— Хозяин — добрый человек, пригрел непутевую домовую, когда та не уберегла своего бывшего... хозяина, — нехотя произнесла Милена, видно не мне одной давалось молчание тяжело. — Никудышная я, ущербная, а хозяину приглянулась, — рыжеволосая женщина слегка улыбнулась, словно мать, которая говорила о своем любимом сыне. — Ты не смотри, что я ворчу на него постоянно. Он хоть и непутевый, но люблю я его. Хозяина трудно не любить. Светлый он, теплый, как солнце весеннее — пригреешься под ласковыми лучами и боле не отпустит этот свет. Уйдешь, а нет, все равно искать будешь лучик, да только мало на свете таких людей, все боле за тучами прячутся, ершатся на других, а счастья все равно не находят.
Невольно мне вспомнился улыбающийся Ник и в моем сердце сладкой патокой разлилось тепло. Да... такого трудно не любить, а отпустить — почти невозможно. Несмотря на то, что маг бывал груб со мной, исходило от него какое-то умиротворение и в его присутствии я себя чувствовала намного лучше, словно он незримо исцелял все вокруг. Целитель. Вот что означало слово "призвание", которое часто упоминали маги, когда говорили о своей профессии.
— А что случилось с твоим бывшим хозяином? — полюбопытствовала я, откинув обеспокоенные мысли об одном маге.
Милена заговорила не сразу, она долго обдумывала свой ответ, словно примеряясь о чем говорить, а что умолчать. Я даже подумала, что домовая не расскажет свою историю и слегка обиделась за недоверие, как вдруг, она молвила. Говорила она тихо, с расстановкой, словно погрузившись в свои воспоминания:
— Давно это было, ты чай еще не родилась, да и родители твои, поди, тоже. Смурное было время, скажу тебе. Сперва эта эпидемия полкоролевства как серпом скосила, а потом что осталось? Да ничего. Голод, разруха, да пожары, а простому люду тоже надо жить, коль болезнь душеньку не забрала. Не знаю я про дела столичные, жила вместе с хозяином в одной деревушке, что расположилась на окраине одного леса. У нас про него много слухов не хороших было, но нечисть поганая из него и носа не высовывала, так, только животинку иногда подворовывала, мирно, в общем, жили. А тут эта болезнь неизвестная нагрянула, и улицы словно вымерли, только кострами постоянно пахло, спаса от этого от них было — трупы же надо было сжигать. Но ничего, перетерпели, чай на веку своем многое видывали. Вот только после эпидемии этой нежить распоясалась, почувствовав свободу. Представь, средь бела дня детей в лес утаскивала!
Мой бывший хозяин был человеком суровым, крепеньким, хоть уже и стареньким — как-никак уже четвертую сотню лет справляли, а он все еще на ногах. Хворь обошла его стороной, да и меня минула, а тут деревенские к нам заглядывать стали, мол, помоги, чудотворец, исцели умирающих, да избавь от новой напасти — нечисти треклятой. А мой старичок хоть и держался молодцом, но меч поднимал с трудом, да и не целитель он, чтобы больных лечить. Но делать было нечего. Как сказал, что разберусь напастью — так и возражать бесполезно было. Знала я его хорошо — упрямец каких поискать. Сколько отговаривала, а он ни в какую — пойду и все. Вот и пошел. Взял с собой склянок с зельями разными, меч серебряный на пояс повесил и в путь. День нету, два, неделю... Уж полгода прошло, о нем ни слуху, ни духу, а нечисть все равно борогозит, спасу нет.
А я сижу в доме и все жду, хотя и знаю, что хозяин давно на тот свет отправился. Но я ждала. А деревенские нет. Сперва они примерялись к дому — что да как, а потом совсем обнаглели — полезли всем скопом, вознамерившись добро хозяина унести. Я пыталась защитить дом, но что да я, обессиленная от смерти хозяина и здоровые мужики с оглоблями? Отволокли меня на главную улицу, туда же и притащили сворованное добро. Делить вознамерились, а меня — на костер иль же камнями закидать, как нечисть поганую — мстить они хотели за людей сгубленных.
И тут смотрю, со стороны леса идет мужчина: глаза пустые, израненный весь, волосы висят грязными сосульками, одежда в лохмотья, словно не человек, а мертвец ходячий. Люди замерли, да и я вся в слух обратилась. Подошел он к толпе да как глянет страшно, что даже у меня поджилки затряслись, и молвит тихо: "Стервятники, смотрите, чтоб вам разворованное добро костью в горле не встало". Мужики очухались разом, да и, крича проклятия, всем скопом накинулись на мага. Жахнуло будь здоров, а первые силачи на деревне полегли у ног незнакомца как подкошенные. Завыли бабы, кляня душегубца за несчастье, а маг, как ни в чем не бывало переступил через тела да и дальше отправился своей дорогой. Шел он медленно, покачиваясь из стороны в сторону, но никто больше не осмелился напасть — чуяли в нем силу, да не простую, а ту, которая бывает у тех, кому терять нечего. Обреченностью от него пахло, болью, словно в том лесу он умереть хотел, забыться, истребляя нечисть поганую. Я и пожалела его. Мне все равно не куда было деваться, а в нем я почувствовала родство, да и отправилась вслед. Новый хозяин меня не прогнал, а наоборот, приютил... Там я и узнала, какое несчастье свалилось на плечи бедного юноши. Оклеветали его, вытерли об него ноги, да и выкинули, как грязную половую тряпку. А он совсем мальчишкой был, верил людям и видел в них лучшее, а тут такое предательство. Сломали они его, жить он не хотел и без меня пропал бы совсем. Но любовью и лаской можно исцелить любое сердце. Мужчинам же нужно, чтобы их любили, да и дома берегли, а женщине — о ком-то заботиться. Я так считаю.
— Бедный, — прошептала я, когда закончился рассказ. Стало его нестерпимо жалко, а на душе больно, словно эта история коснулась непосредственно меня. Как же он смог пережить такую травлю? Как нашел в себе силы жить дальше и выстоять, когда против него были все? Сразу вспомнились и мои обвинения, когда я, только попав в замок, кричала как... оглашенная о том какой он злодей, негодяй и лиходей. Великая, как же мне сейчас было стыдно! А Ник? Как он чувствовал себя, когда после стольких лет вновь кто-то напомнил о том, что ему причиняло нестерпимую боль?! Да будь я на его месте, мигом выгнала на мороз такую нахалку, а он наоборот, приютил, обогрел и накормил. Почему?
Какой все же Ник добрый, чуткий и сострадающий чужому горю.
— Бедный, — также вздохнула Милена и с неимоверной теплотой дополнила. — Давеча господин Ярослав сказывал, что предложил работу хозяину у него в княжестве. Почетную работу, на Княжеском дворе.
— Да? — удивилась я. — И как? Ники принял предложение? Великая, конечно же принял! Это же такая честь! Я ведь правильно говорю? — но, внезапно, кое-что поняв, мой энтузиазм значительно утих. — А... раз ему предложили работу, значит, он должен будет переехать?
— Да нет же, глупая, — проворчала Милена, потрясая перед моим носом погашенным факелом. — Не принял он щедрого дара. Такой же дурак, как и тогда. Раз в тридцатый отказывается, окаянный! Расстраивает господина Ярослава, а он такой ранимый...
— Ранимый? — я фыркнула, чуть не засмеявшись. А мы говорили об одном и том же Ярославе? Но заметив на щеках Милены легкий румянец, все сразу поняла. — Милена, а он случаем тебе не приглянулся?
— А что, — смущенно хохотнула домовая, не став скрывать очевидное. — Он мужчина видный, хозяйственный, нельзя себе душеньку порадовать, любуясь на красавца? Вот ты, девица, тоже душой не чиста. Думаешь, я не замечаю, как украдкой смотришь на хозяина, ловишь его взгляд и стараешься услужить?
Теперь стало неловко и мне.
— Неправда! — я даже остановилась и попыталась топнуть ногой. — Он мне не нравится! Нет, конечно, нравится, но как друг!
— Правда — правда, — улыбнулась Милена, снисходительно наблюдая за моими попытками оправдаться. — Давеча уж четыреста лет минует, все я понимаю. А за хозяина не волнуйся, нравишься ты ему.
Сердце пропустило удар и я, робея, переспросила:
— Да?
— Не нравилась — сразу бы на улицу выставил, как только выздоровела, — начала приоткрывать завесу тайны домовая. Я замерла, обратившись в слух. — Нелюдимый он — отвык от людского общения за столько лет одиночества. А ты ж еще на него напраслину наводила! Помню, молвила я тогда хозяину, зачем держать эту девицу, до беды она доведет, уж сердцем чую. А он посмеялся немного и попросил присматривать за тобой, вот как. Пожалел он тебя, горемычная. Дать время решил, чтоб прийти в себя, да ума понабраться.
На душе стало горько — меня все же пожалели и не выкинули на улицу лишь по этой причине. Но я же не дворовая собачка, чтоб меня жалеть! Я — принцесса по крови!
— Но и ты не печалься раньше времени, — продолжила говорить она, заметив, как я посмурнела. — Главное, что не прогнал, а дальше и ты отношение переменила, да и он стал мягче. Ты ж не знала, какой он был раньше, а я скажу — по любому поводу огрызался, угрюмый был, людей сторонился и кроме своей лаборатории ничего вокруг не видел, а с тобой он сердце свое открыл, оттаял немного. Тяжко мне тогда было, признаю, он же видеть никого не хотел, ночевал за работой, ходил аки скелет — краше только на погост относят, да жрецы отпевают. Больно мне на него было смотреть. Не знаю, чтобы с хозяином стало, если бы ты не появилась. Замучил он бы себя, да и меня за собой утащил. Второй смерти хозяина я уже не переживу...
— Я была так плоха? — прошептала я своим мысли вслух. Еще никто раньше не говорил мне, что у меня был скверный характер. Чужое мнение окружающих для меня всегда было важно, и я старалась всем угодить, особенно отцу, но потом, после того, как узнала, что сосватана Родрику, во мне что-то изменилось. Но я всегда считала, что стала лучше, показала свою личность, а оказывается...
— А как же, — проворчала Милена, протаптывая тропинку вперед. — Всегда недовольная, нос воротила, на хозяина ни за что кричала, да глупости совершала. Я молчала, думала, уму разуму наберешься, и не прогадала. Своей головой думать надобно, а не повторять за чьими-то глупыми словами. Наплести чушь любой может, а отделить зерна от плевел — лишь умный...
Внезапно домовая замерла на полуслове и слабо ухнула:
— Ох, тяжко мне что-то, видать и хозяину худо.
Сердце пропустило удар, а по коже пробежались мурашки от плохого предчувствия. Я оглянулась, высматривая сквозь деревья высокие шпили замка, а душа заныла, внутренний голос зашептал, что нельзя было его бросать на произвол судьбы. А что, если ему сейчас нужна была моя помощь, а ни сном не духом?
Может, все же стоит вернуться?
— Не беспокойся, девонька, — увидев, как я себя изводила, молвила домовая и слабо улыбнулась. — Все с ним в порядке будет, а нам идти надобно.
— Но как же... вам же плохо...
— Ничего, терпимо все, да и если б было худо, что ты или я могли сделать? Бежать на выручку? Так себя погубить не долго, и его заодно. Лучше уж приказ выполнить и надеяться. Хозяин же постоять за себя может, хоть и хиленький, а в него верить надобно — вот чем ты ему поможешь.
— Но что, если... — слова застряли в горле, я не решилась произнести вслух свой главный страх, боясь, что он воплотиться в жизнь. Но что, если Ники нужна помощь? Что, если он без меня погибнет, и я больше не его не увижу?
Душа холодела от собственных страхов, а ноги, словно приросли к месту — я не смогла сделать дальше и шага, словно чувствуя, что пойдя вперед, я не смогу больше вернуться назад. Мной завладела нерешительность, сомнение, я больше не знала, что делать дальше...
— Нельзя стоять, — Милена тяжело подошла ко мне и, схватив за руку, повела вперед. — Идти надобно. Хозяин наказал с вас глаз не спускать и отвести в избушку.
Я шла с неохотой, медленно передвигая ногами и постоянно оглядываясь назад, словно ожидая, что вот-вот из-за поворота выглянет Ник и позовет обратно.
Смеркалось. Снег заискрился в лучах заходящего солнца, на землю полегли темные продолговатые тени, стало холоднее. Лес с каждым мгновением становился мрачнее, не дружелюбнее, а где-то вдалеке завыли волки, да пару раз прокаркали вороны, уронив с ближайших деревьев снег. Мое Сердце испуганно сжалось, а перед глазами замелькали полузабытые обрывки той страшной ночи в лесу, когда на меня напали... Мне тогда было так страшно, и никто не пришел меня спасти — я осталась совершенно одна с голодной сворой волков.
— Нет, — замотала головой я, — я так не могу. Мне нужно вернуться...
— Нельзя, — всплеснула руками Милена. — А если хозяин узнает? Он ж меня отругает за то, что не сберегла вас!
— Все равно, не могу... — прошептала я и, вытащив из шубы сонного Ларсика, вручила кота женщине. — Позаботься о Ларсике, а я пойду.
— Но...
— Не отговаривай, — перебила ее я и умоляюще посмотрела на домовую. — Не могу я так, понимаешь?! Душа на части рвется и... нельзя же его одного оставлять. Я вот мечом совсем неплохо владею, могу помочь, да и присмотреть за ним. Он же совсем бледный был, когда я уходила!
Милена что-то хотела сказать, а я ее уже не слышала — что есть мочи побежала по нашим следам обратно, точнее, попыталась, ибо бежать по этим сугробам было невозможно. Обернулась, лишь проделав с полсотни шагов — она все также стояла на месте, и издалека казалось, что это был маленький, словно сгорбленный силуэт старушки, что провожала в дальний путь свою непутевую дочь.
Милена меня так и не остановила от этого безрассудного поступка...
* * *
Сперва я учуяла противный, удушающий запах гари, а потом, посмотрев в темнеющее небо, мне показалось, что над замком поднимались клубы дыма. Честно сказать, я не поверила своим глазам, пока не подошла к замку поближе, и не заметила, пробивающийся сквозь темные стволы деревьев яркий рыжий свет.
То, что замок горел, я отказывалась верить до последней минуты.
Ноги устали и замерзли, длинное платье и тяжелая шуба тянули к земле и об подол юбки я множество раз запиналась и, естественно, падала, пальцы превратились в ледышки, хоть сама я вспотела в жаркой одежде... Но я все шла и шла, пока не достигла каменной стены замка.
Горящий замок жалобно трещал, даже каменная стена ныла от боли, что раздирала ее изнутри, а яркие языки пламени нещадно лизали окна, коптили стены, намереваясь съесть многовековую громадину изнутри, сжечь все дотла. Было ярко, словно днем и от замка исходил удушающий жар, глаза слезились от дыма, а может, это я плакала, не в силах поверить в происходящее. Никогда в жизни мне не было так страшно, так больно, словно у меня тупым ножом отрезали из Сердца кусок плоти.
Откуда появились новые силы, я не знаю. Обходя деревья, я, что есть мочи пошла воротам замка, надеясь, что найду там Ника. Он ведь обязательно должен был быть там и пытаться потушить свой дом!
Но, к сожалению, вместо него у входа оказались какие-то люди. Они меня не заметили, я, как только услышала чужие голоса, спряталась за деревьями и стала осторожно за ними наблюдать. Их было трое. Они стояли около сваленной в кучу вещей: позолоченных подсвечников, книг, дорогого сервиза, ваз и других, более мелких и непонятных мне предметов, которые с этого расстояния я не смогла толком разглядеть. Нет, вещи лежали не на снегу, а на бордовом полотне, похоже, бывшей шторой. Эти люди хохотали, не таясь, рассказывали, что смогли украсть у Ника и, похоже, делили награбленную добычу. Хотя нет, один стоял, словно часовой, и зорко следил, чтобы его товарищей не ударили в спину.
