Оборотная сторона зверя. Ч.1. Рейнхард

Габи хмыкнула:

— Я же сказала — обычные. Разве Правителя можно назвать так?

'Да уж. Кого-кого, но только не Рейнхарда'.

— К тому же, — продолжила вера, — некоторые полукровки также могут обладать зачатками магии. Но чем больше в них от людей, тем слабее они в звериной своей ипостаси, если вообще способны обернуться.

— В той деревне много было таких, кто не мог?

— Почти все, — в голосе Габи звучало сочувствие. — Потому я и не дразнила их, мне Грета запретила.

— Грета?

— Да, та магиня, что приютила меня. Многие думали, что я полукровка, и Грета вовсю поддерживала эту легенду. Вот только из-за этого я не знала, как совладать со Зверем, когда он стал просыпаться. Внутри все стало нестерпимо чесаться, я все время была на взводе, все время срывалась. Бедная Грета, как она меня только выдерживала? А потом я стала все дальше и дальше убегать в лес. Мне так хотелось побыть одной, почувствовать, что значит — свобода. Зов был такой сильный, что я днями не возвращалась, потому, наверное, меня не сразу хватились...

Я повернулась к Габи, и она тут же прижалась ко мне.

— Что-то случилось? На тебя кто-то напал? Ну же, Габи, не молчи!

— Как я уже рассказала, баланс сдвинулся. Женщин лишали магических Сил, мужчины слабели, а гроллы становились умнее, они менялись, все чаще и чаще нападая даже на магически защищенные города. Из-за Нинель и оборотни стали слабее.

Мне тут же захотелось расспросить о жене Рейнхарда, но я чувствовала, что бете необходимо выговориться, что перебивать сейчас нельзя.

— И даже нагам досталось. Их самки умирали, а те, что остались, все реже и реже стали приносить здоровое потомство. Никто не думал, что человеческие женщины... Нет, мы знали, что наги могли спать с ними, но наги с людьми были несовместимы. А вот с оборотнями...

Ее маленькое тело будто окаменело.

— Меня поймал наг. Я была еще неинициированная, да что там, даже не оборачивалась ни разу и не могла послать зов своим. Вот наг и воспользовался этим.

— Он... надругался над тобой? — так тихо, что только оборотень мог услышать, спросила я.

— Почти. Он не мог сразу. Их яд убивает, потому он должен был дождаться, пока мой организм к нему привыкнет. Да и тогда не факт, что я выжила бы. Слава предкам, что я была в том возрасте, когда девушку могут почуять. Если бы Владыка с его отрядом не проходили мимо деревни, если бы Тай не почуял меня...

— Не надо, не мучь себя, забудь, не рассказывай, — крепко-крепко сжимаю бету, потому что я знаю, потому что я тоже знаю!

— Лиэ?

Меня трясет, но уже не от жалости, а от того, что я сама готова открыться. Рассказать все, впервые все, ей, без утайки. Этой маленькой бете, которая столько пережила.

— Я... Меня тоже, — и слова уже срываются ревущим потоком, все, которые так долго комком застревали в горле.

Синяя луна мигала, то скрываясь, то появляясь из седых облаков, а я все говорила и говорила, чувствуя, как в маленьких, но сильных руках Габи растворяются даже самые потаенные страхи.

* * *

— Я плохо помню свое детство. Так, какие-то неясные образы. Но были ли они настоящими или просто сказкой, рассказанной на ночь?

Снег, падающий с абсолютно черного неба и сильные руки, что подбрасывали меня вверх и ловили, прижимая к теплой груди. Смех, радость и ощущение правильности бытия. Я хотела бы думать, что именно таким было мое детство.

Но, по закону подлости, хорошо помню я совсем о другом. И как раз таки это я предпочла бы считать сном, нет, скорее, самым страшным кошмаром. Да, хотела бы я, чтобы этого никогда и ни с кем не было.

