... А теперь ступайте, у меня много дел.

— Да-да, конечно... Прощайте, сударыня!

Спустя четверть часа Твердов вышел к школе. Здание оказалось двухэтажным и имело три крыла. Перед парадным входом разбита клумба с кустами роз, во внутреннем дворике росли сирени, облепленные розовато-белыми цветочками. Детворы в этот час видно не было, шли занятия, все ученики и ученицы на уроках. В отличие от гимназий, традиционно делившихся на мужские и женские, в школах практиковалось совместное обучение, но, однако, имелось деление на мужские и девичьи классы.

Глянув на часы, Твердов открыл дверь парадного входа и чуть не столкнулся на пороге с директором, почему-то именно так он воспринял выходившего из школы господина. Позже его догадка подтвердилась. Они одновременно уступили друг другу проход и обменялись улыбками.

— Как давно со мною такого случалось! — всё ещё посмеиваясь, сказал директор.

Он был высок, сильно худощав и носил академическую бородку и пенсне. На воротнике-стойке вицмундира петлички титулярного советника, на груди значок РНС, рядом боевой знак отличия одного из студенческих батальонов. Знак деникинских войск. Такие батальоны и даже полки создавались в белых армиях десятками. На Юге России, в Малороссии, в Сибири, на Дальнем Востоке. По стойкости они зачастую не уступали юнкерам, кадетам и прожжённым войной офицерам, но поначалу и воевать-то толком не умели, потому и гибли, нередко целыми батальонами. Умирали, жертвуя собою ради беззаветной веры в Россию. К концу Гражданской многие тысячи студентов числились убитыми. Павшими и так и не ставшими преподавателями, инженерами, врачами, правоведами, естествоиспытателями, полеводами...

Расспросив у вахтёра расположение учительской, Елисей поднялся по лестнице на второй этаж. Через два поворота по длинному коридору вышел к двери с соответствующей табличкой. Постучал. Как и ожидал, дверь была открыта.

Его появление прервало разговор. За ближайшим к окну столом сидела компания молодых людей лет двадцати двух ‒ двадцати пяти, все с петличками 14-го и 13-го классов. В компании состояла и девушка, как и парни, носившая вицмундир, но, естественно, женского фасона. Шло чаепитие и, по-видимому, обсуждались какие-то новости узкого, известного только собравшимся, круга.

Твердов поздоровался и представился. И был приглашён за стол.

— Ирочка скоро будет, — широко улыбаясь, сообщила девушка, назвавшаяся Тамарой.

— Вы так легко угадали, — Елисей был немного смущён. — Она обо мне рассказывала?

— Ну, право, что в этом такого? — удивилась Тамара. — Коллектив у нас дружный. А уж девушки между собой поболтать всегда любят.

— Да, очень, знаете ли, любят, — весело хмыкнув, вмешался парень, передавая Елисею чашку чая из-под самовара. — Все косточки нам перемоют.

— Николай! — строго посмотрела на него барышня.

— А что Николай? — он пожал плечами и посмотрел на гостя и принесённый им букет. — Я вот сразу догадался, к кому вы пришли.

— Так-таки и сразу? — Елисей сделал глоток. Чай ему понравился. От предложенного печенья он отказался, просто хотелось чаю.

— Да. Сразу, — ответил Николай. — Учитывая, что у нашей Ирины...

Он вдруг замолчал и быстро хлебнул из чашки.

Кто-то из парней пихнул его по ноге под столом. От Елисея это не укрылось, но он сделал вид, что не заметил. Однако заметку себе сделал.

Дальше чаепитие пошло в привычном для собравшихся русле. Шутили, обсуждали местные новости и хозяйственные дела. Елисея изредка спрашивали его мнение о школе, спрашивали из вежливости, дабы он не чувствовал себя здесь лишним.

Когда зазвучал звонок, коридоры заполнились шумными ватагами детворы. Застучали сотни ног, поднялся невообразимый гам. Но вскоре затих, когда ученики высыпали на улицу. Урок, как оказалось, сегодня был последним.

В учительскую начали заходить преподаватели, главным образом, мужчины среднего возраста. Ирина вошла позже всех, держа в руках стопку тетрадок. Как стажёр, она единственная среди коллег не носила вицмундир. Увидав Елисея, она на секунду запнулась от нерешительности и смущения. Но вот уже справилась с волнением, быстро прошла к своему столу и спрятала тетрадки в выдвижной ящик. И поспешила к Твердову, уже вышедшему с букетом навстречу. Не произнеся ни слова, словно и не расставались, они взялись за руки и несколько мгновений молча смотрели друг другу в глаза. Присутствующие деликатно изображали, что не замечают их и занимались своими делами.

— Идём, — произнесла Ирина и потянула его в коридор.

Выйдя на улицу, они минут пять шли в молчании.

— Я совершенно не ожидала, что ты приедешь, — наконец сказала Ирина, рассматривая на ходу букет.

— В воскресенье я в карауле.

— Вот оно что... — она вдохнула аромат тюльпанов. — Представляю, как нас сейчас обсуждают.

— Что, неужели все такие сплетники?

— Нет, что ты... Ничего такого. Коллеги в большинстве милые и отзывчивые люди.

— Да. Я заметил. Весёлый у тебя коллектив. И директор.

— Директор? Вот ещё! — она фыркнула. — Он строгий и мрачный. Ты с ним говорил? А то не пойму, почему это он, по твоим словам, весёлый.

— Я с ним едва не столкнулся на входе. Он засветился как праздничная иллюминация.

— Это он с тобою так... Нет, конечно, Андрей Филлипыч человек славный и во многом справедливый. И школу держит в железной перчатке, мягко говоря.

— Да? По его виду не скажешь.

— О! Порою он настоящий тиран!

— Мне он показался весёлым. И глаза у него... живые такие.

— Угрюмым его не назовёшь, это правда. И директор он хороший, и учитель от Бога. Но его немного побаиваются, уж это я за триместр поняла.

— Побаиваются? — он слегка растянул губы в улыбке. — Отчего же это? интересно.

— Да хотя бы... Вот второго дня был скандал. Он устроил Прасковье Васильевне форменную головомойку. За цветы! Суть в том, что две ученицы букетики принесли, а Андрей Филлипыч в класс на экзамен вошёл. Спокойно сказал, что цветов не должно быть и вышел. А потом, после экзамена такое устроил! Кричал... Нет, конечно, умом мы все понимаем, что он прав. Но ты бы видел его в гневе!

— А что он говорил?

— Стыдил... Говорил, что с цветов всё начинается, что нельзя приучать детей к этому. Да, да! Он сказал, что цветы на экзамене — это дурно! Что невинные, казалось бы, цветы в детстве, приведут к деньгам в зрелости.

— Знаешь, а ведь он прав. Трижды прав. Я бы не додумался...

— Конечно, он прав! Но он довёл Прасковью Васильевну до слёз, мы её потом валерьянкой отпаивали. И ведь она не желала ничего дурного.

— Не желала, но невольно поспособствовала. С другой стороны, я бы обратил внимание на семьи этих девочек.

— Семьи как семьи, — Ирина пожала плечами. — Огородники.

— Прости, не понял.

— Это местные так называют городских, что в деревню жить переехали.

— И много таких? — удивился Елисей, считавший, что индустриализация страны и строительство новых городов естественным образом урбанизируют избыток сельского населения. Но об обратном явлении ему пока что слышать не доводилось.

— Нет. Здесь в Новомировке дворов шесть всего...

— Из четырёхсот... Знаешь, — переменил он тему, — я только сейчас подумал... Школа-то ваша довольно большая. Три крыла, столовая, спортзал. И даже стадион.

— Сейчас в сёлах все школы так строят. А тут деревня молодая, даже перестраивать ничего не пришлось. Сразу по проекту возвели.

— Да я не об этом... Сколько учеников-то у вас?

— Ну... больше двух тысяч где-то.

Уступив путь чьей-то заблудившейся корове, они вышли к остановке, где в ожидании рейсового автобуса до Сейн собралось человек двадцать местных жителей. Вскоре подтянулись несколько молодых учителей и обособленной группкой стали подальше от всех. Мимо остановки вереницей проехали легковушки старших преподавателей.

Прошло ещё несколько минут и народу немного прибавилось. Рядом с Ириной и Елисеем стала нарядно одетая женщина лет сорока. Он бы, может, и внимания на неё не обратил, но ниспадающий на плечи домотканый платок со знаменитыми узорами, характерными для Вологодщины и Архангелогородщины, просто притянул его взгляд. На шее у неё Елисей заметил орден "Мать героиня", надетый на манер украшения на орденской ленте. В сущности, орден был красив и вполне мог служить украшением, не говоря уже о почёте и статусе владелицы. Когда женщина посмотрела на Елисея, он отсалютовал.

— Ох, милок! — весело сказала она. — Ежели б все наши бабоньки орденочки поначепляли, твоя б рука к голове приросла!

— Да пусть бы и приросла, — усмехнулся он.

Ирина засмеялась вместе с женщиной.

А на дороге в это время показался автобус.

Коктейль из мороженного и молока с вишнёвым сиропом приятно будоражил вкус. Они сидели за столиком в облюбованном в прошлые свидания кафетерии, что размещался на площади прямо напротив городской управы Сейн.

— Знаешь, Ир, — произнёс Твердов, когда очередная тема разговора сама собой иссякла, — там, в учительской мне показалось... показалось, что твои коллеги знают о тебе больше чем я.

— Почему ты так решил?

— Говорю же, показалось. Была одна... недомолвка.

Ирина опустила глаза, вздохнула, словно бы почувствовала себя в чём-то виноватой и, взяв его за руку, сказала:

— Елисей... Пообещай, что не станешь сердиться.

— Погоди, погоди... Как я могу такое пообещать? Ириш, если имеешь что сказать, то говори сразу. Или вообще никогда.

Она снова вздохнула и, будто на что-то решившись, сказала:

— Собственно, ничего страшного. А то, я вижу, ты в душе насторожился.

Он кивнул, и в самом деле ощутив в груди холодок.

— В общем, я скрыла от тебя одно обстоятельство... Я не знала, как ты отнесёшься. Поверь, ничего дурного я и не думала... В общем... в общем, я генеральская дочка.

Пауза длилась секунд десять. Ирина застыла, забыв, что держит в руке холодный бокал и, опомнившись, разжала замёрзшие пальцы.

— И всего-то?! — только и спросил Елисей. И прыснул.

— Тебя это забавляет?

— Откровенно: да!

— Но что же в этом смешного?

— Я-то уж бог весть что подумал... Даже нет! Готов был подумать чёрти что! Уже примерял на себя образ рыцаря из Ломанчи. А тут!..

Ирина почувствовала облегчение. Смеяться ей не хотелось, но весёлый настрой жениха (Елисея она давненько воспринимала именно так) заразил и её.

— Но почему? — спросил он. — Почему ты не сказала сразу? Постеснялась?

— Если серьёзно, то я ведь поначалу тебя совсем не знала. Решила изучить, — она прищурилась и с хитрецой в голосе добавила: — А вдруг бы ты добивался моей руки из расчёта?

— Ну, а теперь ты так не думаешь?

— Нет, конечно. Теперь я тебя как облупленного...

— Надо же! — он с улыбкой покачал головой. — Прям-таки как облупленного?

— А что? Кому как не тебе понимать, что умение разбираться в людях — издержки профессии? Положительные издержки. Да и потом, я сперва скрыла, а после уже и неловко было говорить.

— Ну, ладно. Обо мне отец знает?

— Конечно, — живо кивнула она. — И уже давно хочет познакомиться.

— Вот оно как... Так мы же с тобою и сами не очень-то давно...

Ирина допила одним большим глотком коктейль и взяла быка за рога:

— Я считаю, откладывать ни к чему. Давай сейчас же поедем ко мне. Отец сегодня в гарнизоне, со службы после восемнадцати должен прийти.

Елисей посмотрел на часы, про себя отметив, что Ирина назвала время как принято в армии, а не по цивильному "шесть вечера". Было пятнадцать тридцать две.

— Ещё почти полчаса до автобуса, — принял он решение. — Пошли потихоньку к автостанции.

Иринин дом стоял на краю частного сектора жилого городка гарнизона. От соседних домов он почти не отличался, всю улицу возвели по проекту типовой застройки. Хозяйка, Любовь Тихоновна, в общении оказалась женщиной приятной и сразу расположила Елисея к себе. Усадив его в гостиной, она вволю удовлетворила своё любопытство и провернула это так, что будущий зять ни на секунду не почувствовал напряжения или неловкости. Познакомился Твердов и с Ириниными братьями. Средние, Алексей и Лавр, вскоре умчались гулять с соседскими мальчишками, предупреждённые матерью, чтоб к ужину они были дома "как штык". Семнадцатилетний Вадим взялся нянчить трёхгодовалого Николку и вышел с ним во двор. А Ирину мать попросила помочь со стряпнёй, чтобы успеть к приходу отца.

Чтобы Елисей не скучал, Ирина предложила ему пока полистать последний номер альманаха "Изобразительное искусство". Особого восторга он у Елисея не вызвал, но дабы скоротать время, взял его подмышку и вышел во двор. И сел в кресло под навесом, пристроенном к флигелю. Листая альманах, он исподволь наблюдал, как терпеливо и увлечённо возится Вадим с малышом, и незаметно для себя погрузился в чтение и созерцание великолепных цветных вставок, выполненных на глянцевых листах, чтобы достовернее отобразить описываемые картины и гравюры.

— Вернер Грауль? — спросил Вадим, подойдя к Елисею.

Твердов улыбнулся Николке, послушно державшемуся за руку старшего брата, и ответил:

— Грауль. Пишут вот, что в Питере его выставка была.

— Я б не пошёл, наверное. Слишком мрачно.

— Так ведь он и время изображает мрачное. Средневековье, наверное, вообще самое мрачное время.

— Да, — согласился Вадим. — Хорошо, что мы родились в наше время.

— Кто знает, кто знает... Человек не волен выбирать, когда родиться. Во всяком случае, — Елисей улыбнулся, — не каждый человек.

— Но зато человек волен выбирать, когда ему умирать.

— Хм... Интересная мысль. Ты прав. Так и есть, если человек хозяин своей судьбы. Знаешь, честно говоря, не ожидал от тебя такого услышать.

— Потому что мне семнадцать? — засиял улыбкой Вадим.

— Да. Поэтому.

— Александр Невский не намного старше меня был, когда шведов разбил.

— Верно. Значит, говоришь, выбирать когда умирать...

— Да! — глаза юноши блеснули. — Умереть за добро — чести нет выше!

Эти слова буквально поразили Твердова. В его годы Елисей о многом задумывался, но чтоб вот так! О готовности пожертвовать собой и считать это честью... Вот она молодёжь растёт! С такой молодёжью и горы свернёшь. И хотя Твердов был согласен со словами Вадима, тем не менее, он возразил в частности, дабы поддержать нить разговора.

— Знаешь, добро — штука такая... Кому добро, а кому и зло. Тут всё многогранней. И мерить всё категорией добро-зло — значит слишком упрощать.

— Это понятно, — поспешил ответить Вадим. — Но я ведь про наше добро говорю. Наше добро — наша правда. Добро сильно правдой и поэтому всегда побеждает зло.

— Ну, нет, — не согласился Елисей. — Так не бывает. Побеждает тот, кто сильней. Если зло окажется сильней, оно и победит. Побеждает сила.

Вадим задумался, пробуя "на вкус" слова Елисея. И, наконец, спросил:

— А что будет делать зло, если победит?

— Как что? Навяжет свою правду побеждённым. Объявит себя добром. И со временем побеждённые станут искренне верить, что чужая правда — их собственная, что победившее зло и в самом деле добро.

Маленький Николка вдруг протянул руку к Елисею и курлыкнул:

— Дай!

— Что, дай? — не понял Твердов.

— Меч!

— Нет, меч дать не могу, — ответил Елисей, в угоду малышу назвав бебут мечом, и встретил одобрительный кивок Вадима.

— Дай! — вновь потребовал Николка.

Тогда Елисей расстегнул кобуру и вытащил ТТ. И проверив на всякий случай, на предохранители ли он, протянул пистолет. Николка взял его двумя руками и заулыбался.

— Я герой! — крикнул он и начал копировать звуки выстрелов, воображая, что стреляет куда-то вверх.

— С отцовским тоже играть любит, — сообщил Вадим.

— Слушай, а флюгер, что над вашим домом, кто сделал? — спросил у него Елисей.

— Я. В кружке моделирования научился. Нравится?

— Нравится, — кивнул Твердов.

Ему и в самом деле понравился флюгер в виде реалистичной копии истребителя И-16, детища знаменитого Поликарпова — ученика самого Сикорского. Однако расцветка у самолёта была не совсем знакомая, в небе Испании он привык наблюдать совершенно другую. И эмблемы были простые: чёрно-злато-белый триколор, как в строевых полках. В Испании русские лётчики всё больше предпочитали эмблемы популярные в Мировую Войну и Гражданскую: мёртвые головы либо древние коловраты.

— Хорошая детализация, — похвалил Елисей. — Только вот лопастей зачем аж шесть?

— Это ж ветряк! — расцвёл Вадим. — Как же он на ветру вертеться будет с двумя-то?

— Да, и правда... Лётчиком, наверное, хочешь стать?

— Да нет.

— А кем? Как отец, в пехоту? Или невоенным?

— Хочу в Питер поступить. В радиотехническое.

— Но там же флотское училище, если не ошибаюсь.

— Ну, да, флотское. В июле экзамены. Готовлюсь уже.

Ответить Твердов не успел. Скрипнула калитка и во двор вошёл Иринин отец.

— Папа! — Николка в припрыжку побежал встречать его, по-прежнему держа в руках пистолет.

У Елисея возникло чувство дежа вю. Обладая хорошей памятью на лица, он мгновенно узнал вошедшего генерала. Казалось бы, уже сколько времени прошло с той поездки из Казани в Москву, а поди ж ты. Между тем, и Иринин отец узнал Елисея. Он подхватил на руки сына и, аккуратно отобрав пистолет, подошёл к покинувшим навес Вадиму и Твердову.

— А у моего папы меч длиннее! — похвастал Николка, сидя у отца на руках.

Елисей улыбнулся и крепко пожал протянутую руку.

— Вот оно как, — сказал генерал. — Как повернулось-то, значит. Воистину ваш брат-гренадёр следует заветам Суворова.

— Как снег на голову? — уточнил Твердов, беря возвращаемый ТТ.

— Именно.

— Так вы знакомы? — удивился Вадим.

— Да, как видишь, — отец опустил на траву Николку и полюбопытствовал: — А где это наши сорванцы носятся?

— Сказали, в "пекаря"* играть пошли. Скоро вернутся.

— А уроки они, гулёны, сделали?

— Какие уроки, пап? — наполовину удивился, наполовину возмутился Вадим. — У Лаврухи каникулы уже, а у Лёшки экзамен последний.

— Вот как? Однако время летит... Ну, что, Елисей, идём в дом?

— Идём, Григорий Александрович.

И будто услышав их, на крыльцо вышла Ирина.

— Ужин накрыт. Вадька, набери воды в умывальник.

Украшенный хрусталём и фарфором стол был накрыт накрахмаленной скатертью. Любовь Тихоновна посадила Елисея напротив мужа, Ирину рядом с женихом, а вернувшихся сыновей подле себя и Вадима. Николку она разместила рядом с собою, усадив его на высокий детский стульчик. Ему единственному из всех была приготовлена порция сладкой тыквенной каши в молоке. Всем остальным Ирина наложила обжаренных в яйце и муке рыбных биточков, затем щедро добавила взбитого на молоке и масле картофеля-пюре. Бутерброды с ветчиной или сыром, салат из помидор и сладкого перца с зелёным луком каждый положил себе сам. Для Ирины и себя хозяйка выставила бутылку домашнего красного вина, а мужу и Елисею графин конька. Детям, включая Вадима, был приготовлен смородиновый морс.

— У нас, Елисей, всё по-простому, — Григорий с улыбкой подмигнул Твердову и загадочным тоном добавил: — Мы же не французы какие-нибудь... За вас, дети мои!

Елисей так и не понял причём тут французы, но спрашивать не стал. Он выпил рюмку и одобрительно хмыкнул, оценив таким способом качество коньяка. Заел бутербродом с сыром и принялся за биточки с картошкой. Ирина, как он заметил, лишь пригубила; спиртное она не жаловала.

Разговор за ужином потёк сперва о семейных делах. Алексей и Лавр поспешили выложить отцу все домашние новости сегодняшнего дня и закончили новостями уличными. После второй рюмки разговор перешёл на персону Елисея. Пришлось ему отвечать на вопросы, рассказывать о себе и выложить по просьбе Любови Тихоновны свою версию знакомства с Ириной.

После третьей рюмки и съеденной добавки, он почувствовал, что сыт.

— Сейчас самовар поспеет, — сказала Любовь Тихоновна. — Елисей и ты, Гриш, сходите пока поговорить. А мы с ребятами и Иришей уберём стол и для чая накроем.

Уже в своём кабинете, когда они поднялись на второй этаж, Григорий открыл окно и закурил папиросу.

— Переночуешь у нас. Комната для гостей чаще пустует, ты уж извини, там не очень уютно. Утром в полшестого за мной машина приедет. Подброшу тебя по пути. — Он усмехнулся со словами: — Полчаса на крюк к твоим Юдзикам я могу потерять.

Твердов кивнул; предложение обрадовало. Вставать около пяти на рейсовый автобус до Сейн ему не хотелось, ведь в Сейнах ещё пришлось бы ловить попутку до своего гарнизона. А то и не одну. Лишняя морока.

— Ты ведь не куришь?

— Не курю.

— Да, Ирина говорила, — Авестьянов сделал вид, что вспомнил это и тут же спросил: — Любишь её?

Елисей лишь улыбнулся и невольно ёрзнул в кресле.

— Это заметно, — тоже улыбнулся Авестьянов. — Я наблюдал за вами во время ужина. Так смотрят только влюблённые. Отпуск, как я понимаю, в этом году ты уже отгулял?

— Да, успел уже. Хотел летом, но... не получилось.

Сказав это, Твердов догадался, как ему показалось, зачем генерал спросил об отпуске.

— Это вы, Григорий Александрович, по поводу свадьбы интересуетесь?

— В точку! А как же иначе? Нечего тут тянуть кота за хвост. Ирине давно пора замуж. А тут ты — парень не промах! И тебе самому нечего в бобылях ходить. Пора мужчиной становиться.

— А я что, не мужчина? — не понял Елисей.

— Я тебе так скажу: в краях, откуда я родом, парень становится мужчиной, когда создаст свою семью. Иначе он хоть до самых седин не взрослый. С таким серьёзных дел не имеют.

— По-моему, и в наших краях так было. Но это когда ещё... при царе Горохе! Сейчас на дворе двадцатый век.

— И что, что двадцатый? Времена, Елисей, имеют свойство возвращаться. Пусть в новых условиях, а суть та же. Другое дело, ежели, скажем, обычаи под корень извели.

— На то есть мы, — крайне серьёзно сказал Твердов. — Люди, давшие народу и Отчизне присягу. Чтоб ни одна сволочь больше у нас не хозяйничала.

— Именно. Наше дело — обречённое. Обречённое на борьбу. И боюсь, мы дорого ещё заплатим, чтобы стадевяностомиллионная Россия никогда больше не испытала на себе инородческой власти.

— — — — — — — — —

* "Пекарь" — дворовая игра, разновидность "городков".

Сувальская губерния, Сейны-6. Управление 18-го мехкорпуса. 12 июня 1938 г.

Тихий гул настольного вентилятора давно стал привычным и не воспринимался на слух. За окном духота, на небе ни облачка, даже ветер ‒ и тот не дарил свежести. Слегка удивляли трели певчих птах, что доносились из ближнего подлеска. И охота ж им щебетать в такую жару! В кабинете немного свежее. Конечно, вентилятор воздух охладить не может, но гоняет его неистово, медленно поворачиваясь влево-вправо по широкому сектору.

Стояло позднее утро, а для кого и разгар рабочего дня. Время перевалило за половину десятого.

Григорий Авестьянов разбирался с накопившимися в последние дни рапортами. Жизнь в корпусе бурлила во всю: плановые учения, поэтапные переформирования частей и соединений, смотры войск и множество других повседневных мероприятий иногда плодили целые кипы документов, требующих его подписи или даже резолюции. Закончив с рапортами, он раскрыл папку с подготовленными ему на подпись приказами. Первый же из них гласил о присвоении шестерым поручикам штабс-капитанских и штабс-ротмистрских чинов. К приказу были прикреплены представления строевых командиров. Ознакомившись с ними, Авестьянов поставил размашистую подпись на всех копиях, предназначенных для архивов различных военных инстанций.

Резко тренькнул внутренний телефон. Авестьянов взял трубку, выдохнув:

— Слушаю.

— Григорий Александрыч, — послышался голос Колохватова, — я тут мимо дежурной части проходил... С третьего КПП сообщили, сейчас прибудет Кажан.

— Ты из дежурки звонишь?

— Да.

— Встреть его и оба ко мне.

— Понял.

Григорий повесил трубку. С Колохватовым они давно перешли на "ты" и успели подружиться. Однако при подчинённых, особенно не в приватной обстановке, общались, как правило, на "вы".

Он встал из-за стола и подошёл к окну. Лёгкий ветер шевелил ветви деревьев, прячущиеся в зелени пташки продолжали изливать трели. Обрамлённые побеленными поребриками, под самым окном пестрели клумбы с гладиолусами и кустами роз. У забора лениво вылизывал спину прикормленный рыжий кот. На всё это благолепие Авестьянов смотрел, почти не замечая. В этот момент он думал о прибывшем генерал-лейтенанте Кажане.

Вспомнился прошлонедельный разговор с Коронатовым. Старый друг позвонил из Москвы поздно вечером и довольно радостной интонацией сообщил, что подыскал Григорию отличного служаку. Большего начальник ГАБУ по телефону говорить не стал, справился о семье и настроении да и закончил разговор. А через два дня секретчик принёс пакет с послужным незнакомого Григорию генерал-лейтенанта бронеходных войск.

Ознакомившись с послужным, Авестьянов неожиданно для себя проникся и уж точно заинтересовался. Кажан Константин Константинович был назначен начальником формируемой 6-й бронеходной дивизии. Родом он был из небольшого села близь белороссийского уездного городка Жлобин, что в Могилёвской губернии. Когда в двадцатом первом село сожгли поляки, вступил в армию, был тяжело ранен на фронте и более года провёл в госпитале. В двадцать втором поступил в учебный отряд моторизации при Менском пехотном училище, а уже на следующий год, в виду перепрофилирования пехотного училища в Кадетский корпус, его в числе прочих юнкеров отряда перевели в Томск, где было сформировано юнкерское бронеходное училище — первое бронеходное в России. В двадцать пятом он выпустился корнетом, попав по распределению в один из отдельных бронеэскадронов под Читу. Как род оружия, бронеходные войска в тот период были малочисленны и, в некоторой мере, экзотичны. Техника по большей части старая — времён Мировой Войны или первые несовершенные образцы отечественных конструкторов. Но уже в двадцать восьмом многое поменялось, в войска пошли серийные и уже более надёжные бронеходы харьковчан и уральцев, началось формирование новых бронедивизионов, а вскоре и полков.

Войну с Китаем Константин Константинович Кажан застал командиром полуэскадрона, завершил майором ‒ начальником штаба полка. Штабные должности у бронеходчиков — скорее условность; Кажан не выходил из боёв, четыре бронехода под ним сгорело. В первый же месяц получил Владимира с мечами за прорыв укреплённой линии, которую трижды не смогла взять пехота, не смотря на бомбардировки и артобстрелы. Из бронеэскадрона, который перед боем возглавил Кажан, в тот день осталось всего две машины — его и вахмистра Висовина, ставшего вместе со своим экипажем георгиевским кавалером. Два бронехода — одна десятая от эскадрона, оставшегося гореть на поле перед бетонированными траншеями и артиллерийскими ДОТами. Когда последние замолчали и заткнулись раздавленные гусеницами пулемёты в траншейных гнёздах, на подавленный участок в прорыв ушла казачья конница, а затем и погруженная на грузовики пехота. В конце войны за уничтожение китайской зенитной батареи Кажан был удостоен Георгиевского оружия. Устроившая засаду батарея 37-мм "Бофорсов" разменяла шесть зениток на девять бронеходов. Китайцы бились отчаянно, никто не пытался сбежать. А когда зенитки были уничтожены, уцелевшие артиллеристы бросались на бронеходы с гранатами, стремясь хотя бы повредить их. И если бы не подоспевшая пехота, бронеходов осталось бы гореть не девять, а куда больше. После того боя в "стальном друге" Кажана насчитали одиннадцать пробоин, машина потеряла ход: двигатель мёртв, гусеницы перебиты. Из экипажа уцелел только он, оставшийся внутри контуженным и оглохшим, продолжая в упор расстреливать батарею. Когда пехотинцы вытаскивали его из зачадившего бронехода, он был без сознания. А потом внутри начали рваться патроны от уцелевшего курсового пулемёта, патроны к сорокапятке он расстрелял все. В госпитале впоследствии долго удивлялись, вытаскивая из него две дюжины осколков. Удивлялись, что он не умер до операции, что относительно мало потерял крови и пережил болевой шок от ожогов спины, рук и ног. Но он выжил, сказалась, видимо, доставшаяся от предков трёхжильность. Долго выхаживался, а потом вернулся на действительную службу.

Последним местом службы Кажана был полигон в Южной Сибири под станицей Семиярской Семипалатинской области, где в павлодарском уезде дислоцировались кадрированные панцирные части рейхсвера и располагался учебный центр северогерманских бронеходчиков. Две кадрированные панцергренадёрские дивизии дислоцировались в степях Большой Киргизии — под Лепсинском Семиреченской области. Факт пребывания войск рейхсвера в землях Сибирского Казачьего Войска сам по себе небезынтересен. В русской армии об этом почти неизвестно, естественно, кроме тех, кому по долгу службы знать полагалось. Окружающее население тоже мало что знало, кроме того факта, что где-то в степях существуют германские гарнизоны. И только. За пределы Южной Сибири про кадрированные полки и дивизии информация не распространялась. Страна закрытая, меры секретности исправно работают из года в год, поэтому кроме неясных слухов к иностранным разведкам ничего не просачивалось. По крайней мере, так считалось. В Европе было известно лишь то, что в России с недавних пор проходят подготовку юнкера Люфтваффе и панцерных войск. По большому счёту, на это смотрели сквозь пальцы из-за неимения действенных рычагов давления на Москву. Тот же Уайтхолл куда больше настораживало базирование где-то под Архангельском остатков Рейхсмарине. Но режим секретности и по сей день не позволял британской военно-морской разведке выявить подробный состав вымпелов осколка германского флота.

В дверь постучали. Громко так постучали, с напором.

— Войдите.

Держа в левой руке чёрный командирский портфель, в кабинет шагнул рослый широкоплечий генерал, чётко щёлкнул каблуками, одновременно резко поднеся ладонь к козырьку фуражки.

— Генерал-лейтенант Кажан прибыл для прохождения службы! — рокочущим голосом доложил он.

Кивнув из-за спины гостя, следом вошёл Колохватов.

— Прошу садиться, господа, — указал на стол Авестьянов и занял своё место.

Генералы последовали его примеру.

Сравнивая Кажана с фотокарточкой, Григорий нашёл, что в живую тот более представителен. Открытый взгляд на редкость ярко-голубых глаз, смотрит будто с вызовом, словно не существовало ничего, что могло бы его устрашить. Когда он снял фуражку, чуб, лихо завитый по солдатской моде, оказался светло-русым, не сравнить с чёрно-белым фото, где чубина куда темнее. Усы густы, но аккуратно пострижены, на руках белые из шагреневой кожи перчатки, скрывающие обожжённую кожу. Удивительно, как с его статью он выбрал стезю бронеходчика. В стальных коробках вечно не развернуться, не повернуться, впрочем, тут скорее всё от сноровки зависит. Владимир 4-й степени с мечами; значок РНС; на левом рукаве наугольник из чёрной и красной полос, над ним красный солярный крест. На портупее Георгиевский кинжал, который генерал носил с гордостью и только потому, что Георгиевский. Ненаградное холодное оружие бронеходчики не носили. Мундир непривычного здесь светло-зелёного цвета, настолько светлого, что, казалось, он скорее белый. Серебряные погоны, генеральский зигзаг вышит тонкой линией угольно-чёрной канители, что, помимо эмблем на шевроне, указывало на принадлежность к бронеходным войскам. Генерал-лейтенантство Кажан получил недавно — две недели ещё не прошло. Однако то, что его прямой командир в равном чине, Константина Константиновича не смущало, он уже знал: чтобы стать полным генералом Авестьянову не хватает лишь ценза выслуги.

— Не скрою, Константин Константинович, — начал беседу Григорий, — я жаждал с вами познакомиться.

— Благодарю. Надеюсь, ваши ожидания оправдаю.

— В этом я не сомневаюсь совершенно... Для начала, я бы хотел прояснить насколько вы в курсе предстоящих вам дел.

Кажан встряхнул плечами и скромно улыбнулся.

— Боюсь вас разочаровать, Григорий Александрович, но даже не в самых общих чертах. В ГАБУ я пробыл самую малость ‒ каких-то три часа, получил в управлении кадров предписание и поспешил на вокзал.

Авестьянов поднял бровь.

— Странно. Я полагал, Коронатов вас обязательно к себе пригласит.

— Я справлялся о нём... Мне сообщили, его срочно в кремль вызвали. Сказали, что это надолго.

— Ну что же, тогда... Курите?

— Благодарствуйте, бросил.

— А я, с вашего позволения... — соблюл Авестьянов вежливость и вытащил папиросу из коробки "Оттоманъ". Затем щёлкнул зажигалкой. Следом подкурил от спички и начальник штаба, подтянув к себе пепельницу для посетителей в виде десятигранника из полированной латуни.

— Вы с семьёй приехали? — поинтересовался Колохватов.

— Нет. Семью оставил в Семипалатинске. В приказе предписано прибыть к сегодняшнему числу. Жду где-то через месяц, жена захотела у родителей погостить. В Ялте. Там внуков давно ждут.

— Далеко же она с вами из родных мест забралась, — улыбнулся Колохватов.

— Не жалуется. Знала за кого выходила.

Кажан мечтательно посмотрел в окно.

— Мы, знаете ли, через месяц знакомства поженились. В тридцать первом это случилось. У меня тогда отпуск в Ялте кончался. Я её в Приморье увёз, я там три года служил. В первое время она жутко скучала... и дорога длинная. От Владивостока до Уральска три недели, а оттуда в Крым ещё две. Не наездишься. Сейчас-то побыстрее стало и гражданская авиация развилась. А тогда...

— Знакомая ситуация, — отметил Авестьянов, затягиваясь. — Моя супруга с детьми из Заамурья сама ездила. Приходилось расставаться. Не бросать же дивизию на два месяца.

Он стряхнул пепел и перешёл к делу:

— Итак, Константин Константинович, приказ о сформировании вашей дивизии поступил десять дней назад. Поскольку первоначально перед управлением корпуса такая задача не ставилась, основной объём ложится на ваши плечи. Дивизию будете разворачивать на базе пятьдесят пятого лёгкого бронеходного полка. Думаю, с полковником Шаповаловым вы быстро найдёте общий язык. Командир он отменный и за прошедшие дни успел немало сделать. Сейчас он формирует двадцать третью бронебригаду, которой пока и распоряжается до прибытия её командира.

— Известно кто назначен на двадцать третью и когда его ждать?

— Пока нет. Но это решится в ближайшие дни. Формированием двадцать четвёртой бронебригады занимается генерал-майор Ермоленко. Рекомендую его самым положительным образом. Правда, сквернословит он через меру, как заправский унтер.

— А кто без греха? — с улыбкой произнёс Колохватов. — Чего уж тут.

— И то верно. На Ермоленко, Константин Константинович, можете полагаться смело. Он служил в Северной Германии. Под Дрезденом. Был наштадивом пятой мотопехотной дивизии. А там, знаете сами, какие специалисты... чтоб перед союзниками в грязь лицом не ударить.

— Право же, это замечательно, — заметно приободрился Кажан. — Дивизия формируется по новым штатам?

— Да.

— Хм... Ну, не с одного же полка она разворачивается.

— Верно. На базе пятьдесят пятого создаётся "второй" полк, часть техники передаётся в него из хозяйства Шаповалова. Пятьдесят пятый взамен пополняется "Штормами" и "тридцатьвосьмёрками". В штарме мне обещали, что скоро с Путиловского завода придёт эшелон с "тридцатьдевятыми".

Кажан довольно улыбнулся. За те часы, что довелось провести в ГАБУ, он успел ознакомиться с новыми штатами родных войск. С лета текущего года в каждой бронебригаде создаётся тяжёлый бронедивизион в составе двадцати четырёх Б-38 "Витязь I" или более новых Б-39 "Витязь II", модификации "тридцатьвосьмёрки", принятой на вооружение в 1937-м. Там же в Москве ему стало известно, что благодаря опыту Испании, было принято решение отказаться от концепции пехотных бронеходов, что повлекло за собою упразднение в мотострелковых и мотопехотных полках отдельных эскадронов и дивизионов. Бронеходы теперь сводились в кулак, а не разбросаны как прежде с подчинением пехотным командирам. Решение это оплачено кровью, одних только тяжёлых Б-38 в Испании потеряно 52 машины. Там же в ГАБУ он слышал разговор, что в Англии, на основании опыта Испанского Экспедиционного Корпуса, наращиваются работы по созданию более бронированных танков. Ибо британские крейсерские "лохани" Мк I и пехотные "Матильды I" не способны при столкновении с русскими машинами воевать на равных.

Промелькнувшая мысль про Испанский Экспедиционный Корпус отозвалась глухим раздражением. Корпус только назывался "испанским". Это было сводное соединение британской армии, с сентября 1937-го воевавшее за республиканцев. Французы тоже воевали, но их войска, как и русские, и итальянские назывались добровольческими. Из настоящих добровольцев состояли лишь интербригады, где коммунистов, интернационал-социалистов и разного рода анархистов было полным-полно со всей Европы, а некоторые полки и батальоны состояли из американцев. И кого только не было: красноэмигранты из России, австрийские, германские, итальянские, французские, югославские и венгерские коммунисты. Гражданской войну в Испании в последние полтора года можно назвать с большой натяжкой, по сути своей это нейтральное поле битвы двух непримиримых лагерей. И не важно, что, например, в Великобритании не господствует коммунизм, важно, что корень у Интернационала и британских лордов один. А деление на правых, левых и центристов — попросту обычная условность из западноевропейских правил политических игр. Кроме того, испанская война до невозможности странная, в ней участвуют войска крупнейших европейских стран, но при этом эти страны не находятся в состоянии войны, не разрывают дипломатических отношений, ведут между собой торговлю. Как будто Испания — полигон для будущей и, если можно так выразить, более серьёзной войны.

Нахлынувшие мысли об Испании Кажан отбросил через пару секунд, сейчас было не до них.

— Нестор Иванович, — протянул Авестьянов начальнику штаба красную кожаную папку, — передайте.

Из рук наштакора папка перекочевала к Кажану.

— Вы, Константин Константинович, изучите пока что. Это ваша дивизия. На бумаге. То, что пока есть и то, чем это всё должно стать.

Кажан открыл папку и погрузился в чтение.

Авестьянов и Колохватов не стали ему мешать разговорами, оба задумались о своём. Григорий хотел было вернуться к разбору приказов, но решил повременить до убытия начдива.

Докуривая папиросу, Авестьянов задумался о новых штатах. С начала июня лёгкие и средние бронеходные полки переформировываются в просто бронеходные. Если до этого в лёгком полку насчитывалось 220 "Вихрей" или более новых "Ермаков", а в среднем 150 "Штормов" или "Скобелевых", то теперь бронеполк должен состоять из двух лёгких дивизионов и одного среднего, что вместе с командирскими и отдельным взводом составляет 186 машин. В бронебригаде такой полк один и ещё один — мотопехотный, плюс дивизион САУ, тяжёлый бронедивизион "Витязей" и подразделения "спецов" ‒ сапёры, медики, связисты, химики, интенданты.

Григорий то и дело поглядывал на Кажана, тот погрузился в бумаги с головой, время от времени шелестя ими, да тихо хмыкая. Начдиву предстояло доразвернуть две бронебригады, заполучить в хозяйство формируемый 333-й гаубичный артполк, сколотить из прибывшего из других округов личного состава части дивизионного подчинения: зенитно-артиллерийский дивизион, тяжёлый бронедивизион, разведывательный, инженерно-сапёрный, мосто-понтонный и ремонтно-восстановительный батальоны. Забот ему предстояло, честно говоря, столько, что о полноценном сне на долгое время можно забыть.

— Разрешите вопрос, Григорий Александрович, — оторвался от бумаг Кажан.

— Слушаю.

— Тут изложено, что шестьдесят седьмая стрелковая бригада расформировывается и её полки и спецы передаются в бронебригады. Но указывается, что дислокация частей бывшей шестьдесят седьмой остаётся прежней... С полным сохранением прежних нумераций и прежним же обозначением! Как если бы она не расформирована.

Начдив улыбнулся и добавил:

— Дезинформация вражеской агентуры среди местного населения?

— Совершенно верно. Номер у отдельной шестьдесят седьмой бригады отбирается. Насколько мне известно, с этим номером формируется бригада где-то на Волыни. Наша же, до своего часа, официально остаётся нетронутой. Вы ещё многому удивитесь в делах здешних. Это я вам обещаю.

— Брюссельский Пакт, как я полагаю, — сделал вывод Кажан.

— Он самый, — подтвердил Авестьянов, который раз про себя проклиная пакт "О фланговых ограничениях", заключённый между Россией и Северной Германией с одной стороны и Польшей, Францией и Великобританией с другой стороны. По Брюссельскому Пакту войска первого эшелона не должны превышать определённой в 1933 году численности.

— Будь он неладен, этот пакт, — устало посетовал Колохватов. — Столько сложностей из-за него городим.

— Это ничего, — философски заметил начдив, — лучше уж так, чем совсем никак.

Он захлопнул папку и, сунув её в портфель, сказал:

— На сегодня вопросов более не имею.

— Вот и замечательно, — Авестьянов воткнул в пепельницу потухший окурок, вдруг вспомнив, что всё ещё держит его в руке. — Напоследок позвольте полюбопытствовать о вашем прежнем месте службы.

— Вы о немчуре?

— Эка вы догадливы.

— На вашем месте, Григорий Александрович, мне бы тоже стало любопытно... Однако... однако чего-либо определённого сказать не могу. Там секретность не меньшая, чем, по-видимому, здесь. И не будь я генералом... В общем, панцерные части по-тихому раскадрируются. В закрытых эшелонах из Германии прибывает личный состав. Но чаще группами в цивильной одежде по всевозможным легендам. У нас между собой поговаривали, что через несколько месяцев, как только союзники проведут закрытые учения, все панцердивизии в Рейх перебросят. Вот уж не знаю, правда ли.

— Похоже, что правда, — предположил Колохватов. — Мы ведь тоже неспроста тут мордуемся.

После его слов наступила тишина. Только вентилятор продолжал гудеть, но его гул не в счёт. Генералы разом помрачнели, прекрасно осознавая, что затеянные мероприятия — не что иное, как подготовка к войне. О том, когда грянет, думать не хотелось, но уж точно бы хотелось, чтобы не так скоро.

— Разрешите идти? — встал Кажан, забирая со стола фуражку.

— Идите, Константин Константинович. Желаю успехов. На днях ждите в гости.

Кивнув и щёлкнув каблуками, начальник 6-й бронедивизии вышел из кабинета.

14 июня 1938 г. Еленево-2, пункт постоянной дислокации 109-й отдельной артиллерийской бригады 2-й армии.

Ровно в 14 часов ворота 5-го парка раскрыли настежь. Натужно урча, на территорию въехал артиллерийский тягач АТ-6 "Иртыш", в кузове которого сидел расчёт буксируемой гаубицы. Заехав на бетонные плиты с дорожной разметкой, водитель сменил скорость, обдав стоящего неподалёку дежурного по КТП облаком сизого выхлопа. Громко матернувшись, дежурный фельдфебель отошёл подальше.

Авестьянов рассматривал тягач с любопытством. Широкие гусеницы, мощный дизель, пулемёт Дегтярёва в бронированной кабине. Разработанный в тобольском тракторном заводе, АТ-6 был принят на вооружение в апреле прошлого года и уже успел стать в войсках массовым. Немаловажным его плюсом являлась способность развивать по шоссе скорость до 47 км/ч. Не каждый бронеход на такое способен. Вторым достоинством АТ-6 была простота и дешевизна производства, что позволило моторизованным войскам уже через год его серийного запуска почти полностью избавиться от конной тяги.

Следуя разметке, водитель довёл тягач к "перекрёстку" и свернул к ангарам. В ворота, к этому времени, вползал следующий "Иртыш". Всего их было 72, буксирующих 152-мм гаубицы О-15. Два дивизиона 333-го артполка. 3-й дивизион, имевший на вооружении 152-мм пушки-гаубицы МЛ-20, должен прибыть завтра вечером.

Сформированный в течение мая в разных гарнизонах подивизионно, 333-й полк входил в состав 6-й бронедивизии генерал-лейтенанта Кажана, но вместо дислокации под Вижайнами, где стоял 55-й лёгкий бронеполк, Авестьянову пришлось размещать его в ППД 109-й артбригады, согласовывая этот вопрос с Малиновским, которому бригада подчинялась напрямую. Такая, на первый взгляд, путаница была вызвана необходимостью скрытного развёртывания 6-й бронедивизии. Появление свыше сотни орудий и около полутора тысяч артиллеристов в бронеходном гарнизоне просто не могло остаться незамеченным. А здесь в 109-й бригаде орудия и людей спрятать можно запросто. 5-й парк был построен лет шесть назад как запасной, с тех пор почти всегда пустовал. Бригада вооружена разношёрстно, в том числе и О-15, и МЛ-20, и поэтому появление "лишних" орудий вряд ли вызовет подозрения. К тому же всем канонирам, унтерам и офицерам 333-го полка накануне были выданы шевроны 109-й бригады.

Конечно, если в округе шпион на шпионе сидит и шпионом погоняет, то все эти меры малоэффективны. Но контрразведка твердит об обратном. Подполковник Торосов заверил, что опасаться следует в первую очередь "фланёров"(1), а те, как правило, работают вдоль железных дорог.

— От такого добра я б не отказался, — полушутя-полусерьёзно произнёс начальник бригады, стоявший рядом с Авестьяновым у здания паркового техпункта. Посмотреть на "вселение" чужого полка, тем более когда приехал в гости командир 18-го мехкорпуса, он пропустить не мог. И не хотел.

Обернувшись, Авестьянов пожал плечами, словно бы удивился словам начбрига. С генерал-майором Задериным-седьмым он познакомился недели три назад, когда идея "подселения" была только-только задумана.

— Вам нужны лишние заботы, Николай Палыч?

— Не скажите, — не согласился Задерин 7-й, упёрто мотнув головой. — Я, видите ли, в некоторых вещах до невозможности жаден. Предложи мне кто-нибудь этот полк, взял бы не раздумывая. Это ж у меня почти дивизия получилась бы!

— Ничего, будет вам ещё дивизия.

— Да ну! — Задерин 7-й скривился: — Сами-то, Григорий Александрович, верите в то, что говорите? У нас в артиллерии как на бригаду встал, так считай и всё. Продвижение дальше идёт туго. А принимать под начало какую-нибудь пехотную дивизию не по мне.

— Не сомневаюсь даже, — обронил Авестьянов, вспомнив, что Задерин при знакомстве хвастнул, мол, является в своём роду артиллеристом в седьмом поколении. В принципе, об этом догадаться труда не составляло, окончание "7-й" после фамилии говорило само за себя. Такие окончания пошли ещё с петровских времён, когда возникали офицерские династии, основанные выслужившимися в офицеры солдатами и матросами. Кто-то из предков Задерина был фейерверкером батареи Раевского в Бородинском сражении.

— Однако где Дрыгин? — озаботился начбриг, провожая глазами грузовик с полковым имуществом, что вклинился между тягачами. — Пора бы ему объявиться.

Командир 333-го полка полковник Дрыгин должен был прибыть к вечеру, об этом Авестьянов и сообщил Задерину 7-му.

— Вы, Николай Палыч, наперёд не беспокойтесь, — добавил Авестьянов. — Дрыгин тут у вас сильно вольничать не будет.

— А хоть бы пусть и попробовал, — усмехнулся начбриг. — У меня не забалуешь.

Он кивнул в сторону со словами:

— Вон казак ваш идёт.

Григорий обернулся. Есаул Маренко шёл быстро, придерживая на ходу ножны с шашкой.

— Ну, что там? — опережая адъютанта спросил Авестьянов, когда тот подошёл.

— Машина готова, Григорий Александрович.

— Хорошо, — Авестьянов проследил за очередным, въезжающим в парк тягачом и обратился к Задерину: — Мне пора, Николай Палыч. Спасибо за "волшебный" чай.

— Пробрало-то "волшебство"? — довольно улыбнулся начбриг.

— Пробрало. Коньяк действительно хорош.

Они пожали руки и расстались. По пути из парка Авестьянов думал, сколько же мороки теперь Задерину 7-му предстоит. "Вселение" 333-го полка обстроено как возвращение бригадных подразделений с полигона. Это ж сколько раз на этой недели придётся людей гонять на полигон и обратно? Чтобы создать нужное впечатление для наблюдателя со стороны, что количество убывших и вернувшихся подразделений совпадает.

— Теперь, Пётр, едем в Вижайны, — сказал Авестьянов водителю, когда вместе с Маренко уселся в машину, ждавшую за воротами.

Генеральский "Морозовец" тронулся, за ним двинулись грузовики и броневик взвода охраны.

— — — — — — —

(1) фланёр — (от фр. flaneur), дословно: человек, гуляющий без дела, праздношатающийся. На языке русской контрразведки означает "кочующего" вражеского агента, занимающего, под видом мирного жителя, сбором сведений преимущественно на ж/д станциях. Широкое распространение термин получил в Мировую Войну.

Дорога до Вижайны местами петляла. Пыльная, в рытвинах, с заросшими обочинами. Транспорт встречался нечасто, поначалу, ближе к Еленево, всё больше военные грузовики, потом проезд уступали рейсовые автобусы. Легковушки стремились обогнать. Польских деревень вдоль дороги попалось всего три, живут ли там одни поляки Авестьянов не знал. Деревни точно из старых, хоть и были дорожные указатели на русском, но названия польские. Хотя если не знать, то и не скажешь, что две из них польские: Сидоры да Смольники. Вот Рогожаны — те, похоже, польские. Впрочем, как сказать — с тем же успехом можно утверждать, что название присуще некоторым уездам Белой Руси. Новых деревень по пути попалось аж восемь. Им от силы лет десять-двенадцать. Новая Власовка, Верхняя Осоевка, Задиры да другие — все они построены переселенцами из Малороссии, Белороссии и средней полосы Великороссии.

Через несколько часов, когда до Вижайны оставалось не более двадцати километров, колонна стала у железнодорожного переезда. Шлагбаум был опущен, у самого края полотна стоял осанистый старик в путейском вицмундире, держа в руке флажок. Недалеко за лесом приближался состав, выдавая себя больше не шумом, а расползающимся по воздуху столбом чёрного дыма.

— Разомнёмся маленько, — предложил Авестьянов, открывая дверцу.

Есаул последовал за ним, а через минуту бросил баранку и ефрейтор. "Забурлил" взвод охраны, используя перерыв в движении, бойцы поотделённо поспешили до ветру, оглашая округу гомоном и шутками.

Авестьянов закурил, осматривая домик смотрителя. Так и вертелось на уме "станционного", как у Пушкина. Только лошадей тут, конечно же, нет. Дом, как дом, сложен из кирпича, а крыша деревянная, с петушками. Небольшой двор огорожен штакетником, в сторону поля уходит тропинка к огороду, на котором зеленеют грядки молодой капусты и взошедших огурцов. Что-то там ещё росло, но отсюда не разобрать, мешали ухоженные кусты малины, чёрной смородины и крыжовника. Дед, выходит, огородник.

— Что, Игнат, пройдёмся?

— Чего ж не пройтись...

Адъютант пошёл рядом с командиром, держась немного в стороне и сзади. Окна домика были прикрыты ставнями, защищавшими от жарящего солнца. Шторы у путейца не водились. Вдруг выскочил из открытой калитки здоровенный пёс и, даже не гавкнув, опрометью бросился к чужакам, резко остановившись саженях в десяти. Он не лаял, лишь пристально следил за непрошеными гостями.

— У, каков! — усмехнулся Авестьянов.

— Умный, чертяка, — похвалил Маренко. — Добрый сторож.

Чадя угольным дымом, к переезду подошёл паровоз и, не сбавляя хода, пронёсся мимо, таща за собою платформы. Десятки платформ. На каждой укрытые брезентом бронеходы. Судя по размерам и угадываемым (человеком сведущим) очертаниям, это были лёгкие "Вихри". Нынче они считались устаревшими. С минувшей зимы ранние модификации "Вихрей" 1933-34 годов заменялись одноклассовыми "Ермаками" Б-36. Назвать последних жестянками у Авестьянова язык не поворачивался. С "Ермаками" он успел хорошенько ознакомиться на полигонах и смело считал этот лёгкий бронеход в своём классе выдающимся. При примерно шестнадцати с половиной тоннах веса, Б-36 имел 40-мм броню корпуса и 45-мм башню. Дизель В-6 в 340 лошадок позволял развивать скорость 50 км/ч по грунту. Экипаж четыре человека, вооружение: 45-мм пушка и пулемёт Дегтярёва. Бронеход вышел на редкость удачным, после войсковых испытаний в ноябре прошлого года жалоб на него в войсках не было. Поговаривали, что "Ермаки" скоро станут производить не только в Екатеринбурге, а и в Киеве.

— Кроха! А, ну ступай в хату! — скомандовал смотритель, когда состав ушёл. Затем, подойдя к офицерам, обратился к Авестьянову в старой манере: — Он у меня смирный, ваше превосходительство.

— Хороший пёс у вас, — сказал Григорий, шагнув навстречу, и протянул руку.

Путеец пожал крепко, даром что глубокий старик. И представился, явно обрадованный возможностью пообщаться:

— Евстигней Карпыч я. Земляков. За Кроху извиняйте, не думал, что вы к дому подойдёте.

Авестьянов представил себя и Маренко и спросил с улыбкой:

— Почему, интересно узнать, Кроха? Он же почти с телёнка ростом.

— А! — крякнул смотритель. — Сперва-то он во-от (показал он ладонями) таким был. Одним словом, Кроха и есть... Папироской, я извиняюсь, не расщедритесь? А то мне мой самосад нынче горло драть стал. Ужасть просто...

Григорий открыл коробку "Оттомана" и протянул, угощая. Взяв папиросу, старик чиркнул спичкой. Затянулся, одобрительно поплямкал и, повеселев, сказал:

— Благодарствую, ваше превосходительство.

— Да бросьте вы превосходительствовать. Теперь так не принято. Уже давно так не говорят.

— А я и не каждого так называю.

— Неужто так часто генералы тут ездят?

— Ну, положим, не часто. Но ездют. И статские енералы тоже.

Маренко, до сих пор молчавший, осведомился:

— Небось хорошо тут вам, Евстигней Карпыч? Начальство далеко, сами себе хозяин.

— Хорошо — это да. Они далече, но когда-никогда шастают. Вот давеча начальник дистанции проезжал на дрезине с рабочими. Путь осматривал. А потом важные господа из Менска были. Так перед ихним приездом тут на ветке ремонт кипел. Шпалы кой-где поменяли, костыли подколотили, гайки подвинтили, подсыпали балласту, столбы зачем-то покрасили... А всё чтоб тяжёлые составы спокойненько ходили. Теперь, глядь, военные эшелоны туда-сюда носятся.

Дед пыхнул и, с хитрецой в глазах, спросил:

— Вот зачем технику в Россию вывозют? Не первый состав ведь на Восток ушёл. А ежели поляк вдруг... да с французом вместе попрёт? Я тут лет пятнадцать живу, ляхов-партизан до сих пор помню. Нет, не дело это!

— Не дело, грите, — Авестьянов докурил и растоптал окурок. — И вы правы. Но есть приказ и он исполнения требует. А "что", "почему" и "зачем" ‒ это, уж простите, сугубо наше дело. Военное.

Путеец улыбнулся.

— Так ведь и знал, что что-то такое скажите. Ну, да ладно. Пойду я, судари мои. Шлагбаум вам подыму. Прощайте.

— Прощайте и вы.

Уже сев в машину, Маренко спросил:

— Вы заметили, что у него петлички десятого класса?

— А как же. И заметил, что ему, наверное, за восьмой десяток перевалило. Похоже, давно уже вышел в отставку, а потом вернулся на службу. В тихое местечко. Удивительно.

— Да, удивительно, — согласился есаул. — С его-то классом в простых смотрителях... А вот правда, Григорий Александрович, зачем же технику в Россию увозят? Нешто такая старая?

— Какая и старая, а какая... — Авестьянов запнулся.

Он прекрасно знал, что почти на всех платформах находились деревянные макеты "Вихрей". Настоящие бронеходы вывозили, если они были близки к состоянию металлолома, да и то: для убедительности их транспортировали дабы нечаянно-нарочно устраивать демонстрацию. Погрузка-разгрузка макетов производится в тупиковых ДЕПО с оцеплением солдат КВС. Пока что всё идет, как запланировано. Проколов (тьфу! тьфу! тьфу!) нет. Но всё же, донимала Григория мысль, что все эти мероприятия могут работать считанные месяцы. И рано или поздно, как говорится, шило в мешке не утаишь. А значит что? Значит, счёт пошёл на месяцы?

— Поехали, — сказал он, оставив свои мысли при себе.

Москва, кремль. 20 июня 1938 г.

Приезду в Москву министра иностранных дел Северной Германии Константина фон-Нейрата предшествовал ряд подготовительных переговоров между послом Берлина фон-дер-Шуленбургом и министром иностранных дел России Лопуховым. С начала и по середину июня совместная комиссия дипслужащих Рейха и России провела ровно десять совещательных заседаний, обсудив и скорректировав те вопросы двусторонней политики, которые, в интересах общего дела, требовалось привести к общему знаменателю. За две недели было подписано несколько протоколов о намереньях и заключено свыше десятка предварительных секретных соглашений. В Европе за работой комиссии следили с интересом, но поскольку в прессу из Москвы просачивались лишь усечённые сведенья, касающиеся только российско-германской торговли, в парламентах многих стран начались высосанные из пальца спекуляции, подогреваемые крупнейшими официозами Великобритании и САСШ. Впрочем, на САСШ, по причине их заокеанской отдалённости, в Европе мало обращали внимания.

Когда Расщепеев доложил, что прибыл фон-Нейрат, Кутепов и Лопухов встретили его по всем правилам диппротокола и уделили несколько минут фотокорреспондентам московских и петроградских газет, среди которых затесалась полудюжина аккредитованных представителей иностранной прессы.

Переговоры начались в рабочем кабинете Верховного. Кутепов по обыкновению занял своё место за "перемычкой" Т-образного стола, Лопухов и фон-Нейрат сели друг напротив друга, их секретари-стенографисты разместились на краю стола, каждый со стороны своего министра.

— От имени германского народа, — начал фон-Нейрат на чистом русском, — считаю своим долгом выразить вам благодарность за многолетнюю поддержку Рейха в тяжёлую для нас пору и за верность союзническому долгу. Наше правительство искренне ценит помощь России и, в свою очередь, всегда готово прийти на помощь нашему союзнику.

— Я могу заверить правительство фельдмаршала фон-Бломберга, — ответил Лопухов, — что и оно, и германский народ могут и впредь рассчитывать на нашу поддержку. Рассчитывать, чего бы это нам ни стоило. Особенно в нынешние времена, когда некогда единый германский народ оказался рассечён нашим общим врагом.

— Полагаю, господа, нет необходимости лишний раз касаться горечи положения моей Родины, в котором Рейх оказался уже дважды после Мировой Войны. Сложившееся в Европе статус кво моё правительство единодушно считает крайне неприемлемым и ведущим к постепенному наращиванию военно-политической мощи Антанты. Особенно в связи с продолжающимся втягиванием в орбиту франко-британской континентальной политики стран Восточной Европы.

— Вы правы, господин министр, — согласился Кутепов. — Как вам известно от графа фон-дер-Шуленбурга, мы разделяем опасения вашего правительства. И считаем, что с вашей стороны оценка вектора развития европейской политики полностью соответствует нашему виденью положения. И не только нашему. В Риме царят те же настроения. Можете так и передать фельдмаршалу фон-Бломбергу. Что же касается дипломатического поля, всё что нам остаётся — это игра на противоречии интересов Франции и Британской Империи.

Фон-Нейрат согласно кивнул. В Лондоне всегда стремились не допустить чрезмерного усиления Франции. Чрезмерного на взгляд Уайтхолла. После интервенции Антанты и оккупации Юга Рейха, Франция, по мнению английских политиков, весьма переросла свои естественные размеры. Это не смотря на то, что в Южной Германии стоят по большей части британские гарнизоны. И не только в Южной Германии. Британия оккупировала Шлезвиг и владеет оперативной базой флота в Киле. После Мировой Войны могущество Франции зиждилось на разоружении Германии, на мощи французской армии и на системе создаваемых Парижем военных союзов. После 1931 года Франция ещё больше распухла территориально и получила возможность напрямую по сухопутью перебрасывать войска к границам своих новых союзников, что значительно укрепило её позиции как гаранта заключённых ею союзов с Чехословакией, Польшей и Венгрией. Англия же, следуя своему давнему принципу игры на нескольких картах, вела политику с одной стороны в русле общих интересов главных держав Антанты, а с другой стороны, следовала своей теории равновесия сил на континенте; заигрывала с Италией, то позволяя ей свободный проход по Суэцу, то игнорируя объявленное Парижем и Вашингтоном эмбарго на поставки нефти и руд. В Уайтхолле считали, что раздражение Парижа, имеющего под боком весьма усилившееся в военном отношении Итальянское Королевство, сделает Францию менее независимой в триаде Лондон-Париж-Вашингтон. Кроме того, попутно в Уайтхолле не желали терять прибыли от поставок Риму нефти, считая, что британские компании не должны быть вытеснены с итальянского рынка Турцией, Румынией и Россией. В идеале, в Лондоне видели ситуацию, в которой Франция: во-первых, оставила бы всякие попытки политически закрепиться на Балканах, считая, что там достаточно и одного соперника в лице России; во-вторых, потеряла бы влияние на Варшаву, Прагу и Будапешт. Уже только эти два пункта означали бы выведение Франции из роли мировой державы и неявного превращения её в британского сателлита. В-третьих, чтобы Франция продолжала бы быть втянутой в испанскую войну после вероятного вывода британских войск из Иберийского полуострова. И в-четвёртых, чтобы Франция имела бы усиление напряжения на итальянской границе и оставила бы всякие попытки прийти к компромиссу с Муссолини, считающего что итальянская нация, во избежание загнивания и морального упадка, должна воевать не реже каждых двадцати пяти лет. Мечтания Муссолини о воссоздании Римской Империи в британской прессе не раз освещались как благородные и естественные. В Париже это вызывало раздражение, ведь там прекрасно понимали, что аппетиты дуче, зарящегося на Балканы, не интересуют Россию, которой нет дела (возможно пока нет) до Албании и Греции. Кроме того, Рим вряд ли рискнёт без поддержки союзной России захватывать британские военно-морские базы в Греции. Муссолини вполне мог довольствоваться оккупацией не трогая английские базы, ведь для их захвата пришлось бы серьёзно рисковать своим флотом. А флот — залог защищённости морских коммуникаций и безопасности побережья Апеннинского полуострова. И без поддержки России или хотя бы Турции, в Средиземноморье Рим воевать с Гранд Флитом не готов. Захватив территории на Балканах, Муссолини рано или поздно решил бы повторить путь блистательного Цезаря, присоединившего к Риму Галлию. Для этого дуче всего лишь пришлось бы дождаться тотального втягивания Франции в войну с третьей стороной. В Париже качество итальянской армии оценивали, мягко говоря, не слишком высоко, за исключением гвардии — дивизий отборных берсальеров, и армейских дивизий, получивших боевой опыт в Испании. Но имея военный коридор с Россией через Югославское Королевство и полностью контролируемую Римом Адриатику, Италия стала бы для Франции куда более серьёзным противником.

— Мы считаем, — продолжил Кутепов, — что при сохранении сложившейся в Европе политической ситуации, вопрос возвращения Германии южных земель растянется на десятилетия. Это при условии, что ситуация некоем совершенно волшебным образом будет законсервирована. Но международное положение крайне не устойчиво. Европейские противоречия зашли в ту стадию, в которой, выражаясь языком медицины, необходимо оперативное вмешательство. Для нас предельно ясно и то, что положение в Европе не устраивает оба лагеря. На сегодняшний день можно с высокой степенью достоверности утверждать, что армии стран Антанты к большой войне не готовы. И случись она немедля, фактор времени играл бы не на их стороне. Мы считаем, что когда Антанта будет готова, (а это, при сохранении текущих темпов переоснащения войск, вопрос ближайших двух лет), последует провокация; и тогда Антанта "во гневе праведном" начнёт войну против нас. Вероятно, всё начнётся с Польши, за которой будут втянуты Венгрия и Чехословакия. Это будет первый эшелон, за спиной которого начнут разворачиваться армии Франции и Англии. Затем, выждав благоприятного момента, в войну вступит Вашингтон.

На полминуты наступила пауза. Фон-Нейрат с каменным лицом смотрел куда-то перед собою. Наконец, он ответил:

— Сказанное вами в полной мере соответствует пониманию ситуации моим правительством. Спешу вас заверить, что точно такие же опасения имеет и фон-Бломберг. И я тоже разделяю их.

Он задумчиво помолчал и продолжил:

— А сейчас я хотел бы узнать, к чему привёл вчерашний приём господина Дежина у Муссолини. Надеюсь, русский полпред добился своей цели.

— Добился, — сообщил Лопухов. — Переговоры с дуче завершились успехом. Дуче подтвердил свою готовность предоставить коридор для ваших войск. Он только выразил сомнения в целесообразности переброски дивизий рейхсвера через Россию и Балканы. По его мнению, это необоснованная задержка во времени. Однако Дежину удалось развеять его опасения.

— Ну, мы-то с вами знаем, — фон-Нейрат самую малость позволил себе улыбнуться, — откуда на самом деле будут переброшены войска.

— Главное, господин министр, — раздумчиво сказал Лопухов, — чтобы этого не знал никто, кроме нас. Хотя бы до поры, до времени... Что касается дуче, он, по сообщению Дежина, и сам не против бряцнуть оружием для поддержки Зейсс-Инкварта(1). Он разделяет наше мнение, что настаёт благоприятный момент действовать. Правительство фон Шушнига(2) совершенно растеряло в Австрии свой политический вес.

— Более того, — сказал Кутепов, — Зейсс-Инкварта поддерживает не менее семидесяти процентов офицерского корпуса и широкие круги населения. В случае успеха, в котором мы не имеем основания сомневаться, мы получим в лице Австрии сильного союзника. Австрийский генеральный штаб начнёт раскадрирование войск.

Фон-Нейрат кивнул и спросил:

— Как, по-вашему, поведёт себя Англия? С одной стороны, мы имеем основания полагать, что Лондону понадобится некоторое время для реакции на дипломатическом поле. Но остаётся проблема средиземноморской эскадры Гранд Флита. Муссолини не страшит уязвимость его коммуникаций с Эритреей через Суэц?

— Мы дали понять дуче, что такие действия британцев мы будем воспринимать как враждебные нашему союзнику — Риму. К тому же, в случае развития этого варианта, в дело не преминёт вступить Анкара. Вам, господин министр, — Кутепов решил напомнить фон-Нейрату о его дипломатической службе в Константинополе с четырнадцатого по шестнадцатый год, куда он был направлен кавалером Железного Креста после тяжёлого ранения на фронте, и с тех пор держал руку на пульсе дел в Малой Азии, — как никому должно быть известно, что сейчас в Турции как никогда сильны настроения о возвращении бывших имперских территорий в Египте и Ближнем Востоке.

— Да, но мне также известно, что среди младотюрков имеется обширный слой, смотрящий, как и все последние века, на Лондон, — заметил посланник Берлина. — Их голос не слышен в официозах, но они по-прежнему готовы исполнить волю хозяев, породивших их. Также нас не может не волновать тот факт, что техническое оснащение турецкой армии и турецкого флота до сих пор остаётся на низком уровне.

— Мы разделяем вашу обеспокоенность, господин министр, — сказал Верховный правитель. — Но мы имеем основания полагать, что ключевые фракции младотюрков не развернут своих устремлений в сторону Лондона. Их доходы слишком зависимы от нас. А у Уайтхолла нет возможности, да и не появится в обозримом будущем, возместить им убытки, понесённые в следствии разрыва с нами. Что касается армии и флота, мы никогда не делали на турок ставку, как на серьёзную силу. В случае втягивания в войну, Турция должна лишь сковать определённые силы Антанты. В свете сложившейся, мягко говоря, шаткости положения Великобритании и Франции в колониях Ближнего Востока и Египта, это нашим южным соседям вполне по зубам.

— В таком случае, господа, от имени моего правительства я готов ещё раз подтвердить нашу готовность участвовать в австрийских событиях. А теперь, Александр Павлович, — посланник Берлина поймал взгляд Верховного, — в свете всего вышесказанного, я должен передать вам предложения фельдмаршала фон-Бломберга. Первое: для координации совместных усилий по австрийскому вопросу, а также для последующей координации взаимодействия наших генштабов, в Москву скрытно прибудет группа офицеров во главе с генерал-полковником фон-Рундштедтом. Второе предложение: дополнительная закладка на верфях Архангельска или Корнилова-на-Двине двух линкоров класса "Тюринген".

Фон-Нейрат выразительно замолчал, ожидая ответа от Кутепова. Верховный правитель долго не тянул:

— По первому предложению, господин министр, можете передать фельдмаршалу наше согласие. В нашем генштабе этот вопрос уже поднимался. От себя скажу, что нахожу ваше предложение целесообразным. По второму предложению... верфи Архангельска предельно загружены. Так что, мы разместим ваш заказ в Корнилове-на-Двине. Но я должен предупредить: верфи там тоже загружены, хоть и не так сильно, как в Архангельске. Почему бы вам не согласиться на петроградские верфи? Или колыванские?

— На этот счёт я получил прямые указания, господин Верховный правитель. Редер да и фон-Бломберг опасаются возможности блокирования Гранд Флитом Финского залива. В этом случае пользы от обладания этими линкорами не будет совершенно. А Белое море — оперативный простор.

— Я вас понял, господин министр. Но я должен заметить, что в виду загруженности корниловодвинских верфей, даже с учётом внедрения последних технологий кораблестроения, спуска на воду линкоров можно будет ожидать не ранее чем через два года.

— Это нас устраивает, — тут же произнёс германский министр и перевёл про себя дух, довольный уже тем, что Верховный не стал затрагивать вопрос северогерманского долга. — Я доложу ваши ответы фельдмаршалу.

На этом официальная часть прервалась. Кутепов дал понять, что Лопухов и стенографисты пока что свободны. Перед подписанием приготовленных договоров, он намеревался прозондировать частное мнение фон-Нейрата по некоторым иным вопросам двусторонних отношений. Когда они остались вдвоём, он предложил берлинскому гостю коньяк и коста-риканские сигары. Министр не отказался.

— — — — — —

(1) Артур Зейсс-Инкварт, министр общественной безопасности Австрии, назначенный в феврале 1938 года под давлением агентов влияния Москвы и Рима. Ветеран Мировой Войны, был неоднократно ранен.

(2) Курт фон-Шушниг, канцлер Австрии.

Москва, кремль. 26 июня 1938 г. 22ч.12м.

Кофий Лопухов любил. Аромат свежезаваренного напитка стойко держался в кабинете Верховного. Судя по пустым чашкам, которые почему-то не были убраны со стола, Кутепов кофейничал весь вечер. Да, кофий Лопухов любил и даже обожал. Чёрный и крепкий с сахаром. И потому Мервуев — третий и последний из присутствовавших в кабинете, вызывал у министра... нет, не удивление, а скорее непонимание своим пристрастием к чаю из каких-то там листиков и цветочков. Да и разве ж это чай?

— Всё прошло без сучка и задоринки, — сообщил Лопухов, посчитав, что, пожалуй, хватит тянуть, ведь и в самом-то деле не кофейничать же он прибыл к Верховному.

Лицо Кутепова осталось сосредоточенно-серьёзным, а Мервуев позволил себе беглую усмешку, мол, и не сомневался в успехе затеянных переговоров. Надо сказать, подготовка завершившихся час назад в Белграде переговоров посла России Слащинина и короля Югославии Александра шла на протяжении двух месяцев. Больших сложностей в лице дружественной балканской державы российская политика не встречала уже около пятнадцати лет. Бывший воспитанник санкт-петербургского Пажеского Корпуса Александр I Карагеоргиевич с начала двадцатых занимал пророссийскую позицию, а после покушений тридцать третьего и тридцать пятого годов стал воистину фанатичным сторонником России; Белая Рука(1) и югославская контрразведка дважды находила убедительные доказательства, что за ширмой хорватского сепаратизма стоят британские интересы на Балканах.

— Александр согласился по всем пунктам, — добавил Лопухов, сделав глоток.

— Отрадно, — только и сказал Кутепов, застыв с едва дымящей паром чашкой. Он до последнего момента сомневался в положительном исходе, зная давнюю нелюбовь и даже неприязнь югославского монарха к Австрии. И пару раз глотнув, спросил: — Подробности? Что успел сообщить Слащинин?

— Подробности, Александр Павлович, будут позже, — ответил министр. — Пока что Слащинин сообщил, что и Его Величество, и Живкович(2) весьма удивились участию в событиях рейхсвера. Но допытываться не стали. Со своей стороны Александр дал гарантии сохранения в тайне всех приготовлений, насколько это будет возможно.

— А от него много и не требуется, — заметил Мервуев. — Три-четыре дня после прибытия первых составов — уже замечательно.

Кутепов быстро глянул на председателя РНС и молчаливо поджал губу в знак согласия. И в самом деле, больше нескольких дней, начиная от времени пересечения румынской границы, факт переброски в Югославское Королевство русских войск скрывать невозможно. Но этих дней как раз хватит, чтобы вывести в австрийское пограничье под Любляну и Загреб армейский корпус и разместить на югославских аэродромах авиаэскадры русских ВВС. И всё это должно происходить одновременно с прибытием в итальянские порты судов черноморского торгового флота. По морским коммуникациям между Италией и Россией постоянно идёт колоссальный грузопоток и почти что три десятка сухогрузов и круизных теплоходов, направляющихся из Новороссийска, не привлекут внимания. По идеи не привлекут. Однако от британцев, мнящих себя хозяевами Средиземноморья, ожидать можно чего угодно; в том числе и досмотра трюмов, под предлогом, например, борьбы с контрабандой. Таких эксцессов не случалось давно, с тех пор как русские крейсера на Балтике пару раз досматривали британские транспортники в отместку за задержание в филиппинском порту сухогруза "Ломоносов"; скандал тогда — в тридцать пятом был громкий. Для обеспечения дополнительной страховки означенные суда будут следовать строго в зоне патрулирования русских и итальянских ВМС, чтобы не дать времени какому-нибудь ретивому командиру британского эсминца догнать и принудить к дрейфу хотя бы одно судно. Иначе весь замысел рассыплется как песочный замок под ударом приливной волны, ведь на сухогрузы и пассажирские теплоходы будут погружены развёрнутые по полным штатам дивизии рейхсвера вместе со всем имуществом и техникой. Дивизии, переброшенные в Новороссийск по железным дорогам из сибирских и уральских степей.

Одно только было, на взгляд Кутепова, уязвимое звено в этой операции — Румыния. Если за комплекс мероприятий по обеспечению секретности прибытия воинских эшелонов и погрузки на суда союзников в Новороссийске можно было не беспокоиться, то прохождение русских военных эшелонов по Румынии могло обернуться преждевременной оглаской намерений Москвы. Верховный опасался, что гарантии Сигуранцы(3) не стоят и выеденного яйца. Правда, в Главразведупре были уверены в обратном, строя расчёты на скоротечности переброски войск по румынским железным дорогам. Что ж, думал Кутепов, это забота Песочникова, а он пока что не допускал крупных проколов.

Сомнения Верховного основывались не только на хорошем знании румынской внутриполитической и социально-культурной ситуации, они происходили и из опыта Мировой Войны. Он не дрался на Румынском фронте, однако был достаточно осведомлён о качестве румынских войск и специальных служб в те годы. Тогда — в 1916-м, когда Румыния, наконец, созрела вступить в Войну, Австро-Венгерская и Германская империи с одной стороны и Российская Империя с другой стороны сделали всё, чтобы румынская армия избрала не их сторону. Парадокс? Отнюдь! Ни в Берлине и Вене, ни в Петрограде (точнее — Могилёве, где размещалась ставка императора) не желали увеличивать протяжённость фронта за счёт Румынского Королевства. Причиной тому была неспособность румынской армии самостоятельно держать фронт. Так и случилось. Фердинанд I Гогенцоллерн-Зигмаринген объявил войну Австро-Венгрии после успешного наступления русской армии на Юго-Западном фронте; того самого знаменитого Брусиловского прорыва, и вторгся в Трансильванию. Армия Фердинанда была быстро и даже с лёгкостью разгромлена спешно переброшенными с русских фронтов 9-й германской армией из девяти дивизий и одиннадцатью австро-венгерскими дивизиями 1-й австрийской армии, образовавших северную группу. Кроме того корпуса генерала фон-Маккензена южной группы, имевшие германскую, турецкую и восемь болгарских дивизий и отдельную бригаду, вступили в Румынию и создали фланговую угрозу русскому Юго-Западному фронту. В Могилёве были вынуждены перенацелить на помощь Румынии часть сил 9-й армии генерала Лечицкого и Дунайскую армию генерала Сахарова, специально созданную для Румынского фронта. Сами же румыны теперь использовались скорее как вспомогательные войска, особенно после крупного разгрома под Бухарестом 14-18 ноября. А если, допустить, что Фердинанд I выбрал бы сторону Тройственного Союза, ситуация повторилась бы в точности, но зеркально. Зато потом, после большевицкого переворота румыны горячо "отблагодарили", оккупировав Бессарабию. А когда через несколько лет каток русской армии погнал вспять поляков, в Бухаресте посчитали за благо из Бессарабии убраться.

Впрочем, возвращаясь к 1916 году, один положительный итог от вступления Румынии в войну был: на следующий день Германии объявила войну долго колебавшаяся Италия, хотя германские войска и до этого дрались на Итальянском фронте.

— Это, господа, — сказал Лопухов, — не все новости на сегодня. Буквально за пять минут до моего отъезда в кремль, пришла депеша от Игнатьева(4). Граф сообщает, что Даладье(5) через Боннэ(6) прощупывает итальянское посольство на предмет своего визита в Рим.

— Похоже, что неофициальная переписка Чемберлена(7) и Муссолини в Париже уже не секрет, — предположил Мервуев.

— Возможно, — промолвил Кутепов. — Интересно, каких подвижек рассчитывает добиться Даладье? Французам не первый год ведь не удаётся достигнуть с Римом маломальского компромисса.

— Да, — согласился Мервуев, — дуче в этом отношении как тот дятел, что долбит в одно дерево, не замечая остального леса.

— В этом его слабость и его сила. Для нас сейчас главное, чтобы наши "друзья" не всполошились раньше времени.

— Не всполошатся, я думаю, — на губах председателя РНС возникла лукавая улыбка. — Не всполошились же после приезда к нам Нейрата. Только в прессе пошумели, да в парламентах. Пока не поняли, что обсуждались сугубо продовольственные вопросы.

— Берлин до сих пор не воспринимают как значимого игрока, — дал свою оценку Лопухов. — Для них что Берлин, что Копенгаген какой-нибудь.

— Что весьма нам на руку, — ответил Верховный. — Эта иллюзия должна работать до самой высадки германцев в гости к Муссолини. А там уже игра примет совсем иной оборот. Нам во что бы то ни стало надо так надавить на Микласа(8), чтобы у него не осталось времени даже на встречи с послами Франции и Англии. Миклас должен понять, что не только мы, но и силы в самой Австрии делают ставку на Зейсс-Инкварта. Фон-Шушниг должен как можно скорей передать кресло канцлера Зейсс-Инкварту.

— Миклас — политикан, — охарактеризовал его Мервуев. — Он сделает всё, чтобы усидеть в своём кресле.

— Значит, дадим ему гарантии до следующих выборов, — решил Верховный и обвёл всех взглядом. — На сегодня всё, господа. А вас, Евгений Прохорович, — слегка улыбнулся он Лопухову, — я жду завтра на Совете. По единодушному одобрению соратников, отныне вы введены в постоянный состав.

— — — — — — -

(1) Белая Рука — сербская националистическая организация, противостоявшая себе подобной Чёрной Руке и Австро-Венгрии. Создана в 1912 году Петаром Живковичем. После уничтожения Чёрной Руки, Белая рука взяла контроль над принцем Александром и оказывала помощь Млада Босне, борющейся за независимость Боснии от Австро-Венгерской Империи.

(2) Петар Живкович, премьер-министр Королевства Югославия.

(3) Сигуранца — тайная полиция Румынского Королевства, на момент описываемых событий совмещала функцию военной контрразведки.

(4) Игнатьев Алексей Алексеевич, дипломат, граф, генерал-майор. После октябрьского переворота симпатизировал большевикам, препятствовал отправке Деникину военной имущества, закупленного при царе. После победы белых присягнул новой российской власти. Назначен Кутеповым послом в Париже в виду его своевременной помощи французскими активами царского правительства.

(5) Эдуард Даладье, премьер-министр Франции.

(6) Жорж Боннэ, министр иностранных дел Франции

(7) Артур Невилл Чемберлен, премьер-министр Британской Империи, лидер консервативной партии.

(8) Вильгельм Миклас, президент Австрии.

— — — — — — -

* * *

Рано утром 12 июля 1938 г. порты Римини и Триест были оцеплены карабинерами и подразделениями итальянской армии. Под пристальными и удивлёнными взглядами докеров на причалах началась разгрузка пришвартовавшихся судов черноморского пароходства. На рейде и несколькими милями мористее разгрузку прикрывали крейсера и эсминцы итальянских ВМС. Над Римини и Триестом барражировали истребители, а в Адриатике и Ионическом море несли дозор гидропланы и подводные лодки. На итальянский берег сходили порядочно уставшие от морского путешествия солдаты рейхсвера; сходили рота за ротой, батальон за батальоном. Портовые краны разгружали трюмы сухогрузов, доставляя на землю Апеннин технику и военное имущество. Техника была русского производства: средние бронеходы "Шторм" и лёгкие "Вихри"; буксируемые полевые гаубицы и пушки, зенитные орудия; бронеавтомобили "Путиловец-V", артиллерийские тягачи, конные упряжки, грузовые и легковые автомашины, мотоциклы, мосто-понтонные парки; САУ "Енисей-152" и "Енисей-203"; батальонные миномёты и полевые кухни, штабели ящиков с огнеприпасами, стрелковым оружием и амуницией.

И вот зарокотали двигателям бронеходы и машины, потянувшись прочь от берега сквозь улицы и проспекты Римини и Триеста, чтобы собраться в сборных пунктах далеко за городской чертой. Русская техника с германскими эмблемами и тактическими значками, солдаты рейхсвера в фельдграу и рогатыми касками образца 1917 года, с маузеровскими винтовками и машингеверами, но с русскими противогазными сумками. Многие и многие горожане высыпали на улицы и ещё больше их таращилось из окон и балконов; риминийцы и триестийцы что-то кричали, чаще приветствия; и в большинстве своём не понимали происходящего, но с азартом присущего им темперамента спорили, что же напишут обо всём этом вечерние газеты. Только военные и полицейские патрули с удивлением и интересом рассматривали прославившиеся на полях Испании "Путиловцы", "Штормы" и "Вихри". Итальянские офицеры между собой спорили и гадали отчего высадившиеся союзники оснащены русской техникой; это потом уже, по прошествии многих месяцев они узнают, что представшие перед ними полки рейхсвера формировались и оснащались в далёкой Сибири, а все северогерманские Pz.I, Pz.II, Pz.III и немногочисленные Pz.IV пока что не покидали границ Рейха.

Армейская группа "Юг" под командованием генерал-оберста Фёдора фон-Бока через несколько дней должна была сосредоточиться на итало-австрийской границе, в ожидании приказа вступить в Тироль. Четыре панцерных, четыре моторизованных и три пехотных дивизии ждали своего часа, чтобы сделать первый шаг к началу реванша за тридцать первый год. Первый шаг к большой войне.

А в это время румыно-югославскую границу пересекали последние эшелоны 21-го армейского корпуса генерала Домочадова. Пересекали, чтобы без остановок проследовать через Белград в Словению и Боснию-Герцеговину, где их уже ждали полевые лагеря югославской армии — в общем-то одной из сильных армий Европы. Армии моторизованной и насыщенной огневыми средствами собственного, российского и итальянского производства. Югославскую армию тридцать восьмого года нельзя было сравнить со старой сербской времён Мировой Войны, носившей характер скорее народного ополчения. Одновременно с корпусом Домочадова в Словении и Верхней Далмации сосредотачивалась 11-я воздушная флотилия генерал-лейтенанта Нечволодова. Две истребительные, штурмовая, лёгкобомбардировочная эскадры и отдельный разведывательный авиадивизион занимали запасные аэродромы югославских ВВС, с горем пополам принявших 504 самолёта. Спустя несколько дней ожидалось прибытие железнодорожных составов 11-й флотилии: штабы, батальоны аэродромного обслуживания и зенитные батареи; бомбы, патроны и снаряды; запасные двигатели, консоли и наборные элементы фюзеляжей. В далмацийском порту Сплит к этому времени уже разгрузились первые танкеры с горючим для русских войск.

В этот же день король Александр, лично встречавший русских генералов под Белградом, посетовал своему военному министру Милану Недичу: "эта воздушная флотилия Нечволодова почти равна по численности нашим ВВС. Но у нас треть самолётов ‒ устаревшие бипланы, а у России в каждом воздушном флоте по три-четыре таких флотилии". Генерал ничего не ответил, да Александр и не ждал от него ответа. Король Югославии обдумывал, не предложить ли Кутепову оставить 11-ю флотилию на Балканах после грядущих событий в Австрии. Он пока что не знал, что в Москве то же самое готовились предложить и ему.

15 июля 1938 г. Париж.

Во второй половине дня в особняк на Кэ д"Орсэ прибыли премьер-министр Великобритании Артур Чемберлен и его сподвижник ‒ министр иностранных дел Эдвард Галифакс. Британский дуэт встречали их коллеги — Эдуард Даладье и Жорж Боннэ. На повестке был первоочередной вопрос — стоящие в Австрии дивизии рейхсвера и Зейсс-Инкварт в кресле канцлера.

— Все мы очень обеспокоены, — заявил Чемберлен после протокольных формальностей. — Положение вокруг Австрии можно по полному праву назвать кризисом нашей дипломатии. Ситуация для наших стран сложилась крайне опасная.

Даладье и Боннэ слушали с холодным вниманием, тщательно скрывая от британского премьера свою обеспокоенность. Боннэ про себя злорадно подумал, что Чемберлен склонен приуменьшить кризис одной только дипломатией, по сути дала огромную трещину вся британская континентальная политика, выстраиваемая Уйатхоллом в последние два десятилетия. В Лондоне не успел ещё отгреметь скандал по поводу бездействия Гранд Флита в Средиземном море. Политический противник Чемберлена — лорд Антони Иден, которого в марте сменил в кресле форин офис лорд Галифакс, метал в парламенте громы и молнии, вновь набирая сильно пошатнувшийся в прошлом году политический вес. Сторонники Идена винили Чемберлена в близорукости, досталось также и первому лорду адмиралтейства Джеймсу Стэнхоупу, на портфель которого с недавних пор прочили лорда Черчилля. В ответ на обвинения Стэнхоуп заявил, что у него связаны руки и потребовал широких полномочий для командующего британскими ВМС в Средиземноморье адмирала Паунда.

— Прага и Варшава уже высказали нам свою озабоченность, — продолжал Чемберлен. — Как вам известно, господа, позавчера я принимал Юзефа Бека(1). Мы имели трудную беседу, Бек просил подтвердить нашу готовность выступить всею военной мощью в случае начала войны с Россией и Северной Германией. Правительство Мосцицкого(2) пока что удерживается от объявления мобилизации, но уже свыклось с этой мыслью. В свою очередь мы подтвердили наши гарантии и даже предложили разместить в Польше несколько наших дивизий и авиацию. По информации нашего военного атташе в Варшаве, после тайной переброски дивизий фон-Бока под носом польской разведки, Мосцицкий и польский генштаб скорее всего примут наше предложение.

— Вероятно, — задумчиво произнёс Даладье, — в Варшаве слишком преувеличено воспринимают угрозу Зейсс-Инкварта. Размещение русских войск в Югославии и блистательная по секретности переброска соединений рейхсвера в Италию — это пока что не более чем демонстрация силы союза Москвы, Рима, — Даладье сделал особое ударение на итальянской столице, — и Берлина. Фон-Бок вошёл в Австрию, но это не значит, что он там останется надолго, не имея связи по сухопутью с Рейхом. Нам кажется, что события в Австрии наши союзники излишне драматизируют. Австрия не готова сейчас следовать идеям Зейсс-Инкварта касаемо возврата Тешина. Пограничная чехословацкая группировка значительно превосходит австрийскую. И это без учёта польских войск.

Слова французского премьера британский дуэт выдержал внешне невозмутимо. Лорд Галифакс лишь бросил быстрый взгляд на Чемберлена, в глазах которого, как ему показалось, застыл вековечный лёд. Замечание Даладье стало в своём роде отражением некоторого разлада в отношениях между Лондоном и Парижем, что наблюдался в последний год. Разлада по причине британских заигрываний с Римом. Давно завязанный тешинский узел, сам по себе в Париже не вызывал беспокойства, поскольку страсти вокруг Тешина французская и британская дипломатия успешно погасили ещё в двадцатые. Тешин — бывшее герцогство Австро-Венгерской Империи, около половины населения которого составляли поляки, а другую половину чехи и немцы, стал ареной противоречий в конце 1918-го между Чехословакией и Второй Республикой Польской, получив чешское и польское самоуправление и новое именование — Цешин. В январе 1919-го чехословацкое правительство объявило ультиматум Варшаве с требованием вывести польские войска из польской Силезии, по истечении срока ультиматума через реку Ольза переправились чехословацкие части и внезапным ударом выбили поляков, началась польско-чехословацкая война. Война продолжалась фактически до конца июля 1920-го, то затухая, то вспыхивая вновь; пользуясь напряжением польских войск, самые боеспособные соединения которых действовали в Галиции, Белороссии и Малороссии, Прага постепенно добилась полного контроля над Тешиным, и на какое-то время вся провинция осталась за Чехословакией. Но ни одна из сторон не смогла решить вопрос силой оружия, значительно более сильная чехословацкая армия сталкивалась с польским подпольем и партизанами. В итоге англо-французская дипломатия пошла на разделение бывшего Герцогства Тешин на польское Автономное Силезское воеводство и чешское Заользие.

— Сегодня утром я имел телефонную беседу с Бенешем, — сказал Даладье после непродолжительной паузы. — Президент Чехословакии просил меня разузнать британскую позицию — готова ли Варшава в кратчайшие сроки выступить против Австрии? Выступить, в случае агрессии австро-германских войск, без задержек. Бенеша беспокоит возможная роль Рима; наша разведка доносит, что итальянские ВВС получили приказ готовиться к переброске в Австрию. Пока что неизвестно, сколько самолётов готов задействовать Муссолини, но зная по Испании подготовку итальянских лётчиков, воздушные силы Муссолини могут стать для наших союзников весьма серьёзным противником.

— Варшава будет готова, — заверил Чемберлен и посмотрел на Галифакса.

— Когда мы вернёмся, — сказал тот, — я вызову к себе Масарика(3). Он получит гарантии своевременной реакции Варшавы.

— Не забывайте, господа, — тут же добавил Чемберлен, — о нашем третьем оплоте в Восточной Европе — Венгрии.

Даладье и Боннэ ни на миг об этом не забывали. Венгрия, двигавшаяся с начала тридцатых в фарватере французской политики, была ключевым игроком в Европе. Парижу в своё время стоило немало усилий свалить правительство Миклоша Хорти и привести к власти Иштвана Бетлена — франкоориентированного и во всём послушного нынешнему кабинету Даладье. Слова лорда Чемберлена о третьем оплоте означали, что Венгрия вместе с Польшей и Чехословакией используются Парижем и Лондоном как восточные буферные зоны с Россией; Греция же и Албания рассматриваются как балканский буфер.

— Бетлен, — кивая, вымолвил французский премьер, — не питает тёплых чувств к Австрии. В отличие от Хорти. Кроме того, его кабинет и венгерский генералитет не примирились с мыслью потери Края Воеводины и некоторых других территорий. Исходя из этого, мы рассматриваем Венгрию как наш юго-восточный фланг на случай угрозы Югославии.

— Нам известны трудности с перевооружением венгерской армии, — сказал Галифакс, получив едва обозначенный кивок Чемберлена. — Англия готова оказать помощь Бетлену кредитами для закупки у Чехословакии вооружений. Мы желали бы, чтобы трёхсторонние переговоры в этой связи начались уже на этой недели.

— Мы решим этот вопрос в ближайшие дни, — ответил Боннэ.

Галифакс удовлетворённо кивнул.

— Но вот что вызывает у нас сожаление, — резко перейдя к Италии, решил вставить шпильку Боннэ, выразительно посмотрев на Чемберлена, — то, что наши попытки сыграть на проблеме Триеста не дали результатов.

Британский премьер поджал губы. Он прекрасно знал недовольство французов его тесными контактами с Муссолини. Конечно, в этот момент он не пожалел о своей роли в итало-британской дипломатии ибо английские интересы неизмеримо выше даже расположения такого дорогого союзника как Франция. Но сейчас лорд Чемберлен ощутил лёгкую досаду, что события наложились одно на другое. Попытки Боннэ сыграть на Триесте — столице итальянской провинции Фриули и бывшей австрийской территории, что отошла к Риму после Мировой Войны, провалились. И в этом, по большому счёту, Париж склонен был винить Уайтхолл.

И в то же время, в некоторой степени восточноевропейские карты спутал недавний скандал во Львове: министерство внешних отношений Западно-Украинской Народной Республики объявило персонами нон грата треть сотрудников польского посольства по подозрению в шпионаже. Львовский скандал так не вовремя наложился на австрийские события, что в Уайтхолле не сомневались: на этот демарш галицийцев подтолкнула Москва, вновь добившаяся воцарения во Львове непримиримых антипольских настроений. Пакт Львова и Москвы позволял галицийцам действовать без оглядки на мировые державы; в Варшаве царит раздражение, правительство Мосцицкого готовит ответные меры.

— Мы рассмотрим возможность прекращения отношений с Римом, — ответил Чемберлен. — Уже сейчас во многих британских кругах произошло резкое охлаждение к Италии после предоставления ею коридора для фон-Бока. Мы найдём чем надавить на Муссолини и он понимает это. Он остро нуждается в Суэце и нашем добром расположении.

— Не считаете ли вы, — спросил Боннэ, — что Муссолини может решиться объявить войну вашей империи в случае перекрытия для него Суэца?

— Сам он на такое не решится, — в твёрдой уверенности заявил Чемберлен, с напыщенностью в голосе. — Пока наши силы в Средиземноморье на голову превосходят всех и вся, он не рискнёт. И потом, воевать с негритянскими дикарями и воевать с британской королевской армией — это совершенно не одно и то же.

Боннэ ничего не ответил. Если английский премьер не воспринимает всерьёз возможное вступление в войну Турции, готовой со своей стороны вцепиться в британские колонии на Ближнем Востоке, то это только Франции на руку. Видимо, лорд Чемберлен до сих пор живёт иллюзией о военно-экономической отсталости Турции, что ж, в этом случае не ему, Жоржу Боннэ, раскрывать глаза Чемберлену на возросшую военную мощь, что сконцентрирована под рукой Мустафы-Кемаль-паши. Французскому флоту хватит и забот по защите южного побережья Франции, Корсики и североафриканских колоний, где турецкие эскадры, построенные германскими специалистами отчасти на русские деньги, вряд ли покажут свои флаги. Да, Гранд Флит в Средиземноморье имеет самую мощную линейную эскадру, почти сравнимую по совокупному тоннажу с итальянскими, турецкими и русскими линкорами, и французский флот готов поддержать Великобританию своими силами, но у англичан, как известно, интересы по всему миру. В тихоокеанском бассейне Франция имеет ограниченные военно-морские силы. На Балтике и в северных морях британцы будут вынуждены рассчитывать только на себя, если в случае войны САСШ не будут спешить вступить в противостояние в открытую. Американцев больше беспокоит Японская Империя, против которой они держат свои основные силы.

— В этой связи, — сказал Боннэ в ответ на убеждённость Чемберлена по поводу превосходства Великобритании в Средиземноморье, — встаёт вопрос Греции и Албании.

При этих словах британский премьер нахмурился, до сией минуты надеясь, что давних дрязг с французами на сегодняшней встрече удастся избежать. В Париже английской политикой на Балканах давно были недовольны, начиная, пожалуй, со времени Барту(4), стремившегося навсегда зафиксировать сложившиеся после интервенции Антанты в Германию новые европейские границы. Барту это удалось, но он потерпел фиаско с переигрыванием англичан на Балканах. В 1934 году Греция, Румыния, Югославия и Турция образовали Балканскую Антанту, призванную хранить целостность сложившихся границ. Этот союз четырёх государств в Париже воспринимали как первый этап к постепенному продавливанию французских интересов в регионе, стремясь зацементировать его в подобие монолита, чтобы противопоставить Риму и российской политике на полуострове. Но все усилия Кэ д"Орсэ укрепить своё влияние в Белграде натыкались на пророссийскую линию Живковича и Александра I, одновременно активизировалась английская дипломатия, не желавшая в свою очередь распространения влияния Москвы на все Балканы. В итоге генерал Митаксас(5) от имени короля Георгоса II(6) объявил о выходе Королевства Греция из Союза. Митаксас вскоре заключил союз с Болгарией, но под давлением Лондона, не желавшего потери влияния на Афины из-за влияния на Софию Москвы, и этот союз просуществовал недолго. Следом из Балканской Антанты вышла Турция, руководствуясь сугубо своими выгодами. Балканский Союз распался, в Париже это восприняли как провал региональной политики.

— Ваша политика на Балканах способствует развязыванию рук Муссолини, — напрямую обвинил Чемберлена Боннэ.

Брови королевского премьера сошлись на переносице, но вслух он ничего не сказал.

— Наши источники сообщают, — между тем продолжил французский министр, — что Чиано(7) готовит визит в Белград, имея целью не только переговоры с Живковичем и королём Александром; по косвенным признакам приезда Чиано ждут и русские генералы.

— Британская Империя готова защитить свои интересы на Балканах, — холодно отпарировал Чемберлен. — Уже решён вопрос об усилении наших сил в Греции дополнительными дивизиями в ответ на ввод русских войск в Югославию. Я сторонник того подхода, что экспансию Муссолини уже не предотвратить, поэтому нам выгодно придать итальянцам греческое направление, а не североафриканское. В Греции Муссолини неизбежно завязнет; на помощь Белграда ему рассчитывать едва ли придётся, у Югославии под боком венгерские дивизии.

Британский премьер помолчал и без единой эмоции добавил:

— Таково положение было до прихода к власти Зейсс-Инкварта и вхождения в Австрию фон-Бока. Теперь мы вынуждены признать, что наши балканские карты спутаны. Опасаться Будапешта Югославии сейчас можно уже не в той мере, что прежде... — Чемберлен перевёл взгляд с Боннэ на Даладье. — Как не трудно мне это говорить, но как джентльмен я должен признать свои ошибки. И ошибки нашей дипломатии. От лица моей страны я должен заявить: мы нуждаемся в помощи Франции. Наступает время действовать совместно, как это нам велит союзнический долг и как это было в Мировую Войну.

Даладье застыл истуканом. Чтобы услышать подобное от английского лорда должно случиться нечто невероятное. Возможно, Чемберлен понимает, что над ним сгустились тучи скорой отставки и всё же посчитал нужным попытаться исправить допущенные промахи. В чём-то даже королевский премьер показался Даладье наивным, но только показался, он прекрасно знал об его расчётливости и практицизме. Да и просто так такими словами британцы не разбрасываются, видимо к этому английского коллегу подвели в одном из закрытых лондонских клубов.

— Вы желаете усиления греческой армии нашими войсками? — напрямик спросил Даладье.

— Да, — произнёс Чемберлен. — В Афинах этот шаг находит понимание. Генерал Митаксас опасается остаться в одиночестве против совместно действующих Рима и Белграда, и Бухареста и Софии. Он также опасается, что возможные события в Центральной и Восточной Европе могут помешать нам вовремя оказать ему помощь, поэтому он хотел бы получить нашу поддержку заблаговременно.

— Спешу вас уверить, — отозвался Даладье, — в нашем штабе национальной обороны(8) предусматривали подобный поворот событий, генерал Гамелен(9) имеет все необходимые планы. Мы готовы немедленно начать переброску армейского корпуса из Франции и туземного корпуса из Африки.

— Боюсь, этого будет недостаточно, — начал торг британский премьер. — Мы рассчитываем как минимум на четыре корпуса.

— Названные мною силы, — ответил Даладье, — это то, что Франция готова предоставить немедленно. Для обеспечения дополнительных войск в Греции нам понадобятся базы для наших эскадр.

— Мы предвидели это с лордом Стэнхоупом. Первый лорд адмиралтейства готов предоставить наши базы для совместного использования.

— Решено, — сказал Даладье. — До конца недели мы сообщим, сколько ещё дивизий мы сможем перебросить в Грецию дополнительно.

Французский премьер кивнул Боннэ, тот посмотрел на британского коллегу с вопросом:

— Известны ли вам результаты недавних переговоров Маннергейма в Стокгольме? Это уже его вторая встреча с Густавом V и у нас вызывает беспокойство неясность затрагиваемых в переговорах вопросов.

— Мы обеспокоены не меньше вас, — сказал Галифакс. — Из королевского дворца, к сожалению, не просочилось ничего ценного. Наши источники молчат.

Будто в подтверждение своих слов, лорд Галифакс развёл руками жестом, как это принято во Франции.

— На текущий момент, — заявил Чемберлен, — у нас нет значимых поводов для тревоги. Мы считаем, Швеция давно и навсегда выбыла из обоймы мировых игроков. Король Густав ещё в четырнадцатом году был ярым приверженцем нейтралитета, и есть все основания полагать, что он и впредь будет придерживаться этой линии. Однако мы можем опасаться весьма возможного возрастания торговли между Москвой, Берлином и Стокгольмом.

Даладье удержался, чтобы не пожать плечами, считая, что британский коллега напрасно не придаёт значения усилению в Швеции прогерманских и пророссийских настроений. Впрочем, не придаёт ли? Или же не желает заострять на этом внимание?

— А какова позиция Великобритании по Норвегии? — спросил он. — Особенно в связи с участившимися в последние полгода визитами русских кораблей в Гамвик и Тромсё.

— У нас нет оснований тревожиться о наших позициях в Осло. Политические круги Норвежского Королевства твёрдо придерживаются курса нейтралитета. И в случае угрозы нейтралитету Норвегии, наш флот готов действовать решительно. Мы не остановимся и перед блокадой норвежских портов, и перед высадкой десантов.

Даладье посмотрел на настенные часы работы мастера XVIII века, корпус которых был выполнен из резных панелей красного дерева и инкрустирован позолоченными узорами. Часы только что пробили четыре по полудню.

— Будем считать, господа, — сказал он, — что мы достигли прояснения по многим вопросам. Уточнение наших позиций предлагаю продолжить после перерыва, пока наши секретари подготовят необходимые документы.

Он встал, за ним поднялись и остальные, последовав прочь из зала переговоров.

— — — — — — -

(1) Юзеф Бек — польский государственный деятель. Участник польского легиона Пилсудского в Мировой Войне, полковник. Активно участвовал в военном перевороте Пилсудского, с 1926 по 1930 шеф кабинета министерства военных дел Польши, с 1930 по 1932 вице-министр, с 1932 года министр иностранных дел Польши.

(2) Игнаций Мосцицкий — учёный, химик, изобретатель, один из создателей химической промышленности Польши. По рекомендации Пилсудского в 1926 году избран президентом Польши.

(3) Ян Масарик — чехословацкий дипломат, посол Чехословакии в Лондоне с 1925 года. Сын сложившего с себя президентские полномочия в 1935 году Томаша Масарика.

(4) Жан Луи Барту — французский государственный деятель, дипломат. С 1934 по конец 1935 года министр иностранных дел.

(5) генерал Иоаннис Митаксас — с 1936 года премьер-министр Греческого Королевства. Участник греко-турецкой войны 1897 г., балканских войн 1912-13 г.г., Мировой Войны. Принимал активное участие в реставрации монархии.

(6) Георгос II (Георг II из династии Глюксбургов) — король Греции. В 1922 году после военного переворота провозглашён королём, через год свергнут республиканцами и до ноября 1935 года провёл в изгнании. В результате народного плебисцита вернулся на трон, однако фактическим правителем страны был генерал Метаксас.

(7) граф Чиано ди Кортелаццо — итальянский государственный деятель, капитан ВВС и участник войны в Эфиопии, сын адмирала Констанцо Чиано — соратника Муссолини. С 1936 года министр иностранных дел Итальянского Королевства.

(8) штаб национальной обороны — французское название генерального штаба.

(9) Морис Гюстав Гамелен — с 1938 года начальник генштаба Вооружённых Сил Франции.

— — — — — — -

Ижорская губерния, петергофский полигон. 28 июля 1938 г.

Громыхание двигателей слышалось, наверное, за версту. Когда из-за холма показался опытный образец, обозначаемый в документации Путиловского завода как "объект номер 38", члены комиссии прильнули к панорамам стереотруб и биноклям. Шёл последний день войсковых испытаний нового тяжёлого бронехода, позади остались напряжённые месяцы конструктивных доработок после замечаний комиссии ГАБУ на заводских испытаниях в мае; впереди, в случае сегодняшней положительной оценки комиссии, ждали осенние испытания — государственные, на которые "объект N38" должен будет прибыть своим ходом их Петрограда на подмосковный полигон. Вот тогда — после успеха на госиспытании, "объект" получит в ГАБУ обозначение "Б-44" и станет в войсках бронеходом "Витязь III".

А пока что опытный образец, запылённый и покрытый пятнами высохшей грязи, выполз на холм и скатился по пологому скату. Затем медленно, словно не хотя, подобрался к инженерному препятствию ‒ к сложенной из брёвен отвесной стенке высотой в 1,3 метра; и переваливая через преграду, вздёрнул ввысь корпус на добрые сорок градусов. Взяв разгон, бронеход пошёл по краю рощи, сбивая деревья в один-два обхвата. Выбравшись обратно на поле, он на полном ходу врезался в танкетку-мишень и, на миг запнувшись и опасно накренившись в пределах допустимых 25-ти градусов, взгромоздился на неё и смял. А потом в течение минуты рядом с раздавленной танкеткой с трудом сделал разворот на месте на триста шестьдесят. Вновь набрав скорость, бронеход с ходу погрузился в четырёхметровый по ширине ров с водой, скрывший его корпус по самый погон малой башни. Когда ров остался далеко позади, "?38" резко остановился и звонко рявкнул 45-мм пушкой малой башни, трёхдюймовка главной башни ухнула спустя пару секунд. Метров через сорок он с короткой остановки повторил, прозвучавшие дуплетом, выстрелы и тут же полоснув из курсового пулемёта, одновременно газанул, оставляя в воздухе расползающееся облако выхлопа соляра. Впереди — метрах в пятистах вздрогнула вторая силуэтная мишень от прошивших её насквозь трассирующих снарядов-болванок.

В оптику эта 58-ми тонная машина казалась тихоходной, следить за ней труда не составляло — всего-то десять-двенадцать километров в час по пересечённой местности. Но 60-мм лобовая броня и защита башен и бортов давали уверенность в неуязвимости от огня всех известных в мире противоброневых орудий и пушек иностранных бронеходов. А трёхдюймовое орудие гарантировало поражение любого европейского или заокеанского соперника.

Офицеры комиссии ГАБУ и инженеры Путиловского завода следили за показным вождением из укрытого масксетью наблюдательного пункта. Отдельно от их НП разместились высокопоставленные наблюдатели руководства страны, Вооружённых Сил и заводского начальства. Кутепов, облачённый в полевой мундир без знаков различий, рассматривал опытный бронеход в шестикратный бинокль. Как Верховный правитель, он всегда интересовался новейшими вооружениями и редко пропускал испытания бронетехники, самолётов, артиллерийских систем или же новых образцов стрелкового оружия. Бывало, что и на флотские испытания наведывался в сопровождении главкома ВМС генерал-адмирала Кедрова. Нередким гостем на полигонах был и фельдмаршал Маннергейм, всегда следивший, чтобы в финские соединения русской армии поступала новейшая серийная техника. Деникин, одевший сегодня свой старый мундир, проявлял к подобным мероприятиям не меньшее внимание, нежели Кутепов и Маннергейм. Антон Иванович всегда считал, что в современных условиях развития военных технологий, быстрое и качественное оснащение войск новыми образцами техники — залог не только победы над врагом, но и сохранения многих жизней русских солдат. Ещё с Мировой Войны он мерил успехи действующей армии категорией сбережения солдатских жизней. К его сожалению, обстановка на фронте далеко не всегда способствовала этому принципу, как не способствовали и приказы командующего, использовавшего 4-ю Железную дивизию Деникина как фронтовую "пожарную команду".

Присутствовали здесь и начальник ГАБУ генерал бронеходных войск Коронатов, и главком Сухопутных Сил фельдмаршал Ханжин, и главный инженер Пулиловского завода действительный статский советник Дохтуров, под руководством которого создавался демонстрируемый бронеход по проекту молодых инженеров — ещё вчерашних студентов. И даже начальник ГАУ генерал от артиллерии Беленко тут был, заехав на испытания после инспекторской поездки по гарнизонам Петроградского Военного Округа. У Беленко были свои причины, он лично желал знать, как ведёт себя трёхдюймовая пушка Л-10, специально переработанная под главную башню "объекта ?38" и ждавшая запуска в серию на Путиловском заводе.

Завершив показ, опытный бронеход прибыл к НП комиссии. Открылись люки, из машины выбрался экипаж и построился. Семь танкистов в чёрных комбинезонах застыли точно статуи. Рассматривая их, Кутепов испытал гордость за таких бронеходчиков. Вот что значит выучка! По лицам видно, что чертовски устали после долгого марша и выполнения упражнений, но стоят не шелохнувшись ‒ с гордой выправкой. Когда к строю подошёл генерал-майор из комиссии, чтобы принять доклад от командира экипажа, тот вышел ему на встречу строевым шагом и отрапортовал.

Верховный не смог усидеть, он направился к героям дня, отметив, как следом двинулись Деникин, Маннергейм и Дохтуров. Заметив Кутепова и остальных, генерал-майор отошёл и взял под козырёк. Командир экипажа чётко сократил дистанцию в четыре уставных шага и также чётко вскинул руку к шлемофону.

— Господин Верховный правитель, экипаж опытного бронехода построен! В ходе проведённых испытаний поломок и неисправностей не выявлено! Все учебные задачи выполнены! Командир экипажа подполковник Галактионов!

— Вольно, — сказал Кутепов и протянул руку.

— Вольно! — продублировал команду экипажу подполковник и ответил крепким рукопожатием.

Командир был немолод. Продублённое, слегка чумазое лицо, рост чуть ниже среднего, цепкий проникающий взгляд. Естественно, из-за комбинезона не видать его регалий, которые, несомненно, у него есть, хотя в испытательные экипажи с недавних пор берут только строевых бронеходчиков, дабы наиболее приблизить испытания к условиям эксплуатации в войсках. Экипаж — сплошь молодые парни, через одного безусые, но прекрасно показали и себя, и машину.

— Молодцы же вы, братцы! — улыбнулся Кутепов, осматривая строй. — Как машина? По нраву?

— Машина — что надо! — оценил командир, весело сверкнув глазами. — Достойна стать новым "Витязем".

— Станет. Непременно станет. А уж с такими-то экипажами как ваш, полковник, нам и сам дьявол не страшен. Теперь отдыхайте полчаса — заслужили!

— Экипаж! — скомандовал подполковник. — Напра-ВО! За мной шагом... Арш!

Кутепов подошёл к бронеходу и похлопал по борту, вдыхая ещё не до конца развеянные ветром выхлопы и пороховую гарь, исходящую из открытых люков.

— Знатный "Витязь" вышел, — вновь похлопал по броне Кутепов, посмотрев на главного инженера.

— Но уж больно он тяжёл, — сказал Деникин, осматривая непривычно широкие траки и каждый из восьми катков. Затем посмотрел на главного заводского инженера: — Не каждый мост выдержит ваш бронеход. Придётся ему, Сергей Алексеевич, специальные понтоны делать.

— Мы их, Антон Иванович, уже разрабатываем, — ответил Дохтуров, хорошо знавший председателя кабмина как частого гостя завода. — А что тяжёл, так ведь и броня-то какая! И две башни чего стоят! Литые!

— Зато высота — почти пять аршин*, — заметил Маннергейм.

Верховный закурил. Вмешиваться в намечающийся спор он был не намерен. Путиловский бронеход, по его мнению, вполне отвечал духу времени и военно-инженерной мысли. Конечно, этот "самокат", как в войсках нередко называли бронеходы, не был идеален, как, наверное, не могло быть до конца идеальным ни одно оружие, существующее в качестве опытного изделия. К тому же Кутепов давно пресытился спорами об оптимальной схеме этого класса боевых машин: нужны ли две-, три-, пять башен или только одна? Испанский опыт говорил, что одна башня — скорее лучшее решение, но в Испании и трёхбашенный "Шторм" зарекомендовал себя довольно хорошо.

— Огневая мощь, господа! — присоединился к обсуждению главком Ханжин, подошедший вместе с Коронатовым и Беленко. — Два орудия — это серьёзная огневая сила.

— А если убрать малую башню, — решился на спор с фельдмаршалом Коронатов, — то мы получим снижение силуэта и выигрыш в массе. А выигрыш в массе позволит бронеходу проходить по автомобильным мостам — это первое. Второе, снизится нагрузка на подвеску и удельное давление на грунт, и бронеход не будет столь неуклюж при разворотах. Плюс к этому, можно будет и боекомплект для трёхдюймовки увеличить.

— Соответственно и скорость возрастёт, — дал оценку Деникин, — а экипаж уменьшится.

— Господа, не будем спорить, — предложил Дохтуров. — У нас разрабатывается и однобашенный образец и даже с более толстой бронёй, но пока только в чертежах. Настанет время и вы получите возможность сравнить достоинства и недостатки обоих образцов.

— Возможно, вы правы, Сергей Алексеевич, — согласился Маннергейм. — Спорить сейчас не с руки. Но, однако, я не могу удержаться — с одной стороны слишком этот "самокат" громадный, с другой стороны — эскадрон таких машин — это двадцать два орудия. А это немалая сила в атаке.

— Хм... — начальник ГАБУ посмотрел на Деникина, тот кивнул и тогда Коронатов отпарировал: — Эскадрон таких машин — это не двадцать две пушки, а одиннадцать моторов. Бронеход, Карл Густавыч, это всё же не самоходная артиллерия, а особый род оружия.

Маннергейм усмехнулся и промолчал. Спорить с Коронатовым, с этим одноруким упрямцем, считающим что бронеходы — основное средство разгрома противника и что использовать их исключительно в качестве непосредственной поддержки пехоты и кавалерии — это в корне неправильно, правитель Финляндии не стал. Обладая не менее упрямым характером, за который его и наградили прозвищем "Упёртый барон", он годом ранее уже имел сомнительное "удовольствие" жарко поспорить с начальником ГАБУ по этому поводу.

— Идёмте, господа, — позвал Кутепов, давая понять, что не намерен больше слушать бесконечные споры. — Послушаем доклад комиссии.

— — — — — — — — — —

* высота "объекта N38" почти 3,5 метра. Несмотря на введение метрической системы, многие в России продолжали употреблять прежние меры веса, объёма и длины.

Москва, военное министерство. 30 июля 1938 г.

Совещание шло второй час. Начальник ГШ генерал-фельдмаршал Казанович осипшим голосом вёл доклад о сложившемся в Испании стратегическом положении войск каудильо Франко и итало-русских союзников, периодически сопровождая свои пояснения указкой на подробной карте Иберийского полуострова, изрисованной значками частей, соединений и объединений, и обозначениями фронтов и направлений ударов и движения войск. Помимо русских офицеров здесь присутствовали и германцы: прибывший утром в Москву военный министр Рейха Вальтер фон-Рейхенау, совсем недавно получивший от фон-Бломберга генерал-фельдмаршальство; и постоянный представитель германского генштаба в России генерал-полковник Герд фон-Рундштедт. По слухам из Берлина, фон-Бломбергу германский генералитет готовил звание рейхсмаршала, поскольку по традициям старой прусской армии и его наследника — рейхсвера, военный диктатор не мог возводить подчинённых в равное своему звание. Сегодняшнее совещание с союзными представителями Кутепов решил начать именно с Испании. Там — на том краю Европы завершалась "странная война". И в войне этой, кроме самих испанцев, сошлись в противостоянии военные машины ведущих европейских держав, между которыми, несмотря на потери в солдатах и технике, сохранялся лицемерный мир вне пределов обожжённого войной полуострова. Добровольцев Рейха в Испании было немного — всего две с небольшим тысячи. И добровольцы эти не могли серьёзно повлиять на расклад сил. На стороне франкистов основную боевую нагрузку несли итальянские и русские войска, на стороне республиканцев — французы, британцы и интербригады. Естественно, основная тяжесть войны лежала на испанцах, но гражданские войны ещё никогда не обходились без интервенции и наёмников. Так было во французскую революцию конца XVIII века, прозванную в некоторых странах (включая Францию) Великой; так было в английскую революцию Кромвеля; в венгерские революции XIX и XX веков; в Гражданскую войну в Северной Америке, где за южан воевали германские наёмники, а за северян весь европейский сброд, из которого зачастую состояли основные силы Линкольна; так было и в японской гражданской войне прошлого века, в которую активно вмешивались олигархические круги САСШ. Испания не стала исключением, ведь такого рода войны — превосходная возможность обкатать новые вооружения и опробовать на практике новейшие военно-теоретические разработки генералитета, а какими словами и намерениями это прикрывается — дело десятое.

С доклада по Испании Кутепов начал встречу не случайно, круг тем, что был намечен на сегодняшнее рассмотрение с представителями Берлина, касался, прежде всего, механизации средств войны и бронеходных войск обеих стран. И не только их, но и армий Антанты. Фон-Рейхенау привёз исправления и пожелания германского генштаба по проекту плана совместной кампании России и Рейха. Испания же, ставшая настоящим полигоном для боевых испытаний техники всех стран-участниц, дала поистине бесценный опыт и по применению бронеходов, и во взглядах на роль и место этого рода оружия в грядущей войне в Европе. Кроме того, зная сомнения фон-Рейхенау по поводу "увлечения русских кавалерией" и его фанатичную убеждённость в безграничной силе панцеркампфвагенов, Кутепов давал таким образом понять, что в Берлине могут смело полагаться на русскую армию, добившуюся успехов на полуострове. Ни одна из частей русских добровольцев не была разгромлена, чего нельзя сказать об англичанах, французах и итальянцах.

Кроме германских генералов на совещании присутствовали и офицеры высшего военного руководства России. Военный министр фельдмаршал Каппель, главком Сухопутных Сил фельдмаршал Ханжин, начальник ГАБУ генерал Коронатов. Ну, и конечно, докладчик — опытный штабист и боевой офицер, имеющий за спиной русско-японскую, Мировую, Гражданскую и русско-китайскую войны, и до сих пор ноющую рану — память о штурме Екатеринодара, шестидесятисемилетний Борис Ильич Казанович.

— Таким образом, — подвёл итог доклада Казанович, — сложились все стратегические предпосылки для захвата Мадрида и Барселоны в осенне-зимней кампании. Вывод британских войск продлится не более двух недель и будет проходить по двум коридорам — в направлении Сантандера и вновь отбитой республиканцами Ла Коруньи. Французские войска уже оставили свои участки фронта на линии Хуеска ‒ Барселона и также начали отход в сторону франко-испанской границы. В ряде случаев наблюдается дезорганизация движения колонн вследствие ударов франкистской авиации. Во многих интербригадах наблюдается дезертирство, особенно это касается соединений, укомплектованных гражданами Антанты, среди которых сильны настроения о стратегическом крахе республики и своей напрасно проливаемой крови.

— Всё ли готово для вывода наших войск? — спросил Кутепов.

— Так точно, господин Верховный правитель. Необходимые приказы отданы. Второй Добровольческий корпус уже начал выдвижение к Таррагоне, Первый Доброкорпус начнёт после передачи своих позиций дивизиям испанских союзников. Отход второго корпуса идёт согласно графику, поэшелонно. Колонна второй сводной пехотной дивизии уже достигла Альбасете, воздушно-гренадёрская и артиллерийская бригады следуют во втором эшелоне. Бронеходные и мотострелковые бригады начали выдвижение последними, имея задачу прикрыть колонны в случае неожиданного прорыва республиканцев. Впрочем, на это рассчитывать навряд ли приходится, за последние месяцы республиканцам под Мадридом хватает сил, чтобы едва парировать прорывы дивизий генералиссимуса Франко. Отбытие последних судов с нашими войсками намечено не позднее восьмого августа. Согласно отданным нами приказам командованию наших корпусов, вся техника и вооружение, кроме стрелкового, будут оставлены испанцам. Новейшие образцы бронеходов и самолётов мы уже подготовили к эвакуации, в том числе и повреждённые. Союзникам оставляем как старые модификации, так и стоящие у нас на вооружении. Всего будет оставлено авиации: двести двенадцать истребителей И-16, все триста "Чаек", сто восемьдесят бомбардировщиков ДБ-3. Бронеходов: двести восемьдесят два "Вихря", включая двухбашенные выпуска тридцать второго года; тридцать шесть "Штормов", сорок "Витязей I" и "Витязей II". А также: около ста тридцати лёгких бронеавтомобилей, свыше двух тысяч грузовиков, девятьсот восемьдесят орудий и миномётов всех типов и калибров. Из штаба итальянских войск известно, что они также оставляют все свои танкетки и бронетранспортёры, почти всю авиацию и артиллерию, за исключением тяжёлых гаубиц.

Кутепов слушал, не отрывая взгляда от карты. Русские войска уходят из Испании организованно, как и положено победителям. Это не метания французов и англичан. Британцам, чтобы достичь Ла Коруньи, пришлось надавить на республиканцев, дабы те прогрызли коридор к побережью. Но этого оказалось мало, отходящие английские колонны вынуждены постоянно вести боестолкновения с франкистами, теряя от мин и огня из засад закалённых в боях солдат и технику.

Итальянцы тоже начали организованный вывод войск. Свыше 90 000 итальянских солдат — уже третьего состава, за годы войны стали серьёзной силой, с которой давно стали считаться французы и британцы. А ведь в начале войны итальянцы несли большие потери, особенно в танкетках. Первую мехбригаду они создали в 1936-м, до этого потребности в подвижных войсках у Италии не было по причине преобладания труднопроходимой для техники горной местности сухопутных границ. До испанской войны приоритет отдавали авиации и флоту. Уже через полгода мехбригада была преобразована в танковую, следом за ней была создана вторая. А в 1937-м итальянцы приступили к созданию дивизий и новых бригад, для оснащения которых началось массовое производство бронетехники при участии русских и германских инженеров. В мае 1937-го начались поставки стратегического сырья из России. Что касается Франции, то там усилиями определённых политических кругов несколько лет ведётся пропаганда милитаризма и патриотизма, благодаря чему дух французских войск необычайно высок. На взгляд Кутепова, моральный дух французской армии можно было сравнить с армией Наполеона и старой армией в Мировой Войне, когда рейхсвер рвался к Парижу. А ведь всё могло сложиться по-другому, не раз размышлял Верховный, всё могло выйти совершенно не так.

С середины двадцатых во Франции преобладала эйфория от победы над Германией и её разоружения. Росли пацифистские настроения, вызванные чудовищными потерями в войне. С конца двадцатых и по 1930 год некоторые французские политические круги, ярким представителем которых являлся нынешний премьер-министр Боннэ, вели курс на дальнейшее углубление в обществе пацифизма. Причиной была ставка на набиравшую силу в поверженной и униженной Германии Национал-Социалистическую Рабочую Партию во главе с Адольфом Гитлером. На последнего делали ставки не только патриотические круги Рейха и германские промышленники, не желавшие влачить жалкое существование в рамках Версальского договора, но и финансисты Антанты. С приходом Гитлера к власти, они готовились поддержать его финансово, произведя несколько золотовалютных вспрысков в коматозную германскую экономику. Новую Германию планировалось натравить на Россию, так и не поверженную в лихолетья Гражданской, и для этого требовалось дать Гитлеру, помимо заокеанских денег, ресурсы Европы. И ресурсы эти можно было дать только через завоевания. Его руками планировалось начать новый крестовый поход на Восток, чтобы окончательно сокрушить неподконтрольную мировой плутократии шестую часть суши. Сокрушить и прибрать к рукам ресурсы и территории. Ну, а то, что идеи НСРП базировались на антагонизме с этой самой мировой плутократией, европейских и американских финансистов не беспокоило. Морганам, Ротшильдам, Рокфеллерам, Варбургам и прочим семействам было плевать на идеологию, пока их орудие подвластно их воле. Основываясь на опыте Мировой Войны, финансисты прекрасно понимали, что после затяжной бойни хотя бы с одной Францией, Германия будет не в состоянии воевать с Россией с требуемым успехом. Поэтому в руки Гитлера предполагалось вложить совокупность экономик нескольких стран, таких как, в первую очередь, Франция, за ней Чехословакия, Польша и, возможно, ряд других лимитрофов. Для сдачи Франции в самой Франции проводился бы курс на дальнейшее углубление пацифизма общества и даже фальсификации данных о Вооружённых Силах, чтобы посеять настроения, что в схватке с Германией, борьба с нею оказалась бы безнадёжной. В ход пошли бы многие рычаги: от проплаченных газет, до влиятельных особ высшего общества. И тогда французские патриоты не смогли бы переломить ситуацию при всём своём желании, хотя бы потому, что не догадывались бы о столь циничной и откровенно предательской роли "своих" финансистов и их человекоорудий во всей этой затее. Такие господа, как Боннэ, стали бы разваливать моральный дух общества и армии, пользуясь щедрыми средствами таких банков, как например, "Братья Лазар", что занимается крупными спекуляциями на фондовых биржах.

Но не сложилось... Проект "Гитлер" к тридцатому году так и не набрал серьёзной поддержки у населения. А когда с подачи русской разведки, стараниями аппарата фон-Зекта всплыли сведенья об его заграничных счетах, вождь Национал-Социалистической Рабочей Партии и вовсе растерял многих сторонников, видевших в нём до этого простого, выбившегося из низов героя войны, радеющего за счастье германского пролетариата. В партии всё большую силу стал приобретать на ходу переориентировавшийся Розенберг и связанные с промышленниками сторонники военно-политического союза с Россией. И тогда был запущен запасной вариант: инспирация конфликта между НСРП и не менее влиятельной Коммунистической Партией Германии. Лидер КПГ Эрнст Тельман, а также Вильгельм Пик, возродивший из пепла Союз Спартака, получили весьма сильную поддержку Коминтерна и финансирование. Была спровоцирована Гражданская война и, когда коммунисты-спартаковцы стали терпеть поражение за поражением, грянула интервенция армий Антанты. Юг Германии остался оккупированным франко-британскими войсками, а Север стал союзником России. И вот теперь во Франции такие господа, как Боннэ, проводят прямо противоположную политику — всячески укрепляют патриотические настроения и милитаризм общества, пользуясь средствами всё тех же банков, вроде "Братья Лазар". В ход шло всё: раздувание итальянской угрозы, периодическая антироссийская истерия в СМИ, заказы на батальные полотна, воспевающие былые победы Франции, запрет литературы многих авторов. В частности, перестали переводить и издавать Хемингуэя.

Всё это Кутепову стало известно лишь спустя несколько лет после войны в Германии. Общая картина медленно, но верно складывалась из разрозненных кусочков мозаики, что добывали из года в год политическая и военная разведки. Но как говорится, лучше поздно, чем никогда. С тех пор Верховный правитель немало уделял разведке внимания, стараясь держать руку на пульсе подковёрных мировых событий. Благо, русская разведка всегда считалась сильнейшей в мире, её достоинства высоко оценил даже такой общепризнанный авторитет как Вальтер Николаи ‒ руководитель германской военной разведки в Мировую Войну. А ведь похвала врага всё-таки дорогого стоит. Даже Упырь и Гражданская не смогли в корне изничтожить русские разведывательные сети, но в двадцатые их пришлось укреплять и кое-где восстанавливать. А вот контрразведка в Мировую оказалась, мягко говоря, не на высоте. Да, были и крупные успехи, как дело полковника Мясоедова, получившее в либеральных кругах широкий резонанс. Повешенный в 1915-м, Мясоедов был всего лишь одним из фигурантов в успешной контрразведывательной операции, одновременные аресты прошли во многих десятках городов. Вместе с ним были арестованы и приговорены к смертной казни его супруга, агенты Фрайберг, Грутурс, Фальк, Микулис, Ригерт, Фрайнарт. И моментально либеральная пресса, принадлежавшая еврейским банкирам Рубинштейну и Гинзбургам вместе с еврейской фракцией Думы подняли истошные вопли с лейтмотивом "В России вешают евреев!" Вторя им подняли волну и зарубежные евреи, а затем и российские либералы. Однако в целом русская контрразведка не смогла на равных противостоять германскому шпионажу и парировать казавшиеся неочевидными интересы заокеанских финансовых кругов. Кутепов и соратники многое сделали, чтобы исправить это положение. Удалось ли до конца воплотить в Корпусе Внутренней Стражи эффективное орудие по защите страны, покажут ближайшие годы. Верховный очень надеялся, что КВС станет надёжным щитом для России.

— Благодарю, Борис Ильич, — сказал Кутепов.

Когда начальник генштаба занял своё место, Верховный посмотрел на германцев.

— До начала событий наши войска будут дома.

Фон-Рейхенау кивнул, он как и фон-Рундштедт, довольно сносно выучил русский язык.

— Разрешите, — обратился к Верховному главком Ханжин и, получив знак, спросил: — Наши испанские сводные соединения и части хорошо себя проявили на слаженность. Признаться, я уже давно вынашиваю мысль, не лучше ли их не расформировывать после возвращения в Россию, а сделать их кадровыми? Это относится ко всем родам оружия, кроме кавалерии. Надобности в новых кавполках я не вижу.

Кутепову предложение понравилось. И в самом деле, два Доброкорпуса — серьёзная военная сила. Управление корпусов, конечно, можно и расформировать, но вот раздёргивать дивизии и бригады, и распихивать обратно к местам прежней службы их личный состав ‒ это в преддверии войны в Европе, пожалуй, не разумно. Чем заново потом создавать новые соединения, куда как лучше воспользоваться имеющимися. Две пехотные дивизии, три бронебригады, три мотострелковые бригады, две артиллерийские, пехотная, воздушно-гренадёрская бригады, отдельный тяжёлый бронеполк и отдельные драгунские и уланские полки — являются сплочёнными и имеющими боевой опыт частями и соединениями. С лётчиками вопрос не возникал, они все вернутся в свои прежние эскадры, обогащая боевым опытом сослуживцев. Да и не так их много было в составе франкистских ВВС — всего лишь несколько сотен. Переглянувшись с Каппелем, Верховный согласился с Ханжиным:

— Давайте так и поступим, Михаил Васильевич. По прибытии "испанцев" домой, их следует разместить в Киевском Военном Округе. Передайте фон-Лампе, что я жду его соображений на сей счёт завтра к шестнадцати часам.

— Передам, — сказал Ханжин, про себя думая, сколько сегодняшней ночью и последующим утром предстоит головной боли начальнику службы генерал-квартирмейстерства генштаба. Однако Ханжин не сомневался, что генерал-фельдмаршал Алексей Александрович фон-Лампе справится точно и в срок, ведь при нём СГК работает как отлаженный часовой механизм.

— У вас имеется вопрос, Пётр Иванович? — спросил Кутепов.

— Так точно, господин Верховный правитель, — Коронатов не стал называть Кутепова по имени-отчеству при германцах. — Я имею некоторые сомнения. Нам понадобятся несколько месяцев для оснащения "испанцев" вооружениями.

Верховный разделял мнение начальника ГАБУ. Все планы поставок с заводов расписаны на полгода вперёд и направлены на переоснащение регулярных соединений и на создание новых. К тому же идёт процесс накопления резервов техники на складах в приграничных Военных Округах. Затруднение в оснащении "испанских" войск можно будет решить только через несколько месяцев, когда темпы военного производства возрастут в разы.

— Мы с Есневским посмотрим, что можно предпринять срочно, — объявил Каппель. — Уверен, мы найдём решение, как сократить сроки.

— Хорошо, — согласился Кутепов, зная как дружен Владимир Оскарович с министром вооружений Есневским, которого сам же и выдвинул на министерский пост. Отставной контр-адмирал и член РНС с 1924 года, Есневский был не только превосходным организатором, но и технарём до мозга костей — ценное качество для министра. И к счастью, отнюдь не редкое.

— Есть ещё один момент, господа, — Ханжин скрестил пальцы рук в замок, — думаю, выделение из числа "испанцев" от четверти до трети личного состава в их прежние части скажется на последних весьма благотворно. А выделяемых мы заменим резервистами и новобранцами.

— Согласен с вами, Михаил Васильевич, — дал добро Каппель и посмотрел на Казановича.

— Я подключу к работе Штейфона, — отозвался начальник генштаба.

Кутепов кивнул. Он был уверен, что генерал-фельдмаршал Штейфон, восьмой год руководивший организационно-мобилизационным управлением генштаба, решит вопрос с "испанцами" самым наилучшим образом. С Борисом Александровичем Кутепову приходилось взаимодействовать ещё в Гражданскую.

— А теперь перейдём к вопросам, ради которых мы пригласили наших союзников, — сказал Верховный. И обвёл взглядом своих офицеров. — Мы не станем, господа, прямо сейчас касаться наших планов совместной военной кампании — этим мы займёмся несколько позже. Мы начнём обсуждение некоторых вопросов организации нашей армии, что для наших союзников представляет весьма значительный интерес. И прежде всего, правильна ли сухопутная доктрина массовой кавалерии в условиях механизации войск? Европейские армии её значительно сократили.

— Господа, — обратился фон-Рейхенау, поправляя пенсне, — для вас не является тайной, что в германском генералитете на кавалерию смотрят с большим сомнением. У нас сохранилась только одна дивизия и два отдельных полка. На мой взгляд, их сохранили благодаря их славному боевому прошлому восемнадцатого-девятнадцатого веков. В современной войне конница есть...

Военный министр Рейха запнулся, не сумев сразу подобрать слов на русском.

— Хотите сказать "пережиток"? — подсказал Каппель.

— Да. Пережиток. Достаточно вспомнить опыт Мировой Войны.

— Опыт европейских армий, — возразил Каппель, — это опыт позиционного тупика при превосходстве средств обороны над средствами наступления. Но в начале Мировой Войны конница играла немаловажную роль. Она утратила своё оперативное и стратегическое предназначение когда манёвренная война переросла в позиционную. На вашем Западном фронте это произошло через год, на наших фронтах манёвренная война продолжалась полтора года. Наш же опыт основывается и на Гражданской, в которой кавалерия сыграла существенную роль.

Каппель мог бы сказать многое своему германскому коллеге, но предпочёл умолчать. Сейчас незачем было теребить старые промахи и просчёты бывшего врага, а ныне союзника. Германцы часто использовали кавалерию крайне неумело, русская пехота ловила её в огневые мешки и уничтожала целыми полками и бригадами. Русская же кавалерия зачастую наводила ужас в тылах рейхсвера и сковывала резервы германцев. В прямых же столкновениях конницы достаточно было вспомнить случай конца весны пятнадцатого года в Курляндии с бригадой Уссурийской казачьей дивизии генерал-майора Крымова, когда при взаимодействии 7-го Сибирского корпуса она прорвала фронт и ушла гулять по германским тылам, пройдя двадцать пять вёрст уничтожая обозы. В тот же день бригада встретила колонну 6-й германской кавдивизии, Крымов организовал неожиданную атаку и уссурийцы разбили немцев и гнали их, рубя, двадцать вёрст. После этого бригада вновь принялась разрушать тылы — громила обозы, взрывала мосты, нарушала связь. Выполнив боевую задачу, Крымов повернул казаков назад, но германцы уже стягивали отовсюду части дабы уссурийцы не ушли безнаказанно. Казаки приняли бой с 8-й кавдивизией, разгромили её и продолжили отходить к линии фронта, гоняясь за отдельными тыловыми отрядами и уничтожая штабы. Примечательно, что нацеленная на уссурийцев 23-я кавбригада рейхсвера с двумя приданными пехотными батальонами так и не рискнула атаковать конников Крымова, дав им спокойно переправиться через реку Виндава.

— Мы достаточно знакомы с опытом вашей Гражданской войны, — в свою очередь возразил фон-Рейхенау. — Нам прекрасно известно, что тогда ваша кавалерия и кавалерия красных играла роль, предназначенную в современных условиях для панцерных и моторизованных войск. Но у нас нет оснований считать, что сейчас конница может выполнять задачи в условиях манёвренной войны.

— Прошу господ германских офицеров заметить, — подключился к спору Ханжин, — что война, идущая в Испании, показала, что конница ещё кое-что может. Рейды наших улан по вражеским тылам и манёвренность наших драгун приводили ко многим успехам на фронтах. И как вам, несомненно, известно, наша кавалерия имеет на вооружении достаточно огневых средств, включая лёгкие горные пушки, чтобы подавить противника в случае его огневого воздействия.

Главкому ответил фон-Рундштедт:

— Испания имеет специфические условия, господин фельдмаршал. Мы же опираемся не только на опыт Мировой Войны, но и на опыт интервенции в Рейхе. Я лично был свидетелем того, как был уничтожен английский королевский полк гусар, когда британцы бросили его после прорыва наших траншей. Гусары неслись широким фронтом, преследуя нашу пехоту. Но напоролись на позиции наших пулемётов и резервного батальона. Вся эта конная масса за несколько минут превратилась в завалы из тел лошадей и всадников. Оторванные ноги, дикое предсмертное ржание, залитая кровью земля... После войны я узнал, что в том бою от полка осталось знамя, штаб и около сорока рядовых гусар. Не более успешно действовала и французская кавалерия, правда она не несла такие ужасные потери.

— На мой взгляд, — взял слово Казанович, — англичане и французы так и не научились использовать конницу в новых условиях. Они в который раз повторяли собственные ошибки Мировой Войны. Ошибки в сражениях при Камбрэ, Суасоне и Амьене. Имея бесценный опыт применения бронесил, французы и англичане не сделали надлежащих выводов. Но эти выводы сделали мы. И вы, господа.

Фон-Рейхенау был вынужден согласиться с начальником русского генштаба. Он полностью разделял взгляды Хайнца Гудериана — своего бывшего начальника штаба и фактического создателя панцерных войск Рейха. И хотя фон-Рейхенау воевал на Восточном фронте, ему были прекрасно известны ошибки противника на Западном. Даже в сражении при Камбрэ, которое в Академии генштаба Рейха изучают как классический пример грамотного применения танков в Мировой Войне, англичане допустили серьёзный просчёт. Просчёт, который впоследствии повторяли и позже, как повторяло его и французское командование. Тогда в ноябре 1917-го для прорыва германской обороны англичане сосредоточили весь свой танковый корпус в районе Камбрэ, выступавшего в сторону германских позиций. Командир корпуса полковник Фуллер обеспечил меры скрытного сосредоточения танков, выбрал наиболее ровную местность для наступления, позже такого рода местность назвали танкодоступной. Англичанам противостояла глубоко эшелонированная оборона из нескольких позиций, в свою очередь состоявших из нескольких хорошо инженерно укреплённых траншей, прикрытых проволочными заграждениями, оборудованных блиндажами и сооружениями для широкого сектора обстрела.

По замыслу английского командования, танковый корпус был разделён на несколько тактических эшелонов атаки и действовал во взаимодействии с пехотой, артиллерией и авиацией. Британцам удалось скрытно сосредоточить 378 боевых и 98 вспомогательных танков, тысячу самолётов, свыше тысячи орудий, 8 пехотных дивизий и кавалерийский корпус. Вся эта масса войск ударила на участке между Сен-Кантенским и Северным каналами и была нацелена на город Камбрэ и Бурлонский лес. Всего на двенадцати километрах зоны прорыва англичане сосредоточили до восьмидесяти пяти орудий и тридцати двух танков (в первом тактическом эшелоне) на километр фронта.

За полдня 20 ноября 1917 года англичане захватили на участке прорыва первую и вторую германские позиции и вышли на десять километров вглубь к каналу реки Шельды. Этот прорыв обороны стоил британцам двухсот восьмидесяти танков и лишь шестьдесят из них были потеряны от огня артиллерии. Но получившийся прорыв был воистину настоящим успехом, столь непохожим на предыдущие, как в битвах при Вердене и Сомме, стоивших обоим противникам до миллиона солдат каждая, когда атакующая сторона, ценной огромных потерь, прогрызала, продавливала оборону, чтобы передвинуть линию фронта на несколько километров и часто потом в итоге вытеснялась назад подошедшими резервами неприятеля. При Камбрэ англичане понесли неощутимые потери в живой силе, захватили много трофеев и пленных, а германская оборона была уничтожена на большую глубину. Но это был только тактический успех. Следуя замыслу командования, в дальнейший прорыв вводилась конница с танковой поддержкой. И это решило судьбу сражения. Между кавалерией и танкистами не было взаимодействия, они даже мешали друг другу. Конники согласовывали темп продвижения с тихоходными машинами и потеряли драгоценное время. Артиллерийское сопровождение на оперативную глубину англичане организовать не сумели и поэтому не стали рисковать самостоятельными действиями танков. В итоге кавалерийский корпус напоролся на очаговые узлы сопротивления германской пехоты и, понеся потери, топтался на месте, не рискуя уйти в отрыв от основных сил армии. Германцам же удалось, в конце концов, подтянуть резервы и устранить прорыв. Словно по шаблону, эти же ошибки раз за разом повторяли и французы, имевшие самый многочисленный танковый парк в мире.

— Что касается опыта Испании, — произнёс Казанович в ответ фон-Рундштедту, — то война там с самого начала приобрела манёвренный характер. А из-за преобладания гористой местности, в большинстве сражений бронеходы использовались крайне ограниченно. Во многих операциях мы и союзники вынуждены были использовать наши бронесилы как средства непосредственной поддержки пехоты. Это были вынужденные решения. Применение бронеходов исключительно для пехотной поддержки противоречит нашей доктрине, в отличие от доктрин армий Антанты.

— Полагаю, — сказал Каппель, — не будет преувеличением заявить, что реформация французской и британской кавалерии в бронеходные, моторизованные и конно-механизированные соединения стали следствием не только неудачного применения конницы в тридцатом ‒ тридцать первом годах, но основной причиной послужила наша война с Китаем. Если в первые месяцы боевые действия носили широкоманёвренный характер, то позже война плавно перешла в позиционную. И далеко не сразу мы вышли из намечавшегося кризиса позиционного тупика. Решением стали наши бронесилы. В Заамурье наши бронеходы и броневики прорывали укрепрайоны на тактическую глубину, для развития оперативного успеха вводилась конница и мотопехота. Военные специалисты Англии, Франции и САСШ изучили этот опыт, что послужило некоторым изменениям в их доктринах механизации армии. Тут можно отметить, что на взгляды французов повлияли и монографии бывшего красного комфронта Тухачевского.

Каппель принял согласный кивок фон-Рейхенау. Настоящая фамилия одного из преподавателей Парижской Академии генштаба была известна и германской разведке. Бывший комфронт, служивший всего лишь полковником во французской армии под чужой фамилией, был не единственным преподавателем в Академии из России. Знаменитый анархист Нестор Махно преподавал французским слушателям теорию партизанской войны.

— Как следствие, — стал развивать мысль Каппель, — сегодня мы наблюдаем, что конница в армиях Антанты почти перестала существовать. Исключение — бригады и полки французских улан в составе механизированных соединений и несколько отдельных конных полков англичан. Во французских кавдивизиях и кавбригадах, помимо моторизации, созданы бронечасти, а во многих французских пехотных дивизиях есть бронеходы непосредственной поддержки пехоты... После неудач и больших потерь в тридцать первом, генералитет Антанты пришёл к пониманию, что время кавалерии ушло. Что ж, это их понимание. Мы считаем, что этот род оружия пока что рано окончательно списывать с арены войны.

— А в чём вы видите причины неиспользования ваших бронеходов в Китае для развития оперативного прорыва? — спросил фон-Рундштедт.

— Причин несколько, — ответил военный министр России. — Первая: низкая надёжность тогдашних бронеходов. Вторая: ощутимые потери при прорыве линий обороны. Довольно часто наши машины поражали не только противоброневые пушки или зенитки, бывало, что китайская пехота забрасывала их связками гранат или подкладывала мины под траки. А если наша пехота от бронеходов отсекалась, случалось, что китайцы забирались на броню и заливали решётки двигателей бензином — факелы были видны за многие вёрсты... Третья причина: малочисленность. Россия не могла себе позволить их выпуск в требуемом для нужд фронта количестве.

Фон-Рундштедт был согласен с выводами Каппеля, как, по большому счёту, был согласен и с его оценкой реорганизации армий Антанты. В двадцатые годы Англия и Франция оставались чуть ли не единственными центрами бронеходостроения. Германия, по условиям Версаля, выбыла из гонки, но продолжила работы по проектированию панцеркампфвагенов. В 1926 году Берлин и Москва заключили тайный договор о военном сотрудничестве, по условиям которого в России были созданы бронеходная, авиационная и артиллерийская школы для рейхсвера. (Позже, в 1932-м под Архангельском открылась военно-морская школа Рейхсмарине, взамен киллевской). В России даже построили первые опытные образцы по германским чертежам. В самом Рейхе фирмы "Даймлер-Бенц", "Рейнметалл Борзинг" и "Крупп" построили к 1929-му году по паре опытных "Гросстракторов", на этом история германского бронеходостроения прервалась на несколько лет. В Англии в двадцатые шли активные работы по разработке новых танков, одновременно шла широкомасштабная реклама, ориентированная на экспорт в другие страны. В двадцатые Королевский Бронекорпус слабо нуждался в новых танках, британское военное руководство считало, что расширять танковые части не имеет смысла и потому развитие этого рода оружия шло в медленном темпе. Толчком к пересмотру взглядов британского генералитета послужила русско-китайская война и война в Германии. В результате ‒ к середине тридцатых английская промышленность едва справлялась со всё возрастающими запросами танковых войск, давно уже переименованных в Королевские Бронесилы (Royal Armoured Forces). Во Франции в двадцатые положение сложилось по иному. После Мировой Войны Париж обладал самым многочисленным танковым парком в мире, исходя из этого и из слабой потребности армии в дополнительных машинах, французы пошли по пути бесконечных модернизаций имевшихся танков. Создание новых машин носило характер лишь экспериментов. Вслед за Британией, в тридцатые Франция также начала реформы, всё больше делая упор на новые образцы танков. А в России сложилось своё, отличное от всех, положение. После Гражданской в стране было, мягко говоря, не до этого. Но несмотря ни на что, в двадцать пятом Путиловский завод покинули первые образцы истинно отечественной разработки. К началу войны с Китаем в русской армии имелось несколько бронедивизионов и отдельных бронеэскадронов от собственной промышленности.

В тридцатые появились и другие страны, имеющие собственное бронеходостроение. До недавних пор крупнейшими из них оставались Италия, Польша и Чехословакия, активно вооружавшие свои армии и производившие (кроме Польши) бронеходы на экспорт. За последние годы в их число вошли Японская Империя и САСШ. И если первая отводила бронетехнике незначительную роль, делая ставку на флот, то САСШ, поступавшие до недавнего времени как и Япония, ныне резко сориентировали промышленность и на создание мощных центров бронеходостроения. После Мировой Войны Танковый Корпус в составе Американских Экспедиционных Сил в Европе был расформирован, сотни его танков — лёгких (французских) FT-17 и тяжёлых (английских) Mk V были переданы Танковой Службе Национальной Армии. До 1930-го они составляли основной парк бронесил САСШ и лишь к середине тридцатых американцы начали активные разработки собственных образцов и создание новых бронечастей.

Далее совещание плавно перетекло в русло обсуждения военно-научных теорий. Упоминался итальянский теоретик Дуэ, уповавший на воздушные армады и ковровое бомбометание; разбиралась по косточкам теория малых механизированных армий англичанина Фуллера; затем рассмотрели танковые концепции Гудериана и почему-то малоизвестного во Франции, но не за её пределами полковника де Голя. Обсудили и теорию генерала Червлёнова, нашедшую применение в русской армии. Эта теоретическая часть совещания отняла около часа.

Затем по плану был доклад начальника ГАБУ Коронатова, в котором он ознакомил германских генералов с тонкостями и новшествами организации механизированных войск русской армии. В немалой степени берлинские представители уже давно были знакомы с оглашёнными Коронатовым данными, но, однако, слушали внимательно, особенно когда речь заходила о новшествах. Прежде всего германцев интересовала механизация казачьих войск и создание новых бронедивизий. И если последнее вопросов не вызывало, то о казаках вопросов было не мало. Как известно, казачьи войска вооружались за свой счёт и потому приобретение бронеавтомобилей и полевой артиллерии средних и больших калибров вызывало у гостей неподдельный интерес. В конце концов, Коронатов признал, что тяжёлое вооружение казаки получают за счёт казны.

— Но правильно ли я понимаю, — выразил сомнение фон-Рейхенау, ещё с Мировой Войны достаточно хорошо разбиравшийся в специфике казачьей составляющей русской армии, — что казённое обеспечение есть шаг к погашению казачьей свободы?

Ему ответил Каппель, которого слегка развеселили подобранные германским министром слова "погашение" и "свобода" вместо более ёмкого "вольница".

— Всероссийскому атаману Шкуро этот шаг дался нелегко. Но он вынужден был признать правильность этих мер. И более того, казачество всецело поддержало нас. Все понимают, что время не стоит на месте.

Фон-Рейхенау ответ устроил и следующие полчаса были посвящены бронеходным и моторизованным войскам Антанты. Кутепов на этот раз ненавязчиво корректировал обсуждение, стараясь при этом, чтобы его размышления не отобразились внешне, ведь поводов для беспокойства и даже для тяжёлых раздумий — было хоть отбавляй.

За прошедшие месяцы 1938 года армии стран Антанты продолжали следовать курсом широкой моторизации войск. Правительствами Антанты предпринимались усилия по дальнейшему наращиванию выпуска новых образцов вооружений и по созданию стратегических запасов сырья и продовольствия. Наибольшее внимание в ведущих странах блока Антанты в последнее время уделялось развитию бронеходных и механизированных войск.

В Великобритании продолжалось развитие означенных войск, шедшее по двум направлениям: переформирования имеющихся соединений на основе нововведённых штатов и разворачивания новых частей. На настоящий момент у британцев имелось два варианта организации бронетанковых войск. Первый — это гвардия: гусарские, кирасирские, уланские и драгунские полки, сохранившие статус, знаки отличия и регалии кавалерийских, как имеющих многовековую историю. На основе бывших конных полков и бригад сформированы лёгкие разведывательные бронебригады (Light Recce Armoured Brigade), имеющие организацию моторизованной пехоты и отдельные танковые роты в составе бригадных полков. Также сформированы танковые полки с прежним обозначением, как то: 4-й гусарский полк, 9-й драгунский полк и т.п. Такие полки сведены в бригады. Второй вариант ‒ королевские танковые части и соединения, созданные как обычные войсковые. Высшей организационно-штатной единицей таких частей является номерной королевский танковый полк (Royal Tank Regiment) со штатной численностью 57 средних и лёгких машин. А вот в принятой концепции разделения танков на пехотные и крейсерские изменений не произошло.

К исходу июля Англия накопила немалые бронесилы. В одном только Британском Оккупационном Корпусе в Европе имелось две бронедивизии (Armoured Division), в которые входили по две танковые бригады трёхполкового состава. А также: две отдельные бронекавбригады (Armoured Cavalry Brigade) двухполкового состава c отдельным самоходным артиллерийским дивизионом; четыре армейские танковые бригады (Army Tank Brigade), состоявшие из трёх королевских танковых полков; одна лёгкая разведывательная бригада, имеющая три отдельные танковые роты.

На территории Великобритании дислоцировалась одна бронедивизия, шесть бронекавбригад и десять отдельных королевских танковых полков. Ещё два отдельных танковых полка и одна бригада находились в формировании. В северной Африке дислоцированы: 4-я бронедивизия, 3-я и 5-я армейские танковые бригады и полк самоходной артиллерии в составе 52 установок. На Ближнем Востоке: три армейские танковые бригады и лёгкая разведывательная бригада. В Греции: армейская танковая бригада и лёгкая разведывательная бригада. В Юго-восточную Азию переброшены два отдельных королевских танковых полка. Всего в составе британских Бронесил имелось свыше 4700 исправных танков и 156 самоходно-артиллерийских установок. И это не все силы Британской Империи. В расчёт пока не брались Канада, Австралия и Новая Зеландия также имеющие собственную индустриальную базу и начавшие с недавних пор производить бронетехнику по американским и английским лицензиям.

Самую большую мощь в Европе среди стран Антанты имела Франция. Бронесилы, как самостоятельный род оружия, во французской армии отсутствовали. Все механизированные части и соединения организованы на основе кавалерийских. В пехотных корпусах и дивизиях имелись отдельные разведывательные бронегруппы и подразделения поддержки пехоты. В связи с этим, моторизованные и броневые дивизии и бригады имели кавалерийские обозначения, устройство и три типа организации. Самыми многочисленными были лёгкие кавалерийские дивизии (Division Legere de Cavalerie), имевшие отдельные эскадроны танков, которых в соединении всего 66. Этих дивизий во французской армии насчитывалось двадцать и ещё три находились в стадии формирования. Следующими были лёгкие механизированные дивизии (Division Legere Mecanique) бригадно-полкового состава. Всего в её танковых полках, отдельных батальоне и эскадроне 249 танков. Таких дивизий у Парижа имелось девять и четыре формировалось. Кроме того, были три сформированных и две формируемых бронедивизии (Division Cuirasse) бригадного состава. В танковых полках бронедивизии по 158 лёгких и средних машин. Ну и конечно множество отдельных лёгких, средних, тяжёлых и смешанных эскадронов, батальонов, полков и бригад. По последним разведданным, на июль текущего года Франция имела около 9800 танков, из которых 8829 — лёгкие, 672 — средние и 297 тяжёлые.

Не малую силу представляла Чехословакия, на протяжении многих лет получавшая щедрую финансовую помощь от союзников по блоку. К лету 1938 года чехословацкая промышленность вчетверо увеличила темпы производства вооружений по сравнению с 1935-м. Появившийся зимой танк LT-38 уже имелся в армии в количестве около ста машин. Всего Чехословацкие Бронесилы имели около 1850 танков и танкеток; Прага даже успешно продавала "излишки" союзникам и нейтралам.

До 1937 года генералитет польской армии предпочитал вооружать войска танками собственного производства. Но в означенном году ситуация переменилась, польские Bron Pancerna начали получать закупаемые в Чехословакии, Франции и Англии танки в поразительных до этого масштабах. Теперь у Польши было не менее двух тысяч бронеходов, три четверти из которых иностранные.

В Венгрии, не успевшей создать собственного бронеходостроения, на вооружении стояли в основном французские и чехословацкие машины. По последних данным, их количество не превышало тысячи. Греция имела и того меньше — около шестисот, Бельгия и Голландия по три сотни.

Всей этой стальной армаде Антанты Москва, Рим и Берлин (даже учитывая силы Югославии, Румынии, Болгарии, Австрии и ЗУНР) могли противопоставить в Европе куда как меньшее число бронеходов. Русская армия имела две формирующиеся и шесть боеготовых бронедивизий со штатной численностью 210 бронеходов всех классов; двенадцать бронебригад, двадцать шесть отдельных лёгких, средних и тяжёлых полков, и лёгкие бронедивизионы в конно-механизированных дивизиях. Всего в войсках насчитывалось около 10700 исправных машин. Вместе с тем, Россия обладала самой многочисленной самоходной артиллерией в мире: дивизионы в составе бронедивизий и двадцать отдельных полков, что составляло 2484 САУ калибров 76-, 152— и 203-мм. Однако не вся эта масса была сконцентрирована в западных округах, значительная часть техники — более 3300 бронеходов и 540 САУ дислоцировалась по всей огромной стране и зарубежом. Германия к июлю 1938 года имела на территории Рейха четыре лёгких, пять панцерных дивизий и одну панцербригаду. Всего в Рейхе насчитывалось около 2400 исправных машин. В панцердивизиях фон-Бока в Австрии, укомплектованных русскими бронеходами, но по германским штатам, состояло ещё 1296 машин. Сама Австрия имела немногим более четырёхсот панцеров итальянского, французского, чехословацкого и русского производства. Около шестисот имело Югославское Королевство, две сотни Румынское, столько же Болгарское Царство и Западно-Украинская Народная Республика. Количественно ощутимую силу представляли броневойска Итальянского Королевства — три дивизии, десять бригад и несколько отдельных полков насчитывали свыше трёх тысяч бронеходов и танкеток. Из них одну дивизию и четыре бригады итальянцы держали в Африке.

Без учёта не до конца известных пока возможностей САСШ, которые не преминут тем или иным образом вступить в войну, по авиации Антанта в Европе превосходила силы России и союзников в 1,4 раза, в живой силе более чем в 1,3 раза, в бронеходах на две с половиной тысячи. Правда, благодаря численности артиллерии в русской армии, в ней войска блока превосходство имели незначительное.

Кутепову вспомнилось, как фон-Рундштедт, по прибытии в Москву в качестве главы постоянного представительства рейхсвера, после первого же совещания в генштабе признался, что война против Антанты — это сущая авантюра. И когда у него спросили, разве у Рейха есть выбор? он признал, что выбора у Германии действительно нет. Это в Берлине понимали предельно чётко. Как понимали и в Москве, что накапливаемая в Европе мощь в скором времени обрушится на союзников и попрёт на Восток.

И вот, наконец, отзвонили три по полудню тяжёлые напольные часы ‒ совещание прервалось. Германцев пригласили на обед, чтобы потом продолжить уже в другом зале, где были подготовлены подробные карты европейских театров и ждали своего часа проекты директив войскам. Выходя последним на правах хозяина, Верховный поймал на себе задумчивый взгляд фон-Рейхенау. Военный министр Рейха за последние часы словно высох и только врождённая выправка прусского военного аристократа не давала ему осунуться под довлеющей тяжестью принятия судьбоносных решений. Кутепову показалось, что теперь и генерал-фельдмаршал разделяет мнение фон-Рундштедта об авантюрности и, вместе с тем, неотвратимости грядущей войны.

Баренцево море, 10 августа 1938 г.

Заполярное солнце никогда не восходило высоко — к этому не сразу привыкаешь. Сейчас солнце было скрыто облаками и лишь на несколько минут иногда показывалось между разрывами плотных бело-серых армад.

Ветер то стихал, то набирал силу. Фуражку из-за него приходилось носить пристёгнутой к подбородку, а то, неровен час, улетит за борт и пиши пропало.

Майор Вольф Зиммель, командир дивизиона палубных торпедоносцев, стоял на помостке у бронеколпака стартово-командного пункта БЧ-6 — или в просторечии у "вышки". Стоял, держась за ограждающий помосток леер и, наверное, в тысячный раз рассматривал полётную палубу. Там внизу копошились фигурки техников; совсем недавно встала на место бронеплита, закрывшая шахту лифта, что унёс в ангар самолёт. Ещё один истребитель уже сложил консоли, техники осматривали его, готовясь подкатить с помощью буксира ко второму лифту. В воздухе сейчас находилась дежурная пара истребителей.

Все те месяцы, что Зиммель служил на авианосце "Адмирал Макаров", он не переставал восхищаться этим кораблём. Авианосец такого тоннажа был пока что единственным в русском флоте, однако на архангельских верфях достраивался его собрат — более тяжёлый "Адмирал Колчак". На теперь уже искушённый взгляд Зиммеля трудно было представить в северных морях и Балтике нечто более грандиозное среди авианосцев, чем "Макаров". Только новейшие линкоры и линейные крейсеры превосходили его по водоизмещению и размерам. 37 тысяч тонн, около 1500 человек экипажа, максимальная скорость хода 34 узла, превосходное бронирование, в том числе ангаров, два 26-ти тонных лифта и два 14-ти тонных. "Макаров" имел мощное оборонительное вооружение, расположенное в основном ниже уровня верхней палубы: четыре контрминные(1) батареи в составе шестнадцати 25-мм автоматов; зенитные батареи — четыре 100-мм, восемь 76-мм и двадцать четыре 37-мм орудий. Главным оружием авианосца была, конечно, авиация. Всего 70 самолётов: 40 истребителей Альбатрос, 25 торпедоносцев Касатка и 5 разведчиков ИМ-5Р. "Макаров" был гордостью северных корабелов, воплотивших в нём все самые последние достижения инженерной мысли. На текущий момент он по многим параметрам превосходил британские "Илластриесы", которых, впрочем, англичане успели построить уже четыре штуки. В русском флоте имелись и малые авианосцы, большинство из которых перестроены из устаревших тихоходных крейсеров времён Мировой Войны. Эти авиаматки несли от 18 до 24 самолётов, как правило, разведчиков и старых торпедоносных бипланов, использовавшихся теперь в качестве самолётов противолодочной обороны.

Перестройкой старых кораблей под авианосцы занимались отнюдь не только в России. Первыми это стали делать массово американцы с начала-середины двадцатых, перестраивая линейные крейсеры. Согласно вашингтонскому договору от 1922-го года, подписанному Великобританией, Североамериканскими Соединёнными Штатами, Японией, Францией и Италией, страны участницы обязались иметь определённый совокупный тоннаж надводного флота, тоннаж подводных лодок и авиаматок договором оговаривался отдельно. Поэтому часть линкоров и крейсеров была перестроена под авианосители зачастую с сохранением башен главного калибра, как, например, американский авианосец "Лексингктон" имел первоначально восемнадцатидюймовые орудия главного калибра. Эта лазейка широко использовалась адмиралами разных стран. В 1926-м к договору присоединилась и Россия, справедливо считавшаяся на тот момент слабой в военно-морском отношении державой — годы Гражданской и послевоенная разруха сильно сказались на русском флоте. Когда же после провала лондонской конференции 1930-го вышла из договора Япония, а за ней и Россия, достроившая в 1927-28 годах линейные крейсеры класса(2) "Измаил", заложенные ещё в конце Мировой; а затем и остальные страны — та же Англия с конца двадцатых стала постепенно отходить от вашингтонской формулы, началось строительство профилированных авианосцев. Главной ударной силой флотов во всём мире по-прежнему считались линейные корабли. После лондонского провала ничто больше не сдерживало морские державы в тесных рамках и в начале десятилетия верфи получили столько заказов, сколько не имели со времён Мировой Войны; в той же Великобритании уже к 1935 году вступили в строй первые три в серии линкоры типа "Кинг Джордж V" (II).

Ветер вновь стих. Зиммель засмотрелся на вспененный след кильватера, что оставлял за собою корабль. В шести кабельтовых позади и румба на три чуть левее шёл тяжёлый крейсер "Воевода", казавшийся с высоты надстройки "Макарова" этаким недомерком. Чего уж говорить об эсминцах, больших охотниках и судах обеспечения, что шли в составе эскадры походным ордером. Остальные три собрата "Воеводы" едва различались прямо по курсу на горизонте. Эскадра направлялась в район учений, где должна встретиться с главными силами Северного флота — линейными дивизиями и бригадой линейных крейсеров. Большие учения в августе были уже вторыми в этом году, в них, как и в марте, планировалось участие основных сил Рейхсмарине. А где-то далеко в море район учений уже перекрыли подлодки, сторожевики и эсминцы, совместно с которыми несли дозор самолёты и гидропланы 1-й морской авиаэскадры, базирующейся на аэродромах и пирсах Кольского полуострова.

Тусклое солнце вновь выглянуло из облаков и совершенно непостижимым образом вдруг навеяло Вольфу семейные образы. Перед глазами встали Катрина и трое сыновей, которых он, бывает, и месяцами не видит. Особенно теперь — на флоте. Катрина, или Катя-Катерина, как её зовут в России, была родом из Баварии. В тридцать первом её семье удалось пробраться в Померанию, а затем покинуть Германию на русском пароходе. Сперва была Колывань (ещё недавно звавшаяся Ревелем), потом их забросило в Сибирь, о которой в Германии ходило много страшных слухов, небылиц и нелепиц. Зиммель познакомился с Катриной в Новониколаевске(3), через который он перегонял самолёты из Нижнего Новгорода в Приморье, а иногда и через Охотское море на Камчатку. Свадьбу сыграли в Уральске(4), куда её семья переехала спустя месяц их знакомства. Некогда захолустный городок, являвшийся, тем не менее, столицей обширной области, простёршейся от середины восточного Каспия до северных отрогов Уральских гор, был теперь промышленным городом с около трёхсоттысячным населением. С тех пор Катрина мотается с ним по гарнизонам по всей чудовищно огромной по европейским меркам России.

В этот момент Вольфу стало особенно тоскливо, хотелось прямо сейчас хоть на миг услышать нежный голос жены и весёлый детский щебет. Шутка ли — почти весь июнь провёл в море, а в июле бесконечные полёты и организация тренировок переведённых из армейской авиации лётчиков, которых на борту не менее половины. Остальные пришли из морских авиаэскадр. Учебные торпедометания, командировки и полёты, полёты, полёты. Дома он появлялся редко.

Вытащив из внутреннего кармана кителя семейную фотокарточку, хранимую под сердцем, Вольф почувствовал, как сразу стало веселей. Облокотившись на леер, он рассматривая родные, милые лица. Всё-таки его ждут и любят. Александр — его первенец, которому только через год идти в первый класс, уже мечтает стать лётчиком, как папа. А Катрина не раз намекала, что давно подумывает о дочери. Всего неделя прошла, как расстались, а как будто месяц. В тот день к пирсам архангельской базы, на рейде которой стояли "Макаров" и гордые красавцы линейные крейсеры, в окружении тральщиков, минзагов и прочей мелюзги, напутствовать уходящие экипажи прибыл сам главком ВМС Кедров. А Катрина с детьми была где-то в толпе, Вольф как мог искал её взглядом, но тщетно. И когда, наконец, грянул марш "Прощание славянки", он всё-таки разглядел их — нарядно одетых, машущих руками. Махали Катрина и Алекс с Вилли, младший Арни спал у матери на руках. Спал не смотря на окружающий шум. А потом была стоянка на рейде Ваенги(5), заход в Романов-на-Мурмане был в последний момент отменён. Прогулки по бесконечным сопкам и небольшому городишку. Длинные одноэтажные дома, низкорослые берёзы, деревянные тротуары и пешеходные дорожки, как и в Архангельске, и обстоятельные горожане с суровыми лицами жителей севера.

— Тоскуешь, Вольф? — спросил поднявшийся на помосток Егор Бабаков.

Зиммель обернулся, пожал руку.

— Да что-то настроение, Егор, вдруг нахлынул такое... тоскливое.

— Ничего, — хлопнул его по плечу Бабаков, — вернёмся, отведёшь душу.

Зиммель пожал плечами, вернуться-то он вернётся, но будет это не скоро. И уже через секунду от тоски не осталось и следа — унывать не в его характере. Так — мимолётная слабость сильного духом человека. Он глубоко вдохнул и на губах заиграла искренняя улыбка. Авиация давно стала смыслом его жизни, а уж палубная — элита морской авиации; попасть сюда можно считать настоящим подарком судьбы. И пусть он служит в русском флоте, главное, что реванш за расчленение Родины, как говорят в России, не за горами. И он, майор Зиммель, готов принять в грядущих битвах самое деятельное участие.

А между тем, с Бабаковым завязался обыденный разговор о службе да о флотских порядках, столь непривычных для бывших сухопутных лётчиков. Егор был на три года младше Вольфа, командовал 1-й эскадрильей истребительного дивизиона "лютиков". "Лютиками" на "Макарове" называли всех лётчиков-истребителей, это было и их прозвище, и позывной. Пошло это от фамилии командира БЧ-6 авианосца полковника Лютикова, с мая формировавшего эскадрильи Альбатросов и Касаток, после включения корабля в боевой состав флота. Пилотов-палубников полковник тренировал на учебном имитаторе палубы, построенном на берегу реки Ганг, что в Кемском уезде Архангельской губернии. Позже — уже в Мезенской губе, где лётчики проходили тренировки на самом "Макарове", истребительным дивизионом стал командовать подполковник Дубинин, а торпедоносным майор Зиммель, но прозвище "лютики" так и осталось за ястребками. На фюзеляжах даже понаносили изображения жёлтых цветов. А потом и на Касатках появились свои отличительные эмблемы — улыбающиеся волчьи морды. Торпедоносцы получили позывной "волчата" по имени своего командира Вольфа Зиммеля.

После перевода на "Макаров" Егор Бабаков какое-то время ходил в капитанах, впрочем, не долго, совсем недавно он получил производство в штаб-майоры. Когда Вольф в очередной раз скользнул глазами по его новеньким погонам со звёздочкой между голубыми просветами, ему вспомнилось как Бабакова в Ваенге упорно называли каплейтом, потому как он единственный из всех пилотов разгуливал на берегу в кителе. Так вышло, что он первым из лётчиков сошёл на берег, а потом внезапно, как это бывает в заполярье, хлынул дождь. Остальные из-за дождя предпочли надеть чёрные кожаные регланы. Как-то так повелось, что в Ваенге палубников не видали отродясь и потому никто не обращал внимания на цвет просветов. Собственно, кроме холодного оружия — кортиков у моряков и ножей-стропорезов у пилотов, повседневная форма лётчиков палубной авиации только этим и отличалась от плавсостава; никаких крылышек на фуражке и обшлагах, вместо авиакокард — изящные кокарды, как и у моряков, ничуть не изменившиеся с царских времён. К тому же сухопутные звания морские лётчики получили в 1924-м и до начала тридцатых многие по привычке или из вредности предпочитали представляться по-морскому, а кое-кто из "старичков" продолжал вредничать даже сейчас.

С Егором Вольф сошёлся как-то сразу, тот был прост в общении и заядлым картёжником. Иной раз и Зиммель был не прочь перекинуться, но играл он посредственно, благо хоть на деньги было строго воспрещено. Как и многих из лётного состава "Макарова", Бабакова перевели сюда из армейцев; и он с Зиммелем были единственными обладающими боевым опытом. Егор пришёл на корабль в июне, отгуляв положенный после Испании отпуск, в которой сделал в общей сложности сто двенадцать боевых вылетов. Кроме "Клюквы" и Владимира III степени с мечами, он как "испанец" носил наградную ленту с цветами франкистского флага. Ну а Вольф наград не имел, в той войне как-то не до них всем было, вышел из боя живым — уже хорошо. Особенно когда на тебя одного вчетвером-впятером наваливаются, что при господстве в воздухе авиации Антанты было нередкостью. Ну а на новеньком истребителе Бабакова под фонарём красовались четыре креста — четыре сбитых в Испании противника. Сам он в воздушных боях сбит не был ни разу, разве что несколько пробоин когда-никогда. Но вот от зениток ему доставалось по крупному, ведь не раз приходилось летать на штурмовки позиций. Четырежды он благополучно дотягивал до своего аэродрома, а однажды едва успел покинуть горящую машину и хорошо ещё, что приземлился к своей пехоте.

— Слыхал, как сёдня Власьин свою трубку разбил? — усмехаясь, спросил Бабаков.

— Нет... — удивился Вольф. — Странно. Он же, кажется, не психованный.

— Ага, кажется, — вновь усмехнулся штаб-майор.

Зиммель хмыкнул. Капитана Власьина — комэска-3 "лютиков", среди лётчиков недолюбливали. Он был тяжёл характером и порой до невозможности зануден. Поговаривали, что той осенью, когда он служил в береговой авиации, его ранил на дуэли какой-то подпоручик, которого Власьин распекал на разборе полётов. Распекать-то распекал — это дело обыденное, но капитан позволил себе оскорбить молодого пилота, причём при всех. В итоге всё вылилось в дуэль, так как ни одна из сторон не пошла на примирение. Дрались на саблях, оба дуэлянта ранили друг друга и потому не смогли продолжать поединок. Дуэли в Вооружённых Силах не сказать, что поощрялись, но и не запрещались, однако прежде чем дуэль состоится, секунданты обязаны сообщить в суд офицерской чести.

— И отчего же сыр-бор пошёл? — поинтересовался Зиммель.

— Да Колпаковский опять своё гнул, — Бабаков потёр нос с ехидной ухмылкой. — Собрались мы вот в нашей кают-компании, все своими делами занимаются... А Колпаковский опять со своими суевериями нудеть начал.

Вольф улыбнулся. Русские лётчики в основной массе не очень-то суеверны, чего не скажешь о моряках. Тут на "Макарове" он поначалу диву давался, сколько у мореманов всяческих примет и поверий. В ихней кают-компании, например, живёт-поживает всеобщий любимец чёрный котяра по кличке Мазут. Кот считался оберегом команды, его даже в список экипажа внесли на должность помощника кока. А когда Мазут начинал резвиться, все ждали шторма. Или взять поверье, что покойник на борту к несчастью, отчего всех мертвецов во всём мире хоронят в море. У лётчиков же было по-своему. Кто-то был суеверен, кто-то нет. И если в русской авиации к номеру "13" относились нейтрально, то у англичан и американцев его практически не встретишь среди бортовых номеров.

— И о чём на это раз спорили? — спросил Вольф, прекрасно зная, насколько штабс-капитан Колпаковский был подвержен суевериям.

— Да по-моему, чушь какая-то, — Бабаков раздумчиво поджал нижнюю губу. — Колпаковский опять агитировал исключить из употребления слово "последний". Грит: "надо крайний полёт, крайний поход". А последний, по его словам, вроде как в один конец. Ну, ребята слушали его, значит, слушали да вяло отмахивались. И тут... — Бабаков сделал многозначительную паузу, — и тут вступает Власьин.

Штаб-майор изобразил на лице загадочность и с кривляющей интонацией, имитирующей нудную манеру речи капитана Власьина, продолжил:

— "Знаете ли, сударь, эти ваши забабоны — полнейший вздор!" Ой, что тут началось! Колпаковский как напал на Власьина, как напал! А тот ему: "если у вас там в эскадре было так принято, то хрен бы с ним. Но не смейте эти дурацкие суеверия насаждать здесь. У нас тут из разных мест собрались и везде говорят "последний". Моряки тоже так говорят". В общем, спор перешёл в затяжную баталию. И знаешь, Вольф, я впервые был на стороне Власьина. А он ещё припечатал Колпаковского, грит ему: "последний — это идущий по следу, а крайний — вышедший к краю, потом — всё! Амба!" И ладонью так себя по шее полоснул.

— А трубка?

— Трубку он курил и не заметил, как потухла. От досады в запале да с благим матом трахнул ею об стол. Треснула она.

— Жаль. Хорошая была. Пеньковая.

— Да чёрт с нею, с трубкой этой!

— Ну прости, Егор. Видать, не настолько я обрусел, чтобы этот спор так меня взволновал.

— Ну ты даёшь, ей-богу... Ладно, Вольф, пошли. Через... — он глянул на часы, — через тринадцать минут Лютиков всех в кают-компании собирает.

У лётчиков "Макарова" имелась своя кают-компания. Впрочем, морские офицеры бывали здесь не редко, как и пилоты у моряков. Тут почти отсутствовал голый металл; помещению, по возможности, старались придать вид офицерского собрания, словно бы оно размещалось где-нибудь в гарнизоне на берегу. Плотные жёлто-кремовые шпалеры на стенах; на полу сдвинутые впритык друг к другу красные ковровые дорожки; кофейные, игральные, журнальные столики; в углу у кадки с молодой бразильской пальмой, привезённой кем-то в виде побега из ялтинского Никитского ботанического сада, размещался бильярдный стол. Книжные шкафчики; музыкальный уголок, где сейчас стояли оставленные хозяевами гитары — шести— и семиструнка; электросветильники с перламутровыми плафонами в виде вошедших в широкое употребление в жилых домах цветочных бутонов; а вместо окон два иллюминатора.

Народу в кают-компанию набилось густо и даже с избытком, такое наблюдалось здесь довольно редко. Помимо пилотов присутствовали свободные от вахты (как теперь по-морскому стали называть дежурства) офицеры стартово-командного пункта и начальники техслужб. Сдвинули поплотней скамьи и стулья, расселись кто по компаниям, а кто и по подразделениям. Гомонили, шутили, пускали вверх папиросный дым.

Когда вошёл вестовой матрос и, отыскав взглядом подполковника Дубинина, юркнул к нему и что-то сообщил на ухо, гомон затих на добрые полминуты.

— Господа, прошу внимания, — встал и обратился Дубинин, отпустив жестом вестового. — Полковник Лютиков задерживается.

Командир истребителей прищурился и с лёгкой улыбкой произнёс:

— Просьба всем — не расходиться.

Послышались смешки, его шутку оценили.

Ждать пришлось около двадцати минут, за этот временной промежуток Зиммель успел наслушаться самых разных версий по поводу объявленного общего сбора. Соседи — его подчинённые из торпедоносных эскадрилий, склонялись к мысли, что будет объявлено о плане первой фазы учений, а сидевший чуть поодаль поручик из разведзвена предположил, что у границы закрытой зоны появились британские подлодки и что пока их всех не отгонят, так и будем куковать неизвестно сколько.

И вот все разговоры резко оборвались.

— Господа офицеры!

Загрохотав отодвигаемыми стульями и скамейками, собравшиеся вытянулись в струнку. Вошли двое. Первым комингс переступил полковник Лютиков, за ним командир корабля капитан первого ранга Иванов 15-й.

— Вольно! Садитесь, господа, — отдал распоряжение Лютиков.

Когда все расселись на четверть минуты наступила тишина. Лютиков и Иванов 15-й заняли отведённые им места за столом. Зиммель, как и все, застыл, приготовившись ловить каждое слово командира. И с любопытством, но не в открытую таращась, рассматривал каперанга, которого за всё время службы на корабле видел от силы раз десять — в основном на построениях. Номер после фамилии капитана заинтересовал Вольфа с первых же дней, ещё в бытность свою сухопутным лётчиком, он слыхал про такие номера, но особого интереса они тогда у него не вызвали. Но попав на "Макаров", любопытство взяло верх и как ему объяснили офицеры-моряки, номер говорил о давней морской династии Ивановых, первый из которых стал офицером по приказу Петра I, получив производство то ли из простых матросов, то ли из денщиков какого-то боярского сына за знания и умения, обретённые в Голландии. С тех пор и пошла морская офицерская династия Ивановых. К несчастью, она едва не оборвалась в Гражданскую — отец, дядьки, старшие двоюродные и троюродные братья каперанга, Ивановы 13-е, 14-е и 15-е были убиты матросами и комиссарами. Кого запытали в Гельсингфорсе, кого закололи штыками в лицо в Петрограде, кого бросили за борт связанными в Севастополе или забили насмерть ранеными в крымских госпиталях, где лечились от ран, полученных в боях на Чёрном море в Мировую. А кто-то пал в бою на Амуре, где матросы флотилии не поддались большевицкой пропаганде и сражались против красных.

Карьера у командира корабля складывалась довольно успешно, ещё полгода назад он был флаг-штурманом(6) черноморской дивизии линейных крейсеров, где проявил себя как грамотный и решительный офицер. Года через три-четыре его, по разговорам моряков, ждали орлы на погонах.

Несмотря на равность чинов с Лютиковым, Иванов 15-й по служебному положению на корабле был выше. Да и будь Лютиков хоть генералом, а Иванов, скажем, кап-3, их статусы на борту не изменились бы. Флот есть флот, каперанг считался старшим морским начальником. Такие вот порядки. Впрочем, в лётной кают-компании он по негласному правилу уступал лидерство Лютикову, а в дела авиации лезть не стремился, ибо и своих забот хватало.

— Внимание, господа офицеры, — тихим, но сильным голосом призвал каперанг. — Из штаба флота получена кодограмма, наша эскадра ложится на курс к Медвежьему, где мы должны соединиться со второй бригадой эсминцев и авиатранспортом "Смоленск". После Медвежьего наша последующая задача такова: будем идти на соединение с главными силами флота, район сбора будет указан позже. Как сообщили из штаба, находящиеся на дежурстве в Северной Балтике лодки крейсерской дивизии обнаружили значительные силы британского флота, идущие тремя колоннами. Предварительно известно, что в составе британских кораблей имеются линейная эскадра и не до конца пока установленные количественно линейные крейсеры. В разведотделе штаба нашего флота предполагают, что эскадры Гранд Флита имеют задачу войти в северо-западную акваторию Норвегии, где будут ждать конвоя с войсковыми транспортами. В связи с этим Главморштаб поставил нашему флоту задачу воспрепятствовать высадке британцев в нейтральной Норвегии, с которой у нас заключён договор о помощи ей в случае агрессии третьей стороны. Наша главная задача заключается в демонстрации силы и упреждении. В целях упреждения к побережью Норвегии также стягиваются дивизионы торпедных катеров и минные заградители нашего флота и часть эсминцев первой балтийской миноносной бригады.

Проведя пальцами по усам, разглаживая их до самой бородки, Иванов 15-й несколько секунд молчал, видимо решая для себя стоит ли раскрывать обстановку более подробно. В кают-компании царила полная тишина, никто не шептал и не ёрзал. Наконец, решив ограничиться изложенным, каперанг кивком дал слово Лютикову.

— Итак, господа. С завтрашнего дня начинаем нести усиленное боевое дежурство. До острова Медвежий задачи разведчиков будут возложены и на Касатки. Командирам эскадрилий организовать порядок дежурств по звеньям и до ужина представить на утверждение комдивам. С полуночи брожение по кораблю запрещаю. Всем находиться либо в каютах, либо в ангарах и кают-компании. Вопросы, господа?

— Германцы в деле участвуют? — спросил комэск-2 торпедоносцев капитан Россохин.

— Участвуют, — ответил Иванов 15-й. — Более подробно ответить, увы, не могу. Задачи, полученные нашими германскими побратимами, равно как и сама степень участия Рейхсмарине, мне не известны.

— А вы что же, капитан, — с веселинкой в голосе спросил у Россохина Лютиков, подметив сказанное им "в деле", — уже и на драку настроились?

— Так точно, господин полковник, — ответил Рассохин каким-то замогильным голосом.

Лютиков одобрительно мотнул головой, его рот тронула еле заметная улыбка.

— Да давно пора лордам рыло намылить! — выразил может и не всеобщее, но довлеющее настроение поручик-истребитель, сидевший у иллюминатора.

Многие бросили на него взгляды, послышался шёпот, кто-то сзади Зиммеля предложил выдать поручику скипидар и банник, чтобы он при встрече с первым лордом адмиралтейства был во всеоружии. Что такое по-русски "банник" Вольф знал уже давно и тихо посмеялся вместе со всеми, смекнув, что эти насажанные на длинные шесты круглые щётки, которыми чистят стволы пушек от порохового нагара, можно использовать только по конструктивному назначению, то есть для прочистки "объекта" изнутри.

— Тишина, господа, — призвал к порядку полковник. — Ещё вопросы есть?

Больше вопросов не оказалось. Тогда вновь прозвучала команда, все дружно вскочили и проводили взглядами начальство. Атмосфера в кают-компании воцарилась напряжённо-приподнятая. Начались бесконечные обсуждения, стулья потихоньку стали растаскивать на прежние места.

Лётчики "Макарова" не знали, как впрочем, не знали и офицеры-моряки, что никаких военных транспортов англичане к Норвегии не посылали. При этом британцы огибали морской район острова Медвежий, где базировались два отдельных дивизиона летающих лодок поисково-спасательной службы и ПЛО, и усиленная истребительная эскадрилья. Стояли на Медвежьем и две береговые батареи из снятых со старых кораблей орудий. Стапятидесятидвухмиллиметровки, пожалуй, такому кораблю как линейный крейсер что слону дробинка, а вот двухсоттрёхмиллиметровые орудия уже заставляли с собой считаться. Плюс к этому в систему береговой обороны входили зенитные батареи. Но далеко не сила гарнизона заставляла англичан держаться подальше от Медвежьего, в конце концов, эскадры разбили бы береговые батареи, решись они на захват острова. Британцы опасались преждевременного обнаружения своих сил русской авиацией. Британские корабли шли к Скандинавии, дабы угрозой своей мощи перекрыть усилившийся грузопоток из Швеции и Норвегии в Северную Германию. В английском Адмиралтействе были уверены, что при виде стольких вымпелов линейных сил русское военно-морское командование поостережётся предпринимать попытку деблокирования коммуникаций союзника. Однако в расчёт британцев закрались ошибки, в Лондоне не знали точной численности линкоров и линейных крейсеров Северного флота. Границы России давно и надёжно на железном замке, а уж режимные меры на военных объектах в тридцатые стали притчей во языцех. С другой стороны, русская морская разведка ошиблась в численности и составе вымпелов вышедших в поход английских эскадр. И каждая из сторон считала, что вероятный противник значительно слабее.

— — — — — — — -

(1) контрминные батареи — орудия, предназначенные для уничтожения вражеских торпед и всплывших мин, угол вертикальной наводки позволяет использовать их как зенитные.

(2) в русском флоте серийные корабли, построенные по проекту головного в серии, обозначались как корабли класса головного. Например, линкор "Полтава" класса "Севастополь". В иностранных флотах, как правило, вместо термина "класс" использовался "тип".

(3) Новониколаевск — [Новосибирск]

(4) Уральск — [Орал]

(5) Ваенга — [Североморск]

(6) флаг-штурман — штурман флагманского корабля

— — — — — — — -

Сейны-6, Сувальская губерния. 15 августа 1938 г.

Когда с плаца стал доноситься барабанный бой, возвещающий о построении на ужин, Авестьянов растёр утомлённые долгим чтением глаза. Сегодня пришлось засидеться в кабинете, разбирая нескончаемые рапорты, докладные, приказы и графики. И при этом весь день на телефоне, третируя по защищённой линии начальников дивизий и отдельных бригад, слушая их доклады о проведённых мероприятиях. Разносов он им не устраивал — не за что было, люди и так старались, рук не покладая. Другое дело, что третьего дня от командующего армией получил разнос сам Авестьянов. Прав ли был генерал Малиновский, срывая голос на нём? ‒ Григорий вынужден был признать, что скорее прав, тем более в условиях перевода войск из повышенной боеготовности к объявленной военной опасности. Да, многое и он, и офицеры Управления сделать успели, но и отдельные недочёты имели место, да и запоздания в развёртывании соединений по полному штату. Да, многое объяснялось объективными причинами, такими как соблюдение мер скрытности и чрезмерная загруженность железных дорог Менского Военного Округа. Но в конечном итоге он, генерал-лейтенант Авестьянов, ответственен за всё, что делается в корпусе, а значит нечего пенять на давнюю неприязнь с Малиновским, перешедшую лет девять назад во взаимно отчуждённые и подчёркнуто служебные отношения.

Авестьянов задумчиво размял пальцами папиросу и сунул в губы мундштук. Чиркнул зажигалкой, затянулся. Раздался тройной стук в дверь и он машинально ответил:

— Войдите.

В кабинет зашёл начальник шифровального отдела Управления корпуса. Вытянулся в струнку и доложил:

— Получена кодограмма, господин генерал-лейтенант. Подписана Малиновским.

— Давайте её сюда.

Главный шифровальщик положил лист на стол и, получив разрешающий уйти кивок, развернулся кругом и вышел.

Авестьянов прочёл кодограмму. Дважды крепко затянулся и прочитал ещё раз. Вот и началось, подумал он. В войсках 2-й армии объявлялась полная боевая готовность. Конкретно 18-му мехкорпусу с завтрашнего утра предписывалось начать выдвижение к рубежам сосредоточения войск второго армейского эшелона.

Сбив пепел, Авестьянов взял трубку внутреннего телефона.

— Дежурный Управления корпуса штабс-капитан Распадников, — доложили на том конце провода.

— Вот что, капитан, вызывайте ко мне Колохватова и... в общем, всех офицеров Управления и начальника контрразведки.

— Есть!

Григорий положил трубку и докурил, глядя в окно и не видя пейзажа. Среди вороха мыслей, крутившихся в его голове, самой яркой была, что события начинаются как-то слишком буднично, как на учениях.

Стары Юдзики-2, 16 августа 1938 г.

Где-то далеко на горизонте сверкнуло. Вечернее небо затянуло тучами, погода стояла безветренная и немного душная.

— Пахнет грозой, — Ирина втянула носом воздух и покрепче взялась рукой под локоть Елисея.

Они не спеша шли из кинотеатра, сеанс закончился, когда уже начало темнеть. Разлетелись шумные стайки великовозрастных девчонок и мальчишек, на улочках остались лишь взрослые — в основном молодые пары. Ещё полчасика и зажгутся на перекрёстках фонари.

— Может в гости зайдём? — предложил Твердов, глянув на часы. — Время не совсем позднее, а Сергеевы давно приглашали.

— Ой, не хочется что-то, — нахмурилась Ирина, больше всего сейчас желавшая оказаться дома с супругом и чтобы весь мир оставил их в покое. — Давай не сегодня, ладно?

— Ладно. Как скажешь. Только когда же ты начнёшь вживаться в образ гарнизонной дамы?

Ирине показалось, он улыбается. И точно! Сверкает зубами как в тот день, когда она повторно и вполне серьёзно дала согласие на его предложение руки и сердца. Только тогда его улыбка выглядела немного ошарашенной. И если в их первую встречу в парке всё можно было принять, в известной степени, за шутку, то повторное предложение (Ирина подозревала, что тут в проявленной настойчивости Елисея не обошлось без участия папочки) было самым что ни наесть серьёзным.

— А что "гарнизонная дама"? — отдарилась она улыбкой. — Успею ещё. Просто сегодня хочется побыть вдвоём. Знаешь... чую что-то такое, что и объяснить не могу.

— Ну, хоть не худо какое чуешь? — вмиг посерьёзнел Елисей.

— Не знаю... Нет, кажется.

Она прильнула к нему и Твердов был вынужден остановиться.

— Сон мне вспомнился, — встревожено прошептала она Елисею на ухо. — Башмаки снились. Мне когда обувь снится, всегда куда-то ехать приходится.

— И только-то? — он сразу повеселел. — Пустяки, Ириш. Может, съездишь в Белосток?

— Нет, что я там забыла? Да и в департаменте только обрадовались, что я после стажировки вместо Белостока в гарнизон попросилась. А потом, когда за тебя выскочила, им и крыть нечем стало.

— Выскочила? — ухватился за слово Елисей, чтобы сменить тему, и притворно поднял бровь, глядя ей в глаза. — Прям так и выскочила?

— Ну, хорошо... Всё семижды обдумала и вышла.

Он коснулся губами её щеки, благо, что никого вокруг не оказалось и они не рисковали выглядеть неприлично.

— Выходит, ты ещё и раздумывала? — в его вопросе звучала ирония.

— Чуть-чуть! — она хихикнула. — А если взаправду, то и не думала почти. Я в тебя давно врезалась.

— Ну, ещё бы! — он продолжил движение, увлекая и её. — Попробовала б ты не врезаться, я же парень хоть куда!

— Ах, ты! — она со смехом ухватила его за нос пальцами. — А ну! Немедленно признавайся, что любишь!

— Слушаюсь! Люблю!

— Нет, не так, — Ирина шутливо-обиженно надула губки.

— Ну, не умею я по указке... Люблю, готов хоть в огонь за тебя.

— Ладно уж, живи...

Они тихо рассмеялись и только теперь заметили, что подошли к своему дому.

В подъезде "нарвались" на Вараксова. Тот смурной сидел и курил, как всегда устроившись на подоконнике. Три дня назад его второй раз вырвали из отпуска, семья же осталась в Ивангороде. В июле Вараксова уже вызывали в часть на целых три недели из-за бригадных учений. Теперь вот опять не дали догулять. В плане отпусков это лето выдалось каким-то несчастливым, многих отпускников отцы-командиры вдруг назад вызывали. Поговаривали, скоро большие манёвры, из-за которых немалому числу небесных гренадёр не повезло уйти в отпуска по графику в августе.

Перекинувшись парой слов с соседом, Елисей и Ирина вошли в квартиру, которая уже давненько не выглядела холостяцким обиталищем. Приехав с двумя чемоданами, Ирина успела обзавестись столькими вещами и безделушками, что квартира теперь буквально кричала, что здесь живёт женщина.

— А знаешь, — сказал Елисей, — вот шли мы сейчас домой, а у меня было такое чувство, точно вернулся я в годы юнкерства. Будто юностью повеяло: вечер, увольнение, барышни, на душе легко и свободно...

— Барышни? — Ирина, ощетинившись, упёрла руки в боки. — Ну-ну!

— Даже песенка наша юнкерская вспомнилась, — он как будто и не заметил её позу и продекламировал:

Гимназисточка к фонтану в белом платьице пришла,

Красны ленты и банты в русу косу заплела!

Фонари, Ночное небо! Под гитару юнкера

Распевают быль и небыль про амурные дела!

А полковник ходит хмурый, его молодость прошла!

Гимназисток на свиданья расхватали юнкера!

Выслушав, Ирина улыбнулась и весело сказала:

— Очень оно надо полковнику за гимназистками волочиться.

— Нда... — наигранно разочаровался Елисей. — Такой реакции я не ожидал.

Она дёрнула плечиком. И с трудом подавила зевок.

— Зеваешь уже? — заметил Твердов. — А чай?

— Ну, нет, — она хитро улыбнулась, — так просто от меня не отделаешься!

— И всё-таки, самовар запаривать?

— Давай уж, спроворь чаёк. А я пока переоденусь и в душ сбегаю.

И уже уходя в спальню — ту комнату, которая раньше у Елисея была закрыта и использовалась как склад не очень нужных вещей, сказала:

— Набралась твоих привычек — пью чай на ночь...

Елисей занялся самоваром и невольно засмотрелся, как Ирина, уже успев переодеться в домашний халат, ненадолго появилась в прихожей и скрылась за входной дверью. Общая на весь подъезд душевая располагалась на третьем этаже и в такое время кабинки обычно пустовали. Многие по привычке называли душевую баней, хоть и было между ними мало общего. Настоящая баня, вернее целый банный комбинат, где можно было попариться и в одиночку и всем семейством, располагался в центре жилой зоны городка. Баню посещали как правило на выходные, но и в остальные дни комбинат редко оставался без посетителей.

В голове звучала мелодия из фильма, мысли крутились об Ирине. Елисею вспомнилось, как непривычно поначалу было лицезреть жену одетой по-домашнему — в халате или ночной рубашке. Непривычно, зато была в этом своя особая прелесть.

Женился Твердов как-то для себя самого неожиданно быстро. Конечно, всё к этому и шло, и супругу он любил, но сыграть свадьбу рассчитывал не так скоро — где-то осенью-зимой. Однако Иринин отчим, что называется, взял быка за рога и, признаваясь самому себе, Елисей был этому даже рад. Ведь и правда, к чему тянуть?

Свадьбу играли в снятом генералом летнем доме детского лагеря, который почему-то вдруг перестал принимать детей. Это летом-то! Тогда это показалось странным, теперь же у Елисея за последние дни начали закрадываться некоторые догадки — то отпуска перестали давать, то отпускников на службу отзывают. Ладно бы большие манёвры, которые, кстати, отродясь в Сувальской губернии не проводились, а вот в соседних белороссийских ‒ часто. Но вкупе с пустующим детским лагерем отдыха, картинка в голове Твердова начала складываться такая, что он даже опасался идти далеко в своих выводах. Что же касается свадьбы, то она удалась на славу. Друзья, сослуживцы, родственники Иры. Только с его стороны никого не было из родни ‒ сиротская доля. Отца и мать он помнил только как некие смутные образы.

Он запахнул занавески на окнах — тоже, кстати, появившиеся с переездом в квартиру Ирины. Впервые попав сюда, она прямо с порога обозвала квартиру берлогой. Елисей был почти равнодушен к быту, такие мелочи, как, например, голая лампочка под потолком без абажура его просто не волновали. В общем-то, раньше у него здесь был свой порядок, хоть вполне возможно и показалось бы кому-то постороннему, что в квартире царит форменный бардак. Ну, не то чтобы бардак в полном смысле этого слова, просто в сравнении с казарменным порядком лежащие в разных местах вещи, будь то планшетка, одежда, забытая на столе чашка или аккуратно сложенное и приглаженное постельное бельё, всё это выглядело бардачно. Однако это только на первый взгляд. Прежний холостяцкий быт Елисея был скорее сродни упорядоченному хаосу, хозяин всегда знал где и что лежит. Ирина же, после обзаведения мебелью и взятия ноши домашнего уюта в свои руки, после каждого очередного наведения порядка так упорядочивала пространство, что Елисей иной раз долго не мог найти нужной вещи. Естественно, это не относилось к форме и предметам личной гигиены, за этим он следил сам.

Открыв решётку, Твердов выгреб маленькой кухонной кочергой пепел из поддона самовара. Затем открыл крышку и зачерпнул из стоявшего в углу мешочка с пустыми еловыми шишками горсть и насыпал в самоварную колбу из тонкой стали. Следом долил из кувшинчика воды, накрыл крышкой и поджёг спичкой шишки — те занялись сразу же. Закрыв решётку, он выставил на стол вареньицу с вишнёвым вареньем, которое Ирина собственноручно приготовила ещё весной, и добавил к сервировке вазочку с печеньем. О самоваре можно забыть минут на пятнадцать, разве что шишек подбросить или подкочегарить — нагнать тяги надеваемым на крышку декоративным сапожком.

Когда Ирина вернулась, он уже переоделся в домашнее, выбрил подбородок и приаккуратил усы, и запарил теперь два заварника. Один с чёрным чаем для себя, другой с зелёным для неё.

Ирина принялась за горячий чай с большой охотой, успев продрогнуть — в душевой водилась только холодная вода. Она сидела взбодрённая, с полотенцем на голове, успев сменить фулярный халат на шёлковую ночную рубашку.

— Не пойму, — произнесла она, — почему ты всегда пьёшь чай до, а не после душа?

— Я не такой мерзляк, как ты, — улыбнулся он, наблюдая, как жена не спеша перекладывает одну ножку на другую, из-за чего и без того недлинная ночнушка ещё больше обнажила бёдра. Намёк был прозрачен, а тут ещё стрельба глазками, в которых светится озорной огонёк.

Из душа он вернулся быстро. Ирина сидела в спальне на кровати и расчёсывала длинные пряди. Её полуобнажённая фигурка смотрелась сейчас целомудренно, словно на полотнах Константина Коровина, изображавших оголённых и даже обнажённых барышень. Можно было без труда представить Ирину коровинской физкультурницей или красной девицей на лоне природы с одеждой из одного лишь цветочного венка. И не было бы в этом пошловатой западноевропейской эротичности. В России культ здорового красивого тела призван был подчеркнуть величие человеческого духа и гармонию с природой. И культ этот был лишён всякого эротизма.

Когда он подошёл к кровати, Ирина сразу изменила позу — самую малость, как раз чтобы истаяла вся целомудренность.

— Странно, что ты не мёрзнешь, — в который уже раз удивилась она, когда Елисей провёл по её голени ладонью. — Ты всегда после душа тёплый.

Он промолчал, прижал её к себе, ощутив как учащённо забилось сердце. Жена выронила гребешок и ответила на поцелуй, уже не разбирая, что он шепчет ей на ухо. Она полностью растаяла от его силы и нежности...

...Долгий и настойчивый звонок в дверь вырвал из сна. Мягко высвободившись из объятий встревоженной супруги, Елисей скользнул в тапки и, чертыхаясь про себя, пошёл открывать дверь.

На пороге стоял боец из его роты с повязкой "посыльный" на рукаве.

— Тревога, командир! — он протянул Елисею планшетку, на которой лежали карандаш и список фамилий с адресами.

Твердов расписался, подметив, что половины подписей в списке пока не хватало.

— Теперь беги, братец, — отпустил он посыльного.

Тот козырнул и загрохотал сапогами по лестнице.

Не теряя времени, Елисей быстро оделся, благо что побриться успел с вечера, и заскочил в спальню.

— Тревога? — спросила Ирина, усевшись посреди постели.

Он утвердительно мотнул головой и, обняв её, поцеловал.

— Ну всё, — произнёс он, вдыхая запах её волос, — я помчал. Время — служба!

— Лети, мой сокол, лети...

Натянув сапоги в прихожей и надев на полевой китель портупею с кобурой и бебутом, он взял тревожный чемодан, перекинул через голову ремень командирской сумки и вышел.

Городок был похож на растревоженный улей. По дворам носились посыльные, по проезжей части протарахтели из парка грузовики, на дорогах и тропинках спешили на плац офицеры и унтеры.

— Твердов, погоди!

Елисей обернулся. Из подъезда одного из домов вышел командир батальона подполковник Нарочницкий, имевший в полку прозвище Атлант за немалый рост и крепкую богатырскую стать.

— Здравия желаю... — начал было Елисей.

Но командир оборвал его, протягивая руку:

— Не в строю, чай.

И уже начав движение вместе, Нарочницкий сказал:

— Молодец, Твердов! Ты супротив меня мелковат, а клешню жмёшь как в стальных тисках. Мою хватку мало кто выдерживает.

Похвалу Елисей пропустил мимо ушей, его заботило другое.

— Большие учения начинаются?

— Они самые, — подтвердил Нарочницкий. — Бригада скорее всего пешкодралом в Сухожец потопает. А там уже узнаем что и как.

Твердова ответ устроил. Ничего неожиданного не намечалось. До Сухожца, где располагался аэродром транспортной авиации, чуть более двадцати вёрст. Как будто всё как обычно — придём, ненадолго станем походным лагерем и будем ждать приказов.

На горизонте в это время занималась утренняя заря.

ЧАСТЬ III

ПОД СЛАВНЫМ АНДРЕЕВСКИМ ФЛАГОМ

Плещут холодные волны,

Бьются о берег морской...

Носятся чайки над морем,

Крики их полны тоской...

Мечутся белые чайки,

Что-то встревожило их, -

Чу!.. Загремели раскаты

Взрывов далеких, глухих.

Там, среди шумного моря,

Вьется андреевский стяг, -

Бьется с неравною силой

Гордый красавец "Варяг".

Сбита высокая мачта,

Броня пробита на нем.

Борется стойко команда

С морем, врагом и огнем.

Из песни "На гибель "Варяга" слова Я.Репнинского

Норвежское море, 17 августа 1938 г.

Начав свой путь после оперативных манёвров севернее территориальных вод норвежского острова Ян-Майен, британские эскадры вице-адмирала Хортона прошли курсом норд-ост к 77-й северной широте Гренландского моря, затем тремя походными колоннами легли на зюйд-ост к морскому району острова Медвежий и, огибая район, повернули на зюйд-зюйд-вест. К утру 17 августа эскадры вышли к 70-й широте в ста милях от острова Рингвасёй.

Под начало вице-адмирала были отданы немалые силы — 3-я линейная эскадра в составе однотипных линкоров "Кинг Джордж V" и "Дюк оф Йорк" в 36,7 тысяч(1) тонн водоизмещением, постройки 1935 года; 48-тысячетонный "Конкерор" типа "Лайон" и флагман эскадры того же типа "Тэмерер", построенный годом раннее описываемых событий; а также лёгкий крейсер "Ньюкасл" в качестве эскадренного разведчика. Свой флаг Хортон поставил на "Тэмерере". Небо над ордером прикрывали лёгкий авианосец "Викториес" типа "Илластриес" и внесерийный авианесущий крейсер "Фьюриес". Отдельной колонной в ордере шла 1-я эскадра линейных крейсеров: два ветерана Мировой Войны "Худ" и "Рипалс" ‒ старенькие, но всё ещё грозные корабли с хорошим бронированием и 15-дюймовками главного калибра; два односерийных "Инвизибл" и "Инфлексибл", спущенные на воду в декабре 1932-го; разведчик — лёгкий крейсер "Аретьюза"; и флагман "Тайгер" ‒ родоначальник серии проекта G-3, вставший в строй в прошлом году. Односерийники "Тайгера", или как говорят англосаксы — систершипы, видимо, из чувства юмора были причислены к линейным крейсерам. Ведь тактико-технические данные "Тайгера" превосходили иные линкоры — водоизмещение более 48 тысяч тонн, скорость 31 узел, сильное бронирование и 406-мм главного калибра. В силах прикрытия Хортон располагал 5-й флотилией эскадренных миноносцев с лёгким крейсером "Ахиллес" во главе; и несколькими эскортными шлюпами типа "Гринсби" — малыми кораблями с модернизированной в 1937 году силовой установкой, проходящих в русской классификации как Большие Охотники. Но в отличие от Больших Охотников, английские шлюпы вели своё происхождение от канонерских лодок.

К этому времени проливы Скагеррак, Каттегат, оба датских Бельта и Зунд, выводящие из Северного моря к Балтике, были перекрыты английскими эсминцами и шлюпами. Торговое судоходство оказалось парализовано, исключение британцы делали только для своих и союзных по Антанте судов, и для пассажирских пароходов. Датский МИД, странное дело, никак на действия англичан не отреагировал, ноты протеста вручили лишь норвежцы, шведы и итальянцы с бразильцами, сухогрузы которых имели контракты с русским Балтийским Пароходством. С запозданием в несколько часов британским послам вручили ноты в Москве и Берлине. Российский министр иностранных дел Лопухов в разговоре с британским послом Сидсом был настроен решительно, дав понять, что в Лондоне напрасно рассчитывают надавить на Россию посредством Гранд Флита. В свою очередь Уайтхолл хранил молчание, глава форин офис лорд Галифакс разослал по посольствам указание ждать инструкций.

А в это время курсом на норд-норд-ост шли эскадры адмирала Форбса, начав движение из морского района Шетлендских островов. К рассвету 17 августа Форбс находился в полудне пути к норвежскому архипелагу Вестеролен, где рассчитывал встретиться с Хортоном.

Около 9 часов на передовых эсминцах 2-й североморской(2) миноносной бригады заметили летящий низко над горизонтом гидроплан. Спустя одиннадцать минут в небе была опознана как Сандерленд ещё одна летающая лодка, база которой находилась где-то в Шотландии. В 9:26 дежурная пара Альбатросов с "Макарова", барражировавшая над авангардом русских эсминцев, отогнала предупредительными выстрелами Уолрес — палубную летающую лодку, какие базировались на линкорах и линейных крейсерах Гранд Флита. А к десяти часам передовые силы Северного Флота под командой контр-адмирала Андреева вышли на дистанцию пятидесяти миль от позиции Хортона. Корабли Андреева шли экономичным ходом на 22 узлах, в небе к этому времени начинало становиться тесно. Сандерленды, Уолресы и даже несколько Харрикейнов, полусотню которых недавно переоборудовали на базе в Хэмбле в Си-Харрикейны — катапультный вариант с небольшим усилением конструкции; самолёты и гидропланы кружили в оперативно-тактической зоне британцев, норовя время от времени проскользнуть к североморцам. Наглецов спроваживали Альбатросы и ИМ-5Р — хоть и разведчики, но способные показать когда надо зубы — 20-мм пушку и спарку пулемётов ШКАС в задней полусфере. В свою очередь, к британцам пытались проскочить летающие лодки с "Орлицы", но вынуждены были оставаться на границе зоны англичан, сопровождаемые Си-Харрикейнами.

Под командой Андреева шла единственная на Северном Флоте бригада линейных крейсеров. "Синоп", "Петроград", "Менск", "Генерал Алексеев", все класса "Александр Невский" ‒ серии, ставшей развитием царского проекта "Измаил". Крейсеры в 36,5 тысяч тонн водоизмещением, построенные в Архангельске и Корнилове-на-Двине в 1936-38 годах, имели надёжное бронирование и двенадцать 356-мм орудий главного калибра в четырёх башнях. Флагманом бригады и всего передового отряда Андреева был "Алексеев". Кроме линейных, в отряде контр-адмирала шли: 1-я бригада тяжёлых крейсеров — односерийные, во главе с родоначальником "Рюрик"; и бригада лёгких крейсеров класса "Псков". В охранении состояла 2-я миноносная бригада — 12 кораблей, возглавляемых контрминоносцем "Полковник Жебрак"; а в арьергарде находились дивизион Больших Охотников, "Макаров" и авиатранспорт "Орлица" ‒ устаревшая, построенная в 1926-м по стеснённому средствами проекту. Пожалуй, только скорость "Орлицы" отвечала современным требованиям, её авиатранспорт мог развивать в пределах тридцати одного узла. Что до остального, то 9700 тонн давно считались недостаточными для авианосителей, разве что новейшие лёгкие крейсеры имели такой или даже больший тоннаж. Авиагруппа "Орлицы" состояла из четырёх колёсных разведчиков ИМ-5Р и восемнадцати гидропланов.

Когда между британскими и русскими кораблями установилась двадцатисемимильная дистанция, предельная для радиолокаторов, Хортон отдал приказ отходить на зюйд-зюйд-вест к району острова Сёр-Квалёй. Отход замыкали линейные крейсеры и часть эсминцев.

— — — — — — -

(1) Здесь и далее приводится стандартное водоизмещение.

(2) В дальнейшем повествовании именование "североморский" опущено, т.к. в описываемых событиях участвуют только соединения Северного Флота. В отличии от британских ВМС, на Черноморском, Балтийском, Северном и Тихоокеанском флотах существует собственная нумерация соединений.

— — — — — — -

Москва, Главморштаб. 17 августа 1938 г. 9:37

Морские пехотинцы по обе стороны входа взяли "на караул", застыв с карабинами точно литые бронзовые скульптуры. Генерал-адмирал Михаил Александрович Кедров потянул массивную латунную ручку, вошёл в переднюю, машинально ответив на салютование дежурившего лейтенанта, и скорым шагом направился к лестнице, на ступенях которой недавно обновили красные дорожки. По передней гулко загуляло эхо его шагов.

Мысли Главкома ВМС в этот час были сродни чёрным тучам. Он почти что физически ощущал давящую на плечи непомерную ношу ответственности за тысячи людских жизней и судьбу десятков кораблей, что далеко отсюда — в Норвежском море сближались с доселе непобедимым Гранд Флитом. Как оно там всё обернётся? В этот час мир стоял на пороге войны. И судя по всему, более грандиозной, чем отбушевавшая два десятилетия назад Мировая. Частичка души Кедрова страстно противилась почти неизбежному столкновению, отягощая настроение вопросом: выстоят ли новейшие детища русских корабелов? Но воля и непреклонный характер тут же отметали все сомнения. Североморцы сдюжат — в этом он ни на миг не сомневался. А разойтись миром с англичанами уже не удастся. Разойтись, не потеряв лицо — а попросту не уронив чести русского оружия, что для России было равносильно потери значительной части политического веса, ведь флот — это ещё и мощнейшее орудие политики. Ситуация такова, что либо гнёшь свою линию, либо теряешь качество с большим трудом завоёванных позиций на мировой арене. Поэтому другой своею частичкой Кедров был даже рад, что наконец-то русский флот занял достойное место в военно-политическом раскладе ведущих государств. Стране и народу стоило немалых и даже титанических усилий, чтобы достичь этой цели.

Свой пост главкома ВМС Михаил Александрович занимал с такого далёкого теперь двадцатого года, одновременно став тогда в чине контр-адмирала руководителем военно-морского управления и командующим Черноморским флотом, сменив в октябре умершего адмирала Саблина. Генерал-адмирал многое бы мог рассказать, как возрождался флот в начале двадцатых. Из остатков некогда мощного царского, в условиях послевоенной разрухи и скудных ассигнований казны. Несколько лет часть кораблей стояла на приколе, дожидаясь ремонта; и стране понадобилось напрячь все свои силы, чтобы в сложные двадцатые хотя бы достроить линейные крейсеры класса "Измаил".

Когда в 1929-м к вящей радости Кедрова была принята программа Большого Флота, приморские окраины огромной страны ожили. Да, крейсеры и линкоры — изделия весьма дорогие, но с другой стороны — это важнейшая отрасль экономики, сотни тысяч рабочих мест по всей стране, ведь на сотрудничество с верфями завязаны тысячи предприятий в отнюдь не приморских губерниях. Благо, что комиссары и Троцкий не успели уничтожить все научные и инженерные кадры империи, что позволило уже в начале двадцатых воссоздать научные и морские инженерные школы. И что очень существенно: удалось привлечь много одарённой молодёжи, также внёсшей весьма весомый вклад в такую неотъемлемую часть экономики любой Великой Державы как судостроение. В начале тридцатых в России очутилось немало германских инженеров, привнёсших свои опыт и знания в программу Большого Флота; в итоге удалось не только в полной мере возродить русское кораблестроение, но и преумножить. Последнее касалось имевшейся при царизме зависимости от иностранных поставок некоторых технологий и оборудования. Да что говорить? ‒ даже заказы на постройку зарубежом размещали, что по факту вносило противоречия между имперскими амбициями и зависимостью от тех же САСШ и кайзеровской Германии. Но всё же эти перекосы, считавшиеся естественными при царских министрах, удалось изжить. Пусть с перенапряжением, пусть в ряде случаев благодаря привлечению германских эмигрантов, но удалось. А вот если бы Упырю и его присным удалось задуманное, Россия и к концу тридцатых вряд ли имела бы хоть один современный линкор собственной разработки и постройки.

Но сложилось, как сложилось. Удалось сохранить тысячи инженерно-морских династий; десятки тысяч специалистов, начиная от рабочих-мастеров и заканчивая конструкторскими кадрами. Что ждало бы их при Троцком-Бронштейне, патологически ненавидевшем флот (или скорей действовавшем по указаниям своих заокеанских хозяев)? Эмиграция, истребление по классовому признаку или голодное прозябание и невозможность трудиться по призванию. Люто же господин-товарищ Троцкий ненавидел флот, достаточно вспомнить бывшего царского офицера наморси* Щастного, спасшего балтийские линкоры от захвата немцами в 1918-м. И за этот славный поход по скованному льдом Финскому заливу, за этот подвиг (хоть и служил Щастный у красных), Упырь приказал его расстрелять.

При ретроспективном взгляде, Кедрова уже много лет не удивляли, так называемые, метания большевицкого руководства. После Брест-Литовского мира Советы стали фактически союзниками Берлина, сдав огромные территории с продовольственной и индустриальной базой. Не в этом ли причина приказа Троцкого расстрелять Щастного "за преступления по должности и контрреволюционные действия"? Кедров считал, что в этом, по крайней мере — это очевидная из причин. И пусть отдельные отряды или бригады красных воевали с германцами, в стратегическом отношении фракция Троцкого здорово подсобила Берлину. И не в этом ли кроется причина зачастую пустопорожних обещаний германских войск атаману Краснову? Расстрелянный в 1925-м за сепаратизм и измену Родине, Краснов стал первым из крупных фигур, кого настигла карающая длань правосудия. Чистка, начавшаяся в двадцать третьем, в те годы прокатилась по всей стране. До начала тридцатых были приговорены к высшей мере тысячи и тысячи запятнавших свою честь в Гражданскую сепаратистов и предателей всех мастей. И не только военных деятелей, значительная часть которых была выходцами из окружения изменника Колчака — принявшего подданство британской короны, но и статских служащих, продававших в лихую пору Отечество в угоду франко-британо-американским корпорациям. Мрачные и противоречивые отголоски кровавой вакханалии Гражданской и по сию пору довлели над Россией. В военно-морской среде Кедров являлся выразителем тех офицерских кругов, кто всячески противился проталкиванию имени Колчака во флот. Он не раз заявлял, что негоже строящемуся авианосцу давать имя одиозного адмирала. Но каждый раз нарывался на твёрдую позицию самого Кутепова. Позицию, что разрушение некоторых мифов о Гражданской войне отрицательно скажется на государственной идеологии. А председатель РНС Мервуев, негласно поддерживавший мнение Кедрова, с глазу на глаз как-то высказал, что сейчас, мол, не время для столь резких перемен — должны смениться поколения.

Самому же Кедрову и той части офицерства, что он возглавлял, понадобилось немало лет, чтобы распутать и объяснить причины хаотичных, казалось бы на первый взгляд, шараханий большевиков в Гражданскую. То открыто сотрудничают с немцами и при этом тайно с некоторыми финансово-политическими кругами Антанты, ведя на Балтике, Севере, Чёрном море и Дальнем Востоке боевые действия с британским флотом и интервентскими частями Франции, Англии, САСШ, Италии, Японии — вроде бы союзниками белых, но кроме японцев, малочисленными и предпочитавшими грабить тылы, настраивая против себя (а значит и против колчаковцев и миллеровцев) местное население. Доходило до того, что амурские казаки поворачивали оружие против "дорогих союзничков", продолжая при этом сражаться с красными. А потом когда капитулировал Берлин, Антанта просто предала Белое Движение и тайное сотрудничество с большевиками стало не таким уже тайным, даже захваченные красными войсками боевые плавсредства французам вернули и не препятствовали захвату британцами некоторых русских кораблей и множества торговых пароходов. Что уж говорить о каналах переправки в Альбион и САСШ награбленных ценностей? Сперва отрабатывали деньги, вложенные в революцию германским генштабом, потом или вернее — параллельно отрабатывали вложения заморских банкиров.

Из-за февральского, а затем и большевицкого переворотов Россия на несколько лет затормозила своё развитие, слишком многое пришлось восстанавливать в начале двадцатых. Но как бы там ни было, к концу прошлого десятилетия удалось даже выправить ненормальное по своей сути положение с кораблестроением на Дальнем Востоке. Это положение, сложившееся в XIX веке, было обусловлено растянутостью коммуникаций между развитой европейской частью империи и развивающимся Приморьем. Ещё в том веке Россия была вынуждена держать флот на дальневосточных рубежах против бурно набирающей мощь Японской Империи, да и британские эскадры находились под боком. И не только британские. И германские, и французские, и североамериканские. Но в первую очередь, конечно, британские, ведь в XIX веке Япония была в общем-то слаба и только на рубеже веков вошла в немалую силу. А Великобритания, как известно, империя, над которой никогда не заходит солнце. Поэтому царскому правительству приходилось активно осваивать Дальний Восток, практически с ноля создавать судостроительную базу — так вокруг верфей вырос Николаевск, в котором долго ещё не возможно было построить ничего крупнее миноноски или канонерской лодки. И приходилось размещать заказы на верфях западного побережья САСШ, что в последствие горько аукнулось в русско-японскую — американцы построили крейсеры с недостаточным бронированием и безбашенными орудиями, завысив расценки, а в казне в тот момент не нашлось средств на сверхоговоренное финансирование раздутой сметы почти готовых кораблей. Северного морского пути тогда не было и быть не могло, эра ледоколов ещё не наступила, хотя ещё в 1878-79 годах поход барка "Вега" шведа Норденшельда показал, что пройти по северным морям возможно. И только в 1914-15 годах ледокольные пароходы "Таймыр" и "Вайгач" гидрографической экспедиции Вилькицкого положили начало Севморпути. Ну а в начале века Севморпуть существовал только в мечтах русских моряков, на Дальний Восток приходилось перегонять корабли из Балтики и Черноморья через Африку и Индийский океан, что и слишком долго, и дорого, и чревато многими трудностями. После такого перехода корабли требовали ремонта, в Цусимском сражении им пришлось сойтись с японцами прямо с похода.

После русско-японской, а потом и после Гражданской, России пришлось наращивать судостроительную базу на побережье Охотского моря. Благо, что задел к ускоренному развитию заложил ещё Столыпин. Теперь даже на Камчатке — этой стране гор и вулканов строили суда рыболовецкого флота и имелось несколько судоремонтных заводов.

Мысли о североморцах не покидали Кедрова ни на минуту. В сущности, Северный флот являлся, пожалуй, самым сильным в ВМС, он единственный имел в своём составе две линейный дивизии. На той же Балтике ядром надводных сил была дивизия старых линкоров класса "Севастополь" ‒ собственно сам "Севастополь", "Гангут", "Петропавловск" и "Полтава", хоть и прошедшие модернизацию, но на равных английским линкорам противостоять неспособные. Правда, имелась у балтийцев и бригада измаилов — линейные крейсеры "Кинбурн", "Наварин", "Бородино" и сам "Измаил". На Черноморском флоте тоже одна линейная дивизия: два старых линкора класса "Императрица Мария" и два современных — "Генерал-фельдмаршал Потёмкин" класса "Ушаков" и "Чесма" класса "Витторио Венето", построенная в Италии по российскому заказу. Однако главная сила черноморцев — дивизия из восьми новых линейных крейсеров. Тихоокеанский флот оставался по прежнему самым слабым численно: два линкора "Великороссия" и "Генералиссимус Суворов" и бригада линейных крейсеров — "Святослав", "Родина", "Слава" и "Победа".

Ну а Северный флот, воссозданный в середине двадцатых из старых канонерок и миноносок, стал по сути следствием печального опыта Мировой Войны, когда Балтийскому флоту чтобы противостоять второй в мире по мощи Кайзеррейхсмарине пришлось ещё до войны создавать минно-артиллерийские позиции и запереть в финской луже собственные линкоры и крейсеры. Теперь Северный флот являлся самым мощным среди флотов. Всё-таки две линейные дивизии и линейнокрейсерская бригада — сила, с которой даже считается британское адмиралтейство. Правда, на туманном острове, судя по всему, не имеют ясного представления о составе главных сил североморцев. Экипажи, как и положено, обученные; адмиралы с боевым опытом Мировой и Гражданской, которых Кедров лично знал много лет, а кое с кем и сражался плечом к плечу. Главнокомандующий СФ адмирал Черкасов начал служить мичманом ещё в 1911-м на Чёрном море. В Мировую был лейтенантом на номерном миноносце, в Гражданскую старлейтом воевал в белом Черноморском флоте. Пожалуй, самое удивительное в его судьбе было то, что он, будучи казаком — из баронов, связал свою жизнь с морем. Кто-то из его предков дослужился до генерал-лейтенанта и получил от царя наследное дворянство. Вице-адмиралы Вышинин и Савельев-Лихой тоже из черноморцев, прошли Мировую и Гражданскую, завершив войну кавторангами. Контр-адмиралы Бухвостов и князь Еникеев из балтийцев, в марте 1917-го им посчастливилось выжить при расправах матросов над офицерами в Гельсингфорсе и податься в Петроград, а оттуда в Крым. Во ВСЮР они воевали простыми стрелками в морском полку. А вот с контр-адмиралом Андреевым, начальствующим над бригадой линейных крейсеров, Кедров был знаком очень близко. В пятнадцатом-шестнадцатом Андреев воевал на Балтике в минной дивизии под командой Кедрова, в августе 1916-го он был переведён в Урмийскую озёрную флотилию в Закавказье и в конце семнадцатого подался в Поволжье — домой. Когда чудом выживший в балтийской резне контр-адмирал Старк, назначенный Колчаком, принял командование Волжско-камской флотилией, старший лейтенант Андреев записался в экипаж одного из мониторов. Позже обстановка на фронтах забросила его на Каспий.

Глянув на наручные часы, главком ВМС немного сбавил шаг. Все офицеры Главморштаба на месте, ночь выдалась бессонная. Сорок минут как завершилось внеочередное заседание Высшего Совета Русского Народного Союза, на котором было принято нужное и весьма важное для Кедрова и русского флота решение. Адмирал Черкасов получил карт-бланш и мог теперь принимать решения без особой оглядки на Москву. В Черкасове главком был уверен как в себе самом.

— — — — — — — -

* наморси — начальник морских сил

Норвежское море, тот же день

На полётной палубе "Адмирала Макарова" царила рабочая суета. В воздухе над отрядом Андреева беспрестанно барражировали истребительные звенья и разведчики, торпедоносцы же ждали своего часа.

Линкоры Хортона достигли Сёр-Квалёй, а линейные крейсеры вдруг развернулись на шестнадцать румбов и по сходящейся циркуляции сближались с русскими крейсерами. К этому времени в Лондоне уже жгли секретные документы в русском посольстве и готовились к выезду, равно как и в Москве началась эвакуация британского посольства, всё ещё ожидающего инструкций от лорда Галифакса. Объявления войны не было, но каждая из сторон понимала, что это лишь вопрос времени и крепости нервов адмиралов в Норвежском море.

Майор Зиммель сидел в кабине Касатки с бортовым номером "25". Фонарь был открыт, лёгкий ветер холодил щёки и доносил неистребимый на корабле запах влаги, с той лишь разницей, что здесь на палубе запах этот был куда насыщенней. Но, как говорится, внутри авианосца это ещё терпимо; ему как-то рассказали, что на эсминцах экипажам приходилось куда хуже. Сейчас лифт поднимал наверх последний торпедоносец, остальные дружно стояли в два ряда со сложенными консолями и пилотами в кабинах. Под фюзеляжи ещё в ангаре подвешены 45-см торпеды с двумястами килограммами тротила, в коках до поры затаились стволы заряженных ШКАСов. Сидя на парашюте, Зиммель попеременно рассматривал то палубу, то идущий мателотом Большой Охотник — маленький в сущности кораблик, предназначенный для борьбы с подводными лодками.

Перекрывая затихающий гул взлетевшего разведчика, разнеслась команда "Командир на палубе!"

Зиммель отстегнул застёжки парашюта и выбрался на крыло, разглядев спешащую к самолётам фигуру Лютикова. Полковник был облачён по полётному: комбинезон, высокие ботинки, шлем с задвинутыми на лоб очками, спасжилет ярко-красного цвета, поверх которого в ножнах рукоятью вниз пристёгнут нож-стропорез. Спрыгнув, майор поспешил возглавить строй своих "волчат".

Двадцать четыре пилота-торпедоносца построились в две шеренги поэскадрильно. Рядом с Зиммелем комэск-1 капитан Малейчук, немного дальше комэск-2 капитан Россохин. Последними построились лётчики 1-й и 3-й истребительных эскадрилий; 2-я сейчас вся находилась в воздухе. Отдельно от "лютиков" стояли их комдив Дубинин со своим ведомым и ведомый самого Лютикова — поручик Подольских.

— Господа офицеры! — пробасил старший в строю Дубинин.

Пилоты вытянулись в струнку, полковник поднёс руку к шлемофону и прошёл в середине строя.

— Вольно, — скомандовал он.

И обведя всех глазами, выдохнул:

— Господа... Мы на пороге войны. Флот настроен решительно и от нас, лётчиков, ждут не меньшей решительности в исполнении долга. Дипломатическая ситуация остаётся неясной, но мы с вами не дипломаты, мы воины России. Мы пилоты — воины неба, а главное, мы все здесь лучшие пилоты, собранные из армейской и морской авиации. И потому на нас возведена большая ответственность за судьбу североморцев, за честь русского флота, русского оружия и Отечества.

Лютиков замолчал, сделал несколько шагов вправо, остановился, ловя на себе обращённые на него взгляды.

— Я врать не приучен, господа, — сказал он, чуть улыбнувшись, — по всему судя, мы будем драться. А на море англичанин — супостат отменный. Будет трудно, будет чертовски тяжело, но на нас смотрит вся Россия. Мы её авангард и пусть мы погибнем, за нами придут другие.

Он ещё раз оглядел строй, словно запоминая лица, и закончил словами:

— По самолётам, господа. Ждать сигнала к вылету.

И уверенной морской походкой зашагал к СКП.

В 10:18 была потоплена британская подводная лодка "Тимс". Ей просто не повезло: возвращавшийся с патрульного полёта гидроплан "Орлицы" заметил её силуэт на перископной глубине. Штурман доложил о лодке по рации, от "Орлицы" доклад ушёл в штаб контр-адмирала Андреева, где посчитали, что британка выявляет способ безопасного подхода к линейным крейсерам для торпедной атаки. Андреев колебался недолго и приказал топить. К несчастью для команды английской субмарины, ей было невдомёк, что лодку около четырёх минут сопровождал русский гидроплан. Эти четыре минуты на перископной глубине оказались для "Тимс" роковыми, её накрыли двумя 400-кг авиабомбами. Подошедший к месту гибели "Тимс" Большой Охотник принял на борт лишь семнадцать британских моряков.

— "Вожак"! "Вожак"!

— Слышу вас, "вышка", — отозвался Зиммель, вдавливая кнопку тангенты.

— "Вожак", началось! Курс держать прежний. Готовьтесь получить указание целей от разведки.

— Вас понял, "вышка", вас понял...

— Конец связи...

Итак, неминуемое грянуло, подумалось Зиммелю. В эту минуту он с удивлением для себя испытал странное облегчение, словно перестала, наконец, давить тяжесть неопределённости и невыносимость ожидания чего-то ужасного. Теперь всё чётко и ясно: есть явный враг, которого надо уничтожить.

Майор по старой привычке завертел головой, выискивая в небе признаки противника, но небеса, за исключением его дивизиона и прикрывающих "лютиков", были чисты. "Волчата" шли строем клина с его Касаткой на острие. Справа — уступом следовала эскадрилья Малейчука, слева — Россохина. В эшелоне прикрытия — на высоте трёх километров шла 1-я эскадрилья Альбатросов Егора Бабакова.

Зиммель переключил канал связи на "волчат" и сообщил известие своим комэскам. Его слова встретили спокойно, будто он рассказал несмешной анекдот. Зато слушавший канал Бабаков разразился отборным матом и сам отключился из эфира. Горячая натура Егора оставалась для Зиммеля загадкой, сам он сейчас ощущал небывалое душевное спокойствие и сосредоточенность.

Не прошло и десяти минут как на канал связи вышел разведчик, сообщив координаты британских линейных крейсеров. Зиммель застопорил штурвал и раскрыл планшет, развернув полётную карту. Сделав поправки на снос ветра и магнитное склонение, он рассчитал новый курс.

— Всем "волчатам" и "лютикам", — сказал он в эфир, — ложимся на курс сто шестьдесят два. Повторяю: курс сто шестьдесят два. "Волчата", строй сохраняем до моего указания.

— Вас понял, — отозвался Малейчук.

— Понял, командир, — следом ответил Россохин.

— Ложусь на новый, — отозвался Бабаков.

— Егор, — обратился к нему Зиммель, — ты, главное, нас из виду не потеряй...

— Ага, потеряешь вас, — раскусил его подначку Бабаков. — Вы ж собою полнеба заняли.

А в это время завязался бой между эсминцами, сходившимися вначале на экономичном ходу, а затем на пределе возможностей форсируемых машин. Первые выстрелы прозвучали сперва на дистанции 70-80 кабельтовых и зачастили на 50-ти. 5-я флотилия коммодора сэра Маунтбеттена, державшего флаг на лёгком крейсере "Ахиллес", вела высокий темп стрельбы по русским эсминцам 2-й бригады и на четвёртой минуте боя в "Гремящий" попали два 120-мм снаряда, не причинивших, правда, серьёзных разрушений. На самом полном ходу, дивизионы 2-й бригады палили из всех орудий, осыпая британцев трёх-, четырёх— и пятидюймовками; но даже без четырёх эсминцев 5-й флотилии, оставшихся в распоряжении Хортона, бригада уступала силам Маунтбеттена численно. На галсах и контргалсах, увиливая от близких накрытий, эсминцы сблизились на 30-40 кабельтовых, теперь уже высокая скорость не служила дополнительной защитой от точности артогня. "Нубиан" получил 101-мм снаряд ниже ватерлинии в районе машинного зала и существенно снизил ход. В течении двух минут его надстройку поразил сразу десяток трёх— и четырёхдюймовых бронебойных "подарков". "Нубиан" запылал и окутался дымом, но его орудия продолжали стрелять. 120-мм снаряд вывел из строя баковую башню "Дерзкого", а его мателот "Неустрашимый" лишился радиорубки и грот-мачты.

Руководивший боем своей флотилии коммодор Маунтбеттен признал, что его недавние опасения, основывавшиеся на данных морской разведки и первых минутах боя, воплощаются в жизнь: точность стрельбы русских комендоров колебалась в среднестатистических десяти-двенадцати процентах, тогда как его канониры давали точность в 5-6%. Правда, ещё хуже обстояло дело в Мировую Войну, когда англичане стреляли с точностью 2-3%, германцы 4-6%, а русские 8-9%. Но ведь с тех пор и дальномеры усовершенствовались, и приборы управления огнём и сами корабельные орудия! И вот когда "Кемпенфелт" получил сразу два попадания в нос, а на "Мидж" запылал полубак, коммодор приказал командиру "Ахиллеса" вступить в бой. Через шесть минут после открытия огня по русскому эсминцу, шестидюймовки крейсера дважды поразили "Отчаянного", следующий залп оказался точней — четыре 152-мм и два 102-мм снаряда разбили командную рубку и пробили броню правого борта. Один из снарядов вызвал пожар в топливной цистерне, спустя минуту по центру эсминца вырвался столб пламени, отметивший место гибели корабля.

Не успев насладиться победой, Маунтбеттен стал свидетелем гибели "Нубиана" ‒ тот совсем потерял ход и его добили торпедой с русского эсминца. "Нубиан" переломился пополам и волны спешно сомкнулись над обломками. Как и на "Отчаянном", из экипажа "Нубиана" никто не спасся.

И в ту же минуту корпус "Ахиллеса" сотрясся от попадания тяжёлого снаряда. Командир крейсера коммандер Уоткинс отреагировал спешным разворотом на восемь румбов и принял доклад, что снаряд, пробив броневой пояс, разорвался по счастливой случайности в пустующих кубриках матросов.

Маунтбеттен напрасно выискивал опасного противника, на месте боя были только русские эсминцы. А когда водяные столбы поднялись в двух кабельтовых с перелётом относительно прежнего курса и на левом крамболе относительно нового, коммодор понял, кто его противник. Это был русский эсминец, обладавший несколько большим силуэтом, а значит и водоизмещением.

— Мы, видимо, ошиблись, — сказал Маунтбеттен коммандеру Уоткинсу. — У дестроера не может быть такого калибра. Мы приняли его шесть дюймов за все восемь.

— Но и шесть — много, сэр...

— Может быть... но при его размерах...

Коммодор так и не установил, кто стал его противником. На самом деле ему противостоял контрминоносец "Полковник Жебрак", имевший водоизмещение 3800 тонн против почти 7000 "Ахиллеса". Собственно, русские эсминцы значительно превосходили англичан тоннажем, имея усреднённые 2400 тонн против 1850-ти дестроеров типа "Трайбл" или 1400-1500 тонн у прочих типов. Главный калибр "Жебрака" состоял из двухорудийной башни 203-мм орудий, вспомогательный калибр — четыре 152-милиметровки. С таким вооружением контрминоносец вполне мог противостоять лёгким крейсерам и даже отбиться от тяжёлых, ведь восемь дюймов как раз их калибр. Но великолепный на бумаге замысел молодых конструкторов столкнулся с жёсткими морскими реалиями: "Жебрак" обладал одним существенным недостатком — плохая остойчивость при стрельбе. Ещё в ходе испытаний было выявлено, что одновременная стрельба из разнокалиберных башен приводит к сильной разбалансированности, что в свою очередь приводило к ряду сопутствующих проблем, таких как управляемость кораблём и точность огня. Это стало причиной отказа ВМС от постройки односерийников "Жебрака", а на сам контрминоносец пришлось по всем флотам собирать лучших артиллеристов.

Дуэль "Жебрака" и "Ахиллеса" развивалась стремительно. Превосходя в скорости на шесть узлов, контрминоносец отчаянно маневрировал и отделался только одним попаданием 102-мм снаряда в борт, убившим и ранившим шестнадцать моряков. Торпеда, пущенная крейсером, прошла далеко за кормой "Жебрака", который уже дважды добивался попаданий из 152-мм калибра. Флагман 5-й флотилии вздрогнул от попаданий, появились убитые и раненые, на мостик поступили доклады о повреждениях. И вот третье попадание шестидюймовки, разбившее носовой распределитель левого борта, Маунтбеттен благодарил Бога, что восьмидюймовки пока мазали. Он уже успел удостовериться, что они всё-таки имелись у этого странного "эсминца".

— Есть попадание, сэр! — обрадовано доложил старший артиллерист "Ахиллеса". — Наш главный калибр его зацепил.

Коммодор удовлетворённо отметил огненный всполох в надстройке противника и в следующую секунду крейсер сотрясли два мощнейших удара. Как вскоре выяснилось, два 203-мм "подарка" проделали огромную пробоину ниже ватерлинии. Крейсер принял более шестисот тонн забортной воды и получил правый крен в пятнадцать градусов с небольшим носовым дифферентом. И только благодаря экстренным мерам вышколенных матросов дивизиона живучести, корабль не набрал воды ещё больше.

— Срочное задымление! — скомандовал через несколько минут коммандер Уоткинс, оценив всю опасность продолжения дуэли с русским кораблём.

Коммодор Маунтбеттен его приказ не отменил, прекрасно осознавая, что ещё одно удачное попадание под ватерлинию и "Ахиллес" рискует как минимум сильно набрать воды, а то и вовсе потерять ход или лечь на борт.

А на командном мостике "Жебрака" капитан-лейтенант Щельнов опустил бинокль, наблюдая дымовую завесу "Ахиллеса". Опустил бинокль и находившийся со своим штабом здесь же на мостике под защитой брони начальник 2-й бригады капитан второго ранга Свербеев.

— "Ахиллес" снизил ход! — доложили с поста наблюдения.

— Два залпа из всех шестидюймовок, — приказал Щельнов, предпочтя не рисковать, придержав главный калибр. — Пока он окончательно не спрятался...

И прежде чем крейсер скрылся в дымовой завесе, шестидюймовый снаряд "Жебрака" ударил прямо в ствол кормовой башни главного калибра англичанина, повредив и второй ствол, тем самым полностью выведя башню из строя.

На выручку флагману флотилии уже подошли эсминцы "Либерти" и "Оул". С "Либерти" тут же завязал бой "Отважный", пришедший на помощь "Жебраку", незадолго перед этим заставив ретироваться под защиту линейных крейсеров повреждённый "Майндфул". А контрминоносец Щельнова начал дуэль с "Оулом".

К этому времени из боя вышли сильно повреждённые "Акаста" и "Грозный", скрываясь каждый в собственной дымовой завесе и отходя к главным силам своих флотов.

В броневой пояс "Жебрака" под острым углом попали сразу три 120-мм снаряда "Оула", срикошетировавших и ушедших в море. Следом ещё один английский трёхдюймовый снаряд попал в пост сигнальщиков, убив трёх матросов. Одновременно "Оул" выпустил из лево— и правобортовых торпедных аппаратов сразу четыре торпеды с интервалом в полминуты. Но контрминоносец являлся целью весьма подвижной, все торпеды прошли мимо. И словно возмещая за промахи шестидюймовок, орудия главного калибра "Жебрака" разворотили "Оулу" нос. Британец застопорил ход вследствие сильного дифферента на нос и тут же получил сразу четыре 152-мм "гостинца" в правый борт, полубак и ют. На "Оуле" начался сильный пожар, стрельбу эсминец прекратил. Капитан-лейтенант Щельнов приказал перенести огонь на "Либерти", а на "Оуле" уже прыгали за борт и спускали уцелевшие шлюпки. Не прошло и двадцати минут, как эсминец погрузился носом в пучину и вокруг всё ещё вращавшихся винтов торчащей из воды кормы плавали на плотах и шлюпках британские моряки.

В бой эсминцев вмешалась английская авиация, дюжина палубных торпедоносцев-бипланов Суордфиш спешила поддержать своих моряков. "Либерти" срочно ставил дымовую завесу, не решаясь противостоять сразу двум врагам; выходя из боя, он получил в корму 127-мм снаряд "Отважного".

Британские самолёты были замечены вовремя, русские эсминцы начали выходить из боя, ставя задымление и оттягиваясь на норд. В воздухе по курсу Суордфишей показались первые облачка разрывов зенитных шрапнелей. Оставшиеся в строю эсминцы 5-й флотилии продолжать бой не стали: во-первых, коммодор Маунтбеттен посчитал, что это малоэффективно в условиях задымления и чревато потерей взаимодействия без его непосредственного руководства; во-вторых, англичане рассчитывали, что с русскими поквитается авиация.

Тихоходные — с крейсерской скоростью 193 км/ч, Суордфиши разбились на четвёрки и начали заход на ближайшие эсминцы с высоты девятисот метров. В них лупило всё что могло: пятилинейные пулемёты, 25-мм спаренные автоматы, 37— и 45-милиметровки, даже трёх— и четырёхдюймовки открыли огонь шрапнелями, когда торпедоносцы оказались в секторе вертикальной доводки орудий. Шрапнели 76— и 127-мм оказались для английских пилотов весьма губительными. Сразу три Суордфиша сбросили торпеды куда попало и отвалили назад, имея множественные пробоины. Ещё один, объятый пламенем, врезался в море и развалился на кувыркающиеся по водной поверхности, будто по тверди земной, куски.

Однако остальные экипажи не отступили, даже имея на борту раненых. Выйдя на предельную дистанцию сброса, они освободились от торпед и на восемнадцатиметровой высоте с разворотом вправо начали набор высоты. Это был, пожалуй, самый уязвимый момент их атаки. Сразу на двух Суордфишах сошлись 25-мм трассеры, а ещё один получил в корпус несколько 37— и 45-мм снарядов. Три факела потянулись к воде.

Между тем, четыре из восьми торпед были расстреляны пулемётами и 25-мм спарками, от трёх торпед эсминцы успешно уклонились, но одна всё же попала в корму "Напористого", наблюдатели которого не смогли вовремя разглядеть опасность из-за дыма. Взрыв оторвал корму полностью. Корабль начал медленно дрейфовать, от затопления центральных отсеков спасли переборки и экстренные меры по спасению. Но не прошло и десяти минут, как вышел из строя один из насосов, повреждённый осколками, отчего течь, которую так и не смогли до конца устранить, усилилась. Эсминец всё больше начал принимать воды и получил весьма заметный дифферент на корму. Спасти корабль пытались до последней возможности, его уже вот-вот взяли бы на буксир и потихоньку потащили в ближайший дружественный порт, как если бы он сейчас оказался в мирных водах, а не тут — у берегов Норвегии, где британцы в любой момент могли расстрелять его как мишень или забросать бомбами с неба. Но в конце концов, нос эсминца полностью показался из воды и тогда капитан 2-го ранга Свербеев решил спасать экипаж, а не корабль. "Напористый" затопила команда.

В налёте на эсминцы 2-й бригады участвовали лишь двенадцать из двадцати пяти Суордфишей "Фьюриеса". Остальные тринадцать торпедоносцев вместе со всеми восемнадцатью Суордфишами "Викториеса" атаковали линейные крейсеры Андреева. От Альбатросов Суордфиши прикрывали десять Си-Харрикейнов "Викториеса".

Массированным авианалётом англичане рассчитывали если и не утопить русские корабли, то хотя бы серьёзно ослабить отряд Андреева. Однако очень скоро бриттам стало очевидно, что их планам воплотиться не суждено. 2-я эскадрилья "лютиков" вместе с парой подполковника Дубинина связала боем Си-Харрикейны, 3-я, возглавленная самим Лютиковым и его ведомым, атаковала строй из восемнадцати Суордфишей, а торпедоносцы "Фьюриеса" напоролись на плотный зенитно-заградительный огонь линейных и тяжёлых крейсеров и, потеряв три самолёта, отвернули назад, сбросив торпеды с предельно дальней дистанции. Все торпеды были либо расстреляны в воде либо прошли мимо. Альбатросам 3-й эскадрильи удалось растрепать строй Суордфишей "Викториеса" и, пользуясь двукратным выигрышем в скорости, "лютики" сбили четырёх британцев, заставив остальных повернуть домой. На "Макаров" не вернулся один Альбатрос 3-й эскадрильи, его сбили огнём Виккерсов задней полусферы, пилота — поручика Свенторжецкого вскоре подобрали в море. 2-я эскадрилья потеряла одного сбитым, ещё один Альбатрос вернулся без стабилизаторов и киля; из десятка Си-Харрикейнов на "Викториес" возвратились лишь шестеро. Сбитый поручик Кочуков был, по-видимому, или убит или тяжело ранен в схватке, попытки выпрыгнуть с парашютом он так и не предпринял.

У самой кромки горизонта — там где уже не понятно, где морская гладь, а где гладь небесная, показались едва различимые глазом чёрточки эскадры линейных крейсеров Хортона, командовал которой контр-адмирал сэр Джон Тови. Зиммель не питал иллюзий по поводу внезапности налёта своих "волчат", с появлением во флотах большинства держав локаторов ни о какой внезапности говорить не приходится.

По прежнему держа установленный им же самим курс, майор уже через полминуты засёк ещё несколько кораблей, неразличимых до этого не только благодаря размерам, а скорее из-за камуфляжа, скрадывавшего и сливавшего с морем их очертания. Когда-то, во времена броненосцев, наносить камуфляж не имело смысла, ведь дым из труб демаскировал корабли на многие мили и не требовалось такой уж мощной оптики, чтобы их заметить. А ныне все корабли имели боевую раскраску, затрудняющую не столько обнаружение, сколько точное определение расстояния до цели дальномерами, что напрямую было взаимосвязано с точностью артиллерийского огня.

Пока что Касатки и Альбатросы неслись точно на английскую эскадру, а навстречу им летел Уолрес. Одиночка! Без прикрытия. Но времени долго удивляться у Зиммеля не оставалось, похоже, что британцы примерно в это время ждали возвращения своих палубников, ушедших атаковать корабли контр-адмирала Андреева. Этот гидроплан, судя по его уверенности, был послан на всякий случай проверить свои ли это возвращаются или... И тут Уолрес резко, насколько ему позволяли его конструктивные особенности, начал разворот назад, опознав русские самолёты. Теперь можно было не сомневаться, что он уже выдал в эфир о своём открытии. В принципе, это уже не имело значения, рассудил Зиммель, наблюдая как сорвалось к одинокому гидроплану одно из звеньев Бабакова. "Лютики" стремительно настигли еле-еле тащившегося на своих полтораста километрах гидроплан. Уолресу не помогли даже резкое увеличение скорости до предельных двухсот в час и суматошная стрельба. Обрушившись на англичанина с высоты, Альбатросы расстреляли его как на учениях. Падая и рассыпаясь на горящие обломки, летающая лодка оставила за собой жирную дымную полосу, словно посмертный знак для четырёх лётчиков.

Зиммель и не думал атаковать английские корабли, выстроенные во фронтальную линию. Оказаться по своей воле под огнём сразу всех зениток он считал верхом глупости. Майор скомандовал новый курс — 95; и Касатки с Альбатросами послушно повернули на восток — в сторону архипелага Вестеролен, до которого отсюда немногим более сотни миль. Смысл манёвра поняли все без исключения, Зиммель хотел зайти на англичан с подсолнечной стороны, хоть и не слепило оно как в более южных широтах да и не всходило высоко, но главное: майор рассчитывал атаковать, оказавшись в секторе обстрела как можно меньшего числа британских кораблей.

Летя до намеченной им самим реперной точки, над одним из островов Зиммель рассматривал крошечные домики рыбацкой деревеньки, которые он поначалу принял за городок Анденес, но сообразил что это совсем не тот остров — не Андёйа, где располагалась столица Вестеролена. У пирсов скопилось аж три десятка шхун. У другого острова на рейде стоял швертбот, а на скалистом гребне торчал старинный маяк — единственная замеченная им здесь постройка.

Совершив огибание эскадры Тови до намеченной точки, дивизион Касаток и истребители Бабакова легли на курс 220; и когда силуэты британцев выросли до более менее чётких и опознаваемых (а морские лётчики свободно могли опознавать корабли противника или союзника, если о них известно флотской разведке), Зиммель мгновенно оценил расстановку и выбрал лишь две цели, сделав ставку на массированность атаки.

— Всем "волчатам", — бросил он в эфир, — разделяемся... "Волк-1", атаковать "Инфлексибл". "Волк-2", атаковать "Викториес".

— Вас понял, "Вожак", — отозвался Малейчук, — атакую "Инфлексибл".

— Вас понял, "Вожак", — следом ответил Россохин, — атакую "Викториес".

— Я с первой эскадрильей, — сообщил Зиммель своё решение.

Клин Касаток разошёлся. Сохраняя построение пеленгом, капитан Россохин отвернул на находившийся во второй линии относительно фронта британских кораблей авианосец "Викториес", оказавшийся сейчас крайним справа вместе с "Инфлексиблом", если, конечно, не принимать в расчёт двух из четырёх эсминцев флангового охранения, что были оставлены тут коммодором Маунтбеттеном, и более мелких шлюпов. Капитан Малейчук выстроил свою эскадрилью позвенно — эшелонами высоты, Зиммель пристроился ко второму звену. А истребители уже развернулись к стремительно приближающимся Си-Харрикейнам, десяток которых — всё, что имелось сейчас в распоряжении англичан, взлетел с "Фьюриеса".

Расчёт Зиммеля полностью оправдался: благодаря его манёвру, боевой курс Касаток не позволял сейчас вести по ним огонь остальным кораблям контр-адмирала Тови. "Инфлексибл", спущенный на воду в самом конце 1932 года следом за головным в серии "Инвизиблом", имел довольно солидное зенитное вооружение: десять спарок 114-милиметровок и три 40-мм установки "пом-пом" с восемью орудиями в каждой, не считая спаренных пятилинейных пулемётов. "Викториес" же обладал восемью 114-мм спарками и шестью установками "пом-пом". Вдобавок к заградительному огню должны были вот-вот присоединиться счетверённые "пом-помы" и пулемёты эсминцев, а также по четыре 102-мм спарки шлюпов и их пулемёты.

Вырвавшись далеко вперёд вследствие более высокой скорости, эскадрилья Бабакова начисто пресекла намерение британских истребителей атаковать торпедоносцы. При примерном равенстве в скорости, Альбатросы оказались более манёвренными на виражах и сумели навязать Си-Харрикейнам свою схему боя. Завязывая бой, звено штабс-капитана Вольгичёва и звено самого Бабакова атаковали англичан в лоб, заставив их смешать строй и отклониться. А сверху на набравшую высоту тройку Си-Харрикейнов, задумавшую ударить по Альбатросам используя преимущество на вертикальных скоростях, обрушилось звено капитана Дробышева, державшееся до этого у кромки низкой облачности. Два англичанина даже не успели вовремя заметить опасность и вскоре пилоты покинули горящие самолёты. Третий британец среагировать успел, но уйдя на рефлексах от смертельной атаки русских истребителей, уже через две минуты разбросал большие куски обшивки фюзеляжа и правой плоскости, оказавшись в одиночестве против четверых. Потеряв контроль над самолётом, британец пытался повернуть назад к спасительной палубе авианосца, но тщетно. Уже через минуту над дымящимся истребителем раскрылся купол парашюта.

А восьмёрка Альбатросов во главе с Бабаковым кружила в это время в беспорядочной на первый взгляд свалке с семью Си-Харрикейнами. Действуя парами — ведущий и ведомый, "лютики" добились первых успехов — к морю потянулись два чадящих англичанина, сбитых Бабаковым и поручиком Незнамовым из звена Вольгичёва. Но и британцы оказались не беззащитными овечками, вскоре им удалось сбить поручика Завьялова, а Альбатрос поручика Никифорова получил серьёзные повреждения и пилот был вынужден выйти из боя, справедливо опасаясь, что вполне может и не дотянуть до заветной палубы.

Когда в свалку истребителей врубилось звено Дробышева, англичане потеряли ещё двух, сбитых самим Дробышевым и записавшим на свой счёт уже второго в этом бою врага поручиком Балковичем. Оставшись втроём против десяти, британцы дрогнули и вразнобой попытались вырваться из боя. И им это удалось, только вот один Си-Харрикейн был подбит и с трудом оторвался под защиту своих зениток, оставляя за собою белёсый след от пробитого маслопровода.

Одновременно с боем истребителей началась атака английских кораблей торпедоносцами Зиммеля.

Заходя на боевой курс с высоты двухсот метров, Касатки достигли шестимильной дистанции и плавно начали снижение к спокойной в этот час воде. Теперь весь путь до кораблей составлял чуть менее двух минут, а до выхода из боевого курса — минута. Ещё на "Макарове" торпедам был выставлен второй режим хода, что позволяло их сбрасывать с дистанции шести миль; торпеды в этом режиме стремились к цели с 33-узловой скоростью. На втором режиме настоял Лютиков, не без оснований опасаясь плотной огневой завесы и более высокой точности английских зениток на малых дистанциях, ведь на первом режиме пришлось бы атаковать как минимум с трёх миль, а как максимум могло выйти и с пяти-шести кабельтовых. Но зато и скорость торпед была бы аж сорок один узел ‒ при такой стремительности даже эсминец имел мало возможностей увернуться. С другой стороны, 30-60 кабельтовых — дистанция негарантированного поражения. Можно было запросто промазать или цель могла успеть уклониться.

Впереди и вокруг торпедоносцев уже вспухали первые кляксы шрапнелей. Касатку Зиммеля резко встряхнуло и ему на миг показалось, что самолёт зацепило. Но нет, Касатка вела себя послушно, продолжая переть прежним курсом на почти трёхсоттридцатикилометровой скорости. Если машину и зацепило, то не серьёзно. Дистанция до "Инфлексибла" сократилась до пятидесяти восьми кабельтовых. Торпедоносцы капитана Малейчука снизились до сорока метров. А Зиммель отстранённо наблюдал, как невероятно медленно движется на часах секундная стрелка.

Опоясанный вспышками выстрелов, линейный крейсер казался игрушечных размеров. "Инфлексибл" спешно разворачивался носом на атакующих его Касаток, но обладая громадной инерцией запаздывал.

Звенья первой эскадрильи разошлись по горизонтали и сравнялись по высоте. Теперь четверка Малейчука находилась в сотне метров впереди и справа от Зиммеля, третье звено штабс-капитана Нагорнова сотней метров позади и слева. На дистанции пятидесяти четырёх кабельтовых близкий разрыв шрапнели оторвал левую плоскость идущей на острие второго звена Касатке штабс-капитана Щетинина. Самолёт закувыркался и рухнул в воду, на такой высоте спастись невозможно. Зиммель потянул на себя ручку сектора газа и занял в строю место погибшего Щетинина. А потом на его глазах загорелся "волчонок" в центре первого звена. Двигатель Касатки полыхал таким яростным факелом, что ослеплённый пилот не успел даже попытаться выпрыгнуть (хоть, впрочем, это его не спасло бы), самолёт вскоре нырнул в воду, оставив на поверхности обломанные плоскости и стабилизаторы. Зиммель успел заметить его бортовой номер — "03" и про себя попрощался с поручиком Червоненко.

Несмотря на гул двигателя, до слуха майора донёсся глухой стук — похоже осколок или шрапнельный "жгутик"* ударил в его самолёт, но тот снова остался послушным. А вот летевший справа и немного позади "ноль-шестой" вдруг задымил. Заметив это из-за привычки вертеть головой, Зиммель рассмотрел "шестёрку" поручика Козлова, из выхлопных патрубков двигателя у него вырывались языки пламени. Не густой, но бьющий прямо в фонарь дым похоже сильно мешал Козлову ориентироваться.

— "Волчонок-6"... — хладнокровно запросил Зиммель, как только в эфире оборвался крик заживо сгораемого "Волчонка-18" из эскадрильи Россохина и маты самого комэска-2.

— "Волчонок-6"! "Волчонок-6"! — вновь запросил Зиммель.

— "Вожак"... — наконец ответил Козлов. — Я ни хрена не вижу впереди... Приборная доска разбита... Не чувствую правую ногу...

— "Волчонок-6", отваливай нахер! Как понял меня?!

— Вас понял, "Вожак", вас понял... Бросаю торпеду...

— "Волчонок-6"! — вмешался Малейчук. — Уматывай на высоту! Ты слышишь меня, Лёшка?! Нахер уматывай на высоту! Там гаси пламя!

— Вас понял... вас понял, "Волк-1"...

Дистанция сорок девять кабельтовых, Зиммель вновь услышал удар по самолёту. В эфире звучал мат Россохина:

— "Волчонок-20"! "Волчонок-20"! ...!!! Серёга! Уходи домой!

— Не могу отвернуть, командир... штурвал заклинило... похоже, перебило и тросы триммеров...

— Уходи на высоту, в божью мать! На высоту!!!

— Не слушается... Начинаю атаку... прощайте хлопцы...

В эфире наступила тишина. Все понимали, что поручик Ковтонюк уже не сойдёт с боевого курса — после сброса торпеды он так и канет в море...

На дистанции тридцать восемь кабельтовых Касатки уже неслись на высоте двенадцати метров.

— Всем "волчатам": атака!.. — безжизненным голосом скомандовал Зиммель.

Большим пальцем он сдвинул предохранительную скобу и рванул на себя рычаг сброса. Самолёт ощутимо подпрыгнул, облегчившись от смертоносного груза. 850-килограммовая торпеда нырнула в море и, оставляя пузырьковый след, понеслась к "Инфлексиблу".

С набором высоты и уворотом влево, торпедоносцы уходили домой, теперь уже на "полных парах" ‒ без торпед их скорость возросла на добрые шестьдесят километров. Ложась на обратный курс, Зиммель видел как впились в "одиннадцатого" трассеры "пом-помов". Касатка поручика Драгунова разлетелась на куски. Сцепив зубы, майор приказал "волчатам" уматывать "ко всем чертям", а сам заложил разворот, наблюдая итоги атаки.

Большая часть торпед так и не достигла крейсера, их расстреляли "пом-помы" и пулемёты. Одна из торпед проскочила заградительный огонь, вернее на неё махнули рукой — её курс уже не угрожал почти успевшему развернуться "Инфлексиблу". Ещё две торпеды всё-таки прорвались, но под первую успел подставиться шлюп, спасший ценой своей гибели линейный крейсер. От взрыва шлюп разломало надвое, вся команда 990-тонного корабля погибла. Как потом узнали в отряде Андреева, это был "Лондондерри". Такая готовность британских моряков к самопожертвованию невольно вызвало у Зиммеля уважение, он ощутил, что уже просто не может презирать англичан, во всяком случае моряков Гранд Флита. Осталась лишь ненависть, давняя холодная ненависть.

Вторая торпеда попала "Инфлексиблу" в правый борт в районе мидельных шпангоутов. Вместе с фонтаном воды вверх вырвался густой дым. Взрывом убило тридцать шесть моряков, было повреждено насосное отделение, крейсер принял около тысячи трёхсот тонн забортной воды и получил незначительный крен на правый борт. "Инфлексибл" остался в строю, но до ремонта не мог теперь развивать скорость свыше двадцати шести узлов.

Результаты атаки эскадрильи Россохина оказались примерно такими же, за исключением попадания в "Викториес". Пустив машины враздрай, более вёрткий авианосец смог уклониться от пропущенных противоторпедной стрельбой "гостинцев". А от торпеды грозившей ударить авианосцу в нос, "Викториес" был спасён эсминцем "Нобл", также как и "Лондондерри" подставившим свой борт ради спасения более ценного корабля. "Нобл" затонул, большая часть его команды не пострадала и была подобрана.

— — — — — -

(*) "жгутик" — поражающий элемент в виде двух, как правило, гранённых цилиндрических брусков, соединённых тросиком. По воздействию на самолёты "жгутик" сравним с книппелями времён парусного флота, предназначавшимися для уничтожения такелажа кораблей.

Контр-адмирал Алексей Константинович Андреев опустил мощный морской бинокль, вполуха слушая команды и доклады находившихся на КП "Алексеева" офицеров. Взор его скользил через амбразуру по бескрайней водной равнине; неоглядная ширь уходила далеко в даль за горизонт. Контр-адмирал поймал себя на ощущении, что сейчас, как и в далёкой юности, он остался один на один с могущественной стихией, что до поры до времени мирно дремлет, предпочитая не замечать бороздящих её стальных чудовищ, несущих в своих чревах таких хрупких и амбициозных людей, возомнивших себя хозяевами морских просторов. Казалось, Великому Океану нет дела до вечно бурлящих около его поверхности страстей, он может спокойно не замечать стальных титанов. Что они для него? Мимолётные гости в бесконечности его жизни. И исчезни все до одного люди с их кораблями, исчезни даже сама суша, Великий Океан останется. Ведь он вечен.

Произошедшего вспять не поворотить. Морская война с Британской Империей — война заведомо тяжёлая и, честно признаваясь себе, Андреев не мог быть уверенным за исход сего дня. Британский флот по праву считался мощнейшим в мире. И не только в количестве кораблей дело, Гранд Флит славен и своими традициями и высокой выучкой моряков, и хорошим уровнем мореходной подготовки офицерства. И конечно, британское Адмиралтейство всегда стремилось поддерживать флот Его Величества на высоком технологическом уровне. Любые новшества сразу же запускались в производство, устаревающие корабли вовремя проходили модернизацию, порой даже глубокую. Но главная сила Гранд Флита всё же состояла в его численности. Британцам большой флот был необходим жизненно, это залог сохранности империи и потому средств на его содержание никогда не жалели. Что мог противопоставить бриттам Андреев? Да, сил под его рукой достаточно, чтобы противостоять эскадре сэра Тови. Но Алексей Константинович был единодушен с мнением адмирала Черкасова и его младших флагманов, что североморцы не могут себе позволить даже равноценный с англичанами размен потерь. Свести битву здесь в Норвежском море к обмену повреждениями и уйти обратно на базы, спасая корабли — это равносильно поражению. Англичане-то уйдут на ремонт, но с лёгкостью возместят временно выведенные их строя корабли за счёт хотя бы атлантических или средиземноморских эскадр. Северному же Флоту надеяться на подкрепления неоткуда. Балтийцы и черноморцы непременно будут связаны "по рукам и ногам", тихоокеанцы слишком далеки и им самим бы кто помог. А Северный Флот, кроме всего прочего, самый сильный в русских ВМС и на него Главморштаб, главком Кедров да и Верховный возлагают большие надежды. Поэтому остаётся только одно — топить. Непременно топить как можно больше кораблей неприятеля. Потерь не избежать, это понимают все адмиралы Черкасова, но по-иному никак нельзя. Ведь за спиной англичан не только собственная промышленность, за их спиной ещё и мощная судостроительная индустрия САСШ. Возможную помощь североамериканцев сбрасывать со счетов нельзя.

Как и всякий командующий на его месте, Андреев считал своей целью в надвигающемся сражении нанести как можно больший урон бриттам, понеся своими кораблями как можно меньшие потери. И при этом он прекрасно понимал, что если потери сторон будут хотя бы равны — это может вылиться в стратегическое поражение на этом театре военных действий.

Небезосновательно считая, что линейные крейсеры Тови, вновь повернувшие на зюйд-зюйд-вест, заманивают его отряд под удар линкоров Хортона, контр-адмирал Андреев отдал приказ настичь эскадру Тови на самом полном. В 10:55 между русскими и британскими крейсерами дистанция сократилась до двадцати одной мили. 3-я линейная эскадра Хортона в это время находилась на удалении тридцати миль от своих крейсеров и к югу морского района Вестеролена. С норда к отряду Андреева спешили главные силы Северного Флота.

В 10:56 Тови вновь приказал эскадре развернуться на шестнадцать румбов и через минуту между крейсерами установилась дистанция двадцать миль — средняя для дальности стрельбы орудий главного калибра. В воздухе в нейтральной зоне неотрывно "висели" летающие лодки обеих сторон, но русские лётчики быстро воспользовались слабостью истребительного прикрытия англичан, "лютики" сбили два Уолреса и отогнали остальных. Развернувшись в боевой порядок, линейные крейсеры открыли огонь с двухсот кабельтовых, стреляя попеременно то одним, то другим орудием башен главного калибра, окутываясь бело-серыми облаками сгоревшего пороха, которые, впрочем, довольно быстро развеивались. Но одно дело вести огонь по стационарным объектам на побережье и совсем другое дело пытаться попасть по манёвренной цели на дистанции, когда дальномеры едва-едва различают противника. В итоге первые пристрелочные болванки попадали куда угодно, но не в корабли. Англичане сходились 26-узловым ходом, равняясь по повреждённому торпедой "Инфлексиблу". Сблизившись до ста девяноста кабельтовых, открыли огонь английские ветераны "Худ" и "Рипалс", артиллерия которых подверглась модернизации в начале десятилетия. Теперь огонь вели все линейные крейсеры, но пока что ни один не добился попаданий. Тридцатью кабельтовыми позади русских линейных крейсеров шла 1-я бригада тяжёлых крейсеров младшего флагмана отряда Андреева контр-адмирала Бухвостова. Бригада огонь не вела, ей пока не доставало дальности главного калибра — 203-милиметровок, которых на кораблях имелось по восемь при четырёх башнях, что вдвое превосходило количественно артиллерию английских аналогов. Но это только пока. Бригада Бухвостова готовилась к артиллерийской поддержке линейных крейсеров и если представится возможность, то и к торпедной атаке — ведь каждый из серии "Рюрика" имел на борту двенадцать аппаратов.

Первый и казавшийся таким долгожданным успех Андреев встретил сдержано, отметив радостное возбуждение офицеров штаба и офицеров "Алексеева". Когда дальномеры "Генерала Алексеева" показали дистанцию в сто семьдесят восемь кабельтовых, в полубак "Инвизибла" попал 356-мм снаряд "Синопа", вызвав пожар. Впрочем, пожар англичане потушили весьма быстро. Так начиналась битва титанов.

Обладая превосходством в линейных крейсерах — пять британских против четырёх русских, контр-адмирал Тови распределил огонь своих кораблей так: флагманский "Тайгер" вёл стрельбу по "Петрограду", "Худ" по "Алексееву", "Инвизибл" по "Синопу", "Инфлексибл" по "Менску", "Рипалс" как и флагман по "Петрограду". Русские корабли обстреливали по этой же схеме, собственно, это диктовалось боевым построением противников. Однако "Рипалс" остался без огневого противодействия. Он был менее ценен и Андреев рискнул не отрывать на его обстрел плутонги своих крейсеров. И всё-таки такой очевидный, на первый взгляд, проигрыш кораблей Андреева в силах частично возмещался конструкцией башен, все крейсеры бригады имели четыре трёхорудийные башни и, ведя огонь попеременно с каждого ствола с интервалом 20-30 секунд (в зависимости от поправок корректировщиков командно-дальномерного поста), достигали массированности огня даже выше, чем англичане. Британцы же всего имели тридцать девять орудий главного калибра при восемнадцати башнях против сорока восьми орудий при шестнадцати башнях у североморцев. Кроме "Тайгера", обладавшего девятью 16-дюймовками, главный калибр остальных крейсеров составлял 381-мм против 356-мм кораблей Андреева.

Когда хронометр показывал 11:05 и секундная стрелка отсчитывала девятую минуту боя, снаряд с "Алексеева" врезался во вторую носовую башню "Худа", пробив броню и поубивав и поранив канониров. На долгое время башня была выведена из строя. А снаряд с "Петрограда" ударил под острым углом по юту "Тайгера", не причинив повреждений. И уже через полминуты 16-дюймовка "Тайгера" поразила боевой марс "Петрограда", уничтожив 63-мм зенитную спарку. По счастью, расчёт установки в этот момент находился не на боевом посту, так как с начала боя сигнал воздушной тревоги до сих пор не прозвучал.

Прошло ещё несколько минут, бой теперь вёлся в пределах ста пятидесяти кабельтовых. Крейсеры прекратили столь стремительное схождение и вели взаимный обстрел на циркуляциях вдоль своих боевых линий. Огонь вёлся чаще попеременно — сериями выстрелов, но не так уж и редко башни теперь давали залпы, особенно когда корректировщики нащупывали цель после близких накрытий, делая поправки по громадным в высоту султанам воды. "Менск" двумя снарядами добился попадания в корму "Инфлексибла". В румпельном отделении британца заполыхал огненный ад. "Инвизибл" попал в левый борт "Синопа" и сам вскоре получил снаряд от него в район полуюта. В броневой пояс "Тайгера" ударил "гостинец" "Петрограда", но 356-мм броня выдержала и лишь вмятина с обожжённой выщерблиной свидетельствовала о русском снаряде. В эту же минуту в "Тайгер" вновь попал снаряд — в барбет задней башни главного калибра. Не менее толстая чем в броневом поясе броня вновь выдержала. Через сорок секунд в "Петроград" добились попадания канониры флагмана Тови, 406-мм бронебойный пробил борт и вызвал пожар, в котором погибло около сорока моряков. Следом за "Тайгером" отличился и "Рипалс", его 15-дюймовка поразила нос "Петрограда", из-за чего тот начало заволакивать дымом. В свою очередь снаряд "Петрограда" попал в первую бортовую башню 6-дюймового калибра "Тайгера", от внутреннего взрыва башню сорвало, сильное пламя заполыхало и в рабочем отделении плутонга, уничтожив весь расчёт полностью. Только благодаря конструкции корабля, объятые пламенем отсеки англичанам удалось затопить и не допустить взрыва погребов правого борта, где хранились 152-мм снаряды и пороховые заряды к ним.

Андреев с силой стиснул рукояти панорамы, вжав лицо в нарамник. "Алексееву" пока везло, "Худ" не пристрелялся к русскому флагману. Каперанг Надеин вовремя давал команды уворота, не оставляя англичанам даже малейшей возможности для вилки. Однако комендоры "Алексеева" тоже мазали, командир "Худа" после попадания в башню словно чуял куда уводить свой крейсер.

— Пришёл ответ от "Финляндии", — доложил начальник службы "Р".

— Читайте, — мгновенно обернулся Андреев, как и все присутствующие просверливая старлейта нетерпеливым взглядом.

— Сообщают: "Бригаде не унывать! Скоро будем!" Подпись: "Черкасов".

"Скоро... — прикинул Андреев, — это не так уж и скоро..." Он ободряюще улыбнулся, а у самого на душе кошки скребли, бой ведь начался совсем не так как хотелось бы. Канониры сэра Тови плюют огнём как заведённые и пока что бой идёт на равных. При других обстоятельствах, тем более при численном преимуществе англичан, такой оборот начальника бригады вполне устроил бы. Но не теперь. Слишком огромные ставки стоят на кону.

Вскоре пятнадцатидюймовки "Инфлексибла" дважды поразили "Менск" и Андреев прикусил губу, чувствуя тяжесть под сердцем. В штаб поступили доклады, что первое попадание разбило резервный дальномерный пост, второе пробило броню задней кормовой башни главного калибра, убив и ранив половину комендоров и выведя из строя одно из орудий. Ответная серия "Менска" стоила "Инфлексиблу" сразу трёх попаданий в левый борт, один снаряд не причинил серьёзных внутренних повреждений, два остальных прошили борт ниже ватерлинии и разорвались внутри. Теперь английский крейсер имел пробоины на оба борта, его правый крен начал постепенно выравниваться, а сам он проседать от забора воды, которой, впрочем, благодаря переборкам, он принял не так и много. Скорость "Инфлексибла" снизилась до двадцати трёх узлов.

На семнадцатой минуте боя, до которой все корабли отчаянно маневрировали, уклоняясь от близких водяных столбов, грозивших обернуться меткими выстрелами в корпус, обменялись попаданиями "Худ" и "Алексеев", их артиллеристы смогли всё-таки нащупать каждый своего противника, не смотря на все ухищрения опытных командиров. Флагман Андреева получил снаряд в рубку, но 400-мм броня выдержала, спася офицеров управления, штаб бригады и самого контр-адмирала. В рубке долго ещё стоял звонкий гул, все присутствующие на время оглохли, а каперанг Надеин и командир БЧ-1 громогласно орали приказанья в трубки, не сразу сообразив, что орут. Чуть позже пришёл доклад, что второй 15-дюймовый от "Худа" вывел из строя башню 130-мм контрминных орудий. Сам же "Худ" лишился первой носовой башни главного калибра, снаряд пробил броню палубы рядом с барбетом башни и разорвался в районе зарядного элеватора. Английский крейсер сотряс мощный взрыв, столб пламени вздёрнулся ввысь с обломками расколотой башни. Однако "Худу" повезло, огонь не пошёл дальше внутрь корабля — спасли множественные переборки и броня. Теперь у ветерана Мировой Войны в строю остались только две кормовые башни и Андреев подумывал не перенести ли огонь своего флагмана на флагман Тови, но отмёл эту мысль. Пусть "Худ" и старичок, но его надо дожать, как бы ни было солоно сейчас "Петрограду".

На исходе восемнадцатой минуты боя снаряд "Рипалса" попал в первую кормовую башню "Петрограда", но 300-мм броня выдержала. Башню только на несколько минут заклинило. А в полубак "Инвизибла", куда он получил "гостинец" в начале боя от "Синопа", попали сразу три снаряда. Английский крейсер сильно задымил, потеряв убитыми и ранеными свыше двухсот моряков. Но "Инвизибл" всё-таки отомстил "Синопу", вторая носовая башня русского крейсера сотряслась от взрыва, сорвавшего башенную крышку. Весь расчёт боевого отделения погиб.

В начале двадцать третьей минуты "Менск" удачно положил два снаряда в корму "Инфлексибла", а минутой позже ещё один в левый борт. У британца вышел из строя валопровод, он потерял ход и начал дрейфовать, описывая циркуляцию к линии русских кораблей. Используя момент, комендоры "Менска" добились высокой точности, за минуту в корпус английского крейсера попало восемнадцать снарядов, вызвав большие разрушения и пожары. Ещё через минуту, из-за внутренних повреждений, огонь достиг орудийных погребов и "Инфлексибл" вздрогнул от почти одновременных взрывов. Корпус корабля раскололся и скрылся в дымо-огненном облаке. Когда ветер снёс в сторону чёрную непроглядную завесу, море уже поглотило крейсер вместе со всей полуторатысячной командой.

Контр-адмирал Андреев оторвался от нарамника панорамы и, не глядя ни на кого из офицеров, бросил:

— Передать циркулярно по бригаде: распределить цели вправо.

Его приказ означал, что "Менск" теперь должен перенести стрельбу по "Инвизиблу", "Синоп" по "Худу", флагман "Алексеев" по флагману Тови "Тайгеру", а "Петроград" по "Рипалсу".

— Бригаде Бухвостова начать атаку концевых, — отдал Андреев следующий приказ. — Мы же, господа, идём на сближение... Дабы от рюриков не полетели перья...

И обращаясь к командиру "Алексеева" каперангу Надеину, приказал:

— Командуйте, Сергей Николаевич, самый полный... — затем контр-адмирал повернулся к начальнику службы "Р". — Бригаде равнение на флагман.

Линейные крейсеры Андреева повернули "все вдруг" на зюйд-зюйд-вест и, набирая скорость, начали стремительное сближение с англичанами. А в пятидесяти кабельтовых позади, форсируя машины, резали форштевнями волны тяжёлые крейсеры Бухвостова. Значительно более лёгкие чем линейные, рюрики с водоизмещением в 14250 тонн, были более манёвренны, что могло служить дополнительной защитой при обстреле противника. А их 8-дюймовки и, если повезёт, торпедные аппараты Андреев рассчитывал использовать в качестве вспоможения в борьбе с кораблями Тови. Ведь к месту боя уже должны в скором времени подойти английские линкоры, а вот североморские линкоры, увы, явно запаздывали.

Перераспределение целей не преминуло принести первые результаты. "Менск" положил два снаряда в "Инвизибл", уничтожив 6-дюймовую башню, а "Петроград" всадил одним залпом сразу три "подарка" "Рипалсу" в бак, на котором мгновенно занялось пламя. В довершение у "Рипалса" временно вышли из строя приборы управления огнём сразу главного поста и резервного и его канониры начали стрелять каждая башня по своему усмотрению, используя оптику башен — при такой дистанции фактически в белый свет, так как их огонь не корректировался.

Тем временем перераспределили огонь и англичане, в точности повторив схему Андреева. Снаряд от "Худа" попал под грот-мачту "Синопа", погибло несколько моряков, но повреждения у русского крейсера оказались незначительны. "Тайгер" схватил "гостинец" от "Алексеева", угодивший в самую слабую часть ютовой палубы, где броня составляла всего 100-мм. Флагман сэра Тови этого как будто и не заметил, пожар был быстро потушен, а убитыми потеряно три моряка. Но через полторы минуты в "Тайгер" влупил следующий снаряд, попав в броневую маску орудий второй носовой башни. Пробив защиту, 14-дюймовый "Алексеева" повредил два орудия из трёх и уничтожил весь расчёт боевого отделения плутонга. Только благодаря слаженным мерам расчёта рабочего отделения башни, пожар не перекинулся к погребу. Башню принялись срочно вентилировать, чтобы как можно скорей открыть огонь из оставшегося орудия.

На тридцать второй минуте боя, "Худ", ведший огонь одними кормовыми орудиями, смог поразить "Синоп" ниже ватерлинии в районе носа. Русский крейсер принял около семисот тонн воды, получив незначительный дифферент на нос и тоже незначительный крен на правый борт. И вот истаяла полная боевого напряжения минута и получил два снаряда от "Тайгера" и "Алексеев": один повредил нос, другой попал в 300-мм барбет первой носовой башни. На счастье расчёта плутонга, снаряд прилетел под неопасным углом, но и срикошетировав (при этом от удара встал на боевой взвод его взрыватель), он врезался в палубу недалеко от башни, взрывом проломив недостаточно толстую броню. От осколков погибло шестеро матросов и десятерых ранило. А когда три снаряда из залпа "Менска" влупили в уже изрядно пострадавший полубак "Инвизибла", сызнова запылавшего не хуже прежнего, в бой вступили остальные корабли Тови и Андреева. Дистанция между линейными крейсерами к этому времени сократилась до ста двадцати четырёх кабельтовых.

С направления вест-зюйд-вест отряд Андреева попытались атаковать оставшиеся в строю эсминцы 5-й флотилии, но были перехвачены бригадой лёгких крейсеров капитана 1-го ранга Нюхалова, загодя выдвинувшего свои корабли по приказу Андреева, предугадавшего реакцию англичан. Коммодор Маунтбеттен, перенёсший свой флаг с повреждённого "Ахиллеса" на "Аретьюзу", которую Тови отдал в его распоряжение, рассчитывал прорваться сквозь боевые порядки русских эсминцев к линейным крейсерам и попытать счастье в торпедной атаке, пока русские исполины заняты борьбой с эскадрой Тови. Но коммодор очень быстро убедился в провале своей затеи. Русские эсминцы и дивизион Больших Охотников остались прикрывать "Макарова" и "Орлицу", а в охранение вместо них вышли лёгкие крейсеры класса "Псков". Поняв свой просчёт, коммодор остро пожалел, что английские гидропланы так и не смогли наладить разведку в глубине тактической зоны русских кораблей. На локаторы же, имевшиеся только у новейших линейных крейсеров и линкоров, да и то — у Тови он был один! — Маунтбеттену рассчитывать не приходилось.

Восемь эсминцев и "Аретьюза", незначительно превосходившая русские лёгкие крейсеры водоизмещением, но уступая в главном калибре — шесть её 6-дюймовок против девяти 180-милиметровок у корабля класса "Псков", сошлись в скоротечном и малорезультативном для британцев бою с русской лёгкой бригадой. Маунтбеттен рассчитывал прорваться на полном ходу своих эсминцев, а "Аретьюзой", обладавшей чуть более 30-узловой скоростью, прикрыть их насколько это будет возможно. Но не вышло.

Канониры "Аретьюзы" смогли дважды попасть из 6-дюймовок в "Гомель", а в "Вятку" всадили девять 120-милиметровых эсминцы, но значительных повреждений русские крейсеры не имели. Зато "Уфа" и "Саратов" остались и вовсе целыми, "Саратов" ‒ флагман Нюхалова, умудрился даже попасть одной из торпед в "Броук", когда пустил их веером. От торпеды эсминец затонул в течении шести минут. А перед этим, огнём 180-мм калибра был потоплен "Петард". "Аретьюза" же и эсминец "Моресби" получили тяжёлые повреждения в надстройках. Так — несолоно хлебавши, Маунтбеттен скомандовал отход, остро жалея, что поставил всё на высокую скорость своих дестроеров и отказался от долгих изнурительных уворачиваний от огня русских комендоров.

Одновременно с началом боя эсминцев Маунтбеттена с кораблями Нюхалова, в боевую линию бригады Андреева вышли тяжёлые крейсеры Бухвостова. С дистанции ста двадцати кабельтовых они могли уверенно вести огонь по противнику и вот уже загрохотали первые выстрелы "Воеводы" и "Рюрика" по "Инвизиблу", и "Богатыря" и "Ратника" по "Рипалсу". Теперь открыли огонь и 6-дюймовки вспомогательного калибра англичан, имевшиеся у всех кроме "Рипалса". Впрочем, у русских линейных крейсеров класса "Александр Невский" вспомогательный калибр тоже отсутствовал. Вопреки ожиданию, 6-дюймовки "Инвизибла", "Худа" и "Тайгера" стали бить не по тяжёлым крейсерам, а по линейным. Воспользовавшись этим просчётом англичан, корабли Бухвостова уверенно оторвались от своих линейных крейсеров и взяли в обхват боевую линию британцев. Теперь тяжёлые крейсеры вели сосредоточенный огонь по концевым "Инвизиблу" и "Рипалсу", прикрываясь ими же от возможного ответного огня "Худа" и "Тайгера".

Осознав свою ошибку, контр-адмирал Тови приказал открыть огонь из 152-милиметровок по крейсерам Бухвостова, но было уже поздно — стрелять по ним мог теперь только "Инвизибл". Кроме того, вспомогательный калибр имел такую особенность как расположение башен со стороны бортов, из-за чего огонь по рюрикам могла вести только половина башен, а у "Инвизибла", в довершение, одна из башен была уничтожена.

К тридцать восьмой минуте боя старичок "Рипалс" получил шестнадцать 8-дюймовых снарядов в левый борт и надстройку и весь окутался дымом. Крейсер не смог продолжить стрельбу из-за задымления и начал манёвр выхода из боя. Следом в него попало два 14-дюймовых снаряда от "Петрограда", куда именно мешало определить дымовое облако. Но даже сквозь завесу прорезалась яркая вспышка, сразу за которой к небу поднялся огромный чёрный столб, ознаменовавший гибель крейсера. Впоследствии в море были подобраны восемь моряков из тысячи двухсот пятидесяти человек экипажа.

После гибели "Рипалса" кормовая башня "Тайгера" перенесла огонь на "Петроград" и на третьей серии выстрелов 406-мм снаряд вывел из строя первую носовую башню русского крейсера. Угодив в "вилку", командир "Петрограда" приказал: "машины враздрай" и поставить дымовую завесу, что уберегло корабль от последующих губительных залпов. "Ратник" и "Богатырь" к этому времени сосредоточили огонь по английскому флагману, начавшему в свою очередь обстреливать их из 6-дюймового калибра, одновременно уклоняясь от торпед, что внесли на какое-то время свой вклад в неточность огня по "Петрограду".

"Воевода" и "Рюрик" сосредоточили огонь на "Инвизибле", получившем в борт и надстройку шесть 203-мм снарядов. Однако повреждение англичанина оказались неопасными. Ответным огнём "Инвизибл" трижды накрыл "Воеводу", разбив левобортовые торпедные аппараты и повредив нос.

"Синоп" и "Худ" обменялись попаданиями в бак, вызвавшие новые очаги огня, а "Алексеев" всадил один снаряд в правый борт "Тайгера" и другим попал в оставшуюся целой первую носовую башню, но 430-мм броня спасла канониров, башня отделалась сильной вмятиной, не мешавшей и дальше вести стрельбу. Вскоре канонирам второго носового плутонга "Тайгера" удалось вернуть в строй единственное уцелевшее в башне орудие. И уже третьим выстрелом оно повредило "Петрограду" форштевень под ватерлинией. А через две минуты сразу три 16-дюймовых снаряда вновь прошили под водой нос и правый борт "Петрограда". В результате, крейсер получил сильный правый крен и дифферент, набрав свыше четырёх тысяч тонн воды. Продолжать бой он уже не мог — из-за крена не хватало угла вертикального доворота орудий.

По "Тайгеру" лупили 8-дюймовки "Ратника" и "Богатыря", но снаряды чаще всего отскакивали от брони и начисто посрывали все спасательные шлюпки, а заодно размолотили два "пом-пома". На сорок шестой минуте правый борт "Петрограда" вновь прошил бронебойный снаряд английского флагмана. Содрогнувшись от внутреннего взрыва, крейсер накренился ещё сильнее, приняв новые тонны забортной воды. Поставленная раннее дымовая завеса только теперь начала заволакивать его корпус. "Петроград" вдвое потерял скорость хода и медленно описывал циркуляцию, намереваясь лечь на норд-норд-ост. Теперь "Тайгер" больше не мог стрелять по нему из-за плотной дымзавесы. Весь огонь главного калибра британский флагман вновь перенёс на "Алексеева", который в эти мгновения добился попадания в него в район юта. Снаряд "Алексеева" пронзил броню и сильно повредил систему вентиляции. А когда снаряд "Ратника" разбил "Тайгеру" локатор, единственный в эскадре Тови, британский контр-адмирал скомандовал отход. Английские линейные крейсеры начали ставить дымзавесу, готовясь по радиосигналу "все вдруг" повернуть на зюйд-зюйд-вест.

На "Петрограде" же, тащившемся едва на семнадцати узлах, боролись за остойчивость. Половина насосов вышла из строя, корабль медленно, но верно усиливал крен, достигший уже 33 градусов. По истечении шестнадцати напряжённых минут, во время которых команда превозмогала себя в попытке спасти крейсер, скорость "Петрограда" снизилась до тринадцати узлов, а крен возрос ещё больше прежнего. Когда к крейсеру подошли эсминцы 2-й бригады, команда начала покидать гибнущий корабль. Через сорок минут "Петроград" лёг на борт и стал погружаться в пучину. Но это случилось через сорок минут. А пока что шла сорок девятая минута боя, русские крейсеры обстреливали через дымовую завесу британцев, а в небе появились далёкие точки торпедоносцев Суордфиш.

Каким-то чудом "ноль шестая" Касатка Козлова вернулась на "Макаров". На высоте поручику с трудом, но удалось сбить пламя, двигатель дважды захлёбывался, но виляя точно пьяный гуляка, самолёт долетел. Козлов даже смог посадить его, сломав, правда, стойку шасси. В следующий вылет он так и не поднялся, его Касатка являла просто жалкое зрелище: казалось, живого места на ней нет. Техники-мотористы сразу заявили, что движок можно выбросить за борт, а вот фюзеляж ещё можно оживить, заменив наборные секции и тросы рулей. Плоскости и киль "ноль шестого" тоже нуждались в починке. А сам поручик угодил в госпиталь с осколками в ноге. Корабельный хирург осмотрел его прямо на полётной палубе, осмотрел спокойно, несуетливо, но всё-таки быстро; и заверил, что летать он ещё сможет. Видя, как врач возится с поручиком, Зиммель невольно проникся к нему уважением, хотя при первом знакомстве воспринял его в штыки. Сейчас в действиях доктора чувствовалась школа — уж чего-чего, а на военных медиков майор успел насмотреться в свою первую войну. Корабельный врач "Макарова", которого все называли не иначе как по имени-отчеству ‒ Степан Филиппычем, был тихим и щупленьким, с усами, переходящими в старомодные бакенбарды, форма на нём всегда смотрелась как-то неряшливо, узкие асессорские погончики — с двумя просветами и звёздочкой, вточь как у каплейта, на плечах его выглядели совершенно инородными предметами. И если б не гордая выправка, так и не скажешь, что это военно-морский асессор. По надёжно проверенным слухам, Степан Филиппыч имел привычку заполночь поигрывать на фортепиано в кают-компании моряков с неизменной чашкой холодного зелёного чая и стаканом коньяка. Он был единственным, кому Иванов 15-й позволял нагружаться сверх положенных 150 грамм. Да и то — не чаще трёх раз в неделю и даже не виной порцией, а коньяком. Лучший друг Козлова — поручик Баль, служивший раньше с раненым на Балтике в морской авиации, пообещал Степану Филиппычу целых пять штофов коньяку, если хирург сдержит слово и спасёт ногу. Ну а Зиммель про себя решил, что с этим асессором экипажу авианосца, пожалуй, крепко повезло, по разговорам ассистентов-фельдшеров выходило, что доктор даже при штормах с блеском проводил сложнейшие операции.

В итоге, в дивизионе Зиммеля в строю осталось девятнадцать торпедоносцев. Многие Касатки пришлось подлатать, включая и его собственную, а у самолёта поручика Кряжева из 2-й эскадрильи даже заменили киль и лобовое остекление фонаря — просто чудом пилот умудрился не промахнуться мимо палубы. А может и не чудом, может сыграли наработанные упорными тренировками навыки.

...Дивизион летел на атаку линкоров Хортона. Зиммель занял место погибшего штабс-капитана Щетинина и вёл Касатки 2-го звена эскадрильи Малейчука. Воздух, как и в тот вылет, прикрывали "лютики" Бабакова. Первое звено вёл сам комэск-1, третье звено вёл штабс-капитан Нагорнов.

К этому времени к отряду Андреева подоспела 2-я тяжёлая крейсерская бригада контр-адмирала князя Еникеева, шедшая в авангарде главных сил Северного Флота адмирала Черкасова. Располагая данными воздушной разведки, Черкасов поставил Еникееву задачу атаковать авианосцы, а Андрееву отвлечь на себя внимание Хортона. Почти затих бой линейных крейсеров; раз за разом ставя задымление, корабли Тови на самом полном спешили к линкорам, которые уже завязали артиллерийскую дуэль с бригадой Андреева, успев подойти на двести кабельтовых. Крейсеры Андреева стремились сохранить неопасную дистанцию, а 1-я тяжёлая бригада Бухвостова и вовсе отошла на норд, не имея возможности тягаться с эскадрой Хортона ни дальностью стрельбы, ни калибром. Андреев же отойти возможности пока не имел, он сколько мог, отвлекал на себя внимание англичан, чтобы 2-я тяжёлая бригада, державшаяся близко к побережью (благо имелись подробные карты района с нанесёнными отмелями и подводными скалами), смогла всё-таки проскочить к оказавшимися без серьёзного прикрытия авианосцам "Викториес" и "Фьюриес". Контр-адмирал Еникеев сильно рисковал. Стоило только крейсерам Тови повернуть на ост, дабы перекрыть его бригаде отход назад, и тяжёлым крейсерам было бы тогда, скорее всего, несдобровать. Но у англичан по-прежнему не ладилось с воздушной разведкой, чему они остались обязаны "лютикам", а вот летающие лодки "Орлицы" смогли вовремя вскрыть тактическую слабину британцев, охотиться за русскими гидропланами им было, по существу, нечем — все их Си-Харрикейны, до подхода эскадр адмирала Форбса, были на вес золота. Собственно, их и осталось-то в строю всего восемь.

Облачность, и до этого в общем-то негустая, как назло сильно проредилась. Хотя и сплошные облака не помогли бы скрыться — у "Тэмерера" и "Конкерора" имелись локаторы, начисто лишавшие возможности подобраться к ним незамеченными.

Как и в прошлый раз, Касатки летели клином, но теперь на высоте две пятьсот. Выйдя на дистанцию пятидесяти кабельтовых, они начали снижение до двух тысяч. Перед Зиммелем открылась картина линейной эскадры, корабли шли в подготовительном строю, имея концевыми "Дюк оф Йорк" и "Конкерор". По-своему зрелище было красиво: оставляя кильватерные следы, спокойную, словно застывшую водяную гладь рассекали красавцы линкоры — величественные короли морей и океанов, перед мощью которых, казалось, не устоит ни один враг. Глядя с высоты, линкоры будто стояли, но на самом деле они шли примерно 20-узловым ходом, их корпуса то и дело окутывались дымами сгоревшего пороха — башни главного калибра вели огонь по русским линейным крейсерам. За те несколько секунд, что Зиммель оценивал обстановку, вокруг англичан ввысь взметнулись два водяных фонтана — это вели пристрелку корабли Андреева.

Наблюдая цели, майор не забывал поглядывать по сторонам и впитанная прошлой войной привычка воздала ему сторицей. Закусив губу, он насчитал шестнадцать точек и выдал в эфир самые тёмные подсердечные проклятья на старобаварском. Шестнадцать точек были ничем иным как Си-Харрикейнами с "Арк Ройяла", шедшего в составе эскадр адмирала Форбса вместе с лёгким авианосцем "Аргус". Но у последнего хоть истребителей не было, только шестнадцать торпедоносцев и пара гидропланов, а у "Арк Ройяла" авиагруппа на борту внушительная: тридцать шесть Суордфишей, тридцать Си-Харрикейнов и восемь Уолресов. Авиацию адмирала Форбса ждали на "Макарове" уже после первых боёв и вот она, наконец, появилась в лице истребителей. Торпедоносцы же, видимо, сейчас неслись к линейным крейсерам Андреева.

— Всем "волчатам" и "лютикам", — вслед за проклятьями бросил в эфир Зиммель, — истребители на сто девяносто.

— Уже заметил, — ответил Бабаков. — Постараемся не пропустить.

— Да уж постарайтесь... — каким-то неузнаваемым голосом сказал комэск-1 Малейчук, прекрасно понимая, что десять Альбатросов против шестнадцати Си-Харрикейнов вряд ли смогут сдержать англичан при прорыве к торпедоносцам.

Понимал это и Зиммель. И потому избрал единственно верную, на его взгляд, тактику: атаковать корабли в глубоком пикировании дабы предельно сократить время атаки. И атаковать следовало с самой ближней дистанции. В этот раз торпедам был выставлен первый режим хода, благодаря Россохину и Малейчуку, майору удалось убедить Лютикова, что игра стоит свеч. Это верно, что риска больше, но и точность выше. И полковник махнул рукой.

На дистанции сорока кабельтовых дивизион разделился. Линкоры шли строем пеленга с "Конкерором" в голове. Зиммель принял решение атаковать замыкающий "Дюк оф Йорк" и шедший перед ним флагман "Тэмерер". На флагман Хортона нацелилась эскадрилья Россохина — десять торпедоносцев, на "Дюка" вместе с Касаткой майора повел свою восьмёрку Малейчук. И с высоты полутора тысяч торпедоносцы стали на боевой курс.

Навстречу неслись целые рои белых и оранжево-красных трассеров "пом-помов" и 20-мм автоматов. Вспухали грязноватые облачка разрывов 133-мм шрапнелей. Добавляли свою лепту и тяжёлые пулемёты.

Когда его Касатку дважды встряхнуло от ударов, Зиммель лишь крепче сжал зубы, не замечая как сверху, наперерез, не обращая внимания на огонь зениток своих кораблей, заходят английские перехватчики. Он только бросил взгляд на приборы, отмечая высоту семьсот метров и дистанцию двадцать восемь кабельтовых.

Он уже не видел, как разорвало на куски "ноль третий" борт поручика Баля, когда его вспороли трассеры; как задымил летевший рядом "ноль седьмой" Гайдукова, у которого в фюзеляже зияла огромная дыра на месте эмблемы с оскаленной волчьей головой. И он не видел, как очередь Си-Харрикейна разбила кабину "волчонка-12", мгновенно убив поручика Орнатова. Всё внимание Зиммеля захватил росший на глазах линкор, майор просто не имел права отвлечься дабы не допустить ошибку при столь крутом для Касатки пикировании. Ошибок на таких курсовых углах Касатка не прощала. Да и выдерживать горизонтальный курс следовало точно, вильнёшь в попытке ухода от огня бортовой пулемётной батареи Си-Харрикейна — и торпеда уйдёт мимо. А собьёшь угол пикирования — торпеда может срикошетировать от воды и уйти куда ей вздумается либо же и вовсе нырнуть на глубину.

Торпедоносец с бортовым "09" штабс-капитана Нагорнова вдруг стал рыскать, оставляя за собою тонкую полосу дыма. Продолжить атаку Нагорнов уже не мог, машина с трудом слушалась и из пике на сверхмалой высоте она бы не вышла. И тогда он сошёл с боевого курса, потянув штурвал на себя и одновременно отворачивая в сторону английского флагмана.

Остальные торпедоносцы 1-й эскадрильи продолжали нестись к "Дюку". И вот полетели в воду одна за другой торпеды, без общей команды, по готовности, ведь при таком способе торпедометания всё зависело от личного мастерства лётчика. Две торпеды оставили в воде ровные круги — это пилоты неправильно выбрали угол сброса и их боевой груз ушёл на дно. Лишившись при ударе об воду горизонтальных рулей*, четыре торпеды устремились к линкору с расстояния 7-9 кабельтовых, и менее двух кабельтовых им понадобилось чтобы встать на боевой взвод. Позабыв о Касатках, зенитчики перенесли огонь на торпеды, по ним теперь лупили практически все "пом-помы" и пулемёты, а 133-милиметровки пытались накрыть их залпами. Но всё же две прорвались.

Два взрыва дуплетом прогремели у правого борта "Дюка оф Йорк". В 137-мм броне под ватерлинией образовались большие пробоины. Однако результат торпедирования вышел совсем не тем, на который рассчитывали русские лётчики. Пробоины оказались неопасными, были затоплены лишь три отсека в районе мидльшпангоута и дали течь соседние, спасённые бронёй переборок. Линкор получил незначительный крен и потерял несколько узлов скорости. И наблюдая потом итог атаки, Зиммель с проклятьями и жгучей досадой думал, что авиационным торпедам нужна более мощная боевая часть, чтобы стать позубастее, хотя бы как Ильюшинские ДБ-3Т, способные нести 533-мм "гостинцы".

Атака "Тэмерора" вышла по примерно схожему сценарию. Эскадрилья Россохина потеряла две Касатки сбитыми и одна ушла на высоту, уронив торпеду. Как потом выяснилось на "Макарове", 20-мм снаряд разбил держатель торпеды, не зацепив её саму. Поручик Долгушин потом долго удивлялся, что жив, ему всё казалось, что снаряд должен был непременно попасть в торпеду и вызвать детонацию. Техники лишь сочувственно качали головами, списывая его фантазии на нервы. Остальные Касатки сбросили свой груз с 8-10 кабельтовых и три торпеды ушли на дно из-за неправильного угла. Когда 2-я эскадрилья уже уходила домой, прозвучали два взрыва в районе носа под первым плутонгом. В эту же минуту начала атаку Касатка "09" Нагорнова, пронёсшаяся над "Дюком оф Йорк" и плавно снизившаяся до пятнадцати метров курсом на "Тэмерер". Торпеду Нагорнов бросил с пологого планирования с пяти кабельтовых, несясь на линкор навстречу зенитным трассерам. Но ни снаряд, ни осколок, ни "жгутик" его так и не зацепили, даже когда он набирал высоту на плохо управляемой машине. Казалось, предел его невезения кончился — "девятка" получила свою порцию злого железа и с неё хватит. И торпеда Нагорнова ударила в борт рядом с пробоинами. Взрыв вырвал двадцатиметровый в поперечнике кусок обшивки на стыке двух отсеков; и вслед за корёжившими всё на своём пути раскалёнными газами в пробоину хлынули тонны воды. Для флагмана вице-адмирала Хортона повреждения оказались далеко не фатальны, но крен впоследствии достиг семнадцати градусов и на несколько узлов уменьшилась скорость. Из-за взрывов и возникших пожаров экипаж линкора потерял около девяноста моряков.

Пока Касатки атаковали свои цели, эскадрилья Бабакова сцепилась с Си-Харрикейнами. Полностью отсечь англичан "лютики" так и не смогли, четырём перехватчикам удалось прорваться к "волчатам" и атаковать эскадрилью Малейчука. Однако три Си-Харрикейна вскоре прервали атаку, опасаясь угодить под огонь своих зениток. Четвёртый же наплевал на опасность и открыл личный счёт в этой войне.

Многое решила первая минута боя. Вдесятером против дюжины "лютики" подбили трёх британцев, заставив их улепётывать обратно на "Арк Ройял". Был подбит и поручик Незнамов, надеявшийся в этом бою увеличить свой счёт на ещё одного бритта, но повреждения вынудили его отвернуть домой, ища укрытия в редких облаках.

Стремясь не допустить перехвата Касаток, когда те лягут на боевой курс, "лютики" старались держаться поближе к линкорам.

Запылал Си-Харрикейн с бортовым "23", сбитый штабс-капитаном Вольгичёвым, за англичанином ушёл в штопор горящий Альбатрос поручика Сеппа. Потом в лобовой атаке противнику поджёг двигатель поручик Засечный и пронёсся над клюнувшем к воде Си-Харрикейном.

Несмотря на все старания "лютиков", англичане связали их боем на несколько драгоценных минут. Четвёрка перехватчиков в это время рванула к уходящим Касаткам. Но всё же эскадрилья вырвалась и поспешила на помощь "волчатам". Бой с истребителями продолжили лишь три Альбатроса во главе с Бабаковым — три против семи.

Настигшие эскадрилью Россохина Си-Харрикейны воспользовались отсутствием огневых точек в задней полусфере Касаток и стремились заходить торпедоносцам в хвост. Так был сбит штабс-капитан Заволокин, прежде чем Касатки начали бой в роли истребителей. В общем-то, торпедоносцы изначально и проектировались как истребители и поэтому кое-что могли, только вот единственного ШКАСа оказалось совершенно недостаточно для противостояния британцам, имевшим на борту целых восемь 7,7-мм Виккерсов. Впрочем, королевские пилоты никак не ожидали подобной прыти от беззащитных, казалось бы, мишеней. Без торпед Касатки проявили неожиданную манёвренность и только выигрывая в скорости, англичанам удалось подбить одну из них. Но только подбить, торпедоносец смог оторваться и лечь на курс домой благодаря пришедшей на выручку другой эскадрильи Касаток. Её привёл Зиммель. И он, как и многие пилоты эскадрильи Малейчука, начинал в истребителях.

Вскоре подоспели Альбатросы, сходу врезавшиеся в образовавшуюся свалку. Два Си-Харрикейна, пилоты которых слишком увлеклись охотой на Касаток, рухнули в море чадящими факелами. Вторая пара посчитала за лучшее ретироваться.

А тройка во главе с Бабаковым в это время изматывала британцев на виражах. Штаб-майор действовал одиночкой, всякий раз умудряясь выскользнуть из плотной огневой облоги и тогда ему казалось, что такой драки как эта он не помнит даже по воздушным боям в Каталонии. И всё же опыт давал своё: британцы горячились и норовили всё время сесть на хвост, пока он не подловил одного, уйдя от его атаки в петлю Нестерова, чтобы потом самому сесть на хвост. 20-мм пушка и ШКАСы распотрошили самоуверенного бритта, тот только и успел выпрыгнуть из кувыркающейся машины.

Как был сбит поручик Попов, Бабаков не заметил, но видел, что купол его парашюта ветер сносил в сторону линкоров. За напарника отомстил его ведомый поручик Толмачёв — Си-Харрикейн даже не задымил, он просто понёсся к воде и лётчик едва успел выпрыгнуть.

Бой окончился как-то внезапно. Бабаков удивлённо проводил глазами уходящих на юг англичан и бросил взгляд на приборную доску. Топлива ещё хватало, но скоро его останется только чтоб добраться до палубы. У Си-Харрикейнов, выходит, оно вышло раньше, кто знает, может, они и в воздухе подольше находились.

Забравшись на высоту четыре тысячи метров, Альбатросы легли на домашний курс. Остальные "лютики" Бабакова вместе с дивизионом Касаток также летели домой.

Тремя группами на высоте 16-18 метров Суордфиши "Арк Ройяла" неслись в атаку на русские линейные крейсеры. Неслись сквозь плотную огневую завесу, навстречу смерти и неся с собою смерть. Сперва их было три дюжины, но на боевой курс зашли только двадцать восемь. Остальных опустили в море 2-я и 3-я эскадрильи "лютиков", которые теперь, потеряв в схватке с торпедоносцами двоих, вели тяжёлый бой с Си-Харрикейнами. Двадцать шесть Альбатросов против двадцати Си-Харрикейнов "Арк Ройяла" и восьми Си-Харрикенов "Викториеса" и "Фьюриеса".

Продолжая перестрелку с линкорами на 190-195 кабельтовых, бригада Андреева одновременно теперь отражала и авианалёт. По Суордфишам лупило всё что только могло: пулемёты, 100— и 63-мм зенитки, 25-мм автоматы и даже били шрапнелями 130-мм контрминные орудия. Конечно, у крейсеров из зенитного вооружения уцелело не всё, но огневую завесу они поставили довольно плотную. То один, то другой Суордфиш напарывался на трассеры скорострелок или вдруг ломался, иссечённый шрапнелью, а то и сгорал ярким цветком от прямого попадания тяжёлого снаряда, когда 130-мм шрапнель разрывалась внутри самолёта. И всё чаще торпедоносцы сходили с боевого курса и взмывали вверх с пробоинами в фюзеляжах и крыльях, с убитыми и ранеными на борту, пока, наконец, с 42-46 кабельтовых не были выпущены пятнадцать торпед и очень скоро всё внимание на русских кораблях было поглощено только ими. Всего пять с небольшим минут понадобилось торпедам чтобы достичь кораблей. Казалось бы — каких-то пять минут! Однако это целая прорва времени, чтобы успеть переложить рули и попытаться расстрелять спешащую к тебе смерть — не дать ей подойти и близко.

Суордфиши поспешили, не выдержав больших по английским меркам потерь. Потеряв сперва восемь торпедоносцев, потом ещё четверых сбитыми и девятерых подбитыми — к такому королевские пилоты оказались не готовы. И как результат, сброс торпед с более чем сорока кабельтовых не принёс ничего кроме горечи напрасных потерь. Львиная доля торпед прошла мимо, остальные были расстреляли в воде.

Успешней действовали Суордфиши с "Фьюриеса", прилетевшие во второй волне. Эти восемнадцать бипланов, казалось, презрели смерть. И даже потеряв троих сгоревшими в воздухе и шестерых подбитыми, они выпустили девять торпед с двадцати семи кабельтовых и только тогда развернулись домой. И все девять торпед были нацелены на "Менск". В крейсер попали две, проделав большую рваную пробоину в правом борту. От взрывов погибло тридцать матросов; корабль, уже имея левобортовые пробоины, стал выправлять крен, но при этом довольно заметно проседать и начал ставить дымовую завесу, выходя из боя. Скорость "Менска" очень скоро упала почти что вдвое. Контр-адмирал Андреев отдал приказ на отход "Синопу" и "Алексееву" только через шестнадцать минут, когда получил донесение от Еникеева, что его бригада успешно выполнила задачу и теперь держит курс на норд-норд-ост.

Это означало, что крейсеры 2-й тяжёлой бригады смогли подобраться к английским авианосцам на десятимильную дистанцию. Они не только подобрались, но и не дали авианосцам отойти под защиту линкоров, и открыли по ним огонь из 8-дюймовок. Именно поэтому не прилетели атаковать отряд Андреева оставшиеся четырнадцать Суордфишей "Викториеса", они развернулись с полдороги на новую, угрожавшую их плавучим аэродромам цель. Бригаду Еникеева атаковали даже пять Уолресов, базировавшихся на "Викториесе", но их 130-кг бомбы не причинили кораблям вреда, зато зенитки сбили сразу три гидроплана.

Всего несколько минут понадобилось крейсерам чтобы пристреляться. "Баян" и "Не тронь меня" обрушили мощь главных калибров на "Фьюриес", "Гром" и "Надежда" стреляли по "Викториесу". 203-мм снаряды разворотили "Фьюриесу" надстройку и покорёжили верхнюю палубу, с такими повреждениями авианосец уже не мог принимать и выпускать самолёты и ждал его долгий ремонт. В далёком 1917-м он был принят на вооружения с двумя 457-мм орудиями и мог, фигурально выражаясь, довольно болезненно нащёлкать по носу даже линкорам. Но с тех пор подвергся перестройке и лишился главного калибра. А "Викториеса" поразили девятнадцать тяжёлых снарядов и все они разорвались внутри, пронзив тонкую броню. Пожары на авианосце распространялись быстрее, чем их успевали отсекать и когда огонь добрался до одного из авиационных топливных танков, корабль словно вздулся изнутри и через считанные секунды лопнул, мгновенно скрывшись в чёрном мареве. Равнодушные волны поглотили его обломки вместе со всем экипажем.

Три эсминца, попытавшиеся безрассудно атаковать русские крейсеры, были отогнаны несколькими почти снайперскими залпами, на их торпеды, выпущенные с шестидесяти кабельтовых, североморцы почти не обратили внимания. Зато четырнадцать Суордфишей мчались к крейсерам с решимостью обречённых. Сохраняя дистанцию четыре кабельтовых между кораблями, бригада Еникеева встретила их плотным зенитным огнём, сбив троих и заставив остальных выпустить торпеды издалека. И когда торпеды понеслись к крейсерам, те просто разошлись в стороны, благо позволяла дистанция и разогнаные до полного хода машины.

Одиннадцать Суордфишей попытались сесть на "Фьюриесе", но после аварии первых двух бипланов, когда тех разломало прямо на вспученной и дырявой палубе, остальные легли курсом к эскадрам Форбса, надеясь достичь "Арк Ройяла". Та же учесть постигла и вернувшихся торпедоносцев самого "Фьюриеса", после повторившихся аварий, они повернули на юг.

А в небе к этому времени закончился яростный бой истребителей. Из двадцати восьми Си-Харрикейнов назад — на "Арк Ройял" вернулись двадцать, и те, что с "Арк Ройяла" и те, что с "Фьюриеса" и "Викториеса". 2-е и 3-е звено "лютиков" потеряли пятерых, к счастью, все они были сбиты недалеко от кораблей Андреева и Бухвостова и в течении часа пилотов подобрали в море. Был подбит и тяжело ранен ведомый Лютикова поручик Подольских. Свой Альбатрос он дотянул до "Макарова" и уже приземлившись, потерял сознание. Окровавленного, его вытащили из кабины и доставили в медотсек.

Примерно в это же время случился ещё один эпизод этого насыщенного событиями августовского дня. Русская подлодка "Окунь" атаковала кормовыми аппаратами "Дюк оф Йорк", но торпеды прошли мимо. Линкоры Хортона начали идти противолодочными зигзагами, а Уолресы и шлюпы в течение часа сбрасывали глубинные бомбы по предполагаемому месту затаивания лодки. И только через два часа, получив незначительную течь от разрывов бомб, "Окунь" продолжил следовать за английскими линкорами, но уже держась от них гораздо дальше. А позади линкоров шли повреждённые "Худ" и "Инвизибл" и относительно мало пострадавший "Тайгер".

— — — — — — — — — -

* горизонтальные рули — деревянные приспособления, служащие для удержания торпеды во время сброса в горизонтальной плоскости и специально крепящиеся так, чтобы отломаться при вхождении в воду.

В 12:22 по преследующим бригаду Андреева линкорам Хортона открыла огонь 1-я линейная дивизия вице-адмирала Вышинина. Между русскими и английскими линкорами завязалась перестрелка на двухстах десяти, а затем и на двухстах кабельтовых. 1-я дивизия приближалась 25-узловым ходом, развёрнутая в боевую линию.

Все корабли Вышинина были одного класса во главе с первенцем серии "Адмиралом Ушаковым", вставшим в строй пять лет назад вместе с "Генерал-адмиралом Апраксиным" и "Генералом Корниловым". "Генерал Скобелев" был построен годом позже. 37-тысячетонные русские линкоры имели по девять 15-дюймовых орудий в четырёх башнях (две кормовые и одна носовая по два орудия и одна носовая три орудия) и по двенадцать 6-дюймовок в башнях вспомогательного калибра. Флагманом дивизии был "Адмирал Ушаков".

Эскадра Хортона, начавшая развёртывание в боевую линию, имела разнородный главный калибр. У "Кинг Джорджа V" и "Дюка оф Йорк" артиллерия была представлена десятью 14-дюймовками по четыре в двух башнях и по две ещё в двух. У "Тэмерера" и "Конкерора" по двенадцать 16-дюймовок в четырёх башнях. Таким образом сошедшиеся в бою линейные силы сторон имели следующее соотношение главного калибра: 36 орудий при 16 башнях у североморцев и 44 орудия при 16 башнях у англичан. Стандартный тоннаж соотносился как 148,4 к 170,4 в пользу сил Хортона. Поэтому, прекрасно зная основные характеристики русских линкоров класса "Ушаков", британский вице-адмирал чувствовал себя вполне уверенно даже с учётом пострадавших от торпед кораблей. Он лишь немного жалел, что русские линейные крейсеры отошли на недосягаемую дистанцию, ну а крейсеры контр-адмирала Тови он пока держал в запасе, предпочитая не рисковать ими — всё ещё боеспособными, но изрядно покалеченными, кроме, разве что "Тайгера".

Во всю мощь разогнанных до предела машин к месту боя спешили главные силы Северного Флота адмирала Черкасова и эскадры адмирала Форбса. Морской район Вестеролена должен был вот-вот стать ареной грандиозного побоища, тем более что с североморцами шли основные силы Рейхсмарине, что сводило к минимуму преимущество в тоннаже и орудиях задействованных в сражении британских эскадр.

Когда между ведущими огонь линкорами установилась дистанция сто восемьдесят два кабельтовых, они перешли на сближение на циркуляциях. Каждый из линкоров получил индивидуальную цель и вёл дуэльный обстрел. В 12:28 на седьмой минуте боя снаряд "Ушакова" разрушил радиотехнический пост "Кинг Джорджа V", убив всех там находившихся, а следующая серия дала три попадания в надстройку, уничтожив 133-мм спарку и две установки 20-мм автоматов.

Отличился и "Апраксин", его снаряд из пристрелочной серии выбросил фонтан в считанных метрах от борта "Конкерора" и тогда последующий же залп накрыл британский линкор, командир которого коммодор Тэйлор хоть и отдал вовремя команду переложить рули, дабы уйти на контркурс, но корабль из-за всей его многотысячной массы вовремя сманеврировать не успел. Полубак "Конкерора" вспыхнул четырьмя всполохами, в надстройке начались пожары, погасить которые удалось лишь через четверть часа. Точное число погибших Тэйлор сразу так и не узнал, но предварительно их было не менее сотни.

Следующие несколько минут орудия главного калибра противников вели интенсивную стрельбу по два-три выстрела в минуту. А затем, до самого конца боя, темп стрельбы то сохранялся не менее насыщенным, то башни молчали по несколько минут, растрачивая время на бесконечные развороты-довороты или ожидая поправок дальномерных постов. На одиннадцатой минуте 16-дюймовый снаряд "Тэмерера" пробил броню "Корнилова" и разорвался в рабочем отделении одной из 6-дюймовых башен. От взрыва загорелись располагавшиеся в отделении 152-мм снаряды. Оставшиеся в живых моряки, контуженные и обожжённые, задыхающиеся от дыма и с трудом отыскавшие кислородные маски и асбестовые рукавицы, смогли за минуту выбросить все занявшиеся снаряды в люк — за борт, прежде чем те разорвались от температуры. Вскоре к раненым пришла помощь и в отделении были потушены последние очаги возгораний, от попадания огня в смежный погреб спасла конструкция отсеков.

В эту же минуту "Скобелева" настиг снаряд от "Дюка оф Йорк", но оставил в броневом поясе лишь вмятину. Через три минуты, когда "Скобелев" на контркурсе успешно ушёл от трёх почти доставших его залпов, его вновь настиг 14-дюймовый "Дюка", разорвавшийся в кают-компании. Пострадавших не было, но пожар пришлось тушить семнадцать минут. И вот две минуты спустя добились точности уже комендоры "Скобелева". У "Дюка" запылал спардек, а от одного из попаданий высоко вверх выбросило покорёженную установку "пом-пом".

Когда хронометр отсчитал семнадцатую минуту боя 15-дюймовый от "Корнилова" врезался в надстройку флагмана Хортона и разорвался в медицинском командном пункте. А через двадцать секунд один за другим в боевую рубку "Тэмерера" ударили ещё два снаряда. Броню они не пробили, но офицеры и уорент-офицеры в рубке, включая самого Хортона, на несколько минут оглохли, кое-кто даже прикусил в кровь язык. Вышли из строя оптические приборы, починка которых или замена отняла целых десять минут.

Канониры "Кинг Джорджа V" так и не сумели поймать в вилку "Ушакова". Русский флагман несколько раз уходил от беды, его командир контр-адмирал Дмитриев словно чувствовал, куда ляжет следующая серия или залп англичан. Пока что только один 14-дюймовый чиркнул под неопасным углом в борт под ватерлинией и отрикошетировал от брони. Зато из "Кинг Джорджа V" валил густой дым из пробоины в баковой палубе, в которую влупило три снаряда, и ещё один оторвал ствол орудия первой носовой башни, оставив её одноорудийной.

После полутораминутного молчания заговорил главный калибр "Апраксина" и уже третья серия легла с близким накрытием перед носом "Конкерора". Из четвёртой серии два снаряда ударили в барбет 2-й носовой башни, один "подарок" оставил вмятину в лобовой броне барбета и росчерком ушёл в небо, другой же попал в самую слабозащищённую часть барбета, где броня составляла чуть более 300-мм. Прошив защиту практически под прямым углом, бронебойный снаряд разорвался внутри, убив и ранив более половины из восьмидесяти моряков боевого отделения башни. К несчастью для остальных, как раз в этот момент элеватор доставлял из погреба пороховые заряды, до которых очень скоро дошёл огонь. Некоторые смельчаки бросились тушить заряды, но остальные запаниковали и скрылись в рабочем отделении. Когда взорвались почти две тонны пороха, от раскалённых газов сдетонировали и находившиеся в башне 406-мм снаряды. Саму башню вырвало с погона и она, медленно кувыркаясь в воздухе, обрушилась на надстройку, размозжив 133-мм спарку, а затем рухнула в воду по правому борту.

Шла двадцать четвёртая минута боя, когда корму "Ушакова" поразили под самой верхней палубой два 356-милиметровых "Кинг Джорджа V". Снаряды взорвались в ангаре гидропланов, находившихся в это время в воздухе. В следующую минуту, когда линкоры сошлись до ста сорока кабельтовых, канониры "Тэмерера" добились попадания в "Корнилова" ‒ под ватерлинию. Снаряд разорвался в отсеке 2-го гидроакустического поста, разрушив его полностью. Воды "Корнилов" набрал немного — около 200 тонн. Получил своё первое повреждение в бою и "Апраксин", 16-дюймовый пробил толстую, но не спасшую броню 2-й кормовой башни. От взрыва башню перекосило на погоне, все находившиеся в ней погибли, а сама она вышла из строя. Чуть позже комендоры носовых башен "Апраксина" всадили в "Конкерора" сразу четыре снаряда. Три из них отразил бронепояс, но один всё же рванул во внутренних отсеках, распространяя после себя убивающее всех на своём пути пламя.

— "Тайгер" на зюйд-зюйд-вест — двести восемь, — доложили с поста наблюдения. — Дистанция двести восемнадцать кабельтовых.

Находившийся в боевой рубке вице-адмирал Вышинин не стал выискивать в оптику линейный крейсер, который можно было бы с полным правом назвать линкором. О приближении "Тайгера" заблаговременно сообщили гидропланы, заменявшие Вышинину радиолокаторы. В его дивизии их просто не было. Теперь же, когда "Тайгер", наконец, различим оптикой, вице-адмирал прикинул в уме его курс. Выходило, крейсер намеревался встроиться в линию аккурат между "Тэмерером" и "Дюком", чтобы поддержать огнём одного из них или обоих сразу. Если конечно флагман сэра Тови не сменит курс за те пятнадцать минут, что при его скорости понадобятся чтобы войти в боевую линию Хортона. Или даже менее пятнадцати минут, учитывая скорость идущих на постепенное схождение русских кораблей. На месте Хортона, Вышинин сосредоточил бы огонь на "Корнилове", чтобы после его потопления или отхода, "Дюк" и "Тайгер" продолжили бы бой против "Скобелева", а "Тэмерер" и "Кинг Джордж V" против "Ушакова".

"Что ж, посмотрим-посмотрим", — думал Вышинин и отдал приказ:

— Дивизии циркулярно: машины самый полный, сближение до ста кабельтовых, шестидюймовым плутонгам огонь по готовности.

Естественно, особой результативности от 152-милиметровок Вышинин не ждал, но даже просто беспокоящий огонь 6-дюймовок для дивизии был сейчас весьма на руку, а уж ежели вспомогательный калибр и напакостить сможет — так вообще хорошо.

Бой линкоров был в самом разгаре, когда в небе появились Суордфиши — сорок один биплан из авиагруппы "Арк Ройяла" и базирующихся теперь на нём остатков авиагрупп "Фьюриеса" и "Викториеса". Торпедоносцев сопровождали все шестнадцать уцелевших Си-Харрикейнов. Ещё три срочно ремонтировались в ангарах "Арк Ройяла". Во второй волне в свою первую атаку шли шестнадцать торпедоносцев "Аргуса".

Суордфишей заблаговременно засекли воздушные разведчики и теперь "дорогих гостей" встречали все оставшиеся двадцать девять Альбатросов "Макарова" и двадцать четыре Альбатроса с лёгкого авианосца "Орёл", что спешил к месту сражения позади главных сил Северного Флота.

Незадолго перед этим происходили стычки между летающими лодками, патрулировавшими западнее района морского боя. Гидропланы пытались обнаружить подлодки, но пока что безуспешно: ни британских, ни русских лодок лётчики не заметили. Однако общий накал боевого дня сказался и на их экипажах. Гидропланы сходились в воздушных поединках в попытке расстрелять противника из пулемётов. И даже преуспели в этом. Так были сбиты два Дельфина с "Орлицы", гидроплан С-35, прилетевший с острова Медвежий и три Уолреса с "Арк Ройяла". А когда в воздушные бои ввязались более тяжеловооружённые разведчики "Макарова" и подошедшего "Смоленска", британские летающие лодки были вытеснены из зоны патрулирования Дельфинов. Разведчикам удалось сбить даже очень живучий Сандерленд, что прилетел из Шотландии, после чего авиация ПЛО с "Орлицы" и "Смоленска" смогла надёжно стеречь море от британских подлодок. Чего не скажешь об Уолресах, так и не обнаруживших всплывшую на перископную глубину лодку "Окунь", которая затем вновь погрузилась, спеша занять позицию для атаки.

В небе разгорелся воздушный бой с самого начала достигший высокого накала ожесточённости. Альбатросы сошлись с Си-Харрикейнами и закружили в смертельных каруселях, в которых сгорали отборные пилоты обеих сторон. Часть Альбатросов перехватила Суордфиши, врезаясь раз за разом в плотные построения торпедоносцев, огрызавшихся пулемётным огнём по всем направлениям. Горели и "лютики", и Альбатросы с "Орла", но и всё чаще падали в море сбитые Суордфиши и всё больше становилось разрывов в их плотных боевых построениях. Наконец, у некоторых английских пилотов начали сдавать нервы, одиночные торпедоносцы один за другим всё чаще покидали строй в попытке уйти от смертоносных очередей истребителей. И тогда такие одиночки становились лёгкой добычей.

До линкоров оставалось всего тринадцать миль, когда "лютикам" удалось сбить всех ведущих Суордфишей. И пока среди бипланов определялись новые лидеры, североморские перехватчики набросились на обезглавленные группы, внося в них сумятицу. Общий строй начал рассыпаться на мелкие кучки. Повернули домой многие несильно повреждённые бипланы, выбросив торпеды чтобы можно было удирать налегке. Остальные, самые стойкие, остались верны курсу, но продолжали нести нешуточные потери, огонь их бортстрелков не был столь эффективен как в начале боя.

Из всех Суордфишей первой волны к русским линкорам прорвались всего лишь четырнадцать. "Лютики" в этом бою потеряли девятерых сбитыми и ещё четверых повреждёнными, сумев при этом опустить в море двадцать один торпедоносец и вынудив шестерых драпать обратно на "Арк Ройял". Благодаря не только более лучшим лётным качествам Альбатросов, но и воспользовавшись численным преимуществом, пилоты-истребители "Орла" сбили половину Си-Харрикейнов, потеряв четверых и теперь, когда английские истребители уходили домой, готовились встретить вторую волну с "Аргуса".

...Корпус "Апраксина" вновь вздрогнул от залпа. В задымлённых отсеках между второй и третьей палубой гудели вентиляционные шахты, донося натужный вой укрытых бронёй вентиляторов. Закопчённые, заляпанные с ног до головы пожарной пеной матросы кое-как застыли в строю, повернув почерневшие от копоти лица с такими же почерневшими касками на головах в сторону ввалившегося в отсек боцманмата. Выглядел он куда чище, только лицо посерело и рукав заляпан чужой кровью. Седые усы и глубокие морщины на лбу, глаза же его, запавшие от усталости, смотрели на построившихся двадцатиоднолетних, призванных весной салаг словно с жалостью. По возрасту они ему в сыновья годились.

— Вольно! — рявкнул боцманмат, подойдя к строю.

Матросы слегка расслабились и, казалось, готовы попадать от усталости. Но нет, строй колыхнулся и снова застыл.

— Братва... — обратился унтер. — Нужны добровольцы наверх. Зенитчиков не хватает, англичане опять воздушный налёт устроили. Мне нужны отчаянные сорвиголовы... На верную смерть идём.

Из строя вышел один, не дождавшись команды унтера. И тут же ещё двое. Потом шагнул весь строй и у каждого в глазах боцманмат прочёл решимость.

— Значь так, братва... На первый-третий рассчитайсь!

И когда расчёт был закончен, унтер скомандовал:

— Третьи номера за мной! И не отставать, вашу в душу мать!

И они помчались по уцелевшим и исковерканным отсекам, сквозь завалы и залитый кровью металл, перепрыгивая через павших товарищей. Вперёд! Вперёд! Туда, где грохочут выстрелы, где воздух кипит от концентрата ненависти и смерти, где с неба падают снаряды и бомбы. Наверх! Чтобы сложить головы.

А наверху стелился дым и приходилось переступать через разорванные тела, унтер что есть мочи орал команды, но его слова часто глушили выстрелы зениток и главного калибра. Совсем недавно — только-только отразили атаку прорвавшихся торпедоносцев "Аргуса" и вот теперь из базы под Килем, что в оккупированном англичанами Шлезвиге, прилетели две эскадрильи Суордфишей. Торпед на их базе не оказалось и все восемнадцать бипланов намеревались накрыть линкоры бомбами. Почти ничего из этого матрос-первогодка Журавлёв не знал, он лишь видел как пикируют к кораблю вражеские самолёты, как тянутся к ним редкие трассеры и как вырос за бортом столб воды от промазавшей бомбы. И когда Журавлёв взлетел по ступеням к зенитной установке, корпус "Апраксина" задрожал от ударов 406-мм снарядов. Грохнуло так, что матрос чуть не слетел обратно вниз, а где-то на том конце корабля ярко сверкнуло. Секунд пять спустя содрогнулась от залпа ближайшая башня, выплюнув из стволов длинные струи пламени. От удара уплотнённого воздуха Журавлёв в кровь рассадил колено о ступеньку. Боли не было, только холодок и помокрение в штанине. Разрывая нервы воем на излёте, тяжёлый снаряд врезался в среднюю трубу и, пробив тонюсенькое препятствие ‒ взрыватель не сработал, прошил трубу насквозь и скрылся в воде.

— Живой?! — сверху показалась голова с безумными глазами и не менее безумной улыбкой. — Что разлёгся?! Руку давай!

И матрос взлетел на площадку, где звонко тукая, уже вновь стал бить по ушам 37-мм автомат. Остервенело крутя маховики вертикальной и горизонтальной наводки, на стульчаках сидело двое — тот самый матрос-зенитчик, что подал руку, и мичман.

— Косы! Косы давай! — рявкнул офицер, повернув оскаленное лицо к Журавлёву.

Матрос бросился к открытому ящику, что стоял подле оттащенных сюда от установки двоих убитых зенитчиков. Он схватил изогнутую дугой косу с жирными от смазки 37-мм снарядами и рванул к автомату.

— Вставляй! — мичман уже избавил зенитку от пустых кос и показал на приёмник. Затем гаркнул на соседа: — Не спи, Глотов! Не спи! Право-22!

Спаренные стволы начали разворот вправо, а офицер бешено закрутил маховик вертикальной наводки и тогда стволы пошли вверх. Только теперь Журавлёв разглядел, что левый бок офицера потемнел от крови, а из ушей виднелись засохшие кровавые потёки.

...13:08, бесстрастный хронометр в боевой рубке отсчитывал сорок шестую минуту. В русские линкоры так и не попала ни одна из торпед Суордфишей "Аргуса", но вот прилетевшие с континента бипланы смогли положить четыре 750-фунтовых бомбы в корабли дивизии Вышинина. Две попали на ютовую палубу "Ушакова", однако броня не поддалась, только чёрные пятна с выщерблинами остались. По одной схлопотали "Апраксин" и "Скобелев", но и они легко отделались, упавшая на "Скобелев" бомба даже не взорвалась и соскользнула за борт. Из восемнадцати бомбивших Суордфишей были сбиты пять.

Всех этих подробностей вице-адмирал Хортон конечно же не видел, он хладнокровно руководил боем и всем своим видом показывал подчинённым, что Гранд Флит ждёт сегодня неминуемая победа, не менее славная чем Трафальгар и гораздо более осязаемая, чем Ютландское сражение, в котором ни англичане, ни германцы не добились решительного успеха. И пусть его линкоры избиваемы русскими снарядами, Хортон верил в моральное превосходство моряков Альбиона, верил в силу Гранд Флита, не знавшего за всю свою историю ни одного разгрома.

Дымил "Дюк оф Йорк", потерявший двухорудийную носовую башню; команды дивизиона живучести тушили пожары на "Тэмерере", тоже лишившегося одной из носовых башен. Отчаянно маневрировал "Конкерор", бак и полубак которого до сих пор пылал и казалось невообразимым, что может гореть сама сталь, но она горела. "Кинг Джордж V" потерял кормовую четырёхорудийную башню, стволы которой, искривлённые и торчащие пучком, застыли в радиальной плоскости по-походному; в довершение линкор получил 12-градусный крен на правый борт — на память от русских пятнадцатидюймовок. Один лишь "Тайгер" почти не пострадал, по нему вели огонь только шестидюймовым калибром.

Немало досталось и русским линкорам, каждое попадание в них отмечалось в журнале боевых действий эскадры. Только-только перестала гореть надстройка флагманского "Ушакова"; "Апраксин" остался без кормовых башен и без всех левобортовых шестидюймовок, удивляло, что при стольких попаданиях так и не взорвались погреба. Скрылся в дыму собственного пожара "Корнилов", его недавно накрыл залп в правый борт — прекрасно сработали канониры сразу двух плутонгов "Тэмерера". Горел "Скобелев", его полуют был похож на свалку металлолома и перестала стрелять трёхорудийная носовая башня, бессильно опустив стволы.

— Сэр! Сильное задымление по левому борту "Дюка"! — доложили с поста наблюдения.

Хортон развернул панораму на концевой "Дюк" и крутанул верньеры, настраивая чёткость. В худшее не хотелось верить, в левый борт "Дюка" просто не могли попасть снаряды, ведь он сейчас менял галс, уходя из вилки и подставил правый — покалеченный торпедами Касаток борт. Неужели бронебойные снаряды прошили корпус насквозь? Бред сумасшедшего! Этого не могло быть, это только при Цусиме русские снаряды пронзали японцев насквозь и уходили в море, не взрываясь внутри из-за бракованных взрывателей.

"Дюк" был прекрасно виден, но уже начал скрываться в наползающем чёрном мареве. Вице-адмирал до боли сжал ручки панорамы, заметив как буквально на глазах линкор начал крениться на левый борт. И через полминуты крен стал весьма заметен. А когда высоко к небу вырвался столб пламени и "Дюк" за какие-то двадцать-тридцать секунд перевернулся вверх килем, Хортон закрыл глаза. Это была первая катастрофа в его эскадре. И он пока не знал, что виновницей гибели линкора стала русская крейсерская лодка "Окунь", атаковавшая его из всех четырёх носовых аппаратов 600-мм торпедами.

Свидетелями гибели "Дюка оф Йорк" стали многие находившиеся в рубке. На долгие секунды повисло напряжённое молчание, офицеры и уорент-офицеры про себя прощались с экипажем линкора, некоторые крестились по англиканскому обряду.

— Передайте сэру Тови, — нарушил гнетущую паузу Хортон, — "Тайгеру" вести огонь только по "Скобелеву".

— Есть, сэр! — уорент-офицер бросился в радиорубку.

Хортон оглядел всех присутствующих и ровным выверенным тоном произнёс старую формулу:

— У короля много, господа... У нас достаточно сил, чтобы поквитаться со всеми русскими.

...— Да нету необходимости на тот свет спешить! — убеждал полковник Лютиков. — Вам какой приказ дан, майор? Добить повреждённые корабли! Сможете один — значит один! Сможете два — значит два! Они и так как полудохлые кильки в ведре, им сейчас не до выкаблучиваний.

Зиммель шумно втянул носом воздух и спокойно возразил:

— Эти повреждённые корабли, господин полковник, наверняка отходят в охранении эсминцев и всякой мелюзги. Помните как "Нобл" подставился? И "Лондондерри"? Бить надо точно в цель. Поэтому, мы будем атаковать в упор. По-хорошему надо менять наставления — атаковать с пяти-шести кабельтовых.

— Ну смотрите, майор... Раз уж считаете, что так будет правильно...

— Не просто правильно, а единственно верно, — Зиммель понял, что победил и уже другим, менее жёстким тоном спросил: — Прикрытие дадите?

— Что-нибудь наскребу, — Лютиков цыкнул губами. — Дам четыре Альбатроса. Больше не могу, все задействованы.

— И то хорошо.

— Ну тогда лады, майор, — полковник протянул руку. — Готовьте людей.

Когда он ушёл, рядом с Зиммелем возник Малейчук.

— Ну что, Вольф? Когда?

— Через двадцать минут буду строить. Ребята поели?

Комэск-1 с угрюмым видом пожал плечами:

— Поковырялись в тарелках. Кусок в горло не лезет, все на нервах.

— Ничего... так всегда бывает в первое время.

— Про торпеды говорил, Вольф?

— Говорил, — Зиммель кисло скривился. — А толку? Что Лютиков может сделать? Он же не может могущество БЧ увеличить.

— Верно, — Малейчук тяжело вздохнул. — И движки помощней нашим Касаткам он не поставит.

— Ты на Касатки не ворчи, нам здорово повезло, что на них летаем. Бритты вон на своих старых бипланах. Представь сколько бы нас после первого же вылета вернулось, летай мы до сих пор на стареньких Дельфинах.

— Движок помощней всё же нужен, — гнул своё Малейчук. — Хотя бы на сотню лошадок.

— И пулемётов побольше... Или пушку.

В ангаре торпедоносцев становилось душновато. Стоял рабочий гул, техники облепили самолёты, латали прорехи, опробовали двигатели. Если бы не мощная вентиляция ангар давно бы был загазован. "Ноль шестую" поручика Козлова обещали поставить в строй аж через два дня, а по нормативам на это ушла бы почти неделя. Впрочем, толку сейчас от "лишнего" борта никакого, безлошадных в эскадрильях нет, не то что у "лютиков". Касатку Кряжева поставили в строй и даже здоровенную дыру у "ноль семёрки" Гайдукова заделали, не считая мелких пробоин. И выходило сейчас, что в первой эскадрильи в строю шесть бортов, во второй восемь, плюс борт "25" Зиммеля. За два вылета дивизион понёс огромные потери.

— Ну что, подымай ребят, Женя. Пусть готовятся.

Малейчук кивнул и зашагал на выход из ангара.

Когда Касатки вышли к району морской баталии неумолимое время отсчитало 14:32. И многое успело произойти за последние час-полтора. В морское сражение втянулись уже все силы североморцев, Рейхсмарине и Гранд Флита.

К тому моменту когда "волчата" поднялись в воздух, успело завершиться противостояние дивизии Вышинина и эскадры Хортона. Британский вице-адмирал спешил покончить с русскими линкорами и по его приказу вошли в огневое соприкосновение остальные линейные крейсеры Тови — "Инвизибл" и "Худ". Линкор "Конкерор" успел получить от "Апраксина" несколько бронебойных под ватерлинию, учинивших погром в районе кормы — в рулевом отделении. "Конкерор" стал неуправляем и едва не протаранил "Кинг Джорджа V", тот успел увернуть лишь в последний момент. По "Конкерору" перенёс огонь "Ушаков" и за две минуты два русских линкора всадили в англичанина тридцать шесть 15-дюймовых снарядов. Британец превратился в сплошной факел, он так и пошёл на дно — ровненько, не заваливаясь на борт или нос и корму. И очень не многие моряки смогли покинуть его.

Немного позже погиб "Скобелев". Три мощнейших взрыва разорвали его на части, выбросив вверх и в стороны более мелкие обломки, когда английские 16-дюймовые снаряды уничтожили сразу две его башни и огонь по нелепой случайности достиг погребов. И долго ещё плыло над водой гонимое ветром густое чёрное облако.

Удачный для англичан выстрел с "Тэмерера" попал в амбразуру боевой рубки "Корнилова", убив всех там находившихся, включая командира линкора контр-адмирала Селиверстова. Командование "Корниловым" принял второй штурман БЧ-1 старший лейтенант Витгефт — внучатый племянник того самого вице-адмирала Витгефта, погибшего при попытке прорыва русской броненосной эскадры из Порт-Артура. По боевому расписанию старлейт находился на запасном командном пункте и с этого момента вынужденно руководил боем, имея в подчинении старших по званию офицеров.

"Инвизибл" и "Худ" заработали новые повреждения и получили приказ отходить. "Худу" сильно не поздоровилось, он лишился последних двух башен на корме и остался без главного калибра. Вскоре запылал "Тайгер", шальным осколком серьёзно, но не смертельно ранило контр-адмирала Тови, но линейный крейсер остался в строю.

А потом покалеченные "Тэмерер", "Кинг Джордж V" и "Тайгер" оттянулись на зюйд-вест, как и не менее покалеченные "Ушаков", "Корнилов" и "Апраксин" отошли на норд-ост. В сражение вступили новые силы.

В отличии от 3-й линейной эскадры Хортона, 1-я линейная эскадра вице-адмирала Кратчли состояла из старых кораблей. Односерийные типа "Ревендж": "Ройял Оук" и "Ройял Соверен" 1914-15 годов постройки, имели водоизмещение 28000 тонн, что само по себе говорило о недостаточном бронировании — вполне нормальном для времён Мировой Войны, но слабоватом для противостояния новейшим кораблям современных проектов, бронирование которых достигало в среднем семи десятых от массы стандартного тоннажа. Зато вооружены эти старички восемью 15-дюймовыми орудиями, расположенными в четырёх башнях главного калибра и четырнадцатью 152-милиметровками. Имелись у Кратчли и ещё два линкора постройки 1915-го типа "Куин Элизабет": собственно, сам (или сама?) "Куин Элизабет" и "Уорспайт", водоизмещением в 29200 тонн, с главным калибром идентичным численно и конструктивно ревенджам и с шестнадцатью 6-дюймовками. Все четыре линкора прошли перестройку в тридцатые и считались надёжными боевыми единицами. Считались на бумаге, матросы и младшие офицеры на сей счёт не редко и вполне недвусмысленно шутили, особенно по поводу их максимальной скорости в 21-24 узла, что в современных условиях являлась совершенно недостаточной.

В 4-й линейной крейсерской эскадре контр-адмирала Рамсея состояли: "Индия" типа "Инвизибл", "Маджестик" типа "Центурион", "Принцесс Ройял" типа "Тайгер", "Центавр" типа "Альбион". Все крейсера построены в начале, середине и конце тридцатых, свой флаг Рамсей держал на флагмане эскадры линкоре "Родней" типа "Нельсон" постройки 1925 года.

Помимо этих эскадр адмирал Форбс, державший свой флаг на "Лайоне" (односерийнике "Тэмерера" и "Конкерора"), располагал 8-й крейсерской эскадрой в составе трёх лёгких крейсеров типа "Саутгемптон" с тяжёлым крейсером "Фробишер" во главе; а также 1-й и 7-й флотилиями эсминцев с лёгкими крейсерами "Линдер" и "Нептун" в лидерах; несколькими дивизионами шлюпов и корветов и авианосцами "Арк Ройял" и "Аргус". Само собой с Форбсом пришли и суда обеспечения.

Против Форбса развернулись соединения адмирала Черкасова и Рейхсмарине. В кордебаталии находилась 2-я линейная дивизия вице-адмирала Савельева-Лихого, состоявшая из трёх линкоров класса "Новороссия", постройки 1936-37 годов, способных развить 31 узел на максимальном ходу, имевших водоизмещение в 42800 тонн и нетипичное для линкоров вооружение: восемь 16-дюймовок в двух четырёхорудийных башнях и двенадцать 8-дюймовок в двух шестиорудийных башнях. Флагман дивизии — "Новороссия", с нею шли "Белороссия" и "Финляндия", нижние чины и унтера которой состояли преимущественно из финнов. Кроме того, "Финляндия" была любимым детищем Маннергейма, за последние полтора года, что корабль пробыл в боевом составе флота, правитель Финляндии побывал на её борту девять раз. Четвёртым в дивизии был "Генерал-фельдмаршал Кутузов" класса "Ушаков".

Кроме соединения Савельева-Лихого в сражение вновь вступили и бригады тяжёлых крейсеров Бухвостова и Еникеева, лёгкая бригада Нюхалова и 2-я бригада эсминцев Свербеева. Дивизион 1-й миноносной бригады и дивизион Больших Охотников остались с авианосцами и судами обеспечения, среди которых находился плавучий госпиталь "Онега".

В составе сил Рейхсмарине адмирал Редер располагал двумя линкорами класса "Тюринген" ‒ сам "Тюринген" и "Тирпиц", построенные по германскому проекту в 1936 году в Архангельске, но с русской артиллерией. 41700 тонн водоизмещением, четыре башни с восемью 15-дюймовками главного калибра и двенадцатью 6-дюймовками вспомогательного, корабли могли на равных противостоять новейшим английским линкорам. Броненосец "Дойчланд" (он же карманный линкор) так и не стал в своё время родоначальником серии из-за вторжения Антанты. В 1931-м недостроенный броненосец увела команда в Ревель, где его достроили на верфи Русско-Балтийского судостроительного и механическое общества. Стандартным тоннажем "Дойчланд" мог сравниться с новейшими лёгкими крейсерами — 10600 тонн, но вот шесть 283-мм орудий и восемь 150-милиметровок являлись нешуточной угрозой и для тяжёлых крейсеров. Линейные крейсеры "Шарнхорст" и "Гнейзенау", построенные по германскому проекту в Корнилове-на-Двине в 1937 году, получили вместо проектных 11-дюймовок главного калибра русские 14-дюймовые орудия. Вспомогательный и зенитный калибры тоже русские. Однако вместо полагавшихся трёх Дельфинов авиагруппы германцы настояли на своих Арадо, так же как и у линкоров.

Шли в эскадре Редера и два тяжёлых крейсера класса "Адмирал Хипер": сам "Хипер" и "Зейдлиц". Остальные хиперы — "Блюхер", "Принц Ойген" и "Лютцов" базировались на Балтике. Водоизмещение крейсеров составляло 14200 тонн, главный калибр — восемь 203-милиметровок, плюс двенадцать торпедных аппаратов. Лидером эсминцев эскадры Редера был лёгкий крейсер "Нюрнберг", построенный в Вильгельмсхафене в 1935 году и перегнанный в Архангельск этой весной. Самих же эсминцев в эскадре Рейхсмарине насчитывалось двадцать, сведённых в 1-ю дивизию церштёреров.

И вся эта масса кораблей сошлась в упорном сражении при архипелаге Вестеролен. И если ограничиться одними только линейными силами сторон, исключая вышедших из боя эскадр Тови и Хортона и соединений Вышинина и Андреева, то Гранд Флит имел значительное преимущество над североморцами и Рейхсмарине. 376900 тонн ‒ совокупный тоннаж британских линкоров и линейных крейсеров к 313100 тоннам русских и германских кораблей; а также английские пятьдесят шесть 15-дюймовых и тридцать 16-дюймовых орудий при тридцати восьми башнях против двадцати пяти 15-дюймовок, сорока восьми 16-дюймовок и восемнадцати 14-дюймовок при двадцати пяти башнях эскадр Черкасова и Редера.

Десятки кораблей с обеих сторон, десятки тысяч человек экипажей. Воздух пронзали сотни снарядов, вспарывали море или рвали металл и хрупкие человеческие тела. Над водой тянулись столбы дыма, ярко сверкали вспышки выстрелов, а грохот разрывов слышался даже на соседних кораблях.

К весту от сражения исполинов вступили в смертельную схватку эсминцы 1-й флотилии коммодора сэра Виана, державшего флаг на лёгком крейсере "Линдер". Коммодор пытался выполнить задачу по обходу русских и германских линейных сил, чтобы затем атаковать "Макаров" и "Смоленск". Для усиления флотилии Виана адмирал Форбс передал ему лёгкие крейсеры "Ньюкасл" и "Галатею", бывших до этого разведчиками 1-й линейной и 4-й линейнокрейсерской эскадр. Но 1-я флотилия напоролась на заслон германских эсминцев, к месту боя вскоре подтянулись броненосец "Дойчланд" и 3-й дивизион миноносной бригады Свербеева. В первые же четверть часа флотилия Виана потеряла потопленными эсминцы "Лэпвинг" и "Ариэль", крейсер "Ньюкасл" получил пробоину от торпеды и под прикрытием дымовой завесы и огня своих дестроеров вышел из боя. Пошли на дно и германские эсминцы Z-3 и Z-17. Сражаться с германскими церштёрерами английские эсминцы на равных не могли, уступая практически вдвое водоизмещением, а следовательно и бронёй, да и в артиллерии у германского эсминца класса "тип 1936А" имелись четыре 150-мм орудия. Но церштёрерам пришлось вступить в бой с крейсерами и здесь уже преимущество было у англичан. А когда одиннадцатидюймовые снаряды вступившего в бой "Дойчланда" искорёжили "Галатею", быстро погрузившуюся в пучину носом вверх, к месту боя подошла 8-я крейсерская эскадра англичан. Флагман эскадры — тяжёлый крейсер "Фробишер" типа "Хокинс" был построен в 1916 году и успел сильно устареть, однако он обладал семью 190-милиметровками главного калибра и смог нанести некоторые увечья "Дойчланду" и даже едва не потопил его торпедами. Орудия броненосца очень скоро превратили надстройку "Фробишера" в груду горящего металла и когда крейсер лишился управления, германец пустил по нему три торпеды. Две из них оторвали "Фробишеру" нос по переднюю башню и он затонул. Одновременно "Дойчланд" вёл бой с лёгким крейсером "Шеффилд", обстреливая его из шестидюймовок и смог сильно повредить англичанина. Под прикрытием задымления "Шеффилду" удалось покинуть место боя. Спустя шесть минут запылал "Нюрнберг", вступивший в противостояние с "Линдером" и "Бирмингемом", первым же снарядом были убиты его командир капитан цур зее Крастель и командир 1-й дивизии эсминцев капитан цур зее Бонте. Командование дивизией принял фрегатен-капитан фон-Гадов, на его Z-20 был поднят флаг младшего флагмана церштёреров. Ещё через две минуты "Нюрнберга" разорвало по шпангоуту в районе бизань-мачты и обе его половины поглотило море. И словно в отместку, повреждённого его огнём "Бирмингема" настигли две торпеды с эсминца Z-7 и английский крейсер пошёл ко дну вслед за "Нюрнбергом".

В восьми милях от места его гибели крейсер "Глазго" расправился с Цэт-16 и принял на борт спасшихся моряков с потопленного эсминца "Юнити", опоздав со спасением остатков экипажа эсминца "Амбускэйд", пленённого командой Z-15.

Следующие десять минут коммодор Виан сосредоточил усилия флотилии на потоплении "Дойчланда". Броненосца атаковал сразу десяток эсминцев, выпустив по нему около сорока торпед. Это стоило гибели "Обдюрэйту", "Онслоу" и "Моррису", дестроер "Аттак" получил сильные увечья от 11-дюймовых снарядов и был в последствии потоплен германским эсминцем Z-18. А сам "Дойчланд" с тремя пробоинами отползал семиузловым ходом, но не преуспел в этом: шести— и четырёхдюймовки крейсера "Глазго" добили его издали, когда броненосец уже не мог отвечать из-за сильного крена.

Когда флагман Виана "Линдер" настигла торпеда с русского эсминца "Страшный", коммодор отдал приказ отходить, больше половины его флотилии была потоплена или нуждалась в долгом ремонте. "Линдер" же, сильно осев и с 22-градусным креном на левый борт только чудом избежал торпед от Z-1 и Z-5. Его отход прикрывали эсминцы флотилии.

Море под крылом напоминало гигантскую лужу под ливнем, только вместо капель дождя вода кипела от многосоткилограммовых снарядов, да и фонтаны воды они вырывали высотой в десятки метров. Может быть это и странно, но почему-то именно такое сравнение ‒ с лужей и дождём сейчас пришло в голову Зиммелю. И казалось ему, будто не настоящие корабли ведут бой там внизу, а игрушечные, послушные воле великовозрастных злых мальчишек.

Но стоило дивизиону Касаток миновать русские и германские боевые порядки, как по торпедоносцам начали бить английские зенитки. Вот вам и игрушечные кораблики.

Зиммель вёл дивизион на высоте три тысячи метров, здесь зенитный огонь малоэффективен. Внизу британские корабли виляли от близких накрытий, их башни изрыгали огонь, многие линкоры и линейные крейсеры клубились чёрными как смоль дымами. А вон тот рядом с концевым, судя по обводам это "Уорспайт", а может и "Куин Элизабет", вдруг сверкнул яркой вспышкой и не прошло и пяти секунд, как его корму застлало чёрной пеленой. Майора аж передёрнуло, ему представилось, что нет ничего хуже, чем погибать в такой вот стальной коробке. Ему казалось, в самолёте проще — хоть домой дотянуть возможность есть или выпрыгнуть, ну а если и нет, то бульк в воду и ‒ быстрая смерть.

Не забывая следить за небом, Зиммель так и не заметил пока опасности. В этот вылет в прикрытии шла четвёрка "лютиков" во главе с подполковником Дубининым. Он да его ведомый и пара из третьей эскадрильи, которую комэск-3 капитан Власьин уж никак не хотел отпускать, всё нудил и охал будто не военный лётчик, а заправский торговец из восточной лавки. В принципе Власьина понять можно, его эскадрилья потеряла троих убитыми, плюс четверо безлошадные, а тут ещё Дубинин слётанную пару изымает.

Время неумолимо отмерило ещё восемь минут и Зиммель заприметил ордер кораблей, следовавших курсом на зюйд-зюйд-вест. По центру ордера шёл закопчённый, обезображенный гигант, по сравнению с которым эсминцы и корветы казались сущими недомерками. Похоже, это был линейный крейсер "Маджестик" ‒ 44-тысячетонный, спущенный на воду в 1935-м. Пять его систершипов разбросаны по всему миру: три на Средиземноморье, один на Балтике и ещё один в Британской Малайе. Когда дивизион только взлетел, с СКП передали, что он вышел из боя.

— "Волк-2"... "Волк-2", — вызвал Зиммель Россохина.

— Вас слышу, "Вожак", — мгновенно ответил комэск-2.

— "Волк-2", атакуйте это полудохлое корыто. Кажется, это "Маджестик".

— Вас понял, "Вожак". Вас понял. Атакую "Маджестик".

— "Вожак", — обратился слушавший эфир Дубинин, — я оставлю тут свою пару. На всякий случай.

— Хорошо, — Зиммель кивнул, как будто подполковник мог его сейчас увидеть.

От строя Касаток отвалила эскадрилья Россохина и ушла выполнять боевую задачу. Остались тут барражировать и два "лютика".

Более интересный, с точки зрения охоты, ордер Зиммель засёк немного погодя. Это были "старые знакомые": линкоры "Тэмерер", "Кинг Джордж V" и линейный крейсер "Тайгер". Узнать их оказалось трудновато, корабли выглядели мрачными, покорёженными остовами, частично лишёнными артиллерии. У "Тэмерера" и "Кинга" даже с высоты заметен крен на правый борт.

Гиганты уходили строем пеленга с дистанцией между кораблями в три кабельтовых; "Кинг Джордж V", как самый повреждённый, находился в середине построения. Все три шли противолодочными зигзагами в охранении эсминцев типа "Е" и одного типа "Трайбл", видимо из состава 7-й флотилии, которая пока что не вступала в бой. Примерно в двух милях по левому траверзу концевого "Тэмерера" наматывали круги два корвета типа "Кингфиш" ‒ малые корабли водоизмещением 510 тонн; возглавлял их шлюп, судя по очертаниям, из новейшей серии "Биттерн". Эскортники сбрасывали глубинные бомбы, работая совместно с парой кружащих на малой высоте Уолресов. Очевидно, они пытались потопить подлодку, что недавно неудачно атаковала линейных исполинов. Стрелять торпедами по цели, движущейся 20-узловым ходом, дело практически дохлое — в упор не подойти, а опасности хоть отбавляй. Эскорт мигом отреагирует и начнёт забрасывать бомбами. Что и произошло. У подлодки рисковый экипаж, раз он решился на атаку.

Проводив взглядом сорвавшихся к Уолресам "лютиков", Зиммель вдавил тангенту:

— "Волк-1", заходим на "Тэмерер". Курс — 260. Потом выходим на боевой на 95.

— Вас понял, "Вожак". Попробуем его уделать.

— Уделаем, — уверенно заявил майор. — Обязательно уделаем.

И шесть торпедоносцев первой эскадрильи повернули следом за ведущей Касаткой Зиммеля.

На боевой курс они зашли с высоты полторы тысячи. Майор намеревался атаковать флагман Хортона так, чтобы шедший в голове пеленга "Тайгер" не мог толком вести зенитный огонь. У линкоров сильно пострадала артиллерия ПВО — это существенно облегчало задачу. Но однако зенитки не были выбиты вчистую. Да и эсминцы готовились поставить огневую завесу, первые кляксы разрывов уже показались по курсу Касаток.

И началась привычная злая потеха, с сорока кабельтовых торпедоносцы понеслись в пике навстречу шрапнелям и огненным росчеркам. Фигурки зенитчиков "Тэмерера", спешащий под торпеды эсминец, трассеры с "Кинга" и рвущиеся слишком высоко 120-мм шрапнели "Тайгера" ‒ всё это Зиммель успел запечатлеть, прежде чем его вниманием полностью завладел вражеский флагман. Майор больше не видел ничего вокруг, вернее заставил себя не видеть. Главное, сбросить под нужным углом торпеду.

Линкор быстро рос на глазах, порождая впечатление, что ещё чуть-чуть и уже не отвернуть, не успеть сойти с курса и тогда твой конец предрешён — врезаться в его громадный корпус. Но впечатление это обманчиво, почему-то всегда казалось, что до цели ближе, чем на самом деле.

Десять кабельтовых. Зиммель потянул штурвал на себя, самолёт начал послушно выходить из пикирования. Шесть кабельтовых, пять... На высоте четырнадцати метров Касатка подпрыгнула. Торпеда ушла в воду, оставив на поверхности обломки рулей, и вскоре вынырнула, чтобы вновь погрузиться на установленную глубину. Находясь на острие атаки, майор не видел как горящий "08" поручика Подколзина врезался в палубу. Касатку Зиммеля сильно встряхнуло, набирая высоту с отворотом влево, он не сразу заметил, что ладонь прилипает к штурвалу. Он понял, что ранен когда не смог сразу заложить вираж — в руке не хватило силы и пришлось помогать второй. На рукоятке кровавые разводы, а правая рука потихоньку немеет.

Из семи торпед в линкор ударили четыре, под первым носовым плутонгом и фок-мачтой. Из остальных одна не взорвалась, другая была расстреляна, третья срикошетировала от воды и пошла почти параллельным курсом с кораблём. Четыре взрыва синхронно взметнули высокие водяные султаны выше уцелевшей фок-мачты. И не успели ещё осесть тонны потревоженной воды, как борт "Тэмерера" окутало дымом. Самое большое разрушение натворила торпеда погибшего поручика Подколзина, поразив линкор в одну из прежних пробоин и разорвавшись в затопленном отсеке. На беду англичан, от взрыва дали сильную течь смежные отсеки и "Тэмерер", и до этого имевший небольшой дифферент, начал сильно проседать на нос.

Набирая высоту, Зиммель пытался выявить повреждения своей Касатки. Похоже, её не сильно повредило: элероны слушаются, хвостовое оперение цело, мотор исправно гудит, даже топливопроводы не пробиты. Только в остеклении фонаря дырка размером с кулак. И где-то должна быть ещё по меньшей мере одна пробоина — майор уже начинал чувствовать тупую боль в рёбрах с левого бока. Сам бок ощутимо холодило, видимо, застывала кровь и судя по всему кровотечение не сильное. Застопорив штурвал, он кое-как распанахал ножом штанину и сделал перевязку руки. Досадуя, что в кабине нет простой аптечки с бинтами. В дальнейшем надо будет это исправить. И не только в его дивизионе, глядишь, и "лютики" прислушаются.

Выйдя в эфир, Зиммель связался с Россохиным, тот доложил об успешном торпедировании "Маджестика" и о серьёзных повреждениях трёх Касаток, включая его собственную. Но самолёты продолжали лететь на "Макаров" и комэск-2 надеялся, что запаса прочности у них хватит, чтобы дотянуть до палубы. Затем майор сообщил Малейчуку о своём ранении, теперь самолёты домой повёл комэск-1.

— Что ж ты сразу не сказал, командир? — спросил Малейчук.

— Думал, просто царапины...

— Царапины! Держись за мой хвост и поменьше дёргайся. А то опять кровь пойдёт.

И Зиммель держался за хвостом капитана, как приклеенный. Вторым ведомым к Малейчуку пристроился поручик Дымов. Сзади шла тройка штабс-капитана Нагорнова с поручиками Бутейниковым и Гайдуковым в ведомых. "Лютики" Дубинина держались выше на четыреста метров, подполковник похвастал, что его пара спустила в море тех Уолресов.

Малейчук избрал обратный маршрут так, чтобы пройти в миле стороной от ордера "Маджестика". Даже с высоты пяти тысяч гигантская туша линейного крейсера прекрасно просматривалась. "Маджестик" лёг на борт и тонул, море уже почти поглотило его, а вокруг — среди разбросанных обломков и импровизированных плавсредств суетились спасательные команды с эсминцев и корветов. Огонь их зениток был сейчас бессилен.

Как долетел до "Макарова" Зиммель помнил плохо. Где-то на полпути по боку вниз стало расползаться тепло, сразу за ним начинало холодить — верный признак кровотечения. Кажется, он даже пару раз терял сознание на несколько секунд, по крайней мере, в глазах темнело и шумело в ушах.

И вот она заветная палуба. По всем писанным и не писанным правилам повреждённые самолёты пропускали на посадку первыми, а если пилот ранен, то вне очереди. Зайдя с носа, Зиммель уменьшил сектор газа и выбрал глиссаду. В голове ни одной посторонней мысли, всё внимание на посадку, только в глазах предательски мерцали чёрные мушки и править штурвалом приходилось здоровой левой рукой, отчего напрягались мышцы раненного бока и резко простреливало болью в шею.

Плавно погасив скорость до предельно допустимых ста девяноста км/ч, Касатка "25" ударила стойками шасси о палубу, подпрыгнула и через несколько метров гак зацепился о первый же трос. Торпедоносец резко сбросил скорость практически до пешеходной. В этот момент сознание Зиммеля отключилось, самолёт повело в сторону и он врезался в надстройку. Счастье ещё, что не вылетел за борт.

Когда майора бесчувственным вытащили из кабины, матросы уже смывали из шлангов вытекающий керосин, левую плоскость оторвало напрочь, кок вмяло в двигатель. А винты просто вырвало.

— Ранение не серьёзное, — дал заключение корабельный врач после осмотра тут же — прямо на палубе. — Осколок в рёбрах и большая потеря крови. Перелом лучевой кости правой руки, здесь, к счастью, осколок прошёл на вылет. Мне понадобится доброволец для сдачи крови...

— Я сдам, Степан Филиппыч, — вызвался поручик Вихров из 2-й эскадрильи. Он, как и все пилоты Россохина, оставался на палубе, встречая 1-ю эскадрилью.

— Лётному составу запрещено, — остудил его пыл врач.

— Тогда мне дозвольте, — сказал один из фельдшеров.

— Не спешите, голубчик, сперва посмотрим по карте какая у него группа крови.

— Первая положительная, — уверенно заявил Россохин.

— И тем не менее, — заупрямился Степан Филиппыч, — я посмотрю его карту.

И обращаясь к фельдшерам, дал им указание:

— Готовьте его к операции, будем железо извлекать. Да по дороге не трясите, не хватало, чтоб рана снова открылась.

— Да что ж мы, совсем без понятия? — обиделся матрос-фельдшер, бережно подхватывая носилки.

Линейный корабль "Тэмерер" оказался очень живуч, с почти 40-градусным креном и с большим дифферентом на нос, он не смотря ни на что продолжал уползать своим ходом на десяти узлах. "Тайгер" и "Кинг Джордж V" оставили его под защитой эсминцев и корветов, вице-адмирал Хортон со своим штабом перебрался на "Кинга". Половина экипажа "Тэмерера" была снята.

О том, что линкор до сих пор на плаву сообщила воздушная разведка. Чуть позже от гидропланов пришёл доклад, что "Тэмерер" торпедировала подлодка, бывший флагманский корабль Хортона пошёл на дно. Лишь спустя два часа стало известно кто добил новейший британский бэттлшип, это была лодка "Барракуда", входившая как и "Окунь" в крейсерскую дивизию подплава Северного Флота. "Барракуда" отделалась существенными повреждениями от бомб, но всё же счастливо пережила неотвратимое возмездие и держала курс на родную базу. Впереди её ждал двухмесячный ремонт.

Шло своим чередом сражение при Вестеролене. Полковник Лютиков дал отдохнуть "волчатам" ровно час и поставил задачу вести беспокоящее торпедометание по английским гигантам. Это означало, что Касатки должны атаковать удобные цели 43-см торпедами 43-37АВ. Маркировка "АВ" означала "Авиационная Высотная", торпеды надлежало сбрасывать с высоты 1800-2500 метров, правда точность выходила невысокой, трудно ведь прицеливаться с такой высоты. Но зато и зенитного огня можно не сильно опасаться. Именно большие потери Касаток вынудили Лютикова отдать приказ на применение этих торпед. В дивизионе, исключая повреждённые борты, осталось в строю всего восемь самолётов. Во второй эскадрилье три: поручиков Николенко, Блинова и Долгушина. В первой пять: капитана Малейчука, поручиков Дымова, Бутейникова, Гайдукова и штабс-капитана Нагорнова. На борту "Макарова" находилось тридцать высотных торпед, их с избытком хватит на несколько вылетов. Лютиков надеялся, что хотя бы одна найдёт свою цель.

К исходу 16-го часа этого напряжённого августовского дня, ставшего первым днём войны, сражение при Вестеролене миновало свой пик. Первоначальный замысел адмирала Черкасова давно претерпел изменения. Выстроенные в кордебатальную линию линкоры дивизии Савельева-Лихого приняли на себя таранный удар 1-й линейной эскадры Кратчли, атакующей строем пеленга с "Ройял Северин" в голове. 4-я эскадра линейных крейсеров Рамсея шла параллельно кораблям Кратчли, тоже строем пеленга, но сотней кабельтовых к весту. Черкасов сильно рисковал, кордебаталия оказалась фактически против вдвое сильного противника, корабли Савельева-Лихого должны были завязать на себя бой сил Кратчли и Рамсея до подхода кораблей Редера. И это им удалось. Англичане буквально засыпали русские линкоры снарядами, благо что точность огня оставалась сравнительно низкой. Всё чем мог помочь в этот момент своим линкорам Черкасов, находившийся со штабом в кордебаталии, это приказать атаковать старые британские бэттлшипы тяжёлым крейсерам Еникеева. И он отдал этот приказ. И когда рюрики Еникеева выдвинулись с правого фланга — к осту от кордебаталии и начали обстрел кораблей Кратчли, а крейсеры Рамсея втянулись в бой на расстоянии ста десяти ‒ ста двадцати кабельтовых, с норд-веста Рамсея атаковали линкоры "Тюринген" и "Тирпиц", усиленные линейными крейсерами "Гнейзенау" и "Шарнхорст".

Стремясь избежать охвата своей колонны, контр-адмирал Рамсей приказал повернуть на восемь румбов "все вдруг" к весту, головной крейсер "Центавр" стал замыкающим, а замыкающий линкор "Родней" ‒ флагман Рамсея, стал головным. Немного позже в бой вступил флагман адмирала Форбса линкор "Лайон", а затем тяжёлые крейсеры Северного Флота и Рейхсмарине. Так начиналась битва основных сил противников.

А к 16:00 давно не осталось ни одного неизраненного корабля. В эскадре вице-адмирала Кратчли были потоплены "Ройял Оук" и "Уорспайт", его флагман "Куин Элизабет" лишился половины артиллерии и всех труб, объятый пламенем "Ройял Северин" отходил на зюйд-зюйд-вест — прочь из сражения. Флагман Савельева-Лихого "Новороссия" получил левый крен в двадцать градусов. "Кутузов" лишился задней трёхорудийной башни, которую заклинило на правый борт, и половины плутонгов вспомогательного калибра. Погибла "Белороссия", унеся с собою в пучину треть двухтысячного экипажа. Горела "Финляндия", пострадавшая меньше всех. Именно на "Финляндии" располагался штаб Черкасова и теперь линкор вёл дуэль с флагманом адмирала Форбса. Рюрик "Надежда" был потоплен огнём "Куин Элизабет", а на "Не тронь меня" тушили пожары.

Главные калибры линкоров Рейхсмарине потопили "Индию" и сильно повредили "Родней". Позже пошёл на дно "Тюринген", причём он получил относительно мало попаданий. У германского флагмана сдетонировал погреб второго кормового плутонга и корабль продержался на плаву ещё двадцать четыре минуты. Адмирал Редер перенёс свой флаг на "Тирпиц", перебравшись на него на спасательной шлюпке под обстрелом англичан. К чести адмирала, он по старой морской традиции покинул гибнущий корабль одним из последних вместе с его командиром капитаном цур зее Бурхарди. Вслед за "Тюрингией" был потоплен линейный крейсер "Гнейзенау", а потом взорвались погреба "Центавра". Британский бэттлкруйзер разорвало на части. Одновременно с гибелью "Центавра" вышел из боя искалеченный "Маджестик" и ещё через полчаса битву покинул жестоко повреждённый "Шарнхорст". "Тирпиц" же в одиночестве шестнадцать минут продолжал бой против "Роднея" и "Принцесс Ройял", на выручку ему пришли тяжёлые крейсеры "Хиппер" и "Зейдлиц", попытавшие счастья в атаке "Роднея" торпедами. От торпед линкор ушёл и заодно потопил "Зейдлица", но и сам пострадал от 203-мм снарядов. А когда к германским тяжёлых крейсерам подоспела тяжёлая бригада Бухвостова, контр-адмирал Рамсей приказал ставить дымовую завесу. "Родней" и "Принцесс Ройял" начали вырываться из боя.

...Вокруг "Финляндии" вскипало море от промахов. И словно рука невидимого титана, 406-мм снаряд ударил в броневой пояс, отчего корпус линкора задрожал всей своей многотысячетонной массой. Не прошло и минуты, как залп кормового плутонга "Финляндии" поразил "Лайон". Надстройку флагмана Форбса рассекли ослепительные вспышки, тут же поглощённые яростными языками огня и клубами дыма. Добились попадания и комендоры 8-дюймовых носовых башен: шестиствольный залп метко накрыл британца, всполохи взрывов поразили спардек и снесли несколько 133-мм орудий.

В дерзкую атаку пошла тройка оставшихся тяжёлых крейсеров бригады Еникеева, даже "Не тронь меня" не остался в стороне. Рюрикам удалось подобраться к "Лайону" на 65-70 кабельтовых и каждый отстрелялся из всех двенадцати торпедных аппаратов. Тридцать шесть торпед первой серии рванули к английскому линкору, а затем после суматошной перезарядки настала очередь второй торпедной серии. Столь массированной торпедной атаки не случалось, пожалуй, со времён русско-японской, когда по броненосцу "Севастополь" было выпущено сто четыре торпеды, но однако не сразу, а в нескольких атаках миноносцев. Вероятности избежать попаданий у "Лайона" практически не было. И всё же британец начал отчаянный манёвр уворота, пустив машины враздрай, а одна из его башен открыла огонь по "Грому". Когда линкору оторвало нос почти по шпангоуты первого плутонга, башня продолжала стрелять и шестым залпом достала "Гром" тремя 16-дюймовыми снарядами, разворотившими крейсеру полубак. "Гром" задымил, 406-мм калибр причинил ему большие разрушения, погибли и получили ранения свыше полутора сотен моряков. Счастье ещё, что снаряды не угодили в район погребов или топливных цистерн, бронепояс рюрика от них спасти бы не смог. А "Лайон" вскоре потерял способность стрелять, он медленно, но неумолимо погружался кормой вверх, лишившись не только носа, но и получив несколько пробоин под вторым носовым плутонгом на оба борта. Как потом выяснилось по показаниям пленённых английских моряков, адмирал Форбс утонул во время эвакуации.

"Куин Элизабет" пыталась уйти, развив самый полный ход. Но чтобы оторваться от преследователей, двадцати четырёх узлов флагману Кратчли явно не хватало. "Новороссия", "Финляндия" и "Кутузов" не отставали, два рюрика Еникеева — "Баян" и "Не тронь меня" вели параллельное преследование, обстреливая избитый линкор восьмидюймовками. Экипаж "Куин Элизабет" боролся до последней возможности, но в конце концов, линкор затонул от множественных пробоин под ватерлинией. Тяжело контуженного Кратчли подобрали в море вместе с шестью сотнями спасшихся моряков — оставшаяся половина экипажа кто погиб в бою, кто не успел выбраться из отсеков и разделил судьбу своего корабля.

Эпилог

С первыми залпами Вестероленского сражения хрупкий мир лопнул, словно перекаленное стекло. Маховик истории закончил очередной оборот, повторно, как и в роковой июльский* день 1914-го года, начав отсчёт новой европейской войны.

Линии государственных границ в одночасье стали линиями фронта. Русские войска приграничных округов приступили к развёртыванию согласно полученным директивам ‒ на исходных рубежах, с востока к ним уже совершенно открыто спешили войска второго стратегического эшелона, а в глубине необъятной страны началась мобилизация корпусов третьего эшелона. А по ту сторону пока ещё не запылавшего фронта войска Антанты получили приказы на выдвижение к границам, передовые части уже занимали оборудованные в предпольях позиции, готовились к вылету армады бомбардировщиков и ждали приказа сотни истребительных эскадрилий. А в это время в воздух уже поднимались первые русские бомбардировочные эскадры и эскадры союзников. Не только в приграничных губерниях России, но и во внутренних, было введено военное положение; среди режимных мер основной упор делался на контроль за передвижениями на дорогах, а также и на учёт всех лиц, прибывающих или отбывающих в населённые пункты. Печальный опыт четвертьвековой давности был изучен, осмыслен и лёг в основу многих наработок контрразведывательных органов. Миллионы солдат и сотни тысяч единиц техники растянулись по железным и грунтовым дорогам, неумолимой поступью продвигаясь на запад. На Запад — где их ждали сотни дивизий Антанты, за спиной которых стояла объединённая мощь сильнейших экономик и финансовых кругов Европы и мира.

Москва и Лондон разорвали дипотношения после первых выстрелов в Норвежском море. Главы посольств стран Антанты были вызваны в МИД России для официального объявления войны. Однако послу Франции министр Лопухов вручил ноту постфактум, так как десятью минутами раннее в Кэ д"Орсэ уже успели вызвать графа Игнатьева, которому Боннэ передал заранее заготовленную ноту. Впереди Игнатьева и весь российский персонал ждали эвакуация под присмотром жандармов, крики и плевки парижан по маршруту следования кортежа, буйство и злоба толпы на вокзале, с которого поезд должен был доставить сотрудников посольства в Нант, чтобы потом они пароходом отправились в нейтральный португальский порт. Французское правительство решило поступить цивилизованно, а попросту говоря, в рамках приличия, и ждало ответного шага от России. В Москве эвакуации французских дипломатов, как и дипломатам некоторых других стран, препятствий не чинили. Чего нельзя было сказать о посольствах Варшавы, Будапешта и Лондона — в ответ на захват русских посольств. Впрочем, взятые британцами под арест сотрудники русского посольства были вскоре сопровождены в ближайший порт, Уайтхолл не пожелал терять своих представителей в Москве. Но те несколько сотен русских граждан, что на свою беду оказались в этот день на территории Альбиона, были интернированы в один из загодя построенных лагерей и лишь немногим из них посчастливится пережить войну.

— — — — — — — —

* датировка по юлианскому календарю. 19 июля (1 августа) 1914 г. Германия объявила войну России, 24 июля (6 августа) России объявила войну Австро-Венгрия.

— — — — — — — —