Три Заряницы

Он в отчаянии оглянулся на противоположный берег, где было капище, и где он обещал ждать хозяина, и, проклиная все на свете, принялся грести дальше, спеша проплыть мимо поворота, и не попасться на глаза колдуну.

'Все-таки пришлось мне уйти от хозяина', — горько усмехнулся он, вынимая золотник. — 'Видно решило небо наказать меня за грехи многочисленные', — единственная оставшаяся от службы у Прохора монетка, насмешкой смотрелась на его большой руке.

* * *

Никогда бы не подумала, что умею так плавать. Не знаю, какая сила гнала меня вперед, но казавшееся поначалу довольно большим расстояние до берега я преодолела за считанные минуты. Выскочила из воды и, рванула в сторону росших неподалёку чахлых кустов. Заползла внутрь и только там испуганно оглянулась, надеясь, что темнота вокруг спрячет меня от подлого Ямата.

'Вот ведь какой дрянной человек, слуга Прохора, оказался. А я-то, дура, спасать его кинулась. И на что только надеялась? Надо было еще самой его по пальцам стукнуть', — пеняла я себе, вспоминая, как от страха, что он сейчас сорвётся, выронила нож и, позабыв всё на свете, бросилась тянуть в комнату огромного воющего дядьку, а он, вместо того чтоб спасибо сказать, придушил и к Прохору поволок.

Невольно погладила синяки на шее, и рука наткнулась на шнурок от ладанки, которую сплела вокруг материного камушка. Заревик удобно лег в руку, успокаивая и даря ощущение тепла, которого мне сейчас так не хватало. Если бы еще мокрое платье можно было снять, я бы, наверное, и до утра тут просидела, а так пришлось набираться храбрости и выползать из укрытия.

За это время, что я пряталась, Ямат уже десять раз должен был доплыть сюда, но к моему удивлению, берег был совсем пустой, да и на реке я не видела его лодку.

'Может, испугался Чертогов и решил не причаливать'? — мелькнула надежда и я, наконец, решилась встать и, окончательно убедившись, что кроме меня здесь никого нет, стянула и отжала платье и чулки. Надевать мокрое совсем не хотелось, но выбора не было, ночь была холодная. Грустно вздыхая, уселась на песок и, положив голову на колени и обхватив себя руками, принялась ждать утра.

Отчего-то верила, что меня непременно найдут. Ну, во всяком случае, искать точно будут. В конце концов, не бросили же меня у Прохора, — уговаривала себя, говоря о ведьмаках во множественном числе, хотя перед глазами стоял только Владыка.

Минуты текли за минутами, медленно складывались в часы, а я всё сидела у воды. Временами, чтобы окончательно не замерзнуть, я вставала и бегала вдоль берега и, наверное, если бы кто-то плыл сейчас по реке и увидел меня, о Чертогах начали бы слагать новые сказки, но на мое счастье или несчастье на реке никого не было.

Ближе к утру, когда поднявшийся ветер прогнал тучи, и звездная россыпь снова стала видна, я опять заползла в кусты, чтобы спрятаться от пробирающих до костей ледяных порывов ветра. Сидела, мелко дрожа, и чувствовала, что все-таки простыла. Сначала разболелось горло, потом голова, потом начало клонить в сон, а когда проснулась, холодно уже не было, только голова была отчего-то очень тяжелая и никак не хотела держаться прямо, а всё время заваливалась то на грудь, то на плечо и страшно хотелось пить. С трудом поднялась и побрела к воде. Вошла в реку по колено, но этого мне показалось мало, и я зашла по пояс, и даже присела, окунаясь с ног до головы и прямо так, в стекающей одежде вышла на брег и легла на песок у воды. Потом, наверное, опять заснула.

Мне снился кошмар.

Приснилось, что со стороны далёкой полоски черного леса идет какая-то женщина и зовёт меня, а я просто до дрожи боюсь её, но ни пошевелиться, ни сбежать, не могу.

— Я мама твоя, Луша, ты звала меня?— говорит она, вдруг оказываясь совсем рядом, а я вижу какие красные у неё глаза, и губы сами шепчут.

— Ты не мама, ты Заряница, — и пытаюсь отодвинуться, но руки и ноги не слушаются. — Я тебя не звала, — изо всех сил зажмуриваюсь, но она никуда не уходит, а продолжает нависать надо мной,

— Мать твоя звала. За тебя просила. Хочешь, в ученицы возьму?

— Нет, — отворачиваюсь от неё и вижу Владыку. Он стоит у воды и смотрит на меня своими странными глазами, и я вдруг понимаю, что мне, во что бы то ни стало, нельзя отводить глаза, если хочу, чтобы нашел меня.

— Не смотри на него, — злится она и, хватая за волосы, заставляет опять посмотреть ей в глаза. — Мужчинам верить нельзя. Он такой же, как все. Они все такие же. Ты думаешь, он лучше Прохора? А вот и нет. Одни у них желания, одного и того же хотят.

— Неправда, — качаю головой, и в отчаянии снова ищу его глаза, — он другой... он, так как Прохор, не хочет, — сквозь туман в голове с трудом подбираю слова.

— Хочет, хочет. Хочешь, покажу тебе, что он хочет? — снова хватает за голову. — Смотри, — заглядывает в глаза.

Вспышка. Голова разрывается от боли. Лечу... падаю... разбиваюсь на тысячу осколков и снова тону, привязанная к телеге, а руки Владыки рвут мой сарафан, невольно скользя по коже. Сижу на берегу, мокрая как мышь, разглядывая разбитые коленки,... но ссадин не вижу, а вижу только белизну бедер и ощущаю нежность кожи, оттого и злое.

'Прикройся. Смотреть срамно',

Вспышка. Подвал в доме Прохора. Я смотрю на себя глазами ведьмака и чувствую, как зарождается в нем желание. Как хочется ему накрыть рукой красивую упругую грудь, которую совсем не прикрывает разорванный шелк рубашки.

'Красивая девка', — читаю его мысли и ощущаю негодование, почти ревность, в сторону похотливого старика.

Вспышка. Впервые смотрю ему в глаза, а ему страшно: внутри сжался маленький мальчик и неверящее... 'Не испугалась?'. Хочется, чтобы продолжала смотреть, самому хочется смотреть в глаза... красивые глаза... бархатные.

Вспышка. Подъезжаем к терему. Сплю, уткнувшись ему в грудь. Делаю вдох и чувствую запах любистка, оставшийся на его губах, что украдкой мазнули по моей шее: острый, пряный запах... запах желания.

Вспышка. Жадный голодный взгляд Красавы. Ее вывалившаяся из ворота тяжелая полная грудь и понимающий взгляд. Его передёргивает от такой доступности. Брезгливость и злость, что поняла... что догадалась...

Вспышка. ...

Как же стыдно, будто догола раздели и на люди выставили.

Она заставляла смотреть на то, что он видел и переживать вместе с ним то, что он чувствовал, а я сгорала от стыда и не знала, куда мне деться, и как в глаза ему потом смотреть буду.

Будто раздвоилась. Будто подсматривала за ним в самые интимные моменты и что-то странное, незнакомое, волнующие поднималось внутри, и при этом обижалась. Даже не обижалась, а злилась. Просто до белого каления злилась. И понимала, что человек может и не виноват, я же тоже глубоко внутри о нём думала. Не так, конечно, да я так и не умела, но... ведь думала же. И тут же обзывала его последними словами, что посмел такое обо мне мечтать. Под конец уж вовсе стыдно стало. Я конечно в деревне росла и про это знала, но как это на самом деле бывает, и близко не представляла, а тут не только увидела, но и ещё и всё до мелочей почувствовала... так он откровенно меня под собой представлял.

Заряница, давно отошла, оставив меня сидеть на песке; и я сидела: закрыв лицо руками и сгорая от стыда. А когда снова открыла глаза, никого рядом не было и только с трудом прорывающееся на этот берег солнце медленно вставало над горизонтом.

* * *

В первые минуты, когда от удара Мораны, одна из молний снесла ворота заставы и открыла доступ для голодной нечисти, Прохор даже испугался, что не успеет раньше жнецов попасть в дом. Спасло только то, что на пути попались раненные воины, что в момент нападения оказались у ворот.

Перепрыгнув вгрызающегося в еще живого человека мертвяка, колдун метнулся к лестнице ведущей на крыльцо и посмевший встать на пути ратник упал, сражённый огненным росчерком его посоха.

Сзади послышались крики подоспевших на помощь воинов, и Прохор увидел, как дюжий воевода одним махом перерубил сразу нескольких жнецов и начал теснить их к выходу.

Колдун захлопнул дверь. Своё дело он сделал: Мару разбудил и место для прорыва указал, а дальше пусть всё идет своим чередом. Воевода с ратниками очень кстати подвернулись на пути нечисти, отвлекая их от дома. Теперь можно за Ярину не опасаться.

Прохор перехватил поудобней посох и огненная молния перерезала первую тройку воинов, что лихорадочно облачались в кольчуги. Затем еще несколько смертельных вспышек осветили горницу, и путь к заветной двери в девичью спальню был свободен.

Он даже разочарование испытал, когда понял, что страхи его оказались напрасны, Ямат не посмел ослушаться приказа и увёл девушку, о чём говорили сорванные ставни и распахнутое настежь окно. Колдун выглянул наружу и увидел примятую траву, будто кто-то тяжелый свалился вниз.

'Ну, если ушиблась', — перекосило его и перед глазами пронеслись мыслимые и немыслимые пытки, которую ждут Ямата, не дай Бог что...

Прохор вскинул посох и костлявые пальцы начали перебирать вырезанные на нём узоры, призывающие смертоносный огонь.

Он не хотел рисковать, бросая во Владыку обычную молнию. Сила, подвласная ведьмаку, заставляла быть осторожным. Он и раньше знал, что новый Владыка силён, его умение подчинять людей говорило само за себя, но насколько, понял только когда увидел, как тот, буквально на ходу, призвал две враждующие стихии. Колдун с завистью смотрел на переливающуюся огненными и голубыми бликами сеть, что накрыла разлом. Благодаря Маре он неплохо освоил стихию огня, но упрямая вода так и не захотела подчиняться, а купленный за большие деньги подгляданец, остался невостребованным. И сейчас спешка не привела бы ни к чему хорошему — обладая такой силой ведьмак даже не стал бы отражать летящий в него огонь, а просто перенаправил бы его энергию в сеть или впитал, чтобы восполнить растраченный резерв. Оставался единственный шанс, надеяться, что Мара поймет, кто ее главный враг и ответит на его призыв, а силу огненной змеи даже Владыке не преодолеть.

Он еще быстрее заскользил по узорам, отчаянно стремясь призвать чудовищный разряд, что должен был снести сеть и утащить ведьмаков в под трещину. Но время шло, а Мара упорно не отвечала, заставляя его думать, что ей попросту не хватает сил породить еще одну змею так быстро, ведь первую, которая прогрызла грань между живым и мертвым миром, она спустила совсем недавно.

Прохор в последний раз пробежался рукой по узорам посоха и отступил. Надежды призвать смертоносную молнию не осталось. Он с силой сжал посох и, метнув полный ненависти взгляд в застывших над разломом ведьмаков, развернулся и побежал в сторону подготовленного Яматом лаза.

Что ж, сегодня не удалось поквитаться с Владыкой, ничего он потерпит, зато уже этой ночью его ждёт лакомство куда слаще, чем месть ведьмаку. Яринушка наконец-то станет его. Нежная девичья красота встала перед глазами, и колдун почти с охотой бросился в холодную воду, чтобы хоть немного укротить снедающую его похоть.

* * *

Как только свет рванул ввысь и угроза прорыва миновала, страх за девушку снова вернулся. Не помня себя, Стас влетел на крыльцо и, отпихнув, застывшего в дверях ратника, ринулся на второй этаж, и сразу же замер — дверь в спаленку была распахнута, и никогда не страдающий никакими хворями ведьмак вдруг схватился рукой за сердце. Несколько ступеней, что вели наверх, он преодолевал мучительно долго, а потом и вовсе остановился, не решаясь переступить порог, и только оклик воеводы, что укушенным жнецами воинам нужна его помощь, помогли взять себя в руки и на негнущихся ногах войти внутрь.

Спальня оказалась пуста. Сшитое из меховых шкурок одеяло валялось на полу, а оставленный узелок сиротливо лежал на лавке, рядом с ведром с водой и кучкой сброшенной на пол одежды. Владыка поднял девичью рубашку и с облегчением выдохнул. Крови не было, да и везде вокруг ничего, что указывало бы на нападение жнецов, не было, а распахнутое окно с примятой внизу травой, говорило скорее о том, что девушку похитили, чем загрызли. Стас выглянул на улицу и увидел примятую траву и чернеющий в частоколе лаз. Теперь сомнений в том, что Лушу выкрали не осталось.

'Значит не привиделся ей отец Порфирий', — вспомнил он похотливого старика и невероятная догадка пронеслась в голове. Слишком уж странным был этот прорыв, слишком не похожим на все, что они видели до этого.

'Неужели Моране служит?' — с недоверием покачал головой Стас, вспоминая благообразного старика.

Тогда понятно, отчего в лесу столько жнецов было. Не могло их столько из разлома выползти, он ведь почти сразу сеть развернул, только если кто в обход заставы провел. Стас вспомнил, как Луша обмолвилась, называя странного священника Прохором, и теперь уже не сомневался, что она откуда-то знала его. Да и не могло быть иначе, если учесть его странную зацикленность на ней. Перед глазами встал образ священника в белых одеждах, который предлагал ему деньги за девушку. Слишком нездоровым был его интерес, слишком болезненным. Чем-то большим, чем обычная похоть. Он вспомнил, как тот потянулся к ней, когда они столкнулись на лестнице в доме князя. Нет, тут было что-то больше, чем простое желание получить красивую девку. Да и она его уж слишком боится. Так вроде бойкая, а его увидит, обмирает вся и к нему жмется.

Ведьмак потянулся к перекинутой через плечо сумке и достал подгляданец. Поднес её рубашку к нему и капнул несколько густых капель на пол. Клубящийся туман потянулся по ногам, и расступившись, открыл картину застывшей посреди реки лодки, в которой до ужаса напуганный Ямат вглядывался в мертвый берег.

— Вернись, дура, вернись! — звал он, выискивая глазами беглянку, — там Чертоги,... земля мертвая...

Стас медленно перевел взгляд в сторону черной полосы берега, и ужас Ямата перешел к нему.

'Погибла'! — сердце на миг перестало биться и он уже не жалея плеснул драгоценной жидкости на пол.

— Покажи её, — приказал охрипшим голосом и чуть с ума не сошел, когда подгляданец показал совершенно пустой берег. Очнулся от странного треска и с удивлением увидел у себя в руках разорванную рубашку. Снова бросил взгляд на пол и с облегчением выдохнул, вглядываясь в выползающую из кустов фигурку. Живая и невредимая Луша со страхом огляделась, а потом начала быстро стягивать мокрое платье.

Стас, Тур и воевода подошли к причаленной у берега лодке, и ведьмак бросил на дно свой мешок и обернулся к друзьям.

— Тур, остаёшься за главного, я к вечеру вернусь, самое позднее — завтра утром. Проследи, чтобы ребята отдохнули, мне ваша помощь потом может понадобиться. Ты, воевода, к князю человека пошли, предупреди, что отец Порфирий слуга Мораны оказался. Людей твоих я осмотрел, яд из укушенных вытравил, теперь главное следить, чтоб раны не загноились.

— Не переживай, справимся, — воевода с тревогой посмотрел на собранного и как никогда сурового Владыку и кивнул на лежащих во дворе погибших ратников, — с теми, что полегли, что делать? Мы хоронить хотели, да теперь и не знаем.

— Хоронить нельзя, только сжечь.