Странно, но тот день я помню так четко, словно он был вчера. Утром я долго спорила с мамой, что не хочу ходить ни в дзюдо, ни в айкидо, ни в какое-либо еще 'до'. Все дело было в одном-единственном танце, увиденным мной пару недель назад. Я сидела в школьном актовом зале, болтая с подружками напропалую, пока не заиграла музыка, и на сцену не выплыли (по-другому не скажешь) три пары. Девушки в ярких платьях, похожие на цветы, и парни в черно-белых костюмах, которые придавали им строгий и в то же время грациозный вид. Но не это поразило меня. Коля Ряхин. Этот заучка-очкарик из моего класса будто парил над полом с таким одухотворенным выражением на лице, что я не могла оторвать от него взгляд. И куда только делся забитый одноклассниками 'очкозавр'? Я с восторгом смотрела на то, как вальсирует Ряхин. Наверное, это была любовь.

— А очкозавр — это наг или какой-то дракон-оборотень? — от любопытства Габи вскочила и села на корточки, заглядывая мне в глаза.

— Нет очкозавр — это не раса, очкозавр — это судьба, — я улыбнулась, а потом горло сдавило воспоминаниями.

Картины прошлого замелькали перед глазами, и я не видела, как уже Габи стала обнимать меня.

* * *

Вдохновленная выступлением Ряхина, я тоже решила заняться танцами, и даже маман не могла меня в этом переубедить. Схватив спортивную сумку и натянув на голову любимую кепку, я, счастливая четырнадцатилетняя девчонка, хлопнула дверью и побежала по лестнице, еще не зная, что ни хорошее настроение, ни погожий солнечный день не могут уберечь от беды.

Перелетев последние три ступеньки, я запнулась уже площадке, когда врезалась в какого-то парня.

— Ой, извините, — стараясь успеть на свой первый урок танцев, звонко выкрикиваю, поправляю кепку с подмигивающим смайликом и... понимаю, что не могу протиснуться к выходу.

Их было трое. Двое крепышей и один рыжий — высокий и худой, словно жердь. От них воняло кислятиной. Пивом и жвачкой, делающей запах перегара особенно отвратительным.

Белобрысый качок, нагло усмехнувшись, схватил меня за руку.

— Эй, — я вырвалась и поморщилась, от вони слезы чуть не выступили на глазах.

— Смотри, Мотыль, какая цаца! От тебя не только Наташка, уже и малолетки нос воротят, — смуглый крепыш плечом задел белобрысого, и тот сплюнул, зло зыркнув на меня водянисто-голубыми глазами.

— Заткнись, хачик! — заводился белобрысый Мотыль.

— Кого ты хачом назвал? — смуглый закатал рукава кожаной куртки.

Почуяв неладное, рыжий решил отвлечь друзей. Схватив меня за шиворот и тряхнув пару раз, нарочито громко начал гнусавить:

— Налетела, толкнула нормальных пацанов, а теперь думаешь смотать по-тихому?

Не понимаю, что им от меня надо:

— Я уже извинилась.

— Смелая, да? — кривовато улыбнулся Мотыль.

У него были такие светлые ресницы, что казалось, будто их и нет вовсе. Одни лишь круглые водянистые глаза с желтоватыми белками смотрели на меня с зарождающимся бешенством.

— Все вы... — а дальше он стал обзывать меня такими словами, о смысле которых я тогда и не подозревала.

'Бежать и быстрее!' — билось в голове, а ноги словно бы приросли к полу, когда блондин замахнулся и остановил кулак в миллиметре от моего лица.

Я даже не успела испугаться. Просто стояла, ресницами задевая костяшки на его пальцах, и моргала быстро-быстро, наверное, в том же ритме, что билось сердце. Мотыль рассмеялся, и дружки последовали его примеру.

'Нет, это не правда, не может быть правдой!'

Утром, в собственном подъезде меня чуть не ударит парень! Это не укладывалось в моей глупой и наивной тогда голове.

— А она ниче. Малявка, не грудь, а прыщики, но талия и задница уже ого-го, — присвистнул нерусский, и стал поднимать мою майку.

Вот тогда я, наверное, и испугалась по-настоящему. Заорав, кинулась в просвет между блондином и рыжим. Они, заулюлюкав, прижались боком друг к другу и вытянули руки. Пискнув и чуть было не попав в капкан рук, я резко развернулась, собираясь сигануть по лестнице вверх, к квартире, к маме! Рыжий прыгнул, загородив ступеньки. Длинные руки его двигались так быстро, что я не смогла проскользнуть ни влево, ни вправо. Эхо их хохота отдавалось от стен, голова закружилась. 'Что делать, что делать?!'

Металлический скрип двери — этот звук показался мне голосом ангела. На глазах выступили слезы, я открыла рот, чтобы закричать, и тут же чуть не задохнулась на вдохе — грязные руки, пропахшие пивом, сжали половину лица. Другие — схватили и приподняли меня над полом.

'Нет! Кто-нибудь, помогите!' — уже мычу, барахтаясь изо всех сил. Воздуха не хватало, и я стала кусаться, царапаться.

— Сука! — Мотыль взвизгнул совсем по-девчачьи и со всей силы заехал в живот кулаком.

Захожусь в крике, мне кажется, от моего голоса должны лопнуть стекла, но кроме жалких придушенных хрипов до вошедшего не доносится ни звука.

Мои руки холодеют от страха, когда я понимаю, куда они меня несут. 'Подвал! Недавно же приходил слесарь, а потом запил да так и не закрыл помещение. А папа недавно хотел спустить и закрыть за него...'

— Крепче держи, Рыжий!

Руки рыжего становятся потными, он что-то мычит:

— Пацаны, может, не надо?

Но Мотыль только зыркает на него, и тот умолкает.

Звук каблучков. Вошедшая поднимается по лестнице. И я ужом извиваюсь, чтобы она услышала. Мне удается глотнуть воздуха и крикнуть только:

— Помо...

Когда на голову опускается кулак, в глазах темнеет, и последнее, что я слышу — это торопливый перестук каблучков. Вверх, вверх, бряцанье ключей и громкий хлопок. А потом была тьма, которая, к сожалению, продлилась недолго.

* * *

— Держи ее! Да за ноги, придурок. Держи, пока не очухалась, — Мотыль схватил рыжего за рукав.

— Пацаны, может, того, напугали — и хватит, — гнусавил рыжий, оглядываясь на железные двери. — Рустем, ну хоть ты скажи.

Я приоткрыла один глаз, чуть-чуть, чтобы никто не догадался, что я очнулась.

— Да не ссы, — кавказец закашлялся и сплюнул на пол. — Рот только девке заткни и сам не визжи.

— Дело говоришь, хачик, — хмыкнул Мотыль и начал снимать рубашку.

— Еще раз назовешь меня хачиком, и я...

Голоса, отраженные от грязных стен, отдавались эхом в лабиринте подвала. 'Это не правда!' — первая мысль, пришедшая после тьмы. Может, потому и страха пока еще не было. Только в голове стучало, будто молотом по наковальне, да живот все еще скручивало от удара.

'Меня избили. Избили! Как это вообще может быть? За что?'

— О, очнулась, кажись. Ну-ка, ну-ка. А мордашка и впрямь ничего, — белобрысый схватил меня за подбородок и начал трясти из стороны в сторону.

— Пусти! — попыталась заорать я, но зажатые челюсти не давали кричать.

Мои руки скрутили над головой, в рот затолкнули какую-то тряпку. Я замычала, ногами отталкивая чужие руки. Кто-то потянулся к джинсам. 'Пожалуйста, только не это!'

Повернувшись на бок, правой ногой заезжаю кому-то в лицо. Теперь мои руки свободны, но от мата кавказца (значит, я попала в него) хочется заткнуть уши. Мотыль ржет, рыжий растерянно озирается, а я, извернувшись и вытащив кляп, змейкой поползла в сторону выхода.

— Держите ее! — ревет Рустем. — И не трогать, эта сучка моя!

Пытаюсь встать, но поскальзываюсь на мокрых плитах. Рыжий неожиданно метнулся вперед и схватил за жилетку. Но в меня словно бес вселился. Извернувшись, бросаюсь вперед, и в руках долговязого только жилетка и остается. До выхода каких-нибудь десять шагов.

'Неужели и правда смогла? — от радости становлюсь легкой-легкой. — Я смогу, я справлюсь, я быстрая!'

Бегу так, как никогда еще не бежала. 'Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...' Вот уже и солнечный свет. Еще чуть-чуть. Шаг, второй. Хватаюсь за ручку, распахиваю дверь, и чувствую, как меня рывком за волосы хватают и тянут назад. От боли перестаю дышать. Кажется, что с меня сняли скальп.

Рот мой искривляется в крике, когда кулак кавказца бьет по лицу. Я покачнулась, в глазах зарябило. Лицо зажгло, будто кто-то плеснул в него кислотой.

— ...Ты поняла, чтобы даже глаз поднять не могла? И на коленях передо мной будешь валяться... — кавказец что-то орал, натягивая мой хвост на кулак. — Поняла? Поняла, а?

Я с ненавистью уставилась ему прямо в глаза, он сматюкнулся и со всей дури приложил меня головой о стену. Он делал это снова и снова. Щека горела, содранная кожа оставляла алые следы на некогда белой стене. Я раскрывала рот в немом крике, пытаясь руками защитить лицо, но и их скоро перехватили.

— Ты че, того? Девку совсем укокошишь! — Мотыль схватил Рустема, пытаясь остановить, тот всхрапнул и кинулся на него.

— Ах ты, хач!

Между ними завязалась драка. Я со всхлипом сползла по стеночке. Разодранные руки не слушались, но я быстро стирала со лба и глаз кровь, чтобы она не мешала мне видеть. Нужно было обойти сцепившихся, нужно было бежать, но крови было так много, что я только размазывала ее по лицу. 'Ничего не вижу', — щурюсь, чтобы найти выход.

'Вот он, мой шанс, давай же, давай! — стиснув зубы, отползаю в сторону. — Вот так, а теперь к двери. Только бы они не заметили, только бы не шуметь. Господи, помоги'.

Трудно было встать на колени, но дверь, все еще открытая, была лучшим для меня обезболивающим. По стеночке крадусь к выходу. Звуки борьбы, мигающая лампочка и эхо моих шагов. Все кажется страшным сном или же фильмом. Точно, ужастиком, какой просто не может произойти в жизни.

Я так увлеклась, слушая звуки борьбы, что совсем забыла о третьем парне. Забыла о рыжем. Наверное, что-то решив для себя, долговязый возник сбоку, опередил меня и встал перед выходом. У меня по лицу побежали слезы. Рыжий моргнул, отвел взгляд, а потом резко уставился на мокрую майку. Тогда еще я не носила лифчик, и парень стоял и смотрел на просвечивающие сквозь грязную ткань соски. Стало так гадко, так противно, словно своим сальным взглядом этот конопатый придурок не смотрел, а трогал меня. Оголенная злость поднялась откуда-то изнутри и толкнула вперед. С отчаянным ревом я понеслась прямо на рыжего, замершего от неожиданности. Толкнув его, еще быстрее помчалась вперед. Но удача вновь была не на моей стороне. Зачем я шумела, зачем отвлекла тех двоих?

Мотыль неожиданно возник справа и резко дернул за руку. Но бешенство уже играло в моей крови. Извернувшись, пытаюсь вырваться:

— Не трогай меня, придурок!

Мотыль засмеялся и, смачно причмокнув, демонстративно стянул лямочку с моего плеча. Озверев, вонзаюсь зубами в его одутловатую руку.

— Сучара, ??— процедил белобрысый и снова ударил в живот. Ногой, со всего маху.

У меня в глазах потемнело, только какой-то вой не давал полностью отключиться. И только через пару мгновений я поняла, что это я, я сама тихонечко выла на полу, как раненое животное. Разбушевавшийся Мотыль головой задел железную лампу. Скрипнув, она закачалась. Свет — темнота — снова свет. И постоянная боль.

Чувствую, как меня раздевают, кавказец шипел, что это он должен быть первым, Мотыль орал, показывая на укус, перемежая нормальные слова с незнакомыми матами.

'Холодно'. Голое тело. Мокрый и склизкий пол. И чужие руки, мнущие плоть.

'Грязно, как же здесь все-таки грязно'. Казалось, хлюпающая подо мною тухлая слякоть впитывается в кожу и волосы вместе с тяжелым дыханием и мужскими стонами. Никогда не чувствовала себя такой мерзкой. 'Да, наверное, я никогда больше не смогу отмыться. Если вообще останусь в живых...'