Любовь и немного магии ( параллели I )

"Ну, так, слушай. Тебе расскажу

Я про ту, что собою затмила зарю

Мое счастье нежнее, чем вкус пастилы

И прекрасней чем лебедь на гребне волны

"Причем здесь пастила? Ее губы пахли земляникой, а дух стихии Дени просто глуп. Смеяться над людьми очень нехорошо. Ведь люди и так глубоко несчастны. Жить с такими эмоциями просто невозможно. То, что люди называют любовью, является бесконечной жестокой пыткой. Сердце бешено колотится и постоянно ноет, душа разрывается пополам, а поступки не управляемы и не логичны. Даже магия не подвластна тебе. Что же ты сделала со мной Феечка. Бедный я несчастный дух стихии...".

Ее речи подобны словам мудреца

Ее скромность развеет наветы лжеца..."

Но ручей вдруг прервал речь мою и сказал:

"В нашем мире такой я нигде не встречал".

"Все верно, эта девочка из другого мира, а я зачем-то привел ее сюда. Ведь ей может не понравится у нас, и она призовет оттуда Консоль по имени ПиЭсПи или еще более страшную Мобилу. Если Наставники не сумеют справиться с чудовищами, те уничтожат наш мир. Тогда все погибнут, даже этот жухлый клочок травы с трудом пробившейся между камней. А виноват в этом буду только я — бедный и несчастный дух стихии...".

Все услышанное и от Фана и от Гарольда смешалось в голове у Ани и из этой словесной каши сами собой сложились стихи:

Я скакал по полям, танцевал по горам

Как я делал все это, не знаю и сам

Не имея сапог, при отсутствии ног

Я прекрасную даму встретить не смог

Дух стихии поднялся ко мне из ручья

"Где же счастье мое?" — спросил его я

"Твое счастье живущий в пыли злой паук

Только он сможет лапою пнуть тебя, друг"

Как заря покраснел я красиво тогда:

"Пастилой и не пахнет вкус паука!

Можешь бить и пытать, пополам разрубить

Паука не смогу никогда полюбить!".

Дух стихии, хитрец, громко вдруг закричал

И своим ПиЭсПи прямо в лоб мне попал

Взял "мобилу", нырнул и навеки пропал

Больше в мире своем я его не встречал

— Бред! Хватит! Конец! — не выдержала Аня.

— Еще не конец, — невозмутимо отозвался Фан, — Это я очень пить захотел. Сейчас я водички хлебну и продолжу. В этом сонете я еще двадцать четверостиший спорю с ручьем о красоте своей дамы, а потом называю ее имя.

— Нет, Фан! — Аня остановилась и повернулась к мальчику. Ее глаза метали молнии, а от звонкого крика с вершины скалы сорвалось несколько мелких камешков.

— Я очень ценю твое отношение ко мне и стихи у тебя хорошие. Прекрасно, что это не про "Кашу глотаю, о милой рыдаю. Пельмени уминаю и снова рыдаю", но я больше не могу их слушать. Хочешь, я сама наберу тебе репейника, и ты его в меня покидаешь. Только помолчи хоть немного. Я тебя очень прошу. Сколько ты говоришь, Аннет, у него стихов накопилось? Тысяча один? Фан, мы пока только в конце первой сотни, а я уже с ума схожу. Еще одна твоя рифма и я за себя не отвечаю.

— Ну а ты, влюбленный Ромео? — Аня перевела взгляд на Гарольда, — Не удивительно, что от тебя девушка сбежала. Ты же зануда. Постоянно ноешь и ноешь. Хотя бы анекдот рассказал для разнообразия...

В этот момент Аннет похлопала подругу по плечу.

— Что тебе, принцесса? Видишь, я разговариваю, — не снижая голоса, поинтересовалась девочка.

— Извини, прерываю, но мне кажется, тебе надо на это посмотреть, — Мать Стихий указала на светящийся круг в конце ущелья.

Моментально все раздражение Ани как ветром сдуло.

— Вот же ерунда какая. Похоже, еще и вращается. Гарольд, милый, только не говори, будто нам надо туда.

"Разве зануда может ответить по-другому? Конечно туда, прекрасная дама" — ответил Гарольд, и Аня явно уловила в его словах оттенок ехидства.

— Вы посмотрите на него. Дух стихии, а обижается словно ребенок. По мне, так лучше будь ехидным, чем занудливым. Аннет, Фан, идем, посмотрим на это сияние поближе.

11. Москва

Последние дни Николас Файдер проводил в бесконечной суматохе. Наличие в его квартире еще одного маленького ребенка свело жизнь к блужданию по бермудскому треугольнику, вершинами которого стали магазин, кухня и стиральная машина. Старания Николаса не проходили даром. Вася стал немного привыкать к своему новому дому, но иногда мальчик просыпался среди ночи, горько плакал и звал маму. Файдер как мог, успокаивал ребенка, но у него самого в этот момент начинало щемить сердце, и к горлу подкатывал комок.

Галина Юрьевна так и не появилась, словно ее и не существовало никогда на свете. Николас понимал, необходимо что-то с этим делать, но что именно никак не мог решить. Он был почти уверен, пропажа Васиной мамы связана с золотыми монетами, имеющими дурную привычку испаряться. При этом казалось ясным, служба безопасности фирмы, на которую работала соседка, к ее исчезновению не причастна, раз тоже разыскивает Галину.

От безысходности ситуации Файдер решил понадеяться на удачу. Лишь только Света настолько вжилась в роль старшей сестры при маленьком братике, что детей стало можно оставлять дома одних, начал ходить по всем имеющимся в Москве скупкам драгоценностей.

Судьба улыбнулась Николасу недалеко от станции метро "Бауманская", на первом этаже девятиэтажного блочного дома, который когда-то был белым, а теперь сменил свою окраску на грязно-серую с желтыми подтеками. Мимо дома сплошным потоком проходили студенты Московского Государственного Технического Университета, но это не могло принести ломбарду никакой выгоды. Очевидно, хозяева, открывшие здесь скупку, сильно преувеличивали материальное состояние учащейся в престижном институте молодежи и их родителей. По крайней мере, все сорок минут, что Николас находился в помещении скупки, он оставался единственным клиентом. Если таковым можно было назвать человека, который все сорок минут только и делал, что тщательно изучал свидетельство о лицензии.

Файдер уже не первый раз ловил на себе подозрительный взгляд скучающего в дверях охранника и решил, пора уходить, когда в дверях появилась она.

На этот раз на ней оказалась надета юбка, а не джинсы и волосы не распущены, а стянуты на затылке в хвостик, но ошибиться было невозможно. Второго такого перстня в виде большой распустившейся серебряной розы в мире просто не могло существовать.

Чтобы незнакомка не вспомнила его, Николас вышел на улицу и стал ждать. Вскоре девушка покинула помещение ломбарда и двинулась в сторону метро. Файдер незаметно последовал следом за ней.

Девушка доехала до станции "Арбатская" и вышла. Прошла немного по Новому Арбату вдоль его безвкусных стеклянных небоскребов и свернула в переулки, тянувшиеся до самой Тверской. В первый год своего пребывания в этом мире Файдер часто гулял здесь со Светой. Наполненный людьми и странными механизмами город пугал его, а здесь всегда было безлюдно и тихо. За этот покой и невысокие, непохожие друг на друга дома Николас и полюбил переулки. Они чем-то напоминали его прежний мир.

Следуя за незнакомкой по кривым, узеньким улочкам, Николас дошел до водоема, чудом оказавшегося в самом центре Москвы. В подъезд одного из кирпичных домов недалеко от Патриарших прудов девушка и вошла. Сквозь стекла шахты лифта, выведенной на фасад дома, Файдер видел, как она поднялась на третий этаж.

Немного выждав, Николас подошел к старушкам, сидящим около подъезда в тени покрытых городской пылью деревьев.

— Извините, не подскажите, кто в этом подъезде на третьем этаже живет?

Разморенные солнцем, скучающие старушки с радостью ухватились за возможность поговорить.

— Петровна, а кто же у вас на третьем-то живет?

— Известно кто. Свиндичи живут, — откликнулась Петровна, — Только можно сказать и не живут вовсе. Академик то сам и супруга его померли, а Сашка, сынок их бесшабашный, редко появляется.

— А вот девушка сейчас прошла, она кто?

— Настя то? Жена Сашкина. Из молодых, да ранних. Сынок то профессорский почитай лет на двадцать ее старше, а она за него замуж выскочила. Видать за богатством погналась, а откуда там богатству быть? Одно название — академик, а за душой никогда и гроша не было, — разговорилась Петровна, но вдруг насторожилась, — А тебе до Насти какое дело?

— Да я так просто, — замялся Николас.

— Знаю я твое "просто". Ни стыда, ни совести. Голова уже седая, а все туда же, за девчонками бегать. Иди отсюда, пока милицию не вызвали.

Часть вторая, которая проливает свет на некоторые таинственные события

1. Москва

Саша Свиндич появился на свет в начале семидесятых годов бурного двадцатого века. Его отец, учитель физики, Николай Свиндич был родом из города Златоуста, расположенного среди хребтов Южного Урала и прославился своим оружейным заводом и мастерами гравюры по стали.

В конце Великой Отечественной войны, восемнадцатилетнего Николая мобилизовали и отправили на фронт. За оставшийся до конца войны год он успел получить ранение, поучаствовать в освобождении города Будапешта и дослужиться до звания младшего лейтенанта. После победы, по дороге домой Николай заехал посмотреть на Москву, да так и застрял в этом суматошном городе. Сначала устроился рабочим на завод "Серп и молот", потом поступил на заочное отделение Педагогического института, успешно его закончил, а там и семьей обзавелся.

Жила семья Свиндичей, состоящая из маленького Саши, его родителей и бабушки на Строгановском проезде и неким образом умудрялась помещаться в десятиметровой коммунальной комнате. Их деревянный двухэтажный дом стоял на небольшом пригорке, и почти от самого его порога начиналась шаткая деревянная лестница, спустившись по которой можно было оказаться на Золоторожской набережной реки Яузы, так раз возле горбатого пешеходного мостика. И лестница, и мостик казались маленькому Саше гигантскими сооружениями, а заросший травой дворик просто бескрайним.

Рос Саша в меру послушным, в меру озорным мальчиком. В детский садик не ходил, а воспитывался под присмотром бабушки. Вечерами мальчик любил смотреть из окна комнаты на поезда, мчавшиеся по железной дороге Курского направления, а днем бабушка водила Сашу гулять в Андроньевский монастырь. В то время в монастыре располагался музей древнерусской живописи имени Андрея Рублева и вход на его территорию был свободным. В коротких штанишках Саша носился вместе со сверстниками по дорожкам монастыря, а самым радостным их развлечением было на полном ходу угодить в грязную лужу. За этим следовало суровое наказание в виде пары шлепков по попе бабушкиной ладонью и немедленная отправка домой, но с точки зрения ребенка оно того стоило. Из других развлечений Саша выделял катание по набережной на трехколесном велосипеде под присмотром отца и воскресный поход с родителями в кино во Дворец Культуры "Серп и молот". Правда последнее мальчик вычеркнул из списка удовольствий, после того как во время просмотра американской версии "Войны и мира" с Одри Хепберн в роли Наташи Ростовой он сильно перепугался вида горящей Москвой, разревелся на весь кинозал и лишил родителей возможности досмотреть фильм до конца.

Силу изречения древнеримского философа Сенеки "все течет, все изменяется" Саша познал на деле в довольно юном возрасте. Мальчику исполнилось всего пять лет, когда его отец опубликовал статью, посвященную теории точечного свертывания пространства и возможности практического применения феномена для мгновенного переноса объектов на большое расстояние. Ни о самой пространстве, ни об его свертывание, как и еще о миллионе разных умных вещей Саша не имел тогда никакого понятия, но видел, как окружающий его мир начал стремительно изменяться.

Теорию Николая Свиндича, несмотря на всю ее фантастичность и даже абсурдность, заметили, и она заинтересовала кое-кого из высшего руководства. "Холодная война" с империалистическими странами находилась в самом разгаре и все, что могло пригодиться для гонки вооружений, объявлялось приоритетной государственной программой. Папа Саши получил в свое распоряжение лабораторию в "Институте Физики", стал действительным членом Академии Наук СССР, а семья Свиндичей получила пропуск в социалистический рай. Жили они теперь в отдельной квартире в центре Москвы, имели в своем распоряжение черную "Волгу" с персональным шофером и в очередях за продуктами больше не стояли. Продукты в доме Свиндичей появлялись сами собой в виде красивых пакетов, заполненных всевозможными вкусностями.

Шли годы. Саша пошел в школу. Учиться мальчику нравилось. Нравилось раньше всех в классе решить контрольную работу по математике, нравилось, когда его сочинения называли лучшими, и нравилось ненароком услышать: "А что вы хотите? Конечно, ребенок очень талантлив. Ведь это сын академика Свиндича". Первые четыре класса Саша закончил с одной единственной четверкой. Ей стала четверка по физкультуре, и мальчик понимал, оценку ему незаслуженно завысили из уважения к остальным пятеркам. На первом же уроке по ненавистному для него предмету Саша понял, к занятиям спортом призвания у него нет. Он хуже всех бегал, ниже всех прыгал, не мог ни разу подтянуться на турнике и с трудом отжимался даже один раз. Тем не менее окончание сыном начальной школы было признано Николаем Свиндичем вполне достойным, а когда Саша после летних каникул пошел в пятый класс, в его жизни началась черная полоса.

Первым ударом стала смерть бабушки, и эта смерть разбила представление мальчика о незыблемости окружающего мира. Ведь ЕГО дом, ЕГО родители, ЕГО бабушка являлись незыблемой составляющей ЕГО, Саши, жизни, ЕГО мира. Так должно было быть всегда. И вдруг любимый человек, видеть которого каждый день мальчику казалось таким же естественным явлением, как ежедневный восход солнца, навсегда ушел и больше никогда не придет к нему. Это ведь очень несправедливо. По сравнению с тяжелой потерей уход отца из "Института Физики" показался поначалу Саше совсем незначительным событием, но позже он понял, как сильно ошибался. Николай Свиндич сам объявил об ошибочности своей теории, закрыл тему исследований, ссылаясь на ее бесперспективность, и вернулся к преподавательской деятельности. Это повлекло за собой исчезновения черной "Волги" вместе с пакетами полными деликатесов и появление в семье скандалов. Сначала редкие, они стали возникать все чаще и по любому поводу. Никогда раньше Саша не слышал, чтобы родители кричали друг на друга, а теперь их ругань стала чуть ли ни ежевечерней. Объяснение этому было вполне тривиальным. Сашина мама не могла простить своему мужу исчезновения из своей жизни благ, к которым успела быстро привязаться, но мальчик этого не понимал. Да и не хотел понимать. На его глазах рушилась любовь и взаимное уважение двух самых дорогих ему людей, и оправданий этому не могло быть. В результате мальчик превратился в замкнутого, слабовольного и ни во что не верящего подростка.

В институт Александр Свиндич поступил, ясно понимая: все то, что наполняло его характер до этого должно безвозвратно исчезнуть и не должно возвращаться больше никогда. С трудом преодолев свою бесхарактерность, Саша сумел скрыть все свои страхи и неуверенность за маской цинизма и безрассудства. Своими вопросами во время лекций Саша мог довести до белого каления любого преподавателя, а сокурсников до истеричного хохота. Он помогал делать контрольные работы всем желающим и в результате превратился в полубога для всех девочек потока. Конечно, Саша по-прежнему хуже всех бегал и ниже всех прыгал, но кого это интересовало, если он был ходячей энциклопедией рок-музыки. И все таки Свиндич не жил, а играл в наглого и самоуверенного человека и игра стоила ему огромного душевного напряжения. Правда, судя по отношению к нему сверстников, с ролью он справлялся хорошо. Но стоило ему очутиться дома, и Саша снова превращался в себя самого: слабого, замкнутого и одинокого подростка